Были ли юродивые на средневековом Западе?
Юродство – радикальная форма проявления личной религиозности, которая прочно ассоциируется с православной религией и культурой. Католическая Европа, как и мусульманский Восток, не знали классического юродства, которое было представлено в Византии VI – VIII и на Руси XV – XVII веков. Были лишь внешние сходства в форме поведения и проявления религиозного «горения духа». Что интересно, на Западе наиболее каноничные с такой точки зрения примеры наблюдаются в средневековой Италии. И мне кажется, это по-своему логично.
Сердце католической Европы, Италия очень многое восприняла и от византийской духовной культуры, которая распространялась с юга благодаря тамошним греческим монахам. Что еще более интересно, многие из этих примеров близки к традиции францисканства. Писатель Борис Зайцев, представитель культуры Серебряного века и русской эмиграции, интуитивно подметил связь религиозности св. Франциска Ассизского с юродством, которое он считал «явлением замечательным и глубоко русским».
Одним из важнейших маркеров юродивого является нагота. В средневековой культуре нагота несет двоякий смысл: это и символ неприятия плотской красоты, и печать безумия и даже ереси. Франциск начинает свой путь к Господу именно с обнажения: снимает одежду в присутствии жителей родного города и епископа, тем самым отрекаясь от прежней жизни. И затем нагота была частью его театрализованных проповедей. О некоторых из них нам сообщают его агиографы. Один раз, нарушив пост во время болезни, Франциск приказал своим братьям обнажить его и протащить на веревке по площади Ассизи, где затем он начал суровую обличительную проповедь, направленную на самого себя и свой грех чревоугодия. В другой раз он проповедовал нагим вместе с одним из братьев, Руффином, который также был обнажен.
Юродивый провоцирует людей на конфликт и смиренно сносит побои с их стороны. Так он вовлекает народ в свою «игру». А так Франциск объяснял брату Льву сущность «истинной и совершенной радости»: терпеливо и с любовью переносить гонения, лишения и страдания во имя Христа, побеждая самого себя. Именно муки и скорби составляют ядро внутренней радости и духовное богатство францисканца. Это центральное положение францисканской духовности.
Однако Франциск, в отличие от любого юродивого, был частью социума, родоначальником монашеского ордена и даже автором религиозных текстов. Классический юродивый – это всегда одиночка, инородный элемент социума, «внедренный» в него, дабы показать людям греховность мира. И Франциск, и юродивые стремились к нравоучению, а их внешне отталкивающее поведение несло в себе внутренний назидательный смысл. Но если ради этого первый только иногда притворяется безумцем, осознавая свой грех, то вторые притворяются грешниками, будучи внутренне совершенными.
#longread #culture #Italy #Русь
Юродство – радикальная форма проявления личной религиозности, которая прочно ассоциируется с православной религией и культурой. Католическая Европа, как и мусульманский Восток, не знали классического юродства, которое было представлено в Византии VI – VIII и на Руси XV – XVII веков. Были лишь внешние сходства в форме поведения и проявления религиозного «горения духа». Что интересно, на Западе наиболее каноничные с такой точки зрения примеры наблюдаются в средневековой Италии. И мне кажется, это по-своему логично.
Сердце католической Европы, Италия очень многое восприняла и от византийской духовной культуры, которая распространялась с юга благодаря тамошним греческим монахам. Что еще более интересно, многие из этих примеров близки к традиции францисканства. Писатель Борис Зайцев, представитель культуры Серебряного века и русской эмиграции, интуитивно подметил связь религиозности св. Франциска Ассизского с юродством, которое он считал «явлением замечательным и глубоко русским».
Одним из важнейших маркеров юродивого является нагота. В средневековой культуре нагота несет двоякий смысл: это и символ неприятия плотской красоты, и печать безумия и даже ереси. Франциск начинает свой путь к Господу именно с обнажения: снимает одежду в присутствии жителей родного города и епископа, тем самым отрекаясь от прежней жизни. И затем нагота была частью его театрализованных проповедей. О некоторых из них нам сообщают его агиографы. Один раз, нарушив пост во время болезни, Франциск приказал своим братьям обнажить его и протащить на веревке по площади Ассизи, где затем он начал суровую обличительную проповедь, направленную на самого себя и свой грех чревоугодия. В другой раз он проповедовал нагим вместе с одним из братьев, Руффином, который также был обнажен.
Юродивый провоцирует людей на конфликт и смиренно сносит побои с их стороны. Так он вовлекает народ в свою «игру». А так Франциск объяснял брату Льву сущность «истинной и совершенной радости»: терпеливо и с любовью переносить гонения, лишения и страдания во имя Христа, побеждая самого себя. Именно муки и скорби составляют ядро внутренней радости и духовное богатство францисканца. Это центральное положение францисканской духовности.
Однако Франциск, в отличие от любого юродивого, был частью социума, родоначальником монашеского ордена и даже автором религиозных текстов. Классический юродивый – это всегда одиночка, инородный элемент социума, «внедренный» в него, дабы показать людям греховность мира. И Франциск, и юродивые стремились к нравоучению, а их внешне отталкивающее поведение несло в себе внутренний назидательный смысл. Но если ради этого первый только иногда притворяется безумцем, осознавая свой грех, то вторые притворяются грешниками, будучи внутренне совершенными.
#longread #culture #Italy #Русь
Джованни Коломбини: «почти юродивый» из Сиены
Один из самых известных монашеских орденов Европы – это Орден иезуитов, основанный в XVI веке испанцем Игнатием Лойолой. Он приобрел огромную известность и неоднозначную репутацию. Однако существовал еще один орден с практически идентичным названием – Орден иезуатов. Его история также связана с крайне харизматичным человеком, который, по мнению исследователя юродства Сергея Иванова, больше всех походил на классического «блаженного похаба». Это итальянец Джованни Коломбини (ок. 1304 – 1367).
В его жизни, как и в жизни св. Франциска, был определенный переломный момент, до которого он был типичным представителем богатой семьи, а после – пережил духовный кризис и отрекся от прежнего себя. Катализатором перерождения стало прочитанное им житие св. Марии Египетской, покровительницы блудниц и кающихся. Нам сейчас трудно представить, как один текст может совершить такой переворот в душе человека. Однако это происходило в середине XIV века, и очевидное влияние на умы оказывала и эпидемия Черной смерти – вспомните флагеллантов и феномен danse macabre. Джованни раздал имущество монастырям и госпиталям и ухаживал за больными в собственном доме. А затем начал ходить по улицам Сиены с группой единомышленников, призывая прославлять Имя Иисусово.
Джованни был экстравагантным даже по меркам итальянской духовности. Безумный взгляд, нагота, горячий темперамент и обжигающие речи, после которых даже самый благопристойный клирик мог начать вести себя как ненормальный. Нагота стала отличительным признаком Джованни и испытанием веры для желавших присоединиться к нему. С товарищами он обошел всю Тоскану, но затем все же вновь вернулся в Сиену и занялся благотворительностью и призрением убогих. Он соблюдал строгую аскезу, целовал раны прокаженным, исцелял прикосновениями – в его житии, написанным флорентинцем Фео Белькари в XV веке, представлен практически полный набор «топосов», соответствующих его реальному образу.
Отличительной чертой католичества является то, что рано или поздно практически все формы религиозности приобретают вид упорядоченной организации. Несмотря на свой непристойный вид и провокационные выходки, так напоминающие оные юродивых, Джованни также пошел по этому пути. В 1367 году, незадолго до смерти, он добился от папы Урбана V признания и утверждения его братства в качестве Ордена иезуатов. Свое имя они получили благодаря фразе «Слава Иисусу Христу», которую Джованни и его последователи выкрикивали на улицах и площадях. 31 июля того же года он скончался. Позднее Джованни был канонизирован, а 31 июля стал днем его памяти. Символично, что в этот же день вспоминают и Игнатия Лойолу.
На фото – «Распятие» кисти Перуджино с изображением Джованни Коломбини (фигура справа на заднем плане).
#longread #saints #Italy
Один из самых известных монашеских орденов Европы – это Орден иезуитов, основанный в XVI веке испанцем Игнатием Лойолой. Он приобрел огромную известность и неоднозначную репутацию. Однако существовал еще один орден с практически идентичным названием – Орден иезуатов. Его история также связана с крайне харизматичным человеком, который, по мнению исследователя юродства Сергея Иванова, больше всех походил на классического «блаженного похаба». Это итальянец Джованни Коломбини (ок. 1304 – 1367).
В его жизни, как и в жизни св. Франциска, был определенный переломный момент, до которого он был типичным представителем богатой семьи, а после – пережил духовный кризис и отрекся от прежнего себя. Катализатором перерождения стало прочитанное им житие св. Марии Египетской, покровительницы блудниц и кающихся. Нам сейчас трудно представить, как один текст может совершить такой переворот в душе человека. Однако это происходило в середине XIV века, и очевидное влияние на умы оказывала и эпидемия Черной смерти – вспомните флагеллантов и феномен danse macabre. Джованни раздал имущество монастырям и госпиталям и ухаживал за больными в собственном доме. А затем начал ходить по улицам Сиены с группой единомышленников, призывая прославлять Имя Иисусово.
Джованни был экстравагантным даже по меркам итальянской духовности. Безумный взгляд, нагота, горячий темперамент и обжигающие речи, после которых даже самый благопристойный клирик мог начать вести себя как ненормальный. Нагота стала отличительным признаком Джованни и испытанием веры для желавших присоединиться к нему. С товарищами он обошел всю Тоскану, но затем все же вновь вернулся в Сиену и занялся благотворительностью и призрением убогих. Он соблюдал строгую аскезу, целовал раны прокаженным, исцелял прикосновениями – в его житии, написанным флорентинцем Фео Белькари в XV веке, представлен практически полный набор «топосов», соответствующих его реальному образу.
