Хомут - 14 Клава сначала немного опешила. Но времени терять нельзя, надо найти Нюру. Обойдя каждый двор, где имеются маленькие дети, Клава побледнела еще больше. Девочку так и не обнаружили. Клава, роняя слезы отчаяния, решила, что девчушка ушла к озеру. Испугавшись за последствия, она рванула к «Красавице».
—Подожди! — крикнул ей Степан и бросился за ней.
— Утонула, — захлебываясь слезами, запричитала Клава. — Ой, боже мой, утонула.
— Не нагоняй беду, найдем, — Степан, обогнав ее, первым прибежал на берег.
Но там, кроме местных ребятишек от десяти до двенадцати лет, больше никого не было.
— Вы не видели Нюру?! — взволнованная Клава хватала мальчишек за плечи, тряся их и всматриваясь в растерявшиеся лица.
— Не-ет, — мотали головой ребятишки.
— Точно? — спрашивал Степан, нахмурив брови.
— Точно.
— Пойдем обратно, значит, живая. — взяв Клаву за руку, парень повел ее в деревню.
Они шли, не торопясь. Уставшая от переживаний Клавдия уже не могла плакать. Она всхлипывала, вздрагивая плечами, и протяжно выдыхала, чтобы взять себя в руки. Степан курил, искоса поглядывал на свою спутницу и думал о том, что никогда в жизни не видел ее такой… потерянной. Ему даже жалко ее стало, а, может быть… Нет-нет, какая к черту любовь? Вот Зойку он, кажется, любил, пока та не открыла рот, а Клава… Да что ж такое, какие-то странные чувства к ней просыпаются. Жалость? Прощение?
— Надо к трассе выдвигаться, — вполголоса сказал Степан и выбросил окурок на обочину. — Вдруг туда отправилась?
— Зачем? — спросила Клава, заикаясь.
— Ну-у, не знаю. Я так сбегал в детстве пару раз, чтоб в город пешком пойти.
— Зачем? — повторила Клава.
— Да бог его знает. Сам уже не помню. Может, цирк хотел увидеть, а может еще что-то. У малых в голове столько фантазий, только успевай за ними смотреть.
— Вот я не досмотрела. — выдохнула Клава.
— Ничего. Найдем.
Уже начинало темнеть. Поднялся легкий ветерок и Клава, обхватив руками свои плечи, поежилась. Степан снял рубаху и накинул ее на Клаву, а сам остался в одной майке.
— Я крепкий, не простужусь, — пояснил он, когда Клава посмотрела на него вопросительно.
Минуя перекресток, они не успели свернуть на проселочную дорогу, как рядом с ними притормозила «копейка». Улыбчивый водитель опустил окно и высунул голову.
— Здрасьте, не ваша девчонка? — кивнул он на заднее сиденье.
Нагнувшись, Клава увидела спящую Нюру.
— Нашлась!! — закричала она и Нюра проснулась.
— Ну слава богу, — обрадовался мужчина, выходя из салона. Открыв заднюю дверь, предложил Нюре выйти, но та замотала головой и вжалась в спинку сиденья.
— А ну, иди сюда, — рыком приказала ей Клава и протянула руку к девочке. — Кому сказала!
— Тише ты, — Степан одернул ее, — дай я сам.
Он вытащил Нюру, поднял на руки и прижал к себе.
— Дочка? — улыбался водитель. — А я еду, вижу, выруливает с вашей стороны. Присмотрелся, одна. Ну, думаю, или сбежала, или потерялась. Спрашиваю: «Где мама с папой?» Молчит. «Куда путь держишь?» Молчит. Предложил прокатиться, сразу согласилась. Вы ее… это… научите, чтоб к чужим дядям в машину не садилась, а то мало ли что. Ну? Все хорошо, что хорошо кончается. Поеду я.
Он протянул руку Степану, тот, пожав ее, поблагодарил незнакомца за помощь.
— А может, чайку? — вдруг предложил Степа. — В знак благодарности, так сказать.
— Это можно! — радостно ответил мужчина. — Термос забыл с собой взять, а тут так приспичило пить, что совестно было у вас попросить. Кхе-кхе, садитесь, подвезу.
Они разместились в салоне и водитель, повернувшись к Степану, вновь протянул ему руку.
— Игорь.
— Степан. А это Клава и… Нюрка.
— Хорошая у вас семья, — кивнул Игорь.
— Нам туда, — указал пальцем Степан.
Выпить чаю было решено в доме соседей, где живет Клава. Когда Степан передал Нюру невестке и сказал, что зайдет к себе и тут же вернется, Игорь не понял, почему парень направился к рядом стоящему дому.
— Так вы соседи?
— Это наша племянница, — уточнил Степан, уходя.
— А-а-а, значит, брат и сестра.
—Подожди! — крикнул ей Степан и бросился за ней.
— Утонула, — захлебываясь слезами, запричитала Клава. — Ой, боже мой, утонула.
— Не нагоняй беду, найдем, — Степан, обогнав ее, первым прибежал на берег.
Но там, кроме местных ребятишек от десяти до двенадцати лет, больше никого не было.
— Вы не видели Нюру?! — взволнованная Клава хватала мальчишек за плечи, тряся их и всматриваясь в растерявшиеся лица.
— Не-ет, — мотали головой ребятишки.
— Точно? — спрашивал Степан, нахмурив брови.
— Точно.
— Пойдем обратно, значит, живая. — взяв Клаву за руку, парень повел ее в деревню.
Они шли, не торопясь. Уставшая от переживаний Клавдия уже не могла плакать. Она всхлипывала, вздрагивая плечами, и протяжно выдыхала, чтобы взять себя в руки. Степан курил, искоса поглядывал на свою спутницу и думал о том, что никогда в жизни не видел ее такой… потерянной. Ему даже жалко ее стало, а, может быть… Нет-нет, какая к черту любовь? Вот Зойку он, кажется, любил, пока та не открыла рот, а Клава… Да что ж такое, какие-то странные чувства к ней просыпаются. Жалость? Прощение?
— Надо к трассе выдвигаться, — вполголоса сказал Степан и выбросил окурок на обочину. — Вдруг туда отправилась?
— Зачем? — спросила Клава, заикаясь.
— Ну-у, не знаю. Я так сбегал в детстве пару раз, чтоб в город пешком пойти.
— Зачем? — повторила Клава.
— Да бог его знает. Сам уже не помню. Может, цирк хотел увидеть, а может еще что-то. У малых в голове столько фантазий, только успевай за ними смотреть.
— Вот я не досмотрела. — выдохнула Клава.
— Ничего. Найдем.
Уже начинало темнеть. Поднялся легкий ветерок и Клава, обхватив руками свои плечи, поежилась. Степан снял рубаху и накинул ее на Клаву, а сам остался в одной майке.
— Я крепкий, не простужусь, — пояснил он, когда Клава посмотрела на него вопросительно.
Минуя перекресток, они не успели свернуть на проселочную дорогу, как рядом с ними притормозила «копейка». Улыбчивый водитель опустил окно и высунул голову.
— Здрасьте, не ваша девчонка? — кивнул он на заднее сиденье.
Нагнувшись, Клава увидела спящую Нюру.
— Нашлась!! — закричала она и Нюра проснулась.
— Ну слава богу, — обрадовался мужчина, выходя из салона. Открыв заднюю дверь, предложил Нюре выйти, но та замотала головой и вжалась в спинку сиденья.
— А ну, иди сюда, — рыком приказала ей Клава и протянула руку к девочке. — Кому сказала!
— Тише ты, — Степан одернул ее, — дай я сам.
Он вытащил Нюру, поднял на руки и прижал к себе.
— Дочка? — улыбался водитель. — А я еду, вижу, выруливает с вашей стороны. Присмотрелся, одна. Ну, думаю, или сбежала, или потерялась. Спрашиваю: «Где мама с папой?» Молчит. «Куда путь держишь?» Молчит. Предложил прокатиться, сразу согласилась. Вы ее… это… научите, чтоб к чужим дядям в машину не садилась, а то мало ли что. Ну? Все хорошо, что хорошо кончается. Поеду я.
Он протянул руку Степану, тот, пожав ее, поблагодарил незнакомца за помощь.
— А может, чайку? — вдруг предложил Степа. — В знак благодарности, так сказать.
— Это можно! — радостно ответил мужчина. — Термос забыл с собой взять, а тут так приспичило пить, что совестно было у вас попросить. Кхе-кхе, садитесь, подвезу.
Они разместились в салоне и водитель, повернувшись к Степану, вновь протянул ему руку.
— Игорь.
— Степан. А это Клава и… Нюрка.
— Хорошая у вас семья, — кивнул Игорь.
— Нам туда, — указал пальцем Степан.
Выпить чаю было решено в доме соседей, где живет Клава. Когда Степан передал Нюру невестке и сказал, что зайдет к себе и тут же вернется, Игорь не понял, почему парень направился к рядом стоящему дому.
— Так вы соседи?
— Это наша племянница, — уточнил Степан, уходя.
— А-а-а, значит, брат и сестра.
Клава не стала отвечать на это и повела гостя с девочкой в дом. Там ее уже ждал свекор. Он сидел за столом и пил горячий чай вприкуску с сухарями. Клава открыла дверь и услышала следующее:
— А ты где пропадаешь? Почему сарай открыт и калитка нараспашку? Куры разбежались, еле всех собрал. Грядки повыгребли. Ох мать, когда вернется, недовольная буде-е-ет.
За ее спиной показалась черноволосая голова незнакомца. Сергей Петрович отложил недоеденный сухарь на блюдце и поздоровался.
— У нас гости, — встал он и протянул руку мужчине.
Тот пожал ее ему, представился.
