История жизни каждого персонажа начинается в семье, где он появился на свет. Имеет ли значение это прошлое для писателя? Филип Рот полагал, что имеет. Для него прошлое персонажа было кладезем побуждающих к действию мотивов и драгоценных граней и свойств. Поэтому он прописывал по пять тысяч и больше биографических подробностей для каждого главного героя.
Драматург Дэвид Мамет считал иначе. Придумывать детство – со всеми привычными травмами или без них – казалось ему пустой тратой времени.
Эти два противоположных подхода так же разнятся и в выборе формата, и в манере работы. В книгах, как правило, повествование ведется в прошедшем времени и охватывает большие жизненные периоды. В театре обычно действие развивается на тонкой грани настоящего. Чтобы изобразить на сцене отсылку к прошлому, драматургам приходится заимствовать приемы из книжного арсенала, создавая монологи-воспоминания и флешбэки, как делал Эдвард Олби в пьесах «Кто боится Вирджинии Вулф?» и «Три высокие женщины».
Я здесь на стороне Рота. Пусть из пяти тысяч подробностей биографии персонажа место в тексте находилось лишь единицам, они создавали резервуар фоновых знаний, позволявший фонтанировать творческими решениями.
Выстраивая прошлое персонажа, ищите не особые случаи, а закономерности. Бурные эмоциональные переживания оставляют след.
Повторяющиеся психотравмы вызывают посттравматический синдром, на почве неустанного потакания разрастается эгоизм. Раз за разом испытываемые эмоции накладывают отпечаток на побуждения (к чему стремиться/чего избегать), темперамент (спокойный/нервозный), настрой (оптимистичный/пессимистичный), личные качества (обаятельный/антипатичный) и прочее.
Происходящее в подсознании прорастает в особенностях поведения, а особенности поведения отражают то, что происходит в подсознании. Стоит такой взаимосвязи укорениться, и она будет управлять мотивацией до конца жизни. Персонаж редко избавляется от усвоенного в детстве, когда ввязывается во взрослые конфликты. Наоборот, он зачастую реагирует на человека из настоящего как на кого-то из прошлого. А значит, то, что заложено в биографии, будет определять тактику, к которой персонаж прибегнет в более поздние годы.
Выстраивая предысторию персонажа, предшествующую завязке, сделайте особый упор на отрочестве.
Именно тогда, на пороге переходного возраста, он начнет задумываться и мечтать о будущем, тестируя и формулируя возможные смыслы и цели. Если ему повезет, у него появится положительный опыт – вдохновляющий наставник или собственное откровение, – и тогда он получит цель, к которой будет стремиться всю свою жизнь. Но может статься и так, что первая попытка разглядеть жизненную цель ничего хорошего не принесет. Он будет мучиться сомнениями, страхом, стыдом, тоской, злостью, унынием – в любых сочетаниях или даже всем сразу.
Иными словами, вступит в переходный возраст.
Затем он будет сколько-то лет барахтаться в личностном кризисе той или иной силы, пытаясь разобраться, кто он, откуда и куда идет и как впишется в свое будущее. Рано или поздно, к добру или к худу, какое-то приемлемое самоопределение у него сложится. Он дозреет до того, чтобы стать летописцем своего прошлого и предсказателем собственного будущего, готовым шагнуть в вашу историю.
Углубляясь в эти «раскопки», писатель нередко начинает ставить сокровищницу прошлого выше бездны будущего. Воспоминания о прошлом уже содержат фактуру и трения, запахи и формы, а воображаемое будущее – это намеченные пунктиром контуры, пробелы, которые еще предстоит заполнить. На то, что будущее подкинет персонажу те же ситуации, с которыми он уже справлялся в прошлом, он может лишь надеяться.
© Роберт Макки «Персонаж»
Драматург Дэвид Мамет считал иначе. Придумывать детство – со всеми привычными травмами или без них – казалось ему пустой тратой времени.
Эти два противоположных подхода так же разнятся и в выборе формата, и в манере работы. В книгах, как правило, повествование ведется в прошедшем времени и охватывает большие жизненные периоды. В театре обычно действие развивается на тонкой грани настоящего. Чтобы изобразить на сцене отсылку к прошлому, драматургам приходится заимствовать приемы из книжного арсенала, создавая монологи-воспоминания и флешбэки, как делал Эдвард Олби в пьесах «Кто боится Вирджинии Вулф?» и «Три высокие женщины».
Я здесь на стороне Рота. Пусть из пяти тысяч подробностей биографии персонажа место в тексте находилось лишь единицам, они создавали резервуар фоновых знаний, позволявший фонтанировать творческими решениями.
Выстраивая прошлое персонажа, ищите не особые случаи, а закономерности. Бурные эмоциональные переживания оставляют след.
Повторяющиеся психотравмы вызывают посттравматический синдром, на почве неустанного потакания разрастается эгоизм. Раз за разом испытываемые эмоции накладывают отпечаток на побуждения (к чему стремиться/чего избегать), темперамент (спокойный/нервозный), настрой (оптимистичный/пессимистичный), личные качества (обаятельный/антипатичный) и прочее.
Происходящее в подсознании прорастает в особенностях поведения, а особенности поведения отражают то, что происходит в подсознании. Стоит такой взаимосвязи укорениться, и она будет управлять мотивацией до конца жизни. Персонаж редко избавляется от усвоенного в детстве, когда ввязывается во взрослые конфликты. Наоборот, он зачастую реагирует на человека из настоящего как на кого-то из прошлого. А значит, то, что заложено в биографии, будет определять тактику, к которой персонаж прибегнет в более поздние годы.
Выстраивая предысторию персонажа, предшествующую завязке, сделайте особый упор на отрочестве.
Именно тогда, на пороге переходного возраста, он начнет задумываться и мечтать о будущем, тестируя и формулируя возможные смыслы и цели. Если ему повезет, у него появится положительный опыт – вдохновляющий наставник или собственное откровение, – и тогда он получит цель, к которой будет стремиться всю свою жизнь. Но может статься и так, что первая попытка разглядеть жизненную цель ничего хорошего не принесет. Он будет мучиться сомнениями, страхом, стыдом, тоской, злостью, унынием – в любых сочетаниях или даже всем сразу.
Иными словами, вступит в переходный возраст.
Затем он будет сколько-то лет барахтаться в личностном кризисе той или иной силы, пытаясь разобраться, кто он, откуда и куда идет и как впишется в свое будущее. Рано или поздно, к добру или к худу, какое-то приемлемое самоопределение у него сложится. Он дозреет до того, чтобы стать летописцем своего прошлого и предсказателем собственного будущего, готовым шагнуть в вашу историю.
Углубляясь в эти «раскопки», писатель нередко начинает ставить сокровищницу прошлого выше бездны будущего. Воспоминания о прошлом уже содержат фактуру и трения, запахи и формы, а воображаемое будущее – это намеченные пунктиром контуры, пробелы, которые еще предстоит заполнить. На то, что будущее подкинет персонажу те же ситуации, с которыми он уже справлялся в прошлом, он может лишь надеяться.
© Роберт Макки «Персонаж»
👍14🔥3❤1
У великого писателя характер как бы снят разными аппаратами с разных точек зрения; сомнение Пушкина по поводу того, кто такой Онегин, связано с показом целого ряда имен – и кончается мыслью: кажется, это он.
Для Толстого это является принципиальным – он говорил, что люди не умные, глупые, храбрые, трусливые, – нет, люди как река, что проходит через разные долины – то узкую, то широкую, то перекат, то водопад.
«Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека. Какого? Ты осудил, а он уже другой. Нельзя и сказать не люблю. Ты сказал, а оно другое».
«…Как бы хорошо написать художественное произведение, в котором бы ясно высказать текучесть человека: то, что он, он один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее существо».
(Толстой. Дневник, 3 февраля и 21 марта 1898 года.)
«Литературный характер» – это литературная загадка, даже для самого автора, что его создает.
Достоевский разно характеризует своих героев для себя.
Отступая назад, скажем, что перипетии героев «Илиады» в то же время разно их характеризуют. Это же сам Гомер в разных обстоятельствах.
Таков даже Ахиллес.
Человечество в разностях его судьбы противоречиво характеризуется; это и есть главный метод создания характера.
У Пушкина кузнец (в «Дубровском») запирает дверь в горящем доме; потом он же спасает с риском для себя кошку на крыше.
Многократность анализа и утверждение немнимости разных характеристик – метод искусства.
У Гоголя в «Старосветских помещиках» это люди, как бы лишенные чувств, они как бы давно повешенные изображения, которые так же давно не замечаются их владельцами. Но смешон муж, который дразнит свою жену ужасами. Муж и жена люди, влюбленные друг в друга. Пульхерия Ивановна, умирая, более думает о муже, чем о «бедной душе своей».
Многократность анализа увеличивает его точность.
Жизнь героев Шекспира и трагична, и комична.
В Фальстафе есть те качества различно описанного характера, которые даются при анализе Гамлета.
Фальстаф умирает оттого, что он разочаровывается в своем покровителе. От этого покровителя ему ничего не нужно. Но он множествен.
Для этого, для этой ступенчатости анализа, создаются сложные и противоречивые попытки.
Рисунки доисторического человека, множественные рисунки, точные рисунки, после их открытия десятилетиями принимались как мистификация.
Потому что они прежде всего были пещерными.
Их нельзя увидеть.
Они были невидимыми, но в то же время многократными и точными.
Их многократность противоречива.
Это черта реализма.
© Виктор Борисович Шкловский «Энергия заблуждения. Книга о сюжете»
Для Толстого это является принципиальным – он говорил, что люди не умные, глупые, храбрые, трусливые, – нет, люди как река, что проходит через разные долины – то узкую, то широкую, то перекат, то водопад.
«Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека. Какого? Ты осудил, а он уже другой. Нельзя и сказать не люблю. Ты сказал, а оно другое».
«…Как бы хорошо написать художественное произведение, в котором бы ясно высказать текучесть человека: то, что он, он один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее существо».
(Толстой. Дневник, 3 февраля и 21 марта 1898 года.)
«Литературный характер» – это литературная загадка, даже для самого автора, что его создает.
Достоевский разно характеризует своих героев для себя.
Отступая назад, скажем, что перипетии героев «Илиады» в то же время разно их характеризуют. Это же сам Гомер в разных обстоятельствах.
Таков даже Ахиллес.
Человечество в разностях его судьбы противоречиво характеризуется; это и есть главный метод создания характера.
У Пушкина кузнец (в «Дубровском») запирает дверь в горящем доме; потом он же спасает с риском для себя кошку на крыше.
Многократность анализа и утверждение немнимости разных характеристик – метод искусства.
У Гоголя в «Старосветских помещиках» это люди, как бы лишенные чувств, они как бы давно повешенные изображения, которые так же давно не замечаются их владельцами. Но смешон муж, который дразнит свою жену ужасами. Муж и жена люди, влюбленные друг в друга. Пульхерия Ивановна, умирая, более думает о муже, чем о «бедной душе своей».
Многократность анализа увеличивает его точность.
Жизнь героев Шекспира и трагична, и комична.
В Фальстафе есть те качества различно описанного характера, которые даются при анализе Гамлета.
Фальстаф умирает оттого, что он разочаровывается в своем покровителе. От этого покровителя ему ничего не нужно. Но он множествен.
Для этого, для этой ступенчатости анализа, создаются сложные и противоречивые попытки.
Рисунки доисторического человека, множественные рисунки, точные рисунки, после их открытия десятилетиями принимались как мистификация.
Потому что они прежде всего были пещерными.
Их нельзя увидеть.
Они были невидимыми, но в то же время многократными и точными.
Их многократность противоречива.
Это черта реализма.
© Виктор Борисович Шкловский «Энергия заблуждения. Книга о сюжете»
👍8❤4🔥2
Чужестранец на улице
Помните, как остро и ярко воспринимается чужой город или страна при первом знакомстве?
Огромные красные автобусы, которые почему-то катятся по «неправильной» стороне дороги, удивляют любого американца, попавшего в Лондон, — но вскоре становятся столь же привычны, как зеленые автобусы Нью-Йорка, и столь же обыденны, как витрина аптеки, мимо которой вы проходите каждый день.
Однако и аптечная витрина, и автобус, который везет вас на работу, могут быть загадочными, как пещера Аладдина, если отказаться принимать их как должное. Заходя в автобус или сворачивая на улицу, дайте себе слово, что в следующие пятнадцать минут будете подмечать и обдумывать любую деталь, которая попадется вам на глаза. К примеру, автобус: какого он цвета? (Не просто зеленый или красный, а мятно- или оливково-зеленый, вишневый, бордовый.) Где у него вход? В автобусе есть кондуктор или оплату принимает водитель? А какого цвета его салон — стены, пол, сиденья, рекламные постеры? Как расположены кресла? Кто сидит напротив вас? Как одеты ваши соседи, как они сидят или стоят, что читают? А может, они просто спят?
Какие звуки вы слышите, какие запахи до вас доносятся, как ощущается поручень, за который вы держитесь, или меховой воротник, которым вас только что задели? Через несколько секунд можно прекратить интенсивное наблюдение, но будьте готовы вернуться к нему, едва обстановка изменится.
В другой раз сосредоточьтесь на пассажирах в автобусе. Вот эта женщина напротив вас — откуда она едет и куда? Что можно сказать о ней по лицу, позе, одежде? Можете ли вы догадаться, как выглядит ее жилище?
Полезно иногда гулять по незнакомым улицам, ходить на выставки, смотреть фильмы в кинотеатре на другом конце города, чтобы раз-другой в неделю попадать в новую обстановку. Однако в созерцательный режим можно переключиться в любой миг, и комната, в которой вы проводите бо́льшую часть дня, ничуть не хуже, а то и лучше подходит для этого упражнения, чем новая улица.
