"В США насчитывается около трех миллионов федеральных гражданских служащих, включая сотрудников почтовой службы. (Кроме того, в армии находится более миллиона действующих военнослужащих, являющихся федеральными сотрудниками.)
С другой стороны, существует более пяти миллионов контрактных работников и еще от 1,8 до двух миллионов работников, занятых в рамках государственных грантов. (Эти данные относятся к 2020 году.) Согласно более свежему отчету, в 2023 году за счет федеральных контрактов и грантов финансировалось более 7,5 миллиона работников. Другими словами, численность контрактных и грантовых сотрудников значительно превышает количество «обычных» федеральных служащих.
Как было показано в отчете Project on Government Oversight за 2017 год, «подрядчики уже давно являются крупнейшим сегментом так называемой “смешанной рабочей силы” дяди Сэма, составляя от 30 до 42 процентов от всей этой рабочей силы с 1980-х годов».С точки зрения общих расходов сумма, выделяемая на государственные гранты и контракты, явно больше, чем 800 миллиардов долларов, которые тратятся на Medicare. В частности, согласно данным Government Accountability Office (GAO), в 2023 году федеральное правительство потратило 759 миллиардов долларов на контракты. Помимо этих контрактов, некоммерческие организации получают около 300 миллиардов долларов в виде государственных грантов. Значительная часть этих средств поступает напрямую из федеральных грантов, но значительная доля поступает косвенно – через более чем 750 миллиардов долларов федеральных субсидий (grants-in-aid), которые сначала направляются правительствам штатов и местных органов власти. Существенная часть этих средств затем передается неправительственным организациям (НПО).
Как ни посмотри, результат один: миллионы людей, которые официально не числятся в федеральном штате, фактически работают на федеральное правительство.<...>
he Post также отмечает, что потери рабочих мест среди подрядчиков и получателей грантов могут повлиять на официальные показатели занятости. Это, скорее всего, верно и напоминает о том, что данные BLS (Бюро статистики труда США) о занятости в частном секторе долгое время искусственно завышались за счет фиктивной «частной» занятости, которая на самом деле финансируется федеральным правительством.
Если мы правильно классифицируем 7,5 миллиона федеральных подрядчиков и получателей грантов как государственных служащих — и прибавим их к официально признанным трем миллионам гражданских федеральных работников — то картина занятости в частном секторе в официальных отчетах выглядела бы совсем иначе. В этом случае общее число занятых в частном секторе, согласно данным BLS (135 миллионов рабочих мест), пришлось бы сократить более чем на десять миллионов.
Такой более точный — и более верный — взгляд на рынок труда служит важным напоминанием о том, что так называемый «устойчивый» экономический рост последних лет был в значительной степени обеспечен федеральными расходами и огромными бюджетными дефицитами."
https://mises.in.ua/article/trump-must-cut-millions-tax-funded-private-jobs/
С другой стороны, существует более пяти миллионов контрактных работников и еще от 1,8 до двух миллионов работников, занятых в рамках государственных грантов. (Эти данные относятся к 2020 году.) Согласно более свежему отчету, в 2023 году за счет федеральных контрактов и грантов финансировалось более 7,5 миллиона работников. Другими словами, численность контрактных и грантовых сотрудников значительно превышает количество «обычных» федеральных служащих.
Как было показано в отчете Project on Government Oversight за 2017 год, «подрядчики уже давно являются крупнейшим сегментом так называемой “смешанной рабочей силы” дяди Сэма, составляя от 30 до 42 процентов от всей этой рабочей силы с 1980-х годов».С точки зрения общих расходов сумма, выделяемая на государственные гранты и контракты, явно больше, чем 800 миллиардов долларов, которые тратятся на Medicare. В частности, согласно данным Government Accountability Office (GAO), в 2023 году федеральное правительство потратило 759 миллиардов долларов на контракты. Помимо этих контрактов, некоммерческие организации получают около 300 миллиардов долларов в виде государственных грантов. Значительная часть этих средств поступает напрямую из федеральных грантов, но значительная доля поступает косвенно – через более чем 750 миллиардов долларов федеральных субсидий (grants-in-aid), которые сначала направляются правительствам штатов и местных органов власти. Существенная часть этих средств затем передается неправительственным организациям (НПО).
Как ни посмотри, результат один: миллионы людей, которые официально не числятся в федеральном штате, фактически работают на федеральное правительство.<...>
he Post также отмечает, что потери рабочих мест среди подрядчиков и получателей грантов могут повлиять на официальные показатели занятости. Это, скорее всего, верно и напоминает о том, что данные BLS (Бюро статистики труда США) о занятости в частном секторе долгое время искусственно завышались за счет фиктивной «частной» занятости, которая на самом деле финансируется федеральным правительством.
Если мы правильно классифицируем 7,5 миллиона федеральных подрядчиков и получателей грантов как государственных служащих — и прибавим их к официально признанным трем миллионам гражданских федеральных работников — то картина занятости в частном секторе в официальных отчетах выглядела бы совсем иначе. В этом случае общее число занятых в частном секторе, согласно данным BLS (135 миллионов рабочих мест), пришлось бы сократить более чем на десять миллионов.
Такой более точный — и более верный — взгляд на рынок труда служит важным напоминанием о том, что так называемый «устойчивый» экономический рост последних лет был в значительной степени обеспечен федеральными расходами и огромными бюджетными дефицитами."
https://mises.in.ua/article/trump-must-cut-millions-tax-funded-private-jobs/
"Его преемник, как рассказывает Барбер, был совершенно другим человеком — пожилым джентльменом, не имеющим особых амбиций. Он мало заботился о налогоплательщиках, его целью было выполнять только самую необходимую работу и обеспечивать довольство как себя, так и всех сотрудников. В отличие от предшественника, который проводил в офисе по двенадцать часов в день, этот человек работал только полчаса по утрам. Остаток дня он гулял по офису, болтал и шутил с сотрудниками, а поздним вечером играл в гольф.
К концу первой недели, как рассказывает Барбер, «он уволил около пятидесяти из двухсот человек, причем, по-видимому, случайным образом». В результате «объем работы для оставшихся значительно сократился». Естественно, этот поступок вызвал много разговоров, и «в целом решили, что он уволил тех, в чьей неприязни был уверен». «Не самый научный способ избавиться от лишних сотрудников, — добавляет Барбер, — но это действительно уменьшило объем работы».
На следующей неделе новый начальник уволил еще пятьдесят человек, на этот раз, по-видимому, тех, “кто ему не нравился». В результате «нагрузка для оставшихся сотрудников значительно уменьшилась, хотя некоторая часть необходимой работы уволенных была молча перераспределена среди тех, кто остался». Несколько дней спустя он уволил еще пятьдесят человек — тех, в чьей симпатии он «не был уверен». Барбер отмечает: «С устранением трех четвертей штата практически не осталось ничего, кроме ‘необходимой работы’, какой бы она ни была».
Эта работа выполнялась эффективно примерно за половину рабочего дня оставшимися пятидесятью сотрудниками, «намного продуктивнее, чем это делали первоначальные двести». Оставшиеся сотрудники справлялись со своими задачами, а оставшееся время — примерно половину рабочего дня — посвящали своим личным делам.
Барбер заключает, что «старый джентльмен, теперь окруженный только теми, кто ему явно нравился, почувствовал, что сделал достаточно». Он появлялся в офисе примерно на час в день, а затем исчезал. «Работа выполнялась намного лучше, чем раньше, у людей появилось время для размышлений, и они не мешали друг другу». Барбер добавляет, что работа, вероятно, могла бы выполняться и половиной оставшихся сотрудников, но тогда им пришлось бы работать так же усердно, как изначальные двести, и от этого не было бы никакой выгоды ни для кого, кроме налогоплательщиков.9"
https://mises.in.ua/article/why-bureaucracy-keeps-getting-bigger/
К концу первой недели, как рассказывает Барбер, «он уволил около пятидесяти из двухсот человек, причем, по-видимому, случайным образом». В результате «объем работы для оставшихся значительно сократился». Естественно, этот поступок вызвал много разговоров, и «в целом решили, что он уволил тех, в чьей неприязни был уверен». «Не самый научный способ избавиться от лишних сотрудников, — добавляет Барбер, — но это действительно уменьшило объем работы».
На следующей неделе новый начальник уволил еще пятьдесят человек, на этот раз, по-видимому, тех, “кто ему не нравился». В результате «нагрузка для оставшихся сотрудников значительно уменьшилась, хотя некоторая часть необходимой работы уволенных была молча перераспределена среди тех, кто остался». Несколько дней спустя он уволил еще пятьдесят человек — тех, в чьей симпатии он «не был уверен». Барбер отмечает: «С устранением трех четвертей штата практически не осталось ничего, кроме ‘необходимой работы’, какой бы она ни была».
Эта работа выполнялась эффективно примерно за половину рабочего дня оставшимися пятидесятью сотрудниками, «намного продуктивнее, чем это делали первоначальные двести». Оставшиеся сотрудники справлялись со своими задачами, а оставшееся время — примерно половину рабочего дня — посвящали своим личным делам.