— Я вашу девочку привез. Потерялась, бедная.
— Нюрка? — Сергей посмотрел на невестку удивленно. Или Клавка, кто из них потерялся?
— Садитесь за стол, — перебила мысли свекра Клава и усадила девочку на стул у стены, поближе к окну.
И только сейчас, после долгого волнения, Клава вспомнила, что она так и не успела приготовить ужин, и в кухне заметно воняет гарью.
— Ой, — посмотрела Клава на плиту.
В сковороде лежали подгорелые куски куриного мяса, на поверхности плиты красовалась осевшая пена, превратившись в противную лужицу, и кастрюля снаружи тоже вся в пене.
— Хорошо, что я раньше пришел, — кивнул Сергей, заметив, как Клава разглядывает посуду. — А так бы погорели к чертям собачьим.
Клава оглядела присутствующих. Чем кормить хозяина дома, ребенка и гостя? Ей вдруг стало стыдно, щеки налились румянцем, взор потупился.
— Может, молочка? — спросила она, теребя край платья.
— Чайку, — напомнил Игорь, улыбнувшись.
Клава потрогала чайник. Он был еще горячим. Она налила кипятка в кружки, разбавила его черной заваркой, подвинула к гостю сахарницу. Затем налила молока в кружку поменьше, накрошила туда хлеба и передала скромный ужин Нюрке. Над столом повисла гробовая тишина, которую нарушил скрип двери. Это пришел Степан. Сергей посмотрел на него пристально, ожидая подвоха, но Степа, поздоровавшись, присоединился к чаепитию, сказав, что он заглянул всего на десять минут. Потом Клава объяснила всю ситуацию. Сергей Петрович пожурил ее немного, извинился перед гостем и ушел в комнату, отдыхать. Нюра, как только умяла свой ужин, была отправлена спать. Степа и Игорь разговорились. После недолгого рассказа о себе, Игорь спросил:
— Я вчера привозил сюда одну красавицу. Хотел бы узнать, в каком доме она живет?
— А кто она? — с любопытством спросила Клава.
— Олеся. Кажется, она из больницы ехала. Светленькая такая. Хорошенькая, слов нет. Не подскажете, где ее дом?
Степан чуть не поперхнулся чаем.
— А зачем она тебе?
— Да вот, понравилась. Жениться на ней хочу.
— А ты где пропадаешь? Почему сарай открыт и калитка нараспашку? Куры разбежались, еле всех собрал. Грядки повыгребли. Ох мать, когда вернется, недовольная буде-е-ет.
За ее спиной показалась черноволосая голова незнакомца. Сергей Петрович отложил недоеденный сухарь на блюдце и поздоровался.
— У нас гости, — встал он и протянул руку мужчине.
Тот пожал ее ему, представился.
— Я вашу девочку привез. Потерялась, бедная.
— Нюрка? — Сергей посмотрел на невестку удивленно. Или Клавка, кто из них потерялся?
— Садитесь за стол, — перебила мысли свекра Клава и усадила девочку на стул у стены, поближе к окну.
И только сейчас, после долгого волнения, Клава вспомнила, что она так и не успела приготовить ужин, и в кухне заметно воняет гарью.
— Ой, — посмотрела Клава на плиту.
В сковороде лежали подгорелые куски куриного мяса, на поверхности плиты красовалась осевшая пена, превратившись в противную лужицу, и кастрюля снаружи тоже вся в пене.
— Хорошо, что я раньше пришел, — кивнул Сергей, заметив, как Клава разглядывает посуду. — А так бы погорели к чертям собачьим.
Клава оглядела присутствующих. Чем кормить хозяина дома, ребенка и гостя? Ей вдруг стало стыдно, щеки налились румянцем, взор потупился.
— Может, молочка? — спросила она, теребя край платья.
— Чайку, — напомнил Игорь, улыбнувшись.
Клава потрогала чайник. Он был еще горячим. Она налила кипятка в кружки, разбавила его черной заваркой, подвинула к гостю сахарницу. Затем налила молока в кружку поменьше, накрошила туда хлеба и передала скромный ужин Нюрке. Над столом повисла гробовая тишина, которую нарушил скрип двери. Это пришел Степан. Сергей посмотрел на него пристально, ожидая подвоха, но Степа, поздоровавшись, присоединился к чаепитию, сказав, что он заглянул всего на десять минут. Потом Клава объяснила всю ситуацию. Сергей Петрович пожурил ее немного, извинился перед гостем и ушел в комнату, отдыхать. Нюра, как только умяла свой ужин, была отправлена спать. Степа и Игорь разговорились. После недолгого рассказа о себе, Игорь спросил:
— Я вчера привозил сюда одну красавицу. Хотел бы узнать, в каком доме она живет?
— А кто она? — с любопытством спросила Клава.
— Олеся. Кажется, она из больницы ехала. Светленькая такая. Хорошенькая, слов нет. Не подскажете, где ее дом?
Степан чуть не поперхнулся чаем.
— А зачем она тебе?
— Да вот, понравилась. Жениться на ней хочу.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Очень жаль. Талантливая была актриса 😢
——-
Друзья! Печальная новость🙏
Ушла из жизни заслуженная артистка России, вдова режиссера Леонида Гайдая Нина Гребешкова.
Нина Гребешкова запомнилась ролями в картинах «12 стульев», «Спортлото-82», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука». В творческой биографии актрисы около 130 киноролей. Ее главным режиссером был муж — Леонид Гайдай. Именно роли в его картинах принесли ей ошеломляющий успех.
——-
Друзья! Печальная новость🙏
Ушла из жизни заслуженная артистка России, вдова режиссера Леонида Гайдая Нина Гребешкова.
Нина Гребешкова запомнилась ролями в картинах «12 стульев», «Спортлото-82», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука». В творческой биографии актрисы около 130 киноролей. Ее главным режиссером был муж — Леонид Гайдай. Именно роли в его картинах принесли ей ошеломляющий успех.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Любовь не виновата - 33 Утро встретило Любовь нежным солнечным светом, пробивающимся сквозь тюль на окне, и предвкушением чего-то хорошего. Ещё вчерашний вечер, начавшийся с тревоги за сына, обернулся неожиданной радостью, а потом и вовсе – визитом Максима, который оставил после себя такое теплое, смущенное и одновременно волнующее чувство. Она буквально летела на работу, чувствуя себя помолодевшей лет на десять.
— Как прошёл вечер?! — этот вопрос, брошенный Зинаидой Валерьевной с театральным трагизмом прямо у порога ателье, застал Любовь врасплох. Бухгалтер стояла, подбоченившись, и её острый взгляд, казалось, буравил Любовь насквозь.
— Просто волшебно, Зинаида Валерьевна! — не скрывая радости, ответила Люба. Она сняла свой легкий плащ, повесила его на вешалку и тут же засуетилась у кофеварки. Аромат свежесваренного кофе начал наполнять небольшое помещение, смешиваясь с привычным запахом тканей и мела.
— Мать моя женщина! — всплеснула руками Зинаида, неотрывно следя за каждым движением начальницы. Любовь действительно порхала по ателье – легко, почти невесомо, её движения были плавными, а на губах играла чуть заметная, но такая счастливая улыбка. Она разлила дымящийся кофе по двум чашкам, одну протянула Зинаиде. — Да ты, похоже, вчера не только сына из цепких лап полиции встречала. Уж больно вид у тебя… окрылённый! А ну, давай рассказывай, колись: кто приходил, кто тебя так осчастливил, что ты светишься, как новый пятак?
— Нет, Зинаида Валерьевна, что вы, — попыталась уйти от ответа Любовь, чувствуя, как щеки начинают предательски гореть. — Я правда очень рада, что с Сергеем всё так благополучно разрешилось. Это настоящее чудо, и я вам безмерно благодарна, что вы помогли этому чуду осуществиться. Без вашего полковника…
— Так, всё понятно: рассказывать не хочешь, зубы мне тут заговариваешь сыном, — прищурилась Зинаида, делая первый осторожный глоток горячего кофе. — А ведь я женщина опытная, меня не проведёшь. Я вижу, когда у бабы глаза горят. Или ты думаешь, я материнскую радость от состояния «влюблена по самые уши, и крыша едет» не отличу? Эх, Любка, Любка…
Любовь смущённо уставилась в свою чашку. Ну как от Зинаиды что-то утаишь?
— Да, Зинаида Валерьевна, вы, как всегда, правы, — призналась она тихо. — Просто… я пока сама не очень понимаю, что происходит. Не хочу говорить о том, в чём я пока не уверена. Боюсь спугнуть… это хрупкое счастье. Знаете, как бабочку – чуть тронешь, и она улетит.
Зинаида Валерьевна громко, от души расхохоталась, так что даже фарфоровая чашка в её руке слегка звякнула.
— Спугнуть, говоришь? Бабочку? — она отсмеялась и посмотрела на Любу с эдаким материнским снисхождением. — Любовь Алексеевна, голубушка ты моя наивная! Счастье, особенно если оно в штанах и с хорошим потенциалом, не спугивать надо, а за рога хватать, да покрепче, и в стойло! А то, пока ты тут бабочек своих разглядывать будешь, его, это самое счастье, другая барышня подхватит и в оборот возьмёт. Какая-нибудь молодая, губастая, груди торчком, ножки от ушей, горячая как печка! И всё! Улетит твоя бабочка, только крылышками на прощание махнёт. Ой, Любка, жалеть потом будешь, локти кусать, да поздно будет!
Любовь невольно задумалась. В словах её бойкой собеседницы, при всей их прямолинейности и даже некоторой грубоватости, определённо был смысл. Она сама боялась этой конкуренции, этого вечного женского соревнования.
