Судьбинушка - 8 Анфиса и Люба вышли на остановке, куда их привёз рейсовый автобус, и пожилая женщина с наслаждением вдохнула воздух, наполненный каким-то особенным ароматом. Когда-то, очень много лет назад, она вот также стояла на этой остановке и не знала, что ждёт её впереди. Тогда у неё ещё не было ни приёмной дочери Людмилы, которая так и не захотела стать для Анфисы родной, ни умницы-внучки Сонюшки, ни этой славной егозы Любаши, с беспокойством заглядывавшей сейчас ей в лицо.
– Плохо, бабуль, да? – Люба взяла её под руку и усадила на скамейку. – Растрясло в автобусе? Ты отдохни и потом пойдём. А хочешь, посиди тут, а я пока за дядей Федей сбегаю. Он тебя на машине до дома довезёт. Я мигом туда и обратно!
– Вот ещё! – махнула рукой Анфиса. – Что я принцесса какая, чтоб меня катать туда-сюда? Не выдумывай, пожалуйста. Да и лучше мне стало после лечения. Я и не думала, что в больнице можно лежать с таким комфортом. И палата отдельная, и ты рядышком, и врачи-медсестры такие вежливые. А всё тебе спасибо. Я, правда, сильно переживала из-за того человека, о котором ты мне рассказывала, Любаша. Иван-то не очень умел друзей выбирать, да и сам по кривым дорожкам ходил. Беспокоюсь я о тебе, внученька. Долго ли тебя, молоденькую, с пути сбить? Страшно... Бывает, что один раз человек оступится и всё, покатился под гору. Упасть легко, подняться трудно.
Люба быстро отвернулась, чтобы бабушка не заметила виноватого выражения её лица.
У Любы было время хорошенько обдумать всё, что с ней произошло и теперь она прекрасно понимала, на что толкал её Герман. А Владлен… Люба старалась забыть его трясущиеся щеки, отвратительную бородавку и горячие, потные руки…
Наверное, бабушка Анфиса, так и не получив лечения, умерла бы, потому что доктор хотел выгнать её из больницы. Да и сама Люба тоже не смогла бы жить после того позора. Но самое страшное для девушки было в том, что в минуту опасности она забыла обо всём на свете. И теперь ей было очень стыдно перед бабушкой, как будто она в тот момент предала её. А ведь Люба пошла туда ради неё! Неужели она такая эгоистка, что может думать только о себе?
Подавив тяжёлый вздох, Люба заставила себя улыбнуться:
– Не бойся, ба! Никто меня не собьёт с пути. Главное, ты не болей и будь всегда со мной рядом.
– Ну, ты уж извини, всегда не получится, – пожала плечами Анфиса. – Да и зачем тебе тратить время на старуху? Скоро ты станешь совсем взрослой, егоза моя. Выйдешь замуж, нарожаешь деток. До меня ли тебе будет? Жизнь штука длинная... Вон, посмотри хотя бы на Соню...
Люба махнула рукой:
– Ни на кого не хочу смотреть! С тобой жить буду и всё тут! А Соня пусть живёт, где хочет.
– Куда ты говоришь, она переехала? – посмотрела на внучку Анфиса. – Забываю всё время...
– Дрезден, бабушка, – охотно отозвалась Люба. Хорошее настроение уже снова вернулось к ней, в конце концов, зачем горевать, если всё так хорошо обошлось.
– Господи, Боже мой! Другого места ей, что ли, в Германии не нашлось? Хоть бы выбрала город как город, а то Дрезден какой-то... – покачала головой Анфиса и поднялась: – Ладно. Пойдём, потихоньку. Нам-то с тобой ещё обед надо приготовить.
– Я всё сама буду делать, – пообещала Люба. – А ты принимай лекарство и отдыхай. И чтобы в огород ни-ни...
– Конечно, – согласилась Анфиса.
– Ну бабушка! – воскликнула девушка, уловив иронию в голосе старушки.
– Ладно-ладно, – отозвалась та. – Только пойдём уже. Я очень сильно хочу домой...
Радостным было это их возвращение. Анфиса с благодарностью подняла глаза к небу, потом окинула ласковым взглядом словно осиротевший без них двор. Улыбнуться бы, да разучилась она улыбаться за долгие годы. А вот душа пожилой женщины посветлела и дрогнула:
– Вот мы и дома, внученька! – тихонько произнесла Анфиса.
Любаша в ответ блеснула зелёными глазами:
– Дома, ба, дома! Сейчас я принесу ключи от тёти Наташи.
А та уж и сама открыла калитку и принялась поздравлять Анфису с выздоровлением.

