Оставив бабушку под присмотром заглянувшей к ним соседки, Любаша сбегала в магазин за продуктами, а когда шла домой, сгибаясь под тяжестью сумок, столкнулась с Катей, подругой, которую не видела уже очень давно.
– Ой, Любка! Ты куда пропала? Я сколько раз к тебе приходила, а тебя нету и нету! И в школу не ходишь.
– Не до школы мне было, – Люба остановилась и поставила тяжёлые сумки прямо на землю у своих ног. – Фу-х! Чуть руки не оторвала! Всё-таки надо было велосипед взять.
– Слушай, выйдешь сегодня? – не сдерживая своего любопытства, спросила Катя. – Я приду к тебе, ладно? У меня столько новостей! И юбку заодно заберу…
Люба закусила нижнюю губу. Она только сейчас вспомнила о порванной юбке, которую уже нельзя было починить.
– Кать, – вздохнула девушка. – Я испортила её. Случайно, конечно. Там все кнопки отлетели. Скажи, сколько она стоит, и я отдам тебе деньги.
– Какие там деньги, – нахмурилась Катя и, помолчав, добавила: – Откуда они у тебя? Эх! Убьёт меня теперь сеструха. И никогда больше ничего не даст.
– Может, обойдётся, а, Кать? – с сожалением посмотрела на неё Любаша. – А про деньги я не пошутила. Сколько надо, столько заплачу.
– Ладно, разберёмся, – сказала Катя. – Вечером выходи, я приду. Ага?
– Ага, – кивнула Люба, и подруги разошлись каждая своей дорогой.
***
Теперь, каждый раз выходя из дома, Шура одевалась так, будто собиралась в театр. Причёска, макияж, новенькие туфельки, за которыми она специально ездила в город. Она решила, что должна быть готова к возвращению Никиты в любой момент. Больше он никогда не увидит её без помады и в стареньком платьишке.
Германа Шура даже не вспоминала. После погрома, который он устроил ей на прощание, она была уверена, что теперь-то он точно не появится дома, но для верности сменила все замки, не доверяя этому подлецу.
Два дня она тогда наводила порядки, собирала осколки перебитой посуды, просила соседа, чтобы он вставил в доме новые стекла, сожгла в печке сломанные стулья и табуретки. Два дня рыдала и проклинала бывшего сожителя за то, что он едва не разорил её. Хорошо хоть не догадался поджечь дом…
Вычеркнув Германа из своей жизни, Шура приступила к новому, тщательно продуманному плану. Несколько раз она заходила домой к Екатерине Ильиничне, приносила маленькому Илюше то раскраски, то карандаши, то сладости. И каждый раз ласково обращалась к матери Никиты и его сыну:
– Вот, Екатерина Ильинична. Сегодня на почту привезли такие раскраски с машинками, и я сразу подумала об Илюшке. Можно я подарю ему их?
– Ой, да неудобно как-то… – смутилась пожилая женщина. – Я могу купить.
– Да перестаньте, – махнула рукой Шура. – Мне просто так понравился ваш внук. Я ведь живу теперь одна. Грустно очень…
– Почему одна? – не поняла Екатерина. – А Герман как же?
– Разошлись мы с ним, – вздохнула Шура.
– Что так? – удивилась старушка.
– Я очень хотела деток, – в глазах Шуры блеснули слезы, – а Гера – нет. Ссорились мы с ним часто из-за этого, но ему было всё равно. Тогда я и сказала ему, что не хочу тратить на него своё время. Разве я не права, Екатерина Ильинична? Годы-то идут, я хочу нормальную семью. Чтоб детские голоса в доме звенели. Сама-то я росла в большой семье, вы же знаете. А теперь вот осталась одна и просто извелась от тоски. Уже даже подумываю, не попытаться ли усыновить какого-нибудь ребёночка из детского дома…
Екатерина Ильинична, слушая Шуру, тоже прослезилась.
– Я и не думала, что ты такая хорошая, Шурочка, – всхлипнула она, а потом начала рассказывать о том, как дружно жили люди раньше.
Слушая её, Шура гладила Илюшу по голове и прижимала его к себе, старательно изображая материнские чувства.
Не раз и не два заходила Шура к Екатерине и её правнуку. Делала им подарки, кое в чём помогала старушке по хозяйству. Пару раз брала Илюшу на прогулку. И никак не могла дождаться, когда же вернётся из своей поездки Никита.

Как-то, проснувшись утром в воскресенье, Шура ещё немного полежала в постели, пытаясь сообразить, что её разбудило. И только услышав настойчивый стук в дверь, недовольно встала с постели:
– Кого там ещё принесло?! – воскликнула она, запахивая халатик и завязывая пояс. – Да иду я, иду!
А когда открыла дверь, ахнула от удивления:
– Вот тебе здрасьте! Ты-то откуда взялся?

Дом на отшибе - 4 Петька сидел у окна. Каждый раз, когда где-то за забором кто-то проходил или проезжал, он вскакивал, но всё напрасно — деда всё не было.
Время тянулось мучительно медленно. Тень от вишни за окном ползла по двору, а парень всё сидел, сжимая кулаки, и пытался выкинуть из головы картину вчерашнего вечера: Мишка, закативший глаза; крик, как будто вырывавшийся из самой глубины его души. И этот ужасный дом.
Дед ушёл почти час назад, но Петьке казалось, что прошла вечность.
Не выдержав, парень натянул кеды и выскользнул за калитку. В голове крутилась мысль: может, Витька знает что-то?
Он дошёл до их дома быстро — пару поворотов по знакомым тропкам, обогнул старый сарай с облезлой табличкой "Осторожно, собака" и постучал в калитку.
