Читаю всяких умников: "Вот, из России уехало 260,000 взрослых мужчин. Вместо того, чтобы выйти на улицы..."
Ну да, конечно. Вот вы бы на их месте... вы бы ух...
Ну да, конечно. Вот вы бы на их месте... вы бы ух...
Перечитал рассказ "Голубая Чашка". Почему-то стали часто попадаться упоминания о нём.
Ну, то, что это шедевр - общеизвестно. Надо перечитать что-нибудь ещё от этого автора. Невзирая на неприятие мира, который он описывает.
Так вот, об этом несуществующем мире. Нас детства уверяли, что именно в нём мы и живём. На это были брошены силы десятков, сотен талантливых людей. И зачастую их талант оказывался сильнее реальности. И у меня и у вас есть знакомые, которые искренне верят, что этот мир существовал, а мы его потеряли.
Нам внушали красивую сказку. Человек устроен так, что он должен во что-то верить. Пусть эта сказка никак не совпадала с отвратительной действительностью, пусть в ней самой обнаруживались зияющие противоречия, все равно она жила в умах и сердцах людей.
И даже те, кто как я, прозрели довольно рано, сохранили какой-то сантимент. Пусть даже себе в этом не признаваясь. Иначе почему этот рассказ вызывает такой катарсис? Если я прекрасно знаю, какие бездны скрываются за этой идиллией, то почему в финале выступают слёзы? Как бы я умом ни понимал, что есть на самом деле, как бы ни отрицал тягу к этому миру, она всё равно сидит в сердце отравленным осколком. Подсаженным туда усилиями, в том числе, и Гайдара.
Ну а теперь эта проклятая сказка окончательно разрушена. Рaзбилась вдребезги, как та чашка. И осколки выброшены.
Ну, то, что это шедевр - общеизвестно. Надо перечитать что-нибудь ещё от этого автора. Невзирая на неприятие мира, который он описывает.
Так вот, об этом несуществующем мире. Нас детства уверяли, что именно в нём мы и живём. На это были брошены силы десятков, сотен талантливых людей. И зачастую их талант оказывался сильнее реальности. И у меня и у вас есть знакомые, которые искренне верят, что этот мир существовал, а мы его потеряли.
Нам внушали красивую сказку. Человек устроен так, что он должен во что-то верить. Пусть эта сказка никак не совпадала с отвратительной действительностью, пусть в ней самой обнаруживались зияющие противоречия, все равно она жила в умах и сердцах людей.
И даже те, кто как я, прозрели довольно рано, сохранили какой-то сантимент. Пусть даже себе в этом не признаваясь. Иначе почему этот рассказ вызывает такой катарсис? Если я прекрасно знаю, какие бездны скрываются за этой идиллией, то почему в финале выступают слёзы? Как бы я умом ни понимал, что есть на самом деле, как бы ни отрицал тягу к этому миру, она всё равно сидит в сердце отравленным осколком. Подсаженным туда усилиями, в том числе, и Гайдара.
Ну а теперь эта проклятая сказка окончательно разрушена. Рaзбилась вдребезги, как та чашка. И осколки выброшены.
Черт его поймёт как сюда ставить длинные посты со ссылками и картинками. Буду разбираться.
Ростислав Орел. Родился 5 октября 1966 года – умер 9 сентября 2022
О том, что у Славика рак, я узнал год назад. Напомню, что тогда в мире свирепствовал ковид, а ни о какой войне и мысли не было. В июле 2021 мы съездили в Берлин и в Прагу, доказав, что путешествовать по миру можно, хоть и муторно.
И вскоре после этого я решил совершить духоподъёмную поездку в Санкт-Петербург. С посещением Штутгарта, где живёт моя тётя, которую я тоже давно не видел.
Основной целью было вывезти маму с дачи, благо теперь у сестры была машина.
Так странно это вспоминать. Всего год назад моя семья жила в Питере и вела обычную жизнь. Мама на лето уезжала на дачу, сестра работала, племянник учился в школе. Мир, которого сегодня нет...