— Так что за мальчик-то приходил? Не томи душу, — поинтересовалась Зинаида, с удовольствием допив свой кофе и поставив пустую чашку на стол.
— Да вы его знаете, наверное, — Люба отмахнулась, пытаясь сделать вид, что это сущий пустяк, но предательский румянец, вновь заливший её щёки, говорил об обратном. — Максим Сергеевич. Помните, тот, что приходил к нам не так давно с большим заказом на школьную форму?
— Как прошёл вечер?! — этот вопрос, брошенный Зинаидой Валерьевной с театральным трагизмом прямо у порога ателье, застал Любовь врасплох. Бухгалтер стояла, подбоченившись, и её острый взгляд, казалось, буравил Любовь насквозь.
— Просто волшебно, Зинаида Валерьевна! — не скрывая радости, ответила Люба. Она сняла свой легкий плащ, повесила его на вешалку и тут же засуетилась у кофеварки. Аромат свежесваренного кофе начал наполнять небольшое помещение, смешиваясь с привычным запахом тканей и мела.
— Мать моя женщина! — всплеснула руками Зинаида, неотрывно следя за каждым движением начальницы. Любовь действительно порхала по ателье – легко, почти невесомо, её движения были плавными, а на губах играла чуть заметная, но такая счастливая улыбка. Она разлила дымящийся кофе по двум чашкам, одну протянула Зинаиде. — Да ты, похоже, вчера не только сына из цепких лап полиции встречала. Уж больно вид у тебя… окрылённый! А ну, давай рассказывай, колись: кто приходил, кто тебя так осчастливил, что ты светишься, как новый пятак?
— Нет, Зинаида Валерьевна, что вы, — попыталась уйти от ответа Любовь, чувствуя, как щеки начинают предательски гореть. — Я правда очень рада, что с Сергеем всё так благополучно разрешилось. Это настоящее чудо, и я вам безмерно благодарна, что вы помогли этому чуду осуществиться. Без вашего полковника…
— Так, всё понятно: рассказывать не хочешь, зубы мне тут заговариваешь сыном, — прищурилась Зинаида, делая первый осторожный глоток горячего кофе. — А ведь я женщина опытная, меня не проведёшь. Я вижу, когда у бабы глаза горят. Или ты думаешь, я материнскую радость от состояния «влюблена по самые уши, и крыша едет» не отличу? Эх, Любка, Любка…
Любовь смущённо уставилась в свою чашку. Ну как от Зинаиды что-то утаишь?
— Да, Зинаида Валерьевна, вы, как всегда, правы, — призналась она тихо. — Просто… я пока сама не очень понимаю, что происходит. Не хочу говорить о том, в чём я пока не уверена. Боюсь спугнуть… это хрупкое счастье. Знаете, как бабочку – чуть тронешь, и она улетит.
Зинаида Валерьевна громко, от души расхохоталась, так что даже фарфоровая чашка в её руке слегка звякнула.
— Спугнуть, говоришь? Бабочку? — она отсмеялась и посмотрела на Любу с эдаким материнским снисхождением. — Любовь Алексеевна, голубушка ты моя наивная! Счастье, особенно если оно в штанах и с хорошим потенциалом, не спугивать надо, а за рога хватать, да покрепче, и в стойло! А то, пока ты тут бабочек своих разглядывать будешь, его, это самое счастье, другая барышня подхватит и в оборот возьмёт. Какая-нибудь молодая, губастая, груди торчком, ножки от ушей, горячая как печка! И всё! Улетит твоя бабочка, только крылышками на прощание махнёт. Ой, Любка, жалеть потом будешь, локти кусать, да поздно будет!
Любовь невольно задумалась. В словах её бойкой собеседницы, при всей их прямолинейности и даже некоторой грубоватости, определённо был смысл. Она сама боялась этой конкуренции, этого вечного женского соревнования.
— Так что за мальчик-то приходил? Не томи душу, — поинтересовалась Зинаида, с удовольствием допив свой кофе и поставив пустую чашку на стол.
— Да вы его знаете, наверное, — Люба отмахнулась, пытаясь сделать вид, что это сущий пустяк, но предательский румянец, вновь заливший её щёки, говорил об обратном. — Максим Сергеевич. Помните, тот, что приходил к нам не так давно с большим заказом на школьную форму?
— Тот самый?! — глаза Зинаиды Валерьевны изумлённо округлились, а брови поползли на лоб. — Бизнесмен этот? И ты ещё сидишь тут, сомневаешься, бабочек каких-то выдумываешь?! Любка, его брать надо, пока тёпленький! Не раздумывая! Где ты ещё такого мужика найдешь? Солидный, при деньгах, и, видать, не дурак. А главное – свободный, раз к тебе шастает! В твои-то годы, моя дорогая, такими кадрами не разбрасываются!
— Так я, по-вашему, уже совсем старая? — немного обиженно надула губки Любовь.
— Любочка, да не в этом дело, глупышка ты моя ненаглядная, — смягчилась Зинаида и по-свойски приобняла начальницу за плечи. — Ты пойми правильно. Тут такое дело… Вот смотри: каких-то женщин Господь при рождении щедро одарил харизмой, чувством юмора искромётным, какой-то внутренней магической энергией, которая мужиков, как магнитом, к ним притягивает, вне зависимости от возраста и внешности.
Зинаида Валерьевна многозначительно ткнула указательным пальцем себе в пышную грудь, украшенную крупной янтарной брошью.
— А другим женщинам, — продолжала она, переводя свой палец с себя на Любу, — Бог дал красоту. Личико кукольное, фигурку точёную. И это тоже великий дар, спору нет.
Тут она сделала паузу, внимательно посмотрев на Любовь.
— Но проблема, моя голубушка, в том, что если первое – харизма и энергия – с годами у женщины только накапливается, как хорошее вино, становится богаче и насыщеннее, то второе – красота то есть – увы, имеет свойство увядать. Как цветочек полевой. Сегодня он глаз радует, а завтра уже головку склонил. У тебя, моя хорошая, из главных козырей – именно твоя красота, твоя нежность, женственность. И если ты этим козырем сейчас, пока он бьёт все карты, не воспользуешься по полной программе, то извиняй… Потом останутся только воспоминания и сожаления.
Любовь молча кивнула в ответ. Зинаида говорила правду. Жестокую, не совсем лестную, но от этого не менее правдивую. Она и сама это понимала, просто гнала от себя эти мысли.
— Поэтому, — Зинаида Валерьевна энергично потёрла ладони, словно уже готовилась к активным действиям, — бери в охапку своего этого… Михаила…
— Максима, — тихо поправила Люба.
— Да не важно! Хочешь – Максима, хочешь – Михаила, хоть Аполлона Бельведерского! — отмахнулась Зинаида. — Суть не в имени, а в содержании! Суть в том, что упускать хорошего, перспективного мужика для тебя, милочка, сейчас – это непозволительная роскошь! Поняла меня? Так что хвост пистолетом, грудь вперёд, улыбку на миллион долларов – и вперёд, на штурм! А то уведут, глазом моргнуть не успеешь!
Нравоучения Зинаиды Валерьевны были прерваны неожиданно и довольно бесцеремонно. Громкие, настойчивые гудки автомобиля, раздавшиеся прямо под окнами ателье, заставили обеих женщин вздрогнуть. Звук был знакомый, даже слишком. Любовь, извинившись, подошла к окну, отодвинула край кружевной занавески и выглянула на улицу. Так и есть. Возле скромного входа в их ателье, перегородив добрую половину узкого тротуара, стоял блестящий внедорожник Маргариты. Подруга, не выходя из машины, нетерпеливо сигналила снова и снова.
«Тебя здесь только не хватало», — с досадой подумала Любовь, впервые за долгие годы дружбы поймав себя на мысли, что совершенно не рада видеть Маргариту. Вся эта недавняя история с её мужем Павлом, его странными цветами, её, Риткиной, слепой и яростной ревностью – всё это так вымотало эмоционально, что возвращаться к этому урагану страстей не было ни малейшего желания. Люба только-только начала чувствовать почву под ногами, в её жизни появился лучик надежды в лице Максима, сын вернулся домой – и вот опять…
— Да расслабься ты! Не съём! — крикнула из машины через приоткрытое окно Ритка, заметив напряжённое лицо подруги. Её голос, как всегда, был громким и уверенным. — Я не ссориться приехала, наоборот – мириться! Белый флаг вывешиваю!
— Так я, по-вашему, уже совсем старая? — немного обиженно надула губки Любовь.
— Любочка, да не в этом дело, глупышка ты моя ненаглядная, — смягчилась Зинаида и по-свойски приобняла начальницу за плечи. — Ты пойми правильно. Тут такое дело… Вот смотри: каких-то женщин Господь при рождении щедро одарил харизмой, чувством юмора искромётным, какой-то внутренней магической энергией, которая мужиков, как магнитом, к ним притягивает, вне зависимости от возраста и внешности.
Зинаида Валерьевна многозначительно ткнула указательным пальцем себе в пышную грудь, украшенную крупной янтарной брошью.
— А другим женщинам, — продолжала она, переводя свой палец с себя на Любу, — Бог дал красоту. Личико кукольное, фигурку точёную. И это тоже великий дар, спору нет.
Тут она сделала паузу, внимательно посмотрев на Любовь.
— Но проблема, моя голубушка, в том, что если первое – харизма и энергия – с годами у женщины только накапливается, как хорошее вино, становится богаче и насыщеннее, то второе – красота то есть – увы, имеет свойство увядать. Как цветочек полевой. Сегодня он глаз радует, а завтра уже головку склонил. У тебя, моя хорошая, из главных козырей – именно твоя красота, твоя нежность, женственность. И если ты этим козырем сейчас, пока он бьёт все карты, не воспользуешься по полной программе, то извиняй… Потом останутся только воспоминания и сожаления.
