Пока по миру катилась вторая волна феминизма, создавалась феминистская литературная критика и теория, происходило размежевание с патриархатным искусством, СССР оставался в стороне.

Пафос равенства 1920-х окончательно испарился, а на его месте выросла странная конструкция, где отголоски патриархального быта сплелись с государственным принуждением и образовали непробиваемый фасад, который лучился фальшивым оптимизмом и по поводу личного, и по поводу политического.

Официальная «большая» литература и кино делали вид, что все идет по плану. Диссидентская литература в свою очередь побаивалась женщин и предлагала два варианта: либо возвращение к дореволюционному «чистейшей прелести чистейшему образцу», объект туманных лирических посвящений (Бродский, Пастернак), либо — травестийное разоблачение «советской женщины» вместе со всем строем и образом жизни. Не будем равнять автора и героя, но субъект, говоривший со страниц неподцензурной литературы, часто одновременно презирал и побаивался женщин.

«Для чего вообще на свете баба?» — спрашивает герой Венедикта Ерофеева, и разворачивает целую философию «хороших баб», включающую зверобой за 2.62 и продавщицу в петушинском магазине. Антисоветская сексуальность культивировалась как мужская, в которой женщина — инструмент удовольствия. В романе «Ожог» (1975) Василия Аксенова советский ученый Аристарх Аполлинариевич занимается незащищенным грубым сексом с лаборанткой (ее согласие не требуется) или, например, в повести Юза Алешковского «Николай Николаевич» (1970) фригидная женщина любезно соглашается на секс без удовольствия.

«Принцип согласия», о котором так много говорят сейчас, никак не вписывался в витальный мужской бунт. Есть о чем поразмышлять: лаборатория и механический секс соединяются в сугубо мужскую прогрессистскую мечту, где женщины как субъекта не бывает. Это поддерживалось героикой противостояния «официозу» и общим принципом «искусства ради искусства», который снимал с автора все возможные упреки и обращал критикующего в комсомольского ханжу.

Татьяна Мамонова в качестве одного из признаков болезненной советской сексистской культуры называла стремительное распространение порнографии и проституции после перестройки, которое не встречало особых общественных преград.


Анна Нижник
Право голоса / право говорить

Показатели 2018 года отражают устойчивые исторические тренды: в течение так называемого американского века – от Испано-американской войны 1898 года до террористического акта 11 сентября 2001 года, Соединенные Штаты достигли и сохраняли мировое военное господство с помощью агрессивных стратегий, опирающихся на новые технические знания. США развернули хорошо финансируемые программы в сферах химического, биологического и ядерного оружия, психологической войны, компьютерной техники, информационной науки и во многих других областях. Соединение научного и военного доминирования неслучайно – это пересекающиеся сферы. Вместе они повлияли на современную жизнь, как на повседневном уровне, так и на уровне глобальной геополитики и торговли.

Многие граждане Соединенных Штатов практически не понимают, как эти оборонные расходы сказываются на повседневной жизни. Давайте проделаем следующий расчет. Каждый день в 17:00 Министерство обороны США выкладывает на странице https://www.defense.gov/News/Contracts/ информацию обо всех заключенных в этот день контрактах на сумму более $7 млн.

Шестнадцать таких контрактов, подписанных и обнародованных в 17:00 накануне того дня, когда я написала эти слова (утром 25 мая 2018 года), предусматривали следующие выплаты: $969 млн объединению научных и медицинских организаций, $558 млн корпорации Lokheed Martin, $416 млн корпорации Boeing, $19 млн компании Motorola и $28 млн компании Ocenco Inc. на продолжение разработки аварийно-спасательного дыхательного аппарата. Общая сумма контрактов от 24 мая 2018 года составила около $2,5 млрд – и это за один день. В нее не вошли контракты на суммы меньше $7 млн. Отсутствие в списке грантов инженерным, медицинским и другим факультетам объясняется, скорее всего, этой дневной границей: многие заказы университетским исследователям не достигают $7 млн.

В 2018 году министерство обороны стало третьим крупнейшим спонсором фундаментальных исследований после Национальных институтов здравоохранения и Национального научного фонда. Для инженерных факультетов и факультетов компьютерных и информационных наук министерство обороны – главный источник финансирования. Естественные науки щедро финансируются в рамках «Программы защиты здоровья». Примерно одна пятая средств, выделяемых министерством обороны на исследования, направляется на внутренние проекты, осуществляемые на площадках и в лабораториях самого министерства. Значительная часть оставшихся средств достается частным предприятиям и университетам.

В 2016 году Министерство обороны США выделило на исследования и разработки в области обороны $70 млрд. Самыми важными для университетов являются проекты, финансируемые по категории 6.1 – «перспективные, с высоким потенциалом исследования, не имеющие очевидного применения». Однако, как следует из моего повествования, знание без очевидного применения часто оказывается связанным с обороной.


Сьюзан Линди
Разум в тумане войны. Наука и технологии на полях сражений

Доля женщин в растущей фабричной рабочей силе выросла примерно с одной пятой в 1885 году до одной трети к 1914 году.

До 1897 года, когда фабричное законодательство предписывало рабочий день в 11,5 часа, работницы часто трудились по 14 и более часов в день, шесть дней в неделю. Жили они в фабричных общежитиях, где теснились по несколько десятков человек в одной большой комнате, или снимали угол, куда можно было кое-как втиснуть кровать. О собственной комнате фабричные работницы могли только мечтать: при их скудном заработке это была непозволительная роскошь.

Условия труда и быта домашней прислуги были еще суровее. В переполненных городских квартирах ей зачастую не могли выделить даже скромного уголка, как таким же служанкам на Западе. Вместо этого приходилось ночевать за ширмой в коридоре или на кухне, или даже подле хозяйской кровати. Заработок служанки был скудным, положение часто ненадежным, работа нескончаемой. Многие практически не видели жизни за пределами хозяйского дома.

Правда ли, что работницы на производстве были изолированы и угнетены, а оплата их труда была столь низка, что не давала им доступа к развлечениям, которыми пользовались их коллеги-мужчины, как утверждала Роуз Гликман? Были ли служанки просто «белыми рабынями», выполняющими самую унизительную и неприятную женскую работу, легкой добычей для сексуальной эксплуатации? Или миграция все же открывала женщинам новый путь к независимости и свободе от патриархального контроля?