Вместо Витьки вышел его старший брат Вова — широкий, угрюмый, лет шестнадцати, с огромными плечами. Он прищурился, увидев Петьку, и не стал открывать.
— Чего тебе?
— Мне Витьку, поговорить надо…
Вовка хмыкнул.
— Поговорить? А еще чего?
Петька смутился.
— Ну… просто хотел узнать, как он…
— Никак. Он под замком.
— Что?
— Отец его вчера за шкирку домой притащил и велел до завтра из комнаты не выпускать. Без разговоров. Сказал, если хоть в окно выглянет — получит по полной.
Петька переминался с ноги на ногу.
— Понял…
Вовка уже собирался захлопнуть дверь за собой, но замер и посмотрел на Петьку, чуть склонив голову.
— Знаешь, вы идиоты.
— Чего?
— Сунуться к ведьме… Да вы же настоящие идиоты, — буркнул он. — Детвора бестолковая…
Петька хотел что-то возразить, но слов не нашлось. Он повернулся и пошёл прочь.
***
Время было к полудню, когда во дворе наконец послышались шаги. Петька выскочил на крыльцо — сердце бешено стучало в груди. Дед шел неторопливо, устало. Он снял кепку, провел рукой по жиденьким волосам и только тогда поднял глаза на внука.
— Ну? — выдохнул Петька.
Дед не сразу ответил. Подошел ближе, сел на скамью у стены, тяжело вздохнул и достал папиросу.
— Отец его вчера сам за врачом поехал, в райцентр, — сказал он наконец.
— Из-за… Того? — Петька сглотнул.
Дед кивнул.
— Врач сказал, у парня острый невроз. Перепугался сильно. На нервах. Усталость, стресс… Такое бывает. Сказал — нужен покой, тишина. Отдых.
Петька молчал. В горле стоял ком.
— Сейчас никого не пускают, — продолжал дед. — Родители попросили не беспокоить. Ни тебе, ни Витьке туда соваться не надо.
Он посмотрел на Петьку пристально.
— И я согласен. Он сейчас как стекло — тронь, и рассыплется.
Петька опустил глаза.
Стыд — горячий, мучительный — подкатывал к горлу. Он вспомнил, как смеялся над Мишкиной нерешительностью, как шёл за ним к этому проклятому дому, как даже в какой-то момент считал это игрой.
— Я не хотел, — прошептал он. — Мы же… Мы просто…
Дед кивнул.
— Знаю. Но теперь, Петька, кое-что ты будешь знать лучше. Люди — не игрушки. Поломать их легко. А вот обратно…
Он замолчал, затушил папиросу о край скамьи.
Петька сел рядом. Он не плакал. Но внутри всё словно сжалось в комок. И не отпускало.
***
Июнь 1973.
Солнце уже не жгло, но пока еще грело. Проселочная дорога была сухой и пыльной. Витька и Петька шли молча, не глядя друг на друга, глядя куда-то вперёд, в ту сторону, где дорога растворялась в лёгком мареве над полем.
— Ты надолго? — спросил Витька, срывая травинку и сунув её в рот.
Петька пожал плечами.
— Не знаю... Здесь как-то странно.
Он замолчал на секунду, будто бы подбирал слова.
— Мама сказала, если всё будет плохо, отправит меня к тётке в Подмосковье.
Витька кивнул.
— Повезло. — он усмехнулся, но как-то с грустью. — Я бы тоже хотел в Подмосковье. Или куда угодно…
Петька посмотрел на него.
— А ты как?
Витька пожал плечами в ответ — тем же жестом, как Петька минутой раньше.
— Мне Подмосковье не светит. Живу тут как на пороховой бочке. Мечтаю школу закончить — и свалить. Хоть куда. Просил отца, чтоб в кадетский отдал…
— И?
— Ну, как видишь — здесь, — Витька пнул камешек на обочине. — Сказал: «Будешь мне дома помогать, нечего тебе в казармах с ума сходить.» А я…
Он осёкся, смотрел прямо перед собой.
— Тяжело. Особенно когда мимо дома Мишки проходишь. Или мать его видишь...

Петька кивнул. Он знал, о чём говорит Витька.
— Всё уже не так, да? — спросил Петька.
— Да. — Витька пнул ещё один камешек. — Будто уже сто лет прошло.
Они шли медленно, и деревня вокруг будто действительно была как из сна. И всё было знакомым. Но всё было другим.
***
Июль 1972.
Прошла неделя.
Солнце жарило по-настоящему, пыль от земли поднималась даже от лёгкого шага, деревенская трава полегла под зноем, а от реки тянуло тёплой водой и тиной.
От Мишки не было ни слуху ни духу.
Петька всё ждал, что кто-то скажет: «Он выходит, всё нормально», но этого не происходило. Дед каждый раз, когда Петька заговаривал, хмурился:
— Не лезь. Дай людям время.
Но Петьку изводила совесть. Особенно ночами, когда в комнате тикали часы, а глаза никак не хотели закрываться. Он вспоминал, как смеялся, как шёл рядом, как не остановил, когда стоило остановить. И как не успел, когда было уже поздно.
Наконец-то на шестой день во дворе появился Витька. Сутулый, какой-то осунувшийся за неделю, но всё тот же Витька, в драных шортах и с привычной хмуростью на лице.
— Здорово, — буркнул он, подходя ближе.
— Здорово, — отозвался Петька.
Они помолчали. Оба чувствовали, что много всего накопилось, но слов не было. Или не хватало духу.
— Слушай, — Витька опёрся на забор. — У нас ведь оставались деньги?
— Три рубля, вроде.
— Во. Поехали в соседнюю деревню?
— Зачем?
Витька посмотрел на него внимательно.
— Купить Мишке его печенье. То самое. Помнишь, с повидлом, круглое такое. Он его всегда брал, когда сдавали бутылки.
