Любовь внимательно слушала Маргариту, но её энтузиазма совершенно не разделяла. Идея, конечно, звучала красиво и масштабно, но… Свадебный бизнес был очень специфическим. Он требовал не только огромных вложений, но и особого чутья, связей, умения работать с капризными невестами. К тому же, в их небольшом городе уже было несколько свадебных салонов, и конкуренция была довольно жёсткой. Да и где взять таких швей, которые смогли бы создавать «произведения искусства»? Шить повседневную одежду и эксклюзивные свадебные платья – это, как говорится, две большие разницы. К тому же, сама Люба привыкла к более спокойному, предсказуемому ритму работы, а мир свадебной моды казался ей чем-то суетливым и слишком рискованным.
Однако говорить о своих сомнениях Ритке, которая так воодушевилась своей идеей, Любовь напрямую не решалась. Не хотелось обижать подругу, да и спорить с ней, когда она была в таком ажиотаже, было бесполезно. Поэтому Люба привела несколько расплывчатых аргументов.
— Рит, это, конечно, всё очень… заманчиво, — начала она осторожно. — Но ты понимаешь, это ведь очень сложно. Где мы найдём швей такого уровня? Это же не просто строчку проложить. А ткани? А фурнитура? Да и потом, у меня сейчас намечается довольно крупный заказ… Я не хочу его упускать.
— Заказ, говоришь? — Марго нахмурилась, притормаживая у светофора. — Большой? Аванс уже внесли?
— Нет ещё, — пожала плечами Люба. — Мы только на стадии переговоров. Но заказчик серьёзный.
— Ну и отлично! — обрадовалась Ритка. — Значит, можно спокойно отказаться! Ты пойми, Люба, ты слишком узко мыслишь! Цепляешься за какие-то сиюминутные выгоды! Из-за какого-то, пусть даже большого, но совершенно разового заказа, ты сейчас рискуешь упустить нашу с тобой мечту…
— Нашу? — удивлённо переспросила Люба.
— Ну, конечно, нашу! — уверенно заявила Марго, снова трогаясь с места. — Я ведь в первую очередь о тебе думаю, о твоём будущем! О твоих детях, между прочим! Они же для меня как родные, ты же знаешь! Представляешь, как они будут гордиться мамой – владелицей самого крутого свадебного салона в городе?
Люба задумалась. Она хотела просто и решительно сказать «нет», но что-то её останавливало. Возможно, это была та самая отчаянная надежда на лучшую жизнь, которая теплилась где-то в глубине души. А может, просто не хотелось разочаровывать Ритку, которая, при всей своей взбалмошности, действительно, кажется, хотела ей помочь.
— Не знаю, Рит, — ответила она после минутного молчания, глядя в окно на мелькающие дома. — Мне нужно всё хорошенько обдумать. Это слишком серьёзное решение.
— Хорошо, ты думай, — согласилась Марго, подъезжая обратно к ателье. — Только не слишком долго. Я завтра опять приеду, часикам… к обеду. Надеюсь, ты уже что-нибудь надумаешь, да приступим к составлению бизнес-плана. У меня уже столько идей!
Любовь молча кивнула в ответ, попрощалась с подругой и вышла из машины. Ритка, помахав ей рукой, резко развернулась и умчалась, оставив после себя облачко выхлопных газов и Любу в полных размышлениях.
Она вернулась в ателье, где Зинаида Валерьевна уже сгорала от любопытства. Но Любе было не до разговоров. Можно ли положиться на Ритку в таком серьёзном деле? Сегодня она горит идеей, а завтра, когда испарится первая волна энтузиазма от полученных денег, не передумает ли? Ритка была человеком настроения, увлекающейся натурой. Её энергия била ключом, но так же быстро могла и иссякнуть, если что-то шло не по её плану. С другой стороны, финансовая поддержка была бы сейчас очень кстати. Ателье едва сводило концы с концами, и мысль о расширении, о выходе на новый уровень, пусть и пугала, но одновременно и манила. Люба чувствовала себя на распутье, и выбор предстоял ой какой нелёгкий.
Однако говорить о своих сомнениях Ритке, которая так воодушевилась своей идеей, Любовь напрямую не решалась. Не хотелось обижать подругу, да и спорить с ней, когда она была в таком ажиотаже, было бесполезно. Поэтому Люба привела несколько расплывчатых аргументов.
— Рит, это, конечно, всё очень… заманчиво, — начала она осторожно. — Но ты понимаешь, это ведь очень сложно. Где мы найдём швей такого уровня? Это же не просто строчку проложить. А ткани? А фурнитура? Да и потом, у меня сейчас намечается довольно крупный заказ… Я не хочу его упускать.
— Заказ, говоришь? — Марго нахмурилась, притормаживая у светофора. — Большой? Аванс уже внесли?
— Нет ещё, — пожала плечами Люба. — Мы только на стадии переговоров. Но заказчик серьёзный.
— Ну и отлично! — обрадовалась Ритка. — Значит, можно спокойно отказаться! Ты пойми, Люба, ты слишком узко мыслишь! Цепляешься за какие-то сиюминутные выгоды! Из-за какого-то, пусть даже большого, но совершенно разового заказа, ты сейчас рискуешь упустить нашу с тобой мечту…
— Нашу? — удивлённо переспросила Люба.
— Ну, конечно, нашу! — уверенно заявила Марго, снова трогаясь с места. — Я ведь в первую очередь о тебе думаю, о твоём будущем! О твоих детях, между прочим! Они же для меня как родные, ты же знаешь! Представляешь, как они будут гордиться мамой – владелицей самого крутого свадебного салона в городе?
Люба задумалась. Она хотела просто и решительно сказать «нет», но что-то её останавливало. Возможно, это была та самая отчаянная надежда на лучшую жизнь, которая теплилась где-то в глубине души. А может, просто не хотелось разочаровывать Ритку, которая, при всей своей взбалмошности, действительно, кажется, хотела ей помочь.
— Не знаю, Рит, — ответила она после минутного молчания, глядя в окно на мелькающие дома. — Мне нужно всё хорошенько обдумать. Это слишком серьёзное решение.
— Хорошо, ты думай, — согласилась Марго, подъезжая обратно к ателье. — Только не слишком долго. Я завтра опять приеду, часикам… к обеду. Надеюсь, ты уже что-нибудь надумаешь, да приступим к составлению бизнес-плана. У меня уже столько идей!
Любовь молча кивнула в ответ, попрощалась с подругой и вышла из машины. Ритка, помахав ей рукой, резко развернулась и умчалась, оставив после себя облачко выхлопных газов и Любу в полных размышлениях.
Она вернулась в ателье, где Зинаида Валерьевна уже сгорала от любопытства. Но Любе было не до разговоров. Можно ли положиться на Ритку в таком серьёзном деле? Сегодня она горит идеей, а завтра, когда испарится первая волна энтузиазма от полученных денег, не передумает ли? Ритка была человеком настроения, увлекающейся натурой. Её энергия била ключом, но так же быстро могла и иссякнуть, если что-то шло не по её плану. С другой стороны, финансовая поддержка была бы сейчас очень кстати. Ателье едва сводило концы с концами, и мысль о расширении, о выходе на новый уровень, пусть и пугала, но одновременно и манила. Люба чувствовала себя на распутье, и выбор предстоял ой какой нелёгкий.
Хомут - 15 Брови Степана взмыли на лоб.
— Так она ж замужем! — выпалил он, всматриваясь в нагловатую физиономию приезжего.
— Да? Жаль… — нахмурился Игорь. — Эх, не везет мне с дамами. То замужем, то не нравлюсь.
Клава со Степаном переглянулись.
— Ладно, вы меня извините, задержался я у вас. Ехать надо.
Степан встал, чтобы попрощаться.
— Легкой дороги, — протянул руку гостю.
Тот пожал ее.
— Спасибо.
— Я вас провожу, — отозвалась Клава, подходя к двери.
Они вышли. Степан, почесав затылок, решил идти домой.
— Ревнуешь ее? — спросила Клава, когда он появился на улице, и она закрывала калитку после того, как Игорь сел в машину и уехал.
— А тебе какое дело?
— Никакого, — Клава откинула петличку со столба и театрально распахнула калитку, как будто она паж или кто-то еще в этом роде.
Степан, хмыкнув, вышел со двора и ушел на свою территорию. Клава долго смотрела ему в спину, пока парень не скрылся за своим забором.
***
— Где ты был? — мать встретила Степана в сенях. — Только отвернулась, его уже и след простыл.
— Нюрку искал, — ответил он, снимая калоши.
— Какую Нюрку? — мать пропустила его внутрь дома.
Степан сел за стол.
— Соседскую.
— Вот делать тебе нечего. — махнула на него Марья. — Пусть сами разбираются.
— Мам, — Степан посмотрел на нее такими грустными глазами, что Марья насторожилась, — это же ребенок, зачем ты так?
— Ребенок? Этот ребенок, миленький мой, родился от твоего папки.
— А она тут причем?
— Кто?
— Нюрка.
— При том. — язвительным тоном ответила Марья, уходя в комнату.
— Я завтра к Олесе пойду! — бросил ей Степан.
— Зачем? — вернулась Марья. — Для чего? Ушла и ушла, что тебе с этого. Девок много, другую найдешь.
— Не знаю, тянет меня к ней.
— Тянет. Девок, говорю, много. Выбирай любую. И вообще, не нервируй меня. Я от нее еле избавилась, а ты… — Марья закрыла губы ладонью.
Проболталась, дура! Думать надо прежде, чем рот открывать.
— Избавилась? — насупился Степан. — А теперь садись и рассказывай, что ты натворила.
***
Рано утром, проснувшись с петухами, Степан умылся, поел, покурил и всё думал, что сказать жене, чтобы она согласилась вернуться. Скорее всего, обижена на свекровь, да и на мужа тоже. Попал из-за Клавки за решетку, а жена в это время в больнице была…
— Дела-а-а, — протянул он, слушая, как мужики заводят свои трактора, собираясь на работу.
Степа решил перехватить Олесю у детского сада, чтобы поговорить с ней. Но там он ее так и не дождался. Тогда он отправился в дом ее родителей.
— Нету ее, — развела руками Аксинья. — Уехала.
— Куда? — удивился Степан.
— А мне почем знать? Приехал какой-то… на машине. Она вещички свои собрала и укатила.
— На машине??
— Ну да. Даже не знаю, кто это был. Симпатичный такой, городской. Она тут же Сашку в охапку и к нему.
Степан ощутил жар во всем теле. Ничего себе!! Вот это Олеська! Еще развестись не успела, так сразу к другому побежала.
— Ну ладно, — Степан сплюнул себе под ноги. — Бывайте.
Значит права мать! Правы люди! Олеська - гулящая бабенка, и дети не от него.
— Опрокинула, так опрокинула, — Степан шел к дому, опустив голову. — За Клавку отомстила. Ну хорошо, живи как знаешь…
***
Два года спустя.
Олеся выходила из училища, держа диплом в руках. Ее встречала Людмила с широкой улыбкой и цветами. Девушки обнялись, Люда подарила ей букет и поздравила с окончанием учебы.
— Я так тебе благодарна, — Олеся еще раз поцеловала подругу, — что ты тогда оставила свой номер телефона и забрала меня из этого ада. Теперь я – дипломированный специалист.
— Надо было на бухгалтера идти, а ты в поварское подалась. Зря. Поваров сейчас, как собак нерезаных.
— Не обижайся, но мне больше готовить нравится, — усмехнулась Олеся.
— Ну что, поехали праздновать?
— Только недолго, я собиралась детей из садика пораньше забрать и съездить в деревню. Обрадовать родителей.
— Успеешь еще. Пошли.
— Так она ж замужем! — выпалил он, всматриваясь в нагловатую физиономию приезжего.
— Да? Жаль… — нахмурился Игорь. — Эх, не везет мне с дамами. То замужем, то не нравлюсь.
Клава со Степаном переглянулись.
— Ладно, вы меня извините, задержался я у вас. Ехать надо.
Степан встал, чтобы попрощаться.
— Легкой дороги, — протянул руку гостю.
Тот пожал ее.
