https://dzen.ru/a/aAoh8VYvIgoRzRmh?share_to=telegram
Такси вызывали?

Дом на отшибе - 3 Июнь 1972

Мишка избегал Витьку. Не приходил на рыбалку, не появлялся у реки, даже по деревне ходил окольными путями, лишь бы не столкнуться. Витька сначала не замечал, потом начал злиться, а теперь уже ходил и спрашивал у всех подряд:

— Чего он, обиделся, что ли?

Петьке от этого тоже стало не по себе. В один из дней он видел, как Мишка сидел на крыльце, уткнувшись в книгу, и делал вид, будто никого вокруг не существует. Витька махнул рукой и ушёл кататься на велике, но Петька решил разобраться.

Он зашел в дом Мишки, постучал в открытую дверь.

— Можно?

— Проходи, — буркнул Мишка, даже не отрываясь от книги.

Петька сел напротив, выждал немного, а потом спросил:

— Чего ты так себя ведёшь?

Мишка молчал.

— Ты что, правда обиделся? Или…

Мишка резко закрыл книгу.

— Я боюсь, — выдохнул он.

— Чего боишься?

— Что Витька не отстанет, — Мишка сжал книгу в руках. — Что он будет лезть дальше. Что скажет мне снова: «Ну давай, докажи, что не трус».

— Так не иди, — пожал плечами Петька.

Мишка фыркнул, в его глазах была злость.

— Ты-то уедешь, тебе всё равно… А я тут останусь. И Витька весь год будет донимать меня, говорить, что я струсил.

Петька задумался.

Витьку он знал давно. Тот действительно мог докапываться, напоминать, подкалывать – не со зла, просто потому что считал это игрой.

— Ладно, — наконец сказал Петька. — Пойдём туда вместе.

Мишка резко поднял на него глаза.

— Чего?

— Ну а что? Тоже мне дело! Все вместе пойдём, заглянем в это окно и уйдём.

Мишка открыл было рот, но закрыл его, обдумывая слова.

— Ты серьёзно?

— Конечно! – усмехнулся Петька. — Чего там бояться? Просто старый дом.

Мишка замолк. Но кивнул. Решение было принято.

***

Когда ребята вышли к старому дому, солнце уже садилось за деревья, окрашивая небо в багрово-оранжевые оттенки. Дом стоял мрачный, обветшалый, с перекошенной крышей и почерневшими от времени стенами. Трава у забора росла высокая, словно ее никто не косил годами.

— Ну вот, — выдохнул Витька, пытаясь скрыть в голосе напряжение. — Давай, Мишка, раз уж ты такой храбрый.

Мишка сглотнул, но отступать было некуда. Он шагнул к крыльцу, доски под ногами предательски заскрипели.

— Эй… Бабушка? — позвал негромко он, стуча в дверь.

Но в ответ была только тишина.

— Может, не дома? — пробормотал Петька, чувствуя, как внутри растёт неприятное чувство.

— А может, и дома, но не хочет выходить, — хмыкнул Витька, но без прежнего задора.

— Бабушка, вы дома? — громче позвал Мишка.

Тишина. Ребята стояли, переминаясь с ноги на ногу. Было тревожно, неуютно.

— Всё, пошли, — сказал Петька. — Никого нет, значит, не судьба.

— Да, хватит, — поддержал его Витька, хотя сам же их сюда и притащил.

Но Мишка отрицательно покачал головой.

— Я загляну в замочную скважину.

— Да ну тебя! — зашипел Витька.

— Струсил?

— Да я-то нет! Просто… Просто не надо туда лезть!

Но Мишка уже наклонился, прильнул глазом к ржавой, узкой щели в старом замке.

Он замер. Стоял, не двигаясь.

— Ну что там? — шёпотом спросил Петька.

Мишка молчал.

— Эй? — Витька шагнул ближе, протянул руку, чтобы его дёрнуть…

И вдруг Мишка закричал так неистово, так жутко, что их всех пронзило холодом. Он отшатнулся, схватился за голову и рванул прочь.

— Бежим! — только и крикнул Петька.

И они бросились вслед за ним, ломясь через траву, натыкаясь на ветки, не оборачиваясь назад. Дом остался позади. И лишь тёмные окна по-прежнему смотрели им вслед.

— Мишка!! — орал Витька, пытаясь догнать друга.

— Стой, дурак! — кричал Петька, но тот не слушал.

Он бежал как сумасшедший, будто за ним гналось что-то страшное, невидимое. Его ноги заплетались, он пару раз споткнулся, но не останавливался.

А потом… Он просто рухнул прямо на землю. И закричал.

Это был не просто крик — это был животный, неистовый, оглушающий вопль, полный ужаса, боли и чего-то ещё, чего ребята не могли понять.

— Мишка! Мишка, очнись! — Петька бросился к нему, схватил за плечи, начал трясти.

— Эй, очухайся, это мы! — Витька упал рядом, хлопнул его по щекам.

Но Мишка продолжал орать. Его истерический крик разливался по округе, оглушая мальчишек, в глазах которых читался истинный ужас, пробудившийся от Мишкиного непредсказуемого поведения. Глаза его были распахнуты, но он будто не видел друзей. Лицо побледнело, губы дрожали.

— Да что с ним?! — прошептал Витька, испуганно глядя на Петьку.

— Не знаю… Не знаю!

Петька обернулся, туда, где за деревьями темнел силуэт старого дома. Внутри что-то похолодело.

— Надо тащить его домой!

Они схватили Мишку под руки и, спотыкаясь, побрели в сторону деревни. Тот был тяжелый, его ноги волочились по земле, а сам он лишь всхлипывал и стонал.

Когда они добрались до его дома, крики Мишки уже переполошили всю округу.