Отличительной чертой католичества является то, что рано или поздно практически все формы религиозности приобретают вид упорядоченной организации. Несмотря на свой непристойный вид и провокационные выходки, так напоминающие оные юродивых, Джованни также пошел по этому пути. В 1367 году, незадолго до смерти, он добился от папы Урбана V признания и утверждения его братства в качестве Ордена иезуатов. Свое имя они получили благодаря фразе «Слава Иисусу Христу», которую Джованни и его последователи выкрикивали на улицах и площадях. 31 июля того же года он скончался. Позднее Джованни был канонизирован, а 31 июля стал днем его памяти. Символично, что в этот же день вспоминают и Игнатия Лойолу.
На фото – «Распятие» кисти Перуджино с изображением Джованни Коломбини (фигура справа на заднем плане).
#longread #saints #Italy
Когда я писал статью про музыкальные кодексы, я совсем не коснулся средневековой музыки немецких земель. Между тем они дали миру десятки прекрасных миннезингеров и менестрелей. Богатые немецкие графы, подобно их французским и английским «коллегам», покровительствовали благородному искусству миннезанга, а их дворы становились пристанищем для многих поэтов и музыкантов. Существует даже легенда о состязании придворных певцов-мейстерзингеров в городе Вартбурге (нем. Wartburgkrieg). Она гласит, что в состязании, которое проводилось при дворе ландграфа Германа Тюрингского в 1206 или 1207 году, приняли участие Вальтер фон дер Фогельвейде, Вольфрам фон Эшенбах, Рейнмар фон Цветер, Генрих фон Офтердинген и другие – всего шесть поэтов. Последний является полумифической личностью и одним из главных героев всей легенды.
Состязание было разделено на две части. В первой поэты соревновались в лучшей похвале графу и его жене, графине Софии. Из всех участников именно Генрих сочинил самую элегантную и возвышенную похвалу; однако он восславил не Германа Тюрингского, а другого ландграфа, Леопольда Австрийского. Это вызвало у остальных участников зависть, так что они решили осудить его на смерть. Лишь заступничество графини Софии спасло Генриха, который после этого отправился в Трансильванию, где при дворе Леопольда жил маг и поэт Клингзор (нем. Klingsohr). Образ этого мага занимает важное место в германской литературе и мифологии; в частности, он один из героев поэмы «Парцифаль» того же Эшенбаха. Кроме того, в XII веке жил и миннезингер Никола Клингзор, который считается одним из 12 поэтов-создателей «благословенного искусства» миннезанга. Возможно, в данной легенде оба образа сплелись в один.
Генрих целый год готовился вместе с Клингзором к следующему этапу состязания и отправился в Тюрингию вместе с ним. По одной из версии, Клингзор вселился в Генриха, по другой – сам принял участие в поэтической дуэли с Вольфрамом фон Эшенбахом. И колдун проиграл, ведь он не смог ничего противопоставить таланту прославленного мастера. Клингзор даже призвал демона, но Вольфрам начал петь о христианских мистериях – и демон не смог ничего ему ответить.
Какой вывод мы можем из этого сделать? А черт его знает, это же средневековая легенда, камон
#longread #music #Germany
Состязание было разделено на две части. В первой поэты соревновались в лучшей похвале графу и его жене, графине Софии. Из всех участников именно Генрих сочинил самую элегантную и возвышенную похвалу; однако он восславил не Германа Тюрингского, а другого ландграфа, Леопольда Австрийского. Это вызвало у остальных участников зависть, так что они решили осудить его на смерть. Лишь заступничество графини Софии спасло Генриха, который после этого отправился в Трансильванию, где при дворе Леопольда жил маг и поэт Клингзор (нем. Klingsohr). Образ этого мага занимает важное место в германской литературе и мифологии; в частности, он один из героев поэмы «Парцифаль» того же Эшенбаха. Кроме того, в XII веке жил и миннезингер Никола Клингзор, который считается одним из 12 поэтов-создателей «благословенного искусства» миннезанга. Возможно, в данной легенде оба образа сплелись в один.
Генрих целый год готовился вместе с Клингзором к следующему этапу состязания и отправился в Тюрингию вместе с ним. По одной из версии, Клингзор вселился в Генриха, по другой – сам принял участие в поэтической дуэли с Вольфрамом фон Эшенбахом. И колдун проиграл, ведь он не смог ничего противопоставить таланту прославленного мастера. Клингзор даже призвал демона, но Вольфрам начал петь о христианских мистериях – и демон не смог ничего ему ответить.
Какой вывод мы можем из этого сделать? А черт его знает, это же средневековая легенда, камон
#longread #music #Germany
«Пещера Геракла» и оккультные науки на испанской земле
В Толедо есть одно интересное место, которое будоражило умы на протяжении многих веков и до сих пор привлекает внимание туристов и любителей всяческих легенд. Это так называемая «пещера Геракла» (исп. La Cueva de Hércules, на фото), расположенная в историческом центре города под ныне разрушенной церковью Сан-Хинес. С этой пещерой связано сразу несколько легенд. Одна из них гласит, что пещера была входом в некий заколдованный дворец – средоточие несметных сокровищ и ужасного зла. Ни один смертный не должен был открыть его. Однако последний ветсготский король Родриго, движимый отчаянным желанием остановить угрозу со стороны арабов, решился проникнуть туда и забрать сокровища – чем привел Испанию к гибели. Согласно другой легенде, пещера Геракла служила тайным местом встречи магов, некромантов и демонологов со всего Средиземноморья. Там они проводили свои ритуалы, изучали запрещенные писания и вызывали демонов. Позже возникло представление о существовании в Толедо факультета или даже целого университета оккультных наук и колдовства. Считалось, что даже римские папы Сильвестр II (999 – 1003) и Григорий VII (1073 – 1085) обучались там некромантии.
Репутация бывшей столицы Вестготского королевства как загадочного и даже проклятого места начала складываться параллельно с идеями Реконкисты. Толедо стал ассоциироваться с предательством и грехами власть имущих, за которыми последовало неизбежное наказание в виде полчищ мавров. Долгое пребывание в руках «неверных» также подпитывало представления о нечистоте и греховности города: христиане считали, что именно по вине мусульман Толедо и вся Испания стали средоточием магических искусств. К XII – XIII векам этот образ уже окончательно сложился: так, церковный писатель, монах и проповедник Гелинанд (Элинанд) из Фруамона в 1229 году утверждал, что «в Париже клирики изучают свободные искусства, в Орлеане – тексты древних, в Болонье – своды законов, в Салерно – снадобья, в Толедо – чертей, и нигде – добрые нравы». Впрочем, не только Толедо имел сомнительную репутацию «нечистого города»; таковыми признавались также Саламанка и Севилья. Однако именно древняя ветсготская столица и центр архиепископства сохраняет свой таинственный шарм и поныне.
#longread #culture #Spain
В Толедо есть одно интересное место, которое будоражило умы на протяжении многих веков и до сих пор привлекает внимание туристов и любителей всяческих легенд. Это так называемая «пещера Геракла» (исп. La Cueva de Hércules, на фото), расположенная в историческом центре города под ныне разрушенной церковью Сан-Хинес. С этой пещерой связано сразу несколько легенд. Одна из них гласит, что пещера была входом в некий заколдованный дворец – средоточие несметных сокровищ и ужасного зла. Ни один смертный не должен был открыть его. Однако последний ветсготский король Родриго, движимый отчаянным желанием остановить угрозу со стороны арабов, решился проникнуть туда и забрать сокровища – чем привел Испанию к гибели. Согласно другой легенде, пещера Геракла служила тайным местом встречи магов, некромантов и демонологов со всего Средиземноморья. Там они проводили свои ритуалы, изучали запрещенные писания и вызывали демонов. Позже возникло представление о существовании в Толедо факультета или даже целого университета оккультных наук и колдовства. Считалось, что даже римские папы Сильвестр II (999 – 1003) и Григорий VII (1073 – 1085) обучались там некромантии.
Репутация бывшей столицы Вестготского королевства как загадочного и даже проклятого места начала складываться параллельно с идеями Реконкисты. Толедо стал ассоциироваться с предательством и грехами власть имущих, за которыми последовало неизбежное наказание в виде полчищ мавров. Долгое пребывание в руках «неверных» также подпитывало представления о нечистоте и греховности города: христиане считали, что именно по вине мусульман Толедо и вся Испания стали средоточием магических искусств. К XII – XIII векам этот образ уже окончательно сложился: так, церковный писатель, монах и проповедник Гелинанд (Элинанд) из Фруамона в 1229 году утверждал, что «в Париже клирики изучают свободные искусства, в Орлеане – тексты древних, в Болонье – своды законов, в Салерно – снадобья, в Толедо – чертей, и нигде – добрые нравы». Впрочем, не только Толедо имел сомнительную репутацию «нечистого города»; таковыми признавались также Саламанка и Севилья. Однако именно древняя ветсготская столица и центр архиепископства сохраняет свой таинственный шарм и поныне.
#longread #culture #Spain
Коронация в Вестминстере на Рождество 1066 года позволяла Вильгельму позиционировать себя уже не сугубо как завоевателя, а как легитимного монарха и наследника англосаксонских королей, а движение сопротивления расценивать как бунт против законной власти. Однако сам герцог не стремился к этническому противостоянию «нормандцы против англосаксов»: для него верность была важнее этнической принадлежности. Многие представители английской знати присягнули ему и сохранили свои земли. Те же районы, что стали очагами сопротивления, испытали на себе все прелести разорения и опустошения.