Поездка в Россию через Германию – это был в то время очень увлекательный квест. Для России нужны свои ковид-документы, для Германии – свои. Но я справился.
Боже мой, какими мелкими и незначительными все эти ковидные проблемы кажутся теперь...
Ковид открыл ещё несколько неожиданных возможностей. На тот момент я уже полтора года работал дистанционно, так что мешало делать то же самое хоть из Штутгарта, хоть из Санкт-Петербурга? Даже отпуска значительного брать не пришлось, только дни, потраченные на переезды.
И вот, когда я пришёл к Славику и достал, как всегда, бутылку односолодового (такая у нас сложилась традиция), он сказал, поморщившись, что пить не может. Что у него в желудке злокачественная опухоль. Но всё хорошо, вот уже третья химия, он прекрасно себя чувствует, химию переносит великолепно, продолжает работать. Даже волосы не выпадают.
Был сентябрь 2021. Мы прекрасно проводили время, я и вывез маму с дачи (вместе с 500 кг. яблок, урожайный выдался год), и работать успевал.
Человеку свойственно отрицать реальность и не думать о плохом. Ну да, злокачественная опухоль, но ведь вот он, Славик, живой и улыбающийся. Мы, как и в каждый мой приезд, встретились всей нашей детской компанией. Мы росли в одном дворе: четыре пацана и две девчонки. Один, Серёга, умер в 2005 году, и осталось нас пятеро.
О том, что у Славика рак, я узнал год назад. Напомню, что тогда в мире свирепствовал ковид, а ни о какой войне и мысли не было. В июле 2021 мы съездили в Берлин и в Прагу, доказав, что путешествовать по миру можно, хоть и муторно.
И вскоре после этого я решил совершить духоподъёмную поездку в Санкт-Петербург. С посещением Штутгарта, где живёт моя тётя, которую я тоже давно не видел.
Основной целью было вывезти маму с дачи, благо теперь у сестры была машина.
Так странно это вспоминать. Всего год назад моя семья жила в Питере и вела обычную жизнь. Мама на лето уезжала на дачу, сестра работала, племянник учился в школе. Мир, которого сегодня нет...
Поездка в Россию через Германию – это был в то время очень увлекательный квест. Для России нужны свои ковид-документы, для Германии – свои. Но я справился.
Боже мой, какими мелкими и незначительными все эти ковидные проблемы кажутся теперь...
Ковид открыл ещё несколько неожиданных возможностей. На тот момент я уже полтора года работал дистанционно, так что мешало делать то же самое хоть из Штутгарта, хоть из Санкт-Петербурга? Даже отпуска значительного брать не пришлось, только дни, потраченные на переезды.
И вот, когда я пришёл к Славику и достал, как всегда, бутылку односолодового (такая у нас сложилась традиция), он сказал, поморщившись, что пить не может. Что у него в желудке злокачественная опухоль. Но всё хорошо, вот уже третья химия, он прекрасно себя чувствует, химию переносит великолепно, продолжает работать. Даже волосы не выпадают.
Был сентябрь 2021. Мы прекрасно проводили время, я и вывез маму с дачи (вместе с 500 кг. яблок, урожайный выдался год), и работать успевал.
Человеку свойственно отрицать реальность и не думать о плохом. Ну да, злокачественная опухоль, но ведь вот он, Славик, живой и улыбающийся. Мы, как и в каждый мой приезд, встретились всей нашей детской компанией. Мы росли в одном дворе: четыре пацана и две девчонки. Один, Серёга, умер в 2005 году, и осталось нас пятеро.
Потом я вернулся домой и мы продолжали переписываться и перезваниваться. На все мои вопросы о самочувствии он неизменно отвечал «Всё хорошо» или «Как обычно». Я понимал, что когда-нибудь оно перестанет быть всё хорошо, но гнал прочь эти мысли.
