«Чистые пруды! Застѣнчивыя ивы...»
Война!

Я хотѣлъ спѣть пѣсню «Чистые пруды»,
Но въ прудахъ извѣстныхъ чистой нѣтъ воды,
Вмѣсто «ивъ застѣнчивыхъ» виснутъ провода,
«Другъ мой» канулъ въ вѣчность и не придётъ туда.

Война! Идётъ гражданская война!
Война! Идётъ гражданская война!

Какъ тутъ будетъ пѣться про аккордеонъ
И про берегъ дѣтства, если взорванъ онъ,
И казённой дланью бьётъ бульваръ въ лицо,
И базарной бранью захлёбывается «Кольцо»,

Война! Идётъ гражданская война!
Война! Идётъ гражданская война!

Война!

Да, я бы спѣлъ вамъ пѣсню про «Чистые пруды»,
Но, признаюсь честно, мнѣ сейчасъ не до «воды».
Я на мечъ булатный и доспѣховъ звонъ
Помѣнялъ пріятный старый свой аккордеонъ,

Война! Идётъ гражданская война!
Война! Идётъ гражданская война!

Война!

Карабахъ, Баку, Осетія, Литва,
Алма-Ата, Азербайджанъ, Кавказъ,
Душанбе, Кишенёвъ, Москва!

Восьмой десятокъ лѣтъ!
Война! Идётъ гражданская война!

Къ оврагу,
Гдѣ травы ржавѣли отъ крови,
Гдѣ смерть опрокинула трупы на склонъ,
Папаху надвинувъ на ​самыя​ брови,
На чёрномъ конѣ подъѣзжаетъ баронъ.
Онъ спустится шагомъ къ изрубленнымъ трупамъ
И смотритъ имъ въ лица,
Склоняясь съ сѣдла, —
И ​прядаетъ​ конь,
Осѣдающій крупомъ,
И въ ​пѣнѣ​ испуга его удила.
И яростью,
Бредомъ ​ея​ истомяся,
Кавказскій клинокъ —
Онъ ​уже​ обнажёнъ —
Въ гніющее
Красноармейское мясо,
Повиснувъ къ землѣ,
Погружаетъ баронъ.
Скакунъ обезумѣлъ,
Не слушаетъ шпоръ онъ,
Выноситъ на гребень,
​Весь​ въ лунномъ огнѣ, —
Испуганный шумомъ,
Проснувшійся воронъ
​Закаркаетъ​ хрипло на чёрной соснѣ.
И каркаетъ воронъ,
И слушаетъ всадникъ,
И ​льдисто​ свѣтлѣетъ худое лицо.
​Чѣмъ​ возгласы птицы звучатъ безотраднѣй,
​Тѣмъ​
Сжавшее ​сердце​
Слабѣетъ кольцо.
Глаза засвѣтились.
Въ тревожномъ ихъ блескѣ —
Двѣ крошечныхъ искры,
Два тонкихъ луча…
Но нынче,
Вернувшись изъ страшной поѣздки,
Баронъ приказалъ:
«Позовите врача!»
И лѣкарю,
Мутной тоскою оборонъ
(Шаги и бряцаніе шпоръ въ тишинѣ),
Отрывисто бросилъ:
«Хвораетъ мой воронъ:
Увидѣвъ меня,
Не ​закаркалъ​ онъ мнѣ!»
Ты будешь лѣчить его,
Если жъ послѣдней
Отрады лишусь — посчитаюсь съ тобой!..»
Врачъ вышелъ безмолвно
И тутъ же,
Въ передней,
Руками развёлъ и покончилъ съ собой.
А въ полдень
Въ кровавомъ Особомъ Отдѣлѣ
Барону,
Въ сторонку дохнувъ перегаръ,
Сказали:
«Вотъ ​эти​… ​Они​ засидѣлись:
Она — партизанка, а онъ — комиссаръ».
И медленно
Въ шёпотъ тревожныхъ извѣстій —
​Они​ напряженными стали опять —
Имъ брошено:
«На ночь сведите ихъ вмѣстѣ,
А ночью — подъ ворономъ — разстрѣлять!»
И утромъ ​начштаба​ барону ​прохаркалъ​
О ночи и смерти казнённыхъ двоихъ…
«А воронъ ихъ видѣлъ?
А воронъ ​закаркалъ​?» —
Баронъ перебилъ…
И полковникъ затихъ.
«Случилось ​несчастье​! —
Онъ выдавилъ
(Дабы
Ударъ отклонить —
Сокрушительный вздохъ). —
Съ испугу ли —
​Всё​-таки крикнула баба —
Иль гнили объѣвшись, но…
Воронъ издохъ!»
«Каналья!
Ты сдохнешь, а воронъ мой — умеръ!
Онъ,
Каркая,
Славилъ удѣлъ палача!.. —
Отъ гнѣва и ужаса обезумѣвъ,
Хватаясь за шашку,
Баронъ закричалъ. —
Онъ былъ моимъ другомъ.,
Въ кровавой неволѣ
Другого найти я ​уже​ не смогу!»
И, ​весь​ содрогаясь отъ гнѣва и боли,
Онъ отдалъ приказъ отступать на ​Ургу​.
Стенали ​степные​ ​поджарые​ волки,
Шептались пески,
Умиралъ небосклонъ…
Какъ идолъ, сидѣлъ на косматой монголкѣ,
Монголомъ одѣтъ,
Сумасшедшій баронъ.
И, шорохамъ ночи безсонной внимая,
Онъ призраку гибели выплюнулъ:
«Прочь!»
И каркала ворономъ
Глухонѣмая,
Упавшая сзади
Даурская ночь.
______
Я слышалъ:
Въ монгольскихъ унылыхъ ​улусахъ​,
Ребёнка качая при дымномъ огнѣ,
Раскосая женщина въ кольцахъ и бусахъ
Поётъ о баронѣ на чёрномъ конѣ…
И будто бы въ дни,
Когда въ яростной злобѣ
Шевелится буря въ горячемъ пескѣ, —
Огромный,
Онъ мчитъ надъ пустынею Гоби,
И воронъ сидитъ у него на плечѣ.

