Наркотическое опьянение (как и алкогольное) гасит остроту психосимптоматики, мучительных душевных переживаний, правда ровно на столько (по времени), сколько длится наркотическое или алкогольное опьянение. Затем всё наступает с той же силой, а чаще всего гораздо интенсивнее. Именно поэтому суицидальные попытки совершаются не на высоте токсического опьянения, а по выходу из него.

Почему когда заболевают абсолютно разные люди у них появляется одни и те же синдромы? Почему нет разнообразия? Шаблонные, одинаковые синдромы при хр. заболеваниях говорят о потери, стирании индивидуальности, о стирании психической жизни, о работе негатива

Никто так не напоминает оператуарного пациента, как другой оператуарный человек. Никто не может заболеть, даже простудой, без прелюдии к соматизации в виде стирания, временного, психической продукции

На групповых супервизиях часто возникали вопросы, связанные с тем, что пациенты слишком часто нарушают кадр, намеренно или потому, сто не выдерживают его, часто агируют, заходят с едой, питьем на сеанс и едят/пьют, встают, ходят по кабинету, подходят к сумке, отвечают на звонки.
Супервизанты испытывали большие сложности в работе с ними и им хотелось узнать, как быть. Суть ответа супервизора в том, что не всем пациентам показан анализ. Если действия настолько преобладают над мышлением, ни аналитик работать не сможет, ни пациенту не будет пользы от такой работы. В таких случаях остается только один выход: назначить дату окончания анализа.
"Кадр/сеттинг должен быть очень чётким, особенно при работе с пограничными пациентами.
Если пациент часто переходит к действиям, к примеру, настаивает на том, чтобы что-то нам показать (рисунки, фото, письма и т д), мы можем сказать ему, что "мы здесь не для этого", или "похоже Вы опасаетесь, что я Вам не верю", "Вы хотите, чтобы мы посмотрели вместе".
Однажды супервизирующийся сказал, что ее пациент не выдерживает, когда она начинает говорить с ним о том, что сеанс скоро закончится.
Супервизор отметила, что мы не говорим об окончании сеанса, мы просто говорим, что сеанс окончен. Тем самым мы, в частности, показываем пациентам, что время неподвластно никому, ни пациенту, ни аналитику, что аналитик также подчиняется времени, как и все люди. Сеанс заканчивается не потому, что мы не хотим больше видеть пациента, не потому, что он нам надоел, не потому, что мы злодеи, а лишь потому, что ВРЕМЯ закончилось.
Если по истечении какого-то времени работы пациенту так же тяжело выдерживать кадр, а некоторые моменты вообще невыносимы (уходить после окончания сеанса, не передвигать кресло, не ходить по кабинету, не рыться в сумке, не крутить в руках телефон и т д) мы просто заканчиваем с ним работу.

Анализ возможен лишь при соблюдении кадра/сеттинга.

Без кадра анализа нет.

Если пациент на это не способен (соблюдать правила), тогда работа с ним невозможна и в таком случае мы просто заканчиваем работу с ним. Мы можем сказать пациенту, что мы понимаем, что ему это (чёткий график, одно и то же время сеансов, одно и то же кол-во сеансов в неделю, одинаковая продолжительность сеансов, перерывы и т д) невыносимо.
Если пациенты оч тяжело переживают перерывы, то в зависимости от случая, мы можем предложить некоторым пациентам обратиться к психиатру, который поможет меньше мучиться и страдать".

Кристин Жан-Строхлик

"Кадр не является самоцелью, но без кадра анализ невозможен"
"Только при четком соблюдении кадра возможна работа по символизации"
Р. Руссийон
Однажды на групповой супервизии коллега пожаловалась на пациента, который часто атаковал кадр. Кристин Жан-Строхлик на это сказала: "Да, пациенты (особенно пограничные) атакуют нас, атакуют кадр, ОНИ ДЛЯ ЭТОГО К НАМ И ПРИХОДЯТ". Ниже есть пост, вызвавший много споров. Можно продолжить дискуссию. Тот пост о другом. Не о неизбежных атаках пациента, а о том, что всемогущества нет ни у кого, в том числе и у аналитика. Психоанализ не панацея.
Ниже пост о том, что анализ показан не всем, что он не может помочь всем пациентам. Он о том, что нечестно продолжать работу с пациентом, которому анализ НЕ показан. Он об анализабельности (антиципируя возмущения о том, зачем же аналитик берет неанализабельных, следует отметить, что ошибаются даже профи, а аналитики нашей страны работают не больше 2-х десятилетий, только набирая опыт). Если пациент мучается и страдает из-за кадра (а не нарушает его, нападая таким образом на аналитика, на кадр, повторяя т. о. что-то из своей истории, или выражая поведением чувства, которые пока еще не в состоянии озвучить) и мучается он потому, что в силу организации личности не способен соблюдать и выдерживать кадр, то следует прекратить страдания пациента и назначить дату окончания работы. При этом честно сказать пациенту, что скорее всего ему подойдет другая терапия. В особо тяжелых случаях рекомендуем обратиться за помощью к психиатру. (Мой старый пост из фб)

Многим преподавателям нашего института посчастливилось участвовать в работе семинаров Бернара Шерве и Мишеля Нейро.