Барбер заключает, что «старый джентльмен, теперь окруженный только теми, кто ему явно нравился, почувствовал, что сделал достаточно». Он появлялся в офисе примерно на час в день, а затем исчезал. «Работа выполнялась намного лучше, чем раньше, у людей появилось время для размышлений, и они не мешали друг другу». Барбер добавляет, что работа, вероятно, могла бы выполняться и половиной оставшихся сотрудников, но тогда им пришлось бы работать так же усердно, как изначальные двести, и от этого не было бы никакой выгоды ни для кого, кроме налогоплательщиков.9"
https://mises.in.ua/article/why-bureaucracy-keeps-getting-bigger/
"Какими стандартами руководствуется доктор Гэлбрейт, заключая, что частный сектор раздувается, а государственный — истощен, и что правительство должно прибегнуть к дополнительному принуждению, чтобы исправить свое собственное «недоедание»? Его стандарт, разумеется, не исторический. Например, в 1902 году чистый национальный продукт США составлял 22,1 миллиарда долларов; государственные расходы (федеральные, штатные и местные) составляли 1,66 миллиарда долларов, или 7,1 процента от общего продукта. В 1957 году чистый национальный продукт составлял 402,6 миллиарда долларов, а государственные расходы достигли 125,5 миллиарда долларов, или 31,2 процента от общего продукта. Таким образом, фискальные притязания государства на частный продукт за этот век увеличились в четыре-пять раз. Это едва ли можно назвать «голоданием» государственного сектора. Тем не менее Гэлбрейт утверждает, что государственный сектор становится все более «истощенным» по сравнению со своим положением в небогатом XIX веке!
Какие же стандарты предлагает нам Гэлбрейт, чтобы определить, когда государственный сектор наконец достигнет своего оптимального размера? Ответ — ничего, кроме личного произвола:
Возникнет вопрос о том, какой тест можно применить для оценки баланса — в какой момент мы можем заключить, что баланс между удовлетворением частных и общественных потребностей достигнут. Ответ заключается в том, что никакой тест не может быть применен, потому что его не существует… Текущий дисбаланс очевиден… А раз так, то направление, в котором мы должны двигаться, чтобы исправить ситуацию, совершенно ясно.3
Для Гэлбрейта дисбаланс сегодняшнего дня «очевиден». Очевиден почему? Потому что он оглядывается вокруг и видит плачевное состояние во всех сферах, где действует государство. Школы переполнены, городские улицы перегружены транспортом и завалены мусором, реки загрязнены; он мог бы добавить, что преступность растет, а суды перегружены делами. Все эти проблемы относятся к сфере деятельности государства. Единственное предполагаемое решение этих очевидных недостатков — это переливать еще больше денег в государственную казну.
Но почему только государственные учреждения постоянно требуют больше денег и обвиняют граждан в нежелании их предоставлять? Почему у нас никогда не бывает аналогов пробок в сфере частного бизнеса, плохо управляемых частных школ, дефицита воды и тому подобного? Причина в том, что частные компании получают деньги, которых они заслуживают, из двух источников: добровольной оплаты за услуги со стороны потребителей и добровольных инвестиций со стороны инвесторов, которые предполагают наличие спроса со стороны потребителей. Если спрос на частное благо увеличивается, потребители платят за него больше, а инвесторы вкладывают больше в его производство, таким образом «очищая рынок» ко всеобщему удовлетворению. Если же увеличивается спрос на общественное благо (воду, дороги, метро и так далее), мы слышим лишь раздраженные упреки в адрес потребителей за расточительное использование ценных ресурсов, а также недовольство налогоплательщиками, отказывающимися принять более высокие налоги.
Частный бизнес удовлетворяя самые насущные потребности потребителей, заинтересован в том, чтобы их было как можно больше; государственные агентства, напротив, обвиняют потребителей в том, что они создают им проблемы. Только государство, например, может рассматривать запрет на частные автомобили как «решение» проблемы загруженности улиц. Более того, многочисленные «бесплатные» государственные услуги создают постоянный избыток спроса над предложением и, следовательно, перманентные «дефициты» товаров и услуг.
Государство, получающее свои доходы путем принудительного изъятия, а не посредством добровольных инвестиций и добровольного потребления, не может и не будет работать как бизнес. Его врожденная неэффективность и неспособность уравновешивать рынок гарантируют, что оно останется источником бесконечных экономических проблем.4
Какие же стандарты предлагает нам Гэлбрейт, чтобы определить, когда государственный сектор наконец достигнет своего оптимального размера? Ответ — ничего, кроме личного произвола:
Возникнет вопрос о том, какой тест можно применить для оценки баланса — в какой момент мы можем заключить, что баланс между удовлетворением частных и общественных потребностей достигнут. Ответ заключается в том, что никакой тест не может быть применен, потому что его не существует… Текущий дисбаланс очевиден… А раз так, то направление, в котором мы должны двигаться, чтобы исправить ситуацию, совершенно ясно.3
Для Гэлбрейта дисбаланс сегодняшнего дня «очевиден». Очевиден почему? Потому что он оглядывается вокруг и видит плачевное состояние во всех сферах, где действует государство. Школы переполнены, городские улицы перегружены транспортом и завалены мусором, реки загрязнены; он мог бы добавить, что преступность растет, а суды перегружены делами. Все эти проблемы относятся к сфере деятельности государства. Единственное предполагаемое решение этих очевидных недостатков — это переливать еще больше денег в государственную казну.
Но почему только государственные учреждения постоянно требуют больше денег и обвиняют граждан в нежелании их предоставлять? Почему у нас никогда не бывает аналогов пробок в сфере частного бизнеса, плохо управляемых частных школ, дефицита воды и тому подобного? Причина в том, что частные компании получают деньги, которых они заслуживают, из двух источников: добровольной оплаты за услуги со стороны потребителей и добровольных инвестиций со стороны инвесторов, которые предполагают наличие спроса со стороны потребителей. Если спрос на частное благо увеличивается, потребители платят за него больше, а инвесторы вкладывают больше в его производство, таким образом «очищая рынок» ко всеобщему удовлетворению. Если же увеличивается спрос на общественное благо (воду, дороги, метро и так далее), мы слышим лишь раздраженные упреки в адрес потребителей за расточительное использование ценных ресурсов, а также недовольство налогоплательщиками, отказывающимися принять более высокие налоги.
Частный бизнес удовлетворяя самые насущные потребности потребителей, заинтересован в том, чтобы их было как можно больше; государственные агентства, напротив, обвиняют потребителей в том, что они создают им проблемы. Только государство, например, может рассматривать запрет на частные автомобили как «решение» проблемы загруженности улиц. Более того, многочисленные «бесплатные» государственные услуги создают постоянный избыток спроса над предложением и, следовательно, перманентные «дефициты» товаров и услуг.
Государство, получающее свои доходы путем принудительного изъятия, а не посредством добровольных инвестиций и добровольного потребления, не может и не будет работать как бизнес. Его врожденная неэффективность и неспособность уравновешивать рынок гарантируют, что оно останется источником бесконечных экономических проблем.4
В прежние времена врожденная неэффективность управления государством обычно считалась веским аргументом в пользу того, чтобы по возможности не передавать государству управление какими-либо сферами. Ведь если кто-то уже вложился в заведомо убыточное дело, логично не выбрасывать туда еще больше хороших денег. Однако доктор Гэлбрейт, напротив, призывает нас удвоить усилия по выкачиванию с трудом заработанных налогоплательщиками денег в бездонную пропасть «государственного сектора», используя при этом именно недостатки государственного управления в качестве своего главного аргумента!"
https://mises.in.ua/article/fallacy-public-sector/
https://mises.in.ua/article/fallacy-public-sector/
"Стиглиц начинает свою критику Хайека прямо в предисловии, где он пишет:
Хайек и Фридман были самыми известными защитниками неограниченного капитализма в середине XX века. «Неограниченные рынки» — то есть рынки без правил и регулирования — это оксюморон, потому что без законов и норм, обеспечиваемых государством, торговля была бы практически невозможна. Обман был бы повсеместным, доверие низким. Мир без каких-либо ограничений был бы джунглями, где решающим фактором стала бы только сила, определяющая, кто что получает и кто чем занимается. Это не был бы рынок вовсе. Контракты, предусматривающие получение товара сегодня в обмен на оплату в будущем, не могли бы существовать, поскольку не было бы механизма их исполнения. Однако есть большая разница между утверждением, что хорошо функционирующему обществу необходима система принудительного исполнения контрактов, и утверждением, что абсолютно любой контракт должен быть исполнен. (с. 13)
Если бы кто-то задался целью выяснить, какая школа мысли глубже всех осознает необходимость правил для существования рынков, то это была бы Австрийская школа. Как отмечает Питер Бёттке, теория цен, особенно в изложении Мизеса и Хайека, имела институциональный характер, подчеркивая важность той структуры, в которой функционирует экономика.
Говоря о Хайеке, невозможно игнорировать его работы «Право, законодательство и свобода», его Каирские лекции и «Конституцию свободы» — все они сосредоточены именно на роли правил и верховенства права в свободном обществе. Критиковать Хайека за поддержку беззаконного общества — все равно что обвинять Милтона Фридмана в том, что он пренебрег значением денег, или Фрэнка Найта в том, что он игнорировал проблему неопределенности."
https://mises.in.ua/article/mr-stiglitz-hayek-room-us/
Хайек и Фридман были самыми известными защитниками неограниченного капитализма в середине XX века. «Неограниченные рынки» — то есть рынки без правил и регулирования — это оксюморон, потому что без законов и норм, обеспечиваемых государством, торговля была бы практически невозможна. Обман был бы повсеместным, доверие низким. Мир без каких-либо ограничений был бы джунглями, где решающим фактором стала бы только сила, определяющая, кто что получает и кто чем занимается. Это не был бы рынок вовсе. Контракты, предусматривающие получение товара сегодня в обмен на оплату в будущем, не могли бы существовать, поскольку не было бы механизма их исполнения. Однако есть большая разница между утверждением, что хорошо функционирующему обществу необходима система принудительного исполнения контрактов, и утверждением, что абсолютно любой контракт должен быть исполнен. (с. 13)
Если бы кто-то задался целью выяснить, какая школа мысли глубже всех осознает необходимость правил для существования рынков, то это была бы Австрийская школа. Как отмечает Питер Бёттке, теория цен, особенно в изложении Мизеса и Хайека, имела институциональный характер, подчеркивая важность той структуры, в которой функционирует экономика.