Можно привести доказательства в пользу обеих сторон в этом споре. Жизнь трудящихся женщин, особенно в первые годы после отмены крепостного права, была действительно мрачной, о чем, к своему ужасу, узнавали революционерки, пытавшиеся организовать фабричных работниц. Женщины, работавшие бок о бок с Прасковьей Ивановской, все перерывы среди рабочего дня спали, свернувшись калачиком на грязных мотках веревок, там же, где и работали, дыша воздухом, густым от смолы и мыла.

О своих сослуживицах Ивановская писала, что только женщины в отчаянном положении могли мириться с постоянной грубостью, пренебрежительным отношением мужчин, щипками и обысками на выходе с фабрики. Уровень грамотности среди работниц был ниже мужского, и получали они лишь часть жалованья, положенного мужчинам. Зарабатывая едва на пропитание, они, судя по всему, выживали на одном хлебе с огурцами. При этом их пол лишал их многих доступных мужчинам возможностей общаться и обмениваться идеями.

Мужское общение проходило под выпивку, в кабаках, закусочных и пивных, то есть в сугубо мужских заведениях. Оказавшаяся там женщина рисковала бы прослыть проституткой. Домашняя прислуга была еще более изолирована и уязвима, чем фабричные работницы. Возможно, именно поэтому доля служанок была непропорционально высока среди женщин, бросавших своих незаконнорожденных детей в приютах для подкидышей.

Женщины-мигрантки сталкивались и с мужской мизогинией, отчасти похожей на деревенскую, но, пожалуй, еще более жесткой в силу относительной свободы женщин от патриархального контроля и изменившегося статуса мужчин-мигрантов. Живя и работая отдельно от женщин, мужчины уже не могли черпать сознание собственной мужественности в своей роли патриарха в семье. Взамен, всеми силами пытаясь компенсировать свою беспомощность на капиталистическом производстве, они формировали предельно маскулинизированную культуру.

Брань, сальные анекдоты и похвальба сексуальными достижениями были для рабочего способами выпустить пар и показать, что он «свой парень». Когда работы было мало, типографские рабочие собирались у окна и оценивали ноги проходящих мимо женщин. В рассказах о сексуальных похождениях обо всем говорилось открыто, бесстыдно, в мельчайших подробностях[99]. Исключение женщин составляло важный компонент этой рабочей культуры, что делало совместный труд в цеху неприятным и даже опасным для женщин. Рабочие-мужчины иногда преследовали своих коллег-женщин сексуальными домогательствами или обращались с ними как с проститутками. Работницы жаловались, что слышат одни оскорбления и непристойные предложения.

Мужчины, пришедшие к политической и социальной «сознательности», избегали такого поведения и старались строить братское сообщество. Однако у некоторых из них женоненавистничество обрело новую грань: работница считалась «отсталой», существом низшего порядка, элементом крестьянской среды и препятствием для мужского развития. Мужчины, избравшие путь революции, зачастую рассматривали отрицательное отношение к семье, браку и даже в целом к женщине как необходимость


Барбара Энгель
Женщины в России, 1700–2000

женщина не должна писать
женщина не должна писать ничего гадкого
женщина может писать что-то гадкое
но только если это гадкое в прекрасное трансформируется
я думаю что за хуйня
нет я просто хочу взорвать все это
я просто хочу чтобы весь мир тошнило

Ксения Правкина

В январе 1987 года Комитет советских женщин выступил с резкой критикой многих элементов партийной политики.

Такой поворот на 180 градусов в Комитете — официальной организации, которая с самого своего основания послушно славила достижения партии, — стал ярким знаком времени. Это произошло на Всесоюзной конференции женщин. В своей жесткой речи Валентина Терешкова, первая женщина-космонавт в истории и покидающая свой пост председательница комитета, затронула ряд деликатных тем. Например, ссылаясь на общеизвестный факт, что женщины выполняют до 98 % немеханизированного сельскохозяйственного труда, иногда чрезвычайно тяжелого — например, таскают 50-кило-граммовые мешки с комбикормом, — Терешкова обвинила руководство в пренебрежении здоровьем работниц. Она также отметила незначительное количество женщин, занятых на механизированных работах. По ее мнению, причина была в том, что машины, например тракторы и промышленное оборудование, конструируют в расчете на мужчин, а не на женщин: учреждения и организации, ответственные за производство новой техники, ориентируются на габариты среднего мужчины.

Терешкова намекнула и на то, что мужчины, занимающие руководящие должности, перекрывают женщинам путь наверх. Она даже поставила под сомнение гендерные модели социализации, ставшие краеугольным камнем школьной системы и способствующие сегрегации рабочей силы по половому признаку. Она заявила, что важно уже со школьной скамьи прививать интерес к технике не только мальчикам, но и девочкам. Наконец, Терешкова и другие докладчицы упомянули о младенческой смертности — теме настолько болезненной, что статистическая информация о ее показателях не публиковалась десятилетиями. Отмечая, что уровень младенческой смертности в Советском Союзе превышает ее уровень в капиталистических странах, они винили в этом недостатки советской медицины и загрязнение окружающей среды.

Эти заявления подготовили почву для еще более радикальной критики. Впервые с 1930 года в печати зазвучали утверждения, что в СССР сложилось патриархальное общество. Журналистские расследования открывали мрачную картину женского труда. Выяснилось, например, что предприятия систематически игнорировали трудовое законодательство, ограничивающее вес предметов, поднимаемых женщинами, 10 килограммами одновременно и 7 тоннами за смену. В реальности работницы поднимали за смену до 30 тонн. Доярки и продавщицы таскали 30-ки-лограммовые мешки; женщины — ремонтницы железнодорожного полотна поднимали опоры весом до 200 килограммов. Журналисты выяснили, что значительная часть работниц трудилась в самых вредных условиях: в грязи, шуме, среди ядовитых паров и опасного оборудования.

Ежегодник «Женщины в СССР», до сих пор отмечавший успехи СССР в эмансипации женщин, в 1990 году уже публиковал удручающую сводку условий женского труда: физически тяжелая, монотонная, изнурительная работа, неудовлетворительные санитарно-гигиенические условия, неудобные смены, отсутствие упорядоченности в работе, сверхурочная работа (принудительная и неоплачиваемая), а также неудовлетворительный размер заработной платы. У большинства женщин не было выхода из этого положения. Исследование, проведенное в 1990 году, показало, что среди работниц, повышавших квалификацию в расчете на продвижение по службе, 90 % не получили ни продвижения, ни повышения разряда; 81 % заявили, что зарабатывают столько же, сколько и раньше.