Любовь молча кивнула в ответ. Зинаида говорила правду. Жестокую, не совсем лестную, но от этого не менее правдивую. Она и сама это понимала, просто гнала от себя эти мысли.
— Поэтому, — Зинаида Валерьевна энергично потёрла ладони, словно уже готовилась к активным действиям, — бери в охапку своего этого… Михаила…
— Максима, — тихо поправила Люба.
— Да не важно! Хочешь – Максима, хочешь – Михаила, хоть Аполлона Бельведерского! — отмахнулась Зинаида. — Суть не в имени, а в содержании! Суть в том, что упускать хорошего, перспективного мужика для тебя, милочка, сейчас – это непозволительная роскошь! Поняла меня? Так что хвост пистолетом, грудь вперёд, улыбку на миллион долларов – и вперёд, на штурм! А то уведут, глазом моргнуть не успеешь!
Нравоучения Зинаиды Валерьевны были прерваны неожиданно и довольно бесцеремонно. Громкие, настойчивые гудки автомобиля, раздавшиеся прямо под окнами ателье, заставили обеих женщин вздрогнуть. Звук был знакомый, даже слишком. Любовь, извинившись, подошла к окну, отодвинула край кружевной занавески и выглянула на улицу. Так и есть. Возле скромного входа в их ателье, перегородив добрую половину узкого тротуара, стоял блестящий внедорожник Маргариты. Подруга, не выходя из машины, нетерпеливо сигналила снова и снова.
«Тебя здесь только не хватало», — с досадой подумала Любовь, впервые за долгие годы дружбы поймав себя на мысли, что совершенно не рада видеть Маргариту. Вся эта недавняя история с её мужем Павлом, его странными цветами, её, Риткиной, слепой и яростной ревностью – всё это так вымотало эмоционально, что возвращаться к этому урагану страстей не было ни малейшего желания. Люба только-только начала чувствовать почву под ногами, в её жизни появился лучик надежды в лице Максима, сын вернулся домой – и вот опять…
— Да расслабься ты! Не съём! — крикнула из машины через приоткрытое окно Ритка, заметив напряжённое лицо подруги. Её голос, как всегда, был громким и уверенным. — Я не ссориться приехала, наоборот – мириться! Белый флаг вывешиваю!
Люба не знала, хотела ли она мириться с Марго. С одной стороны, их дружба была похожа на американские горки: постоянные скандалы, которые, казалось, преследовали Ритку по пятам, её взрывной характер, её способность создавать проблемы на ровном месте. Но с другой – Ритка была из тех редких людей, кто первым, не раздумывая, бросался на помощь, если случалась беда. Она могла быть невыносимой, но её преданность, если уж она кого-то считала своим, была непоколебимой.
— Чего встала, как памятник неизвестному солдату? Садись в машину, дело есть! — властным тоном сказала Марго, подошедшей подруге. Этот приказной тон был так типичен для неё.
Любовь вздохнула, обошла массивную машину и, открыв тяжёлую дверь, села на переднее пассажирское сиденье, обитое дорогой светлой кожей. В салоне пахло новым автомобилем и дорогими духами Ритки. Люба приготовилась слушать. Судя по всему, её ждал очередной монолог, полный эмоций и неожиданных поворотов.
— Короче, как ты, наверное, уже и сама догадалась, Пашка мой оказался не совсем уж бессовестным человеком… — начала Марго, выруливая на проезжую часть так резко, что Любу слегка качнуло.
— Да, он у тебя на самом деле хороший, просто… — поспешила вставить Люба.
— Так, не перебивай! — тут же одёрнула её Ритка. — И не вздумай его защищать, адвокат ты мой доморощенный! Просто слушай и принимай как факты, без лишних эмоций. В общем, Паша мне всё рассказал. Про ваши «интриги». Я, конечно, знаю, что у вас там ничего не было и быть не могло, он просто хотел меня позлить, гад старый. Но суть не в этом. Тебя-то я уже простила, ещё вчера, когда немного остыла. А вот с Пашей у нас всё… не очень радужно. Мы с ним сейчас разводимся. Официально. Делим имущество. И, знаешь, мне тут по расчётам моего юриста денежек прилетит весьма неплохо. Там хорошая такая, кругленькая сумма намечается – вот об этом я и хотела с тобой поговорить.
— Зачем со мной? — испугалась Люба, чувствуя, как холодок пробегает по спине. Она совершенно не хотела ввязываться во все эти бракоразводные процессы и финансовые разборки. — Мне от тебя ничего не надо, Рита!
— Да я тебе ничего и не даю, успокойся! — фыркнула Марго, бросив на подругу быстрый взгляд. — У меня к тебе сугубо деловое предложение. Я тут наблюдаю за тобой, вижу, что ты со своим ателье неплохо так справляешься, крутишься, как белка в колесе. И у меня возникла одна гениальная, не побоюсь этого слова, идея. Что, если часть своих «отступных» я вложу в модернизацию… я бы даже сказала, в тотальную трансформацию твоего бизнеса? А? Как тебе такой поворот?
— И в чём будет заключаться… эта твоя, как ты говоришь, трансформация? — с нескрываемым недоверием спросила Люба, глядя на подругу. Марго говорила с таким возбуждением и энтузиазмом, её глаза горели, а на щеках играл румянец, словно она уже сорвала джекпот.
— Смотри, я вот что подумала, всю ночь не спала, обмозговывала! — Ритка понизила голос до заговорщического шёпота, хотя в машине, кроме них двоих, никого не было. — Мир вокруг – он же постоянно меняется, всё течёт, всё изменяется. Но что в нём остаётся неизменным как скала? Люди женятся! Да, потом они часто разводятся, как мы с Пашкой, например. Но женятся же, чёрт возьми! И это, я тебе скажу, самый стабильный бизнес на все времена – свадьбы! В нашем случае – свадебный салон. Я предлагаю твоё скромное ателье по пошиву юбочек и блузочек переформатировать в шикарный, эксклюзивный свадебный салон! Представляешь? Каждая невеста в городе будет мечтать заказать у нас платье! Это будет не просто платье, а произведение искусства! Эксклюзив! Я готова взять все расходы по переоборудованию, закупке тканей, рекламе на себя. Но потом, естественно, я буду в доле. Как тебе идейка? Правда, круто? Я вчера всю ночь не спала, всё просчитывала. Это точно будет золотая жила, Любка, я тебе говорю!
— Чего встала, как памятник неизвестному солдату? Садись в машину, дело есть! — властным тоном сказала Марго, подошедшей подруге. Этот приказной тон был так типичен для неё.
Любовь вздохнула, обошла массивную машину и, открыв тяжёлую дверь, села на переднее пассажирское сиденье, обитое дорогой светлой кожей. В салоне пахло новым автомобилем и дорогими духами Ритки. Люба приготовилась слушать. Судя по всему, её ждал очередной монолог, полный эмоций и неожиданных поворотов.
— Короче, как ты, наверное, уже и сама догадалась, Пашка мой оказался не совсем уж бессовестным человеком… — начала Марго, выруливая на проезжую часть так резко, что Любу слегка качнуло.
— Да, он у тебя на самом деле хороший, просто… — поспешила вставить Люба.
— Так, не перебивай! — тут же одёрнула её Ритка. — И не вздумай его защищать, адвокат ты мой доморощенный! Просто слушай и принимай как факты, без лишних эмоций. В общем, Паша мне всё рассказал. Про ваши «интриги». Я, конечно, знаю, что у вас там ничего не было и быть не могло, он просто хотел меня позлить, гад старый. Но суть не в этом. Тебя-то я уже простила, ещё вчера, когда немного остыла. А вот с Пашей у нас всё… не очень радужно. Мы с ним сейчас разводимся. Официально. Делим имущество. И, знаешь, мне тут по расчётам моего юриста денежек прилетит весьма неплохо. Там хорошая такая, кругленькая сумма намечается – вот об этом я и хотела с тобой поговорить.
— Зачем со мной? — испугалась Люба, чувствуя, как холодок пробегает по спине. Она совершенно не хотела ввязываться во все эти бракоразводные процессы и финансовые разборки. — Мне от тебя ничего не надо, Рита!
— Да я тебе ничего и не даю, успокойся! — фыркнула Марго, бросив на подругу быстрый взгляд. — У меня к тебе сугубо деловое предложение. Я тут наблюдаю за тобой, вижу, что ты со своим ателье неплохо так справляешься, крутишься, как белка в колесе. И у меня возникла одна гениальная, не побоюсь этого слова, идея. Что, если часть своих «отступных» я вложу в модернизацию… я бы даже сказала, в тотальную трансформацию твоего бизнеса? А? Как тебе такой поворот?
— И в чём будет заключаться… эта твоя, как ты говоришь, трансформация? — с нескрываемым недоверием спросила Люба, глядя на подругу. Марго говорила с таким возбуждением и энтузиазмом, её глаза горели, а на щеках играл румянец, словно она уже сорвала джекпот.
— Смотри, я вот что подумала, всю ночь не спала, обмозговывала! — Ритка понизила голос до заговорщического шёпота, хотя в машине, кроме них двоих, никого не было. — Мир вокруг – он же постоянно меняется, всё течёт, всё изменяется. Но что в нём остаётся неизменным как скала? Люди женятся! Да, потом они часто разводятся, как мы с Пашкой, например. Но женятся же, чёрт возьми! И это, я тебе скажу, самый стабильный бизнес на все времена – свадьбы! В нашем случае – свадебный салон. Я предлагаю твоё скромное ателье по пошиву юбочек и блузочек переформатировать в шикарный, эксклюзивный свадебный салон! Представляешь? Каждая невеста в городе будет мечтать заказать у нас платье! Это будет не просто платье, а произведение искусства! Эксклюзив! Я готова взять все расходы по переоборудованию, закупке тканей, рекламе на себя. Но потом, естественно, я буду в доле. Как тебе идейка? Правда, круто? Я вчера всю ночь не спала, всё просчитывала. Это точно будет золотая жила, Любка, я тебе говорю!
