Что изменило Воскресение Христово в человеческой истории

Событие Воскресения Христа — это не просто кульминация христианского нарратива, не только факт веры или догма. Это — ось, вокруг которой изменилась сама структура человеческой истории. До него — один тип времени, после — другой. До него — один человек, после — другой. И даже сама смерть после этого события больше не значит то, что значила прежде.

1. История обрела цель

В дохристианском мире история воспринималась циклично. У греков — вечное возвращение; у восточных культур — бесконечное колесо рождений и смертей. Христианство вводит в историю эсхатологическую прямую: время движется к полноте, к Царству Божьему. История становится не абсурдной чередой событий, а драмой спасения, с началом, смыслом и завершением.

Это породило веру в развитие, преображение, надежду, и стало основой для будущих концепций прогресса, смысла истории, личной судьбы.

2. Смерть утратила власть

До Христа смерть была абсолютной границей. Даже в религиозных традициях она оставалась трагедией. С Воскресением Христа смерть становится не концом, а переходом.

"Смерти нет!" — это не поэтический образ, а метафизическая констатация. Именно благодаря этому утверждению возник феномен христианского мученичества: люди шли на смерть не ради идеи, а потому что знали, что Христос уже прошёл через неё — и победил.

Так смерть из ужаса превращается в врата жизни.

3. Человек получил бесконечную ценность

Если Христос — Бог, воплотившийся в человеческую природу, умер и воскрес ради каждого, значит, каждый человек бесконечно ценен.

Античная культура рассматривала личность как функцию рода, государства или космоса. Христианство впервые утвердило: каждая душа — вселенная, каждый человек — образ Божий.

Это дало начало новой этике, новым формам отношения к ближнему, немощным, рабам, детям, врагам. Позднее из этого прорастут идеи личной свободы и ответственности — они вырастают из корня, питаемого Воскресением Христовым.

4. Рождается Церковь — как продолжение Воскресшего

Церковь не возникла бы, если бы история закончилась на кресте. Ученики разошлись бы в страхе и забвении. Но явление Воскресшего породило совершенно новый тип общности: Тело Христово, присутствие Воскресшего во времени.

Церковь — это не просто религия, а живая память Воскресения, его таинственная актуализация в Евхаристии, в Слове, в любви.

5. Надежда становится категорией разума

Античный человек надеялся, но не был уверен. Христианин знает, что тьма побеждена, потому что уже однажды была побеждена.

С тех пор надежда — не утешение для слабых, а форма участия в реальности, уже явленной во Воскресении. Это создало ту внутреннюю стойкость, благодаря которой христианство пережило гонения, разрушения империй, войны и катастрофы.

---

Воскресение Христово изменило не просто веру — оно изменило саму ткань реальности.

Оно дало человеку бесконечное достоинство, смерти — конец, истории — цель, телу — святость, общине — смысл, а надежде — основание.

Это не религиозный эпизод, это новое начало бытия, в которое человек вошёл и уже не может выйти прежним. Потому что если Христос воскрес, всё возможно.

Архиепископ Маркелл призвал православных Молдавии придерживаться канонической церкви, входящей в состав РПЦ, передает корреспондент РИА Новости

Великая пасхальная вечерня в Свято-Георгиевском храме Кишинёва. Отец Николай Флоринский совершает чтение Евангелия.

Пока все скорбят по поводу смерти последнего римского папы, я лишь напомню о его наследии. Поэтому не скорблю и соболезнований не выражаю.

О мертвых либо хорошо, либо никак, либо правду.

Александр Дугин: Меркантилизм — экономическая идеология Трампа

Его меркантилизм — это тарифы, пошлины, право государства диктовать свои условия в торговле. Глобалисты считали такое право ересью: все должны были служить их богу — открытому рынку, борьбе с Россией, продвижению либеральных ценностей. А Трамп устроил восстание. «Америка прежде всего» — вот его догмат.

👉 https://izborsk-club.ru/26849

Ленин как фигура имперского парадокса: гробовщик Империи или державник поневоле?

Вопрос о роли Владимира Ильича Ленина в истории российского государственничества — один из самых противоречивых в отечественной историографии. С одной стороны, Ленин — убеждённый революционер, марксист, интернационалист и враг «великодержавного шовинизма». С другой — именно он положил начало советской государственности, по форме и содержанию унаследовавшей многие черты империи. На фоне поисков национальной идентичности в XXI веке фигура Ленина требует переосмысления сквозь призму не только идеологии, но и державного бытия.