Больше всего пострадал традиционно вольный Север, в частности Нортумбрия, где в 1069 году вспыхнуло крупнейшее антинормандское восстание. Оно носило более «народный» характер в том смысле, что местное население поддержало лидеров из аристократии и пришедших им на помощь датчан. Это можно объяснить более патриархальным социальным устройством Севера: местная элита была близка по своему уровню благополучия к зажиточному крестьянству, а оно, в свою очередь, было более политически активным, чем крестьянство других областей. Однако их «патриотизм» не носил общеанглийского характера, оставаясь сугубо локальным.
Но даже датская помощь и поддержка простого населения не помогли, так что Северное восстание потерпело неудачу. Зимой 1070 года Вильгельм устроил настоящую карательную операцию: из Йорка были разосланы отряды, которые убивали всех без разбора, сжигали поселения и уничтожали посевы. Нортумбрия на несколько десятилетий превратилась в «выжженную землю» и навсегда утратила былую вольность, став частью королевства Вильгельма.
#longread #history #England
Больше всего пострадал традиционно вольный Север, в частности Нортумбрия, где в 1069 году вспыхнуло крупнейшее антинормандское восстание. Оно носило более «народный» характер в том смысле, что местное население поддержало лидеров из аристократии и пришедших им на помощь датчан. Это можно объяснить более патриархальным социальным устройством Севера: местная элита была близка по своему уровню благополучия к зажиточному крестьянству, а оно, в свою очередь, было более политически активным, чем крестьянство других областей. Однако их «патриотизм» не носил общеанглийского характера, оставаясь сугубо локальным.
Но даже датская помощь и поддержка простого населения не помогли, так что Северное восстание потерпело неудачу. Зимой 1070 года Вильгельм устроил настоящую карательную операцию: из Йорка были разосланы отряды, которые убивали всех без разбора, сжигали поселения и уничтожали посевы. Нортумбрия на несколько десятилетий превратилась в «выжженную землю» и навсегда утратила былую вольность, став частью королевства Вильгельма.
#longread #history #England
Личных рассуждений пост
Кажется, вчера минуло десять лет, как Сергей Собянин стал мэром Москвы. За этот срок город здорово изменился. Крутой нрав столичного градоначальника позволил ему принять много непопулярных решений (вроде «ночи длинных ковшей», закона о реновации или ликвидации троллейбусов), которые, по его мысли, позволили превратить Москву во флагманский европейский мегаполис. Выражения вроде «городское пространство», «комфортная среда» и «цифровизация» прочно вошли в лексикон и мэра, и самих жителей Москвы.
Как и многие города с многовековой историей, Москва претендует на обладание некой неизменной сущностью, «харизмой», которая определяет ее своеобразие. В этой связи на ум приходит популярное мнение, что Собянин «убил дух старой Москвы», искоренил эту харизму, так что вокруг нас теперь сплошь «пространства», но нет «мест». И любопытно то, что это глобальное столкновение «пространства» и «места» в рамках города имеет такую же давнюю историю, как и сама Москва.
В книге «Плоть и камень: тело и город в западной цивилизации» Ричард Сеннет отмечает, что подъем экономической жизни и рост городов в средневековой Европе вступил в противоречие с религиозными и нравственными заветами христианства. Труд средневекового купца, очень трудно поддававшийся четкому определению с точки зрения теологии, был по своей сути космополитичным и менял его восприятие родного города: из «места», с которым у него существует эмоциональная связь, он превращался в «пространство», максимально удобное для осуществления деятельности, но в то же время не вызывающее эмоций. Между тем христианство с той поры, как оно стало официальной религией Рима, проповедовало эмоциональную связь человека с местом обитания и своими сожителями. Пьер Абеляр называл города братствами, члены которых связаны между собой узами милосердия. А французский хирург Анри де Мондевиль сравнивал города с человеческим телом: как во время болезни один орган «приходит на помощь» другому, так и горожане в моменты общественных кризисов проявляют сострадание и взаимовыручку. «Пространство» функционально и глобально, «место» эмоционально и локально. Поэтому коренным москвичам тяжело дается постепенное «обезличивание» Москвы, ее превращение в нейтральное пространство, которое не возбуждает чувств и измеряется лишь степенью легкости, с которой человек каждый день перемещается по нему.
#longread
Кажется, вчера минуло десять лет, как Сергей Собянин стал мэром Москвы. За этот срок город здорово изменился. Крутой нрав столичного градоначальника позволил ему принять много непопулярных решений (вроде «ночи длинных ковшей», закона о реновации или ликвидации троллейбусов), которые, по его мысли, позволили превратить Москву во флагманский европейский мегаполис. Выражения вроде «городское пространство», «комфортная среда» и «цифровизация» прочно вошли в лексикон и мэра, и самих жителей Москвы.
Как и многие города с многовековой историей, Москва претендует на обладание некой неизменной сущностью, «харизмой», которая определяет ее своеобразие. В этой связи на ум приходит популярное мнение, что Собянин «убил дух старой Москвы», искоренил эту харизму, так что вокруг нас теперь сплошь «пространства», но нет «мест». И любопытно то, что это глобальное столкновение «пространства» и «места» в рамках города имеет такую же давнюю историю, как и сама Москва.
В книге «Плоть и камень: тело и город в западной цивилизации» Ричард Сеннет отмечает, что подъем экономической жизни и рост городов в средневековой Европе вступил в противоречие с религиозными и нравственными заветами христианства. Труд средневекового купца, очень трудно поддававшийся четкому определению с точки зрения теологии, был по своей сути космополитичным и менял его восприятие родного города: из «места», с которым у него существует эмоциональная связь, он превращался в «пространство», максимально удобное для осуществления деятельности, но в то же время не вызывающее эмоций. Между тем христианство с той поры, как оно стало официальной религией Рима, проповедовало эмоциональную связь человека с местом обитания и своими сожителями. Пьер Абеляр называл города братствами, члены которых связаны между собой узами милосердия. А французский хирург Анри де Мондевиль сравнивал города с человеческим телом: как во время болезни один орган «приходит на помощь» другому, так и горожане в моменты общественных кризисов проявляют сострадание и взаимовыручку. «Пространство» функционально и глобально, «место» эмоционально и локально. Поэтому коренным москвичам тяжело дается постепенное «обезличивание» Москвы, ее превращение в нейтральное пространство, которое не возбуждает чувств и измеряется лишь степенью легкости, с которой человек каждый день перемещается по нему.
#longread
Путешествие идальго Перо Тафура: странствующий рыцарь в поисках доблести
XV век считается «осенью» рыцарства: испанская Реконкиста подходила к концу, крестовые походы теряли изначальные идеалы, а рыцари – главенствующую роль в военном деле Европы. Однако на Пиренейском полуострове рыцарский кодекс, дух и стиль жизни были еще очень живучими, а центральное из испанских королевств, Кастилия, и вовсе становится «страной идальго». В этой связи огромный интерес вызывает путешествие кастильского идальго и участника Реконкисты Перо Тафура, предпринятое им в 1436 – 1439 годах.
Путешествие в Средние века считалось частью инициации рыцаря, а также способом доказать свою доблесть и продемонстрировать типично рыцарские добродетели: щедрость, благородство, великодушие, самодостаточность, стремление защитить угнетенных. Также это было демонстрацией статуса: рыцарство было самым мобильным сословием Средневековья, противостоящее в этом отношении привязанному к земле крестьянину. Образ «странствующего рыцаря» (chevalier errant) занимает одно из центральных мест в культуре эпохи. Нельзя опустить и типичное для рыцаря стремление прославиться и оставить память у потомков.
Эти, а также другие особенности отражены в написанной Тафуром книге под названием «Странствия и путешествия, предпринятые Перо Тафуром в разнообразных частях света». Она была написана спустя пятнадцать лет после завершения путешествия, которое было всецело личной авантюрой идальго. Он побывал в Венеции и Генуе, Иерусалиме и Риме, Брюсселе и Брюгге, Константинополе и Крыму и многих других городах Европы и Ближнего Востока.
Что любопытно, рыцарское стремление показать свою доблесть соседствует у Тафура с желанием познакомиться «с тем, что наиболее выгодно для государства и его устройства». Подобное «ренессансное» стремление также сочетается с нехарактерным для истинного идальго интересом к торговле. Он с восторгом отзывается о Венеции и Генуе, которые восхищают его трудолюбием жителей и мобильностью в морских коммуникациях и распространении информации. А вот Рим и Константинополь вызывали у Тафура ощущение глубокого упадка и кризиса.
Посещение Тафуром Константинополя имело и более личные причины. Согласно родовой легенде, Перо Тафур вел происхождение от византийских императоров. В ходе генеалогических изысканий при дворе императора Иоанна VIII Палеолога выяснилось, что испанский идальго действительно потомок одного из византийских наследников, который бежал в Кастилию и стал родоначальником многих знатных семейств – в том числе и Тафуров.
Этот эпизод занимает центральное место в книге путешественника. После окончания Реконкисты многие идальго стали лишаться своих привилегий, так как не могли доказать свое происхождение и «чистоту крови». Возможно, написание Тафуром «Странствий и путешествий» имело сугубо практическую цель подтвердить и защитить свой благородный статус. Однако цели самого путешествия имели куда более романтический ореол и были связаны с представлениями о странствующем рыцаре, которые спустя полтора столетия будут высмеяны Сервантесом.
#longread #culture #Spain
XV век считается «осенью» рыцарства: испанская Реконкиста подходила к концу, крестовые походы теряли изначальные идеалы, а рыцари – главенствующую роль в военном деле Европы. Однако на Пиренейском полуострове рыцарский кодекс, дух и стиль жизни были еще очень живучими, а центральное из испанских королевств, Кастилия, и вовсе становится «страной идальго». В этой связи огромный интерес вызывает путешествие кастильского идальго и участника Реконкисты Перо Тафура, предпринятое им в 1436 – 1439 годах.