Оставив бабушку под присмотром заглянувшей к ним соседки, Любаша сбегала в магазин за продуктами, а когда шла домой, сгибаясь под тяжестью сумок, столкнулась с Катей, подругой, которую не видела уже очень давно.
– Ой, Любка! Ты куда пропала? Я сколько раз к тебе приходила, а тебя нету и нету! И в школу не ходишь.
– Не до школы мне было, – Люба остановилась и поставила тяжёлые сумки прямо на землю у своих ног. – Фу-х! Чуть руки не оторвала! Всё-таки надо было велосипед взять.
– Слушай, выйдешь сегодня? – не сдерживая своего любопытства, спросила Катя. – Я приду к тебе, ладно? У меня столько новостей! И юбку заодно заберу…
Люба закусила нижнюю губу. Она только сейчас вспомнила о порванной юбке, которую уже нельзя было починить.
– Кать, – вздохнула девушка. – Я испортила её. Случайно, конечно. Там все кнопки отлетели. Скажи, сколько она стоит, и я отдам тебе деньги.
– Какие там деньги, – нахмурилась Катя и, помолчав, добавила: – Откуда они у тебя? Эх! Убьёт меня теперь сеструха. И никогда больше ничего не даст.
– Может, обойдётся, а, Кать? – с сожалением посмотрела на неё Любаша. – А про деньги я не пошутила. Сколько надо, столько заплачу.
– Ладно, разберёмся, – сказала Катя. – Вечером выходи, я приду. Ага?
– Ага, – кивнула Люба, и подруги разошлись каждая своей дорогой.
***
Теперь, каждый раз выходя из дома, Шура одевалась так, будто собиралась в театр. Причёска, макияж, новенькие туфельки, за которыми она специально ездила в город. Она решила, что должна быть готова к возвращению Никиты в любой момент. Больше он никогда не увидит её без помады и в стареньком платьишке.
Германа Шура даже не вспоминала. После погрома, который он устроил ей на прощание, она была уверена, что теперь-то он точно не появится дома, но для верности сменила все замки, не доверяя этому подлецу.
Два дня она тогда наводила порядки, собирала осколки перебитой посуды, просила соседа, чтобы он вставил в доме новые стекла, сожгла в печке сломанные стулья и табуретки. Два дня рыдала и проклинала бывшего сожителя за то, что он едва не разорил её. Хорошо хоть не догадался поджечь дом…
Вычеркнув Германа из своей жизни, Шура приступила к новому, тщательно продуманному плану. Несколько раз она заходила домой к Екатерине Ильиничне, приносила маленькому Илюше то раскраски, то карандаши, то сладости. И каждый раз ласково обращалась к матери Никиты и его сыну:
– Вот, Екатерина Ильинична. Сегодня на почту привезли такие раскраски с машинками, и я сразу подумала об Илюшке. Можно я подарю ему их?
– Ой, да неудобно как-то… – смутилась пожилая женщина. – Я могу купить.
– Да перестаньте, – махнула рукой Шура. – Мне просто так понравился ваш внук. Я ведь живу теперь одна. Грустно очень…
– Почему одна? – не поняла Екатерина. – А Герман как же?
– Разошлись мы с ним, – вздохнула Шура.
– Что так? – удивилась старушка.
– Я очень хотела деток, – в глазах Шуры блеснули слезы, – а Гера – нет. Ссорились мы с ним часто из-за этого, но ему было всё равно. Тогда я и сказала ему, что не хочу тратить на него своё время. Разве я не права, Екатерина Ильинична? Годы-то идут, я хочу нормальную семью. Чтоб детские голоса в доме звенели. Сама-то я росла в большой семье, вы же знаете. А теперь вот осталась одна и просто извелась от тоски. Уже даже подумываю, не попытаться ли усыновить какого-нибудь ребёночка из детского дома…
Екатерина Ильинична, слушая Шуру, тоже прослезилась.
– Я и не думала, что ты такая хорошая, Шурочка, – всхлипнула она, а потом начала рассказывать о том, как дружно жили люди раньше.
Слушая её, Шура гладила Илюшу по голове и прижимала его к себе, старательно изображая материнские чувства.
Не раз и не два заходила Шура к Екатерине и её правнуку. Делала им подарки, кое в чём помогала старушке по хозяйству. Пару раз брала Илюшу на прогулку. И никак не могла дождаться, когда же вернётся из своей поездки Никита.