Из сарая выбежала его мать — растрёпанная, в глазах ужас и паника.

— Миша?! Что случилось?!

Она упала перед ним на колени, схватила его за лицо, провела ладонями по голове, проверяя, цел ли.

— Где болит? Ты упал? Ты дрался?!

Мишка не отвечал. Он просто смотрел сквозь неё, тяжело дыша.

Мать в панике оглянулась на Петьку и Витьку.

— Что случилось?!!

Тут прибежал и его отец. Невероятно мощный мужик, взгляд был суровым, он думал, что они опять что-то натворили, так что в руках уже держал толстую палку.

— Что тут за ор?! — рявкнул он, а потом увидел сына. — Вы что с ним сделали?!

— Мы… Мы ничего! — заикался Витька.

— Где вы были?

— Мы просто… Просто…

Мужчина прищурился.

— Где?!

Петька сглотнул, посмотрел на Витьку. Тот покраснел, но все же выдавил из себя:

— У старого дома…

На мгновение повисла гробовая тишина. Женщина в ужасе прикрыла рот рукой. Мужчина со злостью выдохнул:

— Какого чёрта вы туда полезли?!

Он собрался было еще что-то сказать, но тут во дворе раздались тяжелые, решительные шаги.

— Петька!

Это был дед. Он пришел быстро, будто уже знал, что что-то случилось. Его лицо было хмурым, глаза — сердитыми.

— Ты что здесь делаешь? — спросил он резко, переводя взгляд с Петьки на бледного, дрожащего Мишку.

— Да они… Они в старый дом ходили! — взорвался отец Мишки. — И вот что теперь!

Дед на секунду замер. А потом стиснул челюсти.

— Иди сюда!

Он схватил Петьку за локоть и потянул прочь.

— Дед, да я…

— Молчи.

— Но мы же просто…

— Я сказал — молчи!

Хватка деда была настолько твердой, что Петька даже не пытался сопротивляться. Он только обернулся на мгновение: Витька стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу, а мать Мишки всё ещё пыталась привести в чувства своего сына. Петька сглотнул. Что-то было не так. Дед молчал всю дорогу. И от этого становилось только страшнее.

***

Петька ворочался в кровати, простыня сбилась в комок, а подушка казалась твердой, как кирпич. В комнате не было так уж темно, окна были чуть приоткрыты, и сквозняк приносил с улицы запах сырой травы и дыма.

Страх сковывал Петьку изнутри. Не такой страх, как когда лают собаки в темноте или как когда ждешь двойку за контрольную. Этот был другой — липкий, глухой, иррациональный.

Он не мог сформулировать, что именно произошло у того дома, не мог объяснить себе, почему Мишка закричал так, будто увидел что-то жуткое, но чувствовал нутром: это было что-то немыслимое. Что-то, что не возможно не испугаться.

Часы на стене с глухим щелчком отсчитали три. И вдруг издалека донёсся гул двигателя. Машина.

Петька сел в кровати. У них в деревне в это время никто не ездил. Разве что была какая-то серьезная необходимость. Он осторожно встал, натянул штаны, прошмыгнул по скрипучему полу, стараясь не разбудить бабушку, и тихо подошел к двери.

Когда он открыл ее, холодок ночного воздуха ударил в лицо.

На крыльце сидел дед. В темноте едва было видно его очертания, но тлеющая сигарета светилась в руке красной точкой. Дед не обернулся.

— Дед… — прошептал Петька. — Ты тоже не спишь?

— Нет, внучек.

Старик сделал глубокую затяжку.

— Ты слышал машину?

— Слышал. — Петька шагнул ближе. — Это кто?

Дед пожал плечами, не поворачивая головы:

— Фельдшер, наверное. Из соседнего села. Такому и среди ночи звонят.

Петька прикусил губу.

— С Мишкой всё будет хорошо?

— Утром разберёмся, — тихо ответил ему дед. — А сейчас ступай. Не тревожь душу раньше времени.

— Но я не могу спать.

— Попробуй.

Голос деда был ровным, но в нем сквозила усталость. Не физическая — другая, глубже. Петька медленно вернулся в дом. Лёг. Закрыл глаза. Но сон так и не пришёл.

***

Бабушка молча накрывала стол к завтраку. На столе появлялись одна за другой знакомые с детства тарелки — каша, варенье, хлеб, парное молоко. Всё было как всегда. Только вот атмосфера уже была другая.

Петька сидел за столом, перебирая ложкой овсянку, не притрагиваясь к ней. Бабушка то и дело косилась на него — не строго, не с упрёком, а как-то тревожно, будто боялась чего-то сказать.

— Ба... — тихо спросил он, не поднимая глаз. — Там что, всё совсем плохо?

Она остановилась, держа в руках полотенце, и посмотрела на него. В глазах её скользнуло что-то неясное — сожаление, страх, плохое самочувствие...

— Дом тот нехороший, — наконец произнесла она, почти шепотом. — И баба там живёт тоже нехорошая.

Она положила полотенце на стол и присела напротив.

— Я не знаю, что вы ей сделали, но она… Она на многое способна.

Петька хотел что-то сказать, спросить, что именно бабуля имеет в виду, но не успел. В кухню вошёл дед. Суровый, невыспавшийся, с напряженным выражением лица. Бабушка тут же затихла, отвернулась, как будто её только что поймали на чём-то запрещённом.

— Не забивай пацану голову чепухой, — буркнул дед, проходя к столу. — Не рассказывай всякий бред.

— Это не бред, — сказала бабушка, не глядя на него. — Ты сам знаешь…

Дед налил себе чаю, шумно отхлебнул. Стало еще тревожнее.

Петька ковырялся в каше, потом отодвинул тарелку.

