Далеко не каждый медиаскандал или спорный с точки зрения медиаэтики вопрос доходит до рассмотрения в Общественной коллегии по жалобам на прессу: Коллегия рассматривает только те материалы, на которые кто-то подал официальную жалобу. Но когда резонансные кейсы «добивают» до Коллегии, бывает очень интересно. Завтра в 11 часов будет слушаться жалоба на Ксению Собчак и её знаменитый фильм про «скопинского маньяка». Первая часть заседания, как обычно, открыта для всех.

Мы не успели оглянуться, как медиаландшафт изменился до неузнаваемости. Старые СМИ закрываются (или их разгоняют), открываются новые, а про новые не всегда понятно, СМИ это или нет. Кто-то делает сайт, кто-то — блог, кто-то — канал на YouTube. Журналисты, дорожащие репутацией, обычно создают «новые СМИ» в соответствии с журналистскими этическими стандартами — и в этом смысле новые почти ничем не отличаются от старых. Но в новых форматах работают не только люди с журналистским бэкграундом. И даже люди с журналистским бэкграундом далеко не всегда стремятся переносить журналистские этические ценности в мир «новых медиа». Блогер — это (пока?) не совсем профессия. Так должны ли быть у создателей контента в этих новых видах медиа вообще какие-то профессиональные этические ценности?

Взять, например, такую простую вещь, как маркировка рекламы. Казалось бы, что может быть очевиднее с этической точки зрения, чем помечать рекламный контент? Но вот ведущие популярного телеграм-канала «Антиглянец» (вроде, не чуждые журналистике люди), например, не считают это важным: «Как и Instagram-блогеры, мы не обязаны это делать (маркировать рекламу. — Forbes)», — цитирует одну из основательниц канала журнал Forbes. Да что там — сам Леонид Парфёнов, уважаемый лично мной, в некоторых новых выпусках «Намедни» не отбивает рекламу так, чтобы это было понятно аудитории. На этом фоне даже телеграм-канал «Беспощадный пиарщик», который маркирует рекламные посты (неочевидно, правда, все ли) хитровывернутым хэштегом #нампишут, выглядит светочем блогерской этики.

Вопросов ещё миллион с хвостом, а их почти никто не обсуждает. Недавно поговорили на эту тему с председателем совета Национальной ассоциации блогеров Марией Терентьевой-Галицких, а скоро планируем организовать совместную веб-конференцию. Stay tuned.

Этические нормы — не мешок картошки (извините, жара, странные метафоры приходят в голову). Они постоянно меняются и эволюционируют. Однозначных ответов нет, журналисты и исследователи всё время их ищут и никогда не найдут.

В начале XX века среди журналистов бытовало мнение, что новости надо подавать сухо и без лишних слов. Сказал политик ахинею — транслируем её читателям. Разбираться в ахинее — не наше дело, наше дело — правдиво сообщить о факте: политик произнёс такие-то слова.

Потом пришёл сенатор Джозеф Маккарти, предшественник великого генератора ахинеи Дональда Трампа. В сердцах американских журналистов что-то ёкнуло: слишком уж много ахинеи, читатели ведь могут и поверить. Возникла новая этическая норма — давать новости в контексте. Делать то, что сейчас называется фактчеком. Сказал политик ахинею — транслируем её читателям и помечаем, где он наврал.

Но жизнь не стоит на месте, и в этом году кливлендская газета The Plain Dealer и портал Cleveland.com решили применять новый подход: они просто не будут транслировать ахинею. «Мы решили не цитировать абсурдные заявления Трампа про выборы. Мы решили вообще не цитировать его многочисленные неправдивые заявления. Мы не хотим давать им кислород», — написал представитель изданий.

Казалось бы, это отличная идея. Зачем распространять ахинею и потом тратить кучу сил и времени, чтобы её опровергать? Не лучше ли сделать вид, что её просто не было? Честно говоря, не уверена.

