Легко пошутить над наивным желанием найти работу, которая несет в себе особый смысл, вдохновляет и даже вызывает небольшую зависть у окружающих. Но настолько ли это безумно, учитывая, что традиционные награды за упорный труд становятся все более иллюзорными?

Конечно, не стоит все упрощать и говорить, что до глобального финансового кризиса каждый выходил из средней школы на стабильную работу с одобренной ипотекой. Но путь к «хорошей жизни», несомненно, был короче. Большинство моих знакомых признают, что многие прелести идиллического существования среднего класса нам недоступны. Мы не мечтаем о домах с задним двором, свободном времени или стабильных пенсионных накоплениях, как у наших родителей. Но нам нужно что-то взамен этих традиционных вознаграждений. Тем более что на самой работе появляется все больше конкуренции, и она отнимает все больше сил. Просыпаться посреди ночи и читать электронные письма особенно грустно, когда ты понимаешь, что просто пытаешься обогнать столь же перегруженных и недосыпающих коллег, чтобы возвыситься в глазах босса, который вряд ли заметит (или оценит) эту жертву. Но когда ты говоришь себе, что делаешь это ради значимой работы, все обретает особый смысл, ты становишься более ценным, и все уже не так страшно.

На примере собственной жизни я начала наблюдать, как фантазия об особом смысле работы позволяла мне фетишизировать переработки и истощение. Сверхурочная занятость, низкая зарплата и невероятная способность, как я это называю, «жрать дерьмо» превратились из удручающих элементов реальности в странный повод для гордости. Способность существовать в деморализующих условиях, жестких экономических рамках, выполняя задачи, высасывающие последние силы, стала маркером моей мощи, сосредоточенности и уникальности. Завершение текущих задач и стресс стали особой наградой и валютой, способом продемонстрировать свою ценность окружающим: раз я испытываю такой стресс, значит, я делаю что-то действительно важное.

Эта странная путаница, связанная со «значимой работой», занятостью и производительностью, просочилась во все сферы моей жизни. Само время превратилось в особую валюту, которую всегда нужно было вкладывать в достижения – самосовершенствование, просвещение, заработок, эффективность, оптимизацию, – чтобы, в свою очередь, оно также получило статус «значимого».

В парадигме, в которой стресс и занятость определяют ценность, а ничем не занятые минуты кажутся впустую потраченным временем, ты можешь гордиться собой, только когда продуктивен.

Дженни Оделл исследовала этот феномен в своей книге «Как ничего не делать: сопротивление экономике внимания». Она пришла к выводу, что «в мире, где наша ценность определяется нашей продуктивностью, каждая минута регистрируется, оптимизируется или рассчитывается как финансовый ресурс с помощью всех доступных технологий». Именно в эту ловушку я с радостью угодила и стала верным последователем того, что Оделл называет «капиталистической производительностью».

Даже сейчас я распределяю наперед большую часть своего времени, отводя отдельные часы не только на собрания и встречи, но и на действия, которые можно и не планировать, например, «прочитать новости» или «сказать кому-нибудь что-нибудь приятное». Я машинально заношу все свои задачи в приложения, которые следят за мной и определяют, насколько активно мое тело, что я покупаю, ем и смотрю в интернете. Чтобы точно ничего не упустить, я купила умные часы. Они измеряют мой пульс, количество шагов, время, проведенное стоя, и нечто под названием «движение» (вероятно, сумму сожженных калорий). Это ужасно, но при этом парадоксально захватывающе – знать о себе так много. Переводить тайны своего тела и разума в цифры и видеть их в форме графиков и целей. Приятно наблюдать, как смысл и цель, когда-то столь неуловимые и неясные, трансформируются во что-то ощутимое, например, в жужжащий аксессуар, который советует мне встать или выпить стакан воды. Путь к счастью и здоровью кажется не таким уж сложным, когда тебе помогают пуш-уведомления.

Не могу сказать точно, чего я добиваюсь, когда разбиваю свои воскресенья на тридцатиминутные интервалы или окружаю себя технологиями, которые собирают данные о моем теле и ставят под угрозу мою личную неприкосновенность. Но чувство контроля дает мне ощущение комфорта. Применяя к своему скудному досугу тот же жесткий подход, что и к работе, я чувствую, что использую свою жизнь правильно, не теряя ни минуты. Даже во время стирки я могу обмануть свой мозг и заставить его подумать, что в этом деле есть особый смысл, ведь я учитываю его при планировании дня.

Это несколько утопическое желание превратиться в идеальных, эффективных и не нуждающихся в отдыхе сотрудников имеет двойной эффект: мы также становимся идеальными потребителями (эти умные часы стоят 300 долларов). Даже сейчас, после увольнения с напряженной работы, мне трудно спокойно проспать всю ночь, о чем эти часы постоянно напоминают, хотя и ничего не могут с этим поделать. Недостаток сна – побочный эффект всей этой бесконечной оптимизации, который бизнес умело использует себе во благо.