Барбара Энгель
Женщины в России, 1700–2000

Еще в 1970-х годах некоторые консерваторы утверждали, что участие женщин в производительном труде избыточно. Эта точка зрения отражала растущую обеспокоенность сокращением населения в европейской части СССР по сравнению с населением Средней Азии. Этот аргумент консерваторов согласовывался с радикальной политикой реформ, которую Горбачев принял в 1987 году: политикой, основанной на идее, что советской экономике требуется не больше, а меньше промышленных рабочих, но работающих продуктивнее. Прогнозируя сокращение рабочей силы, большинство экономистов предполагали, что работу потеряют именно женщины. Многие приветствовали эту идею.

Движение за возвращение женщин в семью набирало обороты. Кандидаты-мужчины в избирательной кампании 1989 года неоднократно призывали к «освобождению» женщин от двойного бремени путем возвращения их к домашнему очагу. Даже социолог Татьяна Заславская, член I Съезда народных депутатов и отнюдь не противница женского труда вне дома, высказывалась в этом же духе. Она полагала, что высокий уровень женской занятости в общественном производстве социально не оправдан, что это отрицательно сказывается как на рождаемости, так и на воспитании детей. Политические лидеры, средства массовой информации и даже широкая общественность все чаще поддерживали идею о том, что женщины должны уйти из сферы производительного труда.

<...>

Движение за «возвращение в семью» столь же легко вписывалось в мировоззрение националистов, голоса которых все настойчивее звучали в России и в других республиках Советского Союза. По их мнению, главная миссия женщины заключалась в том, чтобы сохранять и передавать детям культуру своего народа.

В Украине, где движение за национальную независимость набрало обороты накануне распада Советского Союза, эмансипация женщин стала восприниматься как часть отвергнутого советского наследия. Депутат Верховного Совета Украины заявлял о необходимости восстановить роль женщины в обществе как главной носительницы генетического кода и наследственной информации о традициях, обычаях, культуре и прочем. В Азербайджане и Средней Азии консервативные националисты и новое исламское движение обвиняли советскую систему в «избыточном» трудоустройстве женщин и в «притеснении» мусульманских женщин, которых заставляли выходить на работу, проявляя тем самым «неуважение» к их женственности и принижая материнство — «главную женскую обязанность».

В России движение за «возвращение в семью» обычно делало в своей риторике упор на выбор самой женщины. Женщин больше не призывали быть одновременно и образцовыми работницами, и замечательными матерями, как это делало руководство страны на протяжении десятилетий, смещая акценты по мере необходимости. Новым девизом стал «реализм». Женщина может быть либо работницей, либо матерью — выбор за ней. Все 80-е годы публицисты один за другим продвигали в советской печати идею «выбора». То же касалось и нового поколения тележурналистов в самых политически острых шоу. «В комфортабельных студиях мужчины сокрушенно качали головами, глядя на кадры с женщинами, занятыми физическим трудом, и предлагали предоставить им выбор, что подавалось как новая форма рыцарства».

Сами женщины тоже находили идею «выбора» привлекательной, особенно в виде работы на полставки или длительного отпуска по беременности и родам. Матери малышей считали освобождением возможность проводить больше времени дома, больше заботиться о детях и меньше нервничать по вечерам, потому что дел, с которыми нужно справляться, у них станет меньше.

<...>

Мужчинам же хотелось, чтобы женщины уделяли больше времени им. Согласно опросам общественного мнения, проведенным в конце 1980-х годов, большинство мужчин считало, что женщины должны уделять больше времени своим семейным обязанностям. Один из них призывал задуматься, каково приходится мужчинам, которые приходят с работы усталые и голодные, а дома никого — жена или на работе, или в очереди за продуктами; пусто и в доме, и в сердце. Он утверждал, что только такая семья, где сильного мужчину поддерживает «ангельская» бескорыстная забота женщины, жены, матери его детей, способна составить основу могущества страны. Мужчины желали «чувствовать себя мужчинами», что означало: жена должна ждать и встречать их дома по вечерам.


Барбара Энгель
Женщины в России, 1700–2000

Продолжающаяся невидимость мужественности также означает, что гендеризованные стандарты нам кажутся гендерно нейтральными в качестве культурно поддерживаемых норм.

Иллюзия тендерного нейтралитета имеет серьезные последствия как для женщин, так и для мужчин. Она означает, что мужчины могут поддерживать иллюзию того, что их также измеряют «объективными» стандартами. Для женщин это означает, что их «измеряют» по чужой «линейке».

В начале XX в. великий социолог Георг Зиммель подчеркивал именно эту проблему:
«Мы измеряем достижения и приверженности мужчин и женщин согласно определенным нормам и ценностям; но эти нормы не являются нейтральными, стоящими вне контрастов между полами; они обладают „мужским" характером... Стандарты искусства и требования патриотизма, общие приоритеты и определенные социальные идеи, равноценность практических суждений и объективность теоретических знаний... — все эти категории формально являются общечеловеческими, но фактически мужскими в их действительном историческом формировании. Если мы назовем идеи, претендующие на абсолютную обоснованность и объективность, то фактом остается то, что в исторической жизни человеческого рода оперирует равенство: объективность = мужчина».

Теоретическая формулировка Зиммеля отзывается эхом в наших каждодневных взаимодействиях. Недавно меня пригласили прочитать несколько лекций в рамках курса по социологии ген-дера, который ведет одна из моих коллег. Как только я вошел в аудиторию, одна студентка оторвалась от своих записей, взглянула на меня и воскликнула: «Наконец объективное мнение!» Я столь же «объективен», как и мои коллеги, но в глазах студентки являлся носителем объективности. Я был носителем голоса научной и рациональной объективности, вне связей с опытом, вне телесности, вне расы, вне тендера.

Объективность выглядит как я! (Ирония судьбы — возможно, я произносил в этой аудитории вещи, еще более неожиданные, чем мои коллеги-женщины. Если женщина или афроамериканец, преподавая, сказали бы: «Белые мужчины привилегированы в американском обществе», — то наши студенты отреагировали бы соответственно: «Конечно, разве вы можете сказать что-то другое? Вы предубеждены и тенденциозны». Для них такое нормативное утверждение вскрывало бы внутренние предубеждения тендера, расы как случай определенной «адвокатской» защиты. Но если именно я, объективный профессор, говорю об объективном факте, тогда, возможно, они над этим подумают и запомнят.)