Сейчас есть море каналов для распространения информации. Не напишет ваше издание — напишет другое, которое не захочет проводить фактчек, или герой запостит свою ахинею в соцсети, а миллион фолловеров сделают перепост.

Кроме того, журналисты должны показывать политика таким, какой он есть, чтобы люди могли принять взвешенное решение о том, хотят ли они за него голосовать. А если издание не пишет об ахинее и криповых выходках — то есть скрывает от читателей часть реальности, — то как люди должны принимать решение? Имеет ли журналист вообще моральное право намеренно скрывать часть реальности? А может быть, из-за того, что люди не узнают про тёмные стороны политика, они как раз и проголосуют за него, хотя в противном случае не стали бы?

Мы опять упираемся в дискуссию «А судьи кто?». Всё-таки фактчек — это проверка фактами: я могу любить или не любить политика, но если его слова не соответствуют фактам, я как фактчекер никуда от этого не денусь. А отказ от трансляции тех или иных слов — это уже «игра в бога»: я лично решаю, что будет знать аудитория о человеке. По-моему, это уже немного активизм. Причём результат его ещё и может оказаться противоположным задуманному.

(Надо отметить, что нормы политической журналистики в этом отношении существенно отличаются от норм научной/медицинской журналистики. Но об этом я поговорю как-нибудь в другой раз.)

Этика блогера — довольно взрывоопасная тема. Большинство людей, вроде, согласны, что она нужна, но никто не готов браться за её «разработку». Потому что понятно, что за этим последует: вас тут же обвинят в попытках насадить цензуру. Да и можно ли вообще «разработать» этику? Или мы вправе только сформулировать те нормы, которые уже устоялись?

Дискуссий на эту тему на удивление мало, но вот одна такая грядёт в четверг, 29 июля, в 11.00. Это будет конференция «Этика блогера: свобода, ответственность и саморегулирование», которую организуют Общественная коллегия по жалобам на прессу, Национальная ассоциация блогеров и Кафедра ЮНЕСКО по авторскому праву, смежным, культурным и информационным правам НИУ ВШЭ. Программа по ссылке. Приходите!

В профессиональной среде в очередной раз разразилась бурная дискуссия на тему того, должен ли журналист согласовывать текст с героем публикации. Как обычно бывает при обсуждении этого вопроса (он, мягко говоря, не нов для России), общественность разделилась на два непримиримых лагеря: сторонников «западного» подхода (в западной журналистике не принято согласовывать со спикером ни текст интервью, ни отдельные цитаты) и последователей (выражусь грубо) советской школы «пиар-журналистики». Последние часто бывают в недоумении, когда оппоненты говорят им, что текст можно со спикером не согласовывать, и апеллируют к журналистской этике. Парадокс, однако, в том, что согласования как раз в гораздо большей степени противоречат журналистской этике, чем наоборот.

Как так получается? В чём проблема согласовать интервью или текст? — спрашивают люди. Ведь спикер исправит все неточности, и всем от этого будет только лучше.

Проблема №1: вполне вероятно, что спикер исправит не только неточности, но и формулировки, а также уберёт что-нибудь, что он передумал говорить, и добавит что-нибудь другое, чего в разговоре не было. Такое случается сплошь и рядом. Стилистические таланты спикеров часто оставляют желать много лучшего, времени на споры у журналистов обычно мало, но даже это не главное. Главное — то, что если журналист согласится с правками, то произойдёт обман читателя: читатель будет думать, что разговор происходил именно так, как написано, хотя на самом деле написанное будет не документальной фиксацией разговора, а результатом письменных усилий журналиста и спикера. Но тогда надо поставить соответствующую пометку. Однако её обычно никто не ставит.

Проблема №2: показ редакционного текста кому бы то ни было за пределами редакции ставит под угрозу редакционную независимость. Независимость — одна из главных этических ценностей в журналистике. Когда кто-то извне говорит тебе, что и как надо поправить в тексте, речи о независимости идти не может.

