Говорят, что своё знаменитое «Не дай мне Бог сойти с ума…» Пушкин написал после посещения К.Н. Батюшкова. К началу 30-х годов XIX века одного из основоположников поэтической традиции русского романтизма уже полностью охватило тяжёлое психическое заболевание. Из завсегдатая литературных салонов, героя боёв с прусскими и шведскими войсками он превратился в человека, живущего в обители собственной слишком мечтательной головы.

Буйство фантазии, помноженное на слишком тонкую душевную организацию – словом, всё то, что недавно позволяло Батюшкову создавать удивительные образы и погружать читателя в экспрессию звука, повернулось против самого поэта, скрыло его от людей и замкнуло в собственном пространстве и времени.

В этом печальном пристанище Батюшков переживёт не только своего ближайшего друга В.А. Жуковского, но и самого Пушкина. Его стихи останутся короткой вспышкой на небосводе русской поэзии. Но при этом настолько яркой, что Мандельштам уже в следующем столетии напишет «Батюшков – записная книжка нерождённого Пушкина».

О важности изучения творчества поэта, о его философских поисках, о том, как именно отточенная «гедонистическая» лирика Батюшкова повлияла на формирование знаменитого пушкинского слога – читайте в совсем свежем исследовании Г.Ю. Шульпякова.

Почему в документах НКВД Л.П. Карсавин фигурировал как «Алхимик» точно неизвестно. Зато хорошо прослеживается другой факт – в поле внимания органов госбезопасности философ оказался сразу после вхождения Литвы в состав СССР. Ещё бы: известный профессор, активно поддерживающий контакты с представителями «белой» эмиграции, стоящий в идеологическом плане явно не на марксистских позициях.

Первый донос не заставил себя ждать, уже в 1940 году некий «доброжелатель» уведомил новые власти в неблагонадёжности тех выводов, которые делает на лекциях в Вильнюсском университете Карсавин. Профессора обвиняют в проповеди идей, носящих антисоветский характер, а его мировоззрение характеризуют как «фашистско-буржуазное». Карсавин пытается опровергнуть эти обвинения с помощью научных аргументов, но, очевидно, что на набирающий ход каток НКВД они не очень-то действуют. Дальше больше: на прямой вопрос студента во время лекции «Считаете ли вы И.В. Сталина вождём народов?» от Карсавина следует столь же прямой и безапелляционный ответ – «Нет, не считаю».

То, что над Карсавиным сгущаются тучи, замечали, пожалуй, все, кроме него самого. Он отвергал всякую возможность уехать из Литвы – ведь оказался он там для того, чтобы быть поближе к своей Родине, столь любимой им России. Когда в 1949 году он ехал по этапу в Абезьский лагерь, он с сочувствием говорил своим попутчикам-литовцам: «Мне легче, я еду на землю своих предков». А в последние дни жизни в беседе со своим учеником Ю.К. Герасимовым он и вовсе произнёс: «Душа моя со слезами вымолила у Господа, чтобы мне умереть в Абези».

«Польза от философии сомнительна, а вред весьма очевиден»?

Эксперт нашего Философского клуба О.А. Ефремов размышляет по поводу известного афоризма П.А. Ширинского-Шихматова:

В России всегда было две группы людей. Первая безропотно поклонялась любой власти просто потому, что она – власть. Вторая – отвергала и порочила любую власть просто потому, что она – власть. Сегодня подобное зеркально проявляется в критике отечественного философского сообщества. Кто-то считает философию и философов бесполезными и даже вредными потому, что они не готовы стать пропагандистско-идеологическим монолитом, обслуживающим текущие интересы власти. Кто-то – потому что ждет от философии легкомысленно-безоговорочной оппозиционности, для которой любое властное решение по природе своей подозрительно и порочно, а его огульная и визгливая критика рассматривается как проявление истинной свободы и даже человеческой порядочности.

Свобода мысли, слова, совести, разумеется, нужны. Равно как и свобода преподавания и творчества. Они требуют конституционных и административных гарантий. Более того, подобные свободы просто необходимы для эффективного функционирования общества, ибо только в свободной дискуссии выявляются актуальные проблемы и находятся пути их решения.

Но свобода должна быть ответственной. «Принципиальная оппозиционность» – не меньший догматизм, чем безрассудная преданность официально назначенной идеологии. Ответственная свобода – свобода разумная, вдумчивая, ориентированная на объективность и поиск истины. И если защитить такую свободу от идеологически-бюрократического насилия – прерогатива закона и государства, то ее защита от «диктата оппозиционности» – прерогатива самого философского сообщества.

