Солнышко прогнало поутру под воспламененным небосводом
Ночи тьму, подобную шатру с приоткрытым озаренным входом.
И звезда пылала на заре, украшая лик ее блестящий,
Как светильник в жарком серебре, пламенем томленья исходящий.
В этот самый миг над головой, словно бы померкнув от досады,
Знаменем, одетым синевой, корчились печальные Плеяды.
Мы травили дичь в часы погонь; сбруею поскрипывал потливой
Крепконогий и мохнатый конь, мой игрун, красавец густогривый!
Рысью он пускается подчас иль кичится, на дыбы взвиваясь,
Красоте, утехе наших глаз, в этот чудный миг уподобляясь.
Так бывают девы хороши, так бывают девы разодеты,
Те, на чьих запястьях не гроши, а неповторимые браслеты!
Крепок круп у моего копя, грива же в траву струится длинно,
Ребра у него в пылу огня стали как ободья паланкина!
Крепко связан у него костяк, и пускай дорога вся изрыта,
А над ней в неведомых краях реют бирюзовые копыта!
В длительном пути являет прыть этот благородный иноходец:
Если надо, может сам отрыть, сам пробить копытами колодец!
Но в укор ему любая быль; нравный, не смирив своей гордыни,
Тучами он поднимает пыль, что клубится, как песок пустыни.
Выезжаю с соколом сам-друг, нас теперь влечет ловитвы тропка,
Крылья так изогнуты, как лук, что привык держать чесальщик хлопка!
Сокол, сокол! Он, как некий царь, тонкою короною увенчан,
Глаз его — сверкающий янтарь — ярок и на диво переменчив.
Ах, как сокол дерзок и отважен, ах, как веки глаз его легки!
День и ночь на неусыпной страже неподвижные его зрачки.
Тонок хищный клюв его, как бровь, бровь дугой красотки знаменитой,
Крылья его щедро изнутри пятнышками белыми покрыты.
Как похож сей окрыленный стан, стан, охвостьем завершенный длинно,
На расшитый золотом кафтан счастьем взысканного властелина!
Сокол на перчатке у меня, быстрый, он на привязи пирует,
Возвращается быстрей огня и нередко пищу нам дарует!
Ибн аль-Мутазз
(869-908)
#восточныеслова
Ночи тьму, подобную шатру с приоткрытым озаренным входом.
И звезда пылала на заре, украшая лик ее блестящий,
Как светильник в жарком серебре, пламенем томленья исходящий.
В этот самый миг над головой, словно бы померкнув от досады,
Знаменем, одетым синевой, корчились печальные Плеяды.
Мы травили дичь в часы погонь; сбруею поскрипывал потливой
Крепконогий и мохнатый конь, мой игрун, красавец густогривый!
Рысью он пускается подчас иль кичится, на дыбы взвиваясь,
Красоте, утехе наших глаз, в этот чудный миг уподобляясь.
Так бывают девы хороши, так бывают девы разодеты,
Те, на чьих запястьях не гроши, а неповторимые браслеты!
Крепок круп у моего копя, грива же в траву струится длинно,
Ребра у него в пылу огня стали как ободья паланкина!
Крепко связан у него костяк, и пускай дорога вся изрыта,
А над ней в неведомых краях реют бирюзовые копыта!
В длительном пути являет прыть этот благородный иноходец:
Если надо, может сам отрыть, сам пробить копытами колодец!
Но в укор ему любая быль; нравный, не смирив своей гордыни,
Тучами он поднимает пыль, что клубится, как песок пустыни.
Выезжаю с соколом сам-друг, нас теперь влечет ловитвы тропка,
Крылья так изогнуты, как лук, что привык держать чесальщик хлопка!
Сокол, сокол! Он, как некий царь, тонкою короною увенчан,
Глаз его — сверкающий янтарь — ярок и на диво переменчив.
Ах, как сокол дерзок и отважен, ах, как веки глаз его легки!
День и ночь на неусыпной страже неподвижные его зрачки.