Проблема №3: согласование текстов со спикерами расхолаживает, делает журналистов более ленивыми. Спикер не обязан «исправлять все неточности», это вообще не задача спикера. Исправлять ошибки и неточности, проводить качественный фактчек — это задача исключительно журналиста и редакции (в некоторых редакциях для этого существуют специальные люди — фактчекеры). Когда же журналист привыкает, что текст посмотрит спикер и, если что, всё подправит, это лишает его стимулов проводить фактчек самостоятельно и делает нездоровой всю систему взаимоотношений «журналист — спикер».

В общем, если вы журналист, пожалуйста, старайтесь делать интервью максимально аккуратно с фактологической точки зрения и минимизируйте согласования. А если вы спикер — пожалуйста, не требуйте текст на согласование, а лучше давайте интервью приличным журналистам и хорошо следите за тем, что и как вы говорите. (На эту тему у меня когда-то даже был небольшой спич.) Нам всем в итоге станет лучше не от согласований интервью, а от становления более здоровой системы «журналист — спикер», которая будет предполагать журналистскую независимость и стимулировать профессионализм.

На прошлых выходных все обсуждали конфликт между Маргаритой Симоньян и Рамзаном Кадыровым из-за драки, которая произошла 4 ноября в Новой Москве. Двое мужчин (с одним из них был ребёнок) подрались с четырьмя мужчинами, которых многие СМИ довольно быстро окрестили «кавказцами» (по некоторым данным, все четверо родились в Азербайджане). Эта ситуация в очередной раз подняла вопрос о том, должны ли СМИ называть национальность преступников или подозреваемых в преступлениях. Масла в огонь подлил пост фем-активистки Дарьи Серенко*, которая высказалась против упоминания национальностей, — после чего, как она сообщала, её затравили ультраправые.

Все «за» и «против» в этом далеко не новом противостоянии давно известны. Но конкретно в этом споре они довольно чётко изложены и актуализированы, поэтому стоит их тут привести.

Кадыров: «СМИ ведут себя так, будто есть только две категории граждан: кавказец и человек без национальности. Почему не называют уроженцев других регионов? Тысячи других происшествий без участия кавказцев наглухо замалчиваются или в них не указывается этническая или региональная принадлежность. Убийства в школе, крупные коррупционные схемы, государственная измена и другие громкие преступления — давайте и тут называть национальность или хотя бы "лицо славянской национальности", "уроженец Москвы". Приятно? Зато это будет справедливо и честно по отношению ко всем народам».

Симоньян: «Что касается вопроса, надо или нет упоминать, откуда родом очередной задержанный. Когда-то я сама считала, что этого делать не надо. Меня тоже, как 'лицо кавказской национальности', обижали и возмущали такие упоминания. Но с возрастом для меня стало очевидно, что, замалчивая публично те вещи, о которых люди сейчас говорят в вотсап-чатах, а раньше — на кухнях, мы не решаем проблему, а усугубляем её».

Иными словами: называть национальность только приезжих/нерусских подозреваемых — несправедливо, но замалчивать их национальность значит игнорировать часть реальности, важную для многих представителей аудитории. И дополнение к этому спору от Серенко*: слова моделируют реальность, «вражеское отношение по инерции может впоследствии формировать реальную вражду».

(Интересно отметить, как причудливо в этом споре фем-активистка солидаризировалась с Кадыровым, а глава одного из главных прокремлёвских СМИ — с крайними либералами. Вот что часто случается с такими неоднозначными, не укладывающимися в шаблонные «разделители» темами, и — выступлю сейчас за всё хорошее против всего плохого — показывает, что непроходимых стен нет и всегда можно найти точки соприкосновения.)

Итак, наши ньюсмейкеры высказались, но что же по этому поводу говорит журналистская этика?