— Спасибо.
— Я вас провожу, — отозвалась Клава, подходя к двери.
Они вышли. Степан, почесав затылок, решил идти домой.
— Ревнуешь ее? — спросила Клава, когда он появился на улице, и она закрывала калитку после того, как Игорь сел в машину и уехал.
— А тебе какое дело?
— Никакого, — Клава откинула петличку со столба и театрально распахнула калитку, как будто она паж или кто-то еще в этом роде.
Степан, хмыкнув, вышел со двора и ушел на свою территорию. Клава долго смотрела ему в спину, пока парень не скрылся за своим забором.
***
— Где ты был? — мать встретила Степана в сенях. — Только отвернулась, его уже и след простыл.
— Нюрку искал, — ответил он, снимая калоши.
— Какую Нюрку? — мать пропустила его внутрь дома.
Степан сел за стол.
— Соседскую.
— Вот делать тебе нечего. — махнула на него Марья. — Пусть сами разбираются.
— Мам, — Степан посмотрел на нее такими грустными глазами, что Марья насторожилась, — это же ребенок, зачем ты так?
— Ребенок? Этот ребенок, миленький мой, родился от твоего папки.
— А она тут причем?
— Кто?
— Нюрка.
— При том. — язвительным тоном ответила Марья, уходя в комнату.
— Я завтра к Олесе пойду! — бросил ей Степан.
— Зачем? — вернулась Марья. — Для чего? Ушла и ушла, что тебе с этого. Девок много, другую найдешь.
— Не знаю, тянет меня к ней.
— Тянет. Девок, говорю, много. Выбирай любую. И вообще, не нервируй меня. Я от нее еле избавилась, а ты… — Марья закрыла губы ладонью.
Проболталась, дура! Думать надо прежде, чем рот открывать.
— Избавилась? — насупился Степан. — А теперь садись и рассказывай, что ты натворила.
***
Рано утром, проснувшись с петухами, Степан умылся, поел, покурил и всё думал, что сказать жене, чтобы она согласилась вернуться. Скорее всего, обижена на свекровь, да и на мужа тоже. Попал из-за Клавки за решетку, а жена в это время в больнице была…
— Дела-а-а, — протянул он, слушая, как мужики заводят свои трактора, собираясь на работу.
Степа решил перехватить Олесю у детского сада, чтобы поговорить с ней. Но там он ее так и не дождался. Тогда он отправился в дом ее родителей.
— Нету ее, — развела руками Аксинья. — Уехала.
— Куда? — удивился Степан.
— А мне почем знать? Приехал какой-то… на машине. Она вещички свои собрала и укатила.
— На машине??
— Ну да. Даже не знаю, кто это был. Симпатичный такой, городской. Она тут же Сашку в охапку и к нему.
Степан ощутил жар во всем теле. Ничего себе!! Вот это Олеська! Еще развестись не успела, так сразу к другому побежала.
— Ну ладно, — Степан сплюнул себе под ноги. — Бывайте.
Значит права мать! Правы люди! Олеська - гулящая бабенка, и дети не от него.
— Опрокинула, так опрокинула, — Степан шел к дому, опустив голову. — За Клавку отомстила. Ну хорошо, живи как знаешь…
***
Два года спустя.
Олеся выходила из училища, держа диплом в руках. Ее встречала Людмила с широкой улыбкой и цветами. Девушки обнялись, Люда подарила ей букет и поздравила с окончанием учебы.
— Я так тебе благодарна, — Олеся еще раз поцеловала подругу, — что ты тогда оставила свой номер телефона и забрала меня из этого ада. Теперь я – дипломированный специалист.
— Надо было на бухгалтера идти, а ты в поварское подалась. Зря. Поваров сейчас, как собак нерезаных.
— Не обижайся, но мне больше готовить нравится, — усмехнулась Олеся.
— Ну что, поехали праздновать?
— Только недолго, я собиралась детей из садика пораньше забрать и съездить в деревню. Обрадовать родителей.
— Успеешь еще. Пошли.
Олеся и Люда познакомились в больнице, когда Олесю привезла туда скорая. Заметив тихую девушку, Люда не смогла оставить ее без внимания. Олесю никто не навещал, не привозил ей гостинцев, даже записку от родственников не передавали. Разговорившись с ней, Людмила прониклась ее бедой и предложила свою помощь: пожить с ней в пустой квартире, устроиться на работу, поступить в училище. Олеся отказывалась, потому что не представляла, как можно всё успеть. А Саша? Как быть с ним? Родится второй ребенок, кто за ним будет присматривать? Но все разрешилось куда лучше. В тот день, когда Олеся вернулась в деревню, мать сразу накинулась на нее, мол, за внуком смотри, еще и дочь бросила семью и пришла жить в родительский дом. Отец тоже был не рад. Он весь вечер цеплялся к Олесе, грозя ей кулаком. Его бесило, что дочь опозорила семью, нагуляв детей на стороне. Олеся долго слушала, а потом высказалась на повышенных тонах. Вот тут-то правда и открылась, ошарашив Олесю до глубины души:
— Вся в мать! — кричал Матвей, сотрясая воздух. — Что та гуляла, что эта сносу не знает!
Тогда Олеся не понимала, почему отец кричит на нее, а не на маму, сидящую рядом.
— Нагуляла, подкинула, а мы корми, да бегай по углам, приглядывай, чтоб ноги не задирала!!
Неродная дочка - Олеся. Подкидыш. Оказалось, что отец был женат на другой женщине, которая была охочая до разных мужиков. Когда Матвей ушел от нее и женился на Аксинье, женщина была беременной. Матвей не верил, что ребенок от него, но все же не избавился от девочки, когда женщина принесла новорожденную и сказала:
— Твоя. Забирай, мне она не нужна.
Чтобы еще больше не волновать народ, Матвей с Аксиньей приняли ребенка, записали на свое имя. В ту пору пришлось Аксинье разыграть народ, мол, живота не было видно, поэтому никто не заметил ее беременности.
Услышав всё это, Олеся приняла решение. Позвонив Людмиле, дала согласие переехать к ней. Люда тут же примчалась на такси и увезла Олесю с ребенком в город.
— Олесь, — Люда, сидя в автобусе, смотрела на нее пристально, — зачем тебе это? Я же помню, как ты тогда плакала от обиды.
— Уже все прошло, — вздохнула Олеся. — Надо уметь прощать. Всё-таки, они меня вырастили, не отдали в детский дом, не…
— А как они над тобой издевались, а? Забыла?
— Зато я не ходила голодной, — Олеся бросила на подругу быстрый взгляд. — Не упрашивай, надо съездить и поблагодарить их.
***
Олеся, оставив детей на подругу, отправилась в Черемушки. Сердце колотилось как заведенное от волнения. Сжимая лямки сумки, лежащей на ее коленях, Олеся представляла, как она встретится с родителями, что скажет им… Почему-то даже страшно стало от того, что за последние два года она не написала ни строчки, не позвонила, не сказала, куда уезжает. Да ее никто и не спрашивал.
Покинув салон автобуса, Олеся топала по пыльной, проселочной дороге и волновалась. Вот-вот, еще чуть-чуть и она окажется в глубине деревни. Как она встретит ее? Примет ли? Пройдя первую улицу, Олеся свернула на перекрестке. Ах какие запахи в родной деревне! Не сравнить с городским воздухом. Здесь и дышится легче и чувствуешь себя окрыленным. Олеся прошла мимо трех домов, вот колодец, забор соседский…
— Я дома, — прошептала женщина, сняв лямку сумки с плеча.
Тишина. Во дворе никого нет. Судя по времени, мать уже должна вернуться с работы. До обеда еще далеко, утренняя дойка давно закончилась. Олеся открыла калитку. Ее натужный скрип отозвался в голове Олеси и стало как-то неприятно тревожно. Ноги подкосились, в коленях возникла дрожь. Заходить или нет? Олеся ступила на протоптанную тропинку, ведущую к крыльцу. Дышать стало труднее, будто поднялось давление. Жар бросился к лицу, и Олеся прикрыла глаза, положив руку на столбик забора.
— Явилась, — хрипловатый женский голос раздался за ухом. — Не запылилась.
Открыв глаза, Олеся резко повернулась. За ее спиной стояла Аксинья, ее голова была покрыта черным платком.
— Принесла горе в мой дом, а теперь добить пришла? — глаза Аксиньи были переполнены ненавистью. — Уходи.
— Мама…
— Уходи отсюда, змея. Всю жизнь ты нам попортила.
— Мамочка, что ты такое говоришь? Где папа?
— Вся в мать! — кричал Матвей, сотрясая воздух. — Что та гуляла, что эта сносу не знает!
Тогда Олеся не понимала, почему отец кричит на нее, а не на маму, сидящую рядом.
— Нагуляла, подкинула, а мы корми, да бегай по углам, приглядывай, чтоб ноги не задирала!!
Неродная дочка - Олеся. Подкидыш. Оказалось, что отец был женат на другой женщине, которая была охочая до разных мужиков. Когда Матвей ушел от нее и женился на Аксинье, женщина была беременной. Матвей не верил, что ребенок от него, но все же не избавился от девочки, когда женщина принесла новорожденную и сказала:
— Твоя. Забирай, мне она не нужна.
Чтобы еще больше не волновать народ, Матвей с Аксиньей приняли ребенка, записали на свое имя. В ту пору пришлось Аксинье разыграть народ, мол, живота не было видно, поэтому никто не заметил ее беременности.
Услышав всё это, Олеся приняла решение. Позвонив Людмиле, дала согласие переехать к ней. Люда тут же примчалась на такси и увезла Олесю с ребенком в город.
— Олесь, — Люда, сидя в автобусе, смотрела на нее пристально, — зачем тебе это? Я же помню, как ты тогда плакала от обиды.
— Уже все прошло, — вздохнула Олеся. — Надо уметь прощать. Всё-таки, они меня вырастили, не отдали в детский дом, не…
— А как они над тобой издевались, а? Забыла?
— Зато я не ходила голодной, — Олеся бросила на подругу быстрый взгляд. — Не упрашивай, надо съездить и поблагодарить их.
***
Олеся, оставив детей на подругу, отправилась в Черемушки. Сердце колотилось как заведенное от волнения. Сжимая лямки сумки, лежащей на ее коленях, Олеся представляла, как она встретится с родителями, что скажет им… Почему-то даже страшно стало от того, что за последние два года она не написала ни строчки, не позвонила, не сказала, куда уезжает. Да ее никто и не спрашивал.
Покинув салон автобуса, Олеся топала по пыльной, проселочной дороге и волновалась. Вот-вот, еще чуть-чуть и она окажется в глубине деревни. Как она встретит ее? Примет ли? Пройдя первую улицу, Олеся свернула на перекрестке. Ах какие запахи в родной деревне! Не сравнить с городским воздухом. Здесь и дышится легче и чувствуешь себя окрыленным. Олеся прошла мимо трех домов, вот колодец, забор соседский…
— Я дома, — прошептала женщина, сняв лямку сумки с плеча.
Тишина. Во дворе никого нет. Судя по времени, мать уже должна вернуться с работы. До обеда еще далеко, утренняя дойка давно закончилась. Олеся открыла калитку. Ее натужный скрип отозвался в голове Олеси и стало как-то неприятно тревожно. Ноги подкосились, в коленях возникла дрожь. Заходить или нет? Олеся ступила на протоптанную тропинку, ведущую к крыльцу. Дышать стало труднее, будто поднялось давление. Жар бросился к лицу, и Олеся прикрыла глаза, положив руку на столбик забора.
— Явилась, — хрипловатый женский голос раздался за ухом. — Не запылилась.
Открыв глаза, Олеся резко повернулась. За ее спиной стояла Аксинья, ее голова была покрыта черным платком.
— Принесла горе в мой дом, а теперь добить пришла? — глаза Аксиньи были переполнены ненавистью. — Уходи.
— Мама…
— Уходи отсюда, змея. Всю жизнь ты нам попортила.
— Мамочка, что ты такое говоришь? Где папа?