Гром грянул в мае. Я вдруг сообразил, что Славик вот уже несколько дней не отвечает на моё сообщение в телеграме. И даже не прочёл его. Я стал писать и звонить общим знакомым. И услышал то, чего боялся: он плох, его госпитализировали.
Но через пару дней ему откачали жидкость из брюшной полости, ему стало гораздо легче, и он вернулся домой.
Тогда я наконец-то смог с ним поговорить. Он отвечал глухим, заплетающимся, едва узнаваемым голосом.
Ещё зимой мы с Лерой и Итамаром запланировали на июнь поездку в Ригу. Купили билеты и сняли жильё в Юрмале. Не то, чтобы нам так уж туда хотелось, просто полёт в любом другом направлении стоил каких-то немыслимых денег. Лишь немногие авиакомпании, и airBaltic в том числе, сохранили лицо и не вели себя, как свиньи. Рига – значит Рига.
И вот, прямо во время этого разговора со Славиком я принял решение. Рига ведь близко от Санкт-Петербурга, если сравнивать с Израилем? Значит, я должен использовать эту поездку для того, чтобы увидеть его. Попрощаться с ним. Если откачивают жидкость – значит дело идёт к концу. Я тогда так ему и сказал: «Я скоро приеду. Подожди меня.»
Тут же я начал выяснять, как можно из Риги попасть в Санкт-Петербург. Оказалось, что самое простое – это автобус. Есть такой маршрут, с пересадкой в Таллине. То есть был на тот момент (шел июнь месяц), невзирая на санкции, войну, ковид и всё остальное. Сейчас, полагаю, никакого сообщения уже нет.
Уже будучи в Риге я купил билет. Когда наш отпуск закончился, я сделал ПЦР-тест, посадил своих на самолёт, переночевал в гостинице, сел на автобус и поехал.
Поездка длилась четырнадцать часов. Я же любитель ставить себе нестандартные задачи и передвигаться по замысловатым маршрутам. До последнего момента не было уверенности, что меня впустят. Война, ковид, а российского гражданства у меня всё-таки нет. Но на границе прошло гладко. В два часа ночи автобус пришёл на Обводный, я вызвал такси, приехал домой и лёг спать.
Гром грянул в мае. Я вдруг сообразил, что Славик вот уже несколько дней не отвечает на моё сообщение в телеграме. И даже не прочёл его. Я стал писать и звонить общим знакомым. И услышал то, чего боялся: он плох, его госпитализировали.
Но через пару дней ему откачали жидкость из брюшной полости, ему стало гораздо легче, и он вернулся домой.
Тогда я наконец-то смог с ним поговорить. Он отвечал глухим, заплетающимся, едва узнаваемым голосом.
Ещё зимой мы с Лерой и Итамаром запланировали на июнь поездку в Ригу. Купили билеты и сняли жильё в Юрмале. Не то, чтобы нам так уж туда хотелось, просто полёт в любом другом направлении стоил каких-то немыслимых денег. Лишь немногие авиакомпании, и airBaltic в том числе, сохранили лицо и не вели себя, как свиньи. Рига – значит Рига.
И вот, прямо во время этого разговора со Славиком я принял решение. Рига ведь близко от Санкт-Петербурга, если сравнивать с Израилем? Значит, я должен использовать эту поездку для того, чтобы увидеть его. Попрощаться с ним. Если откачивают жидкость – значит дело идёт к концу. Я тогда так ему и сказал: «Я скоро приеду. Подожди меня.»
Тут же я начал выяснять, как можно из Риги попасть в Санкт-Петербург. Оказалось, что самое простое – это автобус. Есть такой маршрут, с пересадкой в Таллине. То есть был на тот момент (шел июнь месяц), невзирая на санкции, войну, ковид и всё остальное. Сейчас, полагаю, никакого сообщения уже нет.
Уже будучи в Риге я купил билет. Когда наш отпуск закончился, я сделал ПЦР-тест, посадил своих на самолёт, переночевал в гостинице, сел на автобус и поехал.