Только освоив навыки ответственной свободы, философская корпорация может стать полноценно экспертным сообществом. Сообществом, способным быть творцом духовных и социальных ориентиров, необходимых для развития общества и человека. А не источником опасного словоблудия или «всегда-готовой» верноподданнической апологетики.

О смысловом наполнении нашумевшего интервью Такера Карлсона с нашим президентом размышляет эксперт нашего Философского клуба «Цивилизационное будущее России», доцент философского факультета МГУ Б.В. Межуев:

Итак, пару слов про интервью Такеру Карлсону. Думаю, в этом интервью два месседжа. Один – это снова полная поддержка того, что в российском политическом поле называется "партией мира". Россия открыта к переговорам, она не ставит своей целью победу над НАТО, глобальный конфликт с Западом и даже ликвидацию украинской государственности. Россия принуждала Украину и Запад к переговорам, к мирному разрешению спорных вопросов, но Запад раз за разом срывал эти попытки. Это все ясно сказано, хотя остается вопрос - о "формуле мира" Путина. Мы знаем только, что она должна включать в себя денацификацию, под которой следует понимать риторическое осуждение тех людей, кто убивал поляков и евреев во время Второй мировой. Президент даже обошел прямо заданный вопрос о территориях, находящихся под контролем России. Думаю, очевидно, что Россия их не отдаст, но знаменательно, что жесткого заявления по этому поводу тоже не было.

Второй момент - историософия нашего президента, явно восходящая к русскому западничеству, то есть к государственной школе исторической мысли, то есть в первую очередь к С.М. Соловьеву и В.О. Ключевскому. Евразийцы были отставлены в сторону. Смысл в том, что Россия - это европейское государственное образование, а российская империя - это такой способ вернуться в родную Европу, пробиваясь через лимитрофную зону в виде Балто-Черноморской зоны. В этом смысле если бы Россию приняли в НАТО, как того и хотел президент в 2000 году, это и было бы завершение того исторического пути, который прошла Россия в течение трех веков. Кто-то называет это "похищением Европы", но президент явно не разделяет этого мнения - для него этот путь - это "возвращение в Европу" затерявшегося в евразийских просторах отряда Рюрика, создавшего здесь "другую Европу", требующую только признания от Европы настоящей. Если уж не от выродившейся Европы, неспособной бороться за свои национальные интересы и за свою энергобезопасность, то хотя бы еще сохранившей свою витальность и субъектность настоящей Америки, которую, как подозревает президент, и представляет его интервьюер.

Вот - собственно краткое резюме этого масштабного интервью, к которому президент, очевидно, долго готовился и в которое серьезно вложился. Этот взгляд оригинален и нетипичен практически для всех течений современной российской политической мысли: нечего и и говорить, что он противоположен евразийству всех его разновидностей и течений, ясно, что это не соответствует позиции сторонников СВО как Армагеддона, финальной битвы между Христом и Антихристом, в которой не может быть ни мира, ни перемирия, ясно также, что это и не русский изоляционизм. Более всего, это соответствует воззрениям тех моих бывших коллег, кто постоянно уподобляет СВО Северной войне за тем только исключением, что президент допускает возможность того, что Ништадтский мир в нынешнем конфликте произойдет намного раньше, поскольку провал украинского наступления уже можно считать нашей Полтавой.

Пока Такер Карлсон на Всемирном правительственном саммите делится своим впечатлением от Московского метрополитена и оценивает потенциал российской экономики, мы вернёмся к содержанию его интервью с В.В. Путиным. В эксклюзивном комментарии для нашего канала старший научный сотрудник философского факультета МГУ Ю.В. Пущаев не соглашается с тезисом Б.В. Межуева о том, что «историософия нашего президента восходит к русскому западничеству»:

Я бы, прежде всего, обратил внимание на то, насколько для удавшегося разговора Путина с Такером Карлсоном (а он удался, судя по количеству просмотров в мире и тому, что его уже назвали главным интервью года) была важна история как отрасль знания, исторический контекст вообще. Было видно, что это непривычно и даже непонятно американцу, что это его отчасти раздражало, как сам Такер признался сразу после интервью. Разница в менталитете двух разговаривающих была не только в том, что американец, как ему положено, был прагматичен и конкретен, а Путин отвечал порой по-евразийски витиевато и иногда уходил от прямого ответа.