Любовь не виновата - 34 Домой Любовь вернулась в состоянии, которое можно было описать как «тихий шторм». Внешне она была спокойна, даже слишком – заторможена и немного отрешена. Но внутри бушевали противоречивые мысли и чувства. До утра, всего лишь до утра, она должна была принять решение, которое могло кардинально изменить ее жизнь, а возможно, и жизнь ее детей. Отказать Максиму с его перспективным заказом, или отмахнуться от Риткиной сумасбродной, но такой заманчивой идеи со свадебным салоном? Оба варианта имели свои «за» и «против», и каждый из них требовал жертв. Максим – это стабильность, это шаг вперед в ее привычном деле, это деньги, которые так нужны, и, возможно, отношения. Ритка – это риск, авантюра, но и шанс на что-то совершенно новое, на мечту, которую она, Люба, давно похоронила под грузом повседневных забот. Голова шла кругом.
В этих тяжелых размышлениях, перебирая в уме варианты, Любовь даже не сразу заметила в полутемной прихожей лишнюю пару обуви. Старенькие, видавшие виды женские туфли – темно-коричневые, с потертыми носами и стоптанными каблучками – скромно притулились у порога, рядом с аккуратно выставленными кроссовками Сергея и яркими босоножками Аленки.
И лишь когда Любовь прошла на кухню, намереваясь поставить чайник и хоть немного прийти в себя, она увидела неожиданную гостью. За небольшим кухонным столом, покрытым цветастой клеенкой, сидела пожилая женщина. Сухонькая, невысокого роста, в простом ситцевом платье в мелкий цветочек, поверх которого был накинут темный, явно не новый, но чистый вязаный кардиган. Голову ее покрывал скромный платок, завязанный под подбородком, из-под которого выбивались седые, но еще густые волосы. Морщинистые руки с узловатыми пальцами спокойно лежали на столе. Вся ее фигура, ее одежда, ее немного усталое лицо с сеткой морщин вокруг глаз – всё говорило о том, что это типичная деревенская бабушка, приехавшая из глубинки.
Она сидела рядом с Аленкой и Сергеем. Перед ними стояли чашки с недопитым чаем и тарелка с печеньем. Дети что-то оживленно рассказывали, размахивая руками, а женщина внимательно слушала, иногда кивая и вставляя короткие фразы. Они были так увлечены своим разговором, что не сразу заметили вошедшую Любу.
— Любочка, родненькая! — вдруг воскликнула женщина, обернувшись на звук шагов и, наконец, увидев хозяйку квартиры. Голос у нее был немного дребезжащий, но мягкий. Она торопливо поднялась, отставляя чашку, и сделала несколько шагов навстречу. — Повзрослела-то как, да похорошела! Глаз не оторвать!
Любовь застыла на пороге кухни. Узнала. Конечно, узнала, хоть и не видела ее много-много лет. Мать.
— Понятно, что повзрослела, — холодно ответила Люба, не двигаясь с места и совершенно не разделяя энтузиазма своей незваной гостьи. Голос ее прозвучал ровно, почти безэмоционально, но в этой ровности скрывалась застарелая обида. — Столько лет не видеть дочь. Повзрослеешь тут, хочешь не хочешь.
Аленка и Сергей, услышав мамин тон, переглянулись и заулыбались немного виновато. Они боялись, что Любовь сейчас просто прогонит их неожиданно объявившуюся бабушку. Они ведь никогда ее толком и не знали, видели только на редких, выцветших фотографиях. Но всегда, особенно Аленка, мечтали познакомиться, наладить какие-то отношения. А тут она сама приехала, вот так, без предупреждения, свалилась как снег на голову. И дети, конечно, обрадовались, приняли ее с распростертыми объятиями, сразу усадили пить чай.
— Все еще сердишься, доченька? — виновато, но без особого раскаяния в голосе, спросила мать, испытующе глядя на Любу. Она снова опустилась на стул, словно ноги вдруг отказались ее держать. — Дела-то давно минувших дней, травой поросло, а ты все дуешься, как мышь на крупу?
В этих тяжелых размышлениях, перебирая в уме варианты, Любовь даже не сразу заметила в полутемной прихожей лишнюю пару обуви. Старенькие, видавшие виды женские туфли – темно-коричневые, с потертыми носами и стоптанными каблучками – скромно притулились у порога, рядом с аккуратно выставленными кроссовками Сергея и яркими босоножками Аленки.
И лишь когда Любовь прошла на кухню, намереваясь поставить чайник и хоть немного прийти в себя, она увидела неожиданную гостью. За небольшим кухонным столом, покрытым цветастой клеенкой, сидела пожилая женщина. Сухонькая, невысокого роста, в простом ситцевом платье в мелкий цветочек, поверх которого был накинут темный, явно не новый, но чистый вязаный кардиган. Голову ее покрывал скромный платок, завязанный под подбородком, из-под которого выбивались седые, но еще густые волосы. Морщинистые руки с узловатыми пальцами спокойно лежали на столе. Вся ее фигура, ее одежда, ее немного усталое лицо с сеткой морщин вокруг глаз – всё говорило о том, что это типичная деревенская бабушка, приехавшая из глубинки.
Она сидела рядом с Аленкой и Сергеем. Перед ними стояли чашки с недопитым чаем и тарелка с печеньем. Дети что-то оживленно рассказывали, размахивая руками, а женщина внимательно слушала, иногда кивая и вставляя короткие фразы. Они были так увлечены своим разговором, что не сразу заметили вошедшую Любу.
— Любочка, родненькая! — вдруг воскликнула женщина, обернувшись на звук шагов и, наконец, увидев хозяйку квартиры. Голос у нее был немного дребезжащий, но мягкий. Она торопливо поднялась, отставляя чашку, и сделала несколько шагов навстречу. — Повзрослела-то как, да похорошела! Глаз не оторвать!
Любовь застыла на пороге кухни. Узнала. Конечно, узнала, хоть и не видела ее много-много лет. Мать.
— Понятно, что повзрослела, — холодно ответила Люба, не двигаясь с места и совершенно не разделяя энтузиазма своей незваной гостьи. Голос ее прозвучал ровно, почти безэмоционально, но в этой ровности скрывалась застарелая обида. — Столько лет не видеть дочь. Повзрослеешь тут, хочешь не хочешь.
Аленка и Сергей, услышав мамин тон, переглянулись и заулыбались немного виновато. Они боялись, что Любовь сейчас просто прогонит их неожиданно объявившуюся бабушку. Они ведь никогда ее толком и не знали, видели только на редких, выцветших фотографиях. Но всегда, особенно Аленка, мечтали познакомиться, наладить какие-то отношения. А тут она сама приехала, вот так, без предупреждения, свалилась как снег на голову. И дети, конечно, обрадовались, приняли ее с распростертыми объятиями, сразу усадили пить чай.
— Все еще сердишься, доченька? — виновато, но без особого раскаяния в голосе, спросила мать, испытующе глядя на Любу. Она снова опустилась на стул, словно ноги вдруг отказались ее держать. — Дела-то давно минувших дней, травой поросло, а ты все дуешься, как мышь на крупу?
— Мама, а как тут не дуться? — не выдержала Любовь. Ледяное спокойствие начало трескаться, и из-под него прорвалась горечь, копившаяся годами. Она подошла к столу, но садиться не стала, оставшись стоять напротив матери. — Я жила у чужих людей, можно сказать, как сирота при живых родителях, потому что вы с отцом от меня отвернулись. На внуков вам тоже было, мягко говоря, наплевать. Ты мне что предлагаешь сейчас? Сделать вид, что ничего не было? Забыть обо всем и начать мило общаться, как будто мы вчера расстались? Хорошо, давай попробуем. Как дела у тебя? Как здоровье?
Люба говорила это с нескрываемым, едким сарказмом. Каждое слово, каждая интонация были пропитаны болью и обвинением. Она не кричала, но ее тихий голос резал слух сильнее любого крика, демонстрируя матери, что обида не просто осталась – она жила в ней, пустила глубокие корни.
— Во-первых, ты и сама не больно-то спешила с нами мириться, язык не отсох бы позвонить, — неожиданно пошла в наступление мать, в ее голосе появились жесткие нотки. Она выпрямилась на стуле, и взгляд ее стал колючим. — Во-вторых, мы тебе зла никогда не желали. О тебе же заботились, по-своему, как умели. Если бы нас, стариков, тогда послушала, когда мы тебе говорили, замуж за своего этого… не выходила, здесь бы сейчас не сидела одна, как перст, с двумя детьми на шее.
Эти слова, особенно последняя фраза, задели Любовь за самое живое, попали в незаживающую рану. Обвинения, да еще такие несправедливые, от собственной матери! Это было слишком. Лицо ее вспыхнуло, глаза гневно сверкнули. Она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать, не выплеснуть всю ту ярость и отчаяние, что клокотали внутри.
— Мам, ты, наверное, иди, — сказала она глухим, сдавленным голосом, с силой сжимая кулаки. — Увидела внуков? Убедилась, что все в порядке? Вот и хорошо. Теперь иди… куда шла. Дверь знаешь где.
Сергей, который до этого момента сидел молча, широко раскрыв глаза и наблюдая за этой сценой, как за театральным представлением, вжался в стул. Аленка же, наоборот, не выдержала. Услышав последние Любины слова, она резко вскочила со своего места, едва не опрокинув чашку.
— Так, мама, всё, хватит! — звонко крикнула она, вставая между Любой и бабушкой. Ее щеки пылали, а в глазах стояли слезы обиды за обеих. — Бабушка, и ты тоже, пожалуйста, не заводись! Мама, ты сядь, пожалуйста! Давайте, ну пожалуйста, давайте, наконец, поговорим спокойно! Ну хоть раз!
Она смотрела то на мать, то на бабушку умоляющим взглядом, и в ее почти детском голосе звучала такая искренняя боль и надежда, что Любовь на мгновение опешила, и на лице ее промелькнуло что-то похожее на замешательство. Кухня погрузилась в напряженную тишину, нарушаемую лишь тиканьем старых настенных часов.
Люба дрожащей рукой налила себе полный стакан холодной воды из-под крана. Вода показалась ледяной, обожгла горло, но немного привела в чувство. Она выпила его почти залпом, с шумом поставила пустой стакан на стол и только тогда тяжело опустилась на табурет напротив матери. Спину держала прямо, словно кол проглотила, готовясь к новой волне неприятного разговора. Мать по-прежнему сидела с опущенной головой, пальцы ее нервно теребили уголок цветастого платка. Взгляд был устремлен в одну точку на выцветшем линолеуме, словно она пыталась разглядеть там ответы на все свои невысказанные вопросы.
Аленка, увидев, что гроза на мгновение миновала и воцарилась хрупкая тишина, глубоко вздохнула и вновь взяла слово. Голос ее звучал на удивление ровно и рассудительно.
Люба говорила это с нескрываемым, едким сарказмом. Каждое слово, каждая интонация были пропитаны болью и обвинением. Она не кричала, но ее тихий голос резал слух сильнее любого крика, демонстрируя матери, что обида не просто осталась – она жила в ней, пустила глубокие корни.
— Во-первых, ты и сама не больно-то спешила с нами мириться, язык не отсох бы позвонить, — неожиданно пошла в наступление мать, в ее голосе появились жесткие нотки. Она выпрямилась на стуле, и взгляд ее стал колючим. — Во-вторых, мы тебе зла никогда не желали. О тебе же заботились, по-своему, как умели. Если бы нас, стариков, тогда послушала, когда мы тебе говорили, замуж за своего этого… не выходила, здесь бы сейчас не сидела одна, как перст, с двумя детьми на шее.
Эти слова, особенно последняя фраза, задели Любовь за самое живое, попали в незаживающую рану. Обвинения, да еще такие несправедливые, от собственной матери! Это было слишком. Лицо ее вспыхнуло, глаза гневно сверкнули. Она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать, не выплеснуть всю ту ярость и отчаяние, что клокотали внутри.
— Мам, ты, наверное, иди, — сказала она глухим, сдавленным голосом, с силой сжимая кулаки. — Увидела внуков? Убедилась, что все в порядке? Вот и хорошо. Теперь иди… куда шла. Дверь знаешь где.