Постарайтесь взглянуть на собственный дом, семью, друзей, классную комнату или рабочий кабинет теми же глазами, какими смотрите по сторонам в дальней поездке. Есть голоса, которые вы слышите так часто, что уже и не сознаёте, насколько необычен их тембр; и, если только природа не наделила вас болезненной чувствительностью к мелочам, вы вряд ли замечаете за лучшим другом любовь к словам-паразитам. А ведь если бы вы написали предложение, ввернув туда эти словечки, ваши общие знакомые немедленно догадались бы, кому вы подражаете.
Все эти легкие, незатейливые упражнения очень полезны, если вас действительно привлекает писательское ремесло. Никому не хочется читать сотни страниц, порожденных усталым, затуманенным умом, — а ведь ум так легко освежить!
Важное уточнение: все, что вы подмечаете, нужно облекать в слова прежде, чем передать на обработку бессознательному. Не всегда обязательно подбирать точные формулировки, но много ценного материала пропадет, если вы решите сэкономить силы. Когда вы думаете: «Да ладно, и так запомню», вы попросту уклоняетесь от работы. Вам не хочется подбирать слова для новых впечатлений, потому что это нелегко.
Однако целенаправленный, ответственный поиск словесной формы обязательно принесет плоды: когда-нибудь, в самый нужный момент, у вас в сознании всплывет яркая, емкая, отточенная фраза.
© Доротея Бранд «Как стать писателем. Классическое руководство»
Помните, как остро и ярко воспринимается чужой город или страна при первом знакомстве?
Огромные красные автобусы, которые почему-то катятся по «неправильной» стороне дороги, удивляют любого американца, попавшего в Лондон, — но вскоре становятся столь же привычны, как зеленые автобусы Нью-Йорка, и столь же обыденны, как витрина аптеки, мимо которой вы проходите каждый день.
Однако и аптечная витрина, и автобус, который везет вас на работу, могут быть загадочными, как пещера Аладдина, если отказаться принимать их как должное. Заходя в автобус или сворачивая на улицу, дайте себе слово, что в следующие пятнадцать минут будете подмечать и обдумывать любую деталь, которая попадется вам на глаза. К примеру, автобус: какого он цвета? (Не просто зеленый или красный, а мятно- или оливково-зеленый, вишневый, бордовый.) Где у него вход? В автобусе есть кондуктор или оплату принимает водитель? А какого цвета его салон — стены, пол, сиденья, рекламные постеры? Как расположены кресла? Кто сидит напротив вас? Как одеты ваши соседи, как они сидят или стоят, что читают? А может, они просто спят?
Какие звуки вы слышите, какие запахи до вас доносятся, как ощущается поручень, за который вы держитесь, или меховой воротник, которым вас только что задели? Через несколько секунд можно прекратить интенсивное наблюдение, но будьте готовы вернуться к нему, едва обстановка изменится.
В другой раз сосредоточьтесь на пассажирах в автобусе. Вот эта женщина напротив вас — откуда она едет и куда? Что можно сказать о ней по лицу, позе, одежде? Можете ли вы догадаться, как выглядит ее жилище?
Полезно иногда гулять по незнакомым улицам, ходить на выставки, смотреть фильмы в кинотеатре на другом конце города, чтобы раз-другой в неделю попадать в новую обстановку. Однако в созерцательный режим можно переключиться в любой миг, и комната, в которой вы проводите бо́льшую часть дня, ничуть не хуже, а то и лучше подходит для этого упражнения, чем новая улица.
Постарайтесь взглянуть на собственный дом, семью, друзей, классную комнату или рабочий кабинет теми же глазами, какими смотрите по сторонам в дальней поездке. Есть голоса, которые вы слышите так часто, что уже и не сознаёте, насколько необычен их тембр; и, если только природа не наделила вас болезненной чувствительностью к мелочам, вы вряд ли замечаете за лучшим другом любовь к словам-паразитам. А ведь если бы вы написали предложение, ввернув туда эти словечки, ваши общие знакомые немедленно догадались бы, кому вы подражаете.
Все эти легкие, незатейливые упражнения очень полезны, если вас действительно привлекает писательское ремесло. Никому не хочется читать сотни страниц, порожденных усталым, затуманенным умом, — а ведь ум так легко освежить!
Важное уточнение: все, что вы подмечаете, нужно облекать в слова прежде, чем передать на обработку бессознательному. Не всегда обязательно подбирать точные формулировки, но много ценного материала пропадет, если вы решите сэкономить силы. Когда вы думаете: «Да ладно, и так запомню», вы попросту уклоняетесь от работы. Вам не хочется подбирать слова для новых впечатлений, потому что это нелегко.
Однако целенаправленный, ответственный поиск словесной формы обязательно принесет плоды: когда-нибудь, в самый нужный момент, у вас в сознании всплывет яркая, емкая, отточенная фраза.
© Доротея Бранд «Как стать писателем. Классическое руководство»
❤12🔥6👍5
Радость писательства
«Пыл». «Упоение». Как редко мы слышим эти слова. Как редко встречаем кого-то, кто с этим живет или даже творит. И все-таки, если бы меня попросили назвать самую важную составляющую в арсенале писателя, силу, которая придает материалу именно такую, а не другую форму, и уносит его туда, где ему хочется оказаться, я бы ответил так: его драйв, его упоение своим делом.
У вас есть свой список любимых писателей; у меня есть свой. Диккенс, Твен, Вулф, Пикок, Шоу, Мольер, Джонсон, Уичерли, Сэм Джонсон. Поэты: Джерард Мэнли Хопкинс, Дилан Томас, Поуп. Художники: Эль Греко, Тинторетто. Композиторы: Моцарт, Гайдн, Равель, Иоганн Штраус (!). Задумайтесь об этих именах, и вы задумаетесь о великих и мелких, но все равно важных страстях, аппетитах, стремлениях. Задумайтесь о Шекспире и Мелвилле, и вам придет на ум гром, молния, ветер. Все эти люди знали радость творческого труда в формах крупных и малых, на холстах гигантских и тесных. Дети богов, они знали, что такое радость творчества. И неважно, что не всегда получалось легко; неважно, какими болезнями и бедами страдала их скрытая от всех частная жизнь. Важно лишь то, что осталось в творениях их рук и умов, в произведениях, переполненных до краев животной энергией и интеллектуальной мощью. Даже ненависть и отчаяние они умели выразить через любовь.
Посмотрите на удлинения Эль Греко и скажите мне, если сможете, что он не находил удовольствия в своей работе. Неужели вы и вправду станете утверждать, что свое «Сотворение животных» Тинторетто писал не ради упоительного наслаждения в самом широком и всеобъемлющем смысле слова? Лучший джаз говорит: «Буду жить вечно; не верю в смерть». Лучшая из скульптур, голова Нефертити, повторяет вновь и вновь: «Красота была, есть и пребудет навечно». Каждый из названных мной людей схватил капельку ртутной текучести жизни, заморозил ее на века, а затем в восторге творческого упоения обернулся к своему творению, указал на него и воскликнул: «Разве это не хорошо?!» И это было хорошо.
Но при чем тут сочинение рассказов в наши дни?
А вот при чем: если вы пишете без упоения, без пыла, без любви, без радости, вы только наполовину писатель. Это значит, вы постоянно коситесь одним глазом либо в сторону коммерческого рынка, либо в сторону авангардной тусовки, и перестаете быть собой. Вы себя даже не знаете. Потому что писатель обязан быть прежде всего одержимым. Его должно лихорадить от жара и восторга.
Без этого горения ему лучше заняться чем-то другим – собирать персики, рыть канавы; видит Бог, это будет полезнее для здоровья.
Как давно вы сочинили рассказ, в котором ваша истинная любовь или истинная ненависть, так или иначе, вылилась на бумагу? Когда вы в последний раз отважились высвободить свое нежно любимое пристрастное мнение, чтобы оно било в страницу, как молния? Что у вас в жизни – самое лучшее, а что – самое худшее, и когда вы уже удосужитесь поведать об этом миру, шепотом или во весь голос?
Разве было бы не чудесно, например, отшвырнуть в сердцах номер «Harper’s Bazaar», который вы случайно пролистали в приемной дантиста, рвануться к пишущей машинке и излить свое бешенство и возмущение, громя в пух и прах их дурацкий, а иногда и шокирующий снобизм? Когда-то я так и сделал. Мне попался один номер, где фотографы из «Bazaar», с их извращенными представлениями о равенстве, вновь задействовали жителей пуэрториканских трущоб в качестве декораций, на фоне которых их худосочные, словно недоедающие модельки принимали картинные позы для еще более истощенных полуженщин из лучших салонов страны. Эти фотографы так меня разозлили, что я побежал – не пошел – к своей пишущей машинке и написал «Солнце и тень», рассказ о старом пуэрториканце, который испортил день съемок фотографу из «Bazaar», влезая в каждый кадр и спуская штаны.
«Пыл». «Упоение». Как редко мы слышим эти слова. Как редко встречаем кого-то, кто с этим живет или даже творит. И все-таки, если бы меня попросили назвать самую важную составляющую в арсенале писателя, силу, которая придает материалу именно такую, а не другую форму, и уносит его туда, где ему хочется оказаться, я бы ответил так: его драйв, его упоение своим делом.
У вас есть свой список любимых писателей; у меня есть свой. Диккенс, Твен, Вулф, Пикок, Шоу, Мольер, Джонсон, Уичерли, Сэм Джонсон. Поэты: Джерард Мэнли Хопкинс, Дилан Томас, Поуп. Художники: Эль Греко, Тинторетто. Композиторы: Моцарт, Гайдн, Равель, Иоганн Штраус (!). Задумайтесь об этих именах, и вы задумаетесь о великих и мелких, но все равно важных страстях, аппетитах, стремлениях. Задумайтесь о Шекспире и Мелвилле, и вам придет на ум гром, молния, ветер. Все эти люди знали радость творческого труда в формах крупных и малых, на холстах гигантских и тесных. Дети богов, они знали, что такое радость творчества. И неважно, что не всегда получалось легко; неважно, какими болезнями и бедами страдала их скрытая от всех частная жизнь. Важно лишь то, что осталось в творениях их рук и умов, в произведениях, переполненных до краев животной энергией и интеллектуальной мощью. Даже ненависть и отчаяние они умели выразить через любовь.
Посмотрите на удлинения Эль Греко и скажите мне, если сможете, что он не находил удовольствия в своей работе. Неужели вы и вправду станете утверждать, что свое «Сотворение животных» Тинторетто писал не ради упоительного наслаждения в самом широком и всеобъемлющем смысле слова? Лучший джаз говорит: «Буду жить вечно; не верю в смерть». Лучшая из скульптур, голова Нефертити, повторяет вновь и вновь: «Красота была, есть и пребудет навечно». Каждый из названных мной людей схватил капельку ртутной текучести жизни, заморозил ее на века, а затем в восторге творческого упоения обернулся к своему творению, указал на него и воскликнул: «Разве это не хорошо?!» И это было хорошо.
Но при чем тут сочинение рассказов в наши дни?
А вот при чем: если вы пишете без упоения, без пыла, без любви, без радости, вы только наполовину писатель. Это значит, вы постоянно коситесь одним глазом либо в сторону коммерческого рынка, либо в сторону авангардной тусовки, и перестаете быть собой. Вы себя даже не знаете. Потому что писатель обязан быть прежде всего одержимым. Его должно лихорадить от жара и восторга.
Без этого горения ему лучше заняться чем-то другим – собирать персики, рыть канавы; видит Бог, это будет полезнее для здоровья.
Как давно вы сочинили рассказ, в котором ваша истинная любовь или истинная ненависть, так или иначе, вылилась на бумагу? Когда вы в последний раз отважились высвободить свое нежно любимое пристрастное мнение, чтобы оно било в страницу, как молния? Что у вас в жизни – самое лучшее, а что – самое худшее, и когда вы уже удосужитесь поведать об этом миру, шепотом или во весь голос?
Разве было бы не чудесно, например, отшвырнуть в сердцах номер «Harper’s Bazaar», который вы случайно пролистали в приемной дантиста, рвануться к пишущей машинке и излить свое бешенство и возмущение, громя в пух и прах их дурацкий, а иногда и шокирующий снобизм? Когда-то я так и сделал. Мне попался один номер, где фотографы из «Bazaar», с их извращенными представлениями о равенстве, вновь задействовали жителей пуэрториканских трущоб в качестве декораций, на фоне которых их худосочные, словно недоедающие модельки принимали картинные позы для еще более истощенных полуженщин из лучших салонов страны. Эти фотографы так меня разозлили, что я побежал – не пошел – к своей пишущей машинке и написал «Солнце и тень», рассказ о старом пуэрториканце, который испортил день съемок фотографу из «Bazaar», влезая в каждый кадр и спуская штаны.
🔥13👍10❤4
Думаю, некоторые из вас были бы не прочь сделать то же самое. Я же здорово повеселился, испытав очищающее воздействие смеха, и то придушенно гоготал, то неудержимо ржал. Возможно, редакторы «Bazaar» даже не видели этот рассказ. Но читатели видели и кричали: «Давай, «Bazaar», давай, Брэдбери!» Я не утверждаю, что победил. Но когда снял перчатки – на них была кровь.
Когда вы в последний раз написали рассказ вот так – только от возмущения?
Когда вас в последний раз останавливала на улице полиция, потому что вам нравится гулять и, может быть, думать по ночам? Со мной это случалось так часто, что я разозлился и написал «Пешехода» – рассказ о будущем на пятьдесят лет вперед, когда человека арестовали и отвезли на психиатрическое обследование лишь потому, что он упорствовал в желании смотреть на нетелевизорную реальность и дышать некондиционерным воздухом.