Мишель Нейро: "Необходимо признать, что судьба негативного трансфера ставит особую проблему.
Нужно ли уточнять, что я его никогда не встречал в чистом виде?
Я сомне­ваюсь, с другой стороны, в том, что анализ мог бы проходить без позитивного трансфера, который на заднем плане не дублировал бы случайности негативного трансфера. Нужно признать, что оценка судьбы негативного трансфера становит­ся более трудной в силу тональности неприятных аффектов, которые неизбежно его сопровождают. Однажды преодолев кризис, мы, может быть, обретаем склон­ность забывать превратности, в индийском смысле, которые отметили ход анали­за, чтобы запомнить в нем только нарциссически плодотворные моменты. Следу­ет, я думаю, различать две вещи: негативный по своей сути трансфер, то есть переиздающий, воспроизводящий инфантильный конфликт, но оставляющий аналитику свободу быть, скорее, свидетелем, чем участником, и негативный трансфер, возникающий и передающий­ся в ходе лечения через кризисы, через череду недоразумений, которые вовлекают самого терапевта, и, более того, через него направлены на аналитический процесс.

Фройд связывал это с недоверием к аналитику. Необходимо признать, что чаще всего именно из-за неловкости аналитика, -- я говорю от своего собственного имени, -- и появляется такой конфликт. Нет никакого сомнения, что та же самая бестакт­ность, совершенная в атмосфере позитивного трансфера, не вызвала бы никакого уловимого конфликта с риском появления позднее негативного трансфера, раз­деляющего наравне с папской туфлей привилегию сдерживать долгое время уда­ры смертоносных деревянных башмаков. Еще здесь нужно отличать настоящую неловкость, забывчивость, ранящее слово или промах от того, что из-за избытка уме­ния и искусства бьет прямо в цель, но при этом причиняет слишком много боли. В первом случае всегда можно повернуть машину вспять, если ситуация позволяет, во втором — никогда.

Очень интересное исследование Хайде Фэмберг показывает, как специфическое размышление пациента над недоразумением, над его особым способом пло­хо/не так слышать или искажать интерпретации может привести к пониманию и даже к исчерпывающему прояснению конфликта. Негативный трансфер парадоксальным образом всегда обладает преимуществом очерчивать с большей точностью такую природу конфликта, такую конфигурацию бессознательных антагонизмов, какую позитивный трансфер чудом своего воздействия разрешил бы незаметно, сам не понимая как."

Вот некоторые выдержки из семинара Р. Руссийона прошлых лет:

Самоубийство на самом деле является убийством. Убийством другого, находящегося внутри.
Ругая и критикуя себя мы на самом деле ругаем и критикуем другого.
Еще в 1915 году Фройд отметил, что самоубийство на самом деле является убийством другого, который находится внутри (вовнутрь он попадает из-за инкорпорации). Если человеку в ситуации потери работа горя по потерянному объекту не удаётся или она невозможна, остаётся работа меланхолии, -- она заканчивается инкорпорацией утраченного объекта. Меланхолия чаще связана не с потерей объекта, а с потерей другого рода -- с разочарованием. Разочаровывающий нас объект вызывает злость, ярость. "Тень объекта падает на Я", расплавляется внутри, Я пытается ассимилировать "тень" и тогда и злость, ярость, разочарование поворачивается на Я. Меланхолики принимают за своё то, что было инкорпорировано ими (из-за недостаточности, дефицитарности объекта).

От выпускницы нашего института: "Запомни: от любви страдают
Гораздо меньше, чем от нелюбви".

Проделать работу горя в одиночестве невозможно и абсолютно невозможно перейти от работы меланхолии к гореванию, для этого нужна помощь, т.е. нужны инвестиции другого человека, а именно помощь аналитика. Роль СВЕРХинвестиции в возникновении психической боли отмечена еще Фройдом, он подчеркнул, что инвестиция отсутствующего (утраченного) объекта в ностальгии интенсивна, ввиду безутешности, она лишь усиливается и создает те же экономические условия, что и концентрированная болевая инвестиция пораженной/больной части тела. Если возбуждение превышает способности Я по его проработке, если возбуждение преобладает над способностью к репрезентированию, субъект не способен использовать вытеснение.
В конечном итоге этот механизм использует репрезентации одну против другой и защитные механизмы покрывают одни репрезентации контринвестициями других. Жан Курню говорит о "базовом контринвестировании", непрекращающемся и приводящим к истощению, но необходимом для того, чтобы справиться хотя бы с незначительным количеством напирающего возбуждения.