Как-то, проснувшись утром в воскресенье, Шура ещё немного полежала в постели, пытаясь сообразить, что её разбудило. И только услышав настойчивый стук в дверь, недовольно встала с постели:
– Кого там ещё принесло?! – воскликнула она, запахивая халатик и завязывая пояс. – Да иду я, иду!
А когда открыла дверь, ахнула от удивления:
– Вот тебе здрасьте! Ты-то откуда взялся?

Дом на отшибе - 4 Петька сидел у окна. Каждый раз, когда где-то за забором кто-то проходил или проезжал, он вскакивал, но всё напрасно — деда всё не было.
Время тянулось мучительно медленно. Тень от вишни за окном ползла по двору, а парень всё сидел, сжимая кулаки, и пытался выкинуть из головы картину вчерашнего вечера: Мишка, закативший глаза; крик, как будто вырывавшийся из самой глубины его души. И этот ужасный дом.
Дед ушёл почти час назад, но Петьке казалось, что прошла вечность.
Не выдержав, парень натянул кеды и выскользнул за калитку. В голове крутилась мысль: может, Витька знает что-то?
Он дошёл до их дома быстро — пару поворотов по знакомым тропкам, обогнул старый сарай с облезлой табличкой "Осторожно, собака" и постучал в калитку.
Вместо Витьки вышел его старший брат Вова — широкий, угрюмый, лет шестнадцати, с огромными плечами. Он прищурился, увидев Петьку, и не стал открывать.
— Чего тебе?
— Мне Витьку, поговорить надо…
Вовка хмыкнул.
— Поговорить? А еще чего?
Петька смутился.
— Ну… просто хотел узнать, как он…
— Никак. Он под замком.
— Что?
— Отец его вчера за шкирку домой притащил и велел до завтра из комнаты не выпускать. Без разговоров. Сказал, если хоть в окно выглянет — получит по полной.
Петька переминался с ноги на ногу.
— Понял…
Вовка уже собирался захлопнуть дверь за собой, но замер и посмотрел на Петьку, чуть склонив голову.
— Знаешь, вы идиоты.
— Чего?
— Сунуться к ведьме… Да вы же настоящие идиоты, — буркнул он. — Детвора бестолковая…
Петька хотел что-то возразить, но слов не нашлось. Он повернулся и пошёл прочь.
***
Время было к полудню, когда во дворе наконец послышались шаги. Петька выскочил на крыльцо — сердце бешено стучало в груди. Дед шел неторопливо, устало. Он снял кепку, провел рукой по жиденьким волосам и только тогда поднял глаза на внука.
— Ну? — выдохнул Петька.
Дед не сразу ответил. Подошел ближе, сел на скамью у стены, тяжело вздохнул и достал папиросу.
— Отец его вчера сам за врачом поехал, в райцентр, — сказал он наконец.
— Из-за… Того? — Петька сглотнул.
Дед кивнул.
— Врач сказал, у парня острый невроз. Перепугался сильно. На нервах. Усталость, стресс… Такое бывает. Сказал — нужен покой, тишина. Отдых.
Петька молчал. В горле стоял ком.
— Сейчас никого не пускают, — продолжал дед. — Родители попросили не беспокоить. Ни тебе, ни Витьке туда соваться не надо.
Он посмотрел на Петьку пристально.
— И я согласен. Он сейчас как стекло — тронь, и рассыплется.
Петька опустил глаза.
Стыд — горячий, мучительный — подкатывал к горлу. Он вспомнил, как смеялся над Мишкиной нерешительностью, как шёл за ним к этому проклятому дому, как даже в какой-то момент считал это игрой.
— Я не хотел, — прошептал он. — Мы же… Мы просто…
Дед кивнул.
— Знаю. Но теперь, Петька, кое-что ты будешь знать лучше. Люди — не игрушки. Поломать их легко. А вот обратно…
Он замолчал, затушил папиросу о край скамьи.
Петька сел рядом. Он не плакал. Но внутри всё словно сжалось в комок. И не отпускало.
***
Июнь 1973.
Солнце уже не жгло, но пока еще грело. Проселочная дорога была сухой и пыльной. Витька и Петька шли молча, не глядя друг на друга, глядя куда-то вперёд, в ту сторону, где дорога растворялась в лёгком мареве над полем.
— Ты надолго? — спросил Витька, срывая травинку и сунув её в рот.
Петька пожал плечами.
— Не знаю... Здесь как-то странно.
Он замолчал на секунду, будто бы подбирал слова.
— Мама сказала, если всё будет плохо, отправит меня к тётке в Подмосковье.
Витька кивнул.
— Повезло. — он усмехнулся, но как-то с грустью. — Я бы тоже хотел в Подмосковье. Или куда угодно…
Петька посмотрел на него.