— Я, наверное, к Мишке пойду, — произнёс он нерешительно.

Дед застыл. Повернулся к нему.

— Нет уж, — строго сказал он. — Я сам схожу. Сначала поговорю с его отцом. Спрошу, что и как.

— Но...

— Никаких «но»! — оборвал дед. — Вам пока там делать нечего.

Петька сжал губы и опустил глаза. Кашу он так и не доел.

Любовь не виновата - 14 Посадив Марго на уютный диванчик в приемной ателье, Люба начала свой рассказ. Она подробно описала все перипетии последних недель: и неожиданный визит Матвея, и конфликт с Пургаловой у подъезда, и вынужденный переезд. Рита слушала её с усмешкой, покачивая головой и изредка вставляя ехидные комментарии. Когда Люба дошла до истории с хозяйкой квартиры, которая выставила их за дверь, Рита не смогла сдержать смеха.
— Ну, ты даешь! — вытирая выступившие слезы, проговорила она. — Прямо сериал какой-то! А я-то думаю, куда ты пропала. Телефон отключен, в сообщениях тишина…
Затем Любовь перешла к хорошим новостям. Она с воодушевлением рассказала о том, как они с семейством переехали к Карине, о том, как уютно и спокойно им живется в новой квартире, без оглядки на соседей и хозяев. Поделилась своими успехами в бизнесе: ателье действительно возрождалось на глазах, клиенты возвращались, появлялись новые заказы. Люба говорила с таким энтузиазмом, что глаза её сияли, а щеки раскраснелись от возбуждения.
— Ну, понятно! — сказала Марго язвительным тоном, когда Любовь завершила свой рассказ. Она скрестила руки на груди и смерила подругу холодным взглядом. — Жизнь пошла в гору, и Любовь Алексеевна тут же забыла про свою подругу. Бывает!
— Да нет же, дурочка! — отвечала Люба, пытаясь перевести разговор в позитивное русло. — Я, напротив, тебе очень благодарна и не хотела тебя снова нагружать своими проблемами. Ты и так очень много для нас сделала. Я очень признательна тебе.
— Ха! Настолько признательна, что решила убрать меня с дороги? Я помню твою физиономию, когда речь зашла про этого твоего красавчика! Так ты сразу и сказала бы, что запала на него. Зачем подругу отшивать?
Люба покраснела от смущения. Ей было неприятно, что Марго завела этот разговор при Карине. Что подумает теперь эта девушка о своей начальнице? Она бросила на Карину быстрый взгляд, но та, казалось, была поглощена каким-то делом и не обращала внимания на их разговор.
— Не говори глупостей! — сказала Люба подруге, сигнализируя о том, что не хочет продолжать этот разговор перед своей подчиненной.
Но Ритку это, похоже, только раззадорило.
— Конечно! Как жизнь прижмет, так «Ритка, помоги». А как почувствовала во мне конкурентку, так «глупостей не говори»!
— Какую конкурентку?! Ты что несешь? — повторила Люба, начиная выходить из себя. — Я еще раз повторяю, между мной и Тимуром Руслановичем ничего нет! И ты постыдилась бы – замужняя женщина.
— А я попрошу не указывать мне, как жить! — теперь уже Марго начала выходить из себя. Голос её стал резким и пронзительным. — Сама довела мужа до гроба! Сидела дома, как курица, нервы ему трепала, а теперь меня жизни учит! Знаю я таких, как ты!
— Пошла вон! — не выдержала Люба. Слова про мужа были последней каплей. Голос её дрожал от гнева. — Не хочу тебя больше видеть!
Карина, которая до этого момента старалась не вмешиваться в разговор, подняла голову и с тревогой посмотрела на Любовь Алексеевну. Атмосфера в ателье стала настолько напряженной, что казалось, вот-вот разразится гроза. Рита, тяжело дыша, встала с дивана и, не говоря ни слова, вышла из ателье, громко хлопнув дверью.
Люба стояла, прислонившись к стене, и пыталась успокоить дыхание. Слезы подступили к горлу, но она с трудом сдерживала их. Она не хотела плакать перед Кариной, не желала показывать свою слабость.
Марго, выйдя из ателье, остановилась на крыльце. Она поняла, что перегнула палку, что обидела Любу незаслуженно. Слова, сказанные в порыве гнева, жгли ее изнутри. Но гордость не позволяла ей вернуться и извиниться.
— Ну и оставайся, зараза, со своим вонючим ателье! — пробормотала она, словно оправдываясь перед самой собой. — Ничего у тебя не получится, потому что ты по жизни неудачница! Только мне потом не звони: «Ритка, помоги! Ритка, что делать?!». Сама разгребай!