Но довольно о злости и раздражении. А как же любовь? Что вы любите больше всего на свете? И в большом, и в малом, я имею в виду. Трамвай, пару теннисных туфель? В детстве для нас эти вещи исполнены волшебства. В прошлом году я опубликовал рассказ о мальчишке и его последней поездке в трамвае, где прохладно-зеленые, мшисто-бархатные сиденья и искрящееся электричество, где пахнет всеми отгремевшими грозами одновременно; но он обречен уступить место более практичному, с более прозаичными запахами автобусу. Еще рассказ – о мальчишке, мечтавшем о новых теннисных туфлях, в которых ему будет по силам перепрыгивать через реки, дома и улицы, и даже через кусты, тротуары, собак. Для него эти туфли – стремительный бег антилоп и газелей по африканскому вельду. Энергия бурливых рек и бушующих гроз сокрыта в этих туфлях; они ему необходимы, они нужны ему больше всего на свете.
Итак, вот мой очень простой рецепт.
Чего вам хочется больше всего на свете? Что вы любите, что ненавидите?
Придумайте персонажа, похожего на себя, который будет всем сердцем чего-то хотеть или же не хотеть. Прикажите ему: беги. Дайте отмашку на старт. А потом мчитесь следом за ним со всех ног. Персонаж, следуя своей великой любви или ненависти, сам приведет, примчит вас к финалу рассказа. Жар его страстей – а в ненависти жара не меньше, чем в любви – озарит ландшафт и раскалит вашу пишущую машинку.
© Рэй Дуглас Брэдбери «Дзен в искусстве написания книг»
Когда вы в последний раз написали рассказ вот так – только от возмущения?
Когда вас в последний раз останавливала на улице полиция, потому что вам нравится гулять и, может быть, думать по ночам? Со мной это случалось так часто, что я разозлился и написал «Пешехода» – рассказ о будущем на пятьдесят лет вперед, когда человека арестовали и отвезли на психиатрическое обследование лишь потому, что он упорствовал в желании смотреть на нетелевизорную реальность и дышать некондиционерным воздухом.
Но довольно о злости и раздражении. А как же любовь? Что вы любите больше всего на свете? И в большом, и в малом, я имею в виду. Трамвай, пару теннисных туфель? В детстве для нас эти вещи исполнены волшебства. В прошлом году я опубликовал рассказ о мальчишке и его последней поездке в трамвае, где прохладно-зеленые, мшисто-бархатные сиденья и искрящееся электричество, где пахнет всеми отгремевшими грозами одновременно; но он обречен уступить место более практичному, с более прозаичными запахами автобусу. Еще рассказ – о мальчишке, мечтавшем о новых теннисных туфлях, в которых ему будет по силам перепрыгивать через реки, дома и улицы, и даже через кусты, тротуары, собак. Для него эти туфли – стремительный бег антилоп и газелей по африканскому вельду. Энергия бурливых рек и бушующих гроз сокрыта в этих туфлях; они ему необходимы, они нужны ему больше всего на свете.
Итак, вот мой очень простой рецепт.
Чего вам хочется больше всего на свете? Что вы любите, что ненавидите?
Придумайте персонажа, похожего на себя, который будет всем сердцем чего-то хотеть или же не хотеть. Прикажите ему: беги. Дайте отмашку на старт. А потом мчитесь следом за ним со всех ног. Персонаж, следуя своей великой любви или ненависти, сам приведет, примчит вас к финалу рассказа. Жар его страстей – а в ненависти жара не меньше, чем в любви – озарит ландшафт и раскалит вашу пишущую машинку.
© Рэй Дуглас Брэдбери «Дзен в искусстве написания книг»
👍14🔥9❤8
Роль персонажа
Роль персонажа – это та функция, которую он выполняет в сюжете. В художественной литературе функции определены довольно-таки четко. В зависимости от объема и жанра текста в нем может быть один главный герой и одна главная героиня (протагонисты) или несколько центральных персонажей. Кроме того, вам нужны второстепенные персонажи и злодеи или противники главных героев (антагонисты). В первую очередь все роли определяются той читательской реакцией, которой хочет добиться автор, когда выстраивает сюжет.
Чтобы разобраться с функциями персонажей, нужно задать себе простой вопрос: что заставляет читателя увлечься персонажем? Сочувствие, а иногда даже отождествление себя с героем. У всех нас есть сильные и слабые стороны, достоинства и недостатки. Все мы совершаем и похвальные, и греховные поступки. Иногда мы превосходим самые смелые ожидания, а иногда изменяем собственным идеалам. И в литературном герое нас прежде всего привлекает сочетание силы и слабости: читатель узнаёт себя, слышит отзвук того, с чем сталкивается в повседневной жизни, и персонаж становится для него человеком из плоти и крови, а не бумажной куклой на плоской странице. Однако за каждым падением все-таки должен следовать взлет, иначе герой может потерять уважение и интерес читателей.
Говоря о положительных героях, мы ожидаем от них высоких человеческих качеств: достоинства, чести, благородства. Персонаж, лишенный благородства, обычно выполняет функцию злодея. Имейте в виду: многие писатели – обычно неопытные – склонны лишать главных героев выраженных положительных черт. А за таких людей болеть и переживать сложно.
Иными словами, с точки зрения читателя единственное различие между героем и злодеем заключается в прощении. Оба персонажа – люди из плоти и крови (если только вы не пишете о сверхъестественном). Обоим свойственно уникальное сочетание достойных и малоприятных черт, в обоих есть и дурное, и светлое. Это делает их живыми в глазах читателя. Разница лишь в оттенках читательской реакции, которые можно изучить при помощи довольно несложной схемы:
НЕДОСТАТКИ ПЕРСОНАЖА → РЕАКЦИЯ ЧИТАТЕЛЯ → ПОВЕДЕНИЕ ПЕРСОНАЖА → РЕАКЦИЯ ЧИТАТЕЛЯ
Если речь идет о положительном герое, схема выглядит так:
НЕДОСТАТКИ ПЕРСОНАЖА → ПОНИМАНИЕ → ЛИЧНОСТНЫЙ РОСТ ПЕРСОНАЖА → ПРОЩЕНИЕ
Для злодея схема имеет такой вид:
НЕДОСТАТКИ ПЕРСОНАЖА → ПОНИМАНИЕ → ОТСУТСТВИЕ РОСТА → ЧИТАТЕЛЬ НЕ ПРОЩАЕТ
Заметим: если злодей не вызывает у читателя хотя бы понимания, значит, персонаж остался плоским, «картонным». Даже у отрицательных персонажей должны быть внятные мотивы поступков, иначе правдоподобия не достичь. В то же время, если ваш герой не вызывает особого сочувствия и желания следить за его судьбой, попробуйте подставить его в нашу формулу. Может, он ведет себя скорее как злодей? Значит, что-то нужно подправить; возможно, схема натолкнет вас на мысли. Если у персонажа нет грешков и слабостей, которые делают его живым в читательских глазах, и при этом он не вырастает и не преодолевает себя, читатель не простит его ошибок и не захочет вместе с ним проделать путь искупления.
© Карен Визнер «Живой текст»
Роль персонажа – это та функция, которую он выполняет в сюжете. В художественной литературе функции определены довольно-таки четко. В зависимости от объема и жанра текста в нем может быть один главный герой и одна главная героиня (протагонисты) или несколько центральных персонажей. Кроме того, вам нужны второстепенные персонажи и злодеи или противники главных героев (антагонисты). В первую очередь все роли определяются той читательской реакцией, которой хочет добиться автор, когда выстраивает сюжет.
Чтобы разобраться с функциями персонажей, нужно задать себе простой вопрос: что заставляет читателя увлечься персонажем? Сочувствие, а иногда даже отождествление себя с героем. У всех нас есть сильные и слабые стороны, достоинства и недостатки. Все мы совершаем и похвальные, и греховные поступки. Иногда мы превосходим самые смелые ожидания, а иногда изменяем собственным идеалам. И в литературном герое нас прежде всего привлекает сочетание силы и слабости: читатель узнаёт себя, слышит отзвук того, с чем сталкивается в повседневной жизни, и персонаж становится для него человеком из плоти и крови, а не бумажной куклой на плоской странице. Однако за каждым падением все-таки должен следовать взлет, иначе герой может потерять уважение и интерес читателей.
Говоря о положительных героях, мы ожидаем от них высоких человеческих качеств: достоинства, чести, благородства. Персонаж, лишенный благородства, обычно выполняет функцию злодея. Имейте в виду: многие писатели – обычно неопытные – склонны лишать главных героев выраженных положительных черт. А за таких людей болеть и переживать сложно.
Иными словами, с точки зрения читателя единственное различие между героем и злодеем заключается в прощении. Оба персонажа – люди из плоти и крови (если только вы не пишете о сверхъестественном). Обоим свойственно уникальное сочетание достойных и малоприятных черт, в обоих есть и дурное, и светлое. Это делает их живыми в глазах читателя. Разница лишь в оттенках читательской реакции, которые можно изучить при помощи довольно несложной схемы:
НЕДОСТАТКИ ПЕРСОНАЖА → РЕАКЦИЯ ЧИТАТЕЛЯ → ПОВЕДЕНИЕ ПЕРСОНАЖА → РЕАКЦИЯ ЧИТАТЕЛЯ
Если речь идет о положительном герое, схема выглядит так:
НЕДОСТАТКИ ПЕРСОНАЖА → ПОНИМАНИЕ → ЛИЧНОСТНЫЙ РОСТ ПЕРСОНАЖА → ПРОЩЕНИЕ
Для злодея схема имеет такой вид:
НЕДОСТАТКИ ПЕРСОНАЖА → ПОНИМАНИЕ → ОТСУТСТВИЕ РОСТА → ЧИТАТЕЛЬ НЕ ПРОЩАЕТ
Заметим: если злодей не вызывает у читателя хотя бы понимания, значит, персонаж остался плоским, «картонным». Даже у отрицательных персонажей должны быть внятные мотивы поступков, иначе правдоподобия не достичь. В то же время, если ваш герой не вызывает особого сочувствия и желания следить за его судьбой, попробуйте подставить его в нашу формулу. Может, он ведет себя скорее как злодей? Значит, что-то нужно подправить; возможно, схема натолкнет вас на мысли. Если у персонажа нет грешков и слабостей, которые делают его живым в читательских глазах, и при этом он не вырастает и не преодолевает себя, читатель не простит его ошибок и не захочет вместе с ним проделать путь искупления.
© Карен Визнер «Живой текст»
👍15❤7🔥1
Полифонический роман Достоевского
При ознакомлении с обширной литературой о Достоевском создается впечатление, что дело идет не об одном авторе-художнике, писавшем романы и повести, а о целом ряде философских выступлений нескольких авторов-мыслителей — Раскольникова, Мышкина, Ставрогина, Ивана Карамазова, Великого инквизитора и других.
Для литературно-критической мысли творчество Достоевского распалось на ряд самостоятельных и противоречащих друг другу философских построений, защищаемых его героями. Среди них далеко не на первом месте фигурируют и философские воззрения самого автора. Голос Достоевского для одних исследователей сливается с голосами тех или иных из его героев, для других является своеобразным синтезом всех этих идеологических голосов, для третьих, наконец, он просто заглушается ими. С героями полемизируют, у героев учатся, их воззрения пытаются доразвить до законченной системы. Герой идеологически авторитетен и самостоятелен, он воспринимается как автор собственной полновесной идеологической концепции, а не как объект завершающего художественного видения Достоевского.
Для сознания критиков прямая полновесная значимость слов героя разбивает монологическую плоскость романа и вызывает на непосредственный ответ, как если бы герой был не объектом авторского слова, а полноценным и полноправным носителем собственного слова.
Совершенно справедливо отмечал эту особенность литературы о Достоевском Б.М.Энгельгардт. "Разбираясь в русской критической литературе о произведениях Достоевского, — говорит он, — легко заметить, что, за немногими исключениями, она не подымается над духовным уровнем его любимых героев. Не она господствует над предстоящим материалом, но материал целиком владеет ею. Она все еще учится у Ивана Карамазова и Раскольникова, Ставрогина и Великого инквизитора, запутываясь в тех противоречиях, в которых запутывались они, останавливаясь в недоумении перед не разрешенными ими проблемами и почтительно склоняясь перед их сложными и мучительными переживаниями".
Аналогичное наблюдение сделал Ю.Мейер-Грефе. "Кому когда-нибудь приходила в голову идея — принять участие в одном из многочисленных разговоров "Воспитания чувств"? А с Раскольниковым мы дискутируем, — да и не только с ним, но и с любым статистом".
Эту особенность критической литературы о Достоевском нельзя, конечно, объяснить одною только методологическою беспомощностью критической мысли и рассматривать как сплошное нарушение авторской художественной воли. Нет, такой подход критической литературы, равно как и непредубежденное восприятие читателей, всегда спорящих с героями Достоевского, действительно отвечает основной структурной особенности произведений этого автора.
Достоевский, подобно гетевскому Прометею, создает не безгласных рабов (как Зевс), а свободных людей, способных стать рядом со своим творцом, не соглашаться с ним и даже восставать на него.
Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов действительно является основною особенностью романов Достоевского.
Не множество характеров и судеб в едином объективном мире в свете единого авторского сознания развертывается в его произведениях, но именно множественность равноправных сознаний с их мирами сочетается здесь, сохраняя свою неслиянность, в единство некоторого события. Главные герои Достоевского действительно в самом творческом замысле художника не только объекты авторского слова, но и субъекты собственного, непосредственно значащего слова. Слово героя поэтому вовсе не исчерпывается здесь обычными характеристическими и сюжетно-прагматическими функциями, но и не служит выражением собственной идеологической позиции автора (как у Байрона, например). Сознание героя дано как другое, чужое сознание, но в то же время оно не опредмечивается, не закрывается, не становится простым объектом авторского сознания.