Тотъ, кто любитъ цвѣты,
Тотъ, естественно, пулямъ не нравится.
Пули — леди ревнивыя.
Стоитъ ли ждать доброты?
Девятнадцатилѣтняя Аллисонъ Краузе,
Ты убита за то, что любила цвѣты.

Это было Чистѣйшихъ надеждъ выраженіе,
Въ мигъ, Когда, беззащитна, какъ совѣсти тоненькій пульсъ,
Ты вложила цвѣтокъ
Въ держимордово дуло ружейное
И сказала: "Цвѣты лучше пуль".

Не дарите цвѣтовъ государству,
Гдѣ правда карается.
Государства такого отдарокъ циниченъ, жестокъ.
И отдаркомъ была тебѣ, Аллисонъ Краузе,
Пуля,
Вытолкнувшая цвѣтокъ.

Пусть всѣ яблони міра
Не въ бѣлое — въ трауръ одѣнутся!
Ахъ, какъ пахнетъ сирень,
Но не чувствуешь ты ничего.
Какъ сказалъ президентъ про тебя,
Ты "бездѣльница".
Каждый мёртвый — бездѣльникъ,
Но это вина не его.

Встаньте, дѣвочки Токіо,
Мальчики Рима,
Поднимайте цвѣты
Противъ общаго злого врага!
Дуньте разомъ на всѣ одуванчики міра!
О, какая великая будетъ пурга!

Собирайтесь, цвѣты, на войну!
Покарайте карателей!
За тюльпаномъ тюльпанъ,
За левкоемъ левкой,
Вырываясь отъ гнѣва
Изъ клумбъ аккуратненькихъ,
Глотки всѣхъ лицемѣровъ
Заткните корнями съ землёй!

Ты опутай, жасминъ,
Миноносцевъ подводныя лопасти!
Залѣпляя прицѣлы,
Ты въ линзы отчаянно впейся, репѣй!
Встаньте, лиліи Ганга И нильскіе лотосы,
И скрутите винты самолётовъ,
Беременныхъ смертью дѣтей!

Розы, вы не гордитесь, Когда продадутъ подороже!
Пусть пріятно касаться
Дѣвической нѣжной щеки, —
Бензобаки Прокалывайте Бомбардировщикамъ!
Подлиннѣй, поострѣй отрастите шипы!

Собирайтесь, цвѣты, на войну!
Защитите прекрасное!
Затопите шоссе и просёлки,
Какъ арміи грозный потокъ,
И въ колонны людей и цвѣтовъ
Встань, убитая Аллисонъ Краузе,
Какъ безсмертникъ эпохи — Протеста колючій цвѣтокъ!

Я поднимаю вопросъ объ орѳографіи. Главное моё возраженіе – что она относится къ техникѣ творчества, въ которую государство не должно вмѣшиваться. Старыхъ писателей, которые пользовались ятями какъ однимъ изъ средствъ для выраженія своего творчества, надо издавать со старой орѳографіей. Новые, которые будут писать по-новому, перенесутъ свою творческую энергію (elan) въ другіе пріёмы.