Такое равенство — «объективность=мужчина» — имеет огромные практические последствия в каждой сфере нашей жизни, с начальной школы до профессионального и высшего образования, на каждом рабочем месте. Зиммель пишет: «Позиция власти мужчины не только утверждает его относительное превосходство над женщиной, но и подтверждает, что его стандарты обобщаемы далее уже в качестве общечеловеческих стандартов для „равного управления мужчинами и женщинами


Майкл Киммел
Гендерное общество

Люди формируют иерархии. Для Канта «радикальное зло» было в первую очередь связано с соперническим делением на ранги и возникающими вследствие этого препятствиями для признания равного человеческого достоинства. Склонность к формированию иерархий очевидно является частью нашего эволюционного наследия, но нарциссизм, стремление ко всемогуществу и «антропоотрицанию» заставляют иерархию принимать особую форму, которая угрожает жизни любого умеренно справедливого общества.

Ключевой элемент подчинения – это отвращение: люди, находящиеся у власти, вменяют животные характеристики, обыкновенно внушающие отвращение (слизистость, липкость, неприятный запах, связь с гниением или с биологическими жидкостями и экскрементами), другим группам людей – будь то афроамериканцам, женщинам, низшим кастам, евреям или геям, – а потом использует это предполагаемое отвращение в качестве причины для отказа в общении. Справедливое общество должно принять этот синдром во внимание и бороться с ним. «Проецируемое отвращение» вырастает из тех же тревог, из которых вырастает инфантильный нарциссизм. Подобно ему (поскольку оно является частью нарциссизма), отвращение можно преодолеть только духом любви.

<...>

Группы, на которые проецируется это отвращение, на самом деле не обладают этими свойствами – не в большей степени, чем те, кто проецирует. Распространенная выдумка о том, что афроамериканцы пахнут хуже, чем белые, и более общий страх того, что их тела могут загрязнить пищу, питьевые фонтанчики и плавательные бассейны, является лишь одним примером иррациональности отвращения. Пол Розин, чьи исследования посвящены отвращению, считает, что отвращение распространяется с одного объекта на другой посредством совершенно иррациональных процессов, форм «магического мышления».

Что объединяет все эти формы, так это сознательная сегментация социального мира вкупе с ложью о себе. Доминирующая группа говорит: «Эту группу людей следует держать на расстоянии из-за ее животного начала, но мы, конечно же, не имеем с ними ничего общего». Так, мужчины приписывали животное начало женщинам из-за их якобы сексуального рвения и их причастности к беременности и родам, одновременно имплицитно отрицая свою собственную связь с этими явлениями. Гетеросексуальное общество часто представляло сексуальность геев как грязную, связанную с экскрементами и микробами, в то же время «забывая» о повсеместном распространении «содомии» – анального и орального секса – в сексуальной жизни разнополых пар. Такая иррациональность обнаруживается во всех случаях проецируемого отвращения. Так, подчиненная группа подвергается стигматизации, чтобы удовлетворить внутреннюю потребность доминирующей группы в замене своего собственного животного начала.

Проецируемое отвращение является социальным в том смысле, что конкретная группа или группы, которые выделяют как носителей животного начала, варьируются от культуры к культуре в соответствии с конкретными фактами истории и социального порядка. Но, судя по всему, оно не является просто социальным явлением в том смысле, что мы можем найти его проявления во всех известных обществах. Мужское отвращение к женским телам – это один из видов проецируемого отвращения, который необычайно распространен и устойчив. Точно так же отвращение часто направлено против сексуальных меньшинств, и один из способов маргинализировать меньшинства – приписать им девиантную сексуальность: например, и евреям, и афроамериканцам приписывали гиперсексуальность и склонность к насилию; и национальное самосознание часто предполагает создание низшего класса, который, как считается, обладает этими характеристиками. Но то, что эта группа оказалась евреями (в случае Германии) или афроамериканцами (в случае США), является артефактом истории конкретной нации.


Марта Нуссбаум
Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости

В конце декабря 1961 года в институте был новогодний вечер, который и перевернул мою судьбу. А “рукой судьбы” послужил сотрудник института, который тогда звался Севка, а сейчас - Всеволод Александрович Егоров, профессор, доктор физико-математических наук.

Тогда (да и сейчас тоже) он отличался пунктуальностью и настойчивостью (в отделе его звали три “Д” - Демагог, Догматик и зануДа), и в “моем деле” эти его качества сыграли немаловажную роль.

Так вот, пригласив меня на вальс, он непринужденно спросил:

- Хочешь полететь в космос?

Надо сказать, что мое аэроклубовское прошлое и пристрастие к самолетам были всем известны: институт был маленький, и все всё про всех знали. Вопрос мне очень понравился и показался вполне новогодним, и уж, конечно, ни на секунду не подумав, что это всерьез, я ответила:

- Конечно, хочу!

И это вполне соответствовало действительности. Не то чтобы я хотела полететь в космос (это было за гранью фантастики), но, если бы представилась такая возможность, ни за что бы не отказалась.

- Пойди завтра к Келдышу и скажи ему, - велел Севка.

Ну и ну! Представить себе только расстояние между рядовой программисткой и директором института! Академиком! Келдышем!! Но я по-прежнему не считала разговор серьезным и с легкостью согласилась. И нисколько не был нарушен мой душевный покой и мой ночной сон - подумаешь, чепуха!

Но я плохо знала Севку. Наутро он явился к нам в отдел и сказал:

- Пиши заявление на имя Келдыша.
- О чем??
- О том, что хочешь полететь в космос.

Я пыталась отвертеться от этой абсурдной затеи, но Севка стоял над душой до тех пор, пока я наконец не согласилась. Тогда он продиктовал текст, взял меня за руку и повел из нашего полуподвального помещения в приемную Келдыша на втором этаже. Секретарь, видимо, была “в курсе”: молча приняла у Севки бумагу и препроводила меня в кабинет.

Мстислав Всеволодович прочел заявление, похмыкал, поговорил со мной несколько минут - о моей работе, о жизни. Спросил, почему мне нравится летать. Я ответила - не знаю.

- Правильно, это знать невозможно, - сказал Келдыш.