— А ты как?
Витька пожал плечами в ответ — тем же жестом, как Петька минутой раньше.
— Мне Подмосковье не светит. Живу тут как на пороховой бочке. Мечтаю школу закончить — и свалить. Хоть куда. Просил отца, чтоб в кадетский отдал…
— И?
— Ну, как видишь — здесь, — Витька пнул камешек на обочине. — Сказал: «Будешь мне дома помогать, нечего тебе в казармах с ума сходить.» А я…
Он осёкся, смотрел прямо перед собой.
— Тяжело. Особенно когда мимо дома Мишки проходишь. Или мать его видишь...

Петька кивнул. Он знал, о чём говорит Витька.
— Всё уже не так, да? — спросил Петька.
— Да. — Витька пнул ещё один камешек. — Будто уже сто лет прошло.
Они шли медленно, и деревня вокруг будто действительно была как из сна. И всё было знакомым. Но всё было другим.
***
Июль 1972.
Прошла неделя.
Солнце жарило по-настоящему, пыль от земли поднималась даже от лёгкого шага, деревенская трава полегла под зноем, а от реки тянуло тёплой водой и тиной.
От Мишки не было ни слуху ни духу.
Петька всё ждал, что кто-то скажет: «Он выходит, всё нормально», но этого не происходило. Дед каждый раз, когда Петька заговаривал, хмурился:
— Не лезь. Дай людям время.
Но Петьку изводила совесть. Особенно ночами, когда в комнате тикали часы, а глаза никак не хотели закрываться. Он вспоминал, как смеялся, как шёл рядом, как не остановил, когда стоило остановить. И как не успел, когда было уже поздно.
Наконец-то на шестой день во дворе появился Витька. Сутулый, какой-то осунувшийся за неделю, но всё тот же Витька, в драных шортах и с привычной хмуростью на лице.
— Здорово, — буркнул он, подходя ближе.
— Здорово, — отозвался Петька.
Они помолчали. Оба чувствовали, что много всего накопилось, но слов не было. Или не хватало духу.
— Слушай, — Витька опёрся на забор. — У нас ведь оставались деньги?
— Три рубля, вроде.
— Во. Поехали в соседнюю деревню?
— Зачем?
Витька посмотрел на него внимательно.
— Купить Мишке его печенье. То самое. Помнишь, с повидлом, круглое такое. Он его всегда брал, когда сдавали бутылки.
Петька кивнул. Конечно, помнил. Мишка мог отдать за то печенье всё, даже самое дорогое. Он говорил, что вкус у него — само детство.
— Поехали, — тихо сказал Петька.
Они выкатили велики. Дорога в соседнюю деревню заняла около получаса. Пыль выбивалась из-под колес, волосы путались от ветра, а лица у обоих были серьёзные, будто ехали не за печеньем, а в сам ад спасать души невинных.
В сельпо пахло луком, рыбой и свежим хлебом. За прилавком сидела тётка с косынкой, полусонная от жары.
— Нам печенье. То самое, с повидлом, — сказал Витька.
— Сколько?
— На три рубля, — ответил Петька.
Пакет получился огромным. Они стояли у магазина, смотрели на него и молчали.
— Передадим, как-нибудь… Через бабушку твою, может. Или через его мать, если пустит, — сказал Витька.
— Надо, чтобы он знал, что мы не забыли, — Петька глядел на пыльную дорогу.
— Да! Что не бросили!
Они поехали обратно медленнее. Молча. Но их объединяла вера в то, что этот пакет печенья может что-то исправить.
***
Двор Мишкиного дома казался непривычно тихим. Даже собака, что обычно лаяла на каждого проходящего, молчала. Трава во дворе успела вымахать, как будто за эту неделю никто ей и не интересовался.
Витька и Петька стояли у калитки, переминаясь с ноги на ногу. Пыль от дороги покрыла ноги до самых колен, руки мальчишек потели, но никто не спешил открывать ворота.
— Может, не надо… — пробормотал Петька.
— Надо, — ответил Витька, хотя и сам неуверенно смотрел в окно.
И в этот момент в том самом окне мелькнула тень.
Занавеска отодвинулась, и Мишкина мать увидела их. Она смотрела на них несколько секунд, потом вышла на крыльцо. Было что-то новое в её лице — не злость, не упрёк. Скорее, усталость и какая-то жалость к этим детям.
— Вы чего хотите? — спросила она.
Витька толкнул Петьку локтем. Тот неловко шагнул вперёд и протянул пакет.