С этими словами Марго, гордо вскинув голову, зашагала прочь, оставив свою, теперь уже бывшую, подругу в смешанных чувствах. С одной стороны, Люба очень злилась на подругу за ее слова, за ее несправедливые обвинения. Но с другой стороны, чувствовала себя в неоплатном долгу перед ней. Ведь Ритка единственная, кто поддержал ее в самый сложный период жизни. А это дорогого стоит.
«Ничего-ничего, — подумала Люба, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями. — Обязательно позвоню ей, пусть только остынет немного. Извинюсь. Забудется».
В этот момент Любовь почувствовала на себе взгляд Карины. Она обернулась, и девушка тут же опустила глаза и принялась что-то внимательно высматривать в своем журнале для записей. Щеки Карины слегка порозовели.
— Ты уж извини, Кариночка, за то, что устроили этот скандал при тебе, — сказала Люба, глядя на девушку смущенным взглядом.
— Ничего страшного, Любовь Алексеевна, — успокоила ее Карина, поднимая на Любу свои карие глаза. — Я уже взрослая и все прекрасно понимаю. Не волнуйтесь, я вас полностью поддерживаю и вижу, что вы не сделали ничего плохого… И к Тимуру Руслановичу вы определенно равнодушны. Врет ваша… знакомая. Я же все вижу.
— То не знакомая, Карина, — вздохнула Люба, — то – лучшая подруга! Во всяком случае, я так думала.
— Ничего, помиритесь! — уверенно сказала Карина, подходя ближе к своей начальнице. — А вот насчет Тимура Руслановича – это вы зря…
— Что зря?! — удивленно переспросила Люба.
— Зря не обращаете на него внимания, — продолжала Карина, заговорщицки понизив голос.
— Карина, ты вообще о чем сейчас? — Люба все еще не понимала, к чему клонит девушка.
— Ой, Любовь Алексеевна, вот только не надо говорить, что вы не заметили…
— Чего не заметила? — спросила Люба, теряя терпение.
— Чего-чего?! Как он на вас смотрит, — прошептала Карина, словно раскрывая большой секрет.
— Карина, о чем ты вообще говоришь?! — Люба никак не могла взять в толк, на что намекает ей девушка.
— Да перестаньте! — Карина закатила глаза. — Тимур Русланович недавно развелся с женой. Он теперь абсолютно свободен. Вы тоже… свободны. Почему бы вам не попробовать…
— Карина, и ты туда же! — возмутилась Люба, наконец поняв, о чем пытается сказать ей подчиненная. — Я не хочу сейчас об этом думать! Забот и так выше крыши. Какая любовь? Какие отношения?
— Ну вот же! С таким мужчиной, как наш Тимур Русланович, все ваши проблемы решатся вмиг! — не унималась девушка. — Вы посмотрите на него: за ним же, как за каменной стеной!
— Ну раз тебе так нравится «ваш» Тимур Русланович, то сама просись к нему в невесты! — пошутила Люба, чтобы перевести тему разговора на юмор.
— Перестаньте, Любовь Алексеевна! — выпучила глаза Карина. — Он мне в отцы годится! Я не так воспитана!
— Это ты молодец, — улыбнулась Люба. — Да и спасибо, что переживаешь за меня. Но я не готова сейчас к серьезным отношениям. Зачем мне себя обманывать? И других зачем обманывать?
— Ну, как знаете! — вздохнула Карина, пожав плечами, и удалилась в помещение швейного цеха, оставив свою начальницу наедине со своими мыслями. Люба же, оставшись одна, задумалась. Слова Карины, хоть и казались ей нелепыми, все же уронили в ее душу зерно сомнения. Неужели Тимур действительно смотрел на нее как-то… особенно?
Затем, погрузившись в раздумья, Люба пыталась найти объяснение странному поведению Риты.
«Может, это ревность? — мелькнула мысль. — Но к чему? Я же не давала ей никакого повода. Тем более у нее есть муж. Живут вместе. У них все хорошо… наверное. Чего ей не хватает? Я бы на ее месте радовалась, что есть опора, есть сильное плечо. Дура!».

Люба так увлеклась своими размышлениями, что не заметила, как в ателье зашел посторонний человек. Это была женщина лет сорока пяти, среднего роста, плотного телосложения. На ней было ярко-красное платье, которое облегало ее фигуру, подчеркивая пышные формы. На ногах – туфли на высокой шпильке, которые, казалось, вот-вот сломаются под ее весом. Блондинистые волосы, завитые крупными локонами, были уложены в сложную прическу, которую венчала массивная заколка со стразами. Ярко-красный маникюр и губы, накрашенные такой же помадой, дополняли образ. Женщина жевала жвачку, громко щелкая ею. На шее у нее висели массивные золотые цепи, а на пальцах блестели многочисленные кольца. Она выглядела ярко и немного вульгарно, словно собиралась не в ателье, а на светский раут.
— Доброго дня вашему уютному ателье! — провозгласила женщина, внимательно оглядывая более чем скромный интерьер помещения. — Это, значит, здесь мне предстоит работать? Кофемашина здесь есть хотя бы?
Люба, вздрогнув от неожиданности, подняла на женщину глаза. «Кофемашина?» — мысленно удивилась она. В ателье едва хватало денег на растворимый кофе, какая уж там кофемашина. Но потом она вспомнила, что сегодня должна прийти бухгалтер, которую так рекомендовал Тимур.
— Вы Зинаида? — догадалась Любовь.
— Да, Зинаида! — кивнула женщина, не переставая жевать жвачку. — Можно просто Зинаида Валерьевна. Ну, давайте, выкладывайте, что у вас тут за проблемы? У меня всего час, потом мне на маникюр.