Любовь внимательно слушала Маргариту, но её энтузиазма совершенно не разделяла. Идея, конечно, звучала красиво и масштабно, но… Свадебный бизнес был очень специфическим. Он требовал не только огромных вложений, но и особого чутья, связей, умения работать с капризными невестами. К тому же, в их небольшом городе уже было несколько свадебных салонов, и конкуренция была довольно жёсткой. Да и где взять таких швей, которые смогли бы создавать «произведения искусства»? Шить повседневную одежду и эксклюзивные свадебные платья – это, как говорится, две большие разницы. К тому же, сама Люба привыкла к более спокойному, предсказуемому ритму работы, а мир свадебной моды казался ей чем-то суетливым и слишком рискованным.
Однако говорить о своих сомнениях Ритке, которая так воодушевилась своей идеей, Любовь напрямую не решалась. Не хотелось обижать подругу, да и спорить с ней, когда она была в таком ажиотаже, было бесполезно. Поэтому Люба привела несколько расплывчатых аргументов.
— Рит, это, конечно, всё очень… заманчиво, — начала она осторожно. — Но ты понимаешь, это ведь очень сложно. Где мы найдём швей такого уровня? Это же не просто строчку проложить. А ткани? А фурнитура? Да и потом, у меня сейчас намечается довольно крупный заказ… Я не хочу его упускать.
— Заказ, говоришь? — Марго нахмурилась, притормаживая у светофора. — Большой? Аванс уже внесли?
— Нет ещё, — пожала плечами Люба. — Мы только на стадии переговоров. Но заказчик серьёзный.
— Ну и отлично! — обрадовалась Ритка. — Значит, можно спокойно отказаться! Ты пойми, Люба, ты слишком узко мыслишь! Цепляешься за какие-то сиюминутные выгоды! Из-за какого-то, пусть даже большого, но совершенно разового заказа, ты сейчас рискуешь упустить нашу с тобой мечту…
— Нашу? — удивлённо переспросила Люба.
— Ну, конечно, нашу! — уверенно заявила Марго, снова трогаясь с места. — Я ведь в первую очередь о тебе думаю, о твоём будущем! О твоих детях, между прочим! Они же для меня как родные, ты же знаешь! Представляешь, как они будут гордиться мамой – владелицей самого крутого свадебного салона в городе?
Люба задумалась. Она хотела просто и решительно сказать «нет», но что-то её останавливало. Возможно, это была та самая отчаянная надежда на лучшую жизнь, которая теплилась где-то в глубине души. А может, просто не хотелось разочаровывать Ритку, которая, при всей своей взбалмошности, действительно, кажется, хотела ей помочь.
— Не знаю, Рит, — ответила она после минутного молчания, глядя в окно на мелькающие дома. — Мне нужно всё хорошенько обдумать. Это слишком серьёзное решение.
— Хорошо, ты думай, — согласилась Марго, подъезжая обратно к ателье. — Только не слишком долго. Я завтра опять приеду, часикам… к обеду. Надеюсь, ты уже что-нибудь надумаешь, да приступим к составлению бизнес-плана. У меня уже столько идей!
Любовь молча кивнула в ответ, попрощалась с подругой и вышла из машины. Ритка, помахав ей рукой, резко развернулась и умчалась, оставив после себя облачко выхлопных газов и Любу в полных размышлениях.
Она вернулась в ателье, где Зинаида Валерьевна уже сгорала от любопытства. Но Любе было не до разговоров. Можно ли положиться на Ритку в таком серьёзном деле? Сегодня она горит идеей, а завтра, когда испарится первая волна энтузиазма от полученных денег, не передумает ли? Ритка была человеком настроения, увлекающейся натурой. Её энергия била ключом, но так же быстро могла и иссякнуть, если что-то шло не по её плану. С другой стороны, финансовая поддержка была бы сейчас очень кстати. Ателье едва сводило концы с концами, и мысль о расширении, о выходе на новый уровень, пусть и пугала, но одновременно и манила. Люба чувствовала себя на распутье, и выбор предстоял ой какой нелёгкий.
Однако говорить о своих сомнениях Ритке, которая так воодушевилась своей идеей, Любовь напрямую не решалась. Не хотелось обижать подругу, да и спорить с ней, когда она была в таком ажиотаже, было бесполезно. Поэтому Люба привела несколько расплывчатых аргументов.
— Рит, это, конечно, всё очень… заманчиво, — начала она осторожно. — Но ты понимаешь, это ведь очень сложно. Где мы найдём швей такого уровня? Это же не просто строчку проложить. А ткани? А фурнитура? Да и потом, у меня сейчас намечается довольно крупный заказ… Я не хочу его упускать.
— Заказ, говоришь? — Марго нахмурилась, притормаживая у светофора. — Большой? Аванс уже внесли?
— Нет ещё, — пожала плечами Люба. — Мы только на стадии переговоров. Но заказчик серьёзный.
— Ну и отлично! — обрадовалась Ритка. — Значит, можно спокойно отказаться! Ты пойми, Люба, ты слишком узко мыслишь! Цепляешься за какие-то сиюминутные выгоды! Из-за какого-то, пусть даже большого, но совершенно разового заказа, ты сейчас рискуешь упустить нашу с тобой мечту…
— Нашу? — удивлённо переспросила Люба.
— Ну, конечно, нашу! — уверенно заявила Марго, снова трогаясь с места. — Я ведь в первую очередь о тебе думаю, о твоём будущем! О твоих детях, между прочим! Они же для меня как родные, ты же знаешь! Представляешь, как они будут гордиться мамой – владелицей самого крутого свадебного салона в городе?
Люба задумалась. Она хотела просто и решительно сказать «нет», но что-то её останавливало. Возможно, это была та самая отчаянная надежда на лучшую жизнь, которая теплилась где-то в глубине души. А может, просто не хотелось разочаровывать Ритку, которая, при всей своей взбалмошности, действительно, кажется, хотела ей помочь.
— Не знаю, Рит, — ответила она после минутного молчания, глядя в окно на мелькающие дома. — Мне нужно всё хорошенько обдумать. Это слишком серьёзное решение.
— Хорошо, ты думай, — согласилась Марго, подъезжая обратно к ателье. — Только не слишком долго. Я завтра опять приеду, часикам… к обеду. Надеюсь, ты уже что-нибудь надумаешь, да приступим к составлению бизнес-плана. У меня уже столько идей!
Любовь молча кивнула в ответ, попрощалась с подругой и вышла из машины. Ритка, помахав ей рукой, резко развернулась и умчалась, оставив после себя облачко выхлопных газов и Любу в полных размышлениях.
Она вернулась в ателье, где Зинаида Валерьевна уже сгорала от любопытства. Но Любе было не до разговоров. Можно ли положиться на Ритку в таком серьёзном деле? Сегодня она горит идеей, а завтра, когда испарится первая волна энтузиазма от полученных денег, не передумает ли? Ритка была человеком настроения, увлекающейся натурой. Её энергия била ключом, но так же быстро могла и иссякнуть, если что-то шло не по её плану. С другой стороны, финансовая поддержка была бы сейчас очень кстати. Ателье едва сводило концы с концами, и мысль о расширении, о выходе на новый уровень, пусть и пугала, но одновременно и манила. Люба чувствовала себя на распутье, и выбор предстоял ой какой нелёгкий.
Хомут - 15 Брови Степана взмыли на лоб.
— Так она ж замужем! — выпалил он, всматриваясь в нагловатую физиономию приезжего.
— Да? Жаль… — нахмурился Игорь. — Эх, не везет мне с дамами. То замужем, то не нравлюсь.
Клава со Степаном переглянулись.
— Ладно, вы меня извините, задержался я у вас. Ехать надо.
Степан встал, чтобы попрощаться.
— Легкой дороги, — протянул руку гостю.
Тот пожал ее.
— Спасибо.
— Я вас провожу, — отозвалась Клава, подходя к двери.
Они вышли. Степан, почесав затылок, решил идти домой.
— Ревнуешь ее? — спросила Клава, когда он появился на улице, и она закрывала калитку после того, как Игорь сел в машину и уехал.
— А тебе какое дело?
— Никакого, — Клава откинула петличку со столба и театрально распахнула калитку, как будто она паж или кто-то еще в этом роде.
Степан, хмыкнув, вышел со двора и ушел на свою территорию. Клава долго смотрела ему в спину, пока парень не скрылся за своим забором.
***
— Где ты был? — мать встретила Степана в сенях. — Только отвернулась, его уже и след простыл.
— Нюрку искал, — ответил он, снимая калоши.
— Какую Нюрку? — мать пропустила его внутрь дома.
Степан сел за стол.
— Соседскую.
— Вот делать тебе нечего. — махнула на него Марья. — Пусть сами разбираются.
— Мам, — Степан посмотрел на нее такими грустными глазами, что Марья насторожилась, — это же ребенок, зачем ты так?
— Ребенок? Этот ребенок, миленький мой, родился от твоего папки.
— А она тут причем?
— Кто?
— Нюрка.
— При том. — язвительным тоном ответила Марья, уходя в комнату.
— Я завтра к Олесе пойду! — бросил ей Степан.
— Зачем? — вернулась Марья. — Для чего? Ушла и ушла, что тебе с этого. Девок много, другую найдешь.