Нет, разница ещё в погружённости двух сторон в историю, в важности истории для них. В том, чувствуется ли за спиной дыхание столетий и множества поколений твоих предков. Это показывает, насколько для России по-прежнему важна её более чем тысячелетняя история. Мы страна, погружённая в неё, остро чувствующая свои корни и свои исторические трагедии. Это то, что отличает нас как наследников исторической России от сегодняшнего Запада, от носителей совершенно уже либерального сознания, для которого нет прошлого и традиций как до сих пор живых сил, которые живут только в измерении сегодняшнего дня.

Второе – это то, что Путин этим интервью отчасти продолжил, как ни странно, советские традиции. Все-таки первые советские лидеры были выдающимися интеллектуалами. Путин, конечно, не выступил в роли творца передовой общественной науки или «отца языкознания», но он показал себя именно как интеллектуала, для которого важен серьезный разговор, а не шоу. Это серьезный контраст с сегодняшними западными лидерами.

И третье. Я не очень согласен с мнением Бориса Вадимовича Межуева о том, что «историософия нашего президента восходит к русскому западничеству» а «евразийцы отставлены в сторону». Что для Путина «Россия – это европейское государственное образование, а российская империя – это такой способ вернуться в родную Европу, пробиваясь через лимитрофную зону в виде Балто-Черноморской зоны». Да, возможно, в начале своего президентства Путин был западником. Но кто хочет выжить, должен учиться, и Путин, надо думать, учился вместе с остальной Россией.

В принципе огромная часть этого его интервью посвящена попытке убедить Запад и его элиты, что мир, вещи – меняются. Что Восток вновь набирает силу. И что лучше признать объективность таких процессов и выбрать некатастрофический путь изменений, не пытаясь силой удержать то, что удержать уже невозможно, в том числе и силой. Поэтому считать историософию Путина западнической, я считаю, неверно.

«Перо писателя может быть в руках его орудием более могущественным, более действительным, нежели меч в руке воина…» – произнёс однажды на собрании Общества любителей российской словесности Н.И. Гнедич.

По случаю 240-летия со дня его рождения предлагаем вам к ознакомлению материал, в котором объясняется как уроженец Полтавы стал настоящим знатоком и тонким ценителем русского литературного языка, сдружился с Батюшковым и Пушкиным, а также создал знаменитый своими «славянизмами» перевод «Илиады» Гомера.

Сказали о Гнедиче, как умолчать о И.А. Крылове? 😀Сегодня - 255 лет со дня его рождения. По этому случаю - замечательный пост профессора Института медиа НИУ ВШЭ Г.В. Прутцкова.

Слова А.А. Алиханова о том, что Кант является духовным творцом современного Запада, а его философия - причиной (пусть и косвенной) нынешней ситуации на Украине вызвали широкий резонанс среди гуманитарной общественности.

Одним из тех, кто аргументированно подискутировал с губернатором Калининградской области, стал эксперт нашего философского клуба С.В. Перевезенцев.

Приводим полный текст его доклада на V Съезде Российского общества политологов в Светлогорске с тем, чтобы вы смогли проследить за его аргументацией без каких-либо искажений.

Кстати, Республика Коми – это не только печально известный Абезьский лагерь, но ещё и место рождения выдающегося социального философа Питирима Сорокина, 135-летняя годовщина со дня рождения которого недавно отмечалась. Он прошёл впечатляющий путь от подмастерья, ученика Школы грамоты в отдалённом северном селе до секретаря А.Ф. Керенского во время Февральской революции и профессора Гарвардского университета в эмиграции. Его жизнь – самый настоящий пример того, что упорство в стремлении к интеллектуальному развитию невозможно сдержать никаким внешними факторами, и если есть воля к учению, то всё по плечу.

В детстве он много странствовал по северным селеньям вместе с отцом и братьями. Они были мастерами-ремесленниками и занимались изготовлением окладов для икон и благоукрашением местных церквей. Навык преодоления трудностей, приобретённый Сорокиным в эти непростые годы, затем очень пригодился ему в Петербурге, где, несмотря на нехватку денег, он поступил сперва на знаменитые Черняевские курсы, а затем и на юридический факультет университета.