Сергей, который до этого момента сидел молча, широко раскрыв глаза и наблюдая за этой сценой, как за театральным представлением, вжался в стул. Аленка же, наоборот, не выдержала. Услышав последние Любины слова, она резко вскочила со своего места, едва не опрокинув чашку.
— Так, мама, всё, хватит! — звонко крикнула она, вставая между Любой и бабушкой. Ее щеки пылали, а в глазах стояли слезы обиды за обеих. — Бабушка, и ты тоже, пожалуйста, не заводись! Мама, ты сядь, пожалуйста! Давайте, ну пожалуйста, давайте, наконец, поговорим спокойно! Ну хоть раз!
Она смотрела то на мать, то на бабушку умоляющим взглядом, и в ее почти детском голосе звучала такая искренняя боль и надежда, что Любовь на мгновение опешила, и на лице ее промелькнуло что-то похожее на замешательство. Кухня погрузилась в напряженную тишину, нарушаемую лишь тиканьем старых настенных часов.
Люба дрожащей рукой налила себе полный стакан холодной воды из-под крана. Вода показалась ледяной, обожгла горло, но немного привела в чувство. Она выпила его почти залпом, с шумом поставила пустой стакан на стол и только тогда тяжело опустилась на табурет напротив матери. Спину держала прямо, словно кол проглотила, готовясь к новой волне неприятного разговора. Мать по-прежнему сидела с опущенной головой, пальцы ее нервно теребили уголок цветастого платка. Взгляд был устремлен в одну точку на выцветшем линолеуме, словно она пыталась разглядеть там ответы на все свои невысказанные вопросы.
Аленка, увидев, что гроза на мгновение миновала и воцарилась хрупкая тишина, глубоко вздохнула и вновь взяла слово. Голос ее звучал на удивление ровно и рассудительно.
— Бабушка, ты пойми правильно, — начала она, осторожно подбирая слова и глядя то на бабушку, то на напряженную фигуру матери. — То, что мы с Сережей открыли тебе дверь, впустили, чаем напоили, выслушали… это еще не значит, что мы вот так сразу тебя простили и готовы все забыть, будто ничего и не было. У нас к тебе и к дедушке… ну, очень много вопросов. Мы ведь жили в одном селе, через пару улиц. А вы ни разу, ни единого разочка не попытались как-то наладить с нами связь, поговорить, узнать, как мы. Почему? Мы с Сережкой вообще до самой школы искренне думали, что у нас только одна бабушка и один дедушка – папины родители. Про вас мы только от чужих людей иногда слышали. Ну, это ладно! Как-то выросли, прожили и без этого.
Мать Любы слушала внучку, не смея поднять глаз, плечи ее еще больше ссутулились. Казалось, каждое Аленкино слово ложилось на нее неподъемным грузом. Любовь же, наоборот, смотрела на мать пристально, почти осуждающе, все еще напрасно ожидая хоть капли раскаяния, хоть одного слова извинения. Но мать молчала, словно воды в рот набрала.
— Мама… Теперь ты… — Аленка повернулась к Любе, и в ее голосе прозвучали нотки мольбы. — Ты же взрослый человек, умный. Ты сама сделала свой выбор когда-то, это твоя жизнь. Но всю жизнь вот так носить в себе эту обиду… Зачем? Она же тебя изнутри съедает. Может быть, именно сейчас, когда бабушка здесь, настало то самое время, когда нужно попытаться простить? Я не говорю, что нужно забыть все плохое. Такое, наверное, и невозможно забыть. Но простить-то можно? Ради себя самой, ради нас…
Люба долго молчала, глядя куда-то мимо Аленки, на кухонное окно, за которым уже сгущались сумерки. Потом она медленно перевела взгляд на мать, и губы ее тронула слабая, печальная усмешка.
— Да я уже давно все простила, Аленушка, — почти шепотом произнесла она, и в голосе ее не было ни злости, ни сарказма, только бесконечная усталость. — Есть Бог на свете, он всем нам судья. Ему и решать, кто в чем прав, кто виноват. А вас с отцом я, мама, простила. Давно. Только вот общаться как раньше, как будто ничего не случилось… я пока не готова. Честно, не готова. Слишком много всего было. Пока не готова…
На кухне снова повисла тяжелая, гнетущая тишина. Слышно было только, как натужно гудит старый холодильник в углу. Сергей ерзал на стуле, Аленка кусала губу. Они то и дело переглядывались, и по их лицам было видно, что они что-то недоговаривают, что главный разговор еще впереди. Любовь это тоже заметила, почувствовала их напряжение.
— Да говорите уже, чего мнетесь, — махнула она рукой устало, обращаясь к детям. — Что еще случилось?
— Бабушка сказала… — нерешительно начал Сергей, понизив голос и покосившись на притихшую старушку. — Ну… она рассказала, что дедушка… он сильно заболел. Очень. И врачи нужны хорошие, из города. А лечение… лечение дорогое, говорит.
— Деньги, значит, нужны? — Любовь медленно переводила взгляд с матери на испуганные лица детей и обратно. В голове все мгновенно встало на свои места. Вот она, истинная причина этого неожиданного визита. И по тому, как дети потупили взоры, она поняла, что этот вопрос они уже успели обсудить до ее прихода.
— Доченька, Любушка, если ты не можешь, если нет возможности, я пойму, мы всё поймем, — торопливо, почти задыхаясь, затараторила мать, так и не поднимая глаз, словно боялась встретиться с дочерью взглядом. — Мы же люди простые, деревенские, под Богом ходим, на многое не претендуем…
— Подожди, мам, не суетись! — резко, но без прежней злости, остановила ее Люба. В голове немного прояснилось, нужно было действовать. — Сумму назови! Конкретно, сколько нужно?
Мать, помедлив, назвала сумму. Любовь невольно ахнула про себя. Сумма была для нее астрономической, практически неподъемной. Она только-только начала выкарабкиваться из долгов, только появилась надежда на какой-то просвет, и тут такое…
— Мы тут с Сережкой прикинули, мам, — поспешила вставить Аленка, заметив, как побледнело лицо матери. — У нас есть кое-какие накопления. Небольшую часть мы бы смогли покрыть…
Мать Любы слушала внучку, не смея поднять глаз, плечи ее еще больше ссутулились. Казалось, каждое Аленкино слово ложилось на нее неподъемным грузом. Любовь же, наоборот, смотрела на мать пристально, почти осуждающе, все еще напрасно ожидая хоть капли раскаяния, хоть одного слова извинения. Но мать молчала, словно воды в рот набрала.
— Мама… Теперь ты… — Аленка повернулась к Любе, и в ее голосе прозвучали нотки мольбы. — Ты же взрослый человек, умный. Ты сама сделала свой выбор когда-то, это твоя жизнь. Но всю жизнь вот так носить в себе эту обиду… Зачем? Она же тебя изнутри съедает. Может быть, именно сейчас, когда бабушка здесь, настало то самое время, когда нужно попытаться простить? Я не говорю, что нужно забыть все плохое. Такое, наверное, и невозможно забыть. Но простить-то можно? Ради себя самой, ради нас…
Люба долго молчала, глядя куда-то мимо Аленки, на кухонное окно, за которым уже сгущались сумерки. Потом она медленно перевела взгляд на мать, и губы ее тронула слабая, печальная усмешка.
— Да я уже давно все простила, Аленушка, — почти шепотом произнесла она, и в голосе ее не было ни злости, ни сарказма, только бесконечная усталость. — Есть Бог на свете, он всем нам судья. Ему и решать, кто в чем прав, кто виноват. А вас с отцом я, мама, простила. Давно. Только вот общаться как раньше, как будто ничего не случилось… я пока не готова. Честно, не готова. Слишком много всего было. Пока не готова…
На кухне снова повисла тяжелая, гнетущая тишина. Слышно было только, как натужно гудит старый холодильник в углу. Сергей ерзал на стуле, Аленка кусала губу. Они то и дело переглядывались, и по их лицам было видно, что они что-то недоговаривают, что главный разговор еще впереди. Любовь это тоже заметила, почувствовала их напряжение.
— Да говорите уже, чего мнетесь, — махнула она рукой устало, обращаясь к детям. — Что еще случилось?
— Бабушка сказала… — нерешительно начал Сергей, понизив голос и покосившись на притихшую старушку. — Ну… она рассказала, что дедушка… он сильно заболел. Очень. И врачи нужны хорошие, из города. А лечение… лечение дорогое, говорит.
— Деньги, значит, нужны? — Любовь медленно переводила взгляд с матери на испуганные лица детей и обратно. В голове все мгновенно встало на свои места. Вот она, истинная причина этого неожиданного визита. И по тому, как дети потупили взоры, она поняла, что этот вопрос они уже успели обсудить до ее прихода.
— Доченька, Любушка, если ты не можешь, если нет возможности, я пойму, мы всё поймем, — торопливо, почти задыхаясь, затараторила мать, так и не поднимая глаз, словно боялась встретиться с дочерью взглядом. — Мы же люди простые, деревенские, под Богом ходим, на многое не претендуем…
— Подожди, мам, не суетись! — резко, но без прежней злости, остановила ее Люба. В голове немного прояснилось, нужно было действовать. — Сумму назови! Конкретно, сколько нужно?
Мать, помедлив, назвала сумму. Любовь невольно ахнула про себя. Сумма была для нее астрономической, практически неподъемной. Она только-только начала выкарабкиваться из долгов, только появилась надежда на какой-то просвет, и тут такое…
— Мы тут с Сережкой прикинули, мам, — поспешила вставить Аленка, заметив, как побледнело лицо матери. — У нас есть кое-какие накопления. Небольшую часть мы бы смогли покрыть…
— Чем это вы ее покроете, интересно? — жестко перебила дочку Люба, чувствуя, как внутри снова закипает раздражение.
— Ну, у нас же есть свои сбережения, — не сдавалась Аленка, но Любовь ее снова оборвала, уже не сдерживая эмоций:
— Твои «сбережения», доченька, – это деньги на подготовку к экзаменам и на выпускной, который у тебя в следующем году, ты не забыла? А у тебя, Сергей, — она перевела строгий взгляд на сына, — впереди еще суды, если ты не запамятовал! Или ты наивно думаешь, что тебе и дальше все будет так легко сходить с рук, как до этого?
— Мам, — только и смог промычать Сергей, бросив умоляющий взгляд на Любу и покраснев до корней волос. Он явно не хотел обсуждать свои проблемы при бабушке.
— Что «мам»? — продолжала заводиться Люба, чувствуя, как ее захлестывает волна обиды и бессилия. — Пришла она тут, напела вам жалостливых песен, а вы и уши развесили, наивные, да к копилкам своим потянулись! Последнее готовы отдать!!
— Так, по-твоему, я вру? Обманываю вас? — впервые за весь этот долгий, мучительный разговор мать Любы подняла голову. Глаза ее, сухие и покрасневшие, смотрели на дочь с вызовом и затаенной болью.
— Я этого не говорила, — уже тише, почти виновато, принялась оправдываться Люба, понимая, что перегнула палку. Но мать уже медленно, с трудом поднималась со стула, давая понять, что разговор окончен и она собирается уходить. Ее лицо окаменело, на губах застыла горькая улыбка.
Дети сидели молча, поникшие, не зная, что сказать. Любовь, видя, что мать действительно направляется к выходу из кухни, вскочила и догнала ее уже у самого порога квартиры.
— Да постой же, мама! Подожди! — голос ее дрогнул, на глаза навернулись слезы, которые она так долго сдерживала. — Я… я найду вам деньги! Слышишь? Найду! Только не трогай моих детей, не смей брать у них ни копейки! Их жалкие гроши отцу все равно не помогут. А я найду! Я что-нибудь придумаю, обязательно!
Мать остановилась, не оборачиваясь. Постояла так несколько секунд, молча, вглядываясь в полумрак прихожей. Потом медленно кивнула, так и не посмотрев на Любу. Коротко, почти шепотом, попрощалась с застывшими на кухне Аленкой и Сергеем и тихо вышла из квартиры, прикрыв за собой дверь.
