* * *
Слёзы людскія, о слёзы людскія,
Льётесь вы ранней и поздней порой, —
Льётесь безвѣстныя, льётесь незримыя,
Неистощимыя, неисчислимыя, —
Льётесь, какъ льются струи дождевыя
Въ осень глухую, порою ночной.
Ѳёдоръ Тютчевъ, 1849
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Слёзы людскія, о слёзы людскія,
Льётесь вы ранней и поздней порой, —
Льётесь безвѣстныя, льётесь незримыя,
Неистощимыя, неисчислимыя, —
Льётесь, какъ льются струи дождевыя
Въ осень глухую, порою ночной.
Ѳёдоръ Тютчевъ, 1849
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Книга-сборникъ разсказовъ "Маленькой трилогіи" получится небольшой, какой форматъ печатать?
Anonymous Poll
74%
Форматъ А5 (148х210 мм)
26%
Форматъ А6 (105х148 мм)
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Photo
Вотъ для сравненія
Два голоса.
Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,
Хоть бой и неравенъ, борьба безнадёжна.
Надъ вами свѣтила молчатъ въ вышинѣ;
Подъ вами могилы, молчатъ и онѣ.
Пусть въ горнемъ Олимпѣ блаженствуютъ боги:
Безсмертье ихъ чуждо труда и тревоги;
Тревога и трудъ лишь для смертныхъ сердецъ...
Для нихъ нѣтъ побѣды, для нихъ есть конецъ.
Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,
Какъ бой ни жестокъ, ни упорна борьба!
Надъ вами безмолвные звѣздные круги,
Подъ вами нѣмые, глухіе гроба.
Пускай олимпійцы завистливыхъ окомъ
Глядятъ на борьбу неприклонныхъ сердецъ.
Кто, ратуя, палъ, побѣждённый лишь рокомъ,
Тотъ вырвалъ изъ рукъ ихъ побѣдный вѣнецъ...
Ѳёдоръ Тютчевъ, 1850
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,
Хоть бой и неравенъ, борьба безнадёжна.
Надъ вами свѣтила молчатъ въ вышинѣ;
Подъ вами могилы, молчатъ и онѣ.
Пусть въ горнемъ Олимпѣ блаженствуютъ боги:
Безсмертье ихъ чуждо труда и тревоги;
Тревога и трудъ лишь для смертныхъ сердецъ...
Для нихъ нѣтъ побѣды, для нихъ есть конецъ.
Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,
Какъ бой ни жестокъ, ни упорна борьба!
Надъ вами безмолвные звѣздные круги,
Подъ вами нѣмые, глухіе гроба.
Пускай олимпійцы завистливыхъ окомъ
Глядятъ на борьбу неприклонныхъ сердецъ.
Кто, ратуя, палъ, побѣждённый лишь рокомъ,
Тотъ вырвалъ изъ рукъ ихъ побѣдный вѣнецъ...
Ѳёдоръ Тютчевъ, 1850
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Родина.
И вотъ они опять, знакомыя мѣста,
Гдѣ жизнь отцовъ моихъ, безплодна и пуста,
Текла среди пировъ, безсмысленнаго чванства,
Разврата грязнаго и мелкаго тиранства;
Гдѣ рой подавленныхъ и трепетныхъ рабовъ
Завидовалъ житью послѣднихъ барскихъ псовъ,
Гдѣ было суждено мнѣ Божій свѣтъ увидѣть,
Гдѣ научился я терпѣть и ненавидѣть,
Но, ненависть въ душѣ постыдно притая,
Гдѣ иногда бывалъ помѣщикомъ и я;
Гдѣ отъ души моей, довременно-растлѣнной,
Такъ рано отлетѣлъ покой благословенный,
И не ребяческихъ желаній и тревогъ
Огонь томительный до срока сердце жогъ...
Воспоминанія дней юности — извѣстныхъ
Подъ громкимъ именемъ роскошныхъ и чудесныхъ, —
Наполнивъ грудь мою и злобой, и хандрой,
Во всей своей красѣ проходятъ предо мной...
Вотъ тёмный садъ... Чей ликъ въ аллеѣ дальной
Мелькаетъ межъ вѣтвей, болѣзненно-печальной?
Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!
Кто жизнь твою сгубилъ... о! знаю, знаю я!..