«Освещение преступлений требует особенно осторожного обращения с вопросами расы, сексуальной ориентации и религии, — написано в Руководстве по журналистике компании Reuters. — Любая информация об этом должна быть исключительно релевантной и происходить из надёжных источников. Мы должны учитывать, что существует риск вменить человеку что-то вину по ассоциации».

«При освещении преступлений необходимо убедиться, что указание принадлежности подозреваемого или преступника к этнической, религиозной группе или иному меньшинству не выльется в дискриминационные обобщения отдельного проступка, — считают создатели Немецкого кодекса прессы. — Как правило, озвучивать принадлежность к тому или иному меньшинству не следует, за исключением случаев, когда это очевидно происходит в интересах общества. В частности, нужно иметь в виду, что такие указания могут всколыхнуть предубеждения против меньшинств».

Вне контекста преступлений упирать на национальность тоже не рекомендуют:

«Указывайте расу человека только в том случае, если это важно для повествования, — гласит Руководство по освещению расовых вопросов от Национального союза журналистов Великобритании. — Убедитесь, что не ошиблись. Стали бы вы указывать расу, если бы человек был белым?»

*Признана в России иностранным агентом.

(Продолжение следует.)

(Продолжение.)

Наконец, вот самая лаконичная формулировка от кодекса британского совета по прессе — IPSO: «Следует избегать сообщения о расе, цвете кожи, религии, гендерной идентичности, сексуальной ориентации, физическом или психическом заболевании или инвалидности, если только они действительно не играют важной роли в повествовании».

По сути, последняя формулировка суммирует всё вышесказанное: не упоминайте национальность, если только это не важно для понимания происходящего. И, как это обычно бывает, игнорирует самый главный вопрос: а как понять, важно ли это для понимания происходящего? Маргарита Симоньян и многие другие скажут: важно, потому что ситуация проявила характерные особенности поведения, а сообщение всех фактов может помочь гражданам быть бдительнее. Кадыров и Серенко* скажут: не важно, потому что на месте тех четырёх мужчин вполне могли бы быть люди другой национальности, а сообщение всех фактов в данном случае ведёт к укоренению стереотипов. На мой взгляд, и то, и другое — правда. Но я в этом споре на стороне Маргариты Симоньян. Думаю, что в таких случаях не сообщать национальность значит всё же скрывать часть реальности: я хотела бы получать максимально полную, точную и правдивую информацию и сама решать, как мне ей распорядиться. А со стереотипами, по-моему, лучше бороться другими способами.

И на десерт — совсем пугающее: «Чечня внесла законопроект о запрете указывать национальность преступников». О нет, люди опять перепутали этику и закон! Пожалуйста, не путайте хотя бы вы, мои дорогие читатели :)

*Признана в России иностранным агентом.

Всем привет! Этот канал два года был в коматозе по ряду личных и общественных причин, но сейчас я решила его возродить в новом формате. Я постараюсь больше не писать полотна текста, которые не помещаются в один пост, а буду давать ссылки на интересные материалы и новости про медиаэтику со своими короткими комментариями.

Начну с одной из самых горячих тем последних лет: постепенному уходу многих журналистов от принципов беспристрастности/объективности в сторону более предвзятого, «авторского» освещения событий. Известный американский think-tank, размышляющий о будущем журналистики, — Nieman Lab, — в конце каждого года публикует колонки экспертов с прогнозами на год следующий. Один из экспертов предсказал на 2024 год продолжение дрейфа в сторону так называемой «пристрастной журналистики» (partisan journalism). Что это будет означать? Возможно, говорит он, это будет означать, что социальным сетям придётся придумывать новые правила относительно показа материалов «пристрастных СМИ». Возможно, вузам придётся решать, включать ли курсы по «пристрастной журналистике» в свою учебную программу. Может быть, журналистским ассоциациям придётся придумывать для «пристрастной журналистики» новые этические стандарты. И так далее.