— Это… Это Мишке, — сказал он. — Его любимое. Печенье с повидлом. Мы помним.
Женщина замерла. Посмотрела на пакет, потом на мальчишек. И села прямо на ступеньки крыльца. Плечи её вздрогнули, и слёзы потекли по щекам.
— Ох вы… Пацаны… Господи, дети мои… — прошептала она.
Витька и Петька в панике переглянулись.
— Не плачьте! Мы ж… не со зла… — начал лепетать Витька, присаживаясь рядом.
Петька тоже опустился на колени, положил руку на её плечо, неуверенно, как делают взрослые, когда хотят поддержать.
И тут во двор вышел отец Мишки. Лицо его было суровым, как в ту ночь.
— Вы что тут делаете?! — рявкнул он, но не громко — скорее по привычке.
— Пусть, — перебила его женщина. — Пусть, я сама… Расчувствовалась. А они… Они молодцы.

Она посмотрела на мужа с тем взглядом, с каким женщины смотрят, когда что-то для них становится важным, она будто одними глазами попросила его не быть строгим. Тот постоял, посмотрел на них, как будто раздумывал, а потом кивнул коротко и молча ушёл обратно в дом.
Женщина вытерла глаза, поднялась и уже с чуть заметной улыбкой сказала:
— Приходите завтра… Навестите Мишу. Он обрадуется. Ну надеюсь, что обрадуется…
Мальчики растерянно переглянулись.
— Правда? — спросил Петька.
— Правда. Только не шумите. И не задавайте лишних вопросов.
— Мы будем тихо, как мыши, — пообещал Витька.
Они летели домой на всех парах. В их душе зародилась надежда, что вот-вот их детство снова вернется к ним, что их троица воссоединится. Но их ждало разочарование…
***
На следующее утро Петька с Витькой снова были у калитки Мишкиного дома. Вышла Мишкина мама и впустила мальчиков внутрь.
— Поднимайтесь, он в комнате, — сказала она и проводила их до лестницы.
Мишка сидел на кровати. Спина сгорблена, руки вяло лежали на коленях, взгляд был направлен куда-то в пол. Он не поднял головы, когда ребята вошли.
— Привет… — пробормотал Петька, стараясь говорить как можно спокойнее.
— Здорово! — выпалил Витька и тут же зашёлся в привычной болтовне: — Ты не представляешь, как мы на великах гнали! А печенье-то, печенье свежее было, только с печки, мы его тебе притащили, там тётка за прилавком, знаешь, как у неё лицо смешно морщится, когда она считает сдачу!
— Вить, — тихо сказал Петька, взял его за локоть, — потише.
Тот замолк, обернулся, увидел глаза Мишки — красные, уставшие, будто он всю ночь не спал.
Мишка молчал. Он не реагировал, не улыбался, не шевелился. Он будто был в другой реальности.
— Может, поиграем во что-то? — предложил Петька, присаживаясь на край стула. — В «морской бой»? Помнишь, как мы…
Мишка не ответил. Петька замолк. Комок подступал к горлу. Витька стоял у окна, сцепив пальцы за спиной. Так прошло, наверное, минут десять.
А потом в комнату вошла его мама. У неё были усталые, но добрые глаза.
— На сегодня, думаю, достаточно, мальчики, — сказала она мягко. — Вы молодцы, что пришли. Но ему пока тяжело. Он… Он ещё не здесь, не совсем.
Они кивнули, встали, пробормотали что-то вроде «до свидания».
— Я налила вам чай, идите, перекусите.
Они спустились, сели за стол, но ничего не лезло в горло. На столе стояло то печенье, что они привезли вчера. Но им есть не хотелось. Витька ковырялся в пироге, Петька потягивал теплый чай, но всё это было лишним.
— Он даже будто не узнал нас, — прошептал Витька.
— Он нас узнал, — так же тихо ответил Петька. — Просто он внутри себя. Ему тяжело прийти в себя…
— Сможет ли?
Петька не ответил. Он сам не знал.
***
Весь остаток дня Петька ходил по своему двору, как тень. Он не играл, не читал, даже велик стоял у забора, как забытая игрушка. Время словно застыло, и всё казалось пустым.
Бабушка всё понимала. Она не спрашивала ничего в лоб — просто молча хлопотала на кухне. К вечеру в доме запахло пирожками: с капустой, с повидлом, с картошкой. Она выкладывала их на большое блюдо, прикрывала полотенцем, будто хотела, чтобы этот тёплый, родной запах вытянул Петьку из его мрачного состояния.
— Иди, покушай, пирожки горяченькие, только из печи, — позвала она.