Первые опыт преподавательской деятельности совпал по времени с предреволюционными годами. Петербург лихорадило, активная общественная позиция почти сразу вывела Сорокина в число политических активистов. Если Февральскую революцию он приветствовал, то Октябрьскую – проклинал. Его идеологическое расхождение с большевиками обнаружилась сразу, а после прямой полемики с Лениным стало окончательно ясно, что эмиграция – единственная возможность сохранить жизнь и продолжить своё научное развитие, вектор которого к тому времени определился достаточно чётко – всесторонне изучение общественных связей и общая социология.
После недолго пребывания в Европе Сорокин отправляется в США, где к нему приходит настоящая слава. Он основывает социологический факультет в Гарварде, создаёт собственную научную школу, а незадолго до смерти становится во главе Американской социологической ассоциации.

Учитывая сложный и тернистый жизненный путь Сорокина, интересно процитировать его совет молодому поколению:

«Задача возрождения России падает на ваши плечи, задача — бесконечно трудная и тяжелая. Сумеете ли вы выполнить ее? Сможете ли выдержать этот экзамен истории?.. Первое, что вы должны взять с собой в дорогу, — это знание, это чистую науку, обязательную для всех, кроме дураков, не лакействующую ни перед кем и не склоняющую покорно главу пред чем бы то ни было; науку, точную, как проверенный компас, безошибочно указывающую, где Истина и где Заблуждение… Второе, что вы должны взять с собой, это любовь и волю к производительному труду — тяжелому, упорному, умственному и физическому. Времена «сладкого ничегонеделанья» кончились. Мир — не зал для праздношатающихся, а великая мастерская, и человек — не мешок для переваривания пищи и пустого прожигания жизни, а прежде всего — творец и созидатель… Но мало и этого. Нужно запастись вам еще и другими ценностями. В ряду их на первом месте стоит то, что я называю религиозным отношением к жизни. Мир — не только мастерская, но и величайший храм, где всякое существо и прежде всего всякий человек — луч божественного, неприкосновенная святыня».

Сегодня – 100 лет со дня рождения Э.В. Ильенкова. Об этом незаурядном и самобытном человеке, одном из наиболее ярких философов советского времени рассказывает руководитель исследовательской группы истории философии советского и постсоветского периода ИФ РАН С.Н. Корсаков:

Ильенков – гений. Счастье и русской философии, и марксизма, что он у нас есть. Советский марксизм, идущий от Плеханова и Ленина и есть аутентичная марксистская философия. Ее вклад в мировую философию – в методе диалектической логики. В первой половине ХХ в. его развивал Деборин и его школа, во второй половине ХХ в. – Ильенков и его школа.

Ильенков конкретизировал марксово понятие сущности человека как совокупности общественных отношений, показав его как конкретно-всеобщее, которое существует и развивается в личностях, а личности – в качестве узловых точек сей совокупности.

Ильенков показал, что тайну сознания следует искать не в телесной морфологии, а в предметно-преобразующей деятельности. Что присущая мышлению людей рефлексивность рождается не в мышлении, а возникает как эффект деятельности, как общественное опосредованное отношение.

Ильенков возвысил голос против эпистемологического и социального конструктивизма тогда, когда самих этих понятий еще не существовало, и прояснил, что в основе подобных практик лежит отрицание объективной реальности и научного мышления как такового. Ильенков 60 лет назад предвидел, что позитивизм есть прямая дорога к трансгуманизму.

Не со всем в творчестве Ильенкова я согласен; скажем, радикальный гносеологизм, отрицание онтологии я рассматриваю как уступку позитивизму, как недостаточное внимание к направляющей роли философии в научном познании. Но эта позиция была у него вызвана обстоятельствами времени.

Работая в архивах по истории советской философии, я нашел ряд документов Ильенкова и передал их группе, разрабатывающей его наследие. Но кроме того, я нашел одно его фото, которое до сих пор не было известно. Посмотрите на взгляд этого человека. Видимо, таким и должен быть философский гений.

Сегодня 70 лет одному из наиболее печальных событий в советской истории России. Решение, принятое в 1954 году Н.С. Хрущёвым, при желании можно оправдать экономической целесообразностью или сиюминутной политической выгодой. Но оно выглядит абсолютно нелепым и безответственным с исторической точки зрения, перед лицом наших предков, проливавших за крымскую землю свою кровь. Нынешние события наглядно показывают, что этому решению, мягко говоря, не хватило и стратегической глубины. Почему оно было принято? Зачем нужно было передавать Крым УССР? Детальный анализ вопроса – в материале журнала «Родина».