Петька кивнул. Конечно, помнил. Мишка мог отдать за то печенье всё, даже самое дорогое. Он говорил, что вкус у него — само детство.
— Поехали, — тихо сказал Петька.
Они выкатили велики. Дорога в соседнюю деревню заняла около получаса. Пыль выбивалась из-под колес, волосы путались от ветра, а лица у обоих были серьёзные, будто ехали не за печеньем, а в сам ад спасать души невинных.
В сельпо пахло луком, рыбой и свежим хлебом. За прилавком сидела тётка с косынкой, полусонная от жары.
— Нам печенье. То самое, с повидлом, — сказал Витька.
— Сколько?
— На три рубля, — ответил Петька.
Пакет получился огромным. Они стояли у магазина, смотрели на него и молчали.
— Передадим, как-нибудь… Через бабушку твою, может. Или через его мать, если пустит, — сказал Витька.
— Надо, чтобы он знал, что мы не забыли, — Петька глядел на пыльную дорогу.
— Да! Что не бросили!
Они поехали обратно медленнее. Молча. Но их объединяла вера в то, что этот пакет печенья может что-то исправить.
***
Двор Мишкиного дома казался непривычно тихим. Даже собака, что обычно лаяла на каждого проходящего, молчала. Трава во дворе успела вымахать, как будто за эту неделю никто ей и не интересовался.
Витька и Петька стояли у калитки, переминаясь с ноги на ногу. Пыль от дороги покрыла ноги до самых колен, руки мальчишек потели, но никто не спешил открывать ворота.
— Может, не надо… — пробормотал Петька.
— Надо, — ответил Витька, хотя и сам неуверенно смотрел в окно.
И в этот момент в том самом окне мелькнула тень.
Занавеска отодвинулась, и Мишкина мать увидела их. Она смотрела на них несколько секунд, потом вышла на крыльцо. Было что-то новое в её лице — не злость, не упрёк. Скорее, усталость и какая-то жалость к этим детям.
— Вы чего хотите? — спросила она.
Витька толкнул Петьку локтем. Тот неловко шагнул вперёд и протянул пакет.
— Это… Это Мишке, — сказал он. — Его любимое. Печенье с повидлом. Мы помним.
Женщина замерла. Посмотрела на пакет, потом на мальчишек. И села прямо на ступеньки крыльца. Плечи её вздрогнули, и слёзы потекли по щекам.
— Ох вы… Пацаны… Господи, дети мои… — прошептала она.
Витька и Петька в панике переглянулись.
— Не плачьте! Мы ж… не со зла… — начал лепетать Витька, присаживаясь рядом.
Петька тоже опустился на колени, положил руку на её плечо, неуверенно, как делают взрослые, когда хотят поддержать.
И тут во двор вышел отец Мишки. Лицо его было суровым, как в ту ночь.
— Вы что тут делаете?! — рявкнул он, но не громко — скорее по привычке.
— Пусть, — перебила его женщина. — Пусть, я сама… Расчувствовалась. А они… Они молодцы.

Она посмотрела на мужа с тем взглядом, с каким женщины смотрят, когда что-то для них становится важным, она будто одними глазами попросила его не быть строгим. Тот постоял, посмотрел на них, как будто раздумывал, а потом кивнул коротко и молча ушёл обратно в дом.
Женщина вытерла глаза, поднялась и уже с чуть заметной улыбкой сказала:
— Приходите завтра… Навестите Мишу. Он обрадуется. Ну надеюсь, что обрадуется…
Мальчики растерянно переглянулись.
— Правда? — спросил Петька.
— Правда. Только не шумите. И не задавайте лишних вопросов.
— Мы будем тихо, как мыши, — пообещал Витька.
Они летели домой на всех парах. В их душе зародилась надежда, что вот-вот их детство снова вернется к ним, что их троица воссоединится. Но их ждало разочарование…
***
На следующее утро Петька с Витькой снова были у калитки Мишкиного дома. Вышла Мишкина мама и впустила мальчиков внутрь.
— Поднимайтесь, он в комнате, — сказала она и проводила их до лестницы.
Мишка сидел на кровати. Спина сгорблена, руки вяло лежали на коленях, взгляд был направлен куда-то в пол. Он не поднял головы, когда ребята вошли.
— Привет… — пробормотал Петька, стараясь говорить как можно спокойнее.
— Здорово! — выпалил Витька и тут же зашёлся в привычной болтовне: — Ты не представляешь, как мы на великах гнали! А печенье-то, печенье свежее было, только с печки, мы его тебе притащили, там тётка за прилавком, знаешь, как у неё лицо смешно морщится, когда она считает сдачу!
— Вить, — тихо сказал Петька, взял его за локоть, — потише.
Тот замолк, обернулся, увидел глаза Мишки — красные, уставшие, будто он всю ночь не спал.
Мишка молчал. Он не реагировал, не улыбался, не шевелился. Он будто был в другой реальности.
— Может, поиграем во что-то? — предложил Петька, присаживаясь на край стула. — В «морской бой»? Помнишь, как мы…
Мишка не ответил. Петька замолк. Комок подступал к горлу. Витька стоял у окна, сцепив пальцы за спиной. Так прошло, наверное, минут десять.
А потом в комнату вошла его мама. У неё были усталые, но добрые глаза.
— На сегодня, думаю, достаточно, мальчики, — сказала она мягко. — Вы молодцы, что пришли. Но ему пока тяжело. Он… Он ещё не здесь, не совсем.
Они кивнули, встали, пробормотали что-то вроде «до свидания».
— Я налила вам чай, идите, перекусите.
Они спустились, сели за стол, но ничего не лезло в горло. На столе стояло то печенье, что они привезли вчера. Но им есть не хотелось. Витька ковырялся в пироге, Петька потягивал теплый чай, но всё это было лишним.