Петька подошёл. Он взял один пирожок, повертел в руках — и положил обратно.
— Не хочу…
Бабушка тяжело вздохнула, подошла сзади, обняла его за плечи. Несильно, по-доброму. Одной рукой прижала его к себе, другой — по привычке — начала теребить его волосы.
— Господи, ну что ж вы, дети, такие ранимые… — прошептала она. — Всё в себя, всё вглубь. А вон глаза какие у тебя… Грустные… Ужас!
Петька сжал губы. Помолчал. А потом, будто щёлкнуло что-то внутри:
— Я хочу к Мишке. В его комнату. Я хочу, чтобы он говорил. Чтобы он засмеялся, как раньше. Я хочу всё исправить…
Бабушка молчала. Петька почувствовал, как её рука чуть дрогнула. А потом она снова пригладила его волосы и сказала просто, спокойно, так, как только она умела:
— Раз ты хочешь — то всё и исправишь.
Он поднял на неё глаза.
— Правда?
— Правда, Петенька. Главное, ты себя не ешь изнутри. Тогда и другу сможешь помочь.

И в этой тёплой, тихой кухне вдруг стало чуть легче дышать. Петька ничего не ответил. Только кивнул. И взял один пирожок. И впервые за день поел.
***
На следующее утро, едва солнце поднялось над деревьями, Петька уже стоял у калитки Мишкиного дома. В руках он держал потёртую, с потрескавшимся корешком книгу — «Дети капитана Гранта». Он нашёл её на полке у деда, среди старых книг.
— Ты куда это собрался с утра пораньше? — спросила бабушка, увидев его у двери.
— Читать Мишке. Ты же сама сказала, что я могу исправить все.
И она, не говоря ни слова, просто кивнула.
Когда дверь открылась, Мишкина мама, уставшая и немного помятая на секунду застыла в недоумении.
— Ты чего, Петь?
— Я… А можно я почитаю Мише? Пожалуйста. Я тихо. Он любит про путешествия.
Женщина медлила, будто не знала, как ответить. Но потом распахнула дверь пошире.
— Проходи. Только если что — сразу зови.
Петя зашел в комнату друга. На столе была кружка с недопитым чаем, на стене карта с обведёнными фломастером странами, на подоконнике фигурка парусника. Мишка сидел на кровати, как и в прошлый раз. Сгорбленный, глаза в пол. Он даже не повернулся, когда Петя вошел в комнату.
Петька сел на стул рядом, открыл книгу, прокашлялся.
— Ну что, попытаюсь тебя развлечь, Миш! А то ты здесь целыми днями киснешь! — бодро начал Петька.
Мальчик старался, как мог — делал разные голоса, выделял интонации, будто хотел заманить Мишку в другой мир, туда, где интересно и не страшно. Но Мишка молчал. Не шевелился. Только изредка моргал и всё так же смотрел в окно.
Час пролетел незаметно. Голос у Петьки стал хриплым, спина затекла. Он закрыл книгу.
— Ты, наверное, устал, да? — тихо сказал он.
Мишка не ответил.
— Ладно… Я тогда пойду. А завтра… Завтра я ещё почитаю. Если ты не против.
Он уже поднялся, уже шагнул к двери… И вдруг остановился. Показалось ли ему? Или Мишка едва заметно кивнул.
Петька вышел, не сказав больше ни слова. На душе у него было всё ещё тяжело, но где-то там, внутри, зародилось что-то. Наверное, это была надежда на лучшее.

Любовь не виновата - 15 — Ну и суррогатина – этот ваш растворимый кофе! — скривилась Зинаида, сделав глоток. — Как вы его пьёте только? Всё, решено. С первой же нормальной выручки берём кофеварку. И капсулы. Хорошие. Не эту бурду.
Зинаида размышляла так, будто уже работала в ателье и распоряжалась его бюджетом. Она сидела на диване в приёмной, плевалась, но продолжала пить недорогой растворимый кофе. Любовь и Карина стояли напротив, за стойкой, и смотрели на эту самоуверенную женщину, не зная, восхищаться ли такой манерой поведения или же относиться к ней с опаской. Зинаида Валерьевна, несмотря на свою несколько эксцентричную манеру общения, излучала какую-то странную притягательность.
Наконец, Зинаида добралась до бумаг, которые Карина заботливо сложила в картонную папку и положила ее на журнальный столик перед эпатажной гостьей.
— Да, у вас тут, конечно, запущено всё, — причитала она, перебирая документы. — Без пол-литра коньяка не разобраться… Шучу я! На коньяк у меня аллергия. А вот от хорошей настоечки я бы не отказалась. Но это потом. Сначала работа.