Через какое-то время меня известили, что нужно пройти амбулаторную медицинскую комиссию, а потом стационарное обследование в госпитале. И вот тут начались мои душевные терзания.

Тогда мы жили уже в Черемушках своей семьей - Юра, я и наш Санька (ему было четыре годика). Как все устроить? И как сказать Ю.? И самое главное - как он к этому отнесется?

И вот, словно тяжелые камни, ворочала я в голове эти вопросы, каждый день собиралась сказать и каждый раз не решалась и от душевных мук начинала плакать. И горькие мои слезы капали в кастрюлю или на сковородку.

Несколько дней Ю. смотрел на все это молча, потом спросил: в чем дело?
И я “раскололась”.

Не знаю, как поступила бы, если бы он сказал “нет”. Но он не сказал: ведь мы не только учились вместе, мы вместе летали в аэроклубе, и может, поэтому у нас принято было уважать “непомерные прихоти души” другого. Он не возражал, когда я, имея полугодовалого ребенка, поступила учиться на курсы в университет, хотя потом иногда и ворчал, что хлеба в доме нет или суп не сварен и что вообще женщине надо не учиться, а заниматься семьей. В подтверждение своей правоты читал Маяковского:

Ежели тебе “корова” имя,
То у тебя должно быть молоко и вымя.
А если у тебя нет молока и вымени,
То черта ли в твоем коровьем имени!

С чем я тогда была совершенно согласна. Как и теперь.
И, плача над кастрюлями, совершенно точно знала, что он не скажет “нет”, и плакала, наверно, от противоречия между долгом женщины, жены, матери и устремлениями этой пресловутой души, которое мне никак не удавалось разрешить.


Валентина ПОНОМАРЕВА
Женское лицо космоса

Так же как Интернет усугубил экономическое неравенство, он точно так же усугубил положение самых беззащитных слоев населения, кому он, как предполагалось, призван был помочь, а на деле направил на них поток ненависти.

Разумеется, не Интернет изобрел ненависть. И в значительной степени та ненависть, которая проявляется в Интернете, существовала бы и без изобретения Тима Бернерса-Ли. Тем не менее Интернет стал площадкой для распространения взглядов тех, кого медиааналитик Джефф Джарвис представил в виде «онлайн-нашествия троллей, злоумышленников, зануд, сумасшедших, самозванцев и идиотов». А ситуация только ухудшается.

«Интернет, — предостерегает Фархад Манджу в New York Times, — может проиграть в войне против троллей», поскольку скорость распространения и хаос, присущие социальным медиа, обеспечивают этим анонимным хулиганам прикрытие для распространения их отравленных посланий. «Чем быстрее будет оперировать вся медиасистема, тем больше опоры получат тролли, — объясняет Уитни Филлипс, эксперт по неправомерному поведению в Интернете. — Они идеально заточены для эксплуатации существующего распространения медиа».

Как утверждает писательница и журналистка феминистка Аманда Хесс, женщины стали в Интернете нежелательными особами. В качестве доказательства она приводит гневные твиты, которые получает от мужчин, не согласных с ее статьями, типа: «Хорошо, что мы живем с тобой в одном штате. Я ищу тебя, а когда найду, я тебя изнасилую и отрежу тебе голову». И Хесс далеко не единственная, кого преследуют онлайн психопаты мужского пола. Когда политический активист Кэролайн Криадо-Перес обратилась с петицией к Банку Англии, предложив поместить на его банкноты портрет Джейн Остин, на нее обрушилась лавина твитов с угрозами изнасилования и убийства типа «Всем готовиться к изнасилованиям» и «Я трахну тебя завтра в 9 вечера. Встретимся у твоего дома?»
Когда в 2007 г. блогеру Кэти Сьерра стали угрожать убийством, она закрыла свой блог и отошла от общественной жизни. Причем если истории Хесс, Криадо-Перес и Сьерра получили широкую огласку, то многие тысячи других женщин становятся жертвами менее приметного женоненавистничества в блогах и других онлайновых форумах.

На самом деле, как показало исследование Pew Research Center от 2005 г., доля интернет-пользователей, участвующих в групповых чатах, «снизилась с 28 % в 2000 г. до 17 % в 2005 г., и это только за счет сокращения участия женщин. Падение популярности чатов в последнее время сопровождалось ростом осведомленности о неприемлемом поведении мужчин в чатах и повышением чувствительности женщин к подобному поведению».

Такое «всепроникающее женоненавистничество» привело некоторых из прежних апологетов Интернета вроде британского публициста Чарльза Ледбитера к убеждению, что Интернет не в состоянии реализовать свой потенциал. «То, что мы наблюдаем сегодня в Интернете, — это возмутительно. Женщины постоянно подвергаются оскорблениям уже за сам факт появления на телеэкране или в Twitter, — пишет Ледбитер. — Если бы нечто подобное произошло в общественном пространстве, то это вызвало бы шквал возмущения».

Ненависть распространена в Интернете. «Здесь большая ненависть встречается с большими данными», — утверждает аналитик данных из Google Сет Стивенс-Давидович по поводу роста числа фашистских и расистских онлайн-форумов, ежемесячно привлекающих до 400 000 американцев. Есть здесь и ненавистники ненавистников — виртуальные стражи порядка, такие как группа OpAntiBully, которые разыскивают в Интернете грубиянов и запугивают их.

Но страшнее всех анонимные мерзавцы. В августе 2013 г. 14-летняя девочка по имени Ханна Смит из Лестершира (Англия) повесилась после того, как стала объектом жестоких издевательств в популярной среди подростков сети Ask.fm, где можно оставлять записи анонимно. В профиле Ханны были размещены комментарии типа «давай сдохни, ты всех осчастливишь», «сделай нам всем одолжение, убей себя» и «никто не будет плакать, если ты умрешь, дура». На этом череда трагических самоубийств подростков, зарегистрированных на Ask.fm, не закончилась. В конце 2012 г. две ирландские девочки, 15-летняя Кьяра Пагсли и 13-летняя Эрин Галлахер, а также 16-летняя Джессика Лейни из Флориды покончили жизнь самоубийством из-за того, что подверглись на сайте анонимной травле. В первой половине 2013 г. по этой же причине покончили с жизнью двое английских подростков из Ланкашира — 15-летний Джош Ансуорт и 16-летний Энтони Стаббс.