— Он даже будто не узнал нас, — прошептал Витька.
— Он нас узнал, — так же тихо ответил Петька. — Просто он внутри себя. Ему тяжело прийти в себя…
— Сможет ли?
Петька не ответил. Он сам не знал.
***
Весь остаток дня Петька ходил по своему двору, как тень. Он не играл, не читал, даже велик стоял у забора, как забытая игрушка. Время словно застыло, и всё казалось пустым.
Бабушка всё понимала. Она не спрашивала ничего в лоб — просто молча хлопотала на кухне. К вечеру в доме запахло пирожками: с капустой, с повидлом, с картошкой. Она выкладывала их на большое блюдо, прикрывала полотенцем, будто хотела, чтобы этот тёплый, родной запах вытянул Петьку из его мрачного состояния.
— Иди, покушай, пирожки горяченькие, только из печи, — позвала она.
Петька подошёл. Он взял один пирожок, повертел в руках — и положил обратно.
— Не хочу…
Бабушка тяжело вздохнула, подошла сзади, обняла его за плечи. Несильно, по-доброму. Одной рукой прижала его к себе, другой — по привычке — начала теребить его волосы.
— Господи, ну что ж вы, дети, такие ранимые… — прошептала она. — Всё в себя, всё вглубь. А вон глаза какие у тебя… Грустные… Ужас!
Петька сжал губы. Помолчал. А потом, будто щёлкнуло что-то внутри:
— Я хочу к Мишке. В его комнату. Я хочу, чтобы он говорил. Чтобы он засмеялся, как раньше. Я хочу всё исправить…
Бабушка молчала. Петька почувствовал, как её рука чуть дрогнула. А потом она снова пригладила его волосы и сказала просто, спокойно, так, как только она умела:
— Раз ты хочешь — то всё и исправишь.
Он поднял на неё глаза.
— Правда?
— Правда, Петенька. Главное, ты себя не ешь изнутри. Тогда и другу сможешь помочь.

И в этой тёплой, тихой кухне вдруг стало чуть легче дышать. Петька ничего не ответил. Только кивнул. И взял один пирожок. И впервые за день поел.
***
На следующее утро, едва солнце поднялось над деревьями, Петька уже стоял у калитки Мишкиного дома. В руках он держал потёртую, с потрескавшимся корешком книгу — «Дети капитана Гранта». Он нашёл её на полке у деда, среди старых книг.
— Ты куда это собрался с утра пораньше? — спросила бабушка, увидев его у двери.
— Читать Мишке. Ты же сама сказала, что я могу исправить все.
И она, не говоря ни слова, просто кивнула.
Когда дверь открылась, Мишкина мама, уставшая и немного помятая на секунду застыла в недоумении.
— Ты чего, Петь?
— Я… А можно я почитаю Мише? Пожалуйста. Я тихо. Он любит про путешествия.
Женщина медлила, будто не знала, как ответить. Но потом распахнула дверь пошире.
— Проходи. Только если что — сразу зови.
Петя зашел в комнату друга. На столе была кружка с недопитым чаем, на стене карта с обведёнными фломастером странами, на подоконнике фигурка парусника. Мишка сидел на кровати, как и в прошлый раз. Сгорбленный, глаза в пол. Он даже не повернулся, когда Петя вошел в комнату.
Петька сел на стул рядом, открыл книгу, прокашлялся.
— Ну что, попытаюсь тебя развлечь, Миш! А то ты здесь целыми днями киснешь! — бодро начал Петька.
Мальчик старался, как мог — делал разные голоса, выделял интонации, будто хотел заманить Мишку в другой мир, туда, где интересно и не страшно. Но Мишка молчал. Не шевелился. Только изредка моргал и всё так же смотрел в окно.
Час пролетел незаметно. Голос у Петьки стал хриплым, спина затекла. Он закрыл книгу.
— Ты, наверное, устал, да? — тихо сказал он.
Мишка не ответил.
— Ладно… Я тогда пойду. А завтра… Завтра я ещё почитаю. Если ты не против.
Он уже поднялся, уже шагнул к двери… И вдруг остановился. Показалось ли ему? Или Мишка едва заметно кивнул.
Петька вышел, не сказав больше ни слова. На душе у него было всё ещё тяжело, но где-то там, внутри, зародилось что-то. Наверное, это была надежда на лучшее.

Любовь не виновата - 15 — Ну и суррогатина – этот ваш растворимый кофе! — скривилась Зинаида, сделав глоток. — Как вы его пьёте только? Всё, решено. С первой же нормальной выручки берём кофеварку. И капсулы. Хорошие. Не эту бурду.
Зинаида размышляла так, будто уже работала в ателье и распоряжалась его бюджетом. Она сидела на диване в приёмной, плевалась, но продолжала пить недорогой растворимый кофе. Любовь и Карина стояли напротив, за стойкой, и смотрели на эту самоуверенную женщину, не зная, восхищаться ли такой манерой поведения или же относиться к ней с опаской. Зинаида Валерьевна, несмотря на свою несколько эксцентричную манеру общения, излучала какую-то странную притягательность.
Наконец, Зинаида добралась до бумаг, которые Карина заботливо сложила в картонную папку и положила ее на журнальный столик перед эпатажной гостьей.
— Да, у вас тут, конечно, запущено всё, — причитала она, перебирая документы. — Без пол-литра коньяка не разобраться… Шучу я! На коньяк у меня аллергия. А вот от хорошей настоечки я бы не отказалась. Но это потом. Сначала работа.
Размышления Зинаиды были одновременно и пугающими, и забавными. Люба и Карина переглядывались. В глазах Карины читалась тревога – они как будто призывали начальницу триста раз подумать, прежде чем брать на работу эту странную женщину. Но Любовь решила в этом вопросе полностью довериться рекомендациям Тимура.