— Не знаю, тянет меня к ней.
— Тянет. Девок, говорю, много. Выбирай любую. И вообще, не нервируй меня. Я от нее еле избавилась, а ты… — Марья закрыла губы ладонью.
Проболталась, дура! Думать надо прежде, чем рот открывать.
— Избавилась? — насупился Степан. — А теперь садись и рассказывай, что ты натворила.
***
Рано утром, проснувшись с петухами, Степан умылся, поел, покурил и всё думал, что сказать жене, чтобы она согласилась вернуться. Скорее всего, обижена на свекровь, да и на мужа тоже. Попал из-за Клавки за решетку, а жена в это время в больнице была…
— Дела-а-а, — протянул он, слушая, как мужики заводят свои трактора, собираясь на работу.
Степа решил перехватить Олесю у детского сада, чтобы поговорить с ней. Но там он ее так и не дождался. Тогда он отправился в дом ее родителей.
— Нету ее, — развела руками Аксинья. — Уехала.
— Куда? — удивился Степан.
— А мне почем знать? Приехал какой-то… на машине. Она вещички свои собрала и укатила.
— На машине??
— Ну да. Даже не знаю, кто это был. Симпатичный такой, городской. Она тут же Сашку в охапку и к нему.
Степан ощутил жар во всем теле. Ничего себе!! Вот это Олеська! Еще развестись не успела, так сразу к другому побежала.
— Ну ладно, — Степан сплюнул себе под ноги. — Бывайте.
Значит права мать! Правы люди! Олеська - гулящая бабенка, и дети не от него.
— Опрокинула, так опрокинула, — Степан шел к дому, опустив голову. — За Клавку отомстила. Ну хорошо, живи как знаешь…
***
Два года спустя.
Олеся выходила из училища, держа диплом в руках. Ее встречала Людмила с широкой улыбкой и цветами. Девушки обнялись, Люда подарила ей букет и поздравила с окончанием учебы.
— Я так тебе благодарна, — Олеся еще раз поцеловала подругу, — что ты тогда оставила свой номер телефона и забрала меня из этого ада. Теперь я – дипломированный специалист.
— Надо было на бухгалтера идти, а ты в поварское подалась. Зря. Поваров сейчас, как собак нерезаных.
— Не обижайся, но мне больше готовить нравится, — усмехнулась Олеся.
— Ну что, поехали праздновать?
— Только недолго, я собиралась детей из садика пораньше забрать и съездить в деревню. Обрадовать родителей.
— Успеешь еще. Пошли.
— Так она ж замужем! — выпалил он, всматриваясь в нагловатую физиономию приезжего.
— Да? Жаль… — нахмурился Игорь. — Эх, не везет мне с дамами. То замужем, то не нравлюсь.
Клава со Степаном переглянулись.
— Ладно, вы меня извините, задержался я у вас. Ехать надо.
Степан встал, чтобы попрощаться.
— Легкой дороги, — протянул руку гостю.
Тот пожал ее.
— Спасибо.
— Я вас провожу, — отозвалась Клава, подходя к двери.
Они вышли. Степан, почесав затылок, решил идти домой.
— Ревнуешь ее? — спросила Клава, когда он появился на улице, и она закрывала калитку после того, как Игорь сел в машину и уехал.
— А тебе какое дело?
— Никакого, — Клава откинула петличку со столба и театрально распахнула калитку, как будто она паж или кто-то еще в этом роде.
Степан, хмыкнув, вышел со двора и ушел на свою территорию. Клава долго смотрела ему в спину, пока парень не скрылся за своим забором.
***
— Где ты был? — мать встретила Степана в сенях. — Только отвернулась, его уже и след простыл.
— Нюрку искал, — ответил он, снимая калоши.
— Какую Нюрку? — мать пропустила его внутрь дома.
Степан сел за стол.
— Соседскую.
— Вот делать тебе нечего. — махнула на него Марья. — Пусть сами разбираются.
— Мам, — Степан посмотрел на нее такими грустными глазами, что Марья насторожилась, — это же ребенок, зачем ты так?
— Ребенок? Этот ребенок, миленький мой, родился от твоего папки.
— А она тут причем?
— Кто?
— Нюрка.
— При том. — язвительным тоном ответила Марья, уходя в комнату.
— Я завтра к Олесе пойду! — бросил ей Степан.
— Зачем? — вернулась Марья. — Для чего? Ушла и ушла, что тебе с этого. Девок много, другую найдешь.
— Не знаю, тянет меня к ней.
— Тянет. Девок, говорю, много. Выбирай любую. И вообще, не нервируй меня. Я от нее еле избавилась, а ты… — Марья закрыла губы ладонью.
Проболталась, дура! Думать надо прежде, чем рот открывать.
— Избавилась? — насупился Степан. — А теперь садись и рассказывай, что ты натворила.
***
Рано утром, проснувшись с петухами, Степан умылся, поел, покурил и всё думал, что сказать жене, чтобы она согласилась вернуться. Скорее всего, обижена на свекровь, да и на мужа тоже. Попал из-за Клавки за решетку, а жена в это время в больнице была…
— Дела-а-а, — протянул он, слушая, как мужики заводят свои трактора, собираясь на работу.
Степа решил перехватить Олесю у детского сада, чтобы поговорить с ней. Но там он ее так и не дождался. Тогда он отправился в дом ее родителей.
— Нету ее, — развела руками Аксинья. — Уехала.
— Куда? — удивился Степан.
— А мне почем знать? Приехал какой-то… на машине. Она вещички свои собрала и укатила.
— На машине??
— Ну да. Даже не знаю, кто это был. Симпатичный такой, городской. Она тут же Сашку в охапку и к нему.
Степан ощутил жар во всем теле. Ничего себе!! Вот это Олеська! Еще развестись не успела, так сразу к другому побежала.
— Ну ладно, — Степан сплюнул себе под ноги. — Бывайте.
Значит права мать! Правы люди! Олеська - гулящая бабенка, и дети не от него.
— Опрокинула, так опрокинула, — Степан шел к дому, опустив голову. — За Клавку отомстила. Ну хорошо, живи как знаешь…
***
Два года спустя.
Олеся выходила из училища, держа диплом в руках. Ее встречала Людмила с широкой улыбкой и цветами. Девушки обнялись, Люда подарила ей букет и поздравила с окончанием учебы.
— Я так тебе благодарна, — Олеся еще раз поцеловала подругу, — что ты тогда оставила свой номер телефона и забрала меня из этого ада. Теперь я – дипломированный специалист.
— Надо было на бухгалтера идти, а ты в поварское подалась. Зря. Поваров сейчас, как собак нерезаных.
— Не обижайся, но мне больше готовить нравится, — усмехнулась Олеся.
— Ну что, поехали праздновать?
— Только недолго, я собиралась детей из садика пораньше забрать и съездить в деревню. Обрадовать родителей.
— Успеешь еще. Пошли.
Олеся и Люда познакомились в больнице, когда Олесю привезла туда скорая. Заметив тихую девушку, Люда не смогла оставить ее без внимания. Олесю никто не навещал, не привозил ей гостинцев, даже записку от родственников не передавали. Разговорившись с ней, Людмила прониклась ее бедой и предложила свою помощь: пожить с ней в пустой квартире, устроиться на работу, поступить в училище. Олеся отказывалась, потому что не представляла, как можно всё успеть. А Саша? Как быть с ним? Родится второй ребенок, кто за ним будет присматривать? Но все разрешилось куда лучше. В тот день, когда Олеся вернулась в деревню, мать сразу накинулась на нее, мол, за внуком смотри, еще и дочь бросила семью и пришла жить в родительский дом. Отец тоже был не рад. Он весь вечер цеплялся к Олесе, грозя ей кулаком. Его бесило, что дочь опозорила семью, нагуляв детей на стороне. Олеся долго слушала, а потом высказалась на повышенных тонах. Вот тут-то правда и открылась, ошарашив Олесю до глубины души:
— Вся в мать! — кричал Матвей, сотрясая воздух. — Что та гуляла, что эта сносу не знает!
Тогда Олеся не понимала, почему отец кричит на нее, а не на маму, сидящую рядом.
— Нагуляла, подкинула, а мы корми, да бегай по углам, приглядывай, чтоб ноги не задирала!!
Неродная дочка - Олеся. Подкидыш. Оказалось, что отец был женат на другой женщине, которая была охочая до разных мужиков. Когда Матвей ушел от нее и женился на Аксинье, женщина была беременной. Матвей не верил, что ребенок от него, но все же не избавился от девочки, когда женщина принесла новорожденную и сказала:
— Твоя. Забирай, мне она не нужна.
Чтобы еще больше не волновать народ, Матвей с Аксиньей приняли ребенка, записали на свое имя. В ту пору пришлось Аксинье разыграть народ, мол, живота не было видно, поэтому никто не заметил ее беременности.
Услышав всё это, Олеся приняла решение. Позвонив Людмиле, дала согласие переехать к ней. Люда тут же примчалась на такси и увезла Олесю с ребенком в город.
— Олесь, — Люда, сидя в автобусе, смотрела на нее пристально, — зачем тебе это? Я же помню, как ты тогда плакала от обиды.
— Уже все прошло, — вздохнула Олеся. — Надо уметь прощать. Всё-таки, они меня вырастили, не отдали в детский дом, не…
— А как они над тобой издевались, а? Забыла?
— Зато я не ходила голодной, — Олеся бросила на подругу быстрый взгляд. — Не упрашивай, надо съездить и поблагодарить их.
