Волюнтаристски объединю две выставки: «Де Кирико в 1924 году» и «Дюбюффе и ар-брют». Первая приурочена к столетию сюрреализма и демонстрирует метаморфозу Де Кирико, сменившего манеру под влиянием парижской моды. Есть такие чудесные экспонаты, как экземпляр «Гебдомероса» из библиотеки Элюара, переписка с Бретоном и автопортрет в виде нагого и хмурого Улисса.
На брют-выставке я обнаружил гения — Антонио Далла Валле (1939-2020), который в сумасшедшем доме делал объекты, беспорядочно связывая и упаковывая в пластик свои пожитки. Кроме того, он превращал в скульптуру свою левую ступню, обматывая ее полиэтиленом, и руку, на которую надевал несколько пар часов.
На фотографиях эффект пропадает, но это жуткие объекты — намертво стиснутые расчески, линейки, коробки спичек, карандаши, мотки бечевы, — как будто вещи мертвеца, которые выдают родственникам в больнице.
Короче говоря, год столетия сюрреализма заканчивается, а мы еще живы и благодарим за это Аллаха, милостивого и милосердного.
На брют-выставке я обнаружил гения — Антонио Далла Валле (1939-2020), который в сумасшедшем доме делал объекты, беспорядочно связывая и упаковывая в пластик свои пожитки. Кроме того, он превращал в скульптуру свою левую ступню, обматывая ее полиэтиленом, и руку, на которую надевал несколько пар часов.
На фотографиях эффект пропадает, но это жуткие объекты — намертво стиснутые расчески, линейки, коробки спичек, карандаши, мотки бечевы, — как будто вещи мертвеца, которые выдают родственникам в больнице.
Короче говоря, год столетия сюрреализма заканчивается, а мы еще живы и благодарим за это Аллаха, милостивого и милосердного.
Ганс Касторп вспомнил, что область лиственных лесов уже осталась позади, а с нею, вероятно, и зона певчих птиц, и от мысли об этом замирании и оскудении жизни у него вдруг закружилась голова и ему стало не по себе; он даже прикрыл глаза рукой.
Мои мечты отличаются разнузданной смелостью, но реальность теперь превосходит любые фантазии. Представьте себе: Константин Львов нашел в архиве неопубликованную повесть Михаила Кузмина и предложил мне ее издать!
Это мистическая история о любовном квадрате, в котором участвуют две Ревекки — живая и мертвая — и не пойми кем увлеченные юноши. Написана повесть в 1918 году, но ни малейшего отзвука революционных событий нет, речь идет только о лабиринтах чувств.
Как вы знаете, я ничего не хочу издавать в РФ, но мы с Денисом Куреновым нашли элегантный выход: пдф книги я вывесил бесплатно вот тут, а его издательство «Асебия» выпустило небольшой тираж, и бумажную книгу уже можно купить в «Фаланстере».
Ну и самое главное — «Две Ревекки» вышли с блестящим предисловием Константина Львова и Александра Тимофеева, и они расскажут вам о том, отчего Кузмин боялся утопленников и утопленниц.
Это мистическая история о любовном квадрате, в котором участвуют две Ревекки — живая и мертвая — и не пойми кем увлеченные юноши. Написана повесть в 1918 году, но ни малейшего отзвука революционных событий нет, речь идет только о лабиринтах чувств.
Как вы знаете, я ничего не хочу издавать в РФ, но мы с Денисом Куреновым нашли элегантный выход: пдф книги я вывесил бесплатно вот тут, а его издательство «Асебия» выпустило небольшой тираж, и бумажную книгу уже можно купить в «Фаланстере».
Ну и самое главное — «Две Ревекки» вышли с блестящим предисловием Константина Львова и Александра Тимофеева, и они расскажут вам о том, отчего Кузмин боялся утопленников и утопленниц.
В начале 80-х годов юный филолог Жан-Филипп Жаккар приехал в Ленинград из Швейцарии, чтобы отыскать рукописи Хармса. Это ему удалось, и заодно он познакомился с персонажами культурного подполья. Только сейчас, через 40 лет, профессор Жаккар решил разобрать свой фотоархив и обнаружил сногсшибательные снимки. Пока еще далеко не все оцифрованы, но вот кое-что: Курехин, Цой, Каспарян и Густав, Сергей Летов, логово некрореалистов и я с Юфитом — видимо, это один из первых показов «Санитаров-оборотней». (Все публикуются впервые)
По просьбе любознательных читателей сфотографировал дом, в котором с декабря 1944 года по апрель 1945-го располагалась штаб-квартира власовской армии и Комитета Освобождения Народов России. Тогда дом назывался Haus Lucker. На дверях по-русски и по-немецки было написано “Вытирайте ноги”, а сам Власов жил в девятикомнатных апартаментах за углом.
В 1946 году соседняя площадь была названа в честь Сталина, который убил Власова, а дом получил название “Ялта”. В 90-х там был китайский ресторан и популярная у неприхотливых курортников дискотека. Однажды я встретил свою одноклассницу, которая сказала, что никогда еще так хорошо не танцевала, как в этом власовском доме.
Китайцы исчезли лет пять назад, дом отреставрировали и назвали Aura. Ресторан воскресили хорваты, но он прогорел во время ковида, и теперь там новое безликое заведение.
И никто не помнит, что 80 лет назад здесь замышляли освободить народы России.
В 1946 году соседняя площадь была названа в честь Сталина, который убил Власова, а дом получил название “Ялта”. В 90-х там был китайский ресторан и популярная у неприхотливых курортников дискотека. Однажды я встретил свою одноклассницу, которая сказала, что никогда еще так хорошо не танцевала, как в этом власовском доме.