— Ну так что, Зинаида Валерьевна? — спросила Любовь напрямую. — Вы согласны поработать у нас?
— Я-то согласна, — ответила Зинаида с ухмылкой. — А вот вы потянете? Я Тимуру не раз говорила: без постоянного бухгалтера твоё ателье загнётся. А он всё экономил да экономил. Чуть не доэкономился!
— Думаю, потянем, — почти уверенно ответила Любовь, бросив взгляд на Карину. Та молча округлила глаза. Согласие Любы означало, что работать теперь придётся ещё больше. Куда уж больше?
— Вот и ладненько! — хлопнула в ладоши новая бухгалтер ателье. — Я тогда пойду! Меня уже, наверное, заждались.
Зинаида подняла свое грузное тело с дивана и направилась к выходу, цокая каблуками.
— Подготовьте там завтра всё к подписанию, — сказала она перед выходом, не оборачиваясь. — Бланки там, заявления… что там ещё? Короче, вспомните. Всем чао!
Зинаида вышла, оставив после себя шлейф резкого парфюма. Карина смотрела на Любу с немым вопросом в глазах.
— Чего? — пожала плечами Любовь. — Не смотри на меня так! Ты же знаешь, я не смогу сама справиться с этими отчетами. Нам просто необходим бухгалтер!
— Обязательно, чтобы это была она? — с надеждой в голосе произнесла Карина.
— Блин, Карина, я же не виновата, что у вас в городе одна швея на весь город, один бухгалтер на весь город, — Люба загибала пальцы на руке, — и так, наверное, со всеми специалистами. У вас тут монополия какая-то!
Карина не стала спорить с начальницей. Работы было много, и она удалилась ее выполнять, покачивая головой. Люба взяла папку с бумагами и спрятала ее в сейф. Ей Зинаида тоже не совсем нравилась, но Тимур хвалил ее за профессиональные, а не человеческие качества, и это сейчас было куда важнее. Во всяком случае, Люба так думала. А еще Люба подумала, что с приходом Зинаиды Валерьевны жизнь в ателье точно станет ярче, хотя, возможно, и немного… безумнее.
***
Уже со следующего дня Зинаида Валерьевна приступила к своим должностным обязанностям. Первое, что она сделала, – это оккупировала стол Карины. Она разложила на нем свои многочисленные папки, журналы, косметичку, зеркальце и небольшой термос с какой-то подозрительно пахнущей жидкостью. Бедной девушке приходилось встречать клиентов чуть ли не стоя, ютясь на краешке стула и пытаясь балансировать с журналом записей на коленях. На все возмущения Карины новая бухгалтерша отвечала одно и то же: она не виновата, что ей не предоставили отдельного кабинета. «Я же не могу работать в таких условиях! — восклицала она, драматично взмахивая руками. — Мне нужно пространство! Мне нужно вдохновение!».

— Любовь Алексеевна, я так больше не могу! — пожаловалась Карина начальнице, когда они сидели за обеденным столом дома после тяжелого трудового дня. — Эта «тетя Зина» меня скоро просто-напросто выдавит из этого ателье! Я уже спину сорвала, пытаясь записать мерки с клиентки, стоя на одной ноге! Давайте уже найдём ей какую-нибудь комнатушку!
— Давай найдем, — кивнула Люба, которой тоже не нравилось нынешнее положение дел. — У нас есть кладовка, заваленная всяким ненужным хламом. Освободим ее, приведём в порядок, и у Зинаиды Валерьевны будет свой кабинет!
— А это хорошая идея! — радостно поддержала Карина. — Осталось найти того, кто поможет вынести весь хлам.
И девушка многозначительно посмотрела на Сергея, который сидел рядом за столом, увлеченно разгрызая семечки и бросая шелуху прямо на скатерть.
— Молодой человек, что вы делаете в ближайшую субботу? – спросила Карина у Сергея, кокетливо глядя ему в глаза.
Сергей, подняв на нее удивленный взгляд, перестал щелкать семечки и с подозрением смотрел то на Карину, то на мать.
— Я ещё не думал об этом, — ответил он, вытирая руки о джинсы.
— Не хотите ли прогуляться со мной до ателье? — продолжала Карина, подмигивая Любе.
— Нет-нет! — развел руками Сергей. — Я вам сразу сказал, на меня не рассчитывайте с этим своим ателье. Мне и тут хорошо.
— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! — уговаривала парня Карина, сложив ладони вместе, как для молитвы. — А я тебя свожу… скажем… в кино! На новый боевик.
— Не, я кино не люблю, — помотал головой Сергей. — Давай лучше в бильярд сходим.
— Так я не умею, — призналась Карина.
— Так я научу, — с улыбкой ответил Сергей. — Будешь чемпионкой района.
— Заметано?! — спросила Карина, протягивая ему руку.
— Заметано! — улыбнулся Сергей и пожал ее изящные пальцы.
«Ну всё, — подумала Любовь, наблюдая за этой сценой. — У «тети Зины» скоро будет свой кабинет. Это хорошо! А у детей, похоже, намечается роман. Тоже хорошо!»
***
Эту субботу трудно было назвать выходным днем. Пока Зинаида Валерьевна наслаждалась заслуженным отдыхом у себя на даче, Любовь, Карина и Сергей разгребали ее будущий кабинет, вынося из ателье целые горы мусора. Старые манекены, рулоны с обрывками тканей, сломанные швейные машинки, коробки с пуговицами и молниями, выцветшие журналы мод – казалось, этому хламу нет конца. Сергей, ворча и жалуясь на тяжелую судьбу, таскал мешки с мусором к контейнеру, Карина, вооружившись тряпкой и ведром, отмывала стены от многолетней пыли, а Люба разбирала завалы на стеллажах, находя среди хлама забытые выкройки и старинные швейные принадлежности.