Любовь осталась стоять посреди прихожей, слушая удаляющиеся шаги матери на лестничной площадке. В голове гудело. Где взять такие деньги? И что теперь делать? Вопросы роились в голове, не давая ни минуты покоя.
— Ну, у нас же есть свои сбережения, — не сдавалась Аленка, но Любовь ее снова оборвала, уже не сдерживая эмоций:
— Твои «сбережения», доченька, – это деньги на подготовку к экзаменам и на выпускной, который у тебя в следующем году, ты не забыла? А у тебя, Сергей, — она перевела строгий взгляд на сына, — впереди еще суды, если ты не запамятовал! Или ты наивно думаешь, что тебе и дальше все будет так легко сходить с рук, как до этого?
— Мам, — только и смог промычать Сергей, бросив умоляющий взгляд на Любу и покраснев до корней волос. Он явно не хотел обсуждать свои проблемы при бабушке.
— Что «мам»? — продолжала заводиться Люба, чувствуя, как ее захлестывает волна обиды и бессилия. — Пришла она тут, напела вам жалостливых песен, а вы и уши развесили, наивные, да к копилкам своим потянулись! Последнее готовы отдать!!
— Так, по-твоему, я вру? Обманываю вас? — впервые за весь этот долгий, мучительный разговор мать Любы подняла голову. Глаза ее, сухие и покрасневшие, смотрели на дочь с вызовом и затаенной болью.
— Я этого не говорила, — уже тише, почти виновато, принялась оправдываться Люба, понимая, что перегнула палку. Но мать уже медленно, с трудом поднималась со стула, давая понять, что разговор окончен и она собирается уходить. Ее лицо окаменело, на губах застыла горькая улыбка.
Дети сидели молча, поникшие, не зная, что сказать. Любовь, видя, что мать действительно направляется к выходу из кухни, вскочила и догнала ее уже у самого порога квартиры.
— Да постой же, мама! Подожди! — голос ее дрогнул, на глаза навернулись слезы, которые она так долго сдерживала. — Я… я найду вам деньги! Слышишь? Найду! Только не трогай моих детей, не смей брать у них ни копейки! Их жалкие гроши отцу все равно не помогут. А я найду! Я что-нибудь придумаю, обязательно!
Мать остановилась, не оборачиваясь. Постояла так несколько секунд, молча, вглядываясь в полумрак прихожей. Потом медленно кивнула, так и не посмотрев на Любу. Коротко, почти шепотом, попрощалась с застывшими на кухне Аленкой и Сергеем и тихо вышла из квартиры, прикрыв за собой дверь.
Любовь осталась стоять посреди прихожей, слушая удаляющиеся шаги матери на лестничной площадке. В голове гудело. Где взять такие деньги? И что теперь делать? Вопросы роились в голове, не давая ни минуты покоя.
Любовь не виновата - 35 Любовь проснулась с ощущением тяжести в груди. Не физической – моральной. Как будто внутри всё сжалось в тугой узел и никак не хотело развязываться. Где достать деньги??? Это был главный, если не единственный вопрос на повестке дня.
Она уже сбилась со счёта, сколько раз в голове пересчитывала свои скромные доходы и такие же скромные «заначки». Ателье, по сути, приносило лишь на жизнь – минимальную по стандартам провинциального города: аренда за квартиру, коммуналка, питание, немного на детей, чуть-чуть на мелкие радости вроде новых ниток и тканей. Всё.
Теперь на нее обрушился ещё и отец, вернее – его диагноз. Болезнь, которую нельзя было игнорировать, и лечение, сумму на которое она не осилила бы даже за год напряженной работы. В голове вертелись грустные мысли.
Она понимала, что обращаться за помощью – значит обнажить свою боль, свою уязвимость. Вернуться в образ той самой девочки, без родни, без поддержки, которой в детстве говорили: «Ты справишься». И она справлялась, но теперь… теперь сил почти не оставалось.
Именно с такими мыслями наступил день, когда нужно было дать окончательный ответ Ритке. Превращать ли свое маленькое ателье в «элитный» свадебный салон, строить бизнес, о котором та мечтала и пыталась мечту свою скормить своей подруге?
Если бы не отец, она, может быть, и дальше мотылялась бы между сомнениями, как бельё на веревке во дворе её дома. Но теперь всё решилось. Ей были нужны деньги. И плевать, откуда они придут.
Они сидели в машине Ритки, музыка играла негромко, легкий джаз, как любит Рита. Автомобиль, конечно, был не её – его купил ей Пашка перед самой их ссорой.
— Я согласна! — проговорила Люба, глядя в лобовое стекло и стискивая в руках подлокотник. Музыка резко стихла – Ритка убавила звук и повернулась.
— Неожиданно! — хмыкнула она, бросив на подругу удивлённый взгляд с прищуром. — Я, значит, целую стратегию уговоров придумала, правильный план убеждения… А ты – раз! И сразу согласна.
— Только у меня есть одно условие, — ответила Люба тихо. — Мне нужны деньги. Сейчас.
Рита приподняла бровь, столкнулась с прямым, серьезным взглядом Любы. Усмешка изогнула её губы, и, немного откинувшись назад, она произнесла:
— Ох, Любка, и наивная же ты! Я же тебе говорила уже: деньги-то я получу от Пашки только через суд. Ты думаешь, это всё – быстро? Люди месяцами ждут таких решений! Адвокаты, оценщики, официальные бумаги… Короче, это надолго.
Любовь прищурилась и посмотрела на подругу чуть исподлобья:
— Подожди. А почему же ты меня так торопишь тогда? Заставляешь отказаться от хорошего заказа. Я ничего не понимаю. Ты обещаешь, но сама не готова.
— Я просто тебя предупредить хотела, — Рита пожала плечами. — Чтобы потом не говорила, что я тебя не ставила в известность. Всё честно.
— То есть, я могу сейчас смело браться за большой заказ? А ты в это время разбираешься с судом и деньгами?
Рита закатила глаза и повернулась к рулю.
Любовь в тот момент всё поняла. Ни копейки у подруги сейчас не было. То, что та все эти дни лихо махала руками, строила планы и звала её в бизнес – была просто идея без прикрытия.
В голове у Любы тут же родился запасной план. Раз у Риты денег нет, значит, надо брать аванс у Максима. Пусть это будет немного нагло, но у Любы другого выхода просто не было. Люба повторила свой вопрос.
— Ритка, ответь: я могу браться за большой заказ?
— Ой, да делай ты, что хочешь! — вдруг вспылила Рита, снова повернувшись в сторону подруги. — Уже устала я от тебя. Одни деньги у тебя на уме! Неужели в жизни нет других ценностей?!
Люба растерялась. Сказать, что обиделась – ничего не сказать. Перед ней сидела женщина, которая целыми днями разъезжала на машине, оплаченной мужем (даже бывшим!), жила в квартире от него же, отдыхала на курортах… Вот уж кто не знал ни в чём отказа. И именно она обвиняла Любу в «падкости» на деньги?
Это был настоящий цинизм.
В висках застучало. Но Люба проглотила всё это. Уже не было сил спорить, защищаться.
— Я тебя поняла, — только и сказала она, тихо, но ровно.
— Ну и отлично! — Ритка резко повернула ключ зажигания и завела двигатель.
Она уже сбилась со счёта, сколько раз в голове пересчитывала свои скромные доходы и такие же скромные «заначки». Ателье, по сути, приносило лишь на жизнь – минимальную по стандартам провинциального города: аренда за квартиру, коммуналка, питание, немного на детей, чуть-чуть на мелкие радости вроде новых ниток и тканей. Всё.
Теперь на нее обрушился ещё и отец, вернее – его диагноз. Болезнь, которую нельзя было игнорировать, и лечение, сумму на которое она не осилила бы даже за год напряженной работы. В голове вертелись грустные мысли.
Она понимала, что обращаться за помощью – значит обнажить свою боль, свою уязвимость. Вернуться в образ той самой девочки, без родни, без поддержки, которой в детстве говорили: «Ты справишься». И она справлялась, но теперь… теперь сил почти не оставалось.
Именно с такими мыслями наступил день, когда нужно было дать окончательный ответ Ритке. Превращать ли свое маленькое ателье в «элитный» свадебный салон, строить бизнес, о котором та мечтала и пыталась мечту свою скормить своей подруге?
Если бы не отец, она, может быть, и дальше мотылялась бы между сомнениями, как бельё на веревке во дворе её дома. Но теперь всё решилось. Ей были нужны деньги. И плевать, откуда они придут.
Они сидели в машине Ритки, музыка играла негромко, легкий джаз, как любит Рита. Автомобиль, конечно, был не её – его купил ей Пашка перед самой их ссорой.
— Я согласна! — проговорила Люба, глядя в лобовое стекло и стискивая в руках подлокотник. Музыка резко стихла – Ритка убавила звук и повернулась.
— Неожиданно! — хмыкнула она, бросив на подругу удивлённый взгляд с прищуром. — Я, значит, целую стратегию уговоров придумала, правильный план убеждения… А ты – раз! И сразу согласна.
— Только у меня есть одно условие, — ответила Люба тихо. — Мне нужны деньги. Сейчас.
Рита приподняла бровь, столкнулась с прямым, серьезным взглядом Любы. Усмешка изогнула её губы, и, немного откинувшись назад, она произнесла:
— Ох, Любка, и наивная же ты! Я же тебе говорила уже: деньги-то я получу от Пашки только через суд. Ты думаешь, это всё – быстро? Люди месяцами ждут таких решений! Адвокаты, оценщики, официальные бумаги… Короче, это надолго.
Любовь прищурилась и посмотрела на подругу чуть исподлобья:
— Подожди. А почему же ты меня так торопишь тогда? Заставляешь отказаться от хорошего заказа. Я ничего не понимаю. Ты обещаешь, но сама не готова.
— Я просто тебя предупредить хотела, — Рита пожала плечами. — Чтобы потом не говорила, что я тебя не ставила в известность. Всё честно.
— То есть, я могу сейчас смело браться за большой заказ? А ты в это время разбираешься с судом и деньгами?
Рита закатила глаза и повернулась к рулю.
Любовь в тот момент всё поняла. Ни копейки у подруги сейчас не было. То, что та все эти дни лихо махала руками, строила планы и звала её в бизнес – была просто идея без прикрытия.
В голове у Любы тут же родился запасной план. Раз у Риты денег нет, значит, надо брать аванс у Максима. Пусть это будет немного нагло, но у Любы другого выхода просто не было. Люба повторила свой вопрос.
— Ритка, ответь: я могу браться за большой заказ?
— Ой, да делай ты, что хочешь! — вдруг вспылила Рита, снова повернувшись в сторону подруги. — Уже устала я от тебя. Одни деньги у тебя на уме! Неужели в жизни нет других ценностей?!
Люба растерялась. Сказать, что обиделась – ничего не сказать. Перед ней сидела женщина, которая целыми днями разъезжала на машине, оплаченной мужем (даже бывшим!), жила в квартире от него же, отдыхала на курортах… Вот уж кто не знал ни в чём отказа. И именно она обвиняла Любу в «падкости» на деньги?
Это был настоящий цинизм.
В висках застучало. Но Люба проглотила всё это. Уже не было сил спорить, защищаться.
— Я тебя поняла, — только и сказала она, тихо, но ровно.
— Ну и отлично! — Ритка резко повернула ключ зажигания и завела двигатель.
Любовь открыла дверь и, выходя, остановилась на секунду.
— Рита! — окликнула она подругу. Та повернулась.
— Я не отказываюсь от твоего предложения, слышишь? — сказала Люба строго. — Когда закончишь с этими своими судебными разборками, приходи. Сядем, составим бизнес-план, разберём по пунктам. Всё как положено.
— Хорошо, бизнесменша ты моя недоделанная, — ухмыльнулась Ритка и надавила на педаль газа.
Машина рванула с места и словно растворилась во дворе, оставив за собой запах дорогого бензина, и чувство пустоты в груди.
Люба стояла ещё пару минут, глядя в пустоту. Пора было звонить Максиму. Авантюра отменяется: ему нужны её руки, а ей – его аванс.