Венди Сайфрет
Солнечный нигилизм. Как отказ от поиска смысла может сделать нас по-настоящему счастливыми

уход за безнадежным больным
напоминает
тихие семейные торжества
немногословная суета
очень теплая атмосфера
давно друг с другом не виделись
а тут съехались все
под окнами
выстроились автомобили
с номерами разных регионов
Тула Рязань Курск
Иллинойс
Макондо
долина Нила

собрались также
все фотографии
из семейных альбомов
качают головами
дают советы

юные абортированные родственники
тоже присутствуют
у них отдельная тусовка
где-то под потолком
и у них напрочь отшиблены
стадии отрицания или торга

моя главная роль
на таком банкете
подавать виновнику торжества
маленькую тарелочку
с теплой овсяной кашей
ну и другие обязанности
которые мало кому доверишь

и меня приглашают
все чаще


Полина Синёва

Почти половина женщин-респондентов, участвовавших в опросе Американской экономической ассоциации (АЭА) в 2019 году, заявили, что они подвергались дискриминации по гендерному признаку, тогда как среди мужчин-респондентов это показатель составил только 3 процента, при этом численность студентов мужского пола, обучающихся в аспирантуре по экономике в США, превосходит численность учащихся женщин в два раза. Эти статистические данные рисуют унылую картину для «унылых ученых». В книге Энн Мари Мэй «Гендерные вопросы и унылая наука» представлена увлекательная и основанная на глубоком исследовании история о давно сложившихся причинах такого гендерного неравенства.

Опираясь на архивы Американской экономической ассоциации и широкий спектр эмпирических данных, Мэй прослеживает эволюцию социальных норм и институциональных барьеров, а также обнаруживает открытую изоляцию и дискриминацию при найме и продвижении по службе, публикации работ и участии в профессиональных ассоциациях. Повествуя об историях женщин-первопроходцев — или, как она их называет, «несгибаемых бойцов» — Мэй также включает в них личные суждения и рассказы об победах.

Охватывая временной отрезок с конца XIX века вплоть до окончания периода после Второй мировой войны в США, Мэй углубляется в основы и эволюцию гендерной дискриминации. Поскольку во время Гражданской войны в США число обучающихся в колледжах и университетах мужчин сократилось, а среди выпускников общеобразовательных школ преобладали девочки, давление в пользу того, чтобы позволить женщинам поступать в вузы, нарастало. Тем не менее многие университеты неохотно принимали женщин, рассматривая их присутствие как «опасный эксперимент» или как прямой вызов средствам к существованию мужчин. Первым студенткам, обучающимся экономике, приходилось сталкиваться с такими проблемами, как сегрегация в классе, неравный доступ к библиотекам и лабораториям и сомнения в их врожденных способностях завершить интенсивный курс обучения.

После получения диплома женщины, искавшие работу в области экономики, по-прежнему сталкивались с препятствиями и изоляцией. Проведенное Мэй изучение данных о членстве в АЭА начиная с 1886 года, вскрывает колоссальное неравенство в представительстве женщин в профессии. Так, в течение первых шести десятилетий существования ассоциации на их долю приходилось лишь 5 процентов членов AЭА. Социальные нормы и взгляды на несовместимость брака и научной карьеры еще больше осложняли попытки женщин внести полноценный вклад в экономику.

Женщины также испытывали трудности с публикациями своих работ в научных журналах. В ходе эмпирического анализа публикаций в изданиях «American Economic Review» и «Quarterly Journal of Economics» Мэй изучила важность личных связей, чего женщинам, безусловно, не хватало. На протяжении всех глав Мэй подробно рассуждает о важности интерсекциональности, приводя отрезвляющие статистические данные о том, как женщины — представители небелого населения подвергались маргинализации и до сих пор крайне мало представлены в экономике.

К концу книги Мэй удается подвести читателя к мысли о наличии разрыва между профессией, которая долгое время изучает пагубные последствия монополий и дискриминации, и реальностью, в которой сама профессия изобилует примерами и того, и другого. Истории о защитниках, сторонниках и «несгибаемых бойцах» должны подтолкнуть всех экономистов, независимо от пола, к разрушению стеклянных стен и стеклянных потолков и к стремлению диверсифицировать слишком однородную профессию.


Лиза Колович
Гендерная дискриминация в экономике

Смертный узел

Я ждала, что лето закончится
И я снова пойду на работу
И не нужно будет искать способ
отдохнуть, развеяться, побыть праздной.
Можно будет просто вкалывать
и не будет времени думать
о любви, о Боге,
о сердце мира, бьющемся у меня внутри.
Но, оказалось, что лето не заканчивается никогда.
Всегда есть зелёная горечь, жаркая сушь
внутри моей головы
пыль, застилающая глаза.
Каникулы сердца, налоговые именины.
Я всем должна что-то, но не могу вспомнить что.
Вспоминаю,
вспоминаю во сне,
как иду к реке через поле.
Эти каникулы не закончатся никогда,
ведь это мой рай.
Всегда будет слишком жарко.
Всегда будет мама петь,
а папа выпивать украдкой.
И я знаю, что когда я умру,
меня завернут в это поле,
потому что я слишком нищая,
я всем должна,
а себе больше всех.
И ничем не вытравить
эту крестьянскую суть.
Пахота — счастье, засуха горе.
Мой смертный узел
всегда готов.


Анна Аксенова

Жизнь первых американских фермеров слишком часто омрачала так называемая молочная болезнь: из-за нее умирали целые семьи, предварительно мучаясь слабостью, рвотой, тремором и бредом. У сельскохозяйственных животных также наблюдались свои симптомы: лошади и коровы бродили пошатываясь и вскоре умирали, а фермеры беспомощно наблюдали, не догадываясь, что винить стоило растение, которым на пастбище питался скот. Заболевание было настолько распространенным, что на юге США, где в свое время свирепствовал этот недуг, до сих пор существуют такие названия, как Хребет, Бухта и Лощина Молочной Болезни.