Когда всё было закончено, и небольшая кладовка, наконец, приобрела вид вполне приличного кабинета, все со спокойной совестью отправились домой. Уставшие, но довольные проделанной работой, они мечтали только об одном – принять душ и завалиться спать. Но у молодых впереди было ещё одно неоконченное дельце – поход в бильярдную.
Наблюдая, как Сергей собирается на обещанное Карине «свидание», мама подошла к сыну и, немного смущаясь, взяла его за руку.
— Сергей, ты у меня мальчик большой… — начала она.
— Мам, ты чего? — испугался Сергей, вырывая ладони из маминых рук. — Это твое вступление меня уже пугает! Что случилось?
— Я просто хотела попросить… Не обижай эту девочку! — проговорила Люба, глядя сыну в глаза.
— Ты про Карину?! — Сергей засмеялся. — Да она сама кого хочешь обидит! Этакая милая фурия.
— И если вдруг надумаете… — Люба покраснела, — ну, ты меня понял… Так вот, если вдруг… Не забывай предохраняться… Я не только о тебе забочусь, но и о Карине.
— Мам, ну чего ты в самом деле?! — воскликнул Сергей, смеясь. — Мы просто идем прогуляться, а ты уже в голове себе нарисовала там… А, подожди-ка! — Сергей вдруг улыбнулся и обнял маму. — Она тебе нравится! Признавайся! Хочешь себе такую невестку?
Люба пожала плечами.
— Мне сейчас кажется, или ты за Карину переживаешь больше, чем за меня? — пошутил Сергей.
— Конечно, — ответила Люба. — Она же девочка! А ты у меня уже мужчина.
— Странно, — улыбнулся Сергей. — Даже не обидно. Ладно, мам, не переживай. И не торопи события!

Любовь улыбнулась и похлопала сына по плечу. Сергей, подмигнув ей, вышел из комнаты…
***
Засыпая, Люба посмотрела на часы. Была уже полночь, а Сергея с Кариной всё ещё не было дома. Сердце матери было неспокойно. Она взяла телефон и набрала номер сына. Гудки. Не берет трубку. Карине Люба звонить не стала. Подумает ещё что-нибудь не то. В состоянии неопределенности и волнения Люба и сама не заметила, как уснула.
***
Любу разбудил настойчивый стук в дверь. Она вспомнила, что по привычке закрылась на дополнительный засов. Накинув халат, Любовь подошла к двери.
— Кто там? — спросила она, пытаясь разглядеть что-то в дверной глазок.
— Любовь Алексеевна, открывайте! — раздался в ответ не то крик, не то плач Карины.
Люба быстро открыла дверь. Перед ней стояла Карина, бледная и растрепанная. Она держала еле стоящего на ногах Сергея. Лицо его было в крови, один глаз заплыл, губа разбита. Вид у него был ужасный. Любовь охнула и отшатнулась.
— Что случилось?! — вскрикнула она. — Что с тобой, Сережа?!

Судьбинушка - 8/1 ***
Вернувшись домой и проводив соседку, Люба занялась приготовлением обеда, но прежде вынула из тайника все деньги и отдала их Анфисе:
– Вот, бабушка. Это дал мне тот человек на твоё лечение. Я тебя не обманываю. Я не украла их у него и не просила. Он сам так захотел, я просто не стала отказываться. Пусть они будут у тебя.
– Люба, – ахнула Анфиса, пересчитав купюры. – Тут почти три моих пенсии! Господи, Боже мой! А если он приедет и потребует деньги назад? Давай приберём, пусть лежат. Мало ли что это был за друг… Нехорошо это, просто так получать деньги…
– Он не просто так дал мне их, бабушка, – решила признаться ей Люба. – Он расплатился со мной. Несколько лет назад я помогла этому человеку. Спрятала его в доме дяди Вани, а потом помогла сбежать. Помнишь, к нам милиция приходила? Вот тогда-то это и произошло. В общем, бабушка, тем, что он помог нам с тобой и дал деньги, он отблагодарил меня за добро и сам сказал мне об этом на прощание. Поэтому он не придёт за ними. И встречаться с ним я больше не буду.
Анфиса совсем успокоилась. Люба взяла на себя все домашние дела, позволяя бабушке делать только что-то лёгкое. Вечерами выходила с ней на небольшую прогулку, соблюдая предписания врача, следила, чтобы та вовремя принимала лекарства.
Впервые в жизни пожилая женщина могла позволить себе проводить спокойные дни и не могла нарадоваться на шуструю, неунывающую внучку, которая окружила её лаской и заботой. Каждый раз перед сном, тоже впервые за всю свою жизнь, Анфиса, стоя перед иконами, тихонько просила Бога продлить ей хоть немного оставшиеся на земле дни её. А утром благодарила Его, Милосердного, за каждый новый подаренный ей день. Молилась старушка и за любимицу свою, Любашу, даже не подозревая, что творится в душе её внучки.
***
А Люба и в самом деле скрывала от бабули все обрушившиеся на неё проблемы.
В первый же вечер после возвращения Любы из больницы домой, Катя огорошила подругу известием о том, что Артём Негода нашёл себе новую невесту.
– Подожди! – воскликнула Любаша. – Но я думала, что он будет встречаться с тобой! Вы так красиво танцевали вместе, и он сам выбрал тебя. Помнишь тогда, на дискотеке… я специально ушла, чтобы не мешать вам.