Говоря о Хайеке, невозможно игнорировать его работы «Право, законодательство и свобода», его Каирские лекции и «Конституцию свободы» — все они сосредоточены именно на роли правил и верховенства права в свободном обществе. Критиковать Хайека за поддержку беззаконного общества — все равно что обвинять Милтона Фридмана в том, что он пренебрег значением денег, или Фрэнка Найта в том, что он игнорировал проблему неопределенности."
https://mises.in.ua/article/mr-stiglitz-hayek-room-us/
"Как перейти от обсуждения индивидуальных чувств, которые нельзя измерить, к рынку товаров и услуг, которые покупаются и продаются с использованием денег?
Именно здесь аксиома действия Мизеса предлагает гениальное решение.
Аксиома действия решает эту проблему, поскольку человеческое действие неизбежно направляет энергию вовне: действия используют то, что предоставляет природа, и создают объективные изменения в окружающем мире. В конце концов, действие определяется как то, что мы делаем, чтобы достичь цели, которую считаем достижимой в физическом мире.
Человеческое действие — это использование объективных средств для воплощения ожидаемого или воображаемого состояния, в котором мы удовлетворяем свои желания, создавая тем самым субъективное благополучие. Если нам холодно, мы можем действовать, чтобы уменьшить страдания, создавая одежду или строя убежище.
Ценность того, что мы создали, существует только в нашем сознании. Конкретная ценность, к которой мы стремимся, основана на субъективном ранжировании различных возможностей, существующем исключительно в нашем разуме. Само же действие, направленное на достижение субъективной ценности, проявляется в объективном мире.
То, что происходит только в воображении, не является действием человека — это всего лишь мечты. Мечты отделены от реальности. Однако это не отменяет тот факт, что мы можем мечтать о лучшем будущем, а затем действовать, чтобы воплотить его в жизнь.
Ничто не гарантирует, что действия приведут к желаемым результатам. Наоборот, часто возникают непредвиденные последствия. Промахи случаются чаще, чем успехи, и это зависит от множества факторов — от неправильного понимания ситуации до неудачного выбора средств или даже неправильно поставленной цели.
Тем не менее, именно в действии мы обнаруживаем и изучаем способы достижения желаемых целей или получения полезных неожиданных результатов. Через действие мы также учимся избегать ошибок."
https://mises.in.ua/article/genius-misess-action-axiom/
Именно здесь аксиома действия Мизеса предлагает гениальное решение.
Аксиома действия решает эту проблему, поскольку человеческое действие неизбежно направляет энергию вовне: действия используют то, что предоставляет природа, и создают объективные изменения в окружающем мире. В конце концов, действие определяется как то, что мы делаем, чтобы достичь цели, которую считаем достижимой в физическом мире.
Человеческое действие — это использование объективных средств для воплощения ожидаемого или воображаемого состояния, в котором мы удовлетворяем свои желания, создавая тем самым субъективное благополучие. Если нам холодно, мы можем действовать, чтобы уменьшить страдания, создавая одежду или строя убежище.
Ценность того, что мы создали, существует только в нашем сознании. Конкретная ценность, к которой мы стремимся, основана на субъективном ранжировании различных возможностей, существующем исключительно в нашем разуме. Само же действие, направленное на достижение субъективной ценности, проявляется в объективном мире.
То, что происходит только в воображении, не является действием человека — это всего лишь мечты. Мечты отделены от реальности. Однако это не отменяет тот факт, что мы можем мечтать о лучшем будущем, а затем действовать, чтобы воплотить его в жизнь.
Ничто не гарантирует, что действия приведут к желаемым результатам. Наоборот, часто возникают непредвиденные последствия. Промахи случаются чаще, чем успехи, и это зависит от множества факторов — от неправильного понимания ситуации до неудачного выбора средств или даже неправильно поставленной цели.
Тем не менее, именно в действии мы обнаруживаем и изучаем способы достижения желаемых целей или получения полезных неожиданных результатов. Через действие мы также учимся избегать ошибок."
https://mises.in.ua/article/genius-misess-action-axiom/
"Зміна характеру американської держави супроводжувалася змінами в ідеології. Думаю, що причинно-наслідковий зв'язок саме такий - номенклатура шукає ідеології, що виправдовують її владу. Крім того, СРСР (а потім Росія) і Китай докладали великих зусиль для впровадження в американську систему агентів для підтримки різних деструктивних рухів. Ці сили впроваджували ту саму ідеологію, яка відповідала інтересам номенклатури.
З іншого боку, марксизм за цей час трансформувався в неомарксизм, який прямо проголосив своєю метою поступове захоплення інститутів буржуазної держави. Неомарксизм з боку виглядає менш людожерським, ніж класичний марксизм, і тому легше проникає в тканини «буржуазного» суспільства. Обставини для лівих склалися дуже вдало. Їм сприяла власна номенклатура і сильні зовнішні гравці. У підсумку, на момент приходу Трампа, «захоплення інститутів» було фактично завершено. Ліві контролюють основні ЗМІ та соціальні мережі, університети і школи, систему соціальної підтримки та медицини, а також розважальну індустрію. Вони домінують у державних агенціях і через ідеологізовані стандарти, такі як ESG, намагаються зруйнувати американську індустрію.
Безумовно, «ліві» не є якоюсь єдиною організацією чи навіть рухом. Це набір різних груп різного ступеня впливу, які часто ворогують між собою. Їх об'єднує спільне бачення держави. Це бачення радикально відрізняється від «ультраправого» бачення батьків-засновників. Ліва держава не дотримується принципу верховенства права, для неї є привілейовані групи (тепер це не пролетаріат, а різного роду меншини), чиї права більші за права решти. Ліва держава може і повинна «забезпечувати» все, до чого може дотягнутися і контролювати всі аспекти життя людини. Ні про яку «рівність перед законом» і, ні про які «рівні можливості для всіх» більше не йдеться.
На практиці ліва держава являє собою відірвану від контролю не тільки виборців, а й політиків номенклатуру, паразитичний клас, який не тільки живе коштом продуктивного класу, а й вказує йому, як йому жити, принижує його та піддає газлайтингу, примушуючи вірити в те, що біле - це чорне (DEI, cancel culture, зелений перехід тощо). Це держава расизму і расових привілеїв, держава, що навіює більшості почуття провини за речі, яких вона ніколи не робила, держава, що постійно плодить і нацьковує одна на одну все нові й нові групи. Це держава, яка тісно зрослася з деякими великими компаніями, які монополізують ринки на шкоду споживачам в обмін на політичні послуги.
З огляду на цензуру, придушення інакомислення (культура скасування), наявність обов'язкової для кар'єри в більшості галузей ідеології та фактично однопартійну систему, в якій Демократична партія є «політичним авангардом» адміністративної держави, можна назвати таку державу фашистською. Нагадаємо, що фашизм, якщо відкинути його емоційне використання у якості лайки, є просто різновидом лівої ідеології."
https://www.ilibertyinstitute.org/articles/shho-vidbuvayetsya-u-s-sh-a-i-chomu-cze-vazhlivo-dlya-ukrayincziv?fbclid=IwY2xjawJHmHlleHRuA2FlbQIxMQABHec6VqPU6xGS7i1D8Y-9ju4_P_lvdBvZq8XQwfK0e6HdDkqpUPAHFC9Ozw_aem_g5oO900Nm2myncLZSQ7jiw
З іншого боку, марксизм за цей час трансформувався в неомарксизм, який прямо проголосив своєю метою поступове захоплення інститутів буржуазної держави. Неомарксизм з боку виглядає менш людожерським, ніж класичний марксизм, і тому легше проникає в тканини «буржуазного» суспільства. Обставини для лівих склалися дуже вдало. Їм сприяла власна номенклатура і сильні зовнішні гравці. У підсумку, на момент приходу Трампа, «захоплення інститутів» було фактично завершено. Ліві контролюють основні ЗМІ та соціальні мережі, університети і школи, систему соціальної підтримки та медицини, а також розважальну індустрію. Вони домінують у державних агенціях і через ідеологізовані стандарти, такі як ESG, намагаються зруйнувати американську індустрію.
Безумовно, «ліві» не є якоюсь єдиною організацією чи навіть рухом. Це набір різних груп різного ступеня впливу, які часто ворогують між собою. Їх об'єднує спільне бачення держави. Це бачення радикально відрізняється від «ультраправого» бачення батьків-засновників. Ліва держава не дотримується принципу верховенства права, для неї є привілейовані групи (тепер це не пролетаріат, а різного роду меншини), чиї права більші за права решти. Ліва держава може і повинна «забезпечувати» все, до чого може дотягнутися і контролювати всі аспекти життя людини. Ні про яку «рівність перед законом» і, ні про які «рівні можливості для всіх» більше не йдеться.
На практиці ліва держава являє собою відірвану від контролю не тільки виборців, а й політиків номенклатуру, паразитичний клас, який не тільки живе коштом продуктивного класу, а й вказує йому, як йому жити, принижує його та піддає газлайтингу, примушуючи вірити в те, що біле - це чорне (DEI, cancel culture, зелений перехід тощо). Це держава расизму і расових привілеїв, держава, що навіює більшості почуття провини за речі, яких вона ніколи не робила, держава, що постійно плодить і нацьковує одна на одну все нові й нові групи. Це держава, яка тісно зрослася з деякими великими компаніями, які монополізують ринки на шкоду споживачам в обмін на політичні послуги.