Одной из самых известных жертв этой болезни стала Нэнси Хэнкс Линкольн – мать Авраама Линкольна. Она боролась с недугом неделю, но все-таки умерла, как и ее дядя и тетя, а также несколько других жителей небольшого городка Литл Пиджн Крик в штате Индиана. Она умерла в 1818 г. в возрасте 34 лет, оставив двух детей: девятилетнего Авраама и его сестру Сару. Отец будущего президента сам изготовил гробы, а малютка Эйб помог, вырезав для последнего пристанища своей мамы деревянные крепежные штифты.

В течение XIX в. несколько врачей и фермеров независимо друг от друга обнаружили, что причина этой болезни – посконник морщинистый, который в тех краях называли «белый змеиный корень», но новости тогда распространялись медленно. Врач из Иллинойса Анна Биксби заметила, что заболевание случается сезонно, и предположила, что это может быть связано с появлением того или иного растения летом. Она побродила по полям, нашла агератину и накормила ей теленка, чтобы проверить, действительно ли именно это растение вызывает болезнь.

Биксби возглавила кампанию по искоренению растения в своей общине и почти устранила молочную болезнь в регионе примерно к 1834 г. К сожалению, ее попытки уведомить власти не были услышаны – возможно, потому, что женщин-врачей не воспринимали тогда всерьез.


Эми Стюарт
Коварные растения. Белена, дурман, аконит, мандрагора и другие преступники мира флоры

КОЛЫБЕЛЬНАЯ (ночь после допроса)

Сегодня опять ничего не будет смирись
Когда подойдет к бегущей груди вода
Когда упадут в кипящую медь пруды
Опять не подымется легкий дымок здесь
Ты будешь собою когда позовут встань
Ты будешь женою когда повелят ляг
Ты будешь слюною когда зашипят плюнь
Ты будешь звездою когда упадет снег
Далекой звездою упавшей в пустой снег
Какой-то паршивец какой-то срамной гном
Играет на розгах когда ты идешь в храм
И бродят собаки вдоль черных слепых стен
Ты знаешь что нет ничего за чертой там
Ты вспомнишь об этом когда позовут встань
Ты забудешь об этом когда повелят ляг
Ты вздрогнешь читая об этом в глазах рабынь
Ты эхом ответишь далекой звезде ы-ы-ыииииииинььь
Далекой звезде упавшей в пустой снег

P.S. В наборе банальностей есть вековой смысл
В молчании зрителей зреет дверной скип
В дрожании зеркала жив горловой спазм
Но мало искусства в игре выхлопных труб
Но мало искусства и это дурной знак

P.S.S. В палатке у озера есть надувной круг.



Нина Искренко
Фиванский цикл

Окружающие часто не понимают, через что приходится пройти женщине с эндометриозом. Причину нужно искать в низкой осведомленности. Хотя это заболевание встречается примерно у 10% женщин, то есть примерно у ста восьмидесяти миллионов в мире, об эндометриозе мало знают и редко говорят. Даже в официальных документах его называют «болезнью, о которой не говорят вслух».

У любого заболевания есть психологические последствия. Даже острые состояния, которые протекают быстро, могут повлиять на эмоциональную сферу. Однако в этом случае эффект намного слабее, чем при хронических заболеваниях, к которым относится эндометриоз. Самые заметные его симптомы — физическая боль и проблемы с фертильностью, но эмоциональное страдание их только усугубляет. Кроме того, большинству женщин не сразу ставят диагноз. Им приходится годами ходить по врачам, не получая ни однозначного ответа, ни эффективного лечения. Это только усугубляет непонимание, а женщина слышит все больше комментариев как от врачей, так и от коллег, друзей или членов семьи.

Порой окружающие уверены, что причины боли — психологические. Из-за этого пациентки с эндометриозом чувствуют себя еще более непонятыми.

«Я долго задавалась вопросом, за что мне такие страдания, ведь никто из знакомых так не мучился. Думаю, я была излишне строгой к себе, наказывала себя сама, что плохо повлияло на многое в моей жизни». ПИЛАР

Кроме того, из-за этой болезни женщинам часто приходится задавать себе вопрос о том, хотят ли они детей, — возможно, в очень молодом возрасте или просто раньше, чем задумались бы об этом, не болей они эндометриозом. Некоторые, хотя такое бывает редко, вынуждены отказаться от идеи материнства. Приходится принимать и другие серьезные решения: о заморозке яйцеклеток, об использовании клеток донора. И в эти моменты тоже легко столкнуться с непониманием или отсутствием поддержки со стороны партнера. Во всех подобных ситуациях крайне важна эмоциональная поддержка, ведь иначе состояние будет только ухудшаться.

В какой-то момент женщина начинает считать себя слабой, беспомощной, «неспособной потерпеть болезненные месячные». Ее самооценка снижается, а следом страдают и отношения с близкими. Необходимо искоренить чувство вины и перестать считать нормой непонимание, страдания и боль.

Конечно, у вашей мамы, сестры или других родственниц мог быть недиагностированный эндометриоз, ведь у этой болезни есть генетический компонент. Возможно, мама говорила вам, что боль во время менструации — обычное дело, надо просто потерпеть. Этот миф укоренился в нашем обществе с незапамятных времен, но это действительно миф. К сожалению, женщина, которая испытывает боль, может ощущать себя связанной по рукам и ногам и думать, что других способов избавления, кроме грелки и таблетки обезболивающего, не существует.