Поездка длилась четырнадцать часов. Я же любитель ставить себе нестандартные задачи и передвигаться по замысловатым маршрутам. До последнего момента не было уверенности, что меня впустят. Война, ковид, а российского гражданства у меня всё-таки нет. Но на границе прошло гладко. В два часа ночи автобус пришёл на Обводный, я вызвал такси, приехал домой и лёг спать.
Я провёл в Петербурге чуть больше двух недель. Днём работал, по вечерам ездил к Славику. Почти каждый день. Попутно побывал на кладбищах, сфотографировал могилы. Встретился ещё с несколькими друзьями и родственниками. Было понятно, что в следующий раз я буду здесь нескоро, если вообще когда-нибудь буду.
Состояние у Славика было разное. В какие-то дни он просто лежал и с трудом мог разговаривать. Иной раз ему было лучше, и мы даже выходили на улицу. Выглядел он ужасно: худой, лысый, измождённый. За время моего пребывания ему сделали ещё одну химию. Раз в несколько дней ему ставили капельницу, от которой становилось значительно легче. После неё как правило он мог ходить и говорить. Но этого эффекта хватало на день-другой, а потом ему опять становилось хуже.
Психологи утверждают, что когда с кем-то из близких случается такое, то сначала испытываешь гнев, потом отрицание, потом принятие. Или как-то по-другому, я в этом не разбираюсь. Умом я понимал, что в один непрекрасный день его не станет. Но представить себе такого не мог.
Однако пора было возвращаться домой. Улететь из России – это невыполнимое задание. Летают только Эль-Аль и турки. У тех и у других билет стоит как крыло самолёта.
Но тут мне на помощь пришли финны. Как и латыши, они остались людьми, и билет Хельсинки – Тель-Авив продавался по обычной цене. Добраться до Хельсинки тоже было непросто, но мне и тут повезло. Одна замечательная женщина довезла меня до Финляндии «за бензин и кофе».
Со Славиком мы попрощались как обычно. Обнялись и он закрыл за мной дверь. Я всё пытаюсь понять свои тогдашние ощущения. Понятно, что я его больше не увижу, но вот же, я иду от него на троллейбус, как обычно. Асфальт мокрый от только что прошедшего дождя. Светит солнце. Запахи, как в детстве.
Вернувшись, я, естественно, погрузился в дикую хандру. Были какие-то страшные перепады настроения. Постоянно хотелось спать. То вроде всё ничего, а то вдруг с утра не могу двигаться. Много раз приходилось звонить на работу и говорить, что сегодня я не в форме, беру больничный.
Поначалу я писал Славику, спрашивал, как у него дела. Он отвечал «как обычно», а потом перестал отвечать. Периодически я переписывался с его сестрой и с нашими общими друзьями. Мне сообщали, что ему становится всё хуже.
В конце августа его перевели в хоспис. Но потом вернули домой: уж больно там было погано.
И вот, 9 сентября Славик ушёл.
Сначала я думал: может быть стоит поехать на похороны? Но потом решил, что нет: ему это теперь точно не нужно, а мне – тем более.
В день похорон наша фирма устроила корпоратив, повела нас пить пиво. Я старался вести себя как обычно, кому какое дело до моих проблем. Но после литра что-то в голове перемкнуло и я заплакал. Впервые за всё время. Пришлось выйти из кабака на улицу. Коллеги решили, что я просто хватанул лишнего, ну да и хрен с ними.
Алка вечером прислала фотографии и видео с похорон. А потом Димон позвонил и рассказал, как всё прошло.
Состояние у Славика было разное. В какие-то дни он просто лежал и с трудом мог разговаривать. Иной раз ему было лучше, и мы даже выходили на улицу. Выглядел он ужасно: худой, лысый, измождённый. За время моего пребывания ему сделали ещё одну химию. Раз в несколько дней ему ставили капельницу, от которой становилось значительно легче. После неё как правило он мог ходить и говорить. Но этого эффекта хватало на день-другой, а потом ему опять становилось хуже.