Путешествие в Средние века считалось частью инициации рыцаря, а также способом доказать свою доблесть и продемонстрировать типично рыцарские добродетели: щедрость, благородство, великодушие, самодостаточность, стремление защитить угнетенных. Также это было демонстрацией статуса: рыцарство было самым мобильным сословием Средневековья, противостоящее в этом отношении привязанному к земле крестьянину. Образ «странствующего рыцаря» (chevalier errant) занимает одно из центральных мест в культуре эпохи. Нельзя опустить и типичное для рыцаря стремление прославиться и оставить память у потомков.
Эти, а также другие особенности отражены в написанной Тафуром книге под названием «Странствия и путешествия, предпринятые Перо Тафуром в разнообразных частях света». Она была написана спустя пятнадцать лет после завершения путешествия, которое было всецело личной авантюрой идальго. Он побывал в Венеции и Генуе, Иерусалиме и Риме, Брюсселе и Брюгге, Константинополе и Крыму и многих других городах Европы и Ближнего Востока.
Что любопытно, рыцарское стремление показать свою доблесть соседствует у Тафура с желанием познакомиться «с тем, что наиболее выгодно для государства и его устройства». Подобное «ренессансное» стремление также сочетается с нехарактерным для истинного идальго интересом к торговле. Он с восторгом отзывается о Венеции и Генуе, которые восхищают его трудолюбием жителей и мобильностью в морских коммуникациях и распространении информации. А вот Рим и Константинополь вызывали у Тафура ощущение глубокого упадка и кризиса.
Посещение Тафуром Константинополя имело и более личные причины. Согласно родовой легенде, Перо Тафур вел происхождение от византийских императоров. В ходе генеалогических изысканий при дворе императора Иоанна VIII Палеолога выяснилось, что испанский идальго действительно потомок одного из византийских наследников, который бежал в Кастилию и стал родоначальником многих знатных семейств – в том числе и Тафуров.
Этот эпизод занимает центральное место в книге путешественника. После окончания Реконкисты многие идальго стали лишаться своих привилегий, так как не могли доказать свое происхождение и «чистоту крови». Возможно, написание Тафуром «Странствий и путешествий» имело сугубо практическую цель подтвердить и защитить свой благородный статус. Однако цели самого путешествия имели куда более романтический ореол и были связаны с представлениями о странствующем рыцаре, которые спустя полтора столетия будут высмеяны Сервантесом.
#longread #culture #Spain
«Возрождение XII века» и складывание городского образования
«Долгий XII век» стал для Западной Европы временем эволюционных изменений, которые благодаря американскому медиевисту Чарльзу Хаскинсу обрели обобщенное название «возрождения XII века». Одним из наиболее важных изменений стало формирование городской средневековой культуры и связанной с ней системы городского образования, которое с конца XI века «отодвигает» образование монастырское. Это было связано в том числе с григорианскими реформами: по мнению реформаторов, педагогическая деятельность при монастырях была слишком «мирской» и не сочеталась с целью освобождения монастырей от влияния извне. В таких условиях влиятельными центрами интеллектуальной жизни становились соборы, при которых возникали т.н. соборные «школы».
Латинский термин scola имел тогда несколько иное значение и чаще всего употреблялся во множественном числе, scholae, в значении «занятия», а не некой образовательной институции. Более того, возникновение каждого нового образовательного центра при соборе было тесно связано с конкретной личностью – соборным «магистром». Но и для него педагогическая деятельность не была основной и не приносила никакого дохода: Церковь официально запрещала взимать плату за преподавание, называя это «школьной симонией». Поэтому для жаждущих знаний школяров важна была мобильность, готовность много путешествовать и учиться там, где в данный момент сложился такой образовательный центр. К таким знаменитым магистрам, как Гуго Сен-Викторский, Теодорих Шартрский, Иоанн Солсберийский, Гильом из Шампо и др. стекались школяры со всей Европы.
В какой-то момент желающих получить образование стало так много, что, например, в Париже для них уже не хватало место при соборе Нотр-Дам. Спрос начал превышать предложение, но в первой половине XII века помимо «соборных» магистров, имевших своеобразную монополию на преподавание, появляются и относительно независимые «городские» магистры. Между первыми и вторыми нередко случались конфликты, как например между Пьером Абеляром и Гильомом из Шампо, описанный в «Истории моих бедствий». Все это демонстрировало именно институциональную слабость соборных «школ», которая, однако, вскоре начала медленно преодолеваться.
В течение второй трети XII века формируется т.н. licentia docendi, или «право на преподавание», официально утвержденное на III Латеранском соборе 1176 года. Собор закрепил за соборными магистрами исключительное право выдавать разрешение на образовательную деятельность всем подходящим для этого людям и обязал обеспечивать их пребендами (доходами с церковных должностей). Такое решение, с одной стороны, сохраняло некую монополию в руках соборных магистров, а с другой – легализовало деятельность городских магистров. Появление licentia docendi было важным шагом на пути к институциональной организации школьной городской системы, а сами соборные школы – не все, но многие – позднее станут фундаментом и для появления университетов.
#longread #history #culture
«Долгий XII век» стал для Западной Европы временем эволюционных изменений, которые благодаря американскому медиевисту Чарльзу Хаскинсу обрели обобщенное название «возрождения XII века». Одним из наиболее важных изменений стало формирование городской средневековой культуры и связанной с ней системы городского образования, которое с конца XI века «отодвигает» образование монастырское. Это было связано в том числе с григорианскими реформами: по мнению реформаторов, педагогическая деятельность при монастырях была слишком «мирской» и не сочеталась с целью освобождения монастырей от влияния извне. В таких условиях влиятельными центрами интеллектуальной жизни становились соборы, при которых возникали т.н. соборные «школы».
Латинский термин scola имел тогда несколько иное значение и чаще всего употреблялся во множественном числе, scholae, в значении «занятия», а не некой образовательной институции. Более того, возникновение каждого нового образовательного центра при соборе было тесно связано с конкретной личностью – соборным «магистром». Но и для него педагогическая деятельность не была основной и не приносила никакого дохода: Церковь официально запрещала взимать плату за преподавание, называя это «школьной симонией». Поэтому для жаждущих знаний школяров важна была мобильность, готовность много путешествовать и учиться там, где в данный момент сложился такой образовательный центр. К таким знаменитым магистрам, как Гуго Сен-Викторский, Теодорих Шартрский, Иоанн Солсберийский, Гильом из Шампо и др. стекались школяры со всей Европы.
В какой-то момент желающих получить образование стало так много, что, например, в Париже для них уже не хватало место при соборе Нотр-Дам. Спрос начал превышать предложение, но в первой половине XII века помимо «соборных» магистров, имевших своеобразную монополию на преподавание, появляются и относительно независимые «городские» магистры. Между первыми и вторыми нередко случались конфликты, как например между Пьером Абеляром и Гильомом из Шампо, описанный в «Истории моих бедствий». Все это демонстрировало именно институциональную слабость соборных «школ», которая, однако, вскоре начала медленно преодолеваться.
В течение второй трети XII века формируется т.н. licentia docendi, или «право на преподавание», официально утвержденное на III Латеранском соборе 1176 года. Собор закрепил за соборными магистрами исключительное право выдавать разрешение на образовательную деятельность всем подходящим для этого людям и обязал обеспечивать их пребендами (доходами с церковных должностей). Такое решение, с одной стороны, сохраняло некую монополию в руках соборных магистров, а с другой – легализовало деятельность городских магистров. Появление licentia docendi было важным шагом на пути к институциональной организации школьной городской системы, а сами соборные школы – не все, но многие – позднее станут фундаментом и для появления университетов.
#longread #history #culture
Кто такие Великие Комнины и почему они великие
Одним из государств, образовавшимся на руинах Византии после катастрофы 1204 года, была Трапезундская империя. Она занимала южное побережье Черного моря с центром в городе Трапезунде (совр. Трабзон). Ее основателями были внуки императора Андроника I Комнина (1183–1185) Алексей и Давид, а помогла им в этом деле их тетка, грузинская царица Тамар. Как и правители других государств-осколков Византии, Алексей и Давид претендовали на восстановление универсальной Империи с центром в Царственном граде. В контексте этой борьбы первый правитель Трапезунда Алексей добавляет к своему патрониму термин MEGAƩ, т.е. «Великий». Изначально считалось, что это его личное прозвище, либо же подражание титулатуре восточных правителей («великий хан», «великий султан»). Однако ближе к истине версия, согласно которой Алексей вместе с братом желали дополнительно подчеркнуть свое родство с династией Комнинов, правившей Византией в 1081–1185 гг. И действительно, в отличие от никейских Ласкарей и эпирских Ангелов Дук Комнинов, они были прямыми потомками Алексея I Комнина (1081–1118) по мужской линии, и с династической точки зрения более других имели право на императорский трон. Политические противники «Великих» Комнинов и некоторые хронисты (Никита Хониат, Николай Месарит) также подчеркивали это родство, но в негативном ключе, называя потомками тирана и угнетателя Андроника. Что любопытно, эта декларация политической программы через династическую преемственность скорее не помогла Алексею и Давиду в их борьбе. На территории их новообразованного государства уже с XI века проявлялись тенденции к сепаратизму, а местные элиты мечтали о создании именно независимого от Константинополя государства. Поэтому лозунги «восстановления Империи» здесь встречали прохладный отклик. Впрочем, сама их актуальность была недолгой: уже в 1214 году Алексей попал в плен к сельджукам и был отпущен только на условии территориальных уступок и выплаты ежегодной дани. Трапезундская империя стала региональным государством, а Великие Комнины правили там вплоть до османского завоевания в 1461 году.
На фото – собор Святой Софии в Трабзоне (XIII в.), с 2013 года – мечеть.