Судьбинушка - 8 Анфиса и Люба вышли на остановке, куда их привёз рейсовый автобус, и пожилая женщина с наслаждением вдохнула воздух, наполненный каким-то особенным ароматом. Когда-то, очень много лет назад, она вот также стояла на этой остановке и не знала, что ждёт её впереди. Тогда у неё ещё не было ни приёмной дочери Людмилы, которая так и не захотела стать для Анфисы родной, ни умницы-внучки Сонюшки, ни этой славной егозы Любаши, с беспокойством заглядывавшей сейчас ей в лицо.
– Плохо, бабуль, да? – Люба взяла её под руку и усадила на скамейку. – Растрясло в автобусе? Ты отдохни и потом пойдём. А хочешь, посиди тут, а я пока за дядей Федей сбегаю. Он тебя на машине до дома довезёт. Я мигом туда и обратно!
– Вот ещё! – махнула рукой Анфиса. – Что я принцесса какая, чтоб меня катать туда-сюда? Не выдумывай, пожалуйста. Да и лучше мне стало после лечения. Я и не думала, что в больнице можно лежать с таким комфортом. И палата отдельная, и ты рядышком, и врачи-медсестры такие вежливые. А всё тебе спасибо. Я, правда, сильно переживала из-за того человека, о котором ты мне рассказывала, Любаша. Иван-то не очень умел друзей выбирать, да и сам по кривым дорожкам ходил. Беспокоюсь я о тебе, внученька. Долго ли тебя, молоденькую, с пути сбить? Страшно... Бывает, что один раз человек оступится и всё, покатился под гору. Упасть легко, подняться трудно.
Люба быстро отвернулась, чтобы бабушка не заметила виноватого выражения её лица.
У Любы было время хорошенько обдумать всё, что с ней произошло и теперь она прекрасно понимала, на что толкал её Герман. А Владлен… Люба старалась забыть его трясущиеся щеки, отвратительную бородавку и горячие, потные руки…
Наверное, бабушка Анфиса, так и не получив лечения, умерла бы, потому что доктор хотел выгнать её из больницы. Да и сама Люба тоже не смогла бы жить после того позора. Но самое страшное для девушки было в том, что в минуту опасности она забыла обо всём на свете. И теперь ей было очень стыдно перед бабушкой, как будто она в тот момент предала её. А ведь Люба пошла туда ради неё! Неужели она такая эгоистка, что может думать только о себе?
Подавив тяжёлый вздох, Люба заставила себя улыбнуться:
– Не бойся, ба! Никто меня не собьёт с пути. Главное, ты не болей и будь всегда со мной рядом.
– Ну, ты уж извини, всегда не получится, – пожала плечами Анфиса. – Да и зачем тебе тратить время на старуху? Скоро ты станешь совсем взрослой, егоза моя. Выйдешь замуж, нарожаешь деток. До меня ли тебе будет? Жизнь штука длинная... Вон, посмотри хотя бы на Соню...
Люба махнула рукой:
– Ни на кого не хочу смотреть! С тобой жить буду и всё тут! А Соня пусть живёт, где хочет.
– Куда ты говоришь, она переехала? – посмотрела на внучку Анфиса. – Забываю всё время...
– Дрезден, бабушка, – охотно отозвалась Люба. Хорошее настроение уже снова вернулось к ней, в конце концов, зачем горевать, если всё так хорошо обошлось.
– Господи, Боже мой! Другого места ей, что ли, в Германии не нашлось? Хоть бы выбрала город как город, а то Дрезден какой-то... – покачала головой Анфиса и поднялась: – Ладно. Пойдём, потихоньку. Нам-то с тобой ещё обед надо приготовить.
– Я всё сама буду делать, – пообещала Люба. – А ты принимай лекарство и отдыхай. И чтобы в огород ни-ни...
– Конечно, – согласилась Анфиса.
– Ну бабушка! – воскликнула девушка, уловив иронию в голосе старушки.
– Ладно-ладно, – отозвалась та. – Только пойдём уже. Я очень сильно хочу домой...
Радостным было это их возвращение. Анфиса с благодарностью подняла глаза к небу, потом окинула ласковым взглядом словно осиротевший без них двор. Улыбнуться бы, да разучилась она улыбаться за долгие годы. А вот душа пожилой женщины посветлела и дрогнула:
– Вот мы и дома, внученька! – тихонько произнесла Анфиса.
Любаша в ответ блеснула зелёными глазами:
– Дома, ба, дома! Сейчас я принесу ключи от тёти Наташи.
А та уж и сама открыла калитку и принялась поздравлять Анфису с выздоровлением.