Психологи утверждают, что когда с кем-то из близких случается такое, то сначала испытываешь гнев, потом отрицание, потом принятие. Или как-то по-другому, я в этом не разбираюсь. Умом я понимал, что в один непрекрасный день его не станет. Но представить себе такого не мог.
Однако пора было возвращаться домой. Улететь из России – это невыполнимое задание. Летают только Эль-Аль и турки. У тех и у других билет стоит как крыло самолёта.
Но тут мне на помощь пришли финны. Как и латыши, они остались людьми, и билет Хельсинки – Тель-Авив продавался по обычной цене. Добраться до Хельсинки тоже было непросто, но мне и тут повезло. Одна замечательная женщина довезла меня до Финляндии «за бензин и кофе».
Со Славиком мы попрощались как обычно. Обнялись и он закрыл за мной дверь. Я всё пытаюсь понять свои тогдашние ощущения. Понятно, что я его больше не увижу, но вот же, я иду от него на троллейбус, как обычно. Асфальт мокрый от только что прошедшего дождя. Светит солнце. Запахи, как в детстве.
Вернувшись, я, естественно, погрузился в дикую хандру. Были какие-то страшные перепады настроения. Постоянно хотелось спать. То вроде всё ничего, а то вдруг с утра не могу двигаться. Много раз приходилось звонить на работу и говорить, что сегодня я не в форме, беру больничный.
Поначалу я писал Славику, спрашивал, как у него дела. Он отвечал «как обычно», а потом перестал отвечать. Периодически я переписывался с его сестрой и с нашими общими друзьями. Мне сообщали, что ему становится всё хуже.
В конце августа его перевели в хоспис. Но потом вернули домой: уж больно там было погано.
И вот, 9 сентября Славик ушёл.
Сначала я думал: может быть стоит поехать на похороны? Но потом решил, что нет: ему это теперь точно не нужно, а мне – тем более.
В день похорон наша фирма устроила корпоратив, повела нас пить пиво. Я старался вести себя как обычно, кому какое дело до моих проблем. Но после литра что-то в голове перемкнуло и я заплакал. Впервые за всё время. Пришлось выйти из кабака на улицу. Коллеги решили, что я просто хватанул лишнего, ну да и хрен с ними.
Алка вечером прислала фотографии и видео с похорон. А потом Димон позвонил и рассказал, как всё прошло.
Я не знаю, зачем написал всё это. Может быть мне станет легче? Или для этого должно пройти 30 дней, как считается у нас или 40 дней, как у христиан? Станет ли мне вообще когда-нибудь легче? Приму ли я наконец то, что его больше нет?
Бывает, когда я засыпаю, в сознании проносится какая-то из моих прошлых поездок. Вспоминаю последовательность событий: вот поехали туда, потом на дачу, а потом к Славику. И в полусне кажется: вот же оно, одно какое-то усилие и можно проскользнуть в этот мир. Но нет.
Вообще, он часто мне снится. Но никогда его не вижу, а слышу его голос или звоню ему. Один раз во сне поговорил, положил телефон в карман и думаю: как же так, он же умер?
В другой раз звоню и спрашиваю: «Ну как вы там, празднуете?» – «Ну да, – отвечает он со своей обычной интонацией, – празднуем».
Я так понимаю, что они сидят там с Серёгой и выпивают. Там же Серёге можно пить, его генетика уже не имеет значения.
А может быть и мне пора туда, к ним? Но нет, мой путь здесь ещё не закончен. Я это знаю.
Но когда-нибудь я приду. Мы обнимемся, как всегда после долгой разлуки. Славик, как обычно, возьмёт гитару и запоёт своё любимое:
Скоро кончится век, как короток век;
Ты, наверное, ждешь - или нет?
Но сегодня был снег, и к тебе не пройдешь,
Не оставив следа; а зачем этот след?
Бывает, когда я засыпаю, в сознании проносится какая-то из моих прошлых поездок. Вспоминаю последовательность событий: вот поехали туда, потом на дачу, а потом к Славику. И в полусне кажется: вот же оно, одно какое-то усилие и можно проскользнуть в этот мир. Но нет.