Тонок хищный клюв его, как бровь, бровь дугой красотки знаменитой,
Крылья его щедро изнутри пятнышками белыми покрыты.
Как похож сей окрыленный стан, стан, охвостьем завершенный длинно,
На расшитый золотом кафтан счастьем взысканного властелина!
Сокол на перчатке у меня, быстрый, он на привязи пирует,
Возвращается быстрей огня и нередко пищу нам дарует!
Ибн аль-Мутазз
(869-908)
#восточныеслова
Давно стихами средневековыми не делилась. И снова обращусь к творчеству обожаемого мной Аль-Мутанабби. Века идут, а ничего не меняется. Все то же, так же...просто на другом витке развития.
О помыслах великих душ могу ли не скорбеть я?
Последнее, что помнит их, — ушедшие столетья.
Ведь люди при царях живут, — пока стоят у власти
Лишь инородцы да рабы, не знать арабам счастья.
Ни добродетелей у них, ни чести, ни познаний,
Ни верности, ни доброты, ни твердых обещаний.
В любом краю, где ни шагну, одно и то же встречу:
Везде пасет презренный раб отару человечью.
Давно ль о край его ногтей писец точил бы перья,
А ныне он на лучший шелк глядит с высокомерьем.
Я на завистников смотрю, как на ничтожных тварей,
Но признаю, что я для них подобен грозной каре.
Как не завидовать тому, кто высится горою
Над человеческой толпой, над каждой головою!
Вернейший из его друзей пред ним благоговеет,
Храбрейший, видя меч его, сражаться не посмеет.
Пускай завистливой молвы ничем не остановишь,
Я — человек, и честь моя — дороже всех сокровищ.
Богатство для скупых — беда. Не зрит их разум слабый!
Таких скорбей и нищета в их дом не принесла бы!
Ведь не богатство служит им, они богатству служат,
И время рану исцелит, а подлость — обнаружит.
Аль-Мутанабби
(915–965)
#восточныеслова
О помыслах великих душ могу ли не скорбеть я?
Последнее, что помнит их, — ушедшие столетья.
Ведь люди при царях живут, — пока стоят у власти
Лишь инородцы да рабы, не знать арабам счастья.
Ни добродетелей у них, ни чести, ни познаний,
Ни верности, ни доброты, ни твердых обещаний.
В любом краю, где ни шагну, одно и то же встречу:
Везде пасет презренный раб отару человечью.
Давно ль о край его ногтей писец точил бы перья,
А ныне он на лучший шелк глядит с высокомерьем.
Я на завистников смотрю, как на ничтожных тварей,
Но признаю, что я для них подобен грозной каре.
Как не завидовать тому, кто высится горою
Над человеческой толпой, над каждой головою!
Вернейший из его друзей пред ним благоговеет,
Храбрейший, видя меч его, сражаться не посмеет.
Пускай завистливой молвы ничем не остановишь,
Я — человек, и честь моя — дороже всех сокровищ.
Богатство для скупых — беда. Не зрит их разум слабый!
Таких скорбей и нищета в их дом не принесла бы!
Ведь не богатство служит им, они богатству служат,
И время рану исцелит, а подлость — обнаружит.
Аль-Мутанабби
(915–965)
#восточныеслова
Ученых больше нет, и мрак объемлет нас,
А человек простой в невежестве погряз,
Приметных некогда, как вороные кони,
Наставников лишась в годину беззаконий.
И жены и мужи, мы все до одного —
Рабы ничтожные для бога своего.
Ему подвластно все: и месяц, и Плеяды,
И полная луна, и горные громады,
Звезда Полярная, созвездье Льва, заря,
И солнце, и костер, и суша, и моря.
Скажи: «Велик господь, руководитель света!» —
Тебя и праведник не упрекнет за это.
О брат, недолго мне терпеть земную боль.
У неба испросить прощенья мне дозволь!
Ты скажешь: праведность. Но это только слово,
Есть лица, имена — и ничего иного.
Хадисы вымыслил обманщик в старину,
Чтоб ради выгоды умы держать в плену.
Взгляни на сонмы звезд. По мне, узоры эти —
Судьбою над людьми раскинутые сети.