Как и анонсировали ранее, делимся материалами о Первом Евразийском философском конгрессе, который прошёл в Москве на прошлой неделе. Предоставим слово старшему научному сотруднику философского факультета МГУ А.П. Сегалу. Он расскажет о своих впечатлениях от участия в панельной дискуссии «Философская футурология. Мышление и вызовы будущего: человек и новые технологии»:

Дискуссионная панель собрала весьма интересных и статусных докладчиков – исследователей и политиков. Так, два сугубо специальных доклада о проблемах биологии и медицины, биоэтике и редактировании генома были очевидно поисково-прогностическими, построенными по принципу экстраполяции: что ожидает человечество, если работы продлятся в этом направлении.

Доклад А. Журавского на тему миропорядка будущего, казалось бы, можно было отнести к нормативному, целевому прогнозу, однако он исходил из ориентации на ценности как противовес технологиям. Технологии рассматривались как разрушительная тенденция, протянутая в будущее, а ценности, сформировавшиеся в прошлом, – как некий «якорь», не позволяющий нас утянуть в этом направлении. Другими словами, прогноз был хоть и «анти», но трендовый.

В этом смысле логично было выступление профессора из Франции Филиппа Серса, посвященное эсхатологии культур. В самом деле, эсхатон (конец мира) представляет собой экзистенциально понятный «абсолютный» трендовый прогноз: каждый умрет, и мир вместе с ним. Недаром И.В. Бестужев-Лада, крупнейший отечественный футуролог, отмечал апокалипсичность картин будущего, которые открывают поисковые прогнозы.

Несколько оптимистичнее звучал доклад О. Усковой о достижениях нашей хай-тек индустрии, но альтернативы развития, обрисованные в нем, тоже не оставляло места для оптимизма: чипированные солдаты или боевые роботы.

Нормативного прогноза (по Бестужеву-Ладе – оптимистичного) ждали от С. Переслегина, но увы! Докладчик, раскрывая тему «Антропотип будущего человека во время фазового перехода», определил антропологию как частный случай мифологии и положил в ее основание здравый смысл (common sense), т.е. обыденное сознание. Отсюда «антропотипы» определялись произвольно и к науке имели весьма отдаленное отношение. Это были, скорее, метафоры, придуманные термины, построенные по аналогии (типично для обыденного сознания) и группируемые по произволу автора. Всё кончилось перетасовкой колоды поколений по принципу «внуки похожи на дедов» и выводом о том, что наши внуки отомстят за всё, но уже в космосе. Отдельная ложка дегтя – сравнение Третьего рейха и СССР. Впрочем, у автора это не первый реверанс в ту сторону – достаточно вспомнить его предисловие к Стругацким и странную трактовку их Мира Полудня.

Финальное выступление О. Матвейчева оказалось, пожалуй, самой большой неожиданностью. Он тоже «заглянул» в прошлое и представил несколько схем и карт, связанных с миграцией людей и животных, с общими генетическими кодами и т.п., в которых Урал и Сибирь неизменно оказывались в центре. Казалось, докладчик остановится на сакраментальном суждении о «родине слонов», но он неожиданно сделал вывод, который немедленно превратил трендовый прогноз «из прошлого» в оптимистичный целевой: все мы связаны и должны жить в мире.

Ф.А. Степун хоть и родился в Москве, но по крови был человеком совсем не русским. Отец – из Пруссии, мать – тоже из обрусевших европейцев. Его детство прошло в знаковых для нашей истории местах, «на высоком берегу, впадающей в Угру Шани» – там, где татаро-монгольское иго окончательно пало перед лицом русского оружия.

Наша деревня из любого чужака сделает своего, и Степун не стал исключением из этого правила. Жизнь в калужском имении родителей уже с детских лет определила его национальную самоидентификацию: он ощущал себя русским – настолько, что в студенческие годы, оказавшись в Гейдельберге, постоянно сопоставлял немецкую действительность с родными Москвой и Калугой. И часто предпочтение было за последними.