«У меня тоже во время месячных болит живот, но это не катастрофа». «У моей подруги эндометриоз, и она живет нормальной жизнью». «При эндометриозе невозможно забеременеть». Сколько раз вам приходилось слышать эти фразы? Они порождаются недостатком знаний, но это не делает их менее жестокими. Эндометриоз — сложная хроническая болезнь, которая может проявляться у разных женщин совершенно по-разному. Именно поэтому так важно анализировать каждую ситуацию отдельно и подходить к лечению индивидуально.

Понимание и забота близких, как и желание женщины быть здоровой, — вот фундамент борьбы со всеми проявлениями этой болезни и с ее последствиями.


Франсиско Кармона
Эндометриоз. Как разобраться в причинах и симптомах и позаботиться о себе в повседневной жизни

Кэтлин Дрю-Бейкер, ботаник,
неоплачиваемый научный сотрудник
Манчестерского университета,
выходит погулять на берег
холодного Ирландского моря.
Ветер пахнет солью и йодом,
под водой шевелятся красные полотнища –
порфира, водоросль, валлийский хлеб,
завтрак шахтера, защита от авитаминоза.
Взрослые особи.
В какой-то момент они просто приплывают,
укореняются и начинают расти.
Те, кто тысячелетиями варил этот хлеб,
не знают, откуда они берутся.

Огонь идет по японскому побережью,
пепел падает в воду.
Потом приходит тайфун.

Кэтлин Дрю-Бейкер
глядит на красный и бурый предмет исследований.
С тех пор, как она вышла замуж
и ее уволили с работы:
замужняя женщина-профессор –
это невыгодно и аморально,
как знает любой британец…
В общем, вести исследования
стало немного сложнее.
Впрочем, у нее есть стеклянные банки,
возможность собирать образцы,
доступ к лаборатории.
Мораль не мораль, пожар не пожар,
война не война –
ей нужен ответ, и она его получит.
В сорок девятом году она опубликует статью,
В пятьдесят седьмом - умрет.
Во всяком случае, сначала ей так покажется.

Радужная жидкость
качается в устьях рек.
Потом приходит тайфун.
Потом еще один.
К сорок восьмому году на побережье Японии
вымирают красные водоросли.
В стране больше нет нори.
Война, огонь, ядерная бомбардировка,
теперь еще и это.
В сорок девятом придет статья.
Нитчатая красная слизь,
живущая в двустворчатых ракушках,
это не мелкий вид-паразит,
это стадия развития нори –
их можно растить.
В пятьдесят третьем на мелководье
встанет первая ферма.

Четырнадцатого апреля
две тысячи неважного года
Кэтлин Дрю-Бейкер,
уже не помнящая, как правильно произносят «л»,
проходит над морем Аритаке
(максимальная глубина – 50 метров).
Мать Моря, покровительница открытий,
подательница жизни
следует в своё святилище в Уто,
на ежегодный праздник.

В сотнях километров к северу
фронт формирует трубку…
встречает рассеянный взгляд из-под очков,
слышит подводный хруст,
и послушно рассыпается.
Пока что это предел.

Бурые лопасти под водой
кланяются ей,
ракушки перестают дышать,
рыбы застывают в потоке…
Чтобы выжить,
чтобы обрести настоящее бессмертие,
биологический вид должен стать съедобным,
должен стать полезным,
должен стать желанным,
но сверх этого –
должен стать восстановимым,
способным восполнить любые потери.
В 1953 красные водоросли
и союзные им виды
добились результата.
600 квадратных километров моря
отведено под фермы.
И площадь только растет.

Святилище в Уто
привлекает все больше паломников –
даже из Китая, даже из Вьетнама,
Северная Корея еще не кланяется,
но уже знает по имени.
Страшная вещь – благодарные люди
и благодарные водоросли.

Кэтлин Дрю-Бейкер
улыбается про себя.
Божество – тоже неоплачиваемая работа.
И никто не знает, откуда берутся боги.
В какой-то момент, они просто укореняются…
И начинают расти.
Запах морского хлеба…
Замечательное поле
для нового исследования.


Елена Михайлик

Долгое время женщине в искусстве отводилась роль музы, достоинства и добродетели которой воспевал мужчина-творец. При этом, как обращает наше внимание культуролог и философ Альмира Усманова, женщина, при всей ее растиражированности в художественных произведениях, как ни парадоксально это звучит, в них «отсутствует». Вместо нее предлагаются некоторые представления «творца» о женщине, искаженные патриархальными нормами:

Властная позиция творца в конечном счете превалирует над фактом множественности отношений, связывающих женщину с искусством. Сам «объект почитания» оказывается настолько репрессирован, что уже не имеет права нарушить «обет молчания» или сойти с уготованного пьедестала (неслучайно ожившая Галатея возможна лишь как фигура абсолютно мифологическая).

Женщине-героине в искусстве, и в кинематографе в частности, ничего не оставалось делать, как принять это воплощение, которое, скорее всего, являлось персонифицированным представлением «творца» о норме. Не более того. Художественные образы положительных женщин (добродетельная мать, целомудренная скромница, рачительная домохозяйка и т. д.), как и образы женщин с сомнительной репутацией (вампирши, ведьмы, куртизанки, блудницы, коварные соблазнительницы и т. д.), превратились в стереотипы и культурные штампы.