После Февральской революции и крушения монархии Россия вступила в период дезинтеграции. Национальные окраины начали процесс сепарации: Финляндия, Польша, Прибалтика, Украина, Закавказье — все стремились к самостоятельности. Октябрьский переворот 1917 года лишь ускорил этот процесс. Ленин, провозгласивший «право наций на самоопределение вплоть до отделения», на словах выступал против «имперского централизма». Однако парадоксальным образом именно большевики в ходе Гражданской войны собрали осколки распавшейся империи, пусть и под иным знаменем — красным, а не под двуглавым орлом.

Советская Россия, а затем СССР, стали новой формой империи: с вертикальной властью, центром в Москве, управляемыми окраинами и мобилизационной экономикой. Ленин создал централизованную партийную структуру, которая заменила царскую бюрократию, учредил идеологическое ядро — марксизм-ленинизм, ставшее духовной скрепой нового государства. Подобно империям прошлого, Советский Союз стремился к экспансии, пусть и не под флагом геополитики, а под лозунгом «мировой революции».

Тем не менее, Ленинский проект нельзя назвать восстановлением империи в традиционном смысле. Он сознательно разрушал старую державную модель. Был уничтожен класс дворянства, офицерства, духовенства — тех, кто веками олицетворял имперскую традицию. Вместо них пришли новые «жрецы революции» — комиссары, партфункционеры, идеологи. Ленин отрицал православие как «опиум народа», а значит — отрекался от самого основания русской державности, где православная вера была цементом государственной идентичности.

Ещё более значимой миной замедленного действия стало ленинское решение об оформлении СССР как союза формально равноправных республик с правом выхода. Этим он юридически легитимизировал будущий распад страны в 1991 году. Получилось так, что Ленин собрал империю вновь, но заложил в неё механизм её же будущего разрушения. Его федерализм был внешним фасадом унитарной модели, но в кризисный момент превратился в трещину по линии разлома.

Ленин, таким образом, предстает как фигура глубоко амбивалентная. Он был гробовщиком Российской империи, но и архитектором Советского Союза — империи нового типа. Он отвергал державность как форму угнетения, но выстроил собственную державу с гораздо большей степенью централизма и насилия. Он разрушил основы старого государства, чтобы на их руинах построить новое, не менее мощное, но совершенно иное по духу.

Вопрос, был ли Ленин державником, зависит от того, как мы понимаем державность. Если это — сильная, централизованная, экспансионистская структура, то да, Ленин был державником. Если же державность предполагает историческую преемственность, сакральную основу, миссионерство — то Ленин скорее её антипод.

Можно сказать, что Ленин стал державником поневоле: разрушая империю изнутри, он создал её заново, но уже в форме, которая соответствовала его утопическим представлениям о будущем. Советский Союз оказался не столько воплощением мечты о «всемирной революции», сколько новой оболочкой для старой геополитической реальности.

Робер Сара — не просто высокопоставленный иерарх Католической Церкви, но и воплощение её консервативного духа. Возведённый в сан кардинала Бенедиктом XVI в 2010 году, он стал одним из самых узнаваемых чернокожих прелатов в истории. Его путь начался в Гвинее, где он, будучи христианином, рос среди мусульманского большинства.

В 2014–2021 годах Сара возглавлял Конгрегацию богослужения и дисциплины таинств, отвечая за литургическую жизнь Церкви. Но ещё раньше, при Иоанне Павле II, он занимался миссионерской деятельностью, а при Бенедикте XVI координировал гуманитарную помощь через Папский совет Cor Unum. Однако известность ему принесла не столько административная работа, сколько бескомпромиссная защита традиционных ценностей.

Сара — яростный критик двух, по его мнению, главных угроз современности: западного либерализма и исламистского экстремизма. Он сравнивает их с библейскими чудовищами, разъедающими основы христианского мира: «Лучше помогать людям процветать в своей культуре, чем поощрять их приезжать в Европу в полном упадке. Ложная экзегеза — использовать слово Божье для продвижения миграции. Западные идеологии гомосексуализма и абортов, а также исламистский фанатизм можно рассматривать почти как двух апокалиптических зверей».

При этом он резко осуждает военные интервенции Запада, называя вторжения в Ирак и Сирию «преступлениями против человечности».

Выросший в мусульманской среде, Сара чётко разделяет ислам как религию и исламизм как деструктивную политическую идеологию. Он вспоминает гармоничное сосуществование религий в Гвинее: «Ислам в моей стране — это братская, мирная религия».

Кардинал открыто поддерживает католиков-традиционалистов, отстаивающих дореформенную латинскую мессу. Его позиция снискала ему уважение среди консерваторов, включая русского философа Александра Дугина.

Единственное, что может помешать его возможному избранию на Святой Престол, — возраст (в 2025 году ему 79 лет). Однако его влияние выходит далеко за пределы Ватикана: за ним стоит не только родная Гвинея, но и миллионы католиков, тоскующих по традиционной и незапятнанной либерализмом Церкви.