З огляду на цензуру, придушення інакомислення (культура скасування), наявність обов'язкової для кар'єри в більшості галузей ідеології та фактично однопартійну систему, в якій Демократична партія є «політичним авангардом» адміністративної держави, можна назвати таку державу фашистською. Нагадаємо, що фашизм, якщо відкинути його емоційне використання у якості лайки, є просто різновидом лівої ідеології."
https://www.ilibertyinstitute.org/articles/shho-vidbuvayetsya-u-s-sh-a-i-chomu-cze-vazhlivo-dlya-ukrayincziv?fbclid=IwY2xjawJHmHlleHRuA2FlbQIxMQABHec6VqPU6xGS7i1D8Y-9ju4_P_lvdBvZq8XQwfK0e6HdDkqpUPAHFC9Ozw_aem_g5oO900Nm2myncLZSQ7jiw
"Мизес выдвигает два аргумента против утверждения, что бизнесмены не будут расширять производство, если они ожидают, что цены будут снижаться. Первый аргумент заключается в том, что если бы правительство не продолжало увеличивать предложение денег, рост производительности привёл бы к увеличению покупательной способности денег (то есть к снижению цен). Бизнесмены адаптировались бы к этому и ожидали бы снижения цен. Если бы они это сделали, факт того, что цены не растут, не привёл бы к прекращению инвестиций. Как говорит Мизес:
Живя и действуя в среде, где медленное, но постоянное снижение покупательной способности денежной единицы считается нормальным, необходимым и полезным, он [средний бизнесмен] просто не может представить себе иное положение вещей. Он связывает представления о росте цен и прибыли с одной стороны и о снижении цен и убытках — с другой. Тот факт, что существуют и «медвежьи» операции, и что великие состояния были сделаны «медведями», не поколеблет его догматизм. Это, говорит он, всего лишь спекулятивные сделки людей, стремящихся извлечь прибыль из снижения цен на уже произведённые и доступные товары. Творческие инновации, новые инвестиции и применение усовершенствованных технологических методов требуют стимула, вызванного ожиданием роста цен. Экономический прогресс возможен только в мире растущих цен. Это мнение несостоятельно. В мире растущей покупательной способности денежной единицы образ мышления каждого человека адаптировался бы к этому состоянию дел, так же как в нашем реальном мире он адаптировался к падающей покупательной способности денежной единицы. Сегодня все готовы рассматривать рост номинального или денежного дохода как улучшение своего материального благосостояния. Внимание людей больше направлено на рост номинальных ставок заработной платы и денежный эквивалент богатства, чем на увеличение предложения товаров. В мире растущей покупательной способности денежной единицы их больше бы заботило снижение стоимости жизни. Это яснее подчеркнуло бы тот факт, что экономический прогресс заключается прежде всего в том, чтобы сделать удобства жизни более доступными.
Но, и это второй аргумент Мизеса, бизнесменов не интересует долгосрочная тенденция цен, будь то рост или падение. Их заботит, могут ли они обнаружить различия в ценовых спредах на конкретных рынках, которые позволят им получить прибыль. Как говорит Мизес:
В ведении бизнеса размышления о долгосрочной тенденции цен не играют никакой роли. Предприниматели и инвесторы не беспокоятся о долгосрочных трендах. Их действия направляются их мнением о движении цен в ближайшие недели, месяцы или, в крайнем случае, годы. Они не обращают внимания на общее движение всех цен. Для них важно наличие расхождений между ценами на взаимодополняющие факторы производства и ожидаемыми ценами на продукцию. Ни один бизнесмен не начинает производственный проект просто потому, что он считает, что цены, то есть цены на все товары и услуги, будут расти. Он действует, если считает, что может извлечь прибыль из разницы между ценами на блага разных порядков. В мире с долгосрочной тенденцией к снижению цен такие возможности для получения прибыли будут появляться точно так же, как и в мире с долгосрочной тенденцией к росту цен."
https://mises.in.ua/article/inflationist-view-history/
Живя и действуя в среде, где медленное, но постоянное снижение покупательной способности денежной единицы считается нормальным, необходимым и полезным, он [средний бизнесмен] просто не может представить себе иное положение вещей. Он связывает представления о росте цен и прибыли с одной стороны и о снижении цен и убытках — с другой. Тот факт, что существуют и «медвежьи» операции, и что великие состояния были сделаны «медведями», не поколеблет его догматизм. Это, говорит он, всего лишь спекулятивные сделки людей, стремящихся извлечь прибыль из снижения цен на уже произведённые и доступные товары. Творческие инновации, новые инвестиции и применение усовершенствованных технологических методов требуют стимула, вызванного ожиданием роста цен. Экономический прогресс возможен только в мире растущих цен. Это мнение несостоятельно. В мире растущей покупательной способности денежной единицы образ мышления каждого человека адаптировался бы к этому состоянию дел, так же как в нашем реальном мире он адаптировался к падающей покупательной способности денежной единицы. Сегодня все готовы рассматривать рост номинального или денежного дохода как улучшение своего материального благосостояния. Внимание людей больше направлено на рост номинальных ставок заработной платы и денежный эквивалент богатства, чем на увеличение предложения товаров. В мире растущей покупательной способности денежной единицы их больше бы заботило снижение стоимости жизни. Это яснее подчеркнуло бы тот факт, что экономический прогресс заключается прежде всего в том, чтобы сделать удобства жизни более доступными.
Но, и это второй аргумент Мизеса, бизнесменов не интересует долгосрочная тенденция цен, будь то рост или падение. Их заботит, могут ли они обнаружить различия в ценовых спредах на конкретных рынках, которые позволят им получить прибыль. Как говорит Мизес:
В ведении бизнеса размышления о долгосрочной тенденции цен не играют никакой роли. Предприниматели и инвесторы не беспокоятся о долгосрочных трендах. Их действия направляются их мнением о движении цен в ближайшие недели, месяцы или, в крайнем случае, годы. Они не обращают внимания на общее движение всех цен. Для них важно наличие расхождений между ценами на взаимодополняющие факторы производства и ожидаемыми ценами на продукцию. Ни один бизнесмен не начинает производственный проект просто потому, что он считает, что цены, то есть цены на все товары и услуги, будут расти. Он действует, если считает, что может извлечь прибыль из разницы между ценами на блага разных порядков. В мире с долгосрочной тенденцией к снижению цен такие возможности для получения прибыли будут появляться точно так же, как и в мире с долгосрочной тенденцией к росту цен."
https://mises.in.ua/article/inflationist-view-history/
"Корректное понятие «класса» лучше определять через анализ каст. Эксплуатация происходит, когда одно лицо или группа присваивает продукцию другого лица или группы с помощью принуждения. Эксплуатация может иметь место между отдельными людьми, но каста создается через государственную юридическую власть. Каста возникает, когда класс оказывается «привилегированным или обремененным государством». Ротбард писал: «Когда же вмешивается государство, возникает конфликт каст, поскольку один человек выигрывает за счет другого»
Маркс пытался (и потерпел неудачу) продемонстрировать экспроприацию в отношениях между капиталистом и рабочим через предполагаемое изъятие «прибавочной стоимости» капиталистом у рабочего. Это объясняется его неспособностью понять временное предпочтение и межвременной характер обмена между владельцем фабрики (капиталистом) и рабочим. Рабочий заключает контракт на гарантированную, авансом выплаченную заработную плату в настоящем времени и получает оплату в соответствии со своей дисконтированной предельной ценностью продукта (DMVP), в отличие от оплаты после того, как товар будет продан на рынке. Напротив, капиталист-предприниматель организует ресурсы в настоящем, оплачивает факторы производства в настоящем (включая заработную плату рабочим) и получает большую прибыль в будущем, если конечные потребительские товары продаются с прибылью (когда доход превышает издержки).
Понимая всеобщее неудовольствие от труда и независимо от того, как наемный рабочий оценивает свои альтернативы (например, «свобода голодать»), этот обмен между капиталистом и рабочим не является принудительной эксплуатацией в каком-либо значимом смысле. Такой обмен просто представляет собой ситуацию, когда индивиды занимаются хозяйственной деятельностью, производят, заключают контракты и обмениваются на добровольной основе. Утверждение обратного делает понятие эксплуатации абсурдным. Таким образом, по словам Мизеса:
…нелепо классифицировать членов капиталистического общества в соответствии с их положением в системе общественного разделения труда, а затем отождествлять эти классы с кастами статусного общества.
Неоправданные конфликты между различными плохо определёнными «классами» людей выгодны государству. Бастиа называл государство «великой фикцией», с помощью которой каждый пытается использовать его для грабежа всех остальных. Это одновременно обогащает и усиливает политическую касту и её бенефициаров, отвлекая людей на конфликты друг с другом вместо борьбы с политической кастой."
https://mises.in.ua/article/class-analysis-marxs-shell-game/
Маркс пытался (и потерпел неудачу) продемонстрировать экспроприацию в отношениях между капиталистом и рабочим через предполагаемое изъятие «прибавочной стоимости» капиталистом у рабочего. Это объясняется его неспособностью понять временное предпочтение и межвременной характер обмена между владельцем фабрики (капиталистом) и рабочим. Рабочий заключает контракт на гарантированную, авансом выплаченную заработную плату в настоящем времени и получает оплату в соответствии со своей дисконтированной предельной ценностью продукта (DMVP), в отличие от оплаты после того, как товар будет продан на рынке. Напротив, капиталист-предприниматель организует ресурсы в настоящем, оплачивает факторы производства в настоящем (включая заработную плату рабочим) и получает большую прибыль в будущем, если конечные потребительские товары продаются с прибылью (когда доход превышает издержки).