Вообще, он часто мне снится. Но никогда его не вижу, а слышу его голос или звоню ему. Один раз во сне поговорил, положил телефон в карман и думаю: как же так, он же умер?
В другой раз звоню и спрашиваю: «Ну как вы там, празднуете?» – «Ну да, – отвечает он со своей обычной интонацией, – празднуем».
Я так понимаю, что они сидят там с Серёгой и выпивают. Там же Серёге можно пить, его генетика уже не имеет значения.
А может быть и мне пора туда, к ним? Но нет, мой путь здесь ещё не закончен. Я это знаю.
Но когда-нибудь я приду. Мы обнимемся, как всегда после долгой разлуки. Славик, как обычно, возьмёт гитару и запоёт своё любимое:
Скоро кончится век, как короток век;
Ты, наверное, ждешь - или нет?
Но сегодня был снег, и к тебе не пройдешь,
Не оставив следа; а зачем этот след?
Вдруг вспомнил: в прошлый Судный день я ведь как раз был в Питере. В Эрев-Йом-Кипур с утра выехал на дачу. По дороге заехал на Южное кладбище, посетил все четыре могилы, над каждой прочёл Изкор. Днём приехал на дачу, что-то поделал, ну а в пять вечера начал пост.
Там, по холодку, поститься гораздо легче, чем у нас. Хотя я всегда пост переношу легко, даже обидно.
С раннего утра пошёл за грибами. Грибов в прошлом году было видимо-невидимо. Лес около нашей дачи - не такое уж урожайное место, да и был уже конец сентября, но всё равно я набрал столько, что еле дотащил. Надеюсь, это не считается работой.
Одна моя знакомая сказала тогда, что много грибов - очень плохая примета. Обычно это к войне или ещё к какому-нибудь бедствию. Как говорила её бабушка: «Грибы - гробы».
Вот и сбылось.
Там, по холодку, поститься гораздо легче, чем у нас. Хотя я всегда пост переношу легко, даже обидно.
С раннего утра пошёл за грибами. Грибов в прошлом году было видимо-невидимо. Лес около нашей дачи - не такое уж урожайное место, да и был уже конец сентября, но всё равно я набрал столько, что еле дотащил. Надеюсь, это не считается работой.
Одна моя знакомая сказала тогда, что много грибов - очень плохая примета. Обычно это к войне или ещё к какому-нибудь бедствию. Как говорила её бабушка: «Грибы - гробы».
Вот и сбылось.
Опять закат горит над лесопарком
И виски вкус - неповторимо яркий
И карта Петербурга на стене.
Летит в своё гнездо стальная птица,
Мы спорим и не можем согласиться
И ты живой, и это не во сне.
А в мутной тьме моих воспоминаний
В незримом и отравленном тумане
В котором я живу с тех самых пор
Как ты ушёл. Нет Петербурга в мире.
И кухни больше нет в твоей квартире
И шансов нет закончить этот спор.
Но мы с тобой не пропадём бесследно.
Оркестр начал вновь своё крещендо
И вот, когда он заберётся ввысь
В бокале виски растворятся льдинки
И зазвенит неведомый будильник
И Пол Маккартни скажет мне "проснись"
И виски вкус - неповторимо яркий
И карта Петербурга на стене.
Летит в своё гнездо стальная птица,
Мы спорим и не можем согласиться
И ты живой, и это не во сне.
А в мутной тьме моих воспоминаний
В незримом и отравленном тумане
В котором я живу с тех самых пор
Как ты ушёл. Нет Петербурга в мире.
И кухни больше нет в твоей квартире
И шансов нет закончить этот спор.
Но мы с тобой не пропадём бесследно.
Оркестр начал вновь своё крещендо
И вот, когда он заберётся ввысь
В бокале виски растворятся льдинки
И зазвенит неведомый будильник
И Пол Маккартни скажет мне "проснись"