В этом смысле образ героя у Достоевского — не обычный объектный образ героя в традиционном романе.
При ознакомлении с обширной литературой о Достоевском создается впечатление, что дело идет не об одном авторе-художнике, писавшем романы и повести, а о целом ряде философских выступлений нескольких авторов-мыслителей — Раскольникова, Мышкина, Ставрогина, Ивана Карамазова, Великого инквизитора и других.
Для литературно-критической мысли творчество Достоевского распалось на ряд самостоятельных и противоречащих друг другу философских построений, защищаемых его героями. Среди них далеко не на первом месте фигурируют и философские воззрения самого автора. Голос Достоевского для одних исследователей сливается с голосами тех или иных из его героев, для других является своеобразным синтезом всех этих идеологических голосов, для третьих, наконец, он просто заглушается ими. С героями полемизируют, у героев учатся, их воззрения пытаются доразвить до законченной системы. Герой идеологически авторитетен и самостоятелен, он воспринимается как автор собственной полновесной идеологической концепции, а не как объект завершающего художественного видения Достоевского.
Для сознания критиков прямая полновесная значимость слов героя разбивает монологическую плоскость романа и вызывает на непосредственный ответ, как если бы герой был не объектом авторского слова, а полноценным и полноправным носителем собственного слова.
Совершенно справедливо отмечал эту особенность литературы о Достоевском Б.М.Энгельгардт. "Разбираясь в русской критической литературе о произведениях Достоевского, — говорит он, — легко заметить, что, за немногими исключениями, она не подымается над духовным уровнем его любимых героев. Не она господствует над предстоящим материалом, но материал целиком владеет ею. Она все еще учится у Ивана Карамазова и Раскольникова, Ставрогина и Великого инквизитора, запутываясь в тех противоречиях, в которых запутывались они, останавливаясь в недоумении перед не разрешенными ими проблемами и почтительно склоняясь перед их сложными и мучительными переживаниями".
Аналогичное наблюдение сделал Ю.Мейер-Грефе. "Кому когда-нибудь приходила в голову идея — принять участие в одном из многочисленных разговоров "Воспитания чувств"? А с Раскольниковым мы дискутируем, — да и не только с ним, но и с любым статистом".
Эту особенность критической литературы о Достоевском нельзя, конечно, объяснить одною только методологическою беспомощностью критической мысли и рассматривать как сплошное нарушение авторской художественной воли. Нет, такой подход критической литературы, равно как и непредубежденное восприятие читателей, всегда спорящих с героями Достоевского, действительно отвечает основной структурной особенности произведений этого автора.
Достоевский, подобно гетевскому Прометею, создает не безгласных рабов (как Зевс), а свободных людей, способных стать рядом со своим творцом, не соглашаться с ним и даже восставать на него.
Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов действительно является основною особенностью романов Достоевского.
Не множество характеров и судеб в едином объективном мире в свете единого авторского сознания развертывается в его произведениях, но именно множественность равноправных сознаний с их мирами сочетается здесь, сохраняя свою неслиянность, в единство некоторого события. Главные герои Достоевского действительно в самом творческом замысле художника не только объекты авторского слова, но и субъекты собственного, непосредственно значащего слова. Слово героя поэтому вовсе не исчерпывается здесь обычными характеристическими и сюжетно-прагматическими функциями, но и не служит выражением собственной идеологической позиции автора (как у Байрона, например). Сознание героя дано как другое, чужое сознание, но в то же время оно не опредмечивается, не закрывается, не становится простым объектом авторского сознания.
В этом смысле образ героя у Достоевского — не обычный объектный образ героя в традиционном романе.
👍8🔥4❤3
Достоевский — творец полифонического романа. Он создал существенно новый романный жанр. Поэтому-то его творчество не укладывается ни в какие рамки, не подчиняется ни одной из тех историко-литературных схем, какие мы привыкли прилагать к явлениям европейского романа.
В его произведениях появляется герой, голос которого построен так, как строится голос самого автора в романе обычного типа. Слово героя о себе самом и о мире так же полновесно, как обычное авторское слово; оно не подчинено объектному образу героя как одна из его характеристик, но и не служит рупором авторского голоса.
© Бахтин Михаил Михайлович «Проблемы поэтики Достоевского»
В его произведениях появляется герой, голос которого построен так, как строится голос самого автора в романе обычного типа. Слово героя о себе самом и о мире так же полновесно, как обычное авторское слово; оно не подчинено объектному образу героя как одна из его характеристик, но и не служит рупором авторского голоса.
© Бахтин Михаил Михайлович «Проблемы поэтики Достоевского»
❤8👍5🔥3
Иногда бывает трудно продолжать дисциплинированно работать над книгой, когда дома или на работе настали сложные времена. Но знаете, когда сердце велит писать, вы будете это делать, чего бы вам это ни стоило.
И все же сделайте себе одолжение — сначала разберитесь со всеми обычными повседневными делами. Тогда будет гораздо легче работать, слова начнут литься из-под вашего пера подобно водопадам, а все камни, то есть трудности, с которыми вы ежедневно сталкиваетесь на жизненном пути, исчезнут.
Запомните пару простых вещей.
Разберитесь со всей этой ерундой — хозяйство, домашние дела, семейные обязанности, работа; гораздо легче пишется, когда все, что надо было сделать за день, уже сделано.
Попросите родителей или вторую половину помочь, и пусть они знают, что вы покончили с этими делами. Пусть знают, что теперь вы идете писать и хотите, чтобы вас не отвлекали от работы.
Не впадайте в уныние, когда не получается вернуться к работе. Нужные слова и фразы терпеливы. Они будут ждать вашего возвращения.
Абстрагируйтесь от шума, который может помешать мыслительному процессу.
Найдите особое тихое место, где вы сможете писать.
И последнее, но не менее важное: пишите обо всем. Чем больше вы это делаете, тем лучше получается.
© Т. Э. Уотсон «Свет и камень»
И все же сделайте себе одолжение — сначала разберитесь со всеми обычными повседневными делами. Тогда будет гораздо легче работать, слова начнут литься из-под вашего пера подобно водопадам, а все камни, то есть трудности, с которыми вы ежедневно сталкиваетесь на жизненном пути, исчезнут.
Запомните пару простых вещей.
Разберитесь со всей этой ерундой — хозяйство, домашние дела, семейные обязанности, работа; гораздо легче пишется, когда все, что надо было сделать за день, уже сделано.
Попросите родителей или вторую половину помочь, и пусть они знают, что вы покончили с этими делами. Пусть знают, что теперь вы идете писать и хотите, чтобы вас не отвлекали от работы.
Не впадайте в уныние, когда не получается вернуться к работе. Нужные слова и фразы терпеливы. Они будут ждать вашего возвращения.
Абстрагируйтесь от шума, который может помешать мыслительному процессу.
Найдите особое тихое место, где вы сможете писать.
И последнее, но не менее важное: пишите обо всем. Чем больше вы это делаете, тем лучше получается.
© Т. Э. Уотсон «Свет и камень»
👍25❤5🔥2
Смотрим по сторонам
Чтобы писать, нужно научиться внимательно смотреть вокруг и сообщать другим, что происходит.
А что, собственно, с нами происходит? Главное, по-моему, вот в чем: мы все варимся в одном котле, и надо приспособиться друг к другу и не озвереть. Иначе мы станем ежесекундно лаяться, как собаки: «Полюбуйся, что ты сделал! Ты испортил мне жизнь! Это все из-за тебя!» Быть писателем — значит замечать людские страдания и, как выразился Роберт Стоун, стараться найти в них смысл. Но это получается, только когда смотришь на людей с уважением. Тот, кто видит только дорогую одежду или лохмотья, никогда их не поймет.
Писатель всегда немного в стороне от житейского бурления, но пристально наблюдает и старается подметить как можно больше. Да, ты на обочине, но ведь детали можно рассмотреть в бинокль. Твое дело — четко и ясно изложить свою точку зрения, показать любую ситуацию с уникального ракурса. Нужно видеть людей такими, какие они есть, а для этого необходимо и к себе относиться с сочувственным пониманием. Только тогда сможешь по-настоящему вжиться во внутренний мир другого человека. Мысль вроде бы простая, но на практике почему-то все гораздо сложнее. Лет двадцать назад мой дядя Бен прислал мне письмо, и там были такие строки: «Иногда встречаешь человека — неважно, какого пола и возраста, — и сразу чувствуешь в нем часть Великого Целого, которое живет и внутри тебя. У вас даже соринки в глазах одинаковые. Ты кровью чуешь, что вы с ним — одного племени, и узнаешь его как родного». Вот это и должно происходить с читателем: пусть при встрече с персонажами он заметит в их глазах родные соринки и почует соплеменников. Но создать столь узнаваемых героев может только тот, в ком есть сострадание к себе.
Легко смотреть с нежностью и пониманием на ребенка — особенно своего и особенно если он умудряется быть смешным и трогательным, даже когда делает что-то не очень хорошее. Еще можно умиляться при виде, скажем, бурундука. Можно разглядеть его как следует; осознать, что у наших ног живая жизнь (по крайней мере одна из ее низших форм). Если хорошо всмотреться, начинаешь различать особые повадки и привычки; если вслушаться, начинаешь даже разбирать какие-то интонации в звуках, которые издает зверек. Не хочу углубляться в эзотерику, но бывают моменты, когда остро чувствуешь: ты и этот бурундук — части великого мирового целого. Наверное, мы чаще ощущали бы такое слияние, если бы не рациональная составляющая нашего «я». Разум как будто подавляет в нас чувство единения со всем сущим, чтобы мы могли успешно устраивать свои дела и устраиваться в мире: например, вовремя заполнять налоговую декларацию. И все же можно ощутить внутреннее родство, когда смотришь — по-настоящему внимательно — на полицейского и замечаешь, что он такой же человек, как все: тоже живет, дышит, страдает. Тогда перестаешь видеть жестокость, хаос и опасность, с которыми ассоциируется служба в полиции, а видишь существо, подобное и равное тебе.
Очевидно, на себя гораздо сложнее посмотреть с тем же отстраненным состраданием. Помогают только тренировки.
Как от любой нагрузки, у вас поначалу все будет болеть. Но потом станет легче и вы сможете делать больше с каждым днем. Я сама очень медленно учусь возвращать мой бешено скачущий ум в состояние спокойного приятия и дружеского уважения к себе.
Я искренне полагаю, что быть писателем — значит с почтением относиться к жизни. Иначе зачем писать? Зачем вообще жить?
Давайте понимать почтение как благоговение, сознание своего присутствия в мире и готовность открыться ему навстречу. Иначе мы обречены на внутренний застой и затхлость. Вспомните моменты, когда вы читали поэзию или прозу, которые поразили вас красотой или мудростью, дали возможность заглянуть в душу другого человека. От таких прозрений мир открывается нам во всей своей полноте или хотя бы на миг обретает смысл.
© Энн Ламотт «Птица за птицей»
Чтобы писать, нужно научиться внимательно смотреть вокруг и сообщать другим, что происходит.
А что, собственно, с нами происходит? Главное, по-моему, вот в чем: мы все варимся в одном котле, и надо приспособиться друг к другу и не озвереть. Иначе мы станем ежесекундно лаяться, как собаки: «Полюбуйся, что ты сделал! Ты испортил мне жизнь! Это все из-за тебя!» Быть писателем — значит замечать людские страдания и, как выразился Роберт Стоун, стараться найти в них смысл. Но это получается, только когда смотришь на людей с уважением. Тот, кто видит только дорогую одежду или лохмотья, никогда их не поймет.
Писатель всегда немного в стороне от житейского бурления, но пристально наблюдает и старается подметить как можно больше. Да, ты на обочине, но ведь детали можно рассмотреть в бинокль. Твое дело — четко и ясно изложить свою точку зрения, показать любую ситуацию с уникального ракурса. Нужно видеть людей такими, какие они есть, а для этого необходимо и к себе относиться с сочувственным пониманием. Только тогда сможешь по-настоящему вжиться во внутренний мир другого человека. Мысль вроде бы простая, но на практике почему-то все гораздо сложнее. Лет двадцать назад мой дядя Бен прислал мне письмо, и там были такие строки: «Иногда встречаешь человека — неважно, какого пола и возраста, — и сразу чувствуешь в нем часть Великого Целого, которое живет и внутри тебя. У вас даже соринки в глазах одинаковые. Ты кровью чуешь, что вы с ним — одного племени, и узнаешь его как родного». Вот это и должно происходить с читателем: пусть при встрече с персонажами он заметит в их глазах родные соринки и почует соплеменников. Но создать столь узнаваемых героев может только тот, в ком есть сострадание к себе.
Легко смотреть с нежностью и пониманием на ребенка — особенно своего и особенно если он умудряется быть смешным и трогательным, даже когда делает что-то не очень хорошее. Еще можно умиляться при виде, скажем, бурундука. Можно разглядеть его как следует; осознать, что у наших ног живая жизнь (по крайней мере одна из ее низших форм). Если хорошо всмотреться, начинаешь различать особые повадки и привычки; если вслушаться, начинаешь даже разбирать какие-то интонации в звуках, которые издает зверек. Не хочу углубляться в эзотерику, но бывают моменты, когда остро чувствуешь: ты и этот бурундук — части великого мирового целого. Наверное, мы чаще ощущали бы такое слияние, если бы не рациональная составляющая нашего «я». Разум как будто подавляет в нас чувство единения со всем сущим, чтобы мы могли успешно устраивать свои дела и устраиваться в мире: например, вовремя заполнять налоговую декларацию. И все же можно ощутить внутреннее родство, когда смотришь — по-настоящему внимательно — на полицейского и замечаешь, что он такой же человек, как все: тоже живет, дышит, страдает. Тогда перестаешь видеть жестокость, хаос и опасность, с которыми ассоциируется служба в полиции, а видишь существо, подобное и равное тебе.