На вѣки отдана угрюмому невѣждѣ,
Не предавалась ты несбыточной надеждѣ —
Тебя пугала мысль возстать противъ судьбы,
Ты жребій свой несла въ молчаніи рабы...
Но знаю: не была душа твоя безстрастна;
Она была горда, упорна и прекрасна,
И всё, чтó вынести въ тебѣ достаточно силъ,
Предсмертный шопотъ твой губителю простилъ?..
И ты, дѣлившая съ страдалицей безгласной
И горе, и позорь судьбы ея ужасной,
Тебя ужъ также нѣтъ, сестра души моей!
Изъ дома крѣпостныхъ любовницъ и псарей
Гонимая стыдомъ, ты жребій свой вручила
Тому, котораго не знала, не любила...
Но матери своей печальную судьбу
На свѣтѣ повторивъ, лежала ты въ гробу
Съ такой холодною и строгою улыбкой,
Что дрогнулъ самъ палачъ, заплакавшій ошибкой.
Вотъ сѣрый, старый домъ... Теперь онъ пусть и глухъ:
Ни женщинъ, ни собакъ, ни гаеровъ, ни слугъ,
А встарь?.. Но помню я: здѣсь что-то всѣхъ давило,
Здѣсь въ маломъ и въ большомъ тоскливо сердце ныло.
Я къ нянѣ убѣгалъ... Ахъ, няня! сколько разъ
Я слёзы лилъ о ней въ тяжёлый сердцу часъ;
При имени ея впадая въ умиленье,
Давно ли чувствовалъ я къ ней благоговѣнье?..
Ея безсмысленной и вредной доброты
На память мнѣ пришли немногія черты,
И грудь моя полна враждой и злостью новой...
Нѣтъ! въ юности моей, мятежной и суровой,
Отраднаго душѣ воспоминанья нѣтъ;
Но всё, чтó жизнь мою опутавъ съ первыхъ лѣтъ,
Проклятьемъ на меня легло неотразимымъ —
Всему начало здѣсь, въ краю моёмъ родимомъ!..
И съ отвращеніемъ кругомъ кидая взоръ,
Съ отрадой вижу я, что срубленъ тёмный боръ —
Въ томящій лѣтній зной защита и прохлада, —
И нива выжжена, и праздно дремлетъ стадо,
Понуривъ голову надъ высохшимъ ручьёмъ,
И на бокъ валится пустой и мрачный домъ,
Гдѣ вторилъ звону чашъ и гласу ликованій
Глухой и вѣчный гулъ подавленныхъ страданій,
И только тотъ одинъ, кто всѣхъ собой давилъ,
Свободно и дышалъ, и дѣйствовалъ, и жилъ...
Николай Некрасовъ, 1846
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
И вотъ они опять, знакомыя мѣста,
Гдѣ жизнь отцовъ моихъ, безплодна и пуста,
Текла среди пировъ, безсмысленнаго чванства,
Разврата грязнаго и мелкаго тиранства;
Гдѣ рой подавленныхъ и трепетныхъ рабовъ
Завидовалъ житью послѣднихъ барскихъ псовъ,
Гдѣ было суждено мнѣ Божій свѣтъ увидѣть,
Гдѣ научился я терпѣть и ненавидѣть,
Но, ненависть въ душѣ постыдно притая,
Гдѣ иногда бывалъ помѣщикомъ и я;
Гдѣ отъ души моей, довременно-растлѣнной,
Такъ рано отлетѣлъ покой благословенный,
И не ребяческихъ желаній и тревогъ
Огонь томительный до срока сердце жогъ...
Воспоминанія дней юности — извѣстныхъ
Подъ громкимъ именемъ роскошныхъ и чудесныхъ, —
Наполнивъ грудь мою и злобой, и хандрой,
Во всей своей красѣ проходятъ предо мной...
Вотъ тёмный садъ... Чей ликъ въ аллеѣ дальной
Мелькаетъ межъ вѣтвей, болѣзненно-печальной?
Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!
Кто жизнь твою сгубилъ... о! знаю, знаю я!..
На вѣки отдана угрюмому невѣждѣ,
Не предавалась ты несбыточной надеждѣ —
Тебя пугала мысль возстать противъ судьбы,
Ты жребій свой несла въ молчаніи рабы...