– Он тоже ушёл и уже не вернулся, – вздохнула Катя и вдруг, припав к плечу подруги, горько заплакала: – Ой, Люба… Я такая дура, такая дура…
– Что? Что случилось? – забеспокоилась Любаша. – Да рассказывай же ты, не молчи! Катя… Катюша… Кто тебя обидел?
– Я думала, что понравилась ему, – всхлипнула девушка.
– Кому? Артёму? – не поняла Люба. – Ну, так и я это видела. Что ж с того? Почему ты плачешь? Ой, ты же сказала, что у него появилась девушка! Так ты расстроилась из-за этого?! Дурочка моя… У тебя ещё столько будет таких Артёмов. Не переживай. Ушёл и Бог с ним. Найдём тебе другого жениха, в сто раз лучше. А о нём забудь!
– Не могу, – всхлипнула Катя. – Люб, а Люб… Что со мной будет теперь? Вдруг он всем расскажет? Опозорит меня.
Любаша отодвинулась от подруги, взяла её за плечи и тряхнула:
– Ты что натворила, глупая? Что наделала?! Ты была с ним? Катя?
Девушка в ответ только кивнула и снова заплакала:
– Он пришёл ко мне следующим вечером после дискотеки. Позвал гулять. Я пошла. И потом ещё мы встретились с ним два раза. Он конфетами угощал меня, о любви говорил. Люб, я поверила ему…
– Катюша, Катька, глупая моя, – прижала к себе голову подруги Любаша. – Он приставал к тебе?
– Да, – вздохнула Катя. – Только он не виноват. Я же сама согласилась…
– Он виноват, – тихо сказала Люба, подумав о ненавистном Владлене. – Ещё как виноват. Потому что мужчина, а им нужно от нас только одно. Кать, кто ещё знает о том, что между вами было?
– Никто, – испуганно вскинула голову девушка.
– Вот и хорошо, – мягко улыбнулась ей Люба. – А с кем ты, говоришь, он теперь встречается?
– С Анжелкой Гусевой… – Катя не сдержала нового тяжёлого вздоха. – С нашей Гусыней…
***
Шура смотрела на старшего брата и не верила своим глазам:
– С чего это ты вспомнил обо мне, Андрюша? Неужели соскучился?

– Это тоже, – усмехнулся Андрей. – Не чужие люди друг другу всё-таки. Но вообще-то я приехал по делу. Дом хочу наш продать. Деньги очень нужны…

Дом на отшибе - 5 Июнь 1973.
День выдался тихим. Ветер лениво шевелил занавеску на окне, по двору сонно прогуливалась кошка, где-то в саду гудели пчелы. Петька сидел у себя в комнате, положив локти на стол, но не мог ни читать, ни рисовать, ни даже просто смотреть в окно.
Он встал, прошёлся по комнате, открыл дверцу дедушкиного книжного шкафа — наугад, без цели, просто чтобы что-то сделать. И тут взгляд наткнулся на знакомый корешок.
Жюль Верн. Дети капитана Гранта.
Петька замер.
Он вытянул книгу, сел на кровать, положил том на колени. Переплёт был слегка затёрт, краска на буквах стерлась… Пальцы сами стали листать страницы — раз, два, три… И вдруг выпала старая бумажная закладка. Она была жёлтая, чуть порванная с края.
Именно на этом месте он тогда остановился. В прошлом году. Когда читал Мишке. Когда пытался исправить то, что они натворили.
Петька провёл пальцами по строкам. Он вспомнил, как сидел на табурете у кровати, как старался разыгрывать голоса, как заглядывал в лицо друга в надежде на хоть какую-то реакцию. Он так и не дочитал. Не успел.
Книга лежала на коленях, слова расплывались. И вдруг — резко, без предупреждения — в груди что-то дрогнуло, подкатила волна, боль стиснула горло.
Он закрыл глаза, прижал книгу к груди — и впервые за весь этот страшный, длинный год заплакал. Не от обиды, не от страха. От боли. От невозможности вернуть время назад. От того, что хотел бы всё переиграть.
Июнь 1972.
Каждое утро Петька подходил к калитке Мишкиного дома с книгой под мышкой. Иногда он приносил «Капитана Гранта», иногда — журналы для разнообразия, один раз даже взял старую книжку с детскими стихами, потому что сам не удержался — прочитал дома и хохотал.
Мишка ждал его. Он всё так же сидел на кровати или у окна, молчал, почти не двигался, но Петька к этому привык. Он не ждал чуда, он просто приходил, открывал книгу и читал.
Иногда, на особенно смешных моментах, ему казалось, что уголки губ Мишки чуть поднимаются. Такая вот новая форма улыбки или даже смеха.
Но главное — взгляд. Он изменился. В нём стало меньше этой стеклянной пустоты, меньше отстранённости. Появлялось что-то живое. Петька не говорил об этом никому. Даже Витьке. Боялся спугнуть.
В один из таких тёплых июньских вечеров Петька и Витька катались на велосипедах. Дорога была золотистой от пыли, солнце опускалось низко, пели птицы.
— Гони-и-и! — кричал Витька, пытаясь обогнать Петьку.
— Сам гони! — смеялся тот, петляя между кочек.
И тут они подъехали к Мишкиному дому.
Петька первым заметил.
— Смотри…
Мишка сидел на ступеньках крыльца. Один. Ни отца, ни матери рядом не было. Просто сидел, глядя куда-то вперёд. Лицо его было бледным, как и всегда в последние недели, но он был снаружи. Не в комнате. Не за закрытой дверью. И видимо не побоялся остаться один.
— Ми-и-и-ишка! — тут же заорал Витька и, не сбавляя скорости, начал свистеть, махать рукой, едва не вылетел в кусты.
Но Мишка не отреагировал. Не поднял голову, не махнул в ответ. Даже не шевельнулся.
Витька скривился, тормознул.
— Ну класс. Сидит и делает вид, что нас не видит.