Размышления Зинаиды были одновременно и пугающими, и забавными. Люба и Карина переглядывались. В глазах Карины читалась тревога – они как будто призывали начальницу триста раз подумать, прежде чем брать на работу эту странную женщину. Но Любовь решила в этом вопросе полностью довериться рекомендациям Тимура.
— Ну так что, Зинаида Валерьевна? — спросила Любовь напрямую. — Вы согласны поработать у нас?
— Я-то согласна, — ответила Зинаида с ухмылкой. — А вот вы потянете? Я Тимуру не раз говорила: без постоянного бухгалтера твоё ателье загнётся. А он всё экономил да экономил. Чуть не доэкономился!
— Думаю, потянем, — почти уверенно ответила Любовь, бросив взгляд на Карину. Та молча округлила глаза. Согласие Любы означало, что работать теперь придётся ещё больше. Куда уж больше?
— Вот и ладненько! — хлопнула в ладоши новая бухгалтер ателье. — Я тогда пойду! Меня уже, наверное, заждались.
Зинаида подняла свое грузное тело с дивана и направилась к выходу, цокая каблуками.
— Подготовьте там завтра всё к подписанию, — сказала она перед выходом, не оборачиваясь. — Бланки там, заявления… что там ещё? Короче, вспомните. Всем чао!
Зинаида вышла, оставив после себя шлейф резкого парфюма. Карина смотрела на Любу с немым вопросом в глазах.
— Чего? — пожала плечами Любовь. — Не смотри на меня так! Ты же знаешь, я не смогу сама справиться с этими отчетами. Нам просто необходим бухгалтер!
— Обязательно, чтобы это была она? — с надеждой в голосе произнесла Карина.
— Блин, Карина, я же не виновата, что у вас в городе одна швея на весь город, один бухгалтер на весь город, — Люба загибала пальцы на руке, — и так, наверное, со всеми специалистами. У вас тут монополия какая-то!
Карина не стала спорить с начальницей. Работы было много, и она удалилась ее выполнять, покачивая головой. Люба взяла папку с бумагами и спрятала ее в сейф. Ей Зинаида тоже не совсем нравилась, но Тимур хвалил ее за профессиональные, а не человеческие качества, и это сейчас было куда важнее. Во всяком случае, Люба так думала. А еще Люба подумала, что с приходом Зинаиды Валерьевны жизнь в ателье точно станет ярче, хотя, возможно, и немного… безумнее.
***
Уже со следующего дня Зинаида Валерьевна приступила к своим должностным обязанностям. Первое, что она сделала, – это оккупировала стол Карины. Она разложила на нем свои многочисленные папки, журналы, косметичку, зеркальце и небольшой термос с какой-то подозрительно пахнущей жидкостью. Бедной девушке приходилось встречать клиентов чуть ли не стоя, ютясь на краешке стула и пытаясь балансировать с журналом записей на коленях. На все возмущения Карины новая бухгалтерша отвечала одно и то же: она не виновата, что ей не предоставили отдельного кабинета. «Я же не могу работать в таких условиях! — восклицала она, драматично взмахивая руками. — Мне нужно пространство! Мне нужно вдохновение!».

— Любовь Алексеевна, я так больше не могу! — пожаловалась Карина начальнице, когда они сидели за обеденным столом дома после тяжелого трудового дня. — Эта «тетя Зина» меня скоро просто-напросто выдавит из этого ателье! Я уже спину сорвала, пытаясь записать мерки с клиентки, стоя на одной ноге! Давайте уже найдём ей какую-нибудь комнатушку!
— Давай найдем, — кивнула Люба, которой тоже не нравилось нынешнее положение дел. — У нас есть кладовка, заваленная всяким ненужным хламом. Освободим ее, приведём в порядок, и у Зинаиды Валерьевны будет свой кабинет!
— А это хорошая идея! — радостно поддержала Карина. — Осталось найти того, кто поможет вынести весь хлам.
И девушка многозначительно посмотрела на Сергея, который сидел рядом за столом, увлеченно разгрызая семечки и бросая шелуху прямо на скатерть.
— Молодой человек, что вы делаете в ближайшую субботу? – спросила Карина у Сергея, кокетливо глядя ему в глаза.
Сергей, подняв на нее удивленный взгляд, перестал щелкать семечки и с подозрением смотрел то на Карину, то на мать.
— Я ещё не думал об этом, — ответил он, вытирая руки о джинсы.
— Не хотите ли прогуляться со мной до ателье? — продолжала Карина, подмигивая Любе.