К сожалению, Ask.fm (в августе 2014 г. его приобрела принадлежащая медиамагнату Барри Диллеру компания IAC) далеко не единственный сайт, где процветает подобная кибертравля. В сентябре 2013 г. Ребекка Энн Седвик, 12-летняя девочка из Флориды, погибла, спрыгнув с крыши заброшенного цементного завода после года непрерывной травли в Facebook. В январе 2013 г. свела счеты с жизнью 14-летняя итальянская девочка Каролина Пиккио: перед смертью она получила 2600 сообщений оскорбительного содержания в Facebook и WhatsApp.


Эндрю Кин
Ничего личного: Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные

Семантическая точность – один из фирменных знаков науки, и поэтому я считаю, что нам нужен новый термин для обозначения террористов-смертников. «Суицид» – это лишение жизни самого себя, самоубийство. Люди, которые взрывают себя, делают это не для того, чтобы самим расстаться с жизнью, а чтобы отнять жизнь у других. Поэтому кажется странным, что Билла Мейхера, ведущего телепередачи «Политическая некорректность» на канале ABC, уволили за то, что через пять дней после 11 сентября он высказал мнение: «Оставаться в самолете, который врезается в здание, – говорите что хотите, но это не трусость». Мейхер прав. Оксфордский словарь определяет труса как «человека, выказывающего позорный страх или недостаток храбрости в условиях опасности, боли или трудностей». Вряд ли террористические организации стали бы склонять таких людей взрывать что-то или кого-то.

(Кто сказал, что это трусость? Президент Джордж Буш. Конечно, он всего лишь следовал президентской традиции обеих партий: президент Клинтон назвал трусами террористов, взорвавших посольства США в Найроби и Дар-Эс-Саламе в 1998 г.; президент Рейган назвал трусостью взрыв посольства США в Бейруте в 1983 г.)

Геноцид – «систематическое намеренное уничтожение этнической или национальной группы» – тоже не совсем подходит, поскольку цель террористов-смертников – навести ужас на этническое или национальное большинство, убив меньшинство из них.

У полиции есть название для людей, которые создают ситуации, вынуждающие полицейских стрелять: «суицид посредством полиции». По правилам этого жаргона террористы-смертники совершают «убийственное самоубийство», так что мы можем охарактеризовать их поступки как «убийствоцид»: «предумышленное убийство человека или людей посредством самоубийства».

Семантическая точность нужна потому, что самоубийства привлекли внимание ученых, по мнению которых есть две предпосылки, не связанные с убийствоцидом: бесполезность и изоляция. Томас Джойнер, психолог из Университета штата Флорида, в раскрывающем многое труде «Почему люди совершают самоубийства» (Why People Die by Suicide, 2006) утверждает: «Люди хотят умереть, когда не могут удовлетворить две базовые потребности: потребности в принадлежности, связи с другими, и потребности чувствовать себя полезным или быть авторитетом для других».

Другими словами, люди совершают самоубийства, когда они чувствуют себя бесполезными и отделенными от общества и при этом способны нанести себе вред и привыкли к страху боли, связанной с самим актом. Это необходимые, но недостаточные условия для самоубийства – не все, у кого они выполняются, убивают себя, но у тех, кто себя убивает, они обязательно присутствуют.

По этой теории люди, выпрыгивавшие из окон Всемирного торгового центра, лишь бы не сгореть заживо, не были самоубийцами; не были ими и пассажиры рейса 93, которые смело боролись с угонщиками за управление самолетом, который в конце концов рухнул в безлюдном поле в Пенсильвании; не были ими и угонщики, направившие самолеты на здания.

Представление о том, что террористы-смертники – бедные, необразованные, недовольные или психически больные, противоречит фактам. Марк Сейджман, судмедэксперт и бывший оперативный сотрудник ЦРУ в Афганистане, ныне старший научный сотрудник Института внешнеполитических исследований, изучив характеристики четырех сотен членов Аль-Каиды, выяснил, что «три четверти выборки приходится на высший или средний класс. Абсолютное большинство представителей, 90 %, происходят из полных, любящих семей, 63 % получили университетское образование (в среднем для стран третьего мира эта доля составляет 5–6 %). Это во многом лучшие и умнейшие люди своего общества». Они не были и безработными или одинокими – «73 % были женаты, большинство имели детей. Три четверти были специалистами или готовились ими стать. Это инженеры, архитекторы, конструкторы, в основном из сферы точных наук. Очень мало гуманитариев, и на удивление малая доля происходит из религиозной среды».


Майкл Шермер
Скептик: Рациональный взгляд на мир

повязала нитяной браслетик, как часики,
надела его на секунду,
смотрю и думаю, время одно и то же,
а я не равна ничему из того, что
на мне и внутри и вовне меня.
секунда махнула хвостом,
улетела.
мост нитяной повязал меня,
да и выдержал.
и еще была мысль – странная,
я ее забыла.



Инна Кулишова
Октябрь 2014

Раздел 230 Закона о соблюдении приличий в сфере коммуникаций (CDA) 1996 года – причина номер один, по которой интернет является безопасным местом для распространителей фейковых новостей, угроз убийством, теорий заговора, расистских оскорблений, нацистских высказываний, издевок над секс-меньшинствами, громких призывов к насилию в отношении женщин, инструкций о том, как сделать бомбу и фальшивых анкет, предлагающих секс от чьего-то имени.

Если просто, раздел 23 °CDA[8] в общепринятой интерпретации защищает интернет-компании от юридической ответственности за любой контент, который пользователи размещают на своих платформах. Сторонники свободы слова и технические руководители одинаково приветствуют законодательство как инструмент защиты Первой поправки в интернете и создания основы для процветающего интернета. Без раздела 230, утверждают они, у нас не было бы Facebook, Twitter, Yelp или Reddit[9]. Но это ужасно упрощенное понимание закона. Я смотрю на это совсем по-другому.

Я убеждена, что раздел 230 – или, более конкретно, широкое применение закона судом – это средство для каждого придурка, тролля, психопата и извращенца в интернете. От сайтов порномести до насильников, использующих приложения для знакомств, чтобы охотиться за добычей. Все плохое, что происходит в интернете, не пресекается, потому что существует раздел 23 °CDA. Ирония заключается в том, что Закон о приличии в сфере коммуникаций изначально был призван обеспечить безопасность интернета.