Встреча с Максимом предстояла вечером, и несмотря на то, что раньше эти встречи были для Любы глотком свежего воздуха после рабочих дней, сегодня она чувствовала тревогу. Она специально выбрала неброское светло-серое платье, собрала волосы в аккуратный пучок, надела любимые серёжки с бирюзой – казалось бы, ничего особенного, но именно в таком виде она чувствовала себя устойчиво, «в себе».
Однако всё равно ей было неудобно. Неловко. Перед ней стояла нелегкая задача – просить деньги. Не кредиты от банков, не милостыню, нет… Просто говорить прямо – «мне нужно, сейчас, срочно». И это было самым сложным. Она всю жизнь старалась рассчитывать только на себя, не лезть за помощью, особенно к мужчинам. А тут…
Но выбора не было.
Максим, вежливый, внимательный и вроде бы надёжный, казался единственным человеком, с которым сейчас можно было говорить «по делу». Он сам предлагал заказ. Сам говорил, что предусмотрен аванс. Она не просит лишнего – просто чуть-чуть раньше…
***
В том кафе, где они встречались вечером, Максим забронировал самый дальний столик у окна. Вечер, жёлтый свет светильников, неспешная музыка, легкое меню с простыми блюдами. Люба пришла первой. Села у окна, заказала чай. Максим появился несколькими минутами позже, как всегда улыбчивый, в синем пиджаке и с лёгким запахом дорогого одеколона.
— Заставил ждать? — тепло поинтересовался он, присаживаясь и откидывая пиджак на спинку кресла.
— Нет, я только что пришла, — ответила она, выдавив натянутую улыбку.
Разговор начался, как обычно: о детях, погоде, последних новостях. Они пошутили, посмеялись, даже немножко поспорили о вкусе кофе в этом кафе. Вроде бы – всё как всегда. Внутри у Любы всё сжималось: момент приближался.
Наконец, она отставила чашку, вытерла пальцы салфеткой и, глядя в середину стола, произнесла:
— Максим… мне нужно с тобой серьёзно поговорить.
Максим немного опешил. Усмешка исчезла, он наклонился вперёд, будто становясь ближе.
— Пугающе… Мы с тобой едва знакомы… — отшутился он, но сразу добавил с серьезностью: — Да, Люба, конечно. У тебя что-то случилось?
— Нет… вернее, не совсем у меня… — сбивчиво начала она. Руки затряслись, и она спрятала их под стол. — Просто… я о делах хотела поговорить.
— О, о делах? — с лёгкой улыбкой кивнул Максим. — Ну, тем более. Благодаря делам мы и познакомились. Я тебя внимательно слушаю.
— Спасибо, — она снова поймала себя на этом смущении, которое резало изнутри, как наждаком. — Помнишь, ты говорил недавно… про заказ? Что-то про школьную форму.
— Конечно, — подтвердил он.
— И там, — голос ее начал дрожать, — ты говорил, что будет аванс?
— Обязательно. Так всегда. Без аванса никто не работает.
— Вот… — Люба вздохнула. — Скажи, есть ли возможность… ну… чтобы этот аванс можно было… ну… завтра получить, например?
Наступила пауза. Максим смотрел на неё внимательно. Секунду. Вторую. Потом уголки его губ дрогнули, и он неожиданно рассмеялся. Сначала тихо, а потом громче, открыто, почти искренне.
— А что тут смешного? — Люба резко подняла взгляд на него. Она была ошарашена. Обиделась. Ещё чуть-чуть – и глаза наполнятся слезами. Ничего из этого она не ожидала: ни смеха, ни этого взгляда, словно она сейчас выступает с анекдотом.
— Рита! — окликнула она подругу. Та повернулась.
— Я не отказываюсь от твоего предложения, слышишь? — сказала Люба строго. — Когда закончишь с этими своими судебными разборками, приходи. Сядем, составим бизнес-план, разберём по пунктам. Всё как положено.
— Хорошо, бизнесменша ты моя недоделанная, — ухмыльнулась Ритка и надавила на педаль газа.
Машина рванула с места и словно растворилась во дворе, оставив за собой запах дорогого бензина, и чувство пустоты в груди.
Люба стояла ещё пару минут, глядя в пустоту. Пора было звонить Максиму. Авантюра отменяется: ему нужны её руки, а ей – его аванс.
Встреча с Максимом предстояла вечером, и несмотря на то, что раньше эти встречи были для Любы глотком свежего воздуха после рабочих дней, сегодня она чувствовала тревогу. Она специально выбрала неброское светло-серое платье, собрала волосы в аккуратный пучок, надела любимые серёжки с бирюзой – казалось бы, ничего особенного, но именно в таком виде она чувствовала себя устойчиво, «в себе».
Однако всё равно ей было неудобно. Неловко. Перед ней стояла нелегкая задача – просить деньги. Не кредиты от банков, не милостыню, нет… Просто говорить прямо – «мне нужно, сейчас, срочно». И это было самым сложным. Она всю жизнь старалась рассчитывать только на себя, не лезть за помощью, особенно к мужчинам. А тут…
Но выбора не было.
Максим, вежливый, внимательный и вроде бы надёжный, казался единственным человеком, с которым сейчас можно было говорить «по делу». Он сам предлагал заказ. Сам говорил, что предусмотрен аванс. Она не просит лишнего – просто чуть-чуть раньше…
***
В том кафе, где они встречались вечером, Максим забронировал самый дальний столик у окна. Вечер, жёлтый свет светильников, неспешная музыка, легкое меню с простыми блюдами. Люба пришла первой. Села у окна, заказала чай. Максим появился несколькими минутами позже, как всегда улыбчивый, в синем пиджаке и с лёгким запахом дорогого одеколона.
— Заставил ждать? — тепло поинтересовался он, присаживаясь и откидывая пиджак на спинку кресла.
— Нет, я только что пришла, — ответила она, выдавив натянутую улыбку.
Разговор начался, как обычно: о детях, погоде, последних новостях. Они пошутили, посмеялись, даже немножко поспорили о вкусе кофе в этом кафе. Вроде бы – всё как всегда. Внутри у Любы всё сжималось: момент приближался.
Наконец, она отставила чашку, вытерла пальцы салфеткой и, глядя в середину стола, произнесла:
— Максим… мне нужно с тобой серьёзно поговорить.
Максим немного опешил. Усмешка исчезла, он наклонился вперёд, будто становясь ближе.
— Пугающе… Мы с тобой едва знакомы… — отшутился он, но сразу добавил с серьезностью: — Да, Люба, конечно. У тебя что-то случилось?
— Нет… вернее, не совсем у меня… — сбивчиво начала она. Руки затряслись, и она спрятала их под стол. — Просто… я о делах хотела поговорить.
— О, о делах? — с лёгкой улыбкой кивнул Максим. — Ну, тем более. Благодаря делам мы и познакомились. Я тебя внимательно слушаю.
— Спасибо, — она снова поймала себя на этом смущении, которое резало изнутри, как наждаком. — Помнишь, ты говорил недавно… про заказ? Что-то про школьную форму.
— Конечно, — подтвердил он.
— И там, — голос ее начал дрожать, — ты говорил, что будет аванс?
— Обязательно. Так всегда. Без аванса никто не работает.
— Вот… — Люба вздохнула. — Скажи, есть ли возможность… ну… чтобы этот аванс можно было… ну… завтра получить, например?
Наступила пауза. Максим смотрел на неё внимательно. Секунду. Вторую. Потом уголки его губ дрогнули, и он неожиданно рассмеялся. Сначала тихо, а потом громче, открыто, почти искренне.
— А что тут смешного? — Люба резко подняла взгляд на него. Она была ошарашена. Обиделась. Ещё чуть-чуть – и глаза наполнятся слезами. Ничего из этого она не ожидала: ни смеха, ни этого взгляда, словно она сейчас выступает с анекдотом.
— Ничего! — всё еще улыбаясь, мотнул головой Максим. — В том-то и дело, Люба, это вообще не смешно. Просто… Как ты это себе представляешь? Нет ещё тендера, смет нет, переговоры только в процессе. А я сейчас вот так приду и скажу: «Марья Павловна, мне срочно нужен аванс…» Да меня засмеют, серьёзно! Там всё не так просто.
— То есть, — медленно спросила Люба, — никакого заказа нет?
— Нет! То есть… есть – вернее, договорённости есть… но пока всерьёз ничего не заключено, — он понял, что ляпнул лишнего, и попытался сделать лицо серьёзным. — Люба… ну, это дело времени, понимаешь? Всё будет. Я думал, ты понимаешь.
— Понимаю. Всё будет, — повторила она, уже поднимаясь. — А я тут, как дура, сижу, клянчу… Думаю, аванс на заказ! А тут, оказывается, и заказ твой – сказка на полке. Я и правда дура.
— Люба, подожди! — Максим вскочил, хотел её остановить. — Услышь меня. Заказ – он будет. Я сто процентов уверен. Просто чуть позже. Мы почти у цели. И деньги ты найдешь. Обязательно найдешь, если это действительно важно.
Она постояла немного. Потом кивнула, не глядя на него, и направилась к выходу. Воздух на улице оказался холоднее, чем она помнила. Всё внутри оборвалось – и тепло, и надежда, и остатки веры.
Идти было тяжело, словно ноги налились бетоном. В голове срывался внутренний голос: «Никому нельзя верить. Все лгут. Каждый что-то недоговаривает. Даже те, кто тебе улыбается, смотрит ласково, предлагает дружбу и поддержку. У всех своя правда – и свои выгоды».
Максим был для неё почти светом в конце этого дня – тихим, ровным, добрым. А оказался просто ещё одним человеком, которому проще красиво пообещать, чем сказать по-честному: «Нет. Не могу помочь». И Люба снова осталась одна. С проблемами. С долгами. С ворохом надежд, которые, как упавший зонтик, уже не станут защищать от дождя.
На прощание, она глянула в окно кафе. Максим всё ещё стоял у стойки, задумчиво смотрел в её сторону. Наверное, понимал. Но теперь – было поздно.
— То есть, — медленно спросила Люба, — никакого заказа нет?
— Нет! То есть… есть – вернее, договорённости есть… но пока всерьёз ничего не заключено, — он понял, что ляпнул лишнего, и попытался сделать лицо серьёзным. — Люба… ну, это дело времени, понимаешь? Всё будет. Я думал, ты понимаешь.
— Понимаю. Всё будет, — повторила она, уже поднимаясь. — А я тут, как дура, сижу, клянчу… Думаю, аванс на заказ! А тут, оказывается, и заказ твой – сказка на полке. Я и правда дура.
— Люба, подожди! — Максим вскочил, хотел её остановить. — Услышь меня. Заказ – он будет. Я сто процентов уверен. Просто чуть позже. Мы почти у цели. И деньги ты найдешь. Обязательно найдешь, если это действительно важно.
Она постояла немного. Потом кивнула, не глядя на него, и направилась к выходу. Воздух на улице оказался холоднее, чем она помнила. Всё внутри оборвалось – и тепло, и надежда, и остатки веры.
Идти было тяжело, словно ноги налились бетоном. В голове срывался внутренний голос: «Никому нельзя верить. Все лгут. Каждый что-то недоговаривает. Даже те, кто тебе улыбается, смотрит ласково, предлагает дружбу и поддержку. У всех своя правда – и свои выгоды».
Максим был для неё почти светом в конце этого дня – тихим, ровным, добрым. А оказался просто ещё одним человеком, которому проще красиво пообещать, чем сказать по-честному: «Нет. Не могу помочь». И Люба снова осталась одна. С проблемами. С долгами. С ворохом надежд, которые, как упавший зонтик, уже не станут защищать от дождя.
На прощание, она глянула в окно кафе. Максим всё ещё стоял у стойки, задумчиво смотрел в её сторону. Наверное, понимал. Но теперь – было поздно.
Зойка — Цель вашей поездки? — спросил усатый дядя в зеленой фуражке, в третий раз листая паспорт Зойки, как будто надеясь, что из него выпадет что-то запрещенное, и он вскроет заговор опасной преступницы в легком летнем платьице.
— Старшая вожатая пионерского лагеря! — гордо представилась Зойка, протягивая пограничнику документ о назначении. Она чувствовала, как её внутренний пионерский флаг трепещет от важности момента.