Но знаю: не была душа твоя безстрастна;
Она была горда, упорна и прекрасна,
И всё, чтó вынести въ тебѣ достаточно силъ,
Предсмертный шопотъ твой губителю простилъ?..
И ты, дѣлившая съ страдалицей безгласной
И горе, и позорь судьбы ея ужасной,
Тебя ужъ также нѣтъ, сестра души моей!
Изъ дома крѣпостныхъ любовницъ и псарей
Гонимая стыдомъ, ты жребій свой вручила
Тому, котораго не знала, не любила...
Но матери своей печальную судьбу
На свѣтѣ повторивъ, лежала ты въ гробу
Съ такой холодною и строгою улыбкой,
Что дрогнулъ самъ палачъ, заплакавшій ошибкой.
Вотъ сѣрый, старый домъ... Теперь онъ пусть и глухъ:
Ни женщинъ, ни собакъ, ни гаеровъ, ни слугъ,
А встарь?.. Но помню я: здѣсь что-то всѣхъ давило,
Здѣсь въ маломъ и въ большомъ тоскливо сердце ныло.
Я къ нянѣ убѣгалъ... Ахъ, няня! сколько разъ
Я слёзы лилъ о ней въ тяжёлый сердцу часъ;
При имени ея впадая въ умиленье,
Давно ли чувствовалъ я къ ней благоговѣнье?..
Ея безсмысленной и вредной доброты
На память мнѣ пришли немногія черты,
И грудь моя полна враждой и злостью новой...
Нѣтъ! въ юности моей, мятежной и суровой,
Отраднаго душѣ воспоминанья нѣтъ;
Но всё, чтó жизнь мою опутавъ съ первыхъ лѣтъ,
Проклятьемъ на меня легло неотразимымъ —
Всему начало здѣсь, въ краю моёмъ родимомъ!..
И съ отвращеніемъ кругомъ кидая взоръ,
Съ отрадой вижу я, что срубленъ тёмный боръ —
Въ томящій лѣтній зной защита и прохлада, —
И нива выжжена, и праздно дремлетъ стадо,
Понуривъ голову надъ высохшимъ ручьёмъ,
И на бокъ валится пустой и мрачный домъ,
Гдѣ вторилъ звону чашъ и гласу ликованій
Глухой и вѣчный гулъ подавленныхъ страданій,
И только тотъ одинъ, кто всѣхъ собой давилъ,
Свободно и дышалъ, и дѣйствовалъ, и жилъ...
Николай Некрасовъ, 1846
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Смерть поэта.
Знайте: какъ-то, когда-то и гдѣ-то
Одинокій поэтъ жилъ да былъ...
И всю жизнь свою, какъ всѣ поэты, —
Онъ писалъ, пилъ вино и любилъ.
Обогнавши Богатство и Славу,
Смерть пришла и сказала ему:
— „Ты — поэтъ и безсмертенъ!.. И, право,
Какъ мнѣ быть — я никакъ не пойму?!.“
Улыбаясь, развёлъ онъ руками
И съ поклономъ промолвилъ въ отвѣтъ:
— „Въ жизни я не отказывалъ дамѣ!
— „Вашу руку!“...
И умеръ поэтъ...
Николай Агнивцевъ, 1921
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Знайте: какъ-то, когда-то и гдѣ-то
Одинокій поэтъ жилъ да былъ...
И всю жизнь свою, какъ всѣ поэты, —
Онъ писалъ, пилъ вино и любилъ.
Обогнавши Богатство и Славу,
Смерть пришла и сказала ему:
— „Ты — поэтъ и безсмертенъ!.. И, право,
Какъ мнѣ быть — я никакъ не пойму?!.“
Улыбаясь, развёлъ онъ руками
И съ поклономъ промолвилъ въ отвѣтъ:
— „Въ жизни я не отказывалъ дамѣ!
— „Вашу руку!“...
И умеръ поэтъ...
Николай Агнивцевъ, 1921
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
На водѣ.
То луга-ли, скажи, облака-ли, вода-ль
Околдована жёлтой луною:
Серебристая гладь, серебристая даль
Надо мной, предо мною, за мною...
Ни о чёмъ не жалѣть... Ничего не желать...
Только-бъ маска колдуньи свѣтилась,
Да клубкомъ ея сказка катилась
Въ серебристую даль, на серебристую гладь.