Понимая всеобщее неудовольствие от труда и независимо от того, как наемный рабочий оценивает свои альтернативы (например, «свобода голодать»), этот обмен между капиталистом и рабочим не является принудительной эксплуатацией в каком-либо значимом смысле. Такой обмен просто представляет собой ситуацию, когда индивиды занимаются хозяйственной деятельностью, производят, заключают контракты и обмениваются на добровольной основе. Утверждение обратного делает понятие эксплуатации абсурдным. Таким образом, по словам Мизеса:
…нелепо классифицировать членов капиталистического общества в соответствии с их положением в системе общественного разделения труда, а затем отождествлять эти классы с кастами статусного общества.
Неоправданные конфликты между различными плохо определёнными «классами» людей выгодны государству. Бастиа называл государство «великой фикцией», с помощью которой каждый пытается использовать его для грабежа всех остальных. Это одновременно обогащает и усиливает политическую касту и её бенефициаров, отвлекая людей на конфликты друг с другом вместо борьбы с политической кастой."
https://mises.in.ua/article/class-analysis-marxs-shell-game/
"Вот почему меня беспокоит назначение Илона Маска для повышения эффективности работы правительства (бюрократии). Мизес и Нисканен уже показали, почему это ошибка: единственный способ сделать бюрократию более эффективной — избавиться от неё вместе с её искажениями сигналов и позволить рыночным процессам выполнять организующую функцию.
Полезно рассмотреть пример: возьмём Министерство торговли.
На сайте министерства есть следующее описание в разделе «О нас»:
Миссия Министерства торговли заключается в создании условий для экономического роста и возможностей для всех сообществ. Через свои 13 бюро Министерство работает над укреплением конкурентоспособности экономики США, поддержкой отечественной промышленности и стимулированием роста качественных рабочих мест во всех регионах страны. Министерство выступает как голос бизнеса в федеральном правительстве и одновременно касается каждого американца каждый день.
Министерство способствует инновациям и изобретениям, которые лежат в основе сравнительных преимуществ США. Его учёные исследуют передовые технологии, такие как квантовые вычисления и искусственный интеллект (AI). Компании используют лаборатории NIST и NTIA для проведения исследований и разработок (R&D). NOAA продвигает исследования в области коммерческой космической индустрии и климатической науки. Патентное ведомство США (USPTO) обеспечивает защиту интеллектуальной собственности (IP), позволяя американским новаторам получать выгоду от своей работы.
У этих ребят есть 13 различных бюро только лишь в одном Министерстве. У них есть лаборатории и ученые, занимающиеся исследованиями. Но самая жуткая часть — это их публичное заявление о том, что Министерство «касается каждого американца каждый день».
Я никогда не просил, чтобы они меня касались. Это неконтролируемое касание, люди.
Последние четыре года всё это «касание» через 13 бюро выполнялось бюрократами в синих (демократических) латексных перчатках. Почему меня должно успокоить, если мы поменяем их на бюрократов в красных (республиканских) латексных перчатках? Меня всё ещё касаются, без моего согласия и (по-видимому) без моего ведома."
https://mises.in.ua/article/elon-musk-tigers-and-the-nature-of-bureaucracy/
Полезно рассмотреть пример: возьмём Министерство торговли.
На сайте министерства есть следующее описание в разделе «О нас»:
Миссия Министерства торговли заключается в создании условий для экономического роста и возможностей для всех сообществ. Через свои 13 бюро Министерство работает над укреплением конкурентоспособности экономики США, поддержкой отечественной промышленности и стимулированием роста качественных рабочих мест во всех регионах страны. Министерство выступает как голос бизнеса в федеральном правительстве и одновременно касается каждого американца каждый день.
Министерство способствует инновациям и изобретениям, которые лежат в основе сравнительных преимуществ США. Его учёные исследуют передовые технологии, такие как квантовые вычисления и искусственный интеллект (AI). Компании используют лаборатории NIST и NTIA для проведения исследований и разработок (R&D). NOAA продвигает исследования в области коммерческой космической индустрии и климатической науки. Патентное ведомство США (USPTO) обеспечивает защиту интеллектуальной собственности (IP), позволяя американским новаторам получать выгоду от своей работы.
У этих ребят есть 13 различных бюро только лишь в одном Министерстве. У них есть лаборатории и ученые, занимающиеся исследованиями. Но самая жуткая часть — это их публичное заявление о том, что Министерство «касается каждого американца каждый день».
Я никогда не просил, чтобы они меня касались. Это неконтролируемое касание, люди.
Последние четыре года всё это «касание» через 13 бюро выполнялось бюрократами в синих (демократических) латексных перчатках. Почему меня должно успокоить, если мы поменяем их на бюрократов в красных (республиканских) латексных перчатках? Меня всё ещё касаются, без моего согласия и (по-видимому) без моего ведома."
https://mises.in.ua/article/elon-musk-tigers-and-the-nature-of-bureaucracy/
"Контролирует ли президент всю исполнительную власть в полном смысле этого слова? Кажется, что должен. Трудно представить, как может быть иначе. Главный исполнитель — это… главный исполнитель. Именно он несёт ответственность за действия этих агентств — мы ведь критиковали администрацию Трампа в его первый срок за всё, что происходило при нём. В таком случае, если действительно вся ответственность лежит на президенте, он должен обладать хотя бы минимальной степенью контроля — чем-то большим, чем возможность назначить марионетку с лучшим парковочным местом у здания агентства.
А какова альтернатива президентскому контролю и управлению агентствами, входящими в эту ветвь власти? Что, они управляют сами собой? Такая формулировка на практике ничего не значит.
Так называемая «независимость» агентства на деле означает взаимозависимость с отраслями, которые оно регулирует, субсидирует, штрафует или иным образом затрагивает в своей работе. HUD занимается жилищным строительством, FDA — фармацевтикой, DOA — сельским хозяйством, DOL — профсоюзами, DOE — нефтью и турбинами, DOD — танками и бомбами, FAA — авиалиниями, и так далее — бесконечно.
Вот что на практике означает «независимость»: полное подчинение промышленным картелям, торговым группам и закулисным схемам взяток, шантажа и коррупции. Последствия всего этого расхлебывают безвластные группы населения. Этому мы уже научились — и разучиться не сможем.
Именно это и есть та проблема, которая требует немедленного решения. Решение в виде выборов кажется разумным, но только при условии, что избранные нами люди действительно обладают властью над тем, что они намерены реформировать."
https://mises.in.ua/article/who-controls-the-administrative-state/
А какова альтернатива президентскому контролю и управлению агентствами, входящими в эту ветвь власти? Что, они управляют сами собой? Такая формулировка на практике ничего не значит.
Так называемая «независимость» агентства на деле означает взаимозависимость с отраслями, которые оно регулирует, субсидирует, штрафует или иным образом затрагивает в своей работе. HUD занимается жилищным строительством, FDA — фармацевтикой, DOA — сельским хозяйством, DOL — профсоюзами, DOE — нефтью и турбинами, DOD — танками и бомбами, FAA — авиалиниями, и так далее — бесконечно.
Вот что на практике означает «независимость»: полное подчинение промышленным картелям, торговым группам и закулисным схемам взяток, шантажа и коррупции. Последствия всего этого расхлебывают безвластные группы населения. Этому мы уже научились — и разучиться не сможем.
Именно это и есть та проблема, которая требует немедленного решения. Решение в виде выборов кажется разумным, но только при условии, что избранные нами люди действительно обладают властью над тем, что они намерены реформировать."
https://mises.in.ua/article/who-controls-the-administrative-state/
"Промедление Керенского обрекло его страну на разрушение почти на целое столетие. И всё это из-за одной ошибки: недооценки общественного запроса на радикальные перемены. Он и его реформаторские соратники полагали, что смогут осуществить переход, оставаясь в центре, удовлетворяя критиков со всех сторон с помощью медленных, осторожных шагов и уважения к статус-кво.
Лишь в ретроспективе становится ясно, насколько этот план был нежизнеспособен.
Реформаторские правительства часто склонны переоценивать прочность своей власти. На них давят с двух сторон: со одной стороны — старая институционализированая коррупция, которая ненавидит вмешательство искренних новичков, с другой — общество, испытывающее сильное нетерпение в стремлении свергнуть зло.
Навигация в этом лабиринте влияния и давления, разумеется, непроста, но ошибка почти всегда одна и та же: слишком большое почтение к существующему порядку и недостаточное усилие для удовлетворения общественных требований.
У Трампа есть кабинет — искренне настроенный, включающий ключевых лидеров оппозиционного лагеря. У него есть DOGE и Илон Маск, которого считают влиятельным из-за его огромного состояния, хотя это может быть и не так. Вокруг Трампа — лоялисты. Он пользуется доверием своего движения и обладает аурой личного героизма, поскольку сумел преодолеть все попытки устранить его.
У политической партии Трампа — Конгресс. Но этот Конгресс не демонстрирует признаков осознания серьёзности момента. Их бюджет выглядит так, будто ничего не происходит, будто нет подлинной необходимости в решительных действиях. Даже иностранная помощь, которую Трамп пытался прекратить, полностью профинансирована, а сам бюджет добавляет триллионы к госдолгу.