— Такая молодая, а уже старшая? — пошутил сержант, улыбка пробилась сквозь его густые усы. Зойка почувствовала, как у нее защекотало щеки, и она слегка покраснела.
— Сама не напрашивалась, назначили так! — оправдывалась Зойка, смущенно улыбаясь.
— Ну, раз назначили, значит соответствуете! — сказал пограничник и вернул Зойке паспорт. — Счастливого пути! И будьте осторожны – вокруг много молодых, холостых и красивых военных.
Зойка оценила эту шутку, одарив пограничника лучезарной улыбкой. Это было начало большой приключенческой истории, и она знала, что сейчас на неё ложится важная миссия – привести в порядок целый пионерский лагерь.
***
Пионерский лагерь! Сезон вот-вот начнется, и мою подругу Зойку назначили в смене старшей пионервожатой. Большая честь, но и большая ответственность. Она должна следить за дисциплиной, организациями и безопасностью всех детей, которые скоро приедут в лагерь на смену. Зойка уже рисовала в своем воображении яркую картину: строгие, но справедливые вожатые, активные игры, веселые конкурсы и, конечно же, ночные костры с песнями под звёздным небом.
Но есть у этой гиперответственной должности и другая сторона медали – старших пионервожатых отправляют в лагерь на целую неделю раньше. За целую неделю до общего заезда! Зачем это делается? Принять лагерь, оценить его состояние, проверить все на предмет пионерских символов, включая всевозможные знамёна, пионерские галстуки и ленты, а также, конечно же, барабаны и всякие другие атрибуты.
Вы только представьте, что значит оказаться в пионерском лагере за неделю до приезда детей! Все остальные вожатые за три дня до заезда, а Зойка до этого времени будет одна – хозяйка лагеря! Представьте эту атмосферу: тишина, пронизанная только звуками ветра, шуршанием листьев и трелями птиц, и в её распоряжении — весь лагерь!
Конечно, не совсем одна – будут ещё физрук, сторож и начальник лагеря. Но всё равно круто!
Быстро собрав вещи, Зойка отправилась в лагерь. Дорога оказалась не такой простой, как ей рассказывали. Лагерь находился совсем рядом с польской границей, поэтому пока Зойка до него добиралась на автобусе, её раз пять проверяли пограничники, каждый раз задавая стандартные вопросы, но Зойка всё преодолевала, и вот, наконец-то, автобус добрался до своей конечной станции – ближайшей к лагерю деревни.
Лагерь находился дальше – в двух десятках километрах от деревни. Лагерный же автобус приезжал за Зойкой только утром следующего дня, поэтому Зойку ожидало ещё одно приключение – ночевка в деревне. Благо, даже в этом богом забытом месте на границе Белоруссии и Польши был отголосок цивилизации – самая настоящая гостиница. Пусть деревенская, но гостиница! Пусть не пятизвездочный отель, но после долгого путешествия в сидячем положении, для Зойки самым желанным было вытянуться на ровной поверхности кровати – о большем она сейчас и не мечтала.
— Счастливого пути, Иван Юрьевич! — прощалась Зойка с водителем, выходя из автобуса. Легкий ветерок трепал ее светлые волосы, и они взлетали, как маленькие, послушные пташки, в такт её шагам. — Лечите спину, а то негоже с вашим радикулитом в такие дальние поездки отправляться. Жена, небось, ругает за это?
— Жена не просто ругает, она орет дурным голосом, как разъярённый петух на рассвете. А я ей все: не время, да не время. А когда его выбрать-то, это время? Рейс за рейсом, потом отсыпаюсь, потом опять рейс и так по кругу. Бесконечная дорога.
— Ох, понимаю! Но вы, это… Берегите себя! — Зойка сочувственно взглянула на водителя.
— И ты себя береги, Зоечка! Спокойной тебе смены, а то дети нынче какие непослушные! — Он усмехнулся, и, казалось, в его глазах мелькнула искорка понимания её положения.
— Старшая вожатая пионерского лагеря! — гордо представилась Зойка, протягивая пограничнику документ о назначении. Она чувствовала, как её внутренний пионерский флаг трепещет от важности момента.
— Такая молодая, а уже старшая? — пошутил сержант, улыбка пробилась сквозь его густые усы. Зойка почувствовала, как у нее защекотало щеки, и она слегка покраснела.
— Сама не напрашивалась, назначили так! — оправдывалась Зойка, смущенно улыбаясь.
— Ну, раз назначили, значит соответствуете! — сказал пограничник и вернул Зойке паспорт. — Счастливого пути! И будьте осторожны – вокруг много молодых, холостых и красивых военных.
Зойка оценила эту шутку, одарив пограничника лучезарной улыбкой. Это было начало большой приключенческой истории, и она знала, что сейчас на неё ложится важная миссия – привести в порядок целый пионерский лагерь.
***
Пионерский лагерь! Сезон вот-вот начнется, и мою подругу Зойку назначили в смене старшей пионервожатой. Большая честь, но и большая ответственность. Она должна следить за дисциплиной, организациями и безопасностью всех детей, которые скоро приедут в лагерь на смену. Зойка уже рисовала в своем воображении яркую картину: строгие, но справедливые вожатые, активные игры, веселые конкурсы и, конечно же, ночные костры с песнями под звёздным небом.
Но есть у этой гиперответственной должности и другая сторона медали – старших пионервожатых отправляют в лагерь на целую неделю раньше. За целую неделю до общего заезда! Зачем это делается? Принять лагерь, оценить его состояние, проверить все на предмет пионерских символов, включая всевозможные знамёна, пионерские галстуки и ленты, а также, конечно же, барабаны и всякие другие атрибуты.
Вы только представьте, что значит оказаться в пионерском лагере за неделю до приезда детей! Все остальные вожатые за три дня до заезда, а Зойка до этого времени будет одна – хозяйка лагеря! Представьте эту атмосферу: тишина, пронизанная только звуками ветра, шуршанием листьев и трелями птиц, и в её распоряжении — весь лагерь!
Конечно, не совсем одна – будут ещё физрук, сторож и начальник лагеря. Но всё равно круто!
Быстро собрав вещи, Зойка отправилась в лагерь. Дорога оказалась не такой простой, как ей рассказывали. Лагерь находился совсем рядом с польской границей, поэтому пока Зойка до него добиралась на автобусе, её раз пять проверяли пограничники, каждый раз задавая стандартные вопросы, но Зойка всё преодолевала, и вот, наконец-то, автобус добрался до своей конечной станции – ближайшей к лагерю деревни.
Лагерь находился дальше – в двух десятках километрах от деревни. Лагерный же автобус приезжал за Зойкой только утром следующего дня, поэтому Зойку ожидало ещё одно приключение – ночевка в деревне. Благо, даже в этом богом забытом месте на границе Белоруссии и Польши был отголосок цивилизации – самая настоящая гостиница. Пусть деревенская, но гостиница! Пусть не пятизвездочный отель, но после долгого путешествия в сидячем положении, для Зойки самым желанным было вытянуться на ровной поверхности кровати – о большем она сейчас и не мечтала.
— Счастливого пути, Иван Юрьевич! — прощалась Зойка с водителем, выходя из автобуса. Легкий ветерок трепал ее светлые волосы, и они взлетали, как маленькие, послушные пташки, в такт её шагам. — Лечите спину, а то негоже с вашим радикулитом в такие дальние поездки отправляться. Жена, небось, ругает за это?
— Жена не просто ругает, она орет дурным голосом, как разъярённый петух на рассвете. А я ей все: не время, да не время. А когда его выбрать-то, это время? Рейс за рейсом, потом отсыпаюсь, потом опять рейс и так по кругу. Бесконечная дорога.
— Ох, понимаю! Но вы, это… Берегите себя! — Зойка сочувственно взглянула на водителя.
— И ты себя береги, Зоечка! Спокойной тебе смены, а то дети нынче какие непослушные! — Он усмехнулся, и, казалось, в его глазах мелькнула искорка понимания её положения.
— Да уж послушнее некоторых взрослых! — улыбнулась Зойка.
Водитель улыбнулся в ответ, и двери автобуса закрылись, оставляя Зойку наедине с ночной тишиной и её мыслями.
Зойка оказалась совсем одна посреди кромешной тьмы. И лишь тусклый уличный фонарь с запыленным плафоном, похожим на изношенную бабушкину косынку, скупо освещал одноэтажный барак, перед входом в который висела наполовину выцветшая вывеска с надписью «Гостиница».
«Похоже, мне сюда, — подумала Зоя. — Да, немного по-другому я представляла себе поездку. Начало «многообещающее»!».
Закончив свой мысленный сарказм, Зойка прошла внутрь деревенской гостиницы и обнаружила там полную тишину, которая казалась такой же глубокой и таинственной, как ночное небо над ней. В коридоре стоял массивный деревянный стол, на котором одиноко лежала толстая тетрадь – хранительница тайн и секретов этого места. По обе стороны от стола Зоя увидела две двери.
«Гостиничные номера, — подумала Зоя. — Всего два? Наверняка заняты, и придется мне ночевать на улице! Но нет, этого не случится».
Зоя была готова развалиться прям тут, на этом самом столе, но надежда на полноценную кровать всё ещё теплилась в её душе.
— Кто-нибудь есть здесь живой?! — негромко крикнула она.
Ответа не последовало.
— Эй люди! — уже громче сказала Зоя, подходя к огромной, на всю стену занавеске из плотной ткани.
Девушка немного отодвинула край занавески, и обнаружила за ней ещё одну комнатушку, в которой помещались только маленькая кушетка и прикроватная тумбочка. На кушетке беспробудным сном спала женщина. Её дыхание было глубоким и размеренным, а всклокоченные волосы, словно рассыпанный по подушке комок сена, скрывали её лицо.
Зоя подошла к спящей женщине и легонько дотронулась до её плеча. Тетка вскочила, будто ошпаренная кипятком.
— Кто здесь? Почему не спим? — засыпала она Зою вопросами.
— Простите, что разбудила, — извинилась Зоя, на мгновение почувствовав себя неловко. — Но у вас найдется где-нибудь переночевать?
— Найдется. Отчего не найдется? — уже немного пришла в себя женщина, по-видимому, работавшая здесь в качестве портье. — Сейчас всё объясню!
Она вышла из-за ширмы, села за стол и открыла свою толстую тетрадь. Видя, что сонная тетка с взъерошенной прической вот-вот уснет, сидя за столом, Зоя решила напомнить о себе.
— Так что, найдется для меня номер? Или мне на улице ночевать придется? — Зоя, зевая во весь рот, обратилась к сонному администратору. Тётка, с взъерошенными седыми волосами, торчащими в разные стороны, как будто их только что выдернули из старой подушки, сидела за столом, уткнувшись в толстую тетрадь, похожую на древний фолиант. На лице её застыло выражение человека, который готовит себя к неминуемой битве со сном.
— Номер, — пробурчала она, не отрываясь от своей тетради. — Скажешь тоже – номер. Нет у нас тут номеров. Сейчас бы койку тебе найти. Вот, смотри.
Она подняла правую руку и вытянула её вдоль стены справа от себя.
— Девочки у нас спят справа, а мальчики – налево. Сейчас заходишь, свет не включаешь, чтобы остальных гостей не разбудить. А то у нас тут люди военные все, да их жены. Люди к распорядку приученные. Если ночь, то все спят, никто не шарохается. Всё поняла?
— Да уж чего непонятного? Мальчики налево, девочки направо. Свет не включать, — ответила Зоя, сама чуть не засыпая на ходу.
— Ну и отлично! Постель застелена. Иди, ищи свободную койку. — сказала женщина, уходя за ширму.
Зоя, словно зомби, взяла свою сумку и вошла в дверь. Помещение было достаточно просторным, но его пахучий букет смешанных запахов – старой пыли, затхлой влаги и чего-то еще, напоминающего запах древних валенок – давал понять, что проветривание здесь было не частым. Но усталость, как тяжёлый туман, окутывала её, заглушая все неприятные ощущения.