Иннокентій Анненскій, 1900
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
То луга-ли, скажи, облака-ли, вода-ль
Околдована жёлтой луною:
Серебристая гладь, серебристая даль
Надо мной, предо мною, за мною...
Ни о чёмъ не жалѣть... Ничего не желать...
Только-бъ маска колдуньи свѣтилась,
Да клубкомъ ея сказка катилась
Въ серебристую даль, на серебристую гладь.
Иннокентій Анненскій, 1900
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Есть въ осени первоначальной
Есть въ осени первоначальной
Короткая, но дивная пора —
Весь день стоитъ какъ бы хрустальный,
И лучезарны вечера…
Гдѣ бодрый серпъ гулялъ и падалъ колосъ,
Теперь ужъ пусто всё — просторъ вездѣ,-
Лишь паутины тонкій волосъ
Блеститъ на праздной бороздѣ.
Пустѣетъ воздухъ, птицъ не слышно болѣ,
Но далеко ещё до первыхъ зимнихъ бурь —
И льётся чистая и тёплая лазурь
На отдыхающее полѣ…
Ѳёдоръ Тютчевъ, 1857
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Есть въ осени первоначальной
Короткая, но дивная пора —
Весь день стоитъ какъ бы хрустальный,
И лучезарны вечера…
Гдѣ бодрый серпъ гулялъ и падалъ колосъ,
Теперь ужъ пусто всё — просторъ вездѣ,-
Лишь паутины тонкій волосъ
Блеститъ на праздной бороздѣ.
Пустѣетъ воздухъ, птицъ не слышно болѣ,
Но далеко ещё до первыхъ зимнихъ бурь —
И льётся чистая и тёплая лазурь
На отдыхающее полѣ…
Ѳёдоръ Тютчевъ, 1857
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Нянѣ.
Подруга дней моихъ суровыхъ,
Голубка дряхлая моя!
Одна въ глуши лѣсовъ сосновыхъ
Давно, давно ты ждёшь меня.
Ты подъ окномъ своей свѣтлицы
Горюешь, будто на часахъ,
И медлятъ поминутно спицы
Въ твоихъ наморщенныхъ рукахъ.
Глядишь въ забытыя вороты
На чёрный, отдалённый путь:
Тоска, предчувствіе, заботы
Тѣснятъ твою всечасно грудь.
Александръ Пушкинъ, 1826
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Подруга дней моихъ суровыхъ,
Голубка дряхлая моя!
Одна въ глуши лѣсовъ сосновыхъ
Давно, давно ты ждёшь меня.
Ты подъ окномъ своей свѣтлицы
Горюешь, будто на часахъ,
И медлятъ поминутно спицы
Въ твоихъ наморщенныхъ рукахъ.
Глядишь въ забытыя вороты
На чёрный, отдалённый путь:
Тоска, предчувствіе, заботы
Тѣснятъ твою всечасно грудь.
Александръ Пушкинъ, 1826
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Ты меня не любишь, не жалѣешь...
Ты меня не любишь, не жалѣешь,
Развѣ я немного не красивъ?
Не смотря въ лицо, отъ страсти млѣешь,
Мнѣ на плечи руки опустивъ.
Молодая, съ чувственнымъ оскаломъ,
Я съ тобой не нѣженъ и не грубъ.
Разскажи мнѣ, сколькихъ ты ласкала?
Сколько рукъ ты помнишь? Сколько губъ?
Знаю я — они прошли, какъ тѣни,
Не коснувшись твоего огня,
Многимъ ты садилась на колѣни,
А теперь сидишь вотъ у меня.
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о комъ-нибудь другомъ,
Я вѣдь самъ люблю тебя не очень,
Утопая въ дальнемъ дорогомъ.
Этотъ пылъ не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь, —
Какъ случайно встрѣтился съ тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
Да и ты пойдешь своей дорогой
Распылять безрадостные дни,
Только нецѣлованныхъ не трогай,
Только негорѣвшихъ не мани.
И когда съ другимъ по переулку
Ты пройдешь, болтая про любовь,
Можетъ-быть, я выйду на прогулку,
И съ тобою встрѣтимся мы вновь.
Отвернувъ къ другому ближе плечи
И немного наклонившись внизъ,
Ты мнѣ скажешь тихо: «Добрый вечеръ!»