Оставив бабушку под присмотром заглянувшей к ним соседки, Любаша сбегала в магазин за продуктами, а когда шла домой, сгибаясь под тяжестью сумок, столкнулась с Катей, подругой, которую не видела уже очень давно.
– Ой, Любка! Ты куда пропала? Я сколько раз к тебе приходила, а тебя нету и нету! И в школу не ходишь.
– Не до школы мне было, – Люба остановилась и поставила тяжёлые сумки прямо на землю у своих ног. – Фу-х! Чуть руки не оторвала! Всё-таки надо было велосипед взять.
– Слушай, выйдешь сегодня? – не сдерживая своего любопытства, спросила Катя. – Я приду к тебе, ладно? У меня столько новостей! И юбку заодно заберу…
Люба закусила нижнюю губу. Она только сейчас вспомнила о порванной юбке, которую уже нельзя было починить.
– Кать, – вздохнула девушка. – Я испортила её. Случайно, конечно. Там все кнопки отлетели. Скажи, сколько она стоит, и я отдам тебе деньги.
– Какие там деньги, – нахмурилась Катя и, помолчав, добавила: – Откуда они у тебя? Эх! Убьёт меня теперь сеструха. И никогда больше ничего не даст.
– Может, обойдётся, а, Кать? – с сожалением посмотрела на неё Любаша. – А про деньги я не пошутила. Сколько надо, столько заплачу.
– Ладно, разберёмся, – сказала Катя. – Вечером выходи, я приду. Ага?
– Ага, – кивнула Люба, и подруги разошлись каждая своей дорогой.
***
Теперь, каждый раз выходя из дома, Шура одевалась так, будто собиралась в театр. Причёска, макияж, новенькие туфельки, за которыми она специально ездила в город. Она решила, что должна быть готова к возвращению Никиты в любой момент. Больше он никогда не увидит её без помады и в стареньком платьишке.
Германа Шура даже не вспоминала. После погрома, который он устроил ей на прощание, она была уверена, что теперь-то он точно не появится дома, но для верности сменила все замки, не доверяя этому подлецу.
Два дня она тогда наводила порядки, собирала осколки перебитой посуды, просила соседа, чтобы он вставил в доме новые стекла, сожгла в печке сломанные стулья и табуретки. Два дня рыдала и проклинала бывшего сожителя за то, что он едва не разорил её. Хорошо хоть не догадался поджечь дом…
Вычеркнув Германа из своей жизни, Шура приступила к новому, тщательно продуманному плану. Несколько раз она заходила домой к Екатерине Ильиничне, приносила маленькому Илюше то раскраски, то карандаши, то сладости. И каждый раз ласково обращалась к матери Никиты и его сыну:
– Вот, Екатерина Ильинична. Сегодня на почту привезли такие раскраски с машинками, и я сразу подумала об Илюшке. Можно я подарю ему их?
– Ой, да неудобно как-то… – смутилась пожилая женщина. – Я могу купить.
– Да перестаньте, – махнула рукой Шура. – Мне просто так понравился ваш внук. Я ведь живу теперь одна. Грустно очень…
– Почему одна? – не поняла Екатерина. – А Герман как же?
– Разошлись мы с ним, – вздохнула Шура.
– Что так? – удивилась старушка.
– Я очень хотела деток, – в глазах Шуры блеснули слезы, – а Гера – нет. Ссорились мы с ним часто из-за этого, но ему было всё равно. Тогда я и сказала ему, что не хочу тратить на него своё время. Разве я не права, Екатерина Ильинична? Годы-то идут, я хочу нормальную семью. Чтоб детские голоса в доме звенели. Сама-то я росла в большой семье, вы же знаете. А теперь вот осталась одна и просто извелась от тоски. Уже даже подумываю, не попытаться ли усыновить какого-нибудь ребёночка из детского дома…
Екатерина Ильинична, слушая Шуру, тоже прослезилась.
– Я и не думала, что ты такая хорошая, Шурочка, – всхлипнула она, а потом начала рассказывать о том, как дружно жили люди раньше.
Слушая её, Шура гладила Илюшу по голове и прижимала его к себе, старательно изображая материнские чувства.
Не раз и не два заходила Шура к Екатерине и её правнуку. Делала им подарки, кое в чём помогала старушке по хозяйству. Пару раз брала Илюшу на прогулку. И никак не могла дождаться, когда же вернётся из своей поездки Никита.

Как-то, проснувшись утром в воскресенье, Шура ещё немного полежала в постели, пытаясь сообразить, что её разбудило. И только услышав настойчивый стук в дверь, недовольно встала с постели:
– Кого там ещё принесло?! – воскликнула она, запахивая халатик и завязывая пояс. – Да иду я, иду!
А когда открыла дверь, ахнула от удивления:
– Вот тебе здрасьте! Ты-то откуда взялся?

Дом на отшибе - 4 Петька сидел у окна. Каждый раз, когда где-то за забором кто-то проходил или проезжал, он вскакивал, но всё напрасно — деда всё не было.
Время тянулось мучительно медленно. Тень от вишни за окном ползла по двору, а парень всё сидел, сжимая кулаки, и пытался выкинуть из головы картину вчерашнего вечера: Мишка, закативший глаза; крик, как будто вырывавшийся из самой глубины его души. И этот ужасный дом.
Дед ушёл почти час назад, но Петьке казалось, что прошла вечность.
Не выдержав, парень натянул кеды и выскользнул за калитку. В голове крутилась мысль: может, Витька знает что-то?
Он дошёл до их дома быстро — пару поворотов по знакомым тропкам, обогнул старый сарай с облезлой табличкой "Осторожно, собака" и постучал в калитку.
Вместо Витьки вышел его старший брат Вова — широкий, угрюмый, лет шестнадцати, с огромными плечами. Он прищурился, увидев Петьку, и не стал открывать.
— Чего тебе?
— Мне Витьку, поговорить надо…
Вовка хмыкнул.
— Поговорить? А еще чего?
Петька смутился.
— Ну… просто хотел узнать, как он…
— Никак. Он под замком.
— Что?
— Отец его вчера за шкирку домой притащил и велел до завтра из комнаты не выпускать. Без разговоров. Сказал, если хоть в окно выглянет — получит по полной.
Петька переминался с ноги на ногу.
— Понял…
Вовка уже собирался захлопнуть дверь за собой, но замер и посмотрел на Петьку, чуть склонив голову.
— Знаешь, вы идиоты.
— Чего?
— Сунуться к ведьме… Да вы же настоящие идиоты, — буркнул он. — Детвора бестолковая…
Петька хотел что-то возразить, но слов не нашлось. Он повернулся и пошёл прочь.
***
Время было к полудню, когда во дворе наконец послышались шаги. Петька выскочил на крыльцо — сердце бешено стучало в груди. Дед шел неторопливо, устало. Он снял кепку, провел рукой по жиденьким волосам и только тогда поднял глаза на внука.
— Ну? — выдохнул Петька.
Дед не сразу ответил. Подошел ближе, сел на скамью у стены, тяжело вздохнул и достал папиросу.
— Отец его вчера сам за врачом поехал, в райцентр, — сказал он наконец.
— Из-за… Того? — Петька сглотнул.
Дед кивнул.
— Врач сказал, у парня острый невроз. Перепугался сильно. На нервах. Усталость, стресс… Такое бывает. Сказал — нужен покой, тишина. Отдых.
Петька молчал. В горле стоял ком.
— Сейчас никого не пускают, — продолжал дед. — Родители попросили не беспокоить. Ни тебе, ни Витьке туда соваться не надо.
Он посмотрел на Петьку пристально.
— И я согласен. Он сейчас как стекло — тронь, и рассыплется.
Петька опустил глаза.
Стыд — горячий, мучительный — подкатывал к горлу. Он вспомнил, как смеялся над Мишкиной нерешительностью, как шёл за ним к этому проклятому дому, как даже в какой-то момент считал это игрой.
— Я не хотел, — прошептал он. — Мы же… Мы просто…
Дед кивнул.
— Знаю. Но теперь, Петька, кое-что ты будешь знать лучше. Люди — не игрушки. Поломать их легко. А вот обратно…
Он замолчал, затушил папиросу о край скамьи.
Петька сел рядом. Он не плакал. Но внутри всё словно сжалось в комок. И не отпускало.
***
Июнь 1973.
Солнце уже не жгло, но пока еще грело. Проселочная дорога была сухой и пыльной. Витька и Петька шли молча, не глядя друг на друга, глядя куда-то вперёд, в ту сторону, где дорога растворялась в лёгком мареве над полем.
— Ты надолго? — спросил Витька, срывая травинку и сунув её в рот.
Петька пожал плечами.
— Не знаю... Здесь как-то странно.
Он замолчал на секунду, будто бы подбирал слова.
— Мама сказала, если всё будет плохо, отправит меня к тётке в Подмосковье.
Витька кивнул.
— Повезло. — он усмехнулся, но как-то с грустью. — Я бы тоже хотел в Подмосковье. Или куда угодно…
Петька посмотрел на него.
— А ты как?
Витька пожал плечами в ответ — тем же жестом, как Петька минутой раньше.
— Мне Подмосковье не светит. Живу тут как на пороховой бочке. Мечтаю школу закончить — и свалить. Хоть куда. Просил отца, чтоб в кадетский отдал…
— И?
— Ну, как видишь — здесь, — Витька пнул камешек на обочине. — Сказал: «Будешь мне дома помогать, нечего тебе в казармах с ума сходить.» А я…
Он осёкся, смотрел прямо перед собой.
— Тяжело. Особенно когда мимо дома Мишки проходишь. Или мать его видишь...