По своим студентам-журналисткам я вижу, что многие из них даже и не думают становиться журналистами в традиционном смысле слова, а сразу метят в блогеры. Движение в сторону «пристрастной журналистики» — это, вероятно, одно из следствий сближения журналистики и блогинга. Нужно ли профессиональным журналистам сопротивляться этому процессу, и если да, то как, — имхо, сегодня один из главных вопросов для медиасферы на повестке дня.

Либеральные американские СМИ не могут понять, что делать с Дональдом Трампом. Проблема в том, что он им очень не нравится говорит много неправды. Ситуация зашла настолько далеко, что на телекомпанию CNN, показавшую его 10-минутное выступление в прямом эфире, обрушилась волна критики, а журналисты теперь на полном серьёзе обсуждают, можно ли вообще показывать в прямом эфире этого человека. И вот уже, например, медакритик и бывшая ньюз-омбудсмен газеты The New York Times Маргарет Салливан в весьма нервозном тоне утверждает, что «НЕЛЬЗЯ».

Проблема неправдивых политиков возникла не сегодня и завтра явно не исчезнет. История особенно ярких персонажей вроде сенатора Джозефа Маккарти в 1950-х годах научила журналистов тому, что нужно давать новости в контексте и проводить тщательных факчекинг. Сегодня фактчекинг важен, как никогда, но, по-моему, это не означает, что каких-то отдельных политиков, тем более такого уровня, как Трамп, надо просто отключать от эфира. Задача демократических СМИ — давать трибуну разным востребованным фигурам, и каждое их высказывание нужно подвергать тщательной проверке. Если же СМИ дают слово в прямом эфире одному кандидату президенты, а другому консолидированно перекрывают кислород, то чем тогда такие СМИ отличаются от авторитарного органа власти?

Возможно, я витаю в облаках, но меня эта американская дискуссия довольно сильно удивляет. А вы что думаете?

Интересная история случилась с фотографией Кейт Миддлтон с детьми, которую на днях распространил Кенсингтонский дворец: многие СМИ успели распространить её до того, как кто-то заметил признаки манипуляции — рукав кофты принцессы Шарлотты выглядел неестественно. После этого агентства AP, AFP, Reuters и другие отозвали фотографию, и разразился скандал. Кейт Миддлтон уже извинилась за ситуацию и объяснила её тем, что сама по-любительски отретушировала снимок. Однако это мало кого убедило и тем более успокоило, и разбор полётов наверняка продолжится.

Всё это происходит на фоне гораздо более широкой дискуссии о роли фотографии в эпоху искусственного интеллекта (ИИ). Сейчас, когда любой может не просто отредактировать фотографию, как ему заблагорассудится, но даже и создать полностью фейковое изображение реальных людей или событий, всё чаще говорят о том, что фотография перестаёт представлять документальную ценность. И не совсем понятно, что делать в этой ситуации журналистам, которые и без ИИ сталкиваются с недостатком доверия аудитории. Пока что единственный ответ, видимо, такой: редакции должны по минимуму использовать генеративный ИИ для производства изображений (некоторые издания, например Wired, уже даже наклепали соответствующие кодексы), подробно указывать всю информацию о фото (как, где, когда было сделано) в подписях и, наконец, тщательно обучать журналистов распознавать манипуляции, произведённые другими людьми. Доверия в этом смысле становится всё меньше — буквально «все врут». Это обидно — но зато фактчек теперь должен расцвести (наверное).

В дни трагедий журналистам, как правило, не до изучения этических кодексов. Тем важнее ознакомиться с ними заранее, чтобы в стрессовой ситуации примерно представлять себе карту «этической местности».