Более серьёзная проблема — это механизм, который свёл на нет его прошлое президентство. Администрация Трампа, даже если она действует максимально быстро и решительно, представляет собой лишь небольшую фракцию внутри гораздо более крупного аппарата, включающего сотни агентств, миллионы сотрудников, ещё больше подрядчиков и непостижимые сети финансов и влияния, пронизывающие все сферы жизни как внутри страны, так и за её пределами."
https://mises.in.ua/article/remember-kerensky-the-failure-of-reformist-regimes/
Лишь в ретроспективе становится ясно, насколько этот план был нежизнеспособен.
Реформаторские правительства часто склонны переоценивать прочность своей власти. На них давят с двух сторон: со одной стороны — старая институционализированая коррупция, которая ненавидит вмешательство искренних новичков, с другой — общество, испытывающее сильное нетерпение в стремлении свергнуть зло.
Навигация в этом лабиринте влияния и давления, разумеется, непроста, но ошибка почти всегда одна и та же: слишком большое почтение к существующему порядку и недостаточное усилие для удовлетворения общественных требований.
У Трампа есть кабинет — искренне настроенный, включающий ключевых лидеров оппозиционного лагеря. У него есть DOGE и Илон Маск, которого считают влиятельным из-за его огромного состояния, хотя это может быть и не так. Вокруг Трампа — лоялисты. Он пользуется доверием своего движения и обладает аурой личного героизма, поскольку сумел преодолеть все попытки устранить его.
У политической партии Трампа — Конгресс. Но этот Конгресс не демонстрирует признаков осознания серьёзности момента. Их бюджет выглядит так, будто ничего не происходит, будто нет подлинной необходимости в решительных действиях. Даже иностранная помощь, которую Трамп пытался прекратить, полностью профинансирована, а сам бюджет добавляет триллионы к госдолгу.
Более серьёзная проблема — это механизм, который свёл на нет его прошлое президентство. Администрация Трампа, даже если она действует максимально быстро и решительно, представляет собой лишь небольшую фракцию внутри гораздо более крупного аппарата, включающего сотни агентств, миллионы сотрудников, ещё больше подрядчиков и непостижимые сети финансов и влияния, пронизывающие все сферы жизни как внутри страны, так и за её пределами."
https://mises.in.ua/article/remember-kerensky-the-failure-of-reformist-regimes/
"Подумайте об этом с точки зрения планирующего аппарата технократического государства. Каков самый жизнеспособный путь к всеобъемлющему и устойчивому контролю над населением? В идеале вы хотели бы, чтобы все политические задачи поднимались "вверх по цепочке производства": от глубинного государства — через срединное — и, наконец, реализовывались поверхностным государством, доходя прямо до потребителя в рамках рыночно ориентированной экономической структуры. Это помогает замаскировать принуждение и позволяет преподносить каждую вопиющую картелизированную меру как результат человеческого выбора — и, значит, как нечто полностью добровольное.
Обратите также внимание на неспособность традиционных идеологических систем даже просто понять масштаб коррупции — не говоря уже о том, чтобы разобраться, как устроен сам механизм.
Левые полагают, что государство и общественные институты служат народу, а не богатым и влиятельным. Но всё обстоит наоборот: они в конечном счёте обслуживают самые состоятельные корпорации и зависят от них.
Правые считают, что частный сектор — это дерзкий и независимый игрок, но реальность такова, что огромная часть бизнеса зависит от государственного контроля, приветствует его и сама же помогает его осуществлять.
Либертарианцы продолжают мыслить в рамках бинарной оппозиции «рынок против государства» — конструкции, существующей лишь в теории, но не в реальности.
Если мы действительно хотим реформировать систему и положить ей конец, нам необходимо более трезвое понимание того, как она работает. Начать стоит с осознания: большинство секторов, которые мы привыкли считать служащими обществу, на самом деле обслуживают узкий круг интересов — в ущерб всем остальным. Глубинный, срединный и поверхностный уровни — такова структура системы, находящейся в состоянии войны со свободой. Это система изначально задумана как непроницаемая, вечная и всё более навязчивая."
https://mises.in.ua/article/anatomy-of-the-shallow-state/
Обратите также внимание на неспособность традиционных идеологических систем даже просто понять масштаб коррупции — не говоря уже о том, чтобы разобраться, как устроен сам механизм.
Левые полагают, что государство и общественные институты служат народу, а не богатым и влиятельным. Но всё обстоит наоборот: они в конечном счёте обслуживают самые состоятельные корпорации и зависят от них.
Правые считают, что частный сектор — это дерзкий и независимый игрок, но реальность такова, что огромная часть бизнеса зависит от государственного контроля, приветствует его и сама же помогает его осуществлять.
Либертарианцы продолжают мыслить в рамках бинарной оппозиции «рынок против государства» — конструкции, существующей лишь в теории, но не в реальности.
Если мы действительно хотим реформировать систему и положить ей конец, нам необходимо более трезвое понимание того, как она работает. Начать стоит с осознания: большинство секторов, которые мы привыкли считать служащими обществу, на самом деле обслуживают узкий круг интересов — в ущерб всем остальным. Глубинный, срединный и поверхностный уровни — такова структура системы, находящейся в состоянии войны со свободой. Это система изначально задумана как непроницаемая, вечная и всё более навязчивая."
https://mises.in.ua/article/anatomy-of-the-shallow-state/
"Этот взгляд соответствовал общей философии Локка, поскольку, как отмечает Найтс, Локк «не ссылался на естественные права при обсуждении представительства». То есть Локк, который считал право собственности неотъемлемым естественным правом, не считал политические механизмы, такие как голосование и парламентское представительство, вопросом естественного права.
Аналогичное разделение между политическими «правами» и правами собственности можно увидеть у Монтескье. Для Монтескье существует различие между политическим законом общества и гражданским законом частной собственности. Один из исследователей обобщил подход Монтескье: «политические законы ни в коем случае не должны посягать на частную собственность, поскольку ни одно общественное благо не превосходит сохранение частной собственности». 1
Монтескье также стремился ограничить избирательное право владельцами собственности, и, по словам Кшиштофа Тржциньского, «доступ к [голосованию] по-прежнему зависел от состояния собственности».
Для Локка и Монтескье частная собственность была более фундаментальной, чем любое политическое «право», и это требовало разумных ограничений на политическое участие, направленных на сохранение частной собственности.
Для этих либертарианцев первичность частной собственности означала невозможность безграничного избирательного права, так как оно создавало условия для злоупотреблений и подрыва частной собственности, а не для ее защиты."
https://mises.in.ua/article/why-early-libertarians-opposed-universal-suffrage/
Аналогичное разделение между политическими «правами» и правами собственности можно увидеть у Монтескье. Для Монтескье существует различие между политическим законом общества и гражданским законом частной собственности. Один из исследователей обобщил подход Монтескье: «политические законы ни в коем случае не должны посягать на частную собственность, поскольку ни одно общественное благо не превосходит сохранение частной собственности». 1
Монтескье также стремился ограничить избирательное право владельцами собственности, и, по словам Кшиштофа Тржциньского, «доступ к [голосованию] по-прежнему зависел от состояния собственности».
Для Локка и Монтескье частная собственность была более фундаментальной, чем любое политическое «право», и это требовало разумных ограничений на политическое участие, направленных на сохранение частной собственности.
Для этих либертарианцев первичность частной собственности означала невозможность безграничного избирательного права, так как оно создавало условия для злоупотреблений и подрыва частной собственности, а не для ее защиты."
https://mises.in.ua/article/why-early-libertarians-opposed-universal-suffrage/
"Когда большинство американцев думают о деньгах, они представляют себе наличные, переходящие из рук в руки. Но это представление давно устарело: 92% всех долларов США существуют только в виде цифровых записей в базах данных, не имея физической формы. Федеральная резервная система, центральный банк США, создает большую часть новых денег не печатая банкноты, а просто добавляя числа в базу данных Oracle.
Процесс начинается с того, что правительство продает долговые обязательства (облигации) Федеральному резерву. А где ФРС берет деньги на их покупку? Просто добавляет цифры в свою базу — создает деньги из ничего. Далее правительство оплачивает свои счета через счет в ФРС, перечисляя цифровые доллары поставщикам, сотрудникам и получателям пособий.
Цифровая инфраструктура ФРС ежедневно обрабатывает транзакции на сумму более $4 трлн — при этом ни один физический доллар не участвует. Это происходит не в рамках эксперимента, это является опорной системой всей экономики."
"Те, кто боится, что будущая CBDC сможет ограничивать и контролировать использование денег, упускают важную истину: нынешние цифровые доллары уже обладают этими функциями.
Вот реальные примеры:
• Счета Health Savings Accounts (HSA): такие счета ограничивают траты только на одобренные медицинские услуги и товары, используя коды категорий торговых точек (MCC), встроенные в платёжную систему. Попробуйте купить что-то не относящееся к медицине — и платёж будет автоматически отклонён.
• Карта Doconomy Mastercard: кредитная карта, спонсируемая ООН в рамках программы действий по климату (SDG), отслеживает углеродный след пользователя по покупкам и может заблокировать доступ к средствам, когда достигнут установленный лимит по выбросам.
• Карта EBT (Electronic Benefit Transfer): программы социальной помощи уже используют программируемые ограничения, контролируя, что именно могут покупать получатели. Покупка неразрешённого товара — транзакция будет автоматически отклонена.
Это не теоретические возможности — они уже работают сегодня, используя инфраструктуру цифрового доллара, которая у нас уже есть."