<...>

Изначально раздел 230 был задуман для защиты интернет-компаний, которые управляли сетевыми досками объявлений – именно так основная часть контента, созданного пользователями, появлялась в Интернете – от судебных исков, традиционно предъявляемых к издателям, то есть исков о клевете и непристойности. Но за два десятилетия, прошедшие с момента принятия закона, интернет превратился в монстра с щупальцами, проникшего во все уголки нашей жизни. Мы ищем в интернете абсолютно все: что покупать, за кого голосовать. Технологические компании сегодня обладают невообразимой властью и влиянием. Они создают и контролируют алгоритмы, которые определяют наш рейтинг, когда мы вводим в Google свое имя, и влияют на наши покупки, когда мы покупаем что-то на Amazon. Они отслеживают, какие посты мы читаем в Facebook и Twitter, с кем связываемся на Tinder и Bumble. Они также предлагают услуги, которые даже не существовали на момент принятия CDA, например прямой обмен сообщениями и геолокацию.

Можно было бы предположить, что закон будет изменен, чтобы учесть эту новую реальность. Но закон действует не так. Вместо этого суды широко применяют защиту этого прискорбно устаревшего законодательства практически ко всем компаниям, которые сегодня существуют в интернете: от Facebook и Reddit до сайтов, размещающих порноместь, неонацистскую пропаганду или объявления о торговле детьми.

Сегодня интернет-компании не только используют раздел 230, чтобы оградить себя от ответственности за все, что размещают пользователи; они также считают, что иммунитет распространяется на любые решения, которые они принимают в отношении своих продуктов, даже если эти решения причиняют пользователям вред. Например, если компания получает несколько сообщений пользователей о том, что преследователи используют ее платформу для поиска жертв, компания может проигнорировать эти сообщения, поскольку она считает, что она защищена от судебных разбирательств разделом 23 °CDA. Другими словами, интернет-компании юридически не обязаны защищать своих пользователей, поэтому многие из них этого не делают. Twitter, Facebook и Reddit имеют условия предоставления услуг, которые запрещают различные оскорбительные действия, но эти правила не всегда соблюдаются. Технические компании поддерживают раздел 23 °CDA, защищающий их от необходимости выполнять обещания, которые они дают своим пользователям в своих собственных условиях обслуживания. Еще хуже то, что интернет-компании, единственная цель которых – распространение материалов, нарушающих частную жизнь людей, наносящих ущерб их репутации и подвергающих риску их жизни, считают, что они тоже защищены разделом 230.

Ни одно другое СМИ – ни Fox News, ни New York Times, ни даже National Enquirer – не имеет права выступать в качестве средства диффамации, угроз или пропаганды преступлений на почве ненависти, равно как и не может легально способствовать распространению порнографии без согласия изображенного лица. Но благодаря разделу 23 °CDA интернет-компании получают такую возможность.

Десятилетия назад законодатели вообразили, что интернет-компании будут следить за контентом, загружаемым их пользователями, чтобы защитить нас. Но это утопия. Что стало болезненно очевидным, так это то, что без угрозы юридической ответственности, нависшей над их головами, такие компании, как Grindr, вовсе не желают защищать жертв преследования.

<...>

Для интернет-компаний, сталкивающихся с судебными разбирательствами, раздел 230 подобен непробиваемой броне. В течение последнего десятилетия Facebook, Craigslist, Uber, Airbnb, Amazon, eBay и OkCupid ссылались на законодательство, когда боролись с судебными исками, поданными пользователями, страдавшими от ужасных издевательств, иногда опасных для жизни. В 2013 году Мэри Кей Бекман подала в суд на сайт знакомств Match.com за халатность и другие претензии после того, как на нее напал с мясницким ножом мужчина, с которым она познакомилась на этом сайте. О нападениях со стороны Бекмана ранее сообщали Match.com и другие женщины. Но компания не удалила его профиль и не предупредила пользователей об опасности. Это дело и несколько других подобных ему были прекращены на основании иммунитета CDA.

На самом деле до 2018 года применение судами статьи 23 °CDA было настолько широким, что даже веб-сайты, облегчающие онлайн-торговлю детьми и сексуальную эксплуатацию, могли вести свой бизнес безнаказанно. Только после нескольких судебных исков, поданных жертвами торговли людьми против Backpage.com из-за CDA Конгресс принял Закон о прекращении торговли людьми в марте 2018 года. Законопроект предполагает исключение из мер защиты, предусмотренных разделом 230, и позволяет пострадавшим подавать в суд на сайты, которые сознательно или непреднамеренно способствуют торговле детьми в целях сексуальной эксплуатации. Но это лишь весьма ограниченная мера, большинство компаний по-прежнему заявляют об иммунитете в соответствии с CDA.


Кэрри Голдберг, Джанин Эмбер
Я так не хотела. Они доверились кому-то одному, но об этом узнал весь интернет. Истории борьбы с шеймингом и преследованием

#стихи
* * *
5 июня 1997 года
я села в автобус тверь-москва
при мне была одна небольшая
желтая сумка
со сменой белья и костюмом
для собеседований
у меня тогда было
очень мало вещей
а денег и вовсе не было
ведь в твери не было работы
а если работа была
за нее не платили зарплату
я была самым обыкновенным
экономическим эмигрантом
нужно было выживать
о том чтобы найти себе
дело по душе и речи не шло
но выживать без зарплаты
у меня почему-то не получалось
и вот я села в автобус
и отправилась в москву
чтобы найти работу
за которую будут платить

мне было жалко уезжать
я всегда любила
свой родной город
и наверное могла бы
сделать его лучше
ведь если все уедут
кто останется
кто будет работать
писать рисовать
рассказывать сказки
мечтать и помнить
но так вышло
что в этом городе
не было для меня места
для меня не было работы
для меня не было пространства
я была лишней ненужной
и в чем-то наверное
даже избыточной
можно было остаться
и умереть
а можно было уехать
и я уехала
25 лет назад
5 июня 1997 года

12.12.2022

МЫШЬ


Вот тетушка Маша и стала похожа на мышку:
слегка заострился, длиннее как будто стал нос,
и волосы собраны сзади в седеющий хвост.
Для пищи незримой, духовной, нужны стали зубы:
грызет все подряд позабытые пыльные книжки,
где смыслы остры и съедобными кажутся буквы,
в слова превращенные выше – на уровне крыши,
засыпанной снегом, висящей в замерзшем окне.
И нам говорит, что она не выходит и нет
желания даже в тот мир заоконный вернуться.
Но мы-то с тобой точно знаем, что есть черный ход,
из дома доходного вниз убегающий – под
пласты городские, идущий потом под рекой
в мышиное царство – амбара зернистый покой.
Вот там-то раздолье, там секта счастливых мышей
о Гофмане, Кафке беседуют и о погоде,
из трав самокрутки варганят, пищат, хороводят.
Уютно и весело юркой пугливой душе.