Китайцы исчезли лет пять назад, дом отреставрировали и назвали Aura. Ресторан воскресили хорваты, но он прогорел во время ковида, и теперь там новое безликое заведение.
И никто не помнит, что 80 лет назад здесь замышляли освободить народы России.
Умер Эдик Кузнецов — человек с потрясающей биографией. В юности он планировал покушение на Хрущева, 7 лет провел в тюрьме, а в 1970 году снова был арестован и приговорен к смертной казни за попытку угнать самолет в Швецию.
Это знаменитая история, и пересказывать ее не буду. Я познакомился с Эдиком, когда он, так и не расстрелянный, благополучно жил в Германии. Меньше всего он был похож на пламенного революционера. Напротив, отличался редкостной невозмутимостью — возможно, приобретенной в лагерях. Он был флегматиком, зато его жена, певица Лариса Герштейн, впоследствии ставшая вице-мэром Иерусалима, славилась пылкостью всех проявлений. Так что они были колоритной парой.
Эдик сыграл в моей жизни замечательную роль. Видимо, разглядев родственную авантюристическую душу, он назначил меня московским корреспондентом своей газеты «Время». У меня до сих пор есть пачка шикарных визитных карточек с ее логотипом. Главной моей задачей было добывать расписание передач советских телеканалов на неделю. Оно публиковалось в понедельник, а газета Эдика выходила в Израиле в воскресенье. Слава богу, у меня была знакомая в Останкино, которая нелегально извлекала это идиотское расписание из самых недр. Так что благодаря мне израильские зрители получали его раньше, чем советские.
Платила газета немыслимые по тогдашним московским меркам гонорары. Подозреваю, что я получал больше, чем главный редактор первого канала. Но вскоре эта синекура куда-то улетучилась.
Эдика я с тех пор ни разу не видел, но вспоминаю его с большой приязнью. Как советский гражданин в 1970 году мог набраться смелости и попытаться угнать самолет? Даже сейчас людей подобного типа почти не сыщешь, а тогда встречался один такой на 10 миллионов.
Это знаменитая история, и пересказывать ее не буду. Я познакомился с Эдиком, когда он, так и не расстрелянный, благополучно жил в Германии. Меньше всего он был похож на пламенного революционера. Напротив, отличался редкостной невозмутимостью — возможно, приобретенной в лагерях. Он был флегматиком, зато его жена, певица Лариса Герштейн, впоследствии ставшая вице-мэром Иерусалима, славилась пылкостью всех проявлений. Так что они были колоритной парой.
Эдик сыграл в моей жизни замечательную роль. Видимо, разглядев родственную авантюристическую душу, он назначил меня московским корреспондентом своей газеты «Время». У меня до сих пор есть пачка шикарных визитных карточек с ее логотипом. Главной моей задачей было добывать расписание передач советских телеканалов на неделю. Оно публиковалось в понедельник, а газета Эдика выходила в Израиле в воскресенье. Слава богу, у меня была знакомая в Останкино, которая нелегально извлекала это идиотское расписание из самых недр. Так что благодаря мне израильские зрители получали его раньше, чем советские.
Платила газета немыслимые по тогдашним московским меркам гонорары. Подозреваю, что я получал больше, чем главный редактор первого канала. Но вскоре эта синекура куда-то улетучилась.
Эдика я с тех пор ни разу не видел, но вспоминаю его с большой приязнью. Как советский гражданин в 1970 году мог набраться смелости и попытаться угнать самолет? Даже сейчас людей подобного типа почти не сыщешь, а тогда встречался один такой на 10 миллионов.
“Кальсоны – это тоже Голем. Советская женщина состарилась, умерла, а кальсоны остались. Это Голем, в него вдуваешь жизнь. Грязные кальсоны с помойки, а с ними начинаешь разговаривать, целоваться, и Голем начинает оживать – так тебе благодарен за то, что ты его поднял из ада”.
“Ничего нет у человека: нет денег, нет связей, обычный человек, он берет все равно что: на свою ногу смотрит, его нога ему может очень многое рассказать, ему есть о чем поговорить со своей ногой, а его ногам есть о чем поговорить с ним. Просто снимая свои ноги, можно снять большое кино”.
“Да кто только не был моим учителем. Все люди, все соседи, все попутчики, все, с кем ночевал. Вот сейчас в Париже, где я живу, я вышел из туалета, а туда очередь, и выходя, ты занимаешь очередь, потому что, когда тебе захочется, очередь может подойти. Они все учителя, они учат снимать кино, видеть”.
Это 3 цитаты из интервью, которое я взял у великого Артура Аристакисяна, а на картинке — кадр из его нового фильма "Голем".
“Ничего нет у человека: нет денег, нет связей, обычный человек, он берет все равно что: на свою ногу смотрит, его нога ему может очень многое рассказать, ему есть о чем поговорить со своей ногой, а его ногам есть о чем поговорить с ним. Просто снимая свои ноги, можно снять большое кино”.
“Да кто только не был моим учителем. Все люди, все соседи, все попутчики, все, с кем ночевал. Вот сейчас в Париже, где я живу, я вышел из туалета, а туда очередь, и выходя, ты занимаешь очередь, потому что, когда тебе захочется, очередь может подойти. Они все учителя, они учат снимать кино, видеть”.
Это 3 цитаты из интервью, которое я взял у великого Артура Аристакисяна, а на картинке — кадр из его нового фильма "Голем".