Водитель улыбнулся в ответ, и двери автобуса закрылись, оставляя Зойку наедине с ночной тишиной и её мыслями.
Зойка оказалась совсем одна посреди кромешной тьмы. И лишь тусклый уличный фонарь с запыленным плафоном, похожим на изношенную бабушкину косынку, скупо освещал одноэтажный барак, перед входом в который висела наполовину выцветшая вывеска с надписью «Гостиница».
«Похоже, мне сюда, — подумала Зоя. — Да, немного по-другому я представляла себе поездку. Начало «многообещающее»!».
Закончив свой мысленный сарказм, Зойка прошла внутрь деревенской гостиницы и обнаружила там полную тишину, которая казалась такой же глубокой и таинственной, как ночное небо над ней. В коридоре стоял массивный деревянный стол, на котором одиноко лежала толстая тетрадь – хранительница тайн и секретов этого места. По обе стороны от стола Зоя увидела две двери.
«Гостиничные номера, — подумала Зоя. — Всего два? Наверняка заняты, и придется мне ночевать на улице! Но нет, этого не случится».
Зоя была готова развалиться прям тут, на этом самом столе, но надежда на полноценную кровать всё ещё теплилась в её душе.
— Кто-нибудь есть здесь живой?! — негромко крикнула она.
Ответа не последовало.
— Эй люди! — уже громче сказала Зоя, подходя к огромной, на всю стену занавеске из плотной ткани.
Девушка немного отодвинула край занавески, и обнаружила за ней ещё одну комнатушку, в которой помещались только маленькая кушетка и прикроватная тумбочка. На кушетке беспробудным сном спала женщина. Её дыхание было глубоким и размеренным, а всклокоченные волосы, словно рассыпанный по подушке комок сена, скрывали её лицо.
Зоя подошла к спящей женщине и легонько дотронулась до её плеча. Тетка вскочила, будто ошпаренная кипятком.
— Кто здесь? Почему не спим? — засыпала она Зою вопросами.
— Простите, что разбудила, — извинилась Зоя, на мгновение почувствовав себя неловко. — Но у вас найдется где-нибудь переночевать?
— Найдется. Отчего не найдется? — уже немного пришла в себя женщина, по-видимому, работавшая здесь в качестве портье. — Сейчас всё объясню!
Она вышла из-за ширмы, села за стол и открыла свою толстую тетрадь. Видя, что сонная тетка с взъерошенной прической вот-вот уснет, сидя за столом, Зоя решила напомнить о себе.
— Так что, найдется для меня номер? Или мне на улице ночевать придется? — Зоя, зевая во весь рот, обратилась к сонному администратору. Тётка, с взъерошенными седыми волосами, торчащими в разные стороны, как будто их только что выдернули из старой подушки, сидела за столом, уткнувшись в толстую тетрадь, похожую на древний фолиант. На лице её застыло выражение человека, который готовит себя к неминуемой битве со сном.
— Номер, — пробурчала она, не отрываясь от своей тетради. — Скажешь тоже – номер. Нет у нас тут номеров. Сейчас бы койку тебе найти. Вот, смотри.
Она подняла правую руку и вытянула её вдоль стены справа от себя.
— Девочки у нас спят справа, а мальчики – налево. Сейчас заходишь, свет не включаешь, чтобы остальных гостей не разбудить. А то у нас тут люди военные все, да их жены. Люди к распорядку приученные. Если ночь, то все спят, никто не шарохается. Всё поняла?
— Да уж чего непонятного? Мальчики налево, девочки направо. Свет не включать, — ответила Зоя, сама чуть не засыпая на ходу.
— Ну и отлично! Постель застелена. Иди, ищи свободную койку. — сказала женщина, уходя за ширму.
Зоя, словно зомби, взяла свою сумку и вошла в дверь. Помещение было достаточно просторным, но его пахучий букет смешанных запахов – старой пыли, затхлой влаги и чего-то еще, напоминающего запах древних валенок – давал понять, что проветривание здесь было не частым. Но усталость, как тяжёлый туман, окутывала её, заглушая все неприятные ощущения.
С большим трудом, словно слепой кот в темноте, Зоя сориентировалась в полутьме и нашла, наконец, свободную кровать. Она кинула рядом с ней свои вещи, скинула с себя кофточку и платье и легла на койку, укрывшись простыней и шерстяным одеялом. В помещении стояла духота, которая казалась девушке совсем невыносимой. Вскоре Зоя откинула в сторону одеяло, оставив только простынь для прикрытия.
***
Проснулась Зоя только тогда, когда услышала прямо над своей головой низкий мужской голос.
— Гражданочка, кем будете?
Зоя медленно открыла глаза. Первое, что она увидела на уровне своего лица, были идеально начищенные до блеска, словно отполированные, мужские сапоги. Они стояли так близко, что казалось, их можно потрогать. Подняв глаза ещё выше, она обнаружила, что рядом с её кроватью стоит высокий пограничник, облачённый в форму, его фуражка сидела чуть набекрень, а лицо выражало смесь серьёзности и лёгкого любопытства. Но не только он. Справа и слева, полукругом, собралась целая толпа зевак. Мужчины разных возрастов и комплекций стояли, уткнувшись взглядами в её сторону. Некоторые были в помятых майках и старых трениках, другие и вовсе с голым торсом. Они напоминали стаю котов, собравшихся вокруг чего-то интересного.
Не понимая, что происходит, Зоя рефлекторно засунула руку в боковой карман своей походной сумки, лежавшей рядом, и, нащупав там свой паспорт, тут же протянула его пограничнику. Тот, как бы тоже рефлекторно, с привычной деловитостью принял документ, открыл его и стал знакомиться с содержимым, его глаза бегали по строчкам страниц.
— Синицына, значит, Зоя Степановна! — шаблонно, как на посту, зачитал военный, но в его голосе уже слышались нотки добродушного подтрунивания.
— Она самая, — растерянно отвечала Зоя, чувствуя, как жар приливает к её щекам. Чтобы хоть как-то прикрыть себя от любопытных взглядов, она машинально стала натягивать простыню всё выше, стараясь спрятаться за ней, словно за крепостной стеной.
— Нарушаем, значит! — продолжал пограничник, и по тону его было совершенно непонятно, говорит ли он серьёзно, готовится ли выписать штраф, или просто подшучивает над растерявшейся девушкой в помятой постели.
— В смысле, нарушаем? — не понимала Зоя, её брови сошлись на переносице. Что она могла нарушить, просто пытаясь поспать в этом странном месте?
— Разлагаем дисциплину среди личного состава, — ответил пограничник, и наконец-то его губы растянулись в широкой улыбке. — Ребятам по заставам ехать пора, а они все тут столпились, глаз от вас оторвать не могут.
Зоя почувствовала, как ее щеки буквально горят огнем. Она натянула простыню так высоко, что практически полностью спряталась за ней, оставив на виду лишь макушку и испуганные глаза. Окружавшие её мужчины, услышав слова офицера и увидев её реакцию, весело засмеялись. В этот момент, словно спасительница, появилась та самая тётка-комендантша, которая отправила Зойку спать на эту кровать. Ее лицо выражало крайнее недовольство.
— А ну-ка, парни, разошлись! — рявкнула она, ее голос был громким и не терпящим возражений. Она принялась расталкивать зевак, словно стадо баранов. — Чего уставились, будто девчат не видели никогда, да еще и полуголых! Марш по своим делам!
Она быстро растолкала всех и встала напротив всё еще лежащей Зойки, которую было едва видно за натянутой простыней. Тётка сложила руки на груди, и коршуном глядя на Зойку, произнесла осуждающим тоном:
— Ну и чего ты тут делаешь, милочка моя? В мужской половине, да ещё и без одежды!
— Как что? — возмутилась Зойка, выпучив на комендантшу глаза. — Вы же сами меня отправили направо!
— Ну-у-у… Направо от меня, значит от тебя налево… — начала оправдываться тётка, внезапно осознав свою ошибку. Её лицо скривилось, она явно поняла, что спросонья отправила девушку не в ту сторону.
— Так я и пошла налево… — тихо пробормотала Зоя.
— Так!!! — взорвалась комендантша, не желая признавать свою вину. — Сама виновата! Шлындают тут ночами, спать не дают, а потом ещё возмущаются. Ничего же не случилось в конце-то концов? Все целы, все здоровы!
***
Проснулась Зоя только тогда, когда услышала прямо над своей головой низкий мужской голос.
— Гражданочка, кем будете?
Зоя медленно открыла глаза. Первое, что она увидела на уровне своего лица, были идеально начищенные до блеска, словно отполированные, мужские сапоги. Они стояли так близко, что казалось, их можно потрогать. Подняв глаза ещё выше, она обнаружила, что рядом с её кроватью стоит высокий пограничник, облачённый в форму, его фуражка сидела чуть набекрень, а лицо выражало смесь серьёзности и лёгкого любопытства. Но не только он. Справа и слева, полукругом, собралась целая толпа зевак. Мужчины разных возрастов и комплекций стояли, уткнувшись взглядами в её сторону. Некоторые были в помятых майках и старых трениках, другие и вовсе с голым торсом. Они напоминали стаю котов, собравшихся вокруг чего-то интересного.
Не понимая, что происходит, Зоя рефлекторно засунула руку в боковой карман своей походной сумки, лежавшей рядом, и, нащупав там свой паспорт, тут же протянула его пограничнику. Тот, как бы тоже рефлекторно, с привычной деловитостью принял документ, открыл его и стал знакомиться с содержимым, его глаза бегали по строчкам страниц.
— Синицына, значит, Зоя Степановна! — шаблонно, как на посту, зачитал военный, но в его голосе уже слышались нотки добродушного подтрунивания.
— Она самая, — растерянно отвечала Зоя, чувствуя, как жар приливает к её щекам. Чтобы хоть как-то прикрыть себя от любопытных взглядов, она машинально стала натягивать простыню всё выше, стараясь спрятаться за ней, словно за крепостной стеной.
— Нарушаем, значит! — продолжал пограничник, и по тону его было совершенно непонятно, говорит ли он серьёзно, готовится ли выписать штраф, или просто подшучивает над растерявшейся девушкой в помятой постели.
— В смысле, нарушаем? — не понимала Зоя, её брови сошлись на переносице. Что она могла нарушить, просто пытаясь поспать в этом странном месте?
— Разлагаем дисциплину среди личного состава, — ответил пограничник, и наконец-то его губы растянулись в широкой улыбке. — Ребятам по заставам ехать пора, а они все тут столпились, глаз от вас оторвать не могут.
Зоя почувствовала, как ее щеки буквально горят огнем. Она натянула простыню так высоко, что практически полностью спряталась за ней, оставив на виду лишь макушку и испуганные глаза. Окружавшие её мужчины, услышав слова офицера и увидев её реакцию, весело засмеялись. В этот момент, словно спасительница, появилась та самая тётка-комендантша, которая отправила Зойку спать на эту кровать. Ее лицо выражало крайнее недовольство.
— А ну-ка, парни, разошлись! — рявкнула она, ее голос был громким и не терпящим возражений. Она принялась расталкивать зевак, словно стадо баранов. — Чего уставились, будто девчат не видели никогда, да еще и полуголых! Марш по своим делам!
Она быстро растолкала всех и встала напротив всё еще лежащей Зойки, которую было едва видно за натянутой простыней. Тётка сложила руки на груди, и коршуном глядя на Зойку, произнесла осуждающим тоном:
— Ну и чего ты тут делаешь, милочка моя? В мужской половине, да ещё и без одежды!
— Как что? — возмутилась Зойка, выпучив на комендантшу глаза. — Вы же сами меня отправили направо!
— Ну-у-у… Направо от меня, значит от тебя налево… — начала оправдываться тётка, внезапно осознав свою ошибку. Её лицо скривилось, она явно поняла, что спросонья отправила девушку не в ту сторону.
— Так я и пошла налево… — тихо пробормотала Зоя.
— Так!!! — взорвалась комендантша, не желая признавать свою вину. — Сама виновата! Шлындают тут ночами, спать не дают, а потом ещё возмущаются. Ничего же не случилось в конце-то концов? Все целы, все здоровы!