Очевидно, на себя гораздо сложнее посмотреть с тем же отстраненным состраданием. Помогают только тренировки.
Как от любой нагрузки, у вас поначалу все будет болеть. Но потом станет легче и вы сможете делать больше с каждым днем. Я сама очень медленно учусь возвращать мой бешено скачущий ум в состояние спокойного приятия и дружеского уважения к себе.
Я искренне полагаю, что быть писателем — значит с почтением относиться к жизни. Иначе зачем писать? Зачем вообще жить?
Давайте понимать почтение как благоговение, сознание своего присутствия в мире и готовность открыться ему навстречу. Иначе мы обречены на внутренний застой и затхлость. Вспомните моменты, когда вы читали поэзию или прозу, которые поразили вас красотой или мудростью, дали возможность заглянуть в душу другого человека. От таких прозрений мир открывается нам во всей своей полноте или хотя бы на миг обретает смысл.
© Энн Ламотт «Птица за птицей»
❤17👍9🔥2
Поворотный момент
Наступает поворотный момент, и с вашим героем происходит знаковое событие. Ниже приведены восемь основных характеристик такого события, после которого начинает разворачиваться весь последующий сюжет:
1. Событие удивляет и даже шокирует – мы этого не предвидели, и герой тоже. Оно приводит героя в замешательство и вызывает много эмоций.
2. Событие не только влияет на эмоциональное состояние героя, но и меняет его отношение к ситуации: оно является судьбоносным. Обратите внимание, что событие может быть и положительным. Например, герой влюбляется или выигрывает в лотерею.
3. Событие вызывает симпатию или чувство сопереживания герою: мы знаем или чувствуем, что это событие радикально меняет его жизнь. И мы начинаем волноваться: что же будет с героем дальше?
4. Событие придает динамику сюжету, ваш герой должен немедленно отреагировать на него. Независимо от того, был ли это торнадо, разрушивший его дом, или же это событие-осознание, когда, например, женщина чувствует, что теряет память, герою необходимо быстро адаптироваться к условиям новой реальности и бороться.
5. Таким образом, мы понимаем, каким будет сюжет с точки зрения стиля и жанра: комедия, драма, трагикомедия, трагедия и т. д. Мы пока не знаем, что произойдет дальше, но такое поворотное событие эмоционально подготавливает нас к тому, каким будет конец истории – душераздирающим, радостным, волнующим, пугающим и т. д. Это помогает задать нужное настроение эмоциям читателя.
6. Событие помогает установить объект желания – человека, вещь, действие или состояние бытия, которое необходимо обрести герою, чтобы комфортно существовать в новой реальности. Матери нужно найти пропавшего ребенка, мальчику-скауту важно завоевать уважение своего наставника, цель спортсмена – побить мировой рекорд.
7. Событие заставляет читателей/зрителей задаваться вопросом: обретет ли герой объект желания? Мы подробно рассмотрим драматические вопросы в следующей главе, а пока заметьте, что самое простое определение повествования таково: задайте драматический вопрос и ответьте на него. Создавая первое событие, вы провоцируете возникновение главного/центрального драматического вопроса, на котором строится дальнейший сюжет.
8. Событие позволяет предположить возможные концовки. Как только драматический вопрос задан, наш разум дает ответы. Например, если жена говорит мужу, что она больше не уверена в том, что любит его, мы представляем разные варианты финала: пара разводится, пара находит компромисс, пара решает жить в браке без любви и т. д. Хотя мы точно не знаем, чем закончится история, мы начинаем предполагать.
Как мы видим, роль знакового события в сюжете – одна из самых главных: такое событие прокладывает своего рода рельсы для дальнейшего разворачивания сюжета. Если вы оставите слабые места, весь ваш сюжет может пойти под откос. Уверен, вы хотите, чтобы ваши рельсы были изготовлены из стали высочайшего качества. Вы хотите, чтобы читатель понимал, что «все будет в порядке». Придумывая судьбоносное событие, вы как бы говорите читателю, что все под вашим контролем. Вы даете понять, что эта история будет интересной и значимой и что вы не будете тратить время попусту.
© Дэниел Джошуа Рубин «27 принципов истории»
Наступает поворотный момент, и с вашим героем происходит знаковое событие. Ниже приведены восемь основных характеристик такого события, после которого начинает разворачиваться весь последующий сюжет:
1. Событие удивляет и даже шокирует – мы этого не предвидели, и герой тоже. Оно приводит героя в замешательство и вызывает много эмоций.
2. Событие не только влияет на эмоциональное состояние героя, но и меняет его отношение к ситуации: оно является судьбоносным. Обратите внимание, что событие может быть и положительным. Например, герой влюбляется или выигрывает в лотерею.
3. Событие вызывает симпатию или чувство сопереживания герою: мы знаем или чувствуем, что это событие радикально меняет его жизнь. И мы начинаем волноваться: что же будет с героем дальше?
4. Событие придает динамику сюжету, ваш герой должен немедленно отреагировать на него. Независимо от того, был ли это торнадо, разрушивший его дом, или же это событие-осознание, когда, например, женщина чувствует, что теряет память, герою необходимо быстро адаптироваться к условиям новой реальности и бороться.
5. Таким образом, мы понимаем, каким будет сюжет с точки зрения стиля и жанра: комедия, драма, трагикомедия, трагедия и т. д. Мы пока не знаем, что произойдет дальше, но такое поворотное событие эмоционально подготавливает нас к тому, каким будет конец истории – душераздирающим, радостным, волнующим, пугающим и т. д. Это помогает задать нужное настроение эмоциям читателя.
6. Событие помогает установить объект желания – человека, вещь, действие или состояние бытия, которое необходимо обрести герою, чтобы комфортно существовать в новой реальности. Матери нужно найти пропавшего ребенка, мальчику-скауту важно завоевать уважение своего наставника, цель спортсмена – побить мировой рекорд.
7. Событие заставляет читателей/зрителей задаваться вопросом: обретет ли герой объект желания? Мы подробно рассмотрим драматические вопросы в следующей главе, а пока заметьте, что самое простое определение повествования таково: задайте драматический вопрос и ответьте на него. Создавая первое событие, вы провоцируете возникновение главного/центрального драматического вопроса, на котором строится дальнейший сюжет.
8. Событие позволяет предположить возможные концовки. Как только драматический вопрос задан, наш разум дает ответы. Например, если жена говорит мужу, что она больше не уверена в том, что любит его, мы представляем разные варианты финала: пара разводится, пара находит компромисс, пара решает жить в браке без любви и т. д. Хотя мы точно не знаем, чем закончится история, мы начинаем предполагать.
Как мы видим, роль знакового события в сюжете – одна из самых главных: такое событие прокладывает своего рода рельсы для дальнейшего разворачивания сюжета. Если вы оставите слабые места, весь ваш сюжет может пойти под откос. Уверен, вы хотите, чтобы ваши рельсы были изготовлены из стали высочайшего качества. Вы хотите, чтобы читатель понимал, что «все будет в порядке». Придумывая судьбоносное событие, вы как бы говорите читателю, что все под вашим контролем. Вы даете понять, что эта история будет интересной и значимой и что вы не будете тратить время попусту.
© Дэниел Джошуа Рубин «27 принципов истории»
👍9❤5🔥2
Соображения о рассказе
Много лет назад, разговаривая с Биллом Бьюфордом, тогдашним редактором отдела прозы в «Нью-Йоркере», страдая от череды мучительных редактур и чувствуя себя несколько неуверенно, я попытался нарваться на комплимент.
— Так что же вам все-таки нравится в этом рассказе? — канючил я. Повисла долгая пауза. А следом Билл произнес вот что:
— Ну, я читаю строчку. И мне она нравится… достаточно, чтобы прочитать следующую.
Вот в чем штука — вот в чем вся его эстетика применительно к рассказу, и, вероятно, такова эстетика всего журнала. И это идеально. Рассказ — линейно-временно́е явление. Он развивается и очаровывает нас (или не очаровывает) строка за строкой. Чтобы повествуемое так или иначе подействовало на нас, нам необходимо в него втянуться.
За прошедшие годы это понимание стало для меня очень утешительным. Чтобы писать прозу, не нужны никакие великие теории. Незачем беспокоиться о чем бы то ни было, кроме одного: хватит ли разумному человеку, прочитавшему четвертую строчку, силы толчка, чтобы прочесть и пятую?
Почему мы продолжаем читать рассказ?
Потому что хотим.
А почему мы этого хотим?
Это вопрос на миллион долларов: что заставляет читателя читать дальше?
Существуют ли законы прозы — как существуют законы физики? Вправду ли что-то воздействует лучше, чем что-то другое? Что налаживает связь между читателем и писателем, а что рушит ее?
Как же нам все это узнать?
Можно вот так: проследить за нашим умом — за тем, как он движется от строчки к строчке.
Рассказ (любой рассказ) являет нам свои смыслы быстро, ритмичными импульсами. Мы прочитываем фрагмент, и возникают те или иные предвкушения.
«На крыше семидесятиэтажного дома стоял человек».
Разве не ждете вы в некотором роде, что он сейчас спрыгнет, упадет или же кто-то столкнет его?
Вам понравится, если в рассказе это предвкушение учтут, но не понравится, если рассказ подойдет к этому слишком прямо.
Рассказ можно понимать как попросту череду таких вот предвкушений/развязок.
© Джордж Сондерс «Купание в пруду под дождем»
Много лет назад, разговаривая с Биллом Бьюфордом, тогдашним редактором отдела прозы в «Нью-Йоркере», страдая от череды мучительных редактур и чувствуя себя несколько неуверенно, я попытался нарваться на комплимент.
— Так что же вам все-таки нравится в этом рассказе? — канючил я. Повисла долгая пауза. А следом Билл произнес вот что:
— Ну, я читаю строчку. И мне она нравится… достаточно, чтобы прочитать следующую.
Вот в чем штука — вот в чем вся его эстетика применительно к рассказу, и, вероятно, такова эстетика всего журнала. И это идеально. Рассказ — линейно-временно́е явление. Он развивается и очаровывает нас (или не очаровывает) строка за строкой. Чтобы повествуемое так или иначе подействовало на нас, нам необходимо в него втянуться.
За прошедшие годы это понимание стало для меня очень утешительным. Чтобы писать прозу, не нужны никакие великие теории. Незачем беспокоиться о чем бы то ни было, кроме одного: хватит ли разумному человеку, прочитавшему четвертую строчку, силы толчка, чтобы прочесть и пятую?
Почему мы продолжаем читать рассказ?
Потому что хотим.
А почему мы этого хотим?
Это вопрос на миллион долларов: что заставляет читателя читать дальше?
Существуют ли законы прозы — как существуют законы физики? Вправду ли что-то воздействует лучше, чем что-то другое? Что налаживает связь между читателем и писателем, а что рушит ее?
Как же нам все это узнать?
Можно вот так: проследить за нашим умом — за тем, как он движется от строчки к строчке.
Рассказ (любой рассказ) являет нам свои смыслы быстро, ритмичными импульсами. Мы прочитываем фрагмент, и возникают те или иные предвкушения.
«На крыше семидесятиэтажного дома стоял человек».
Разве не ждете вы в некотором роде, что он сейчас спрыгнет, упадет или же кто-то столкнет его?
Вам понравится, если в рассказе это предвкушение учтут, но не понравится, если рассказ подойдет к этому слишком прямо.
Рассказ можно понимать как попросту череду таких вот предвкушений/развязок.
© Джордж Сондерс «Купание в пруду под дождем»
🔥12👍8❤3
Как поместить читателя в шкуру вашего героя
Когда реакции героя выражены правдоподобно, они помогают нам влезть в его шкуру, где мы становимся «восприимчивы», чувствуем то же, что и он, и остаемся там на протяжении всей истории. Это не значит, что мы не сможем переживать так же и чувства остальных героев. Но в конечном итоге то, что другие герои делают, думают и чувствуют, будет само по себе влиять на главного персонажа и оцениваться соответственно. Все-таки это его история, поэтому всех и вся мы будем судить исходя из того, как они на него влияют. Как ни крути, историю двигают именно действия, реакции и решения главного персонажа, а не внешние события, которые их провоцируют.
Итак, существует три уровня, на которых читатель способен воспринимать реакции вашего героя:
1. Внешне.
Фред опаздывает; Сью нервно расхаживает по комнате, сильно ударила палец ноги. Ей больно. Она попрыгала на другой ноге, ругаясь как сапожник, в надежде, что не поцарапала полировку рубинового цвета, которая так нравилась Фреду.
2. Интуитивно.
Мы знаем, что Сью влюблена во Фреда; когда поймем, что он опаздывает, потому что он с Джоан, лучшей подругой Сью, мы тут же ощутим боль, которую она испытает, хотя на данный момент она даже не догадывается, что Фред и Джоан знакомы.
3. Через внутренний монолог героя.
Когда Сью знакомит Фреда и Джоан, она сразу понимает, что между ними что-то есть. Наблюдая, как они притворяются, что незнакомы, Сью начинает замышлять сюжет их ужасной гибели.
Когда мы пропускаем все события через точку зрения героини и это позволяет нам наблюдать, как она осмысливает все то, что с ней происходит, мы смотрим ее глазами. Мы не просто видим то, что видит она, – мы понимаем, что эти события для нее означают. Другими словами, читатель должен знать мнение героя обо всем, что с ним происходит.