Петька остановился рядом.
— Не злись. Он просто… Ему ещё трудно. Не всё сразу.
— Да уж. А чего тогда сидеть, если не реагировать? — буркнул Витька.
— Просто сидеть. Просто быть. Понимаешь? На воздухе побыть!
Витька посмотрел на друга, нахмурился, потом, кажется, всё-таки понял. Кивнул.
— Ну значит, хорошо, что хоть вышел.
— Очень хорошо.
Они медленно покатили дальше. За спиной оставался вечер, золотистый свет, и Мишка — неподвижный, тихий, сидящий на ступеньках.
***
Петька лежал под одеялом, уставившись в потолок, где отблески от уличного фонаря дрожали, будто вода. Он давно выключил свет, но сна не было ни в одном глазу. Не хотелось спать — волновался.
То, как Мишка сидел на крыльце… Это будто по-настоящему разбудило надежду. В груди всё трепетало: а вдруг? А вдруг он выйдет завтра, скажет что-нибудь и даже засмеётся? Мир тогда как будто снова станет прежним.

В доме было тихо, только старые часы в углу громко тикали. И вдруг снизу услышал голоса. Петька приподнялся, соскользнул с кровати, прокрался к лестнице. Он сел на ступеньку, притаился.
На кухне горел свет. Бабушка и дедушка пили чай. Разговаривали вполголоса, но в ночной тишине всё было слышно.
— Мне жаль мальчонку… — тихо сказала бабушка, вздыхая. — Мишка-то хороший он. А всё это… Всё она. Я уверена.
— Ты опять за своё? — буркнул дед, гремя ложкой о чашку. — Ну что за чепуха, тётка старая, еле ходит, а ты ей силы приписываешь, будто она Баба Яга.
— Ничего я не приписываю, я всё видела. И знаю. Ты не отсюда, тебе не понять. А я тут с детства, с самого маленького… — голос бабушки дрогнул. — Я же помню, как она ещё молодой была. Красивая, гордая… Только с ума сошла потом, после того как отшила его…
— Кого его?
— Парень один. Из соседнего села. Любовь у него к ней была. Таскался за ней… Не знаю, что произошло. Но после одного случая она всех ненавидеть начала. Ходила одна, с теми своими травами, сушёной лапкой какой-то… Люди шарахались.
— Чепуха, какая-то… Сказки какие-то.
— А ты про немцев слышал? — бабушка наклонилась ближе. — Как они пришли — и как потом от её дома никто из них живым не ушёл? Это же все знали. Да боялись говорить.
— Суеверия.
— Ты ничего не понимаешь. Ты по умным книжкам живёшь. А у нас здесь — всё видно. Тут, в земле, в траве, в воздухе… Все всё знают и помнят! Плохо, что мальчики к ней сунулись! Плохо!
Петька замер, прижавшись к перилам. Внутри всё сжалось. Он чувствовал, как по спине ползёт холодок. Он вернулся в постель. Он еще долго лежал и смотрел в потолок. А вдруг права бабушка, а не дед? Вдруг эта бабка по правде ведьма…

***
На следующее утро Петька отловил Витьку возле колодца.
— Вить, подожди. Мне поговорить надо.
Витька бросил ведро, вода плеснула по краям, мокрая дорожка потянулась к кустам.
— Ну давай, только быстро, а то мне ещё дрова колоть велено.
Петька оглянулся, убедился, что поблизости никого нет, и понизил голос:
— Я вчера ночью кое-что подслушал. Бабушка с дедом говорили про неё. Про старуху.
Витька приподнял бровь.
— Ну?
— Бабушка сказала, что это всё она… Ведьма. Что у неё была любовь несчастная, и с тех пор она стала злая и неадекватная. И с немцами всё правда.
— Да кто ж её знает, ведьма она или нет, — Витька пожал плечами. — Мол, шепчутся, шепчутся, а доказательств никаких. Бабка у нас тоже говорила, мол, нечистая. Но так, по-деревенски. А вот чтобы точно — никто не знает.
Петька кивнул.
— А родители твои что говорят?
— Да чё... Шушукаются, как и все. Только батя сразу рот затыкает, как кто про неё заикнётся. Говорит, мол, «дурака из тебя делают». А мамка крестится.
— Может, Вовка знает?
— Вовка? — Витька почесал затылок. — Может… Но к нему подход нужен. Он просто так ничего не расскажет.
— А что ему надо?
Витька задумался. Сопел, глядел на землю, а потом, будто сообразив, щёлкнул пальцами.
— Кажется, знаю. Он с дружками своими повадился папироски покуривать. На том берегу, за старым мостом, знаешь?
Петька кивнул.
— На той неделе он пытался у отца стащить. Ему так влетело — я думал, ремень разорвется надвое. Если бы мы могли ему их раздобыть… Он бы заговорил.
— Папиросы? А где ж мы их возьмём?
Витька пожал плечами.
— Вот в том-то и дело. Придумать надо.
Они стояли молча, напряжённо думая. Солнце уже поднималось выше, день начинался, надо было найти выход из этой ситуации.
За обедом Петька был сам не свой — отвечал односложно, за столом сидел как на иголках, а глаза всё время скользили за окно, к сараю. Он знал: дед после еды пойдёт колоть дрова. И всегда, всегда перед этим прячет в нагрудный карман своей выцветшей жилетки заветную пачку папирос. Не курит при бабушке — та ругается, — а потому дымит в уединении, на дровянике, где тихо и никто не видит.
Когда скрипнула дверь, и дед, насвистывая, вышел во двор с топором, Петька резко встал.
— Ты куда это? — крикнула бабушка с кухни.
— Надо подышать! Я на минутку! — отозвался он и рванул к сараю с тыльной стороны дома.