"Мы были с ночлегом под забором и в районе станции Электродепо, что вблизи Варшавского вокзала, и на Химической, Челябинской, Магнитогорской улицах, тема забытости и богооставленности привлекала нас своей молчаливой поэзией.
Мы ходили по ночному Московскому проспекту, сворачивали к порту, там пили вино, далее шли к Калинкину мосту, там придремывали минут пятнадцать, завтракали сушкой и шли к Новой Голландии.
Он снимал моей "Москвой", а я его "лейкой".
Бывало с одного места мы снимали что-то одной камерой, но запоминали номер кадра.
После проявки мы разглядывали негативы. Кадры были совершенно разные!
...Вот мы с ним слушаем в его комнате Моцарта.
Он медленно курит страшный "Беломор", я пью Каберне, хорошо.
На улице идет дождь, такие дожди идут только тогда, когда ты не опечален прошлым, а будущее бесконечно и красочно..."
Борис Кудряков о Борисе Смелове. Фото - Смелов.
#вобъективе
Мы ходили по ночному Московскому проспекту, сворачивали к порту, там пили вино, далее шли к Калинкину мосту, там придремывали минут пятнадцать, завтракали сушкой и шли к Новой Голландии.
Он снимал моей "Москвой", а я его "лейкой".
Бывало с одного места мы снимали что-то одной камерой, но запоминали номер кадра.
После проявки мы разглядывали негативы. Кадры были совершенно разные!
...Вот мы с ним слушаем в его комнате Моцарта.
Он медленно курит страшный "Беломор", я пью Каберне, хорошо.
На улице идет дождь, такие дожди идут только тогда, когда ты не опечален прошлым, а будущее бесконечно и красочно..."
Борис Кудряков о Борисе Смелове. Фото - Смелов.
#вобъективе
«С учтивой предупредительностью Хармс помогал нам снимать пальто. При этом он, как мне показалось, не то икал, не то хрюкал, как-то по-особенному втягивая воздух носом: них, них. Я несколько насторожился. Но всё обошлось, а потом я узнал, что похрюкивание составляет постоянную манеру Хармса, один из его нервных тиков, отчасти непроизвольных, а отчасти культивируемых нарочно. По ряду соображений Даниил Иванович считал полезным развивать в себе некоторые странности».
Из воспоминаний искусствоведа Всеволода Петрова.
После войны он поселился в том же доме, и так вышло, что по итогам капитального ремонта комната Хармса стала частью квартиры Петрова.
Из воспоминаний искусствоведа Всеволода Петрова.
После войны он поселился в том же доме, и так вышло, что по итогам капитального ремонта комната Хармса стала частью квартиры Петрова.
Владимир Уфлянд:
Битов разбил какую-то витрину в «Восточном ресторане». Явились милиционеры, и Андрей, разумеется, стал с ними драться. В это время Довлатов беседовал с Аксеновым, приехавшим из Москвы. И Аксенов светски спросил Сережу: «Кто в Ленинграде сейчас считается ведущим прозаиком?».
Сережа указал на Битова, которого избивали милиционеры. Аксенов уныло протянул: «Н-да, хорошие у вас прозаики!».
На фото Бориса Смелова - собственно Битов.
Битов разбил какую-то витрину в «Восточном ресторане». Явились милиционеры, и Андрей, разумеется, стал с ними драться. В это время Довлатов беседовал с Аксеновым, приехавшим из Москвы. И Аксенов светски спросил Сережу: «Кто в Ленинграде сейчас считается ведущим прозаиком?».
Сережа указал на Битова, которого избивали милиционеры. Аксенов уныло протянул: «Н-да, хорошие у вас прозаики!».
На фото Бориса Смелова - собственно Битов.
Оказывается, Флоренский делал эскизы не только к «Это не любовь». В 86-м он отрисовал также обложки «45», «Начальника Камчатки» и «Ночи». Наверное, хорошо, что эти варианты никуда не пошли - с общим стилем «Кино» они не сочетаются. Исключение составляет разве что «45»; на мой вкус, тут все удачно.
#неофициальныехудожники
#неофициальныехудожники
Довлатовская "Баллада о разбитом сердце", опубликована в газете "Знамя прогресса", 1972. Симпатичный стишок с узнаваемыми интонациями.
Дорогая, садись и
внимательно слушай,
Я тебе расскажу
поразительный случай.
Я всю правду открою тебе,
не колеблясь:
Как однажды на Невском
разбился троллейбус.
Он по улице ехал огромный
и сильный,
Неизменно спокойный,
обыденно синий,
Улыбался знакомым
“Победам” и “Волгам”.
Только счастье его было
Очень недолгим,
Ибо в это же время
Неровной походкой
Брел мужчина с глазами,
Залитыми водкой.
Сокрушая столбы,
Водосточные трубы,
И ругался бессмысленно,
Нудно и грубо.
Так и лез напролом он,
Прохожих пугая.
Красный глаз светофора
Глядел, не мигая.
Дело было на Невском, как
Раз против бара,
Пьяный, громко ликуя,
Шагнул с тротуара.
У троллейбуса сердце
Забилось в испуге,
Он рванулся, повисли
Безжизненно дуги.
Перед фарами вспыхнули
Алые маки.
Стекла хрустнули.
Все утонуло во мраке.
Он очнулся наутро в
троллейбусном парке.
Гипс, уколы, пилюли, врачи,
санитарки…
Вот и все. Но навряд ли я
был бы поэтом,
если б мысль моя, люди,
кончалась на этом!
Дорогая, садись и
внимательно слушай,
Я тебе расскажу
поразительный случай.
Я всю правду открою тебе,
не колеблясь:
Как однажды на Невском
разбился троллейбус.
Он по улице ехал огромный
и сильный,
Неизменно спокойный,
обыденно синий,
Улыбался знакомым
“Победам” и “Волгам”.
Только счастье его было
Очень недолгим,
Ибо в это же время
Неровной походкой
Брел мужчина с глазами,
Залитыми водкой.
Сокрушая столбы,
Водосточные трубы,
И ругался бессмысленно,
Нудно и грубо.
Так и лез напролом он,
Прохожих пугая.
Красный глаз светофора
Глядел, не мигая.
Дело было на Невском, как
Раз против бара,
Пьяный, громко ликуя,
Шагнул с тротуара.
У троллейбуса сердце
Забилось в испуге,
Он рванулся, повисли
Безжизненно дуги.
Перед фарами вспыхнули
Алые маки.
Стекла хрустнули.
Все утонуло во мраке.
Он очнулся наутро в
троллейбусном парке.
Гипс, уколы, пилюли, врачи,
санитарки…
Вот и все. Но навряд ли я
был бы поэтом,
если б мысль моя, люди,
кончалась на этом!