***
Олеся, оставив детей на подругу, отправилась в Черемушки. Сердце колотилось как заведенное от волнения. Сжимая лямки сумки, лежащей на ее коленях, Олеся представляла, как она встретится с родителями, что скажет им… Почему-то даже страшно стало от того, что за последние два года она не написала ни строчки, не позвонила, не сказала, куда уезжает. Да ее никто и не спрашивал.
Покинув салон автобуса, Олеся топала по пыльной, проселочной дороге и волновалась. Вот-вот, еще чуть-чуть и она окажется в глубине деревни. Как она встретит ее? Примет ли? Пройдя первую улицу, Олеся свернула на перекрестке. Ах какие запахи в родной деревне! Не сравнить с городским воздухом. Здесь и дышится легче и чувствуешь себя окрыленным. Олеся прошла мимо трех домов, вот колодец, забор соседский…
— Я дома, — прошептала женщина, сняв лямку сумки с плеча.
Тишина. Во дворе никого нет. Судя по времени, мать уже должна вернуться с работы. До обеда еще далеко, утренняя дойка давно закончилась. Олеся открыла калитку. Ее натужный скрип отозвался в голове Олеси и стало как-то неприятно тревожно. Ноги подкосились, в коленях возникла дрожь. Заходить или нет? Олеся ступила на протоптанную тропинку, ведущую к крыльцу. Дышать стало труднее, будто поднялось давление. Жар бросился к лицу, и Олеся прикрыла глаза, положив руку на столбик забора.
— Явилась, — хрипловатый женский голос раздался за ухом. — Не запылилась.
Открыв глаза, Олеся резко повернулась. За ее спиной стояла Аксинья, ее голова была покрыта черным платком.
— Принесла горе в мой дом, а теперь добить пришла? — глаза Аксиньи были переполнены ненавистью. — Уходи.
— Мама…
— Уходи отсюда, змея. Всю жизнь ты нам попортила.
— Мамочка, что ты такое говоришь? Где папа?
— Вся в мать! — кричал Матвей, сотрясая воздух. — Что та гуляла, что эта сносу не знает!
Тогда Олеся не понимала, почему отец кричит на нее, а не на маму, сидящую рядом.
— Нагуляла, подкинула, а мы корми, да бегай по углам, приглядывай, чтоб ноги не задирала!!
Неродная дочка - Олеся. Подкидыш. Оказалось, что отец был женат на другой женщине, которая была охочая до разных мужиков. Когда Матвей ушел от нее и женился на Аксинье, женщина была беременной. Матвей не верил, что ребенок от него, но все же не избавился от девочки, когда женщина принесла новорожденную и сказала:
— Твоя. Забирай, мне она не нужна.
Чтобы еще больше не волновать народ, Матвей с Аксиньей приняли ребенка, записали на свое имя. В ту пору пришлось Аксинье разыграть народ, мол, живота не было видно, поэтому никто не заметил ее беременности.
Услышав всё это, Олеся приняла решение. Позвонив Людмиле, дала согласие переехать к ней. Люда тут же примчалась на такси и увезла Олесю с ребенком в город.
— Олесь, — Люда, сидя в автобусе, смотрела на нее пристально, — зачем тебе это? Я же помню, как ты тогда плакала от обиды.
— Уже все прошло, — вздохнула Олеся. — Надо уметь прощать. Всё-таки, они меня вырастили, не отдали в детский дом, не…
— А как они над тобой издевались, а? Забыла?
— Зато я не ходила голодной, — Олеся бросила на подругу быстрый взгляд. — Не упрашивай, надо съездить и поблагодарить их.
***
Олеся, оставив детей на подругу, отправилась в Черемушки. Сердце колотилось как заведенное от волнения. Сжимая лямки сумки, лежащей на ее коленях, Олеся представляла, как она встретится с родителями, что скажет им… Почему-то даже страшно стало от того, что за последние два года она не написала ни строчки, не позвонила, не сказала, куда уезжает. Да ее никто и не спрашивал.
Покинув салон автобуса, Олеся топала по пыльной, проселочной дороге и волновалась. Вот-вот, еще чуть-чуть и она окажется в глубине деревни. Как она встретит ее? Примет ли? Пройдя первую улицу, Олеся свернула на перекрестке. Ах какие запахи в родной деревне! Не сравнить с городским воздухом. Здесь и дышится легче и чувствуешь себя окрыленным. Олеся прошла мимо трех домов, вот колодец, забор соседский…
— Я дома, — прошептала женщина, сняв лямку сумки с плеча.
Тишина. Во дворе никого нет. Судя по времени, мать уже должна вернуться с работы. До обеда еще далеко, утренняя дойка давно закончилась. Олеся открыла калитку. Ее натужный скрип отозвался в голове Олеси и стало как-то неприятно тревожно. Ноги подкосились, в коленях возникла дрожь. Заходить или нет? Олеся ступила на протоптанную тропинку, ведущую к крыльцу. Дышать стало труднее, будто поднялось давление. Жар бросился к лицу, и Олеся прикрыла глаза, положив руку на столбик забора.
— Явилась, — хрипловатый женский голос раздался за ухом. — Не запылилась.
Открыв глаза, Олеся резко повернулась. За ее спиной стояла Аксинья, ее голова была покрыта черным платком.
— Принесла горе в мой дом, а теперь добить пришла? — глаза Аксиньи были переполнены ненавистью. — Уходи.
— Мама…
— Уходи отсюда, змея. Всю жизнь ты нам попортила.
— Мамочка, что ты такое говоришь? Где папа?
Любовь не виновата - 34 Домой Любовь вернулась в состоянии, которое можно было описать как «тихий шторм». Внешне она была спокойна, даже слишком – заторможена и немного отрешена. Но внутри бушевали противоречивые мысли и чувства. До утра, всего лишь до утра, она должна была принять решение, которое могло кардинально изменить ее жизнь, а возможно, и жизнь ее детей. Отказать Максиму с его перспективным заказом, или отмахнуться от Риткиной сумасбродной, но такой заманчивой идеи со свадебным салоном? Оба варианта имели свои «за» и «против», и каждый из них требовал жертв. Максим – это стабильность, это шаг вперед в ее привычном деле, это деньги, которые так нужны, и, возможно, отношения. Ритка – это риск, авантюра, но и шанс на что-то совершенно новое, на мечту, которую она, Люба, давно похоронила под грузом повседневных забот. Голова шла кругом.
В этих тяжелых размышлениях, перебирая в уме варианты, Любовь даже не сразу заметила в полутемной прихожей лишнюю пару обуви. Старенькие, видавшие виды женские туфли – темно-коричневые, с потертыми носами и стоптанными каблучками – скромно притулились у порога, рядом с аккуратно выставленными кроссовками Сергея и яркими босоножками Аленки.
И лишь когда Любовь прошла на кухню, намереваясь поставить чайник и хоть немного прийти в себя, она увидела неожиданную гостью. За небольшим кухонным столом, покрытым цветастой клеенкой, сидела пожилая женщина. Сухонькая, невысокого роста, в простом ситцевом платье в мелкий цветочек, поверх которого был накинут темный, явно не новый, но чистый вязаный кардиган. Голову ее покрывал скромный платок, завязанный под подбородком, из-под которого выбивались седые, но еще густые волосы. Морщинистые руки с узловатыми пальцами спокойно лежали на столе. Вся ее фигура, ее одежда, ее немного усталое лицо с сеткой морщин вокруг глаз – всё говорило о том, что это типичная деревенская бабушка, приехавшая из глубинки.
Она сидела рядом с Аленкой и Сергеем. Перед ними стояли чашки с недопитым чаем и тарелка с печеньем. Дети что-то оживленно рассказывали, размахивая руками, а женщина внимательно слушала, иногда кивая и вставляя короткие фразы. Они были так увлечены своим разговором, что не сразу заметили вошедшую Любу.
— Любочка, родненькая! — вдруг воскликнула женщина, обернувшись на звук шагов и, наконец, увидев хозяйку квартиры. Голос у нее был немного дребезжащий, но мягкий. Она торопливо поднялась, отставляя чашку, и сделала несколько шагов навстречу. — Повзрослела-то как, да похорошела! Глаз не оторвать!
Любовь застыла на пороге кухни. Узнала. Конечно, узнала, хоть и не видела ее много-много лет. Мать.
— Понятно, что повзрослела, — холодно ответила Люба, не двигаясь с места и совершенно не разделяя энтузиазма своей незваной гостьи. Голос ее прозвучал ровно, почти безэмоционально, но в этой ровности скрывалась застарелая обида. — Столько лет не видеть дочь. Повзрослеешь тут, хочешь не хочешь.
Аленка и Сергей, услышав мамин тон, переглянулись и заулыбались немного виновато. Они боялись, что Любовь сейчас просто прогонит их неожиданно объявившуюся бабушку. Они ведь никогда ее толком и не знали, видели только на редких, выцветших фотографиях. Но всегда, особенно Аленка, мечтали познакомиться, наладить какие-то отношения. А тут она сама приехала, вот так, без предупреждения, свалилась как снег на голову. И дети, конечно, обрадовались, приняли ее с распростертыми объятиями, сразу усадили пить чай.
— Все еще сердишься, доченька? — виновато, но без особого раскаяния в голосе, спросила мать, испытующе глядя на Любу. Она снова опустилась на стул, словно ноги вдруг отказались ее держать. — Дела-то давно минувших дней, травой поросло, а ты все дуешься, как мышь на крупу?
В этих тяжелых размышлениях, перебирая в уме варианты, Любовь даже не сразу заметила в полутемной прихожей лишнюю пару обуви. Старенькие, видавшие виды женские туфли – темно-коричневые, с потертыми носами и стоптанными каблучками – скромно притулились у порога, рядом с аккуратно выставленными кроссовками Сергея и яркими босоножками Аленки.