#history #longread #Byzantium
Одним из государств, образовавшимся на руинах Византии после катастрофы 1204 года, была Трапезундская империя. Она занимала южное побережье Черного моря с центром в городе Трапезунде (совр. Трабзон). Ее основателями были внуки императора Андроника I Комнина (1183–1185) Алексей и Давид, а помогла им в этом деле их тетка, грузинская царица Тамар. Как и правители других государств-осколков Византии, Алексей и Давид претендовали на восстановление универсальной Империи с центром в Царственном граде. В контексте этой борьбы первый правитель Трапезунда Алексей добавляет к своему патрониму термин MEGAƩ, т.е. «Великий». Изначально считалось, что это его личное прозвище, либо же подражание титулатуре восточных правителей («великий хан», «великий султан»). Однако ближе к истине версия, согласно которой Алексей вместе с братом желали дополнительно подчеркнуть свое родство с династией Комнинов, правившей Византией в 1081–1185 гг. И действительно, в отличие от никейских Ласкарей и эпирских Ангелов Дук Комнинов, они были прямыми потомками Алексея I Комнина (1081–1118) по мужской линии, и с династической точки зрения более других имели право на императорский трон. Политические противники «Великих» Комнинов и некоторые хронисты (Никита Хониат, Николай Месарит) также подчеркивали это родство, но в негативном ключе, называя потомками тирана и угнетателя Андроника. Что любопытно, эта декларация политической программы через династическую преемственность скорее не помогла Алексею и Давиду в их борьбе. На территории их новообразованного государства уже с XI века проявлялись тенденции к сепаратизму, а местные элиты мечтали о создании именно независимого от Константинополя государства. Поэтому лозунги «восстановления Империи» здесь встречали прохладный отклик. Впрочем, сама их актуальность была недолгой: уже в 1214 году Алексей попал в плен к сельджукам и был отпущен только на условии территориальных уступок и выплаты ежегодной дани. Трапезундская империя стала региональным государством, а Великие Комнины правили там вплоть до османского завоевания в 1461 году.
На фото – собор Святой Софии в Трабзоне (XIII в.), с 2013 года – мечеть.
#history #longread #Byzantium
Как зарождался конклав
История института папства насчитывает две тысячи лет, и те обычаи, которые мы сейчас видим, также складывались постепенно. Но некоторые из них стали реакцией на некий прецедент – взять хотя бы процедуру конклава. Само слово образовано от латинского cum clave – «с ключом» или «под ключом», и обозначает собрание кардиналов для избрания нового папы римского. У меня обычно в голове всплывает величественная картина из фильма «Ангелы и демоны»: вереница старцев в красных одеяниях поднимается в Сикстинскую капеллу, ее двери опечатываются, и кардиналы остаются изолированными от внешнего мира до тех пор, пока не выберут нового понтифика.
Между тем, традиция конклава сложилась только в последней трети XIII века, и предшествовал этому конкретный казус. В ноябре 1268 года в городе Витербо скончался папа Климент IV, там же начались выборы нового. Тогда еще никто не мог предположить, что папский престол останется вакантным на протяжении 33 (!) месяцев, до сентября 1271 года. А все из-за раскола кардиналов на две партии, профранцузскую и проримскую. Италия на тот момент находилась под сильнейшим политическим влиянием Карла Анжуйского, а папство, расправившись руками французов с ненавистными Гогенштауфенами, всё сильнее попадало в зависимость от вчерашних «освободителей»: Карл также пребывал в Витербо во время выборов и делал все возможное, чтобы обеспечить избрание нужного ему человека. Проримская партия стремилась вывести папство из этой зависимости путем избрания папы-итальянца. Обе «партии» были примерно равными по численности, что также усугубляло положение дел.
В 1270 году не выдержали уже власти Витербо, решившиеся на беспрецедентный шаг: по их указанию кардиналы были заперты в епископском дворце, их содержание было урезано, а крыша дворца даже была частично разобрана, чтобы превратности погоды заставили кардиналов поторопиться. По другой версии, разобрать крышу предложил кардинал Иоанн Толедский, чтобы Святой Дух проник в помещение и направил иерархов своей благодатью. Еще одна версия приписывает эти решения Карлу Анжуйскому. В конце концов, кардиналы решили учредить комитет из шести человек, который путем компромисса избрал папой итальянца Теобальдо Висконти. Для него это стало неожиданностью, т.к. он не был кардиналом и в тот момент находился в Акре, сопровождая в крестовом походе английского принца Эдуарда. Однако именно Висконти, принявший имя Григория X, реформировал процедуру выборов папы и придал ей вид знакомого нам конклава, основываясь на прецеденте своего избрания. Эти принципы – изолирование кардиналов от внешнего мира, тщательная охрана места их пребывания, постепенное сокращение пищи и др. – были изложены в булле Ubi periculum, которую он обнародовал на Втором Лионском соборе 1274 года. Конечно, потребовалось время на то, чтобы эти принципы закрепились, и на это ушла вся последняя треть XIII века. Окончательно это произошло при папе Бонифации VIII (1294–1303).
На фото – епископский дворец в Витербо, где были заперты кардиналы.
#longread #history #Italy
История института папства насчитывает две тысячи лет, и те обычаи, которые мы сейчас видим, также складывались постепенно. Но некоторые из них стали реакцией на некий прецедент – взять хотя бы процедуру конклава. Само слово образовано от латинского cum clave – «с ключом» или «под ключом», и обозначает собрание кардиналов для избрания нового папы римского. У меня обычно в голове всплывает величественная картина из фильма «Ангелы и демоны»: вереница старцев в красных одеяниях поднимается в Сикстинскую капеллу, ее двери опечатываются, и кардиналы остаются изолированными от внешнего мира до тех пор, пока не выберут нового понтифика.
Между тем, традиция конклава сложилась только в последней трети XIII века, и предшествовал этому конкретный казус. В ноябре 1268 года в городе Витербо скончался папа Климент IV, там же начались выборы нового. Тогда еще никто не мог предположить, что папский престол останется вакантным на протяжении 33 (!) месяцев, до сентября 1271 года. А все из-за раскола кардиналов на две партии, профранцузскую и проримскую. Италия на тот момент находилась под сильнейшим политическим влиянием Карла Анжуйского, а папство, расправившись руками французов с ненавистными Гогенштауфенами, всё сильнее попадало в зависимость от вчерашних «освободителей»: Карл также пребывал в Витербо во время выборов и делал все возможное, чтобы обеспечить избрание нужного ему человека. Проримская партия стремилась вывести папство из этой зависимости путем избрания папы-итальянца. Обе «партии» были примерно равными по численности, что также усугубляло положение дел.
В 1270 году не выдержали уже власти Витербо, решившиеся на беспрецедентный шаг: по их указанию кардиналы были заперты в епископском дворце, их содержание было урезано, а крыша дворца даже была частично разобрана, чтобы превратности погоды заставили кардиналов поторопиться. По другой версии, разобрать крышу предложил кардинал Иоанн Толедский, чтобы Святой Дух проник в помещение и направил иерархов своей благодатью. Еще одна версия приписывает эти решения Карлу Анжуйскому. В конце концов, кардиналы решили учредить комитет из шести человек, который путем компромисса избрал папой итальянца Теобальдо Висконти. Для него это стало неожиданностью, т.к. он не был кардиналом и в тот момент находился в Акре, сопровождая в крестовом походе английского принца Эдуарда. Однако именно Висконти, принявший имя Григория X, реформировал процедуру выборов папы и придал ей вид знакомого нам конклава, основываясь на прецеденте своего избрания. Эти принципы – изолирование кардиналов от внешнего мира, тщательная охрана места их пребывания, постепенное сокращение пищи и др. – были изложены в булле Ubi periculum, которую он обнародовал на Втором Лионском соборе 1274 года. Конечно, потребовалось время на то, чтобы эти принципы закрепились, и на это ушла вся последняя треть XIII века. Окончательно это произошло при папе Бонифации VIII (1294–1303).
На фото – епископский дворец в Витербо, где были заперты кардиналы.
#longread #history #Italy
XII век ознаменовал собой начало великой эпохи переводов на латинском Западе. Рецепция богатого научного и философского наследия Античности и основанных на нем трудов арабских ученых VIII–XI веков справедливо считается ключевым фактором развития европейской науки Средневековья. Без переводов Аристотеля и Аль-Фараби, Гиппократа и Ибн-Сины, Птолемея и Аль-Хорезми ее прогресс шел бы значительно медленнее.
Сейчас это звучит практически как избитая банальность, т.к. она многократно повторялась во множестве книг по Средним векам. У Фалька это тоже есть, однако для меня стало открытием, что переводческое движение не всегда рассматривалось его современниками исключительно положительно. В частности, ярым противником переводчиков Аристотеля был Роджер Бэкон. Английский францисканец и апологет экспериментального метода в науке считал, что их переводы содержат огромное количество ошибок, из-за чего ими попросту опасно пользоваться. В историю вошло его бескомпромиссное заявление, что будь его воля, он бы предал огню все переводы Аристотеля – настолько они бесполезны по вине некомпетентных переводчиков. Те же, кто пользовались ими, попадали под шквальный огонь его критики. Досталось даже Альберту Великому, учителю Фомы Аквинского. Бэкон искренне недоумевал, за какие заслуги этого доминиканца прозвали «Всеобъемлющим доктором» (Doctor universalis): он считал его знания поверхностными, а труды – вредительскими для изучения из-за недостаточной языковой выучки. Положительным примером для Бэкона был его старший коллега по ордену Роберт Гроссетест, который самостоятельно выучил древнегреческий для ознакомления с научными трудами великих предшественников. Именно глубокое освоение языков Бэкон называл одним из необходимых условий подлинного научного прогресса и краеугольным камнем новой системы образования, о которой он писал в своем труде Opus maius. Истинная мудрость, по его убеждению, могла быть получена только из оригинальных текстов, а некачественные переводы только плодят невежество и разрушают столпы христианской мудрости – теологию и философию. Так что эта критика, хоть зачастую и выглядела как безосновательная ламентация и анекдот про белое пальто, была частью более масштабной критики европейского образования, к реформе которой в 1260-е годы Бэкон призывал тогдашнего папу римского Климента IV.