Вот что наделяет рассказ исключительной силой. А заодно отделяет прозу от пьесы, фильма и самой жизни – именно проза открывает дорогу к самому привлекательному, но в то же время и самому недоступному из всех мыслимых миров: чужому сознанию. Чтобы не упустить эту информацию, держите в голове вот что: наш мозг развился с единственной целью – погружаться в чужой разум, чтобы интуитивно угадывать чужие мотивы и мысли и таким образом видеть их в истинном свете.
Ключевое слово здесь – интуитивно; фильмы передают мысли героев через визуальные образы, через действие, пьесы – через диалоги. И хотя все три жанра невероятно захватывающи (самый захватывающий – реальная жизнь), нам все равно приходится доходить до всего самостоятельно. Для прозы четко изложенные мысли – это то, чем проза живет и дышит, потому что они напрямую сообщают, какое влияние оказано на героя и как он сам воспринимает то, что с ним происходит.
Именно это требуется читателям. Им свойственно задаваться вопросом: «Если бы со мной произошло что-то подобное, что бы я почувствовал? Как бы мне имело смысл поступить?» Ваш герой даже может показать им, как поступать не стоит, – это тоже хороший ответ.
© Лиза Крон «С первой фразы»
Когда реакции героя выражены правдоподобно, они помогают нам влезть в его шкуру, где мы становимся «восприимчивы», чувствуем то же, что и он, и остаемся там на протяжении всей истории. Это не значит, что мы не сможем переживать так же и чувства остальных героев. Но в конечном итоге то, что другие герои делают, думают и чувствуют, будет само по себе влиять на главного персонажа и оцениваться соответственно. Все-таки это его история, поэтому всех и вся мы будем судить исходя из того, как они на него влияют. Как ни крути, историю двигают именно действия, реакции и решения главного персонажа, а не внешние события, которые их провоцируют.
Итак, существует три уровня, на которых читатель способен воспринимать реакции вашего героя:
1. Внешне.
Фред опаздывает; Сью нервно расхаживает по комнате, сильно ударила палец ноги. Ей больно. Она попрыгала на другой ноге, ругаясь как сапожник, в надежде, что не поцарапала полировку рубинового цвета, которая так нравилась Фреду.
2. Интуитивно.
Мы знаем, что Сью влюблена во Фреда; когда поймем, что он опаздывает, потому что он с Джоан, лучшей подругой Сью, мы тут же ощутим боль, которую она испытает, хотя на данный момент она даже не догадывается, что Фред и Джоан знакомы.
3. Через внутренний монолог героя.
Когда Сью знакомит Фреда и Джоан, она сразу понимает, что между ними что-то есть. Наблюдая, как они притворяются, что незнакомы, Сью начинает замышлять сюжет их ужасной гибели.
Когда мы пропускаем все события через точку зрения героини и это позволяет нам наблюдать, как она осмысливает все то, что с ней происходит, мы смотрим ее глазами. Мы не просто видим то, что видит она, – мы понимаем, что эти события для нее означают. Другими словами, читатель должен знать мнение героя обо всем, что с ним происходит.
Вот что наделяет рассказ исключительной силой. А заодно отделяет прозу от пьесы, фильма и самой жизни – именно проза открывает дорогу к самому привлекательному, но в то же время и самому недоступному из всех мыслимых миров: чужому сознанию. Чтобы не упустить эту информацию, держите в голове вот что: наш мозг развился с единственной целью – погружаться в чужой разум, чтобы интуитивно угадывать чужие мотивы и мысли и таким образом видеть их в истинном свете.
Ключевое слово здесь – интуитивно; фильмы передают мысли героев через визуальные образы, через действие, пьесы – через диалоги. И хотя все три жанра невероятно захватывающи (самый захватывающий – реальная жизнь), нам все равно приходится доходить до всего самостоятельно. Для прозы четко изложенные мысли – это то, чем проза живет и дышит, потому что они напрямую сообщают, какое влияние оказано на героя и как он сам воспринимает то, что с ним происходит.
Именно это требуется читателям. Им свойственно задаваться вопросом: «Если бы со мной произошло что-то подобное, что бы я почувствовал? Как бы мне имело смысл поступить?» Ваш герой даже может показать им, как поступать не стоит, – это тоже хороший ответ.
© Лиза Крон «С первой фразы»
👍14🔥9🥰2
Выбирая цель для главного героя и соответственно структурируя свою историю, вы должны знать, что, хотя формулы сюжета не существует, но кое-какие правила все же есть:
1. Начинайте историю как можно ближе к ее концу – этот совет дает нам Курт Воннегут. Погрузитесь в самую суть и начинайте разворачивать сюжет. То же самое относится к ключевым сценам сюжета. Начинайте сцены как можно ближе к концу и заканчивайте их как можно быстрее.
2. Вам нужно в самом начале книги установить эмоциональную связь с главным героем. Резкость не должна проявляться на первой же странице. Герой вовсе не обязан быть святым. Но читатели должны сразу же что-то почувствовать. В сценарном мире это называется «спасти кошечку». Главный герой может грубить старушкам, воровать у слепого нищего, шельмовать в картах – все допустимо, если он готов сойти со своего пути, чтобы спасти хотя бы одно беззащитное существо. Обратите внимание на фильмы. Вы заметите, что в первые же десять минут картины главный герой тем или иным образом «спасет кошечку».
3. В начале романа (где-то в первых пяти главах) следует показать, чего главный герой хочет больше всего на свете.
4. Весь остальной роман состоит из ряда испытаний и конфликтов, которые мешают главному герою достичь своей цели и лишают его побед. Испытания не могут быть эпизодическими. Другими словами, они не могут иметь равную ценность одно за другим: сначала герой борется со львом, потом с медведем, потом с наводнением. Испытания должны быть каким-то образом связаны. Одно испытание неизбежно ведет к другому, и ставки в этой игре постоянно повышаются. Сначала герой борется со львом, потом прячется в пещере, и там обнаруживает медведя, но не может выбраться через другой выход из пещеры, поскольку началось наводнение, а возле главного выхода бродит голодная львица, поэтому ему приходится пробираться через странное отверстие где-то наверху, и этот путь ведет его в удивительный мир, о существовании которого он и не догадывался. Каждое действие должно иметь последствия, то есть должно быть необходимым. Вы формируете цепь. Если какое-то действие не является результатом случившегося ранее и не влияет на последующие события, оно для вашей цепи лишнее.
5. Герой должен оказаться в такой ситуации, когда ему кажется, что все потеряно.
6. В конце истории сознание героя должно полностью измениться. Большинство ситуаций должно найти свое разрешение.
Вот так. Все остальное – это холст, на котором вы можете творить по своему разумению.
© Джессика Лоури «Не проблема, а сюжет для книги»
1. Начинайте историю как можно ближе к ее концу – этот совет дает нам Курт Воннегут. Погрузитесь в самую суть и начинайте разворачивать сюжет. То же самое относится к ключевым сценам сюжета. Начинайте сцены как можно ближе к концу и заканчивайте их как можно быстрее.
2. Вам нужно в самом начале книги установить эмоциональную связь с главным героем. Резкость не должна проявляться на первой же странице. Герой вовсе не обязан быть святым. Но читатели должны сразу же что-то почувствовать. В сценарном мире это называется «спасти кошечку». Главный герой может грубить старушкам, воровать у слепого нищего, шельмовать в картах – все допустимо, если он готов сойти со своего пути, чтобы спасти хотя бы одно беззащитное существо. Обратите внимание на фильмы. Вы заметите, что в первые же десять минут картины главный герой тем или иным образом «спасет кошечку».
3. В начале романа (где-то в первых пяти главах) следует показать, чего главный герой хочет больше всего на свете.
4. Весь остальной роман состоит из ряда испытаний и конфликтов, которые мешают главному герою достичь своей цели и лишают его побед. Испытания не могут быть эпизодическими. Другими словами, они не могут иметь равную ценность одно за другим: сначала герой борется со львом, потом с медведем, потом с наводнением. Испытания должны быть каким-то образом связаны. Одно испытание неизбежно ведет к другому, и ставки в этой игре постоянно повышаются. Сначала герой борется со львом, потом прячется в пещере, и там обнаруживает медведя, но не может выбраться через другой выход из пещеры, поскольку началось наводнение, а возле главного выхода бродит голодная львица, поэтому ему приходится пробираться через странное отверстие где-то наверху, и этот путь ведет его в удивительный мир, о существовании которого он и не догадывался. Каждое действие должно иметь последствия, то есть должно быть необходимым. Вы формируете цепь. Если какое-то действие не является результатом случившегося ранее и не влияет на последующие события, оно для вашей цепи лишнее.
5. Герой должен оказаться в такой ситуации, когда ему кажется, что все потеряно.
6. В конце истории сознание героя должно полностью измениться. Большинство ситуаций должно найти свое разрешение.
Вот так. Все остальное – это холст, на котором вы можете творить по своему разумению.
© Джессика Лоури «Не проблема, а сюжет для книги»
❤20👍11🔥4
Зачем нужна конструкция?
Зачем нужна конструкция? Посмотрите по сторонам. У стула, на котором вы сидите, есть определенная конструкция. И вы, вероятно, признательны за это. Стулу, не имеющему уверенной конструкции, нельзя доверять. Или взять окно. Комнату. Стены. Здание. Корзина для мусора – это контейнер с отверстием. Почему так? Что, если отверстия не было бы? Корзина по-прежнему была бы корзиной? А как насчет вашего тела? Есть ли у него конструкция? Не будь ее, проку от вас было бы мало. Вы расплылись бы по полу, подобно пятну. Возможно, вы харизматичный, чуткий, проницательный и ужасно интересный человек, но все попытки рассказать окружающим об этих качествах будут обречены на провал, ведь большая часть вас впитается в ковер. Чем дольше вы смотрите по сторонам, тем больше конструкций видите. Конструкция может быть сложной или простой. Ее могут определять изощренные геометрические принципы – как в случае со снежинками, листьями и ракушками. Либо она может быть сравнительно простой, как у стола, которому требуется не менее трех ножек, чтобы выполнять свои функции (почему-то двух ножек столу недостаточно).
Возможно, причина в том, что все должно выполнять определенную функцию, у всего есть задача. Задача стула – чтобы на нем можно было сидеть. Если он имеет склонность разваливаться от малейшего веса, скорее всего, больше на него не сядут. Кроме того, существует качественная оценка, т. е. насколько хорошо предмет выполняет свои функции. Еще можно сесть на колченогий стул, но через некоторое время он начнет раздражать. Чем точнее его конструкция соответствует базовым принципам, в соответствии с которыми он должен функционировать, тем лучше стул.
Комплексные конструкции, такие как человеческое тело, состоят из множества разных, слаженно работающих систем. Каждый орган, мышца и железа функционируют благодаря своей конструкции, притом что скелет удерживает их на своих местах. Примечательно, что хотя компоненты скелета должны быть жесткими, их сочленение организовано так, чтобы упрощать движение. Чем прочнее скелет, тем лучше сочленение. У лошадей он имеет довольно прочную конструкцию, так что они могут не только стоять, но и бежать галопом.
Кроме того, скелет – штука живая и гибкая. Наши кости – фабрики. Они растут и меняются со временем. В случае травмы они способны к самоисцелению – в определенной степени. Безусловно, позвоночник – наиболее важное сочленение костей, связанное со множеством нервных окончаний.
Несмотря на всю важность скелета, едва ли именно его мы первым замечаем в человеке. Вряд ли кто-то скажет: «Эй, Джим, отличный скелет у тебя!», хотя мы вполне можем восхититься лицевой конструкцией человека. Если со скелетом что-то не так, кого-то, возможно, потянет сказать об этом – а кто-то вежливо промолчит. И надлежащим образом функционирующая конструкция скелета настолько незаметна, насколько это необходимо. Аналогичным образом хорошая книга не выпячивает конструкцию, зато прекрасно работает.
Прочитав хорошую книгу, мы закрываем последнюю страницу и, как правило, осмысляем отдельные моменты, героев или темы. А конструкция просто есть. Кроме тех случаев, когда с ней что-то не так. Хромающий сюжет бывает симптомом сломанной кости.
Очевидный сюжет – как обнаженная кость.
Поскольку задача хорошей конструкции – оставаться невидимой, подобно тому как кости должны интересовать только хирурга-ортопеда, мы, писатели, для начала должны поиграть с ними. Мы должны изучить анатомию сюжета, чтобы понять, что в этой конструкции работает, а что нет.
© Робин Махержи «Что будет дальше?»
Зачем нужна конструкция? Посмотрите по сторонам. У стула, на котором вы сидите, есть определенная конструкция. И вы, вероятно, признательны за это. Стулу, не имеющему уверенной конструкции, нельзя доверять. Или взять окно. Комнату. Стены. Здание. Корзина для мусора – это контейнер с отверстием. Почему так? Что, если отверстия не было бы? Корзина по-прежнему была бы корзиной? А как насчет вашего тела? Есть ли у него конструкция? Не будь ее, проку от вас было бы мало. Вы расплылись бы по полу, подобно пятну. Возможно, вы харизматичный, чуткий, проницательный и ужасно интересный человек, но все попытки рассказать окружающим об этих качествах будут обречены на провал, ведь большая часть вас впитается в ковер. Чем дольше вы смотрите по сторонам, тем больше конструкций видите. Конструкция может быть сложной или простой. Ее могут определять изощренные геометрические принципы – как в случае со снежинками, листьями и ракушками. Либо она может быть сравнительно простой, как у стола, которому требуется не менее трех ножек, чтобы выполнять свои функции (почему-то двух ножек столу недостаточно).