И лишь когда Любовь прошла на кухню, намереваясь поставить чайник и хоть немного прийти в себя, она увидела неожиданную гостью. За небольшим кухонным столом, покрытым цветастой клеенкой, сидела пожилая женщина. Сухонькая, невысокого роста, в простом ситцевом платье в мелкий цветочек, поверх которого был накинут темный, явно не новый, но чистый вязаный кардиган. Голову ее покрывал скромный платок, завязанный под подбородком, из-под которого выбивались седые, но еще густые волосы. Морщинистые руки с узловатыми пальцами спокойно лежали на столе. Вся ее фигура, ее одежда, ее немного усталое лицо с сеткой морщин вокруг глаз – всё говорило о том, что это типичная деревенская бабушка, приехавшая из глубинки.
Она сидела рядом с Аленкой и Сергеем. Перед ними стояли чашки с недопитым чаем и тарелка с печеньем. Дети что-то оживленно рассказывали, размахивая руками, а женщина внимательно слушала, иногда кивая и вставляя короткие фразы. Они были так увлечены своим разговором, что не сразу заметили вошедшую Любу.
— Любочка, родненькая! — вдруг воскликнула женщина, обернувшись на звук шагов и, наконец, увидев хозяйку квартиры. Голос у нее был немного дребезжащий, но мягкий. Она торопливо поднялась, отставляя чашку, и сделала несколько шагов навстречу. — Повзрослела-то как, да похорошела! Глаз не оторвать!
Любовь застыла на пороге кухни. Узнала. Конечно, узнала, хоть и не видела ее много-много лет. Мать.
— Понятно, что повзрослела, — холодно ответила Люба, не двигаясь с места и совершенно не разделяя энтузиазма своей незваной гостьи. Голос ее прозвучал ровно, почти безэмоционально, но в этой ровности скрывалась застарелая обида. — Столько лет не видеть дочь. Повзрослеешь тут, хочешь не хочешь.
Аленка и Сергей, услышав мамин тон, переглянулись и заулыбались немного виновато. Они боялись, что Любовь сейчас просто прогонит их неожиданно объявившуюся бабушку. Они ведь никогда ее толком и не знали, видели только на редких, выцветших фотографиях. Но всегда, особенно Аленка, мечтали познакомиться, наладить какие-то отношения. А тут она сама приехала, вот так, без предупреждения, свалилась как снег на голову. И дети, конечно, обрадовались, приняли ее с распростертыми объятиями, сразу усадили пить чай.
— Все еще сердишься, доченька? — виновато, но без особого раскаяния в голосе, спросила мать, испытующе глядя на Любу. Она снова опустилась на стул, словно ноги вдруг отказались ее держать. — Дела-то давно минувших дней, травой поросло, а ты все дуешься, как мышь на крупу?
— Мама, а как тут не дуться? — не выдержала Любовь. Ледяное спокойствие начало трескаться, и из-под него прорвалась горечь, копившаяся годами. Она подошла к столу, но садиться не стала, оставшись стоять напротив матери. — Я жила у чужих людей, можно сказать, как сирота при живых родителях, потому что вы с отцом от меня отвернулись. На внуков вам тоже было, мягко говоря, наплевать. Ты мне что предлагаешь сейчас? Сделать вид, что ничего не было? Забыть обо всем и начать мило общаться, как будто мы вчера расстались? Хорошо, давай попробуем. Как дела у тебя? Как здоровье?
Люба говорила это с нескрываемым, едким сарказмом. Каждое слово, каждая интонация были пропитаны болью и обвинением. Она не кричала, но ее тихий голос резал слух сильнее любого крика, демонстрируя матери, что обида не просто осталась – она жила в ней, пустила глубокие корни.
— Во-первых, ты и сама не больно-то спешила с нами мириться, язык не отсох бы позвонить, — неожиданно пошла в наступление мать, в ее голосе появились жесткие нотки. Она выпрямилась на стуле, и взгляд ее стал колючим. — Во-вторых, мы тебе зла никогда не желали. О тебе же заботились, по-своему, как умели. Если бы нас, стариков, тогда послушала, когда мы тебе говорили, замуж за своего этого… не выходила, здесь бы сейчас не сидела одна, как перст, с двумя детьми на шее.
Эти слова, особенно последняя фраза, задели Любовь за самое живое, попали в незаживающую рану. Обвинения, да еще такие несправедливые, от собственной матери! Это было слишком. Лицо ее вспыхнуло, глаза гневно сверкнули. Она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать, не выплеснуть всю ту ярость и отчаяние, что клокотали внутри.
— Мам, ты, наверное, иди, — сказала она глухим, сдавленным голосом, с силой сжимая кулаки. — Увидела внуков? Убедилась, что все в порядке? Вот и хорошо. Теперь иди… куда шла. Дверь знаешь где.
Сергей, который до этого момента сидел молча, широко раскрыв глаза и наблюдая за этой сценой, как за театральным представлением, вжался в стул. Аленка же, наоборот, не выдержала. Услышав последние Любины слова, она резко вскочила со своего места, едва не опрокинув чашку.
— Так, мама, всё, хватит! — звонко крикнула она, вставая между Любой и бабушкой. Ее щеки пылали, а в глазах стояли слезы обиды за обеих. — Бабушка, и ты тоже, пожалуйста, не заводись! Мама, ты сядь, пожалуйста! Давайте, ну пожалуйста, давайте, наконец, поговорим спокойно! Ну хоть раз!
Она смотрела то на мать, то на бабушку умоляющим взглядом, и в ее почти детском голосе звучала такая искренняя боль и надежда, что Любовь на мгновение опешила, и на лице ее промелькнуло что-то похожее на замешательство. Кухня погрузилась в напряженную тишину, нарушаемую лишь тиканьем старых настенных часов.
Люба дрожащей рукой налила себе полный стакан холодной воды из-под крана. Вода показалась ледяной, обожгла горло, но немного привела в чувство. Она выпила его почти залпом, с шумом поставила пустой стакан на стол и только тогда тяжело опустилась на табурет напротив матери. Спину держала прямо, словно кол проглотила, готовясь к новой волне неприятного разговора. Мать по-прежнему сидела с опущенной головой, пальцы ее нервно теребили уголок цветастого платка. Взгляд был устремлен в одну точку на выцветшем линолеуме, словно она пыталась разглядеть там ответы на все свои невысказанные вопросы.
Аленка, увидев, что гроза на мгновение миновала и воцарилась хрупкая тишина, глубоко вздохнула и вновь взяла слово. Голос ее звучал на удивление ровно и рассудительно.
Люба говорила это с нескрываемым, едким сарказмом. Каждое слово, каждая интонация были пропитаны болью и обвинением. Она не кричала, но ее тихий голос резал слух сильнее любого крика, демонстрируя матери, что обида не просто осталась – она жила в ней, пустила глубокие корни.
— Во-первых, ты и сама не больно-то спешила с нами мириться, язык не отсох бы позвонить, — неожиданно пошла в наступление мать, в ее голосе появились жесткие нотки. Она выпрямилась на стуле, и взгляд ее стал колючим. — Во-вторых, мы тебе зла никогда не желали. О тебе же заботились, по-своему, как умели. Если бы нас, стариков, тогда послушала, когда мы тебе говорили, замуж за своего этого… не выходила, здесь бы сейчас не сидела одна, как перст, с двумя детьми на шее.
Эти слова, особенно последняя фраза, задели Любовь за самое живое, попали в незаживающую рану. Обвинения, да еще такие несправедливые, от собственной матери! Это было слишком. Лицо ее вспыхнуло, глаза гневно сверкнули. Она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать, не выплеснуть всю ту ярость и отчаяние, что клокотали внутри.
— Мам, ты, наверное, иди, — сказала она глухим, сдавленным голосом, с силой сжимая кулаки. — Увидела внуков? Убедилась, что все в порядке? Вот и хорошо. Теперь иди… куда шла. Дверь знаешь где.
Сергей, который до этого момента сидел молча, широко раскрыв глаза и наблюдая за этой сценой, как за театральным представлением, вжался в стул. Аленка же, наоборот, не выдержала. Услышав последние Любины слова, она резко вскочила со своего места, едва не опрокинув чашку.
— Так, мама, всё, хватит! — звонко крикнула она, вставая между Любой и бабушкой. Ее щеки пылали, а в глазах стояли слезы обиды за обеих. — Бабушка, и ты тоже, пожалуйста, не заводись! Мама, ты сядь, пожалуйста! Давайте, ну пожалуйста, давайте, наконец, поговорим спокойно! Ну хоть раз!
Она смотрела то на мать, то на бабушку умоляющим взглядом, и в ее почти детском голосе звучала такая искренняя боль и надежда, что Любовь на мгновение опешила, и на лице ее промелькнуло что-то похожее на замешательство. Кухня погрузилась в напряженную тишину, нарушаемую лишь тиканьем старых настенных часов.
Люба дрожащей рукой налила себе полный стакан холодной воды из-под крана. Вода показалась ледяной, обожгла горло, но немного привела в чувство. Она выпила его почти залпом, с шумом поставила пустой стакан на стол и только тогда тяжело опустилась на табурет напротив матери. Спину держала прямо, словно кол проглотила, готовясь к новой волне неприятного разговора. Мать по-прежнему сидела с опущенной головой, пальцы ее нервно теребили уголок цветастого платка. Взгляд был устремлен в одну точку на выцветшем линолеуме, словно она пыталась разглядеть там ответы на все свои невысказанные вопросы.
Аленка, увидев, что гроза на мгновение миновала и воцарилась хрупкая тишина, глубоко вздохнула и вновь взяла слово. Голос ее звучал на удивление ровно и рассудительно.