Светлана Смагина
Новая женщина в кинематографе

Хелен Тауссиг изучала человеческое сердце, но не могла услышать, как оно бьется. Всем знакомый звук – «тук-тук, тук-тук» – она стала слышать совсем слабо, когда ей было около тридцати. В качестве временной меры Тауссиг дополнила стетоскоп усилителем, но по мере дальнейшего ухудшения слуха начала прощупывать сердечный ритм, вместо того чтобы его прослушивать. Она читала его как морзянку, выявляя аномалии. Оценивала данные кардиограммы, показатели кровяного давления и составляла из отдельных показателей цельную картину, подводящую к вероятному диагнозу. Она называла этот процесс «кроссвордом».

Тауссиг – основоположница детской кардиологии. В 1930-е гг. эта область медицины считалась тупиковой. До появления операций на открытом сердце врачи диагностировали сердечные нарушения, но не могли сделать ничего существенного для их лечения. Больные дети обычно умирали. Тогда вскрытие вписывало в «кроссворд» последнее слово.

Без ясного понимания, к чему это приведет, Тауссиг собирала данные о состоянии здоровья своих пациентов, чтобы сформулировать диагноз. Сбор данных не решал проблемы нарушений сердечной деятельности, которые она наблюдала у больных, но после десяти с лишним лет наблюдений и тестов Тауссиг создала самый полный каталог врожденных пороков сердца и их индикаторов.

У Хелен была масса причин развивать упорство. Ее мать умерла, когда ей было одиннадцать лет; ребенком она училась упорнее всех одноклассников, чтобы компенсировать дислексию. Тауссиг пробила себе путь в кардиологию, хотя получила от ворот поворот в трех – трех! – учебных заведениях: Гарварде, Бостонском университете и Университете Джонса Хопкинса. В Гарварде ей отказали особенно резко. Из-за половой принадлежности Тауссиг не приняли в Медицинскую школу Гарварда, поэтому она обратилась в только что открывшуюся при этом университете Школу общественного здравоохранения, программа которой пересекалась с медицинской и куда принимали женщин. Ответ ее удивил: действительно, женщины могут быть зачислены, но, несмотря на все старания, диплома не получат. «Разве найдется дурочка, готовая потратить четыре года на учебу и остаться без диплома?» – спросила Тауссиг. «Надеюсь, нет», – холодно ответил декан. Она не стала туда поступать.

Так Тауссиг и отфутболивали: медицинская школа, общественное здравоохранение, кардиологические исследования, педиатрия, детская кардиология. Оглядываясь назад, она воспринимала места, где ее отвергли, как путь к большим возможностям. В 1930 г. она, наконец, нашла свое место, возглавив отделение детской кардиологии в Детской кардиологической клинике Университета Джонса Хопкинса. Сначала это была необременительная работа. Тауссиг помогали социальный работник и технический специалист, кидавшиеся отвечать на телефонные звонки и заполнявшие необходимые бумаги. Поначалу считалось, что, просто принимая пациентов, Тауссиг лишает студентов-медиков возможности чему-нибудь научиться. Поэтому она принимала редких пациентов, которые ей доставались, и собирала данные, не вполне представляя, как использует их в дальнейшем.

Новаторская операция открыла для пациентов потрясающие возможности. В 1939 г. гарвардский хирург выполнил процедуру устранения дефекта – незаращения артериального протока. Артериальный проток в сердце соединяет два важных кровеносных сосуда. Во внутриутробный период он должен быть открытым, но, когда легкие новорожденного начинают наполняться воздухом, туннель между двумя артериями должен закрыться. Если просвет не закрывается сам, в легкие младенца поступает слишком много крови, что может вызвать застойную сердечную недостаточность и низкий уровень кислорода в крови, из-за чего больной синеет. Хирург разработал процедуру ручного закрытия просвета.

К этому моменту Тауссиг упорно трудилась почти десять лет. Она наблюдала пациентов с незаращением артериального протока, но видела и больных с множественными нарушениями сердечной деятельности, которым это незаращение, похоже, шло на пользу. В некоторых случаях открытый проток косвенно способствовал поступлению в легкие достаточного количества крови, чтобы пациент жил. Тауссиг задумалась: нельзя ли открыть артериальный проток хирургическим путем?

Тауссиг поделилась своей мыслью с гарвардским хирургом. «Мадам, – ответил он, – я закрываю протоки, а не создаю их». Другие хирурги были столь же скептичны, коллег раздражало, что она не отказывается от своей идеи. Наконец, после двух лет усилий, Тауссиг убедила нового главу хирургического отделения клиники Джонса Хопкинса Альфреда Блейлока попробовать. Блейлок попросил Вивьена Томаса, техника исследовательской лаборатории института, выяснить, какие хирургические действия потребуются для проведения процедуры. В 1944 г. на основе инструкций Томаса Блейлок выполнил первую успешную операцию шунтирования Блейлока – Тауссиг у 15-месячной девочки. У третьей пациентки операция сразу же привела к изменению внешнего вида: «Думаю, ничто не доставит мне больше радости, чем в первый раз увидеть, как пациент становится из синего розовым прямо в операционной… с яркими розовыми щеками и яркими губами, – с удовлетворением вспоминала Тауссиг. – Что за чудесный цвет!»

Так началась совершенно новая эпоха детской кардиологии. Неприметная специальность Тауссиг вдруг стала невероятно популярной. Вот как она это описывала: «Доктор Гросс [из Гарварда] отпер ворота… я открыла их створки, и мы с доктором Блейлоком ворвались внутрь, а следом хлынул поток пациентов, хирургов, кардиологов и педиатров». В 1947 г. в качестве кульминации двадцати лет исследований Тауссиг написала учебник по порокам сердца.


