#собор
#рассвет

Напиши хоть раз ко мне
такое же большое
и такое ж
жаркое письмо,
чтоб оно
топорщилось листвою
и неслось
по воздуху само.
Чтоб шумели
шелковые ветви,
словно губы,
спутавшись на «ты».
Чтоб сияла
марка на конверте
желтоглазым
зайцем золотым.
Чтоб кололись буквы,
точно иглы,
растопившись
в солнечном огне.
Чтобы синь,
которой мы достигли,
взоры
заволакивала мне.
Чтоб потом,
в нахмуренные хвои
точно,
ночь вошла темным-темна…
Чтобы всё нам
чувствовалось вдвое,
как вдвоем
гляделось из окна.
Чтоб до часа утра,
до шести нам,
голову
откинув на руке,
пахло земляникой
и жасмином
в каждой
перечеркнутой строке.
У жасмина
запах свежей кожи,
земляникой
млеет леса страсть.
Чтоб и позже —
осенью погожей —
нам не разойтись,
не запропасть.
Только знаю:
так ты не напишешь…
Стоит мне
на месяц отойти —
по-другому
думаешь и дышишь,
о другом
ты думаешь пути.
И другие дни
тебе по нраву,
по-другому
смотришься в зрачки…
И письмо
про новую забаву
разорву я накрест,
на клочки.

Николай Асеев


#поэзия
#культура
#лето
#драма

С добрым утром!

#собор
#утро

В 1955 году в этот день родилась восхитительная Изабель Аджани ( Isabelle Yasmina Adjani ) — французская актриса, певица, продюсер, обладатель пяти премий Сезар и дважды номинант на Оскар
Лучшая Королева Марго! (кадр из этого фильма)

#этотдень
#днирождения
#кино

А в 1940 Борис Хмельницкий — актер театра и кино, лучший Робин Гуд! (кадр из этого фильма)
Играл Воланда (интереснее чем Смехов) в театре на Таганке.

Его нет уже почти двадцать лет.
Кто помнит?

#этотдень
#днирождения
#кино

Вчера не стало очень хорошего русского поэта Бахыта Кинжеева…

 
...я там был; перед сном, погружаясь в сладкий
белоглазый сумрак, чувствовал руку чью-то
на своей руке, и душа моя без оглядки
уносилась ввысь, на минуту, на две минуты –
я там был: но в отличие от Мохаммада
или Данта, – ягод другого поля –
не запомнил ни парадиза, ни даже ада,
только рваный свет, и нелёгкое чувство воли.
а потом шестикрылая испарялась сила,
умирала речь, запутавшись в гласных кратких,
и мерещились вещи вроде холста и мыла,
вроде ржи и льна, перегноя, дубовой кадки
с дождевой водой. Пахнет розой, грозою. Чудо.
Помнишь, как отдалённый гром, надрываясь, глохнет,
словно силится выжить? Сказал бы тебе, откуда
мы идём, и куда – но боюсь, что язык отсохнет.

Светлая память


#поэзия
#смерть

Возвращаясь с поминок, верней, с похорон,
подбираешь к ним рифму (допустим, харон,
ахеронт, или крылья вороньи),
обернёшься и ахнешь: голы тополя.
Как кружится над ними сухая земля,
как сгущается потусторонний
холодок! Передёрнешь плечами. Вздохнёшь.
Ах, как режет капусту хозяйственный нож –
тонко-тонко. Притихла? Что, грустно?
Не беда, мы ещё поживём, не умрём,
не взойдём, уходя, на ахейский паром,
будем моцарта слушать, искусством
наслаждаться. Ау, тополя, для чего
превращали вы солнечный свет в вещество
деревянное? Ветр завывает,
и внезапно, что пушкинский поп от щелчка,
понимаешь, как здешняя жизнь – коротка,
а другой не бывает.

RIP Бахыт Кенжеев

Ого, с сегодняшнего дня и на всю неделю наступает серьезная жара. Индекс ультрафиолета тоже очень высокий, берегите себя!

Юрий Панцирев «Летний букет»

Доброй ночи

#собор
#сумерки

«Мать и музыка»
фрагмент:

Последнее — смертное.
Июнь 1906 года.
До Москвы не доехали, остановились на станции "Тарусская". Всю дорогу из Ялты в Тарусу мать переносили. ("Села пассажирским, а доеду товарным", — шутила она.)
На руках же посадили в тарантас. Но в дом она себя внести не дала. Встала и, отклонив поддержку, сама прошла мимо замерших нас эти несколько шагов с крыльца до рояля, неузнаваемая и огромная после нескольких месяцев горизонтали, в бежевой дорожной пелерине, которую пелериной заказала, чтобы не мерить рукавов.

— Ну посмотрим, куда я еще гожусь? — усмехаясь и явно — себе сказала она. Она села. Все стояли. И вот из-под отвычных уже рук — но мне еще не хочется называть вещи, это еще моя тайна с нею...

Это была ее последняя игра. Последние ее слова, в той, свежего соснового тесу, затемненной тем самым жасмином пристройке, были:

— Мне жалко только музыки и солнца.

После смерти матери я перестала играть. Не перестала, а постепенно свела на нет. Приходили еще учительницы. Но те вещи, которые я при ней играла, остались последними. Дальше при ней достигнутого я не пошла. Старалась-то я при ней из страху для ее радости. Радовать своей игрой мне уже было некого — всем было все равно, верней: только ей одной мое нестарание было бы страданием — а страх, страх исчез от сознания, что ей оттуда (меня всю) видней... что она мне меня — такую, как я есть — простит?

Учительницы моих многочисленных школ, сначала ахавшие, вскоре ахать перестали, а потом уж и по-другому ахали. Я же молчаливо и упорно сводила свою музыку на нет. Так море, уходя, оставляет ямы, сначала глубокие, потом мелеющие, потом чуть влажные. Эти музыкальные ямы — следы материнских морей — во мне навсегда остались.

Жила бы мать дальше — я бы, наверное, кончила Консерваторию и вышла бы неплохим пианистом — ибо данные были. Но было другое: заданное, с музыкой несравненное и возвращающее ее на ее настоящее во мне место: общей музыкальности и "недюжинных" (как мало!) способностей.

Есть силы, которых не может даже в таком ребенке осилить даже такая мать.

Марина Цветаева
1934 год

#воспоминания
#таруса
#музыка
#культура
#трагедия
#смерть