#longread #history #England
Сейчас это звучит практически как избитая банальность, т.к. она многократно повторялась во множестве книг по Средним векам. У Фалька это тоже есть, однако для меня стало открытием, что переводческое движение не всегда рассматривалось его современниками исключительно положительно. В частности, ярым противником переводчиков Аристотеля был Роджер Бэкон. Английский францисканец и апологет экспериментального метода в науке считал, что их переводы содержат огромное количество ошибок, из-за чего ими попросту опасно пользоваться. В историю вошло его бескомпромиссное заявление, что будь его воля, он бы предал огню все переводы Аристотеля – настолько они бесполезны по вине некомпетентных переводчиков. Те же, кто пользовались ими, попадали под шквальный огонь его критики. Досталось даже Альберту Великому, учителю Фомы Аквинского. Бэкон искренне недоумевал, за какие заслуги этого доминиканца прозвали «Всеобъемлющим доктором» (Doctor universalis): он считал его знания поверхностными, а труды – вредительскими для изучения из-за недостаточной языковой выучки. Положительным примером для Бэкона был его старший коллега по ордену Роберт Гроссетест, который самостоятельно выучил древнегреческий для ознакомления с научными трудами великих предшественников. Именно глубокое освоение языков Бэкон называл одним из необходимых условий подлинного научного прогресса и краеугольным камнем новой системы образования, о которой он писал в своем труде Opus maius. Истинная мудрость, по его убеждению, могла быть получена только из оригинальных текстов, а некачественные переводы только плодят невежество и разрушают столпы христианской мудрости – теологию и философию. Так что эта критика, хоть зачастую и выглядела как безосновательная ламентация и анекдот про белое пальто, была частью более масштабной критики европейского образования, к реформе которой в 1260-е годы Бэкон призывал тогдашнего папу римского Климента IV.
#longread #history #England
Сын Люцифера и падуанский предгуманизм: «Эцеринида» Альбертино Муссато
Эццелино да Романо (1194–1259) можно смело назвать самым одиозным итальянским правителем Средневековья. Он правил Вероной, Падуей и Виченцей и возглавлял партию итальянских гибеллинов в эпоху Фридриха II Гогенштауфена. Эццелино обрел мрачную славу бескомпромиссного правителя и полководца, чуждого всякого сострадания. Он сжигал тысячи людей заживо, отрезал носы и выкалывал глаза, морил голодом целые семьи, устраивал многодневные пытки в своих тюрьмах — в общем, настоящий демон из преисподней, даже на смертном одре не покаявшийся перед Господом.
Складыванию такого образа способствовала не только его политическая деятельность, но и позднейшие литературные произведения. «Он был наихудшим человеком в мире. Я действительно не верю, что от начала мира вплоть до наших дней был еще столь же дурной человек… Ни Нерон, ни Деций, ни Диоклетиан, ни Максимиан не были подобны ему в злодействе, и ни Ирод, ни Антиох, которые были худшими в мире людьми», — красноречиво писал о нем Салимбене де Адам, автор знаменитой «Хроники». Но наиболее законченную форму демонический образ Эццелино принял в «Эцериниде» — трагедии падуанского поэта Альбертино Муссато (1261–1329). Он принадлежал к кругу т.н. падуанских предгуманистов, занимавшихся поиском и комментированием рукописей древнеримских авторов еще до того, как Франческо Петрарка сделал это мейнстримом. При написании «Эцериниды» Муссато вдохновлялся трагедиями Сенеки, который до этого был известен исключительно как философ, но не как трагик. Свое произведение он представил согражданам в 1315 году и был награжден за нее венком из плюща и мирта.
В «Эцериниде» представлен весь жизненный путь Эццелино да Романо от рождения до смерти. Зачатый от Люцифера в результате преступной связи, он осознает себя сыном «князя мира сего» и носителем особой миссии: «Я верю, что господь меня послал в сей мир казнить грехи народа». Эццелино отрицает искупительную жертву Христа и считает Крест вражеским символом. Под пером Муссато он обретает черты Антихриста: место Святого Духа занимает Люцифер, вместо непорочного зачатия в сюжете представлено прелюбодеяние, а казни тысяч невинных на крестах представляют собой кровавую карикатуру на Голгофу.
«Эцеринида» — это трагедия в средневековом ее понимании. Ей обозначали и эпические, и лирические произведения, не только и не столько предназначенные для сцены. Муссато изначально создавал свое произведение для публичной декламации, как стилизованный под античные поэтические формы эпос. Для автора «Эцеринида» была также тираноборческим манифестом. В образе тирана прошлого угадывался противник в настоящем — правитель Вероны Кан Гранде делла Скала (1291–1329). На протяжении многих лет он пытался подчинить Падую и в сентябре 1328 года добился своего. Его правление было недолгим: 22 июля следующего года он скончался. Незадолго до этого, 31 мая умер и Альбертино Муссато.
#history #longread #literature #Italy
Эццелино да Романо (1194–1259) можно смело назвать самым одиозным итальянским правителем Средневековья. Он правил Вероной, Падуей и Виченцей и возглавлял партию итальянских гибеллинов в эпоху Фридриха II Гогенштауфена. Эццелино обрел мрачную славу бескомпромиссного правителя и полководца, чуждого всякого сострадания. Он сжигал тысячи людей заживо, отрезал носы и выкалывал глаза, морил голодом целые семьи, устраивал многодневные пытки в своих тюрьмах — в общем, настоящий демон из преисподней, даже на смертном одре не покаявшийся перед Господом.
Складыванию такого образа способствовала не только его политическая деятельность, но и позднейшие литературные произведения. «Он был наихудшим человеком в мире. Я действительно не верю, что от начала мира вплоть до наших дней был еще столь же дурной человек… Ни Нерон, ни Деций, ни Диоклетиан, ни Максимиан не были подобны ему в злодействе, и ни Ирод, ни Антиох, которые были худшими в мире людьми», — красноречиво писал о нем Салимбене де Адам, автор знаменитой «Хроники». Но наиболее законченную форму демонический образ Эццелино принял в «Эцериниде» — трагедии падуанского поэта Альбертино Муссато (1261–1329). Он принадлежал к кругу т.н. падуанских предгуманистов, занимавшихся поиском и комментированием рукописей древнеримских авторов еще до того, как Франческо Петрарка сделал это мейнстримом. При написании «Эцериниды» Муссато вдохновлялся трагедиями Сенеки, который до этого был известен исключительно как философ, но не как трагик. Свое произведение он представил согражданам в 1315 году и был награжден за нее венком из плюща и мирта.
В «Эцериниде» представлен весь жизненный путь Эццелино да Романо от рождения до смерти. Зачатый от Люцифера в результате преступной связи, он осознает себя сыном «князя мира сего» и носителем особой миссии: «Я верю, что господь меня послал в сей мир казнить грехи народа». Эццелино отрицает искупительную жертву Христа и считает Крест вражеским символом. Под пером Муссато он обретает черты Антихриста: место Святого Духа занимает Люцифер, вместо непорочного зачатия в сюжете представлено прелюбодеяние, а казни тысяч невинных на крестах представляют собой кровавую карикатуру на Голгофу.
«Эцеринида» — это трагедия в средневековом ее понимании. Ей обозначали и эпические, и лирические произведения, не только и не столько предназначенные для сцены. Муссато изначально создавал свое произведение для публичной декламации, как стилизованный под античные поэтические формы эпос. Для автора «Эцеринида» была также тираноборческим манифестом. В образе тирана прошлого угадывался противник в настоящем — правитель Вероны Кан Гранде делла Скала (1291–1329). На протяжении многих лет он пытался подчинить Падую и в сентябре 1328 года добился своего. Его правление было недолгим: 22 июля следующего года он скончался. Незадолго до этого, 31 мая умер и Альбертино Муссато.
#history #longread #literature #Italy
Альфонсо Великодушный и Тит Ливий: небольшой сюжет из эпохи итальянского гуманизма XV века
В 1436 году Козимо Медичи, уже утвердившийся в качестве «первого гражданина» Флоренции, сделал роскошный подарок королю Альфонсо Великодушному: рукопись Ab Urbe Conditia Libri древнеримского историка Тита Ливия. Два государя были политическими соперниками: король Арагона и Сицилии, Альфонсо в 1435 году узурпировал и трон Неаполитанского королевства, что не находило одобрения у правителей других итальянских государств. Поэтому придворные врачи даже намекнули королю, что страницы манускрипта могут быть пропитаны ядом. Однако будучи смелым и одновременно жадным до гуманистической учености человеком, Альфонсо рискнул и прочитал рукопись, даже оставив пометки на полях.
Подарок был действительно удачным, ведь любовь короля к труду древнеримского историка доходила порой до религиозного пиетета. В военные походы он брал с собой ученого, который должен был читать ему и войску «Историю Рима». В 1451 году власти Падуи, где, как тогда считали, похоронен историк, преподнесли в дар кость его правой руки — и Альфонсо почитал ее, как святую реликвию. Кость, как и весь скелет, позже признали фальшивкой, но показателен сам факт такого отношения к личности и труду Ливия со стороны яркого ренессансного короля, чей двор в Неаполе стал одним из центров поэзии и гуманистической учености.