Рэйчел Свейби
52 упрямые женщины: Ученые, которые изменили мир

На мировой арене кооптация идеалов феминизма выходит за рамки использования женского права на оплачиваемый труд, оправдывая эксплуататорские условия труда. Она также иллюстрирует, как женский «эмпауермент» используется, чтобы утвердить неолиберальные модели развития и политику структурной перестройки, внедренных в странах третьего мира в восьмидесятых годах и продвигаемых сейчас в северных странах вроде Ирландии и Греции.

Международные финансовые институты (включая Всемирный банк, МВФ, ООН и огромное количество НКО типа CARE) наряду с корпоративными структурами вроде «Найк» заявляют, что решение глобальных проблем, особенно бедности и недостаточного медицинского обеспечения, состоит в обучении и подготовке женщин и девочек. Женский эмпауермент, а также распространение микрокредитования и других мер, позволят выбраться из нищеты в средний класс не только женщинам, но и их детям и семьям.

Обратите внимание, например, на жизнерадостные слова с найковского вебсайта «Girl effect»:

«Девочки – движущая сила перемен. Они играют ключевую роль в решении наиболее устойчивых проблем развития, перед лицом которых стоит сегодняшний мир. Инвестируя в их экономический потенциал через образование, предотвращение ранних детских браков и подростковой беременности можно решить такие проблемы, как эпидемия ВИЧ/СПИДа, а также разорвать замкнутый круг нищеты.

Подростковые беременности в Индии являются причиной потерь потенциального дохода приблизительно в 10 млрд. долларов. В Уганде 85% девочек бросают школу в раннем возрасте, из-за чего недополученная прибыль также оценивается в 10 млрд. долларов. Если в Бангладеш преодолеют детские браки и подростковые беременности миллиона девочек, национальный доход до конца жизни этих девочек в перспективе может увеличиться на 69 миллиардов долларов».

Такая убежденность в преобразующей силе отдельных женщин и девочек – циничное использование феминистской или, если быть точнее, псевдофеминистской идеологии. Создание национального богатства и поднятие уровня жизни в наибольшей мере определяется государственным регулированием экономики, а не малым кредитованием или профессиональным обучением женщин.

<...>

«Успешное» распространение феминизма закончилось тем, что богатейшие страны и международные организации вроде ООН получили возможность игнорировать историческую реальность, изображая женщин в качестве ключа к экономическому развитию. Например, глава ООН Кофи Аннан в речи, посвященной 60-й годовщине Комиссии ООН по правам женщин, заявил: «Многочисленные исследования учат нас тому, что нет иной политики, способной поднять экономическую продуктивность или снизить детскую и материнскую смертность».

Конечно, феминистскими активисткам может польстить, что бывший генеральный секретарь ООН признает важность поддержки женщин и девочек во всем мире. Но его заявление вводит в заблуждение.

Международные финансовые институты и богатые страны создали миф, будто помощь отдельным женщинам, одна за одной, может уничтожить бедность, болезни и голод. Утверждение, что ключ к развитию принадлежит женщинам и девочкам, – это ловкий трюк, отвлекающий внимание политиков, активистов, рабочих от дурных поступков групп вроде «тройки институций» (ЕС, МВФ, ЕЦБ), мечтающих распять Грецию и правительство партии СИРИЗА ради финансовых интересов банков, владельцев ценных бумаг и богатых стран-кредиторов

Конечно, очень важно, чтобы женщины и девочки повсюду получили образование, профессиональную подготовку, имели репродуктивные права, доступную медицину, контроль над собственными решениями о работе и браке, контроль над сексуальностью. Но эти фундаментальные ценности феминизма не могут быть достигнуты только лишь поочередной помощью отдельным женщинам, пока все остальное общество разоряется мерами жесткой экономии и рыночным фундаментализмом неолиберальной политики.


Эстер Эйзенштейн
Феминистки потогонных фабрик

Мне нравится сомневаться
искать север и юг
в моей голове
отвечать
приподнимать завесу
скатерть
лист
Изредка находить уверенность
чаще беспорядок
Подниматься на поверхность
Интересно,
есть ли почтовый ящик
в раю
Интересно,
Чжоу-чжоу
это вилка или паровоз
я поднимаю голову
Семь вечера
Свет течет, как напиток
из окна
Час прошел
может год
я уже не помню
но времена тяжелые


Сандра Лилло
Перевод с французского Лилии Газизовой

Пользователь Твиттера, прочитав новость о британской поэтессе Саре Ховс, возмутился: “Эта заметка больше уделяла внимания ее внешности, чем ее поэзии. Я начал замечать подобные вещи, читая заметки о женщинах, которые удостаивались тех или иных почестей”. Daurmith стал писать заметки-перевертыши о выдающихся мужчинах в «жанре», который обычно используют, когда пишут о женщинах. Другие пользователи социальных сетей присоединились к данной акции.

Пьер Кюри «Счастливо женатый, гордый отец двух детей нашел время для любви и семьи в течение своей краткой научной карьеры».

Чарльз Дарвин «Преданный муж и отец, он балансировал между служением нуждам семьи и изучением образцов, которые привез из своих путешествий».

Исаак Ньютон «Никто не мог предположить, что за его огромными глазами и хрупкой внешностью скрывается один из самых изумительных умов в мире».

Эрвин Шредингер «Его непреклонный характер заставил всех думать, что он никогда не женится. Но даже такой, он получил жену и Нобелевскую премию».