Я отвѣчу: «Добрый вечеръ, miss».
И ничто души не потревожитъ,
И ничто ее не броситъ въ дрожь, —
Кто любилъ, ужъ тотъ любить не можетъ,
Кто сгорѣлъ, того не подожжешь.
Сергѣй Есенинъ, 1925
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Ты меня не любишь, не жалѣешь,
Развѣ я немного не красивъ?
Не смотря въ лицо, отъ страсти млѣешь,
Мнѣ на плечи руки опустивъ.
Молодая, съ чувственнымъ оскаломъ,
Я съ тобой не нѣженъ и не грубъ.
Разскажи мнѣ, сколькихъ ты ласкала?
Сколько рукъ ты помнишь? Сколько губъ?
Знаю я — они прошли, какъ тѣни,
Не коснувшись твоего огня,
Многимъ ты садилась на колѣни,
А теперь сидишь вотъ у меня.
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о комъ-нибудь другомъ,
Я вѣдь самъ люблю тебя не очень,
Утопая въ дальнемъ дорогомъ.
Этотъ пылъ не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь, —
Какъ случайно встрѣтился съ тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
Да и ты пойдешь своей дорогой
Распылять безрадостные дни,
Только нецѣлованныхъ не трогай,
Только негорѣвшихъ не мани.
И когда съ другимъ по переулку
Ты пройдешь, болтая про любовь,
Можетъ-быть, я выйду на прогулку,
И съ тобою встрѣтимся мы вновь.
Отвернувъ къ другому ближе плечи
И немного наклонившись внизъ,
Ты мнѣ скажешь тихо: «Добрый вечеръ!»
Я отвѣчу: «Добрый вечеръ, miss».
И ничто души не потревожитъ,
И ничто ее не броситъ въ дрожь, —
Кто любилъ, ужъ тотъ любить не можетъ,
Кто сгорѣлъ, того не подожжешь.
Сергѣй Есенинъ, 1925
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
* * *
Россія — счастіе. Россія — свѣтъ.
А, можетъ быть, Россіи вовсѣ нѣтъ.
И надъ Невой закатъ не догоралъ,
И Пушкинъ на снѣгу не умиралъ,
И нѣтъ ни Петербурга, ни Кремля —
Одни снѣга, снѣга, поля, поля...
Снѣга, снѣга, снѣга... А ночь долга,
И не растаютъ никогда снѣга.
Снѣга, снѣга, снѣга... А ночь темна,
И никогда не кончится она.
Россія — тишина. Россія — прахъ.
А, может быть, Россія — только страхъ.
Верёвка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая съ ума.
Верёвка, пуля, каторжный разсвѣтъ,
Надъ тѣмъ, чему названья въ мірѣ нѣтъ.
Георгій Ивановъ, 1931
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Россія — счастіе. Россія — свѣтъ.
А, можетъ быть, Россіи вовсѣ нѣтъ.
И надъ Невой закатъ не догоралъ,
И Пушкинъ на снѣгу не умиралъ,
И нѣтъ ни Петербурга, ни Кремля —
Одни снѣга, снѣга, поля, поля...
Снѣга, снѣга, снѣга... А ночь долга,
И не растаютъ никогда снѣга.
Снѣга, снѣга, снѣга... А ночь темна,
И никогда не кончится она.
Россія — тишина. Россія — прахъ.
А, может быть, Россія — только страхъ.
Верёвка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая съ ума.
Верёвка, пуля, каторжный разсвѣтъ,
Надъ тѣмъ, чему названья въ мірѣ нѣтъ.
Георгій Ивановъ, 1931
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Господа, во время работы съ текстомъ переизданія возникли ошибки, которыя я не знаю какъ рѣшить, если есть тѣ, кто разбирается хорошо въ LibreOffice, то прошу связаться со мной черезъ бота въ Телеграмѣ:
@proizvdorefrus_bot
@proizvdorefrus_bot
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Господа, во время работы съ текстомъ переизданія возникли ошибки, которыя я не знаю какъ рѣшить, если есть тѣ, кто разбирается хорошо въ LibreOffice, то прошу связаться со мной черезъ бота въ Телеграмѣ: @proizvdorefrus_bot
Если такого человѣка не найдётся, то переизданіе трёхъ разсказовъ переносится на неопредѣлённый срокъ и врядъ ли будетъ закончено въ этомъ году
Русь уходящая
Мы многое ещё не сознаёмъ,
Питомцы ленинской побѣды,
И пѣсни новыя
По-старому поёмъ,
Какъ насъ учили бабушки и дѣды.