Дивлюсь: невыносим судьбы железный гнет,
Один ее удар сильнейшим спину гнет,
А людям невдомек, что смерть играет ими,
Когда горбы могил встают над их родными.
Неправда на земле царит с начала дней
И в ярости казнит мудрейших из людей.
От смерти, Асами, бежать не стоит в горы:
Непререкаемы у смерти приговоры.
Четыре составных слились в живую плоть,
Одна стремится часть другие побороть;
Здорова плоть, когда в ладу они друг с другом,
А несогласье их предшествует недугам.
Наш век и нем и груб; напрасно хочешь ты
Понять невнятные сужденья немоты.
Жизнь — полосы ночей, сменяющихся днями:
Змея двуцветная, ползущая за нами.
Пред смертью мы в долгу; в определенный час
Заимодавица всегда находит нас.
Из чистого ключа спешит напиться каждый
С тех пор, как в оны дни погиб Кааб от жажды.
И лилии садов, и мирные стада,
И стаи хищные равно поит вода.
Когда бы дел своих последствия мы знали,
Как воду, кровь тогда мы лили бы едва ли.
Кто сострадателен от первых лет своих,
Тот сострадания достойней остальных.
Мы правды не хотим и гневно хмурим брови,
Когда нам говорят, что грех у нас в основе.
Адам, я вижу твой поросший шерстью лоб
И Еву из числа пятнистых антилоп.
Мы — пища времени. Никто в заботах света
Не плачет над конем разбойного поэта.
Мир в замешательстве, как зверь в морских волнах,
Как птица в грозовых кипящих облаках.
Душистый аль-бахар, питомец мирной лени,
Шипами защищен от наших покушений.
Жизнь — быстролетный миг, и мало пользы в том,
Что колют нас копьем и рубят нас мечом.
В ком сердце черное, тот черен сам и слуха
Лишен, тогда как я — всеслышащее ухо.
Ты выпустил стрелу, попала в цель стрела,
Зато душа твоя до цели не дошла.
Рок благородного ввергает в море бедствий.
Амр матери своей лишился в раннем детстве.
Главою крепости был Самуил-поэт,
Она еще стоит, а Самуила нет.
На собеседника Плеяда перст уставит,
И смерть ваш разговор прервать его заставит.
Персты шести Плеяд, причастных небесам,
О силе божией свидетельствуют нам.
Разумный человек — безумного подобье,
Все беды для него судьба готовит в злобе.
В могиле мать и дочь. Коса расплетена,
Коса заплетена… Но смерти смерть равна.
Видения весны кромешной белизною
И дикой чернотой подменит время зноя.
Пересекающий безводные края,
Ведущий к смерти путь возненавидел я.
Окрест ни шороха, ни дружественной речи.
Мой путь — двуострый меч, всегда готовый к сече.
Зачем же благ земных не делит с бедным тот,
Кто вдоволь ест и пьет и в роскоши живет?
Абуль-Ала аль-Маарри
(973–1057)
#восточныеслова
А человек простой в невежестве погряз,
Приметных некогда, как вороные кони,
Наставников лишась в годину беззаконий.
И жены и мужи, мы все до одного —
Рабы ничтожные для бога своего.
Ему подвластно все: и месяц, и Плеяды,
И полная луна, и горные громады,
Звезда Полярная, созвездье Льва, заря,
И солнце, и костер, и суша, и моря.
Скажи: «Велик господь, руководитель света!» —
Тебя и праведник не упрекнет за это.
О брат, недолго мне терпеть земную боль.
У неба испросить прощенья мне дозволь!
Ты скажешь: праведность. Но это только слово,
Есть лица, имена — и ничего иного.
Хадисы вымыслил обманщик в старину,
Чтоб ради выгоды умы держать в плену.
Взгляни на сонмы звезд. По мне, узоры эти —
Судьбою над людьми раскинутые сети.
Дивлюсь: невыносим судьбы железный гнет,
Один ее удар сильнейшим спину гнет,
А людям невдомек, что смерть играет ими,
Когда горбы могил встают над их родными.