Ирина Соломатина
Нечаянный сексизм ко Дню беларусской науки

RELOKAZIJA


В харьковском
Детстве
Я любила
Каменных
Скифских
Баб
Сильных
Крепких
Вечных

В берлинском музее
Увидела
Знакомые
Родные
Скифские
Лица

Мои родные
Харьковские девочки
Вы выжили

Вы не знаете
О гибели
Ваших бедных
Сестёр

Вы успели
Уехать


Алёна Максакова

Дворкин пыталась найти язык для описания сексуального насилия. Это была непростая задача и с эмоциональной, и со стилистической точки зрения. Насилие случается, когда один человек воспринимает другого как расходный материал, как объект, мусор, но часть этого насилия, как и часть неизменного ужаса перед насильственным актом, заключается в том, что человек как личность при этом не исчезает, но вынужден одновременно быть человеком и объектом – «просто изрезанным куском мяса на полу».

Еще в 1940 году Симона Вейль предложила в своем эссе «Илиада, или Поэма о силе» часто цитируемое определение насилия: оно «превращает того, на кого оно направлено, в вещь». Следом идет куда более странный и весьма точный пассаж:

[ Из власти превратить человека в вещь, убив его, проистекает другая власть, тоже способная на чудесные превращения в своем роде: это власть обращать в камень еще живого человека. Он жив, у него есть душа; и, однако, он – вещь. Очень странное существо – одушевленная вещь; странно для души это состояние. Кто сможет высказать, сколько душе приходится поминутно скручиваться и сгибаться, чтобы к нему приспособиться? Она ведь не создана обитать в вещи; когда ее к тому принуждают, в ней не остается ничего, что не страдало бы от насилия. ]

В конечном счете тело становится собственной тюрьмой, из которой невозможно вырваться, его нужды оборачиваются против него самого, и чувство это невозможно ни терпеть, ни игнорировать. Вот в этом настоящий ужас насилия, что настоящий «ты» всё еще внутри тебя.

Дворкин знала по собственному опыту, что в таком состоянии трудно говорить. В «Тите Андронике» жертва изнасилования Лавиния, с отрезанным языком и отрубленными руками, пишет имена своих насильников на земле, держа палку во рту. В этом можно увидеть метафору преодоления, как писала Жаклин Роуз, «препятствий на пути между речью и сексуальным насилием, да и сексуальностью в целом»; среди этих препятствий насмешки и неверие – одни из самых страшных. Много лет спустя, рассказывая очередной аудитории студентов про концепцию сексуального насилия, Дворкин говорила, как ей хотелось бы кричать на сцене, а не говорить – чтобы был услышан коллективный крик всех тех женщин, которые молчали и не находили слова или умерли раньше, чем смогли поведать свою историю.

Как выразить системность насилия против женщин, если вокруг него нет никакого тайного заговора, если оно настолько принято и повсеместно, что уже слилось с самой тканью реальности? Тактикой Дворкин было утрировать. Рубить с плеча. Искать язык, «более ужасающий, чем само изнасилование, более отвратительный, чем пытки, более жесткий и возмутительный, чем побои, более отчаянный, чем проституция, более неприемлемый, чем инцест, более опасный и агрессивный, чем порнография». Из-за этого напористого, характерного, жуткого голоса «Ненависть к женщине» и дюжина последующих книг кажутся такими тяжелыми для восприятия и даже вызывают отторжение, но именно поэтому их невозможно игнорировать или забыть.

Статьи и книги о мизогинии вполне предсказуемо не приносили ей много денег, поэтому ее основным источником дохода стали циклы лекций. В 1975 году, через год после публикации «Ненависти к женщине», она начала выступать с речью под названием «Жестокость изнасилования и парень по соседству». В эпоху, когда, как подчеркивает замечательный биограф и редактор Дворкин Джоанна Фейтман, сексуальное насилие в браке все еще считалось законным в пятидесяти штатах, этот шаг стал одной из первых попыток пролить свет на повседневную и вездесущую природу изнасилований.

Произносить эту речь было трудно, и чем больше Дворкин рассказывала, тем больше она узнавала. На нее стали сыпаться тысячи историй женщин про случаи, «когда они спали, когда были с детьми, когда шли на прогулку, или в магазин, или в школу, или домой из школы, в офисных кабинетах, на заводах, в кладовках… Я просто не могла этого вынести. Я перестала выступать с этой речью. Я думала, я умру от нее. Я узнала то, что мне нужно было знать, и больше, чем мне было под силу».


Оливия Лэнг
Тело каждого. Книга о свободе

ДАР


Стихотворение может
управлять человеком.
Вот почему
люди не очень-то любят стихи:
они видят в стихах
акт насилия.
Чем мощнее воздействуют слова,
тем сильнее поэт.
Чем сильнее поэт — тем больше власти
у его слова.
Например,
я не припомню ничего круче
маминых одностиший,
созданных в рамках классической традиции:
«Тебя ждет серьезный разговор».
«Ешь, я сказала».
«Дома, в десять, как штык».
У моей мамы,
оказывается,
был поэтический дар.
Удивительно,
почему ей никто,
никто не открыл этого
раньше.
Может быть, тогда
вся эта жизнь
сложилась бы по-другому.
Мама бы сказала —
и жизнь бы сложилась.
Поэты могут.
Они такие.


Ольга Аникина

Формально в эпоху застоя женщины оказались в более сильной позиции, чем мужчины, однако выгодным их положение назвать было сложно — они ежедневно сталкивались с колоссальной физической и психологической нагрузкой: им нужно было следовать «контракту работающей матери», то есть работать, заниматься детьми, обустраивать быт, а в условиях дефицита еще и налаживать связи для получения необходимых для жизни семьи ресурсов.