Некоторые особенности контр-трансфера при работе с психосоматическими пациентами.
Репрессия/подавление аффектов -- часто использующийся психосоматическими пациентами механизм защиты. Нередко эти пациенты испытывают хр усталость.
Аналитик, работая с такими пациентами, может почувствовать несвойственную ему усталость.
Аналитик тоже начинает подавлять свои аффекты. Возникает вопрос, есть ли альтернатива репрессии/подавлению? Конечно, да и не одна: другие механизмы защиты, обычно отсутствующие у пациента и временно выведенные из строя у аналитика

Memento об “идентификации с агрессором”. Человек, которого унижали, обижали, оскорбляли, притесняли, преследовали и т д (родители, няни, воспитатели в саду, учителя в школе) то же самое будет проделывать с другими. Униженный и преследуемый в детстве сам потом унижает и преследует других. Он "переходит на сторону агрессора", полагая, что таким образом сможет спастись: "если стану таким же, как он, то он меня не тронет".
Этот феномен был описан Анной Фройд в книге "Эго и механизмы защиты". Впервые был введён Шандором Ференци в 1932 году. В известной книге Тьерри Бокановски "Ференци", автор указывает на то, как личная история Шандора Ференци привела его к описанию смешения языков, преждевременно развитого Я, идентификации с агрессором.

В своих работах Ференци описывает три процесса, которые происходят одновременно:

Вначале мы мысленно подчиняемся нападающему на нас.

Процесс второй: это подчинение позволяет нам отгадывать желания агрессора, проникать в его мысли и узнавать, о чём он думает и что чувствует, предугадывать его будущие действия и таким образом обеспечивать наше собственное выживание.

Процесс третий: мы делаем то, что, согласно нашим предчувствиям, может нас спасти; как правило, мы заставляем самих себя исчезнуть, раствориться в процессе подчинения и восхваления агрессора, всё время находясь с ним “на одной волне”.

Бержере о матери, отказывающейся принимать проекции ребенка:
"Тогда происходит реинтроекция преследующей груди и алчущей вагины-клоаки. Аффективность ребенка, вместо того, чтобы обрести опыт позитивных связей, придет, оскудев, к феноменам клаустрофобии (страх быть заключенным внутри матери), деперсонализации (страх утраты материнского объекта) или даже расчленения (психоз)".

Если реально пережитую травму не удается символизировать и репрезентировать, то она остается неинтегрированной. Все неинтегрированное вызывает мучения и страдания, но всё время пытается вернуться, чтобы избавить нас от этих мучений, если удастся интегрировать травму. Это совершенно новый, жизнеутверждающий взгляд на навязчивое повторение

Конверсионные соматические симптомы всегда обратимы! Они доброкачественные, функциональные. Органические поражения органов (ОПО) могут появиться после долгих лет функциональных расстройств. Если же они появляются сразу, это скорее говорит о "психосоматическом" происхождении

Техника работы с пациентами с психосоматическим функционированием.
Катрин Пара ( супруга Пьера Марти, 3-й аналитик Андре Грина, именно ей он посвятил эссе о мертвой матери) предостерегает от интерпретативного рвения при работе с такими пациентами. Она пишет о том, что и сновидения не стоит интерпретировать. "Вредно интерпретировать некоторые сновидения, особенно сырые".
Она приводит пример пациента В, страдающего ишемической б-нью сердца, перенесшего несколько инфарктов, один из них был вызван эмоциями из-за отношений. Через неск недель после начала работы он принес сырой сон, яростный, насильственный, с кровью "легко можно было заметить мизансцену (постановку) сцены отцеубийства. Элементы, прояснившие детали, позволили уточнить, что это было трансферентное Эдиповое сновидение с намеком на меня и на мужчину-врача, направившего ко мне этого пациента".
Пациент проснулся переполненный тревогой, у него начались ангинозные боли и он вынужден был принять нитроглицерин, чтобы предотвратить сердечный приступ. "Я проследила за тем, чтобы не касаться (не трогать) прозрачной темы сновидения и его содержания, сказала лишь, сохраняя его защиты, что некоторые сны неприятны и что их тяжело переносить. Слова пациента о том, что сон ему не принадлежит, что он не знает, откуда этот сон появился я оставила без комментариев. В дальнейшем мы никогда не сталкивались с кровящим конфликтом и я никогда не напоминала ему этот сон, как я бы это сделала, работая с невротическим пациентом, в удобный момент, когда это бы пришлось к слову".

Наркотическое опьянение (как и алкогольное) гасит остроту психосимптоматики, мучительных душевных переживаний, правда ровно на столько (по времени), сколько длится наркотическое или алкогольное опьянение. Затем всё наступает с той же силой, а чаще всего гораздо интенсивнее. Именно поэтому суицидальные попытки совершаются не на высоте токсического опьянения, а по выходу из него.