Возможно, не все помнят, что в России существуют целых два (ну, или полтора) кодекса, посвящённых освещению террористических актов. Первый был принят в 2001 году Союзом журналистов и содержит в себе три блока: про сбор информации во время теракта, про подачу информации и про обеспечение собственной безопасности. Второй был принят в 2003 году Индустриальным комитетом СМИ (была такая структура под руководством Константина Эрнста, сегодня, судя по информации из открытых источников, уже упразднённая). Главное отличие второго документа от первого в том, что он разрабатывался в тесном сотрудничестве с силовыми структурами, и это нашло отражение в тексте: согласно нему, почти все свои действия журналист должен согласовывать с оперативным штабом. Так как степень самостоятельности журналистов при подготовке этого документа оценить сложно, я не уверена, может ли он называться собственно журналистским этическим кодексом, то есть элементом журналистского саморегулирования. Поэтому можно условиться, что это как бы половинка этического кодекса. Несомненно, в нём тоже есть что-то ценное.

Хочется, чтобы все эти знания никогда никому не пригождались. Но, к сожалению, вряд ли мы можем надеяться на это в ближайшее время.

С подачи прекрасной Ольги Добровидовой (неистово рекомендую её рассылку про научную журналистику — всегда узнаю оттуда много нового и удивительного) прочитала текст про то, как СМИ, которые пишут хорошие материалы на темы экологии, в то же время регулярно публикуют рекламу, где содержатся неправдивые утверждения одной компании о своей «зелёности» и «экологичности». Это, конечно, вечный вопрос: может ли СМИ распространять неправдивую рекламу при условии, что она чётко помечена как реклама? Если нет — то на что существовать редакциям в условиях, когда конкуренция, в том числе со стороны новых медиа, всё сильнее? А если да — то не подрывает ли это доверие к работе журналистов, когда оно и так на низком уровне (не в последнюю очередь из-за тех же самых новых медиа, размывающих журналистские профессиональные стандарты)? Это довольно мрачный замкнутый круг, в который попали традиционные СМИ в современном мире. Чтобы из него вырваться, журналистике, похоже, нужно — ни много ни мало — начать заново изобретать журналистскую этику. Возможно, она должна подразумевать более партнёрское отношение к аудитории, помогать людям самим различать источники, отличать факты от мнений и делать многое другое для «заземления» в море информационного хаоса. В идеале это могло бы привести к тому, что журналистика станет финансироваться не рекламодателями, а самими людьми, и конфликт интересов, таким образом, разрешится. Мечтать ведь не вредно?

На днях произошёл показательный скандал с американским национальным общественным радио — NPR. Редактор Ури Берлинер, проработавший там 25 лет, написал интересную колонку о падении уровня журналистики на радиостанции / в издании. Он приводит несколько примеров однобокого освещения событий и говорит о том, что ещё 10–15 лет назад всё было иначе: хотя NPR всегда склонялось к либеральным взглядам, его журналисты никогда не были активистами и всегда придерживались традиционных этических ценностей журналистики — в частности, беспристрастности. Сейчас же национальное и гендерное разнообразие в редакции выше, чем когда-либо, но разнообразие мнений, напротив, как никогда низко. И если раньше можно было говорить о каком-то балансе точек зрения, то теперь траслируется в основном только либеральная позиция и слушатели получают «дистиллированный взгляд очень маленького сегмента американского населения». Консервативная аудитория уходит, и остаётся более левая, которая попадает в эхо-камеру. Доверие к изданию в целом падает. Люди задаются вопросом: «Почему NPR диктует мне, что я должен думать?»

Многие сотрудники NPR, естественно, не согласны с мнением Берлинера и яростно отбиваются: мол, ничего подобного — мы крутые и молодцы. В результате скандала Берлинера сначала отстранили от работы на пять дней, а вчера пришла новость, что он уволился с радиостанции.

Грустно, что проблема эхо-камер становится такой распространённой. С одной стороны, этому способствуют алгоритмы соцсетей, с другой — журналистика становится более пристрастной. Нетерпимость к диссонирующим точкам зрения как будто бы растёт. И я думаю, что самые крутые и молодцы сегодня — как раз те, кто находит в себе смелость озвучивать мнения, непопулярные в пределах своей «тусовки». На них вся надежда.