В повести Натальи Баранской «Неделя как неделя», опубликованной в «Новом мире» в 1969 году, описывается типичная жизнь работающей матери. Ее героиня, 28-летняя Ольга Воронкова, сотрудница химического института и мать двоих детей, вынуждена жить в постоянной спешке: ей нужно встать раньше всех, приготовить завтрак, собрать и накормить детей, приехать на работу, чтобы весь день заниматься разработкой нового вида стеклопластика, купить продукты, вернуться домой, приготовить ужин, уложить детей спать, помыть посуду, постирать вещи, подмести полы и спустя шесть часов сна повторить весь цикл снова.

Ольга не успевает толком ни позавтракать, ни причесаться, она постоянно не высыпается, все забывает, всюду опаздывает, нервничает из-за здоровья детей, из-за отношений с мужем, из-за того, что ее могут уволить, из-за того, что плохо ведет хозяйство и мало экономит. Муж предлагает ей полностью посвятить себя заботе о семье, но работа для Ольги тоже важна

(«Дима, неужели ты думаешь, что я не хотела бы сделать так, как лучше детям? Очень хотела бы! Но то, что предлагаешь ты, это просто... меня уничтожить. А моя учеба пять лет? Мой диплом? Мой стаж? Моя тема? Как тебе легко все это выбросить — швырк, и готово! И какая я буду, сидя дома? Злая как черт: буду на вас ворчать все время. Да и вообще, о чем мы говорим? На твою зарплату мы не проживем, ничего другого, реального, тебе пока не предлагают...»).

На протяжении недели Ольга пытается урвать время, чтобы заполнить «Анкету для женщин», выданную ей на работе, — благодаря таким анкетам советские демографы рассчитывают понять, как улучшить демографическое положение в стране. Ольга тем временем отчаянно боится забеременеть, на третьего ребенка у нее не хватит ни сил, ни времени, ни денег.

У героини-мамы из комедийного фильма Ильи Фрэза «Карантин» (1983) похожая проблема: девушка, чей день проходит на работе, а ночь — за написанием диссертации, незапланированно беременеет и подумывает сделать аборт, поскольку второй ребенок, скорее всего, поставит крест на ее карьере. Ситуация обостряется, когда детский сад, куда ходит ее дочь Маша, закрывают на карантин, и теперь, помимо работы и диссертации, героине нужно взять на себя еще и заботу о ребенке.

В отличие от Ольги из повести Баранской, у которой из помощников есть только муж, героиня фильма «Карантин» окружена родственниками: муж, зять, теща, их родители. Однако никто из них не готов поддержать молодую мать. Напротив, члены семьи уверены, что забота о ребенке — ее первостепенная задача, и не стоит перекладывать свои обязанности на других. Инфантильный муж, который старается встать раньше жены и незамеченным уйти на работу, чтобы не таскаться с дочерью, пытается убедить героиню, что ребенок — именно ее зона ответственности:

«— Скажи, зачем ты родила ребенка?
— Я думала, что я замужем.
— Любовь моя, что такое, по-твоему, быть замужем?
— Это значит не быть матерью-одиночкой: тебе половина и мне половина
— Значит, как мы будем Машу пилить, вдоль или поперек?»

Дедушка мужа, профессор, недовольно бросает героине: «Я бы запретил женщинам диссертации, наука и так выдержит». У тещи более рациональный подход: «Наше время стоит дороже твоего, ты у нас такая молоденькая, такая малооплачиваемая, вот и сидела бы с ребенком». При этом, узнав, что героиня беременна, вся семья бросается уговаривать ее не делать аборт. В итоге та сдается и соглашается сохранить беременность: несмотря на счастливый финал, мы понимаем, что героиня не сможет совместить работу и семью, и сложная проблема, попутно поднятая в комедийном фильме, остается нерешенной.

Зачастую именно необходимость заботиться о ребенке и быте превращает молодую перспективную специалистку в низкооплачиваемую малоквалифицированную сотрудницу, создавая тем самым основу для гендерного разрыва в оплате труда. Светлана Айвазова в книге «Русские женщины в лабиринте равноправия» рисует типичный путь девушки в позднесоветском обществе: в школе и в институте она, как правило, усваивает принцип равенства мужчин и женщин и впервые сталкивается с дискриминацией уже после рождения ребенка. Она уходит в декретный отпуск, и ее карьера вынужденно прерывается, заодно женщина берет на себя всю нагрузку по дому.
Мужчина тем временем, чтобы компенсировать недостаток ее заработной платы, работает еще усиленнее, благодаря чему становится более высокооплачиваемым специалистом. Когда женщина выходит из декрета, за ней сохраняется вся работа по дому, поскольку ее время «дешевле», чем время продвинувшегося по карьерной лестнице мужа. Айвазова резюмирует: «Разрыв между ним и нею углубляется и закрепляется: ему — карьера, ей — домашние заботы, воспитание детей и профессиональный труд “между делом”»


Полина Рыжова
«Все сама, все сама»: феминизм и гендерный уклад эпохи застоя

я росла в районе Шоколадки
шоколадной фабрики Россия
прилетал во двор к нам ветер сладкий
вкус какао плавал в небе синем
звёзды серебрились из фольги
а в траве сияли васильки

и сейчас когда я еду к маме
я в машине окна опускаю
и встречая воздух шоколадный
те воспоминания вдыхаю
о какао дивные бобы
боги детства памяти рабы


Любовь Глотова