Петька кивнул. Он знал, о чём говорит Витька.
— Всё уже не так, да? — спросил Петька.
— Да. — Витька пнул ещё один камешек. — Будто уже сто лет прошло.
Они шли медленно, и деревня вокруг будто действительно была как из сна. И всё было знакомым. Но всё было другим.
***
Июль 1972.
Прошла неделя.
Солнце жарило по-настоящему, пыль от земли поднималась даже от лёгкого шага, деревенская трава полегла под зноем, а от реки тянуло тёплой водой и тиной.
От Мишки не было ни слуху ни духу.
Петька всё ждал, что кто-то скажет: «Он выходит, всё нормально», но этого не происходило. Дед каждый раз, когда Петька заговаривал, хмурился:
— Не лезь. Дай людям время.
Но Петьку изводила совесть. Особенно ночами, когда в комнате тикали часы, а глаза никак не хотели закрываться. Он вспоминал, как смеялся, как шёл рядом, как не остановил, когда стоило остановить. И как не успел, когда было уже поздно.
Наконец-то на шестой день во дворе появился Витька. Сутулый, какой-то осунувшийся за неделю, но всё тот же Витька, в драных шортах и с привычной хмуростью на лице.
— Здорово, — буркнул он, подходя ближе.
— Здорово, — отозвался Петька.
Они помолчали. Оба чувствовали, что много всего накопилось, но слов не было. Или не хватало духу.
— Слушай, — Витька опёрся на забор. — У нас ведь оставались деньги?
— Три рубля, вроде.
— Во. Поехали в соседнюю деревню?
— Зачем?
Витька посмотрел на него внимательно.
— Купить Мишке его печенье. То самое. Помнишь, с повидлом, круглое такое. Он его всегда брал, когда сдавали бутылки.
Петька кивнул. Конечно, помнил. Мишка мог отдать за то печенье всё, даже самое дорогое. Он говорил, что вкус у него — само детство.
— Поехали, — тихо сказал Петька.
Они выкатили велики. Дорога в соседнюю деревню заняла около получаса. Пыль выбивалась из-под колес, волосы путались от ветра, а лица у обоих были серьёзные, будто ехали не за печеньем, а в сам ад спасать души невинных.
В сельпо пахло луком, рыбой и свежим хлебом. За прилавком сидела тётка с косынкой, полусонная от жары.
— Нам печенье. То самое, с повидлом, — сказал Витька.
— Сколько?
— На три рубля, — ответил Петька.
Пакет получился огромным. Они стояли у магазина, смотрели на него и молчали.
— Передадим, как-нибудь… Через бабушку твою, может. Или через его мать, если пустит, — сказал Витька.
— Надо, чтобы он знал, что мы не забыли, — Петька глядел на пыльную дорогу.
— Да! Что не бросили!
Они поехали обратно медленнее. Молча. Но их объединяла вера в то, что этот пакет печенья может что-то исправить.
***
Двор Мишкиного дома казался непривычно тихим. Даже собака, что обычно лаяла на каждого проходящего, молчала. Трава во дворе успела вымахать, как будто за эту неделю никто ей и не интересовался.
Витька и Петька стояли у калитки, переминаясь с ноги на ногу. Пыль от дороги покрыла ноги до самых колен, руки мальчишек потели, но никто не спешил открывать ворота.
— Может, не надо… — пробормотал Петька.
— Надо, — ответил Витька, хотя и сам неуверенно смотрел в окно.
И в этот момент в том самом окне мелькнула тень.
Занавеска отодвинулась, и Мишкина мать увидела их. Она смотрела на них несколько секунд, потом вышла на крыльцо. Было что-то новое в её лице — не злость, не упрёк. Скорее, усталость и какая-то жалость к этим детям.
— Вы чего хотите? — спросила она.
Витька толкнул Петьку локтем. Тот неловко шагнул вперёд и протянул пакет.
— Это… Это Мишке, — сказал он. — Его любимое. Печенье с повидлом. Мы помним.
Женщина замерла. Посмотрела на пакет, потом на мальчишек. И села прямо на ступеньки крыльца. Плечи её вздрогнули, и слёзы потекли по щекам.
— Ох вы… Пацаны… Господи, дети мои… — прошептала она.
Витька и Петька в панике переглянулись.
— Не плачьте! Мы ж… не со зла… — начал лепетать Витька, присаживаясь рядом.
Петька тоже опустился на колени, положил руку на её плечо, неуверенно, как делают взрослые, когда хотят поддержать.
И тут во двор вышел отец Мишки. Лицо его было суровым, как в ту ночь.
— Вы что тут делаете?! — рявкнул он, но не громко — скорее по привычке.
— Пусть, — перебила его женщина. — Пусть, я сама… Расчувствовалась. А они… Они молодцы.