Анастасия Скорикова

Почти каждая жертва психологического насилия рано или поздно в ходе терапии спрашивает: «Откуда вы знаете, что я сам не токсичный?» Законный вопрос – однако он показывает, насколько глубоки сомнения в себе у жертв абьюза. Что я отвечаю? Любой терапевт, знакомый с такого рода травмами, внимательно слушает все, что рассказывает жертва, и видит токсичные сигналы и в голосовых сообщениях, и в любой переписке между агрессором и жертвой. Терапевту очевидно, кто искажает факты и сеет хаос.

Неуловимая природа психологического насилия заставляет жертв сомневаться в себе, однако в процессе исцеления жертвы становятся увереннее.

На первых этапах процесса исцеления жертва часто рассказывает об агрессоре так, будто это два совершенно разных человека: один хороший, другой токсичный. Главная беда подобного подхода – расщепление реальности. Абьюзер – не добрый, любящий человек, у которого есть злой близнец, подменяющий его время от времени. Он и есть этот злой близнец. У некоторых агрессоров бывают светлые периоды, когда общаться с ними комфортно. Тогда у жертвы возникает соблазн рассматривать токсичное поведение отдельно от всего остального, и с этим соблазном нужно бороться и видеть полную картину – всего человека, причиняющего жертве вред и подрывающего ее благополучие. Приятные моменты зачастую окончательно дезориентируют жертву и задерживают выздоровление.

Я не прошу жертв сосредотачиваться на плохом или постоянно обижаться. Я просто уговариваю их видеть психологического абьюзера как цельную личность. Агрессор – не пазл, который можно разобрать на кусочки и рассматривать каждый отдельно. Жертва должна собрать этот пазл, отступить на шаг и посмотреть на подлинную картину.

На этапе «Отчаяние» жертва в состоянии помочь себе, и для этого ей следует воздержаться от попыток подавить свой гнев. Зачастую жертвы пытаются погасить гнев, раздражение и даже ярость. Почему они так поступают? Из-за распространенного убеждения, будто хороший человек никогда не поддается гневу. Но разумно ли позволить гневу вырваться из-под контроля? Конечно, нет: это лишь усугубит положение. Нужно позволить гневу возникнуть, ведь жертва не может не гневаться на то, как абьюзер обходится с ее жизнью, – и это послужит движущей силой для перемен. Иногда, чтобы осознавать свои чувства, которые стимулируют личностный рост, жертвам нужны зримые напоминания о том, через что им довелось пройти.

Невозможно исцелиться, если нет контакта с реальностью. Фантазии о несбывшемся и несбыточном, мечты об идеальном мире – главная помеха исцелению. А истины, которые трудно разглядеть, – именно то, что должна увидеть измученная душа, чтобы добиться перемен в нынешнем течении жизни.


Шеннон Томас
Невидимые шрамы. Как распознать психологическое насилие и выйти из разрушающих отношений

Мы можем взять на вооружение то определение, которое дает Деннис Ронг: «Власть – это обладание средствами и ресурсами, которые выступают инструментами для удовлетворения желаний и/или достижения целей», или аналогичное определение власти у Мёртона: «Наблюдаемая и предсказуемая способность налагать на социальные действия отпечаток своей собственной воли, даже преодолевая сопротивление тех, кто принимает участие в этом действии».

Ч. Райт Миллс также давал определение власти в таком ключе, который привлекает внимание к процессу принятия решений: "В соответствии с нынешним употреблением в общественных науках слова «власть» оно подразумевает любые решения людей относительно социальных условий их жизни и тех событий, которые составляют историю их времени… Но в той степени, в какой общественно значимые решения принимаются (или могли бы приниматься, но не принимались), проблема того, кто участвует в принятии решений (а кто не участвует), остается фундаментальной проблемой власти".

Власть имплицитно присутствует и в таких аспектах работы по проведению границ, как внешние определения инаковости и приписываемые категории: для возможности успешного навязывания другим определенных категориальных границ требуется обладание властью это делать.

Примеры подобной работы по проведению границ известны из нашей повседневной жизни. Когда я перебралась в Берлин вместе с семьей, мы поселились в преимущественно белом и зажиточном немецком районе. Моя дочь стала ходить в школу. Ученики в ее классе обращали на нее очень мало внимания, и никто из других родителей не разговаривал со мной, когда я приходила забирать дочь из школы. Иногда это выглядело так, как будто болтающие друг с другом матери буквально поворачивались ко мне спиной. Спустя примерно две недели я написала электронное письмо всем родителям из класса моей дочери, где представила нас и объяснила, что мы голландцы и приехали в Берлин в связи с моей профессорской работой. Все сразу же изменилось. Другие родители стали дружелюбно подходить ко мне, а мою дочь приглашали поиграть. Когда я заговорила с одной из матерей в школьном холле, она поприветствовала меня и добавила: «Мы все думали, что вы русские», – как будто извиняясь за те первые две недели, когда меня игнорировали. Именно этот практический пример работы по проведению границ заставил меня гадать, заговорили бы они со мной вообще, если бы я была русской и не была профессором.

Еще один случай произошел, когда я играла в бинго в одном коммунальном доме во время своей полевой работы в Хиллеслёйсе. Группа женщин примерно из одной социальной среды, с которыми я пришла, сидела за большим столом посреди общей комнаты. Вошла темнокожая женщина родом из Суринама. Когда она захотела сесть за наш стол, ей сказали найти себе другое место, потому что это место было «занято». В действительности это было не так – за весь вечер туда никто так и не сел. Еще один такой случай был, когда группа коренных голландских жителей Хиллеслёйса организовала мероприятие по общественной уборке своей улицы в рамках местной инициативы по наведению чистоты в публичных пространствах городских районов. К ним решил присоединиться пожилой мужчина турецкого происхождения. Ему дали метлу и сказали начинать на другом конце улицы, где он подметал совершенно один, тогда как другие работали вместе.


Талья Блокланд
Сообщество как городская практика