И все же подаренная Козимо рукопись со временем перестала отвечать честолюбию неаполитанского короля: для его богатой библиотеки требовался более совершенный и полный манускрипт. Для его изготовления в 1454 году он обратился к Веспасиано да Бистиччи — знаменитому книготорговцу из Флоренции, чья жизнь и деятельность описаны в одноименной книге Росса Кинга (2021, русс. пер. 2022). За 160 флоринов он изготовил три кодекса, в которые вошли книги 1–10, 21–30 и 31–40, т.е. три «декады». Они получили название Deche del Re, «Королевские декады» и стали, как пишет Кинг, одним из красивейших творений Веспасиано. Последний также смог извлечь выгоду из королевского заказа: он вышел на новый книжный рынок и начал экспортировать передовую гуманистическую литературу состоятельным неаполитанцам. В своих мемуарах он назвал Альфонсо одним из двух (наряду с папой Николаем V) величайших покровителей ученых всего XV века. Очень красноречивая характеристика от человека, посвятившего жизнь преобразованию современного ему общества через распространение античной мудрости.
На фото – портрет Альфонсо Великодушного, написанный в 1557 году художником Хуаном де Хуанесом.
#history #longread #manuscripts #Italy
В 1436 году Козимо Медичи, уже утвердившийся в качестве «первого гражданина» Флоренции, сделал роскошный подарок королю Альфонсо Великодушному: рукопись Ab Urbe Conditia Libri древнеримского историка Тита Ливия. Два государя были политическими соперниками: король Арагона и Сицилии, Альфонсо в 1435 году узурпировал и трон Неаполитанского королевства, что не находило одобрения у правителей других итальянских государств. Поэтому придворные врачи даже намекнули королю, что страницы манускрипта могут быть пропитаны ядом. Однако будучи смелым и одновременно жадным до гуманистической учености человеком, Альфонсо рискнул и прочитал рукопись, даже оставив пометки на полях.
Подарок был действительно удачным, ведь любовь короля к труду древнеримского историка доходила порой до религиозного пиетета. В военные походы он брал с собой ученого, который должен был читать ему и войску «Историю Рима». В 1451 году власти Падуи, где, как тогда считали, похоронен историк, преподнесли в дар кость его правой руки — и Альфонсо почитал ее, как святую реликвию. Кость, как и весь скелет, позже признали фальшивкой, но показателен сам факт такого отношения к личности и труду Ливия со стороны яркого ренессансного короля, чей двор в Неаполе стал одним из центров поэзии и гуманистической учености.
И все же подаренная Козимо рукопись со временем перестала отвечать честолюбию неаполитанского короля: для его богатой библиотеки требовался более совершенный и полный манускрипт. Для его изготовления в 1454 году он обратился к Веспасиано да Бистиччи — знаменитому книготорговцу из Флоренции, чья жизнь и деятельность описаны в одноименной книге Росса Кинга (2021, русс. пер. 2022). За 160 флоринов он изготовил три кодекса, в которые вошли книги 1–10, 21–30 и 31–40, т.е. три «декады». Они получили название Deche del Re, «Королевские декады» и стали, как пишет Кинг, одним из красивейших творений Веспасиано. Последний также смог извлечь выгоду из королевского заказа: он вышел на новый книжный рынок и начал экспортировать передовую гуманистическую литературу состоятельным неаполитанцам. В своих мемуарах он назвал Альфонсо одним из двух (наряду с папой Николаем V) величайших покровителей ученых всего XV века. Очень красноречивая характеристика от человека, посвятившего жизнь преобразованию современного ему общества через распространение античной мудрости.
На фото – портрет Альфонсо Великодушного, написанный в 1557 году художником Хуаном де Хуанесом.
#history #longread #manuscripts #Italy
Римско-персидская война 602–628 годов превзошла все предшествовавшие конфликты между Византией и Сасанидами по многим параметрам.
Во-первых, по длительности: военные действия шли более четверти века. В обеих империях в атмосфере противостояния родилось и выросло целое поколение, а постоянные военные действия опустошали земли и били по экономике.
Во-вторых, по размаху: если предыдущие войны велись в основном за приграничные и извечно спорные территории в Армении, Месопотамии и Сирии, то в течение этой войны сначала персы, затем ромеи совершали масштабные походы вглубь территорий друг друга. В определенные моменты войска и шахиншаха Хосрова II, и императора Ираклия I стояли в непосредственной близости от вражеских столиц, Константинополя и Ктесифона соответственно. Все это делало войну настоящей борьбой за существование – особенно для Византии, на которую помимо персов наступали еще и авары со славянами, а внешние угрозы дополнялись внутриполитической нестабильностью.
В-третьих, по наличию религиозного фактора. После взятия Иерусалима в 614 году персы разграбили Храм Гроба Господня и вывезли в Ктесифон главные христианские святыни, в том числе Животворящий Крест. Также ими были варварски замучены сорок четыре инока лавры Саввы Освященного, которые под угрозой смерти не пожелали отречься от своей веры. Поэтому последовавшие за этим походы Ираклия имели религиозный подтекст и цель возвращения драгоценных реликвий.
Ну и напоследок интересная деталь: начало и конец войны были отмечены «дворцовыми переворотами» в обеих империях. В ноябре 602 года в результате военного мятежа императором стал военачальник Фока, что Хосров использовал как повод для вторжения. В феврале 628 года уже персидский правитель стал жертвой заговора уставших от долгой войны придворных. В нем участвовал и сын Хосрова по прозвищу Шируйе («Львенок»), который затем взошел на престол. Феофан Исповедник сообщает, что прежде чем убить «победоносного» Хосрова, его несколько дней морили голодом в темнице и подвергали всяческим унижениям. Шируйе сразу начал переговоры о мире, вернул захваченные территории и самое главное – христианские реликвии.
Триумф Ираклия был блестящим, но дальнейшая история в очередной раз доказала изменчивость Фортуны…
#longread #history #Byzantium
Во-первых, по длительности: военные действия шли более четверти века. В обеих империях в атмосфере противостояния родилось и выросло целое поколение, а постоянные военные действия опустошали земли и били по экономике.
Во-вторых, по размаху: если предыдущие войны велись в основном за приграничные и извечно спорные территории в Армении, Месопотамии и Сирии, то в течение этой войны сначала персы, затем ромеи совершали масштабные походы вглубь территорий друг друга. В определенные моменты войска и шахиншаха Хосрова II, и императора Ираклия I стояли в непосредственной близости от вражеских столиц, Константинополя и Ктесифона соответственно. Все это делало войну настоящей борьбой за существование – особенно для Византии, на которую помимо персов наступали еще и авары со славянами, а внешние угрозы дополнялись внутриполитической нестабильностью.
В-третьих, по наличию религиозного фактора. После взятия Иерусалима в 614 году персы разграбили Храм Гроба Господня и вывезли в Ктесифон главные христианские святыни, в том числе Животворящий Крест. Также ими были варварски замучены сорок четыре инока лавры Саввы Освященного, которые под угрозой смерти не пожелали отречься от своей веры. Поэтому последовавшие за этим походы Ираклия имели религиозный подтекст и цель возвращения драгоценных реликвий.
Ну и напоследок интересная деталь: начало и конец войны были отмечены «дворцовыми переворотами» в обеих империях. В ноябре 602 года в результате военного мятежа императором стал военачальник Фока, что Хосров использовал как повод для вторжения. В феврале 628 года уже персидский правитель стал жертвой заговора уставших от долгой войны придворных. В нем участвовал и сын Хосрова по прозвищу Шируйе («Львенок»), который затем взошел на престол. Феофан Исповедник сообщает, что прежде чем убить «победоносного» Хосрова, его несколько дней морили голодом в темнице и подвергали всяческим унижениям. Шируйе сразу начал переговоры о мире, вернул захваченные территории и самое главное – христианские реликвии.
Триумф Ираклия был блестящим, но дальнейшая история в очередной раз доказала изменчивость Фортуны…
#longread #history #Byzantium
Прочитал интересный материал Ю.Е. Арнаутовой из сборника «Одиссей: человек в истории» (2023) о критериях истинности в средневековом благочестии и связанном с ним феномене pia fraus. «Благочестивый обман», предпринимаемый во славу Господа и во имя укрепления веры, был неотъемлемой частью религиозности Средневековья. Как и в случае с furta sacra, много практик связано с мощами, реликвиями, агиографией и в целом – с культом святых. Это и составление сборников чудес святых, рассказы о которых порой кажутся сказочными и нелепыми, и написание житий святых, о жизни которых практически не осталось сведений, и торговля частицами мощей, подлинность которых порой вызывала вопросы. Благодаря деятелям Реформации и философам Просвещения такой обман был объявлен одним из главных пороков Церкви, а верившие в его люди стали «легковерными простецами». Действительно, с современной точки зрения, наследующей рационализму Нового времени, трудно не впасть в искушение объяснить pia fraus именно таким образом: злые «церковники» дурят малообразованных людей ради материальной выгоды и власти над умами. И это было бы справедливо, если бы не несколько моментов, на которые обращает внимание автор статьи.
Во-первых, если говорить о чудесах, то подавляющее их большинство связаны с исцелением или избавлением от опасности в экстренной ситуации. «Жажда чуда», которую поздние мыслители считали ущербным качеством средневековых людей, Ю.Е. Арнаутова называет скорее «стратегией выживания», которая никак не означала легковерности или стремления быть обманутым. Во-вторых, критерии оценки истины были в Средневековье несколько иными, особенно в сфере религиозной жизни. Она оценивалась не столько опытом, сколько трансцендентно. И это не означает какой-то ущербности людей той эпохи – это просто другое мировосприятие. В этой картине мира культ святого обязательно предполагал наличие его чудотворных мощей, а наличие чудотворных мощей – наличие жития. А если о жизни святого осталось лишь краткая помета в мартирологе? В таком случае агиограф может использовать богатое житийное наследие прошлого, собственный литературный талант и знание Священного Писания, универсальные топосы святости, чтобы «сконструировать» образ святого, каким он должен быть по представлениям того времени. Можно ли это считать обманом? Люди Средневековья это обманом не считали, а это единственно важно для адекватной оценки. Наконец, клирики и монахи часто писали и проповедовали об опасности поклонения ложным реликвиям. Самый известный, но далеко не единственный пример – рассуждения Гвиберта Ножанского (ок. 1055–1124) о почитании якобы молочных зубов и пуповины Христа, которые, по его словам, не могли остаться на земле после Его Вознесения. И это писалось в XII веке, задолго до иронических новелл Боккаччо о торговле поддельными реликвиями.