Неправда на земле царит с начала дней
И в ярости казнит мудрейших из людей.
От смерти, Асами, бежать не стоит в горы:
Непререкаемы у смерти приговоры.
Четыре составных слились в живую плоть,
Одна стремится часть другие побороть;
Здорова плоть, когда в ладу они друг с другом,
А несогласье их предшествует недугам.
Наш век и нем и груб; напрасно хочешь ты
Понять невнятные сужденья немоты.
Жизнь — полосы ночей, сменяющихся днями:
Змея двуцветная, ползущая за нами.
Пред смертью мы в долгу; в определенный час
Заимодавица всегда находит нас.
Из чистого ключа спешит напиться каждый
С тех пор, как в оны дни погиб Кааб от жажды.
И лилии садов, и мирные стада,
И стаи хищные равно поит вода.
Когда бы дел своих последствия мы знали,
Как воду, кровь тогда мы лили бы едва ли.
Кто сострадателен от первых лет своих,
Тот сострадания достойней остальных.
Мы правды не хотим и гневно хмурим брови,
Когда нам говорят, что грех у нас в основе.
Адам, я вижу твой поросший шерстью лоб
И Еву из числа пятнистых антилоп.
Мы — пища времени. Никто в заботах света
Не плачет над конем разбойного поэта.
Мир в замешательстве, как зверь в морских волнах,
Как птица в грозовых кипящих облаках.
Душистый аль-бахар, питомец мирной лени,
Шипами защищен от наших покушений.
Жизнь — быстролетный миг, и мало пользы в том,
Что колют нас копьем и рубят нас мечом.
В ком сердце черное, тот черен сам и слуха
Лишен, тогда как я — всеслышащее ухо.
Ты выпустил стрелу, попала в цель стрела,
Зато душа твоя до цели не дошла.
Рок благородного ввергает в море бедствий.
Амр матери своей лишился в раннем детстве.
Главою крепости был Самуил-поэт,
Она еще стоит, а Самуила нет.
На собеседника Плеяда перст уставит,
И смерть ваш разговор прервать его заставит.
Персты шести Плеяд, причастных небесам,
О силе божией свидетельствуют нам.
Разумный человек — безумного подобье,
Все беды для него судьба готовит в злобе.
В могиле мать и дочь. Коса расплетена,
Коса заплетена… Но смерти смерть равна.
Видения весны кромешной белизною
И дикой чернотой подменит время зноя.
Пересекающий безводные края,
Ведущий к смерти путь возненавидел я.
Окрест ни шороха, ни дружественной речи.
Мой путь — двуострый меч, всегда готовый к сече.
Зачем же благ земных не делит с бедным тот,
Кто вдоволь ест и пьет и в роскоши живет?
Абуль-Ала аль-Маарри
(973–1057)
#восточныеслова
В англоязычных интернетах бродит цитата, приписываемая знаменитому сирийскому поэту Низару Каббани, которая гласит: Kill him, then hug him. Men are more faithful when dead. (Убей его, потом обними его. Мужчины более верны, когда мертвы). Поиск источника показал, что это фейк. Оригинал – чисто народное арабское изобретение, витающее в арабских пабликах, и живущее там в двух вариантах:
1. «Убей её, потом обними её. Женщины более верны, когда мертвы».
(اقتلها ثم عانقها فالنساء بعد الموت اکثر وفاء)
2. «Убей её, потом обними её, Женщины более красивы и стройны, когда мертвы».
(اقتلها ثم عانقها فالنساء اجمل وأرق بعد الموت)
Как народно-арабское творчество, сменив пол, перекочевало в англоязычные паблики, прикрываясь именем Низара Каббани, история умалчивает.
Fact-checking нужен во всем...
#восточныеслова #заметкинаполях
1. «Убей её, потом обними её. Женщины более верны, когда мертвы».
(اقتلها ثم عانقها فالنساء بعد الموت اکثر وفاء)
2. «Убей её, потом обними её, Женщины более красивы и стройны, когда мертвы».