Насколько этично скрывать новостной и аналитический журналистский контент за пейволлом (платной подпиской), как это делают сейчас многие СМИ? Ведь главная задача журналистики — давать людям информацию, необходимую им для принятия решений о собственной жизни. И информация эта должна быть качественной. А когда качественные СМИ требуют за свои материалы деньги, они подталкивают многих к тому, чтобы узнавать новости из менее надёжных источников. К чему это может привести общество, рассуждает автор The Atlantic (журнала, который и сам скрывает часть материалов за пейволлом).

Выныриваю из бесконечных студенческих курсовых, дипломов и их защит, чтобы сказать два слова по мотивам главного медиаэтического скандала прошлой недели в русскоязычном пространстве. Вызван он был трагическими обстоятельствами: под Угледаром погиб журналист Никита Цицаги. Сразу же выяснилось, что он лауреат премии «Редколлегия», но в то же время работал не только на оппозиционные СМИ, но и на российские государственные. Прозвучало предложение из-за этого факта посмертно лишить его премии, жюри рассмотрело этот вопрос и решило премию оставить. Но волна поднялась заметная.

Не буду пытаться давать оценку моральным качествам тех, кто призывал лишить Цицаги премии, — об этом написано уже достаточно. Но хочу обратиться к важному вопросу, на который, как водится, нет однозначного ответа. Аргументом за отзыв премии было то, что, раз Цицаги сотрудничал с прогосударственными СМИ, значит, он не журналист, а пропагандист. И вот, собственно, вопрос: возможна ли журналистика на войне в принципе? Или любая военная журналистика — это неизбежно пропаганда?

Меня давно удивляло, что в мире не существует какого-то крупного, авторитетного кодекса этики военного журналиста. Есть кодексы на любой вкус и цвет, но с военными репортёрами какой-то затык. Единственный значимый кодекс, в котором прямо упоминается война, — это Международные принципы профессиональной этики в журналистике, принятые в 1983 году под эгидой ЮНЕСКО. Там есть пункт IX, который называется «Устранение войн и других зол, противостоящих человечеству» и в котором написано: «Нравственная обязанность уважать всеобщие ценности гуманизма требует от журналиста воздерживаться от любой формы подстрекательства или оправдания агрессивных войн, гонки вооружений, особенно ядерных, от апологии иных форм насилия, ненависти и дискриминации, в частности расизма и апартеида».

Однако это хотя и важные, но общие слова. А реальная проблема с военной журналистикой очень часто в том, что журналист не может работать с обеих сторон конфликта, особенно в случае, если он гражданин одной из воюющих стран. Знаменитая американская идея прикреплять журналистов к конкретным боевым подразделениям во время иракской войны (embedded journalism) вызывала огромные вопросы к беспристрастности такой журналистики. Невозможность поехать на территорию, контролируемую другой стороной, и увидеть ситуацию другими глазами неизбежно ведёт к тому, что рассказывается только одна часть истории, даже если журналист концентрируется на человеческих сюжетах и избегает любых классических проявлений пропаганды.

Можно ли это в таком случае считать журналистикой? Становится ли журналист пропагандистом, даже если этого не хочет и связан обстоятельствами? Возможна ли военная журналистика в принципе? У меня нет ответа.

Интересное мнение: за время пребывания Джулиана Ассанжа в бегах и в заточении мир настолько изменился, что сегодня его разоблачения, подобные прежним, уже неспособны были бы ни на что повлиять. Идея в том, что общества слишком поляризованы, эмоции стали важнее фактов (феномен постправды) и кто бы с чем ни выступал, это позитивно воспринимается только теми, кто и так уже с этим согласен.

Интересно, что слишком ценностно заряженное мышление вместо того, чтобы вымостить дорожку к прекрасному будущему, в глобальном плане вызывает противоположный эффект: приводит к неспособности наводить мосты. Выходом для журналистов видятся, имхо, две стратегии: как можно реже надевать белые польта и как можно чаще заниматься фактчекингом.