Друзья! Друзья!
Какой расколъ въ странѣ,
Какая грусть въ кипѣніи веселомъ!
Знать, оттого такъ хочется и мнѣ,
Задравъ штаны,
Бѣжать за комсомоломъ.
Я уходящихъ въ грусти не виню,
Ну, гдѣ же старикамъ
За юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
Остались догнивать и осыпаться.
И я, я самъ —
Не молодой, не старый,
Для времени навозомъ обречёнъ.
Не потому ль кабацкій звонъ гитары
Мнѣ навѣваетъ сладкій сонъ?
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтобъ я забылъ отравленные дни,
Не знавшіе ни ласки, ни покоя.
Совѣтскую я власть виню,
И потому я на неё въ обидѣ,
Что юность свѣтлую мою
Въ борьбѣ другихъ я не увидѣлъ.
Что видѣлъ я?
Я видѣлъ только бой
Да вмѣсто пѣсенъ
Слышалъ канонаду.
Не потому ли съ жёлтой головой
Я по планетѣ бѣгалъ до упаду?
Но всё жъ я счастливъ.
Въ сонмѣ бурь
Неповторимые я вынесъ впечатлѣнья.
Вихрь нарядилъ мою судьбу
Въ золототканое цвѣтенье.
Я человѣкъ не новый!
Что скрывать?
Остался въ прошломъ я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Но есть иные люди.
Тѣ
Ещё несчастней и забытей,
Они, какъ отрубь въ рѣшетѣ,
Средь непонятныхъ имъ событій.
Я знаю ихъ
И подсмотрѣлъ:
Глаза печальнѣе коровьихъ.
Средь человѣчьихъ мирныхъ дѣлъ,
Какъ прудъ, заплѣсневѣла кровь ихъ.
Кто броситъ камень въ этотъ прудъ?
Не троньте!
Будетъ запахъ смрада.
Они въ самихъ себѣ умрутъ,
Истлѣютъ падью листопада.
А есть другіе люди,
Тѣ, что вѣрятъ,
Что тянутъ въ будущее робкій взглядъ.
Почёсывая задъ и передъ,
Они о новой жизни говорятъ.
Я слушаю. Я въ памяти смотрю,
О чёмъ крестьянская судачитъ оголь:
«Съ Совѣтской властью жить намъ по нутрю…
Теперь бы ситцу… Да гвоздей немного…»
Какъ мало надо этимъ брадачамъ,
Чья жизнь въ сплошномъ
Картофелѣ и хлѣбѣ.
Чего же я ругаюсь по ночамъ
На неудачный горькій жребій?
Я тѣмъ завидую,
Кто жизнь провёлъ въ бою,
Кто защищалъ великую идею.
А я, сгубившій молодость свою,
Воспоминаній даже не имѣю.
Какой скандалъ!
Какой большой скандалъ!
Я очутился въ узкомъ промежуткѣ.
Вѣдь я могъ дать
Не то, что далъ,
Что мнѣ давалось ради шутки.
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтобъ я забылъ отравленные дни,
Не знавшіе ни ласки, ни покоя.
Я знаю, грусть не утопить въ винѣ,
Не вылѣчить души
Пустыней и отколомъ.
Знать, оттого такъ хочется и мнѣ,
Задравъ штаны,
Бѣжать за комсомоломъ.
Сергѣй Есенинъ, 1924
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Мы многое ещё не сознаёмъ,
Питомцы ленинской побѣды,
И пѣсни новыя
По-старому поёмъ,
Какъ насъ учили бабушки и дѣды.
Друзья! Друзья!
Какой расколъ въ странѣ,
Какая грусть въ кипѣніи веселомъ!
Знать, оттого такъ хочется и мнѣ,
Задравъ штаны,
Бѣжать за комсомоломъ.
Я уходящихъ въ грусти не виню,
Ну, гдѣ же старикамъ
За юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
Остались догнивать и осыпаться.
И я, я самъ —
Не молодой, не старый,
Для времени навозомъ обречёнъ.