(اقتلها ثم عانقها فالنساء اجمل وأرق بعد الموت)
Как народно-арабское творчество, сменив пол, перекочевало в англоязычные паблики, прикрываясь именем Низара Каббани, история умалчивает.
Fact-checking нужен во всем...
#восточныеслова #заметкинаполях
Один достойный сделать шаг — для благородных мало:
Все дальше надо им идти во что бы то ни стало.
Желанной цели не достичь — нет хуже наказанья;
Каким бы сильным ни был страх, еще сильней желанье.
Не потому ли Моисей просил когда-то бога:
«Явись мне! Дай мне лицезреть тебя хотя б немного!»
А бог ведь с ним беседы вел и странствовал с ним вместе…
Чего же Моисей хотел? Добиться большей чести!
Ибн Абд Раббихи (860-940)
Придворный панегирист кордовских халифов.
#восточныеслова
Все дальше надо им идти во что бы то ни стало.
Желанной цели не достичь — нет хуже наказанья;
Каким бы сильным ни был страх, еще сильней желанье.
Не потому ли Моисей просил когда-то бога:
«Явись мне! Дай мне лицезреть тебя хотя б немного!»
А бог ведь с ним беседы вел и странствовал с ним вместе…
Чего же Моисей хотел? Добиться большей чести!
Ибн Абд Раббихи (860-940)
Придворный панегирист кордовских халифов.
#восточныеслова
Эта арабская пословица используется в двух случаях:
– как ободрение: Старайся и приложи все усилия, пусть даже результат не будет соответствовать твоим ожиданиям.
– как аллегория к клевете: «брошенная» клевета всегда оставляет свой след.
#восточныеслова
– как ободрение: Старайся и приложи все усилия, пусть даже результат не будет соответствовать твоим ожиданиям.
– как аллегория к клевете: «брошенная» клевета всегда оставляет свой след.
#восточныеслова
Давно не делилась средневековой арабской поэзией. Исправляюсь.
Пора бы перестать печалиться о том,
Что истинных людей не сыщешь днем с огнем.
Ирак и Сирия — добыча разоренья,
И нет правителя, достойного правленья.
У власти дьяволы, и каждая страна
Владыке-сатане служить обречена.
Царь объедается и пьет из чаши винной,
Пока голодный люд терзается безвинно.
Присваивает грек и портит наш язык;
От речи прадедов араб-тайит отвык.
В бою килабский лис достиг такой сноровки,
Что копья у него обвисли, как веревки.
Когда же наконец объявится имам,
Который цель и путь укажет племенам?
Молись как вздумаешь, теперь не станет хуже
Стране, загаженной, что твой загон верблюжий.
Абуль-Ала Аль-Маарри (973-1057)
Иллюстрация: картина моего любимого саудовского художника Диа Азиз Диа
#восточныеслова
Пора бы перестать печалиться о том,
Что истинных людей не сыщешь днем с огнем.
Ирак и Сирия — добыча разоренья,
И нет правителя, достойного правленья.
У власти дьяволы, и каждая страна
Владыке-сатане служить обречена.
Царь объедается и пьет из чаши винной,
Пока голодный люд терзается безвинно.
Присваивает грек и портит наш язык;
От речи прадедов араб-тайит отвык.
В бою килабский лис достиг такой сноровки,
Что копья у него обвисли, как веревки.
Когда же наконец объявится имам,
Который цель и путь укажет племенам?
Молись как вздумаешь, теперь не станет хуже
Стране, загаженной, что твой загон верблюжий.
Абуль-Ала Аль-Маарри (973-1057)
Иллюстрация: картина моего любимого саудовского художника Диа Азиз Диа
#восточныеслова
Аналог русскому: «Лёгок на помине».
Аналог русскому «вспомнишь г….., вот и оно» тоже есть. Но об этом в следующий раз в рубрике #восточныеслова.
Аналог русскому «вспомнишь г….., вот и оно» тоже есть. Но об этом в следующий раз в рубрике #восточныеслова.
Более резкий аналог предыдущей пословицы в рубрике #восточныеслова.