"Когда политики и представители центральных банков утверждают, что у нас нет цифровой валюты центрального банка (CBDC), они играют в игру с определениями. Все сущностные элементы, которые определяют CBDC — цифровая эмиссия, выпуск через центральный банк, программируемость, возможность слежки и цензуры — уже присутствуют в нашей текущей системе.
Споры о введении «новой» CBDC — это в значительной степени отвлекающий манёвр. Речь идёт не о том, создавать ли цифровой доллар — а о том, признать ли, что он уже существует, и как модифицировать его архитектуру, чтобы ещё сильнее усилить контроль и слежку.
Осознание этой реальности — первый шаг к пониманию, что битва за финансовую приватность и автономию идёт не за то, чтобы остановить какое-то будущее нововведение, а за то, чтобы противостоять системе, которая уже прочно установлена."
https://mises.in.ua/article/the-stablecoin-trap-the-backdoor-to-total-financial-control/
Процесс начинается с того, что правительство продает долговые обязательства (облигации) Федеральному резерву. А где ФРС берет деньги на их покупку? Просто добавляет цифры в свою базу — создает деньги из ничего. Далее правительство оплачивает свои счета через счет в ФРС, перечисляя цифровые доллары поставщикам, сотрудникам и получателям пособий.
Цифровая инфраструктура ФРС ежедневно обрабатывает транзакции на сумму более $4 трлн — при этом ни один физический доллар не участвует. Это происходит не в рамках эксперимента, это является опорной системой всей экономики."
"Те, кто боится, что будущая CBDC сможет ограничивать и контролировать использование денег, упускают важную истину: нынешние цифровые доллары уже обладают этими функциями.
Вот реальные примеры:
• Счета Health Savings Accounts (HSA): такие счета ограничивают траты только на одобренные медицинские услуги и товары, используя коды категорий торговых точек (MCC), встроенные в платёжную систему. Попробуйте купить что-то не относящееся к медицине — и платёж будет автоматически отклонён.
• Карта Doconomy Mastercard: кредитная карта, спонсируемая ООН в рамках программы действий по климату (SDG), отслеживает углеродный след пользователя по покупкам и может заблокировать доступ к средствам, когда достигнут установленный лимит по выбросам.
• Карта EBT (Electronic Benefit Transfer): программы социальной помощи уже используют программируемые ограничения, контролируя, что именно могут покупать получатели. Покупка неразрешённого товара — транзакция будет автоматически отклонена.
Это не теоретические возможности — они уже работают сегодня, используя инфраструктуру цифрового доллара, которая у нас уже есть."
"Когда политики и представители центральных банков утверждают, что у нас нет цифровой валюты центрального банка (CBDC), они играют в игру с определениями. Все сущностные элементы, которые определяют CBDC — цифровая эмиссия, выпуск через центральный банк, программируемость, возможность слежки и цензуры — уже присутствуют в нашей текущей системе.
Споры о введении «новой» CBDC — это в значительной степени отвлекающий манёвр. Речь идёт не о том, создавать ли цифровой доллар — а о том, признать ли, что он уже существует, и как модифицировать его архитектуру, чтобы ещё сильнее усилить контроль и слежку.
Осознание этой реальности — первый шаг к пониманию, что битва за финансовую приватность и автономию идёт не за то, чтобы остановить какое-то будущее нововведение, а за то, чтобы противостоять системе, которая уже прочно установлена."
https://mises.in.ua/article/the-stablecoin-trap-the-backdoor-to-total-financial-control/
"Либертарианство Ротбарда отстаивает свободу как этический и моральный стандарт, и по этой причине его часто критикуют за идеализм и утопизм. Отвечая на эту критику, Дункан Уитмор утверждает, что сам факт того, что мы живем в этатистском обществе, где все наши свободы находятся под угрозой, не означает, что борьба за свободу — это проигранное дело. Его мысль заключается в том, что «кажущееся сегодня отдаленным достижение победы не означает, что победа никогда не наступит». Несмотря на растущую власть государства, дело свободы по-прежнему стоит того, чтобы за него бороться. Уитмор цитирует Т. С. Элиота, чтобы подкрепить аргумент, суть которого в том, что достойное дело может никогда не быть полностью выиграно, но его необходимо поддерживать:
Если мы воспринимаем дело в самом широком смысле, не бывает проигранных дел, потому что не бывает и окончательно выигранных. Мы боремся за проигранные дела, потому что знаем, что наше поражение и разочарование могут стать предисловием к победе наших преемников, хотя и эта победа окажется временной; мы сражаемся скорее за то, чтобы не дать делу угаснуть, а не в ожидании триумфа.
Аналогично, в своей книге Философия верности (1908) Джозайя Ройс утверждает:
Верность проигранным делам не только имеет право на жизнь. Это одна из самых мощных движущих сил человеческой истории. В таких случаях дело идеализируется именно из-за своей неспособности добиться временного и видимого успеха.
Тот факт, что дело проиграно, не означает, что оно будет или должно быть оставлено — напротив, его сторонники могут продолжать мобилизовывать свои силы для его защиты. То же самое касается защиты свободы, включая войны, ведущиеся с целью защиты жизни, собственности, очага и дома."
https://mises.in.ua/article/just-war-and-lost-cause-mythology/
Если мы воспринимаем дело в самом широком смысле, не бывает проигранных дел, потому что не бывает и окончательно выигранных. Мы боремся за проигранные дела, потому что знаем, что наше поражение и разочарование могут стать предисловием к победе наших преемников, хотя и эта победа окажется временной; мы сражаемся скорее за то, чтобы не дать делу угаснуть, а не в ожидании триумфа.
Аналогично, в своей книге Философия верности (1908) Джозайя Ройс утверждает:
Верность проигранным делам не только имеет право на жизнь. Это одна из самых мощных движущих сил человеческой истории. В таких случаях дело идеализируется именно из-за своей неспособности добиться временного и видимого успеха.
Тот факт, что дело проиграно, не означает, что оно будет или должно быть оставлено — напротив, его сторонники могут продолжать мобилизовывать свои силы для его защиты. То же самое касается защиты свободы, включая войны, ведущиеся с целью защиты жизни, собственности, очага и дома."
https://mises.in.ua/article/just-war-and-lost-cause-mythology/
"Когда-то огромное количество работников управляло не горизонтальными, а вертикальными поездами, — лифтами. Когда пассажир входил в лифт (многие читатели этой заметки не могут помнить этого времени, так что поверьте мне на слово), там стоял или сидел на специальном сидении специальный человек. Это был не какой-то странный тип, ожидающий людей в лифте, чтобы раздражать их своим поведением. Это был оператор лифта. Он спрашивал, на какой этаж вам нужно, и вы вместе отправлялись туда. Когда вы прибывали, он говорил: «Шаг вперед» или «Шаг назад» или «Подождите, я могу лучше подогнать лифт», после чего пытался приблизить кабину лифта к нужному уровню (в те времена лифты не были такими точными, как сейчас). Десятки тысяч людей были заняты этой работой. Однако благодаря техническому прогрессу они были освобождены для других занятий, без какого-либо ущерба для наших “вертикальных” путешествий.
Как знает каждый, кто летал на самолете за последние десятилетия, аэропорты буквально кишат сотрудниками Управления транспортной безопасности (TSA). Они усердно проверяют наш багаж, обыскивают нас, конфискуют зубную пасту, изымают кусачки для ногтей как опасные инструменты (да, однажды они отобрали их у меня) и не позволяют проносить бутылки с водой (их нужно сначала опустошить, а затем наполнить снова после прохождения контроля). Мы обязаны их существованием террористам, которые любят взрывать самолеты. Если бы террористы не угрожали взрывами наших воздушных судов, в этих сотрудниках TSA не было бы необходимости. До того, как террористы начали свои смертоносные атаки, люди просто проходили прямо на самолет без какого-либо вмешательства.
Стоит ли нам благодарить террористов за то, что они снизили уровень безработицы? Ничуть. Если бы террористов не существовало (о, счастливый день), если бы никто даже не задумывался (ужас!) о взрыве самолета, эти сотрудники TSA не понадобились бы. Они могли бы производить самые разные товары и услуги, точный список которых мы, конечно, не знаем. Единственное, что можно утверждать наверняка, это то, что мы были бы намного богаче, чем сейчас."
https://mises.in.ua/article/why-we-shouldnt-be-concerned-about-ai-replacing-jobs/
Как знает каждый, кто летал на самолете за последние десятилетия, аэропорты буквально кишат сотрудниками Управления транспортной безопасности (TSA). Они усердно проверяют наш багаж, обыскивают нас, конфискуют зубную пасту, изымают кусачки для ногтей как опасные инструменты (да, однажды они отобрали их у меня) и не позволяют проносить бутылки с водой (их нужно сначала опустошить, а затем наполнить снова после прохождения контроля). Мы обязаны их существованием террористам, которые любят взрывать самолеты. Если бы террористы не угрожали взрывами наших воздушных судов, в этих сотрудниках TSA не было бы необходимости. До того, как террористы начали свои смертоносные атаки, люди просто проходили прямо на самолет без какого-либо вмешательства.