Не потому ль кабацкій звонъ гитары
Мнѣ навѣваетъ сладкій сонъ?
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтобъ я забылъ отравленные дни,
Не знавшіе ни ласки, ни покоя.
Совѣтскую я власть виню,
И потому я на неё въ обидѣ,
Что юность свѣтлую мою
Въ борьбѣ другихъ я не увидѣлъ.
Что видѣлъ я?
Я видѣлъ только бой
Да вмѣсто пѣсенъ
Слышалъ канонаду.
Не потому ли съ жёлтой головой
Я по планетѣ бѣгалъ до упаду?
Но всё жъ я счастливъ.
Въ сонмѣ бурь
Неповторимые я вынесъ впечатлѣнья.
Вихрь нарядилъ мою судьбу
Въ золототканое цвѣтенье.
Я человѣкъ не новый!
Что скрывать?
Остался въ прошломъ я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Но есть иные люди.
Тѣ
Ещё несчастней и забытей,
Они, какъ отрубь въ рѣшетѣ,
Средь непонятныхъ имъ событій.
Я знаю ихъ
И подсмотрѣлъ:
Глаза печальнѣе коровьихъ.
Средь человѣчьихъ мирныхъ дѣлъ,
Какъ прудъ, заплѣсневѣла кровь ихъ.
Кто броситъ камень въ этотъ прудъ?
Не троньте!
Будетъ запахъ смрада.
Они въ самихъ себѣ умрутъ,
Истлѣютъ падью листопада.
А есть другіе люди,
Тѣ, что вѣрятъ,
Что тянутъ въ будущее робкій взглядъ.
Почёсывая задъ и передъ,
Они о новой жизни говорятъ.
Я слушаю. Я въ памяти смотрю,
О чёмъ крестьянская судачитъ оголь:
«Съ Совѣтской властью жить намъ по нутрю…
Теперь бы ситцу… Да гвоздей немного…»
Какъ мало надо этимъ брадачамъ,
Чья жизнь въ сплошномъ
Картофелѣ и хлѣбѣ.
Чего же я ругаюсь по ночамъ
На неудачный горькій жребій?
Я тѣмъ завидую,
Кто жизнь провёлъ въ бою,
Кто защищалъ великую идею.
А я, сгубившій молодость свою,
Воспоминаній даже не имѣю.
Какой скандалъ!
Какой большой скандалъ!
Я очутился въ узкомъ промежуткѣ.
Вѣдь я могъ дать
Не то, что далъ,
Что мнѣ давалось ради шутки.
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтобъ я забылъ отравленные дни,
Не знавшіе ни ласки, ни покоя.
Я знаю, грусть не утопить въ винѣ,
Не вылѣчить души
Пустыней и отколомъ.
Знать, оттого такъ хочется и мнѣ,
Задравъ штаны,
Бѣжать за комсомоломъ.
Сергѣй Есенинъ, 1924
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Тучи.
Тучки небесныя, вѣчные странники!
Степью лазурною, цѣпью жемчужною
Мчитесь вы, будто какъ я же, изгнанники
Съ милаго сѣвера въ сторону южную.
Кто же васъ гонитъ: судьбы ли рѣшеніе?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на васъ тяготитъ преступленіе?
Или друзей клевета ядовитая?
Нѣтъ, вамъ наскучили нивы безплодныя…
Чужды вамъ страсти и чужды страданія;
Вѣчно холодныя, вѣчно свободныя,
Нѣтъ у васъ Родины, нѣтъ вамъ изгнанія.
Михаилъ Лермонтовъ, 1840
Произведенія въ дореформенной орѳографіи
Тучки небесныя, вѣчные странники!
Степью лазурною, цѣпью жемчужною
Мчитесь вы, будто какъ я же, изгнанники
Съ милаго сѣвера въ сторону южную.
Кто же васъ гонитъ: судьбы ли рѣшеніе?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на васъ тяготитъ преступленіе?
Или друзей клевета ядовитая?
Нѣтъ, вамъ наскучили нивы безплодныя…
Чужды вамъ страсти и чужды страданія;
Вѣчно холодныя, вѣчно свободныя,
Нѣтъ у васъ Родины, нѣтъ вамъ изгнанія.
Михаилъ Лермонтовъ, 1840
Произведенія въ дореформенной орѳографіи