— Нет-нет! — развел руками Сергей. — Я вам сразу сказал, на меня не рассчитывайте с этим своим ателье. Мне и тут хорошо.
— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! — уговаривала парня Карина, сложив ладони вместе, как для молитвы. — А я тебя свожу… скажем… в кино! На новый боевик.
— Не, я кино не люблю, — помотал головой Сергей. — Давай лучше в бильярд сходим.
— Так я не умею, — призналась Карина.
— Так я научу, — с улыбкой ответил Сергей. — Будешь чемпионкой района.
— Заметано?! — спросила Карина, протягивая ему руку.
— Заметано! — улыбнулся Сергей и пожал ее изящные пальцы.
«Ну всё, — подумала Любовь, наблюдая за этой сценой. — У «тети Зины» скоро будет свой кабинет. Это хорошо! А у детей, похоже, намечается роман. Тоже хорошо!»
***
Эту субботу трудно было назвать выходным днем. Пока Зинаида Валерьевна наслаждалась заслуженным отдыхом у себя на даче, Любовь, Карина и Сергей разгребали ее будущий кабинет, вынося из ателье целые горы мусора. Старые манекены, рулоны с обрывками тканей, сломанные швейные машинки, коробки с пуговицами и молниями, выцветшие журналы мод – казалось, этому хламу нет конца. Сергей, ворча и жалуясь на тяжелую судьбу, таскал мешки с мусором к контейнеру, Карина, вооружившись тряпкой и ведром, отмывала стены от многолетней пыли, а Люба разбирала завалы на стеллажах, находя среди хлама забытые выкройки и старинные швейные принадлежности.
Когда всё было закончено, и небольшая кладовка, наконец, приобрела вид вполне приличного кабинета, все со спокойной совестью отправились домой. Уставшие, но довольные проделанной работой, они мечтали только об одном – принять душ и завалиться спать. Но у молодых впереди было ещё одно неоконченное дельце – поход в бильярдную.
Наблюдая, как Сергей собирается на обещанное Карине «свидание», мама подошла к сыну и, немного смущаясь, взяла его за руку.
— Сергей, ты у меня мальчик большой… — начала она.
— Мам, ты чего? — испугался Сергей, вырывая ладони из маминых рук. — Это твое вступление меня уже пугает! Что случилось?
— Я просто хотела попросить… Не обижай эту девочку! — проговорила Люба, глядя сыну в глаза.
— Ты про Карину?! — Сергей засмеялся. — Да она сама кого хочешь обидит! Этакая милая фурия.
— И если вдруг надумаете… — Люба покраснела, — ну, ты меня понял… Так вот, если вдруг… Не забывай предохраняться… Я не только о тебе забочусь, но и о Карине.
— Мам, ну чего ты в самом деле?! — воскликнул Сергей, смеясь. — Мы просто идем прогуляться, а ты уже в голове себе нарисовала там… А, подожди-ка! — Сергей вдруг улыбнулся и обнял маму. — Она тебе нравится! Признавайся! Хочешь себе такую невестку?
Люба пожала плечами.
— Мне сейчас кажется, или ты за Карину переживаешь больше, чем за меня? — пошутил Сергей.
— Конечно, — ответила Люба. — Она же девочка! А ты у меня уже мужчина.
— Странно, — улыбнулся Сергей. — Даже не обидно. Ладно, мам, не переживай. И не торопи события!

Любовь улыбнулась и похлопала сына по плечу. Сергей, подмигнув ей, вышел из комнаты…
***
Засыпая, Люба посмотрела на часы. Была уже полночь, а Сергея с Кариной всё ещё не было дома. Сердце матери было неспокойно. Она взяла телефон и набрала номер сына. Гудки. Не берет трубку. Карине Люба звонить не стала. Подумает ещё что-нибудь не то. В состоянии неопределенности и волнения Люба и сама не заметила, как уснула.
***
Любу разбудил настойчивый стук в дверь. Она вспомнила, что по привычке закрылась на дополнительный засов. Накинув халат, Любовь подошла к двери.
— Кто там? — спросила она, пытаясь разглядеть что-то в дверной глазок.
— Любовь Алексеевна, открывайте! — раздался в ответ не то крик, не то плач Карины.
Люба быстро открыла дверь. Перед ней стояла Карина, бледная и растрепанная. Она держала еле стоящего на ногах Сергея. Лицо его было в крови, один глаз заплыл, губа разбита. Вид у него был ужасный. Любовь охнула и отшатнулась.
— Что случилось?! — вскрикнула она. — Что с тобой, Сережа?!