Общий вывод автора довольно прост и под ним подпишется любой историк: все было гораздо сложнее. Не стоит впадать в анахронизм или использовать радикальные обобщения при анализе сложных феноменов прошлого. Особенно если они затрагивают эмоциональные стороны человеческого бытия: тут в принципе нужна особая аккуратность.
На фото: реликварий с камнями из Святой земли и изображениями новозаветных сцен. Палестина, ок. VI–VII вв. Хранится в Музеях Ватикана.
#longread #culture #saints
Во-первых, если говорить о чудесах, то подавляющее их большинство связаны с исцелением или избавлением от опасности в экстренной ситуации. «Жажда чуда», которую поздние мыслители считали ущербным качеством средневековых людей, Ю.Е. Арнаутова называет скорее «стратегией выживания», которая никак не означала легковерности или стремления быть обманутым. Во-вторых, критерии оценки истины были в Средневековье несколько иными, особенно в сфере религиозной жизни. Она оценивалась не столько опытом, сколько трансцендентно. И это не означает какой-то ущербности людей той эпохи – это просто другое мировосприятие. В этой картине мира культ святого обязательно предполагал наличие его чудотворных мощей, а наличие чудотворных мощей – наличие жития. А если о жизни святого осталось лишь краткая помета в мартирологе? В таком случае агиограф может использовать богатое житийное наследие прошлого, собственный литературный талант и знание Священного Писания, универсальные топосы святости, чтобы «сконструировать» образ святого, каким он должен быть по представлениям того времени. Можно ли это считать обманом? Люди Средневековья это обманом не считали, а это единственно важно для адекватной оценки. Наконец, клирики и монахи часто писали и проповедовали об опасности поклонения ложным реликвиям. Самый известный, но далеко не единственный пример – рассуждения Гвиберта Ножанского (ок. 1055–1124) о почитании якобы молочных зубов и пуповины Христа, которые, по его словам, не могли остаться на земле после Его Вознесения. И это писалось в XII веке, задолго до иронических новелл Боккаччо о торговле поддельными реликвиями.
Общий вывод автора довольно прост и под ним подпишется любой историк: все было гораздо сложнее. Не стоит впадать в анахронизм или использовать радикальные обобщения при анализе сложных феноменов прошлого. Особенно если они затрагивают эмоциональные стороны человеческого бытия: тут в принципе нужна особая аккуратность.
На фото: реликварий с камнями из Святой земли и изображениями новозаветных сцен. Палестина, ок. VI–VII вв. Хранится в Музеях Ватикана.
#longread #culture #saints
Невероятные приключения Висбаденского кодекса после Второй мировой войны
Хотел запостить историю, связанную с Висбаденским кодексом, чуть пораньше, но в обилии дел добрался только сейчас. Примечательна она двумя вещами: события происходили в годы после Второй мировой войны, а их ход вполне сопоставим с кражей мощей святых в Средние века.
В 1942 году кодекс был перевезен библиотекарем Густавом Штруком (Gustav Struck) в Дрезден и оставлен на хранение в банковской ячейке. Он полагал, что тем самым обезопасил самый ценный экспонат Государственной библиотеки Висбадена. Тогда он не мог знать, что три года спустя в результате воздушных бомбардировок союзных сил Дрезден превратится в руины… Однако Висбаденский кодекс не погиб под бомбами и попал в руки советских войск, вошедших в Дрезден. Город вошел в советскую оккупационную зону, и все ценное имущество было присвоено в качестве трофеев. Новый директор Висбаденской библиотеки Франц Гёттинг (Franz Götting) неоднократно отправлял прошения советской администрации Дрездена о возвращении кодекса, но безуспешно.
Ситуация изменилась благодаря усилиям двух женщин. Одной из них была немецкая медиевистка Маргарет Кюн (Margarethe Kühn). Она работала в филиале института Monumenta Germaniae Historica в советской зоне Берлина. Она была набожной католичкой и почитательницей св. Хильдегарды – для нее возвращение кодекса в Висбаден стало святым долгом. В 1947 году Кюн попросила Гёттинга сделать еще один запрос в Дрезден с просьбой предоставить ей кодекс «для исследовательских целей». К удивлению библиотекаря, советская администрация дала добро и разрешила временно отправить рукопись в Германскую академию наук в Берлине, где Кюн могла его изучить.
Второй женщиной в этой истории была американка Кэролайн Уолш (Caroline Walsh). Как и Кюн, Уолш была набожной католичкой – а также женой высокопоставленного американского офицера, работавшего в Берлине. Вероятно, благодаря этому она могла относительно свободно передвигаться между оккупационными зонами. Уолш решила помочь Кюн и в марте 1948 года тайно отвезла рукопись монахиням монастыря в Айбингене, основанном в XII веке самой Хильдегардой, а те передали его Гёттингу.
Но это была только часть дела, ведь администрация Дрездена ожидала возвращения рукописи. Кюн предложила Гёттингу отправить вместо нее какой-либо другой кодекс под предлогом «глупые бюрократы не заметят разницы». План был надежный, как швейцарские часы, но все пошло не так. Гёттинг даже не смог найти в своей библиотеке рукописный кодекс схожего размера – неудивительно, ведь Висбаденский кодекс был внушительных размеров и весил почти 15 кг! – поэтому взял какую-то первопечатную книгу XV века и отправил ее в Берлин, и Кюн спустя некоторое время отправила ее дрезденским чиновникам.
Как вы думаете, насколько быстро раскрылся обман?Через пару месяцев: дрезденские чиновники, кажется, оказались умнее, чем предполагала Маргарет Кюн . В начале 1950 года в Академию пришло письмо из Дрездена с требованием объяснения ситуации. Кюн оказалась в большой опасности, а ее начальство было в ярости. Дело пришлось быстро улаживать, и дрезденским чиновникам был предложен другой, уже действительно средневековый кодекс. И удивительно, что те согласились, потому как Висбаденский кодекс так и остался на своем месте. Его даже цепью привязали для пущей безопасности (см. фото). Кюн же, несмотря на фактическую кражу, осталась работать в своем институте и до конца жизни не имела проблем с законом. Вот такая история, явно напоминающая сюжеты о furta sacra в Средние века.
#longread #stories #manuscripts #Germany
Хотел запостить историю, связанную с Висбаденским кодексом, чуть пораньше, но в обилии дел добрался только сейчас. Примечательна она двумя вещами: события происходили в годы после Второй мировой войны, а их ход вполне сопоставим с кражей мощей святых в Средние века.
В 1942 году кодекс был перевезен библиотекарем Густавом Штруком (Gustav Struck) в Дрезден и оставлен на хранение в банковской ячейке. Он полагал, что тем самым обезопасил самый ценный экспонат Государственной библиотеки Висбадена. Тогда он не мог знать, что три года спустя в результате воздушных бомбардировок союзных сил Дрезден превратится в руины… Однако Висбаденский кодекс не погиб под бомбами и попал в руки советских войск, вошедших в Дрезден. Город вошел в советскую оккупационную зону, и все ценное имущество было присвоено в качестве трофеев. Новый директор Висбаденской библиотеки Франц Гёттинг (Franz Götting) неоднократно отправлял прошения советской администрации Дрездена о возвращении кодекса, но безуспешно.
Ситуация изменилась благодаря усилиям двух женщин. Одной из них была немецкая медиевистка Маргарет Кюн (Margarethe Kühn). Она работала в филиале института Monumenta Germaniae Historica в советской зоне Берлина. Она была набожной католичкой и почитательницей св. Хильдегарды – для нее возвращение кодекса в Висбаден стало святым долгом. В 1947 году Кюн попросила Гёттинга сделать еще один запрос в Дрезден с просьбой предоставить ей кодекс «для исследовательских целей». К удивлению библиотекаря, советская администрация дала добро и разрешила временно отправить рукопись в Германскую академию наук в Берлине, где Кюн могла его изучить.
Второй женщиной в этой истории была американка Кэролайн Уолш (Caroline Walsh). Как и Кюн, Уолш была набожной католичкой – а также женой высокопоставленного американского офицера, работавшего в Берлине. Вероятно, благодаря этому она могла относительно свободно передвигаться между оккупационными зонами. Уолш решила помочь Кюн и в марте 1948 года тайно отвезла рукопись монахиням монастыря в Айбингене, основанном в XII веке самой Хильдегардой, а те передали его Гёттингу.
Но это была только часть дела, ведь администрация Дрездена ожидала возвращения рукописи. Кюн предложила Гёттингу отправить вместо нее какой-либо другой кодекс под предлогом «глупые бюрократы не заметят разницы». План был надежный, как швейцарские часы, но все пошло не так. Гёттинг даже не смог найти в своей библиотеке рукописный кодекс схожего размера – неудивительно, ведь Висбаденский кодекс был внушительных размеров и весил почти 15 кг! – поэтому взял какую-то первопечатную книгу XV века и отправил ее в Берлин, и Кюн спустя некоторое время отправила ее дрезденским чиновникам.
Как вы думаете, насколько быстро раскрылся обман?
#longread #stories #manuscripts #Germany