Будто в подтверждение слов В.И. Даля о том, что принадлежность человека к тому или иному народу определяется его душой, Степун уже в эмиграции писал:

«В последнее время неустанно и как-то особенно взволнованно думается о России: словно мы накануне свидания с нею. Бывают недели, месяцы, в продолжение которых изо дня в день нарастает несправедливое, но и неукротимое раздражение против деловитости и плоской разумности будничной европейской жизни, мало чем связанной со страшными событиями, зреющими за поверхностью текущего исторического дня. Ничего-то в ней не чувствуется таинственного. Во всех обликах и на всех лицах тупое выражение «евклидовой геометрии». Всякий отрывок фразы на улице — о ценах и деньгах. Ни одного нездешнего человеческого взора… В Западной Европе нам, эмигрантам, часто становится скучно, — в просторечии «скучно» все равно, что тошно, — прежде всего потому, что мы не можем жить с ней своею жизнью. В Россию же нас тянет потому, что мы не можем убить в себе подсознательного чувства, что, какою бы она ни была, она все-таки своя; как своя мила и по-милу хороша».

Одной из участниц прошедших на прошлой неделе XXI «Панаринских чтений» стала эксперт нашего Философского клуба, доктор политических наук, доцент философского факультета МГУ К.Ю. Аласания. В эксклюзивном комментарии для нашего канала Кира Юрьевна поделилась основными идеями своего доклада, который назывался «Методологический потенциал концепта “диалог цивилизаций” в современном политико-философском дискурсе»:

Происходящее сегодня неизбежно заставляет задумываться над тем, насколько состоятельны концепты, необходимость использования которых для описания политической реальности раньше не вызывала сомнений. Это в полной мере относится к концепту «диалог цивилизаций» в эпоху грандиозного цивилизационного столкновения. Фактически перед нами сегодня стоит тот же вопрос, с которого началось активное развитие теории межкультурной коммуникации после II Мировой войны: возможен ли диалог между заведомо чуждыми друг другу общностями (независимо от термина, который мы употребляем для их обозначения – «культура», «цивилизация», «государство»)? И ответ на этот вопрос предполагал два противоположных ответа. Парадокс заключался в том, что, независимо от того, был ли ответ положительным или отрицательным, главной целью было обеспечение дальнейшего существования не просто отдельных общностей, но самого человечества.

Этот вопрос, несомненно, актуален и сегодня. И ответить на него хотя бы частично можно, обратившись к тем, кто стоял у истоков развития теории диалогичности П. Сорокину, М.М. Бахтину, Ю.М. Лотману. В контексте заявленной темы важно не только то, что в текстах этих мыслителей развивается концепция диалога, но и то, что, благодаря, их работам можно говорить о трансформации радикального вопроса о самой возможности диалога в вопрос о степени взаимодействия, о природе понимания.

Задача диалога отнюдь не в том, чтобы превратить «чужого» в «своего», и не только в том, чтобы правильно услышать «чужого», но чтобы через общение с «чужим» понять себя. Нельзя не признать того, что сегодня возможности межцивилизационного диалога очевидно ограничены. Однако диалог не исключен с цивилизациями, которые к нему готовы. И эту возможность важно использовать именно сейчас и именно с той целью, о которой говорили основоположники теории диалогичности, с целью осознания собственных особенных сильных черт, их развития и продолжения.

Любая произвольно выхваченная из текста фраза может диаметрально поменять свой смысл, обратиться в свою противоположность. С этой точки зрения погружение в контекст для трактовки философского высказывания является не чем-то факультативным, а абсолютно необходимым. В.С. Соловьёв как-то написал: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности…». Эти ёмкие, яркие и, чего греха таить, красивые слова нередко подвергаются разнообразным трактовкам, например, наши коллеги весьма интересным образом увязывают их с потаённостью, апофатичностью русской идеи.

Источник цитаты – работа 1888 года «Русская идея», которая была впервые напечатана на французском (!) языке и содержание которой едва ли придётся по вкусу патриотическим кругам современной России. Это было время, когда Соловьёв горячо и даже несколько болезненно увлёкся идеей «вселенской теократии», ожесточённо критикуя любое проявление «национального эгоизма» в России. Е.Н. Трубецкой чуть позднее категорично заявлял: «Не подлежит сомнению, что крушение теократии есть крупный шаг вперед в духовном развитии Соловьева… Теократия Соловьева – это прах земной, прилипший к крыльям, – то самое, что отягощает полет его мысли и служит в ней источником противоречий».

Так или иначе, но во многом именно с Соловьёва сама проблема «смысла существования России во всемирной истории» вошла в интеллектуальную моду, стала одной из наиболее насущных и острых в философских кругах, а словосочетание «русская идея» получило широкое распространение, обретая при этом всё более богатые оттенки и широкий смысл.