Возможно, причина в том, что все должно выполнять определенную функцию, у всего есть задача. Задача стула – чтобы на нем можно было сидеть. Если он имеет склонность разваливаться от малейшего веса, скорее всего, больше на него не сядут. Кроме того, существует качественная оценка, т. е. насколько хорошо предмет выполняет свои функции. Еще можно сесть на колченогий стул, но через некоторое время он начнет раздражать. Чем точнее его конструкция соответствует базовым принципам, в соответствии с которыми он должен функционировать, тем лучше стул.
Комплексные конструкции, такие как человеческое тело, состоят из множества разных, слаженно работающих систем. Каждый орган, мышца и железа функционируют благодаря своей конструкции, притом что скелет удерживает их на своих местах. Примечательно, что хотя компоненты скелета должны быть жесткими, их сочленение организовано так, чтобы упрощать движение. Чем прочнее скелет, тем лучше сочленение. У лошадей он имеет довольно прочную конструкцию, так что они могут не только стоять, но и бежать галопом.
Кроме того, скелет – штука живая и гибкая. Наши кости – фабрики. Они растут и меняются со временем. В случае травмы они способны к самоисцелению – в определенной степени. Безусловно, позвоночник – наиболее важное сочленение костей, связанное со множеством нервных окончаний.
Несмотря на всю важность скелета, едва ли именно его мы первым замечаем в человеке. Вряд ли кто-то скажет: «Эй, Джим, отличный скелет у тебя!», хотя мы вполне можем восхититься лицевой конструкцией человека. Если со скелетом что-то не так, кого-то, возможно, потянет сказать об этом – а кто-то вежливо промолчит. И надлежащим образом функционирующая конструкция скелета настолько незаметна, насколько это необходимо. Аналогичным образом хорошая книга не выпячивает конструкцию, зато прекрасно работает.
Прочитав хорошую книгу, мы закрываем последнюю страницу и, как правило, осмысляем отдельные моменты, героев или темы. А конструкция просто есть. Кроме тех случаев, когда с ней что-то не так. Хромающий сюжет бывает симптомом сломанной кости.
Очевидный сюжет – как обнаженная кость.
Поскольку задача хорошей конструкции – оставаться невидимой, подобно тому как кости должны интересовать только хирурга-ортопеда, мы, писатели, для начала должны поиграть с ними. Мы должны изучить анатомию сюжета, чтобы понять, что в этой конструкции работает, а что нет.
© Робин Махержи «Что будет дальше?»
👍14❤5🔥2
Делитесь с читателем информацией и предысторией
Писатели, особенно начинающие, часто поддаются искушению вывалить на читателя все сразу. В результате с самого начала истории выскакивают флешбэки, чтобы читатель узнал предысторию и понял, какое событие вывело героя с орбиты.
Универсальный совет: отмерьте с самого начала то количество информации, которой вы делитесь с читателем, и воздерживайтесь от флешбэков.
Короткие воспоминания могут быть кстати, но старайтесь не двигаться туда-сюда во времени. Ваша главная цель — заставить читателя быть здесь и сейчас, в моменте, в котором происходит главное действие. Вкладывайте в каждый эпизод лишь самую необходимую информацию, особенно в начальные эпизоды. (Тут могут быть подсказки о том, что предвещает то или иное событие, но не перегружайте эпизоды такими деталями.) Приглашайте читателя в свою историю, постепенно увлекая его. Захватывающая книга получается, когда автор постоянно подпитывает любопытство.
В первой четверти любого писательского проекта должны быть представлены главные персонажи, их цели, время и место действия, главная идея и проблематика. Здесь вовсе не обязательно делать образы и сюжет поглубже; это место знакомства. Не стоит знакомить читателя с неподвижными героями, их привычками, обстоятельствами жизни и тем, что занимает их мысли. Нет, нужно завлечь его драматизмом, ведущим к конфликту и напряжению, посеять в нем тревогу за героя и любопытство.
Когда эпизоды начала написаны, присмотритесь к тому, который вы определили в качестве эпизода поворотного момента. Вам нужен эпизод(ы), который бы закреплял такие переживания героя:
а) разрыв с прошлой жизнью, какую он знал;
б) изменения в жизненных обстоятельствах или взглядах;
в) перелом в отношениях с другими и даже с самим собой.
Продумайте, что произойдет после того, как протагонист оставит все позади в конце первой части. Это будет конец начала, закроются все пути назад. Герой вступит в середину повествования.
© Марта Олдерсон «Создавая бестселлер»
Писатели, особенно начинающие, часто поддаются искушению вывалить на читателя все сразу. В результате с самого начала истории выскакивают флешбэки, чтобы читатель узнал предысторию и понял, какое событие вывело героя с орбиты.
Универсальный совет: отмерьте с самого начала то количество информации, которой вы делитесь с читателем, и воздерживайтесь от флешбэков.
Короткие воспоминания могут быть кстати, но старайтесь не двигаться туда-сюда во времени. Ваша главная цель — заставить читателя быть здесь и сейчас, в моменте, в котором происходит главное действие. Вкладывайте в каждый эпизод лишь самую необходимую информацию, особенно в начальные эпизоды. (Тут могут быть подсказки о том, что предвещает то или иное событие, но не перегружайте эпизоды такими деталями.) Приглашайте читателя в свою историю, постепенно увлекая его. Захватывающая книга получается, когда автор постоянно подпитывает любопытство.
В первой четверти любого писательского проекта должны быть представлены главные персонажи, их цели, время и место действия, главная идея и проблематика. Здесь вовсе не обязательно делать образы и сюжет поглубже; это место знакомства. Не стоит знакомить читателя с неподвижными героями, их привычками, обстоятельствами жизни и тем, что занимает их мысли. Нет, нужно завлечь его драматизмом, ведущим к конфликту и напряжению, посеять в нем тревогу за героя и любопытство.
Когда эпизоды начала написаны, присмотритесь к тому, который вы определили в качестве эпизода поворотного момента. Вам нужен эпизод(ы), который бы закреплял такие переживания героя:
а) разрыв с прошлой жизнью, какую он знал;
б) изменения в жизненных обстоятельствах или взглядах;
в) перелом в отношениях с другими и даже с самим собой.
Продумайте, что произойдет после того, как протагонист оставит все позади в конце первой части. Это будет конец начала, закроются все пути назад. Герой вступит в середину повествования.
© Марта Олдерсон «Создавая бестселлер»
🔥10👍6❤3
Автор, жги! Пошаговый алгоритм создания впечатляющей сцены
Шаг 1: Выберите любую сцену в своей рукописи, которую считаете слабой. Кто в ней рассказчик?
Шаг 2: Определите, что этот персонаж ярче всего ощущает в данной сцене. Гнев? Тщетность? Предательство? Надежду? Радость? Возбуждение? Стыд? Горе? Гордость? Ненависть к себе? Покой?
Шаг 3: Вспомните собственный опыт. Когда вы сильнее всего ощущали эмоцию, которую выделили в предыдущем шаге?
Шаг 4: Подробно опишите свой опыт: когда именно это случилось? Кто присутствовал? Что было вокруг? Что сильнее всего вам запомнилось? О чем бы вам хотелось забыть? Каким был свет вокруг? Какие слова были произнесены? Какие самые мелкие – и самые крупные – действия совершались?
Шаг 5: Чем стал для вас этот жизненный опыт – солью на ранах или глазурью на торте? Вы испытали бы это чувство в любом случае, но что именно его спровоцировало?
Шаг 6: Как вы ощутили себя, когда поняли, как важен был для вас этот опыт?
Шаг 7: Передайте подробности вашего опыта своему персонажу – прямо сейчас, в этой самой сцене.
Резюме: Крадите у жизни. Она для этого и нужна, так ведь? Как часто, когда случалось что-то плохое, вам в голову приходила мысль: «Ну, из этого хотя бы выйдет неплохая история»? Вот он, ваш шанс. Ваш персональный опыт, его детали и подробности – инструменты для того, чтобы сделать эту сцену личной и мощной. Именно они и придают истории реалистичность. Используйте этот алгоритм, когда впадаете в ступор или вдохновение на нуле. Он раздует искры в вашем романе в настоящее пламя – в любой момент.
© Дональд Маасс «Как написать зажигательный роман»
Шаг 1: Выберите любую сцену в своей рукописи, которую считаете слабой. Кто в ней рассказчик?
Шаг 2: Определите, что этот персонаж ярче всего ощущает в данной сцене. Гнев? Тщетность? Предательство? Надежду? Радость? Возбуждение? Стыд? Горе? Гордость? Ненависть к себе? Покой?
Шаг 3: Вспомните собственный опыт. Когда вы сильнее всего ощущали эмоцию, которую выделили в предыдущем шаге?
Шаг 4: Подробно опишите свой опыт: когда именно это случилось? Кто присутствовал? Что было вокруг? Что сильнее всего вам запомнилось? О чем бы вам хотелось забыть? Каким был свет вокруг? Какие слова были произнесены? Какие самые мелкие – и самые крупные – действия совершались?
Шаг 5: Чем стал для вас этот жизненный опыт – солью на ранах или глазурью на торте? Вы испытали бы это чувство в любом случае, но что именно его спровоцировало?
Шаг 6: Как вы ощутили себя, когда поняли, как важен был для вас этот опыт?
Шаг 7: Передайте подробности вашего опыта своему персонажу – прямо сейчас, в этой самой сцене.
Резюме: Крадите у жизни. Она для этого и нужна, так ведь? Как часто, когда случалось что-то плохое, вам в голову приходила мысль: «Ну, из этого хотя бы выйдет неплохая история»? Вот он, ваш шанс. Ваш персональный опыт, его детали и подробности – инструменты для того, чтобы сделать эту сцену личной и мощной. Именно они и придают истории реалистичность. Используйте этот алгоритм, когда впадаете в ступор или вдохновение на нуле. Он раздует искры в вашем романе в настоящее пламя – в любой момент.
© Дональд Маасс «Как написать зажигательный роман»
👍15🔥9❤6
Писатели — о материале
У меня есть каталоги, где все организовано по довольно сложной схеме. Сейчас я пишу роман Duma Key, и я систематизировал все рабочие записи, чтобы не забыть детали всех линий романа. Я записываю даты рождения своих героев, а потом высчитываю, сколько им лет в таком-то или таком-то году. Нужно не забыть, что у этой героини на груди татуировка, не забыть, что у Эдгара к концу февраля появляется верстак. Потому что если сейчас я что-то напутаю, такая морока будет все это потом исправлять.
© Стивен Кинг
Чтобы нечто выдумать, мне всегда нужен трамплин реальности. Поэтому я собираю материал и езжу по местам, где происходит действие моего произведения. Не подумайте, что я стремлюсь просто воссоздать реальность — отлично знаю, что это невозможно. Сколько заметок и конспектов не делай, в итоге идет в счет лишь то, что отбирает твоя память. Поэтому я никогда не беру с собой фотоаппарат, когда еду собирать материал.
© Марио Варгас Льоса
Действие романа «Снег» происходит в городе Карс. Он славится как один из самых холодных городов Турции. И один из самых бедных. В начале 1980-х некая крупная газета посвятила всю первую полосу бедности в Карсе. Кто-то подсчитал, что весь город можно купить за миллион долларов. Окрестности города населены преимущественно курдами, но в центре обитают и азербайджанцы, и турки и разные другие. Когда-то были еще русские и немцы. Есть там и религиозные трения — между шиитами и суннитами. Война турецкого правительства против курдов была такой яростной, что ехать туда туристом было невозможно. Я попросил знакомого редактора газеты снабдить меня журналистским удостоверением. Человек он был влиятельный, позвонил мэру и начальнику полиции и предупредил обо мне. Приехав, я сразу посетил мэра и пожал руку начальнику полиции, чтобы меня не забрали на улице. Тем не менее какие-то полицейские, не знавшие о моем приезде, забрали меня и увезли — вероятно, с намерением пытать. Я немедленно стал козырять именами: знаю мэра, знаю начальника... Я был подозрительным лицом. Хотя Турция — теоретически свободная страна, до 1999 года всякий иностранец был подозрителен. Теперь, надеюсь, здесь стало гораздо спокойнее.
© Орхан Памук
У меня есть каталоги, где все организовано по довольно сложной схеме. Сейчас я пишу роман Duma Key, и я систематизировал все рабочие записи, чтобы не забыть детали всех линий романа. Я записываю даты рождения своих героев, а потом высчитываю, сколько им лет в таком-то или таком-то году. Нужно не забыть, что у этой героини на груди татуировка, не забыть, что у Эдгара к концу февраля появляется верстак. Потому что если сейчас я что-то напутаю, такая морока будет все это потом исправлять.
© Стивен Кинг
Чтобы нечто выдумать, мне всегда нужен трамплин реальности. Поэтому я собираю материал и езжу по местам, где происходит действие моего произведения. Не подумайте, что я стремлюсь просто воссоздать реальность — отлично знаю, что это невозможно. Сколько заметок и конспектов не делай, в итоге идет в счет лишь то, что отбирает твоя память. Поэтому я никогда не беру с собой фотоаппарат, когда еду собирать материал.