Она посмотрела на мужа с тем взглядом, с каким женщины смотрят, когда что-то для них становится важным, она будто одними глазами попросила его не быть строгим. Тот постоял, посмотрел на них, как будто раздумывал, а потом кивнул коротко и молча ушёл обратно в дом.
Женщина вытерла глаза, поднялась и уже с чуть заметной улыбкой сказала:
— Приходите завтра… Навестите Мишу. Он обрадуется. Ну надеюсь, что обрадуется…
Мальчики растерянно переглянулись.
— Правда? — спросил Петька.
— Правда. Только не шумите. И не задавайте лишних вопросов.
— Мы будем тихо, как мыши, — пообещал Витька.
Они летели домой на всех парах. В их душе зародилась надежда, что вот-вот их детство снова вернется к ним, что их троица воссоединится. Но их ждало разочарование…
***
На следующее утро Петька с Витькой снова были у калитки Мишкиного дома. Вышла Мишкина мама и впустила мальчиков внутрь.
— Поднимайтесь, он в комнате, — сказала она и проводила их до лестницы.
Мишка сидел на кровати. Спина сгорблена, руки вяло лежали на коленях, взгляд был направлен куда-то в пол. Он не поднял головы, когда ребята вошли.
— Привет… — пробормотал Петька, стараясь говорить как можно спокойнее.
— Здорово! — выпалил Витька и тут же зашёлся в привычной болтовне: — Ты не представляешь, как мы на великах гнали! А печенье-то, печенье свежее было, только с печки, мы его тебе притащили, там тётка за прилавком, знаешь, как у неё лицо смешно морщится, когда она считает сдачу!
— Вить, — тихо сказал Петька, взял его за локоть, — потише.
Тот замолк, обернулся, увидел глаза Мишки — красные, уставшие, будто он всю ночь не спал.
Мишка молчал. Он не реагировал, не улыбался, не шевелился. Он будто был в другой реальности.
— Может, поиграем во что-то? — предложил Петька, присаживаясь на край стула. — В «морской бой»? Помнишь, как мы…
Мишка не ответил. Петька замолк. Комок подступал к горлу. Витька стоял у окна, сцепив пальцы за спиной. Так прошло, наверное, минут десять.
А потом в комнату вошла его мама. У неё были усталые, но добрые глаза.
— На сегодня, думаю, достаточно, мальчики, — сказала она мягко. — Вы молодцы, что пришли. Но ему пока тяжело. Он… Он ещё не здесь, не совсем.
Они кивнули, встали, пробормотали что-то вроде «до свидания».
— Я налила вам чай, идите, перекусите.
Они спустились, сели за стол, но ничего не лезло в горло. На столе стояло то печенье, что они привезли вчера. Но им есть не хотелось. Витька ковырялся в пироге, Петька потягивал теплый чай, но всё это было лишним.
— Он даже будто не узнал нас, — прошептал Витька.
— Он нас узнал, — так же тихо ответил Петька. — Просто он внутри себя. Ему тяжело прийти в себя…
— Сможет ли?
Петька не ответил. Он сам не знал.
***
Весь остаток дня Петька ходил по своему двору, как тень. Он не играл, не читал, даже велик стоял у забора, как забытая игрушка. Время словно застыло, и всё казалось пустым.
Бабушка всё понимала. Она не спрашивала ничего в лоб — просто молча хлопотала на кухне. К вечеру в доме запахло пирожками: с капустой, с повидлом, с картошкой. Она выкладывала их на большое блюдо, прикрывала полотенцем, будто хотела, чтобы этот тёплый, родной запах вытянул Петьку из его мрачного состояния.
— Иди, покушай, пирожки горяченькие, только из печи, — позвала она.
Петька подошёл. Он взял один пирожок, повертел в руках — и положил обратно.
— Не хочу…
Бабушка тяжело вздохнула, подошла сзади, обняла его за плечи. Несильно, по-доброму. Одной рукой прижала его к себе, другой — по привычке — начала теребить его волосы.
— Господи, ну что ж вы, дети, такие ранимые… — прошептала она. — Всё в себя, всё вглубь. А вон глаза какие у тебя… Грустные… Ужас!
Петька сжал губы. Помолчал. А потом, будто щёлкнуло что-то внутри:
— Я хочу к Мишке. В его комнату. Я хочу, чтобы он говорил. Чтобы он засмеялся, как раньше. Я хочу всё исправить…
Бабушка молчала. Петька почувствовал, как её рука чуть дрогнула. А потом она снова пригладила его волосы и сказала просто, спокойно, так, как только она умела:
— Раз ты хочешь — то всё и исправишь.
Он поднял на неё глаза.
— Правда?
— Правда, Петенька. Главное, ты себя не ешь изнутри. Тогда и другу сможешь помочь.