Стоит ли нам благодарить террористов за то, что они снизили уровень безработицы? Ничуть. Если бы террористов не существовало (о, счастливый день), если бы никто даже не задумывался (ужас!) о взрыве самолета, эти сотрудники TSA не понадобились бы. Они могли бы производить самые разные товары и услуги, точный список которых мы, конечно, не знаем. Единственное, что можно утверждать наверняка, это то, что мы были бы намного богаче, чем сейчас."
https://mises.in.ua/article/why-we-shouldnt-be-concerned-about-ai-replacing-jobs/
"Слово “бюрократический” сегодня стало синонимом неэффективности. Вступление Мизеса прекрасно описывает это отношение: “Никто не называет себя бюрократом или свои методы управления бюрократическими. Эти слова всегда используются с уничижительным оттенком. Они всегда подразумевают критику людей, учреждений или процедур” (Mises 1944, 1). Рыночное управление не страдает специфической неэффективностью, ассоциируемой с “бюрократией”. Мизес описывает управление в условиях системы прибылей и издержек как средство усиления разделения труда внутри фирм (с. 26). По мере роста фирмы возрастает необходимость в контроле прибыльности. С помощью бухгалтерского учёта владелец может оценивать работу отдельных подразделений бизнеса в контексте всей фирмы. Таким образом, можно оценивать и эффективность управления. Эффективность приводит к снижению издержек и максимизации дохода. Неэффективность, напротив, ведёт к убыткам и смене руководства или процедур. Рыночная система прибыли вряд ли может быть названа «бюрократической».
«Неэффективное агентство не может возникнуть из рыночной системы прибыли. Так откуда же оно берётся?» Бюрократия — не фантом, отсутствующий в реальности. Это результат деятельности государства, а не рынков. Мизес описывает её как стандарт государственного управления. Для него нет различий между функциями государства: все они бюрократичны (с. 43). Мизес определяет бюрократическое управление как «метод ведения административных дел, результат которого не имеет денежной оценки на рынке» (с. 39).
Аргумент Мизеса против социализма основывается на его неспособности формировать цены и координировать экономическую деятельность. Рыночные цены формируются благодаря предпочтениям индивидов на рынке; покупатели и продавцы договариваются, создавая рыночные цены. Цены передают жизненно важную для экономической деятельности информацию. Потребители получают информацию о редкости и могут сравнить цены товаров или услуг с затратами. Предприниматели могут делать оценки вложения капитала. Рыночные цены предоставляют информацию о том, являются ли предприятия, менеджмент или процедуры выгодными инвестициями. Бюрократическое управление не имеет таких сигналов. Бюрократы полагаются на приказы, определяющие порядок их действий.
Мизес описывает два вида бюрократии. Некоторые агентства теоретически могли бы производить товары или услуги для населения, если бы управлялись системой прибылей и издержек. Этот вид бюрократии можно назвать “монопольной бюрократией”. Возьмем, к примеру, государственную почтовую службу, которая предоставляет неэффективные услуги. В условиях управления прибылью и издержками ее деятельность может быть экономически выгодной. Другую категорию бюрократии, которая не предоставляет никаких товаров или услуг, лучше всего назвать “регулирующей бюрократией”. Эти агентства издают указы и препятствуют развитию рынков. У них нет цены на предоставляемые ими “услуги”, а значит, нет и средств для определения эффективности. Критика Мизеса справедлива для обеих форм, но для того, чтобы понять различия между ними, необходимо проанализировать каждую из них."
https://mises.in.ua/article/tale-two-bureaucracies/
«Неэффективное агентство не может возникнуть из рыночной системы прибыли. Так откуда же оно берётся?» Бюрократия — не фантом, отсутствующий в реальности. Это результат деятельности государства, а не рынков. Мизес описывает её как стандарт государственного управления. Для него нет различий между функциями государства: все они бюрократичны (с. 43). Мизес определяет бюрократическое управление как «метод ведения административных дел, результат которого не имеет денежной оценки на рынке» (с. 39).
Аргумент Мизеса против социализма основывается на его неспособности формировать цены и координировать экономическую деятельность. Рыночные цены формируются благодаря предпочтениям индивидов на рынке; покупатели и продавцы договариваются, создавая рыночные цены. Цены передают жизненно важную для экономической деятельности информацию. Потребители получают информацию о редкости и могут сравнить цены товаров или услуг с затратами. Предприниматели могут делать оценки вложения капитала. Рыночные цены предоставляют информацию о том, являются ли предприятия, менеджмент или процедуры выгодными инвестициями. Бюрократическое управление не имеет таких сигналов. Бюрократы полагаются на приказы, определяющие порядок их действий.
Мизес описывает два вида бюрократии. Некоторые агентства теоретически могли бы производить товары или услуги для населения, если бы управлялись системой прибылей и издержек. Этот вид бюрократии можно назвать “монопольной бюрократией”. Возьмем, к примеру, государственную почтовую службу, которая предоставляет неэффективные услуги. В условиях управления прибылью и издержками ее деятельность может быть экономически выгодной. Другую категорию бюрократии, которая не предоставляет никаких товаров или услуг, лучше всего назвать “регулирующей бюрократией”. Эти агентства издают указы и препятствуют развитию рынков. У них нет цены на предоставляемые ими “услуги”, а значит, нет и средств для определения эффективности. Критика Мизеса справедлива для обеих форм, но для того, чтобы понять различия между ними, необходимо проанализировать каждую из них."
https://mises.in.ua/article/tale-two-bureaucracies/
"Критику взглядов Мирана стоит начать с его главного тезиса, к которой сводятся все его рассуждения: глубокое недовольство существующим экономическим порядком обусловлено хронической переоценённостью доллара и асимметричными условиями торговли. Переоценённый доллар, по мнению автора, ослабляет промышленность, что ведёт к сокращению рабочих мест и закрытию фабрик.
Если бы это было так, США должны были бы испытывать более быструю, чем другие страны, деиндустриализацию и более резкое снижение занятости в промышленном секторе. Однако данные этого не подтверждают — тенденция сокращения занятости в промышленности в США не отличается существенно от других развитых стран, в том числе тех, которые не выпускают резервную валюту. Поэтому трудно обосновать тезис о том, что именно особый статус доллара, а не иные факторы, играет здесь главную роль. Тем более, как уже упоминалось выше, исторически доллар не всегда был «королём» среди сильных валют и уступал марке, франку или иене.
Более того, сосредоточение исключительно на количестве рабочих мест, как это делает Миран, вводит в заблуждение. Ключевым — особенно с точки зрения национальной безопасности, на которую так часто ссылается администрация Трампа — является вопрос о реальном объёме промышленного производства.
А оно, несмотря на десятилетия снижения занятости, продолжает расти. И в производственном секторе, и в более широком промышленном секторе, включающем также добычу полезных ископаемых и энергетику. США остаются вторым по величине промышленным производителем в мире, обеспечивая более 15 % глобального выпуска — это более чем в два раза больше, чем у Японии, занимающей третье место.
Промышленное производство США как раз достигло рекордного уровня за всю историю. И хотя в последние годы наблюдается скорее боковая динамика, никакого устойчивого нисходящего тренда не прослеживается. Таким образом, деиндустриализация — это попросту миф.
С большой долей вероятности можно утверждать, что изменения, происходящие сегодня в промышленности, напоминают трансформацию, которую прошёл аграрный сектор за последние два столетия: резкое сокращение занятости сопровождалось мощным ростом производительности, объёмов производства и реальной заработной платы в масштабах всей экономики.
Сегодня ни один здравомыслящий человек не призывает к «реаграризации». И всё же идея «реиндустриализации» пользуется популярностью. Почему? Скорее всего, из-за особого места промышленности в воображаемой истории и идентичности американцев, а не по объективным экономическим причинам."
https://mises.in.ua/article/pisarski-porozumienie-z-mar-a-lago-ekonomia-stephena-mirana-przewodniczacego-rady-doradcow-ekonomicznych-trumpa/
Если бы это было так, США должны были бы испытывать более быструю, чем другие страны, деиндустриализацию и более резкое снижение занятости в промышленном секторе. Однако данные этого не подтверждают — тенденция сокращения занятости в промышленности в США не отличается существенно от других развитых стран, в том числе тех, которые не выпускают резервную валюту. Поэтому трудно обосновать тезис о том, что именно особый статус доллара, а не иные факторы, играет здесь главную роль. Тем более, как уже упоминалось выше, исторически доллар не всегда был «королём» среди сильных валют и уступал марке, франку или иене.
Более того, сосредоточение исключительно на количестве рабочих мест, как это делает Миран, вводит в заблуждение. Ключевым — особенно с точки зрения национальной безопасности, на которую так часто ссылается администрация Трампа — является вопрос о реальном объёме промышленного производства.
А оно, несмотря на десятилетия снижения занятости, продолжает расти. И в производственном секторе, и в более широком промышленном секторе, включающем также добычу полезных ископаемых и энергетику. США остаются вторым по величине промышленным производителем в мире, обеспечивая более 15 % глобального выпуска — это более чем в два раза больше, чем у Японии, занимающей третье место.
Промышленное производство США как раз достигло рекордного уровня за всю историю. И хотя в последние годы наблюдается скорее боковая динамика, никакого устойчивого нисходящего тренда не прослеживается. Таким образом, деиндустриализация — это попросту миф.
С большой долей вероятности можно утверждать, что изменения, происходящие сегодня в промышленности, напоминают трансформацию, которую прошёл аграрный сектор за последние два столетия: резкое сокращение занятости сопровождалось мощным ростом производительности, объёмов производства и реальной заработной платы в масштабах всей экономики.
Сегодня ни один здравомыслящий человек не призывает к «реаграризации». И всё же идея «реиндустриализации» пользуется популярностью. Почему? Скорее всего, из-за особого места промышленности в воображаемой истории и идентичности американцев, а не по объективным экономическим причинам."
https://mises.in.ua/article/pisarski-porozumienie-z-mar-a-lago-ekonomia-stephena-mirana-przewodniczacego-rady-doradcow-ekonomicznych-trumpa/