© Марио Варгас Льоса
Действие романа «Снег» происходит в городе Карс. Он славится как один из самых холодных городов Турции. И один из самых бедных. В начале 1980-х некая крупная газета посвятила всю первую полосу бедности в Карсе. Кто-то подсчитал, что весь город можно купить за миллион долларов. Окрестности города населены преимущественно курдами, но в центре обитают и азербайджанцы, и турки и разные другие. Когда-то были еще русские и немцы. Есть там и религиозные трения — между шиитами и суннитами. Война турецкого правительства против курдов была такой яростной, что ехать туда туристом было невозможно. Я попросил знакомого редактора газеты снабдить меня журналистским удостоверением. Человек он был влиятельный, позвонил мэру и начальнику полиции и предупредил обо мне. Приехав, я сразу посетил мэра и пожал руку начальнику полиции, чтобы меня не забрали на улице. Тем не менее какие-то полицейские, не знавшие о моем приезде, забрали меня и увезли — вероятно, с намерением пытать. Я немедленно стал козырять именами: знаю мэра, знаю начальника... Я был подозрительным лицом. Хотя Турция — теоретически свободная страна, до 1999 года всякий иностранец был подозрителен. Теперь, надеюсь, здесь стало гораздо спокойнее.
© Орхан Памук
👍11❤5🔥4
Чек-лист. Пять вопросов, чтобы проверить глубину проработки главного героя
1. Вы знаете, чего хочет ваш герой? Чего он жаждет больше всего? Какой у него мотив, каков смысл его существования?
2. Вы знаете, почему ваш герой хочет того, чего хочет? Что такого особенного в достижении его цели? Вы знаете почему? Одним словом, в чем его мотивация?
3. Вам известна внешняя цель вашего героя? Что движет им? Остерегайтесь помещать героя в универсальную «плохую ситуацию», просто чтобы узнать, что он будет делать. Помните: достижение цели должно удовлетворять его давней потребности или давнему желанию, а процесс ее достижения должен заставить героя посмотреть в лицо своему глубоко укоренившемуся страху.
4. Вам известна внутренняя цель вашего героя? Один из способов ее понять – это ответить на вопрос: что означает для героя достижение внешней цели? Как, по его мнению, повлияет достижение цели на его жизнь? Что, по его мнению, это о нем скажет? Прав ли он? Или две его цели, внутренняя и внешняя, противоречат друг другу?
5. Цель вашего героя заставляет его разобраться с давней проблемой или встретиться с давним страхом? С каким ужасом в глубине души ему предстоит столкнуться, чтобы достичь своей цели? Какое старое убеждение придется поставить под сомнение? Чего такого он всю жизнь избегал, с чем сейчас вынужден столкнуться лицом к лицу или, выкинув белый флаг, сдаться?
© Лиза Крон «С первой фразы»
1. Вы знаете, чего хочет ваш герой? Чего он жаждет больше всего? Какой у него мотив, каков смысл его существования?
2. Вы знаете, почему ваш герой хочет того, чего хочет? Что такого особенного в достижении его цели? Вы знаете почему? Одним словом, в чем его мотивация?
3. Вам известна внешняя цель вашего героя? Что движет им? Остерегайтесь помещать героя в универсальную «плохую ситуацию», просто чтобы узнать, что он будет делать. Помните: достижение цели должно удовлетворять его давней потребности или давнему желанию, а процесс ее достижения должен заставить героя посмотреть в лицо своему глубоко укоренившемуся страху.
4. Вам известна внутренняя цель вашего героя? Один из способов ее понять – это ответить на вопрос: что означает для героя достижение внешней цели? Как, по его мнению, повлияет достижение цели на его жизнь? Что, по его мнению, это о нем скажет? Прав ли он? Или две его цели, внутренняя и внешняя, противоречат друг другу?
5. Цель вашего героя заставляет его разобраться с давней проблемой или встретиться с давним страхом? С каким ужасом в глубине души ему предстоит столкнуться, чтобы достичь своей цели? Какое старое убеждение придется поставить под сомнение? Чего такого он всю жизнь избегал, с чем сейчас вынужден столкнуться лицом к лицу или, выкинув белый флаг, сдаться?
© Лиза Крон «С первой фразы»
❤14👍10🔥5
Вот вам практический совет еще, если желаете: печатайте больше, этак не меньше 5—6 тысяч. Книжка шибко пойдет. Второе издание можно печатать одновременно с первым.
Еще совет: читая корректуру, вычеркивайте, где можно, определения существительных и глаголов. У вас так много определений, что вниманию читателя трудно разобраться и оно утомляется.
Понятно, когда я пишу: «человек сел на траву»; это понятно, потому что ясно и не задерживает внимания. Наоборот, неудобопонятно и тяжеловато для мозгов, если я пишу: «высокий, узкогрудый, среднего роста человек с рыжей бородкой сел на зеленую, уже измятую пешеходами траву, сел бесшумно, робко и пугливо оглядываясь». Это не сразу укладывается в мозгу, а беллетристика должна укладываться сразу, в секунду.
За сим еще одно: вы по натуре лирик, тембр у вашей души мягкий. Если бы вы были композитором, то избегали бы писать марши. Грубить, шуметь, язвить, неистово обличать — это несвойственно вашему таланту. Отсюда вы поймете, если я посоветую вам не пощадить в корректуре сукиных сынов, кобелей и пшибздиков, мелькающих там и сям на страницах «Жизни».
Ждать вас в конце сентября? Отчего так поздно? Зима в этом году начнется рано, осень будет короткая, надо спешить.
Ну-с, будьте здоровы. Оставайтесь живеньки-здоровеньки.
Ваш А. Чехов.
© Чехов — Горькому М., 3 сентября 1899 г.
Еще совет: читая корректуру, вычеркивайте, где можно, определения существительных и глаголов. У вас так много определений, что вниманию читателя трудно разобраться и оно утомляется.
Понятно, когда я пишу: «человек сел на траву»; это понятно, потому что ясно и не задерживает внимания. Наоборот, неудобопонятно и тяжеловато для мозгов, если я пишу: «высокий, узкогрудый, среднего роста человек с рыжей бородкой сел на зеленую, уже измятую пешеходами траву, сел бесшумно, робко и пугливо оглядываясь». Это не сразу укладывается в мозгу, а беллетристика должна укладываться сразу, в секунду.
За сим еще одно: вы по натуре лирик, тембр у вашей души мягкий. Если бы вы были композитором, то избегали бы писать марши. Грубить, шуметь, язвить, неистово обличать — это несвойственно вашему таланту. Отсюда вы поймете, если я посоветую вам не пощадить в корректуре сукиных сынов, кобелей и пшибздиков, мелькающих там и сям на страницах «Жизни».
Ждать вас в конце сентября? Отчего так поздно? Зима в этом году начнется рано, осень будет короткая, надо спешить.
Ну-с, будьте здоровы. Оставайтесь живеньки-здоровеньки.
Ваш А. Чехов.
© Чехов — Горькому М., 3 сентября 1899 г.
❤13👍12🔥4
Скорость, с которой разворачивается повествование
Идеальный Читатель – это еще и лучший способ замерить, правильно ли выдержан темп повествования и удовлетворительно ли справились с предысторией.
Темп – это скорость, с которой разворачивается повествование. Есть в издательских кругах невысказанное (а потому не определенное и не проверенное) поверье, что наиболее коммерчески успешные рассказы и романы написаны в быстром темпе. Я думаю, в основе этого поверья лежит мысль, что в наше время у людей столько дел и они так легко отвлекаются от печатного слова, что их внимание не удержать, если не стать поваром быстрой еды, подающим шипящие котлеты, картошку и яичницу со всей возможной скоростью.
Как и многие непроверенные мнения в издательских кругах, это почти на сто процентов чушь, и потому, когда книги вроде «Имени розы» Умберто Эко или «Холодной горы» Чарльза Фрезера вдруг выпрыгивают наверх списка бестселлеров, издатели и редакторы поражаются. Подозреваю, что многие из них приписывают неожиданный успех этих книг непредсказуемым и прискорбным отказам хорошего вкуса у части читающей публики.
Нет, ничего плохого нет в романах с быстрым темпом. Некоторые вполне хорошие писатели – Нельсон Демилль, Уилбур Смит и Сью Графтон, если назвать всего троих, заработали на таких романах миллионы. Но с этой скоростью можно переборщить. Несясь слишком быстро, рискуешь оставить читателя позади, он запутается или просто устанет. Что до меня, я люблю темп помедленнее и построение повыше и побольше.
Неторопливое, как роскошный лайнер, переживание длинного, поглощающего романа вроде «Далекие павильоны» или «Подходящий мальчик» всегда были среди самых привлекательных образцов жанра еще со времен первых примеров – бесконечных, многочастевых эпистолярных повествований вроде «Клариссы». Я считаю, что каждая вещь должна разворачиваться в своем собственном темпе, и это не обязательно бег сломя голову. И все же нужно осознавать: если слишком замедлить темп, даже у самого дисциплинированного читателя может лопнуть терпение.
Как же найти золотую середину? Да с помощью Идеального Читателя. Попытайтесь представить себе, не станет ли ему скучно при чтении какой-то сцены – если вы знаете вкусы своего Идеального Читателя хоть наполовину так, как я знаю вкусы своего, это будет нетрудно. Не сочтет ли Идеальный Читатель, что здесь, скажем, или там слишком много пустых разговоров? Что какую-то ситуацию вы разъяснили недостаточно, или слишком подробно – один из моих хронических недостатков? Что вы забыли разрешить какой-то важный момент сюжетной линии? Или забыли целиком персонажа, как случилось однажды с Раймондом Чандлером? (Его спросили насчет убитого шофера в «Большом сне», и Чандлер, любивший выпить, ответил: «Ах этот! Знаете, я просто про него забыл».)
Эти вопросы должны быть у вас на уме даже при закрытой двери. А когда она откроется – когда ваш Идеальный Читатель действительно прочтет рукопись, – эти вопросы надо задать вслух. И будь то попрошайничество или нет, вам захочется посмотреть и увидеть, когда Идеальный Читатель отложит рукопись в сторону, чтобы заняться чем-нибудь другим. На какой сцене это случилось? Что было так легко отложить?
Говоря о темпе, я часто возвращаюсь к Элмору Леонарду, который очень хорошо это объяснил, сказав, что он просто выбрасывал скучные куски. Это значит, что ради темпа надо вычеркивать, и в конце концов большинству из нас приходится это делать (убивай любимых, убивай, пусть это разобьет твое эгоцентричное сердчишко автора, убивай любимых).
© Стивен Кинг «Как писать книги. Мемуары о ремесле»
Идеальный Читатель – это еще и лучший способ замерить, правильно ли выдержан темп повествования и удовлетворительно ли справились с предысторией.
Темп – это скорость, с которой разворачивается повествование. Есть в издательских кругах невысказанное (а потому не определенное и не проверенное) поверье, что наиболее коммерчески успешные рассказы и романы написаны в быстром темпе. Я думаю, в основе этого поверья лежит мысль, что в наше время у людей столько дел и они так легко отвлекаются от печатного слова, что их внимание не удержать, если не стать поваром быстрой еды, подающим шипящие котлеты, картошку и яичницу со всей возможной скоростью.
Как и многие непроверенные мнения в издательских кругах, это почти на сто процентов чушь, и потому, когда книги вроде «Имени розы» Умберто Эко или «Холодной горы» Чарльза Фрезера вдруг выпрыгивают наверх списка бестселлеров, издатели и редакторы поражаются. Подозреваю, что многие из них приписывают неожиданный успех этих книг непредсказуемым и прискорбным отказам хорошего вкуса у части читающей публики.
Нет, ничего плохого нет в романах с быстрым темпом. Некоторые вполне хорошие писатели – Нельсон Демилль, Уилбур Смит и Сью Графтон, если назвать всего троих, заработали на таких романах миллионы. Но с этой скоростью можно переборщить. Несясь слишком быстро, рискуешь оставить читателя позади, он запутается или просто устанет. Что до меня, я люблю темп помедленнее и построение повыше и побольше.
Неторопливое, как роскошный лайнер, переживание длинного, поглощающего романа вроде «Далекие павильоны» или «Подходящий мальчик» всегда были среди самых привлекательных образцов жанра еще со времен первых примеров – бесконечных, многочастевых эпистолярных повествований вроде «Клариссы». Я считаю, что каждая вещь должна разворачиваться в своем собственном темпе, и это не обязательно бег сломя голову. И все же нужно осознавать: если слишком замедлить темп, даже у самого дисциплинированного читателя может лопнуть терпение.
Как же найти золотую середину? Да с помощью Идеального Читателя. Попытайтесь представить себе, не станет ли ему скучно при чтении какой-то сцены – если вы знаете вкусы своего Идеального Читателя хоть наполовину так, как я знаю вкусы своего, это будет нетрудно. Не сочтет ли Идеальный Читатель, что здесь, скажем, или там слишком много пустых разговоров? Что какую-то ситуацию вы разъяснили недостаточно, или слишком подробно – один из моих хронических недостатков? Что вы забыли разрешить какой-то важный момент сюжетной линии? Или забыли целиком персонажа, как случилось однажды с Раймондом Чандлером? (Его спросили насчет убитого шофера в «Большом сне», и Чандлер, любивший выпить, ответил: «Ах этот! Знаете, я просто про него забыл».)
Эти вопросы должны быть у вас на уме даже при закрытой двери. А когда она откроется – когда ваш Идеальный Читатель действительно прочтет рукопись, – эти вопросы надо задать вслух. И будь то попрошайничество или нет, вам захочется посмотреть и увидеть, когда Идеальный Читатель отложит рукопись в сторону, чтобы заняться чем-нибудь другим. На какой сцене это случилось? Что было так легко отложить?
Говоря о темпе, я часто возвращаюсь к Элмору Леонарду, который очень хорошо это объяснил, сказав, что он просто выбрасывал скучные куски. Это значит, что ради темпа надо вычеркивать, и в конце концов большинству из нас приходится это делать (убивай любимых, убивай, пусть это разобьет твое эгоцентричное сердчишко автора, убивай любимых).
© Стивен Кинг «Как писать книги. Мемуары о ремесле»
❤10👍6🔥6