Абсолютное зло.

Сегодня, в 79-ю годовщину Дня Победы и Дня Великой Скорби, очень важно напомнить о том, что помимо золотых середин и шатких гармоний существует Абсолютное Добро и Абсолютное Зло. Первое, как и второе, являются в какой-то степени мифологичными элементами и отсылают нас к додиалектическому миру, миру хорошего и плохого, миру языческому, в котором однако эти плоскости пересекаются в человеческом пространстве. Это мир младенца, для которого хорошее находится внутри, а плохое снаружи. Плохое изрыгается, отбрасывается, приобретает физические и мифические образы. Оно становится духами, призраками, чудовищами, ночными кошмарами, демонами… И великое добро идет в крестовый поход против зла. Вообще Другой пугает первобытное мышление своей инаковостью, мышление, которое во многом за тысячелетия не изменилось. Крестовые походы против мусульман, рабство чернокожего населения Африки, геноцид армян, истребление индейцев англичанами в Северной Америке, гонения на христиан в Древнем Риме, война католиков и протестантов, война против православных и язычников силами католической церкви, ядерный удар по Японии союзниками, холокост. Недавно узнал о том, что в бывшей уже Югославии был период фашистской Хорватии, когда не-хорваты подверглись геноциду, около 700 тысяч человек. Их убийцы после окончания войны прожили достаточно долгую жизнь, а палач просто исчез(в один день он казнил 1360 человек). И после таких вещей вообще сомнительно верить в культуру и цивилизацию(Как можно слушать музыку после Освенцима - говорил Адорно), ведь нацисты, немцы были одной из самых цивилизованных наций(Гете, Ницше, Шопенгауэр, Фрейд, Гейне, Моцарт….). Вроде бы человечество движется к свету, но какому-то не тому свету… Уничтожив концепцию Бога, мы придумали идеологии. И ими стали оправдывать всё что угодно. Так, спустя века идея абсолютного зла до сих пор актуальна. Влечение к смерти, даже не так, влечение к аннигиляции, уничтожению всего и вся это и есть абсолютное зло. Андре Грин в своей статье «Почему зло?» говорит о том, что у этого желания к аннигиляции нет причин и смысла. Эмоционально я с ним согласен, однако же вынужден оспорить отсутствие причин. Зло есть попытка избавиться от того, что внутри, поместив его снаружи. То, что неприятно и вынуждает терпеть невыносимую боль существования, становится внешним миром. Не я плохой, а мир. Мир необходимо уничтожить, иначе я не могу жить. Как пример — Гитлер, у которого в трех поколениях мужчин были еврейские корни, которые были ненавидимы. Его ненавидели и он ненавидел себя. Единственным решением было уничтожать евреев. Считая себя героем, он изничтожил огромное количество людей. Нет ничего опаснее, чем ангел, с пеной у рта доказывающий свою правоту. Только принимая Иное в самих себе мы сможем переносить Другого. А это зависит в том числе и от того, были ли мы любимы и принимаемы.

Ниже – весьма интимный фрагмент из книги выдающегося аналитика Д. Анзьё «Мышление: от Я-кожи к Я-мыслящему» (почти невозможно представить себе подобное обнажение собственного мыслительного процесса на страницах книг современных аналитиков, оно, как правило, остаётся не на страницах, а на кушетках и в памяти их аналитиков). Это очень красивый пример работы индивидуальной, ассоциативной, контейнирующей и плодотворной мысли, приносящей расслабление, облегчающей боль и дающей энергию, импульс к творчеству:
 
«Перед тем, как лечь спать, я осознаю свое ядро. Его наличия достаточно, чтобы удерживать мою неподвижность, расслабленность: в момент пробуждения я буду чувствовать себя отдохнувшим. Но стойкое ядро страха продолжает существовать, оно не поддается моим объяснениям, моим ассоциациям. Резиденция моего Я — более не мой мозг, а мое сплетение: мое сознание полностью локализуется в этом ядре, этаком гнезде. Солнечное сознание, так хорошо названное, пускает лучи из моего сплетения по всему моему телу, но вулкан страха вдруг начинает действовать, его лава меня сжигает и парализует. Локализация обостренная, но ее трудно уточнить. Опытным путем я научился различать побочные страхи: неудовлетворенное желание, сводящее судорогами пищевод; ненависть, колющая сердце; подавляемая жестокость, стягивающая мышцы затылка и лопаток; вернувшийся отказ, от которого болит мой кишечник; страх внезапной смерти, меняющий направление вдоха одного из моих реакторов, тогда как другое мое легкое сопротивляется выдоху — я задыхаюсь, хриплю, произвожу экспирацию (слово-то какое!), отчаянно воя. Нет, речь идет о моем центральном, экзистенциальном страхе; это ни кислота, разъедающая желудок, ни пучащее вздутие живота. Я бы расположил его позади пупка, там, где моя пуповина была перерезана и перевязана. В значительной степени образная мысль, не оставляющая мое вдохновение в покое.
 
Защитить этот пупок, через который в меня вливалась жизнь. Положить на него свою правую руку, руку клятв, письма, преданности. Накрыть ее другой рукой, чтобы не дать соскользнуть первой и задержать тепло. Такова надгробная статуя, молящая о вечности.
 
Итак, я молюсь. Старый рефлекс, доставшийся от моего религиозного детства. Отец, сжальтесь надо мной. Я никогда не обращался к Богородице. Именно к отцу шли мои молитвы. Отодвиньте от меня сию чашу горечи. Не покидайте меня в одиноком мучении. Сотрите со лба мой кровавый пот. Нет, вот уже долгое время, как я больше не молюсь. Вместо этого мирское утешение приходит мне на ум: я же плачу долю за вдохновение. Мой страх забирает свою долю от моих успехов, берет свой налог на добавленную стоимость от минут моего счастья.
 
Немедленное расслабление. Боль почти исчезает. Во всяком случае, она не идет дальше. Мысли прекращают свое нашествие, свой балаган. Я снова мыслю. Я хочу достать маленькую подушечку, скинутую вчера вечером на пол около кровати. Моя рука повинуется. Она осторожно кладет это плюшевое дитя на мой живот. Подушка-буфер против внешней агрессии. Моя брюшная полость, мой абдомен (я чуть было не сказал абдольмен) становится защищенным. Я есть и младенец, и его мать, которые образуют единое целое. Я не засыпаю. Я спокоен, счастлив. Я заплатил. Я думаю об этой странице, которую напишу через час».
 
#ДидьеАнзье

Ребенок озабочен постоянной и фундаментальной проблемой связывания либидо и неустанно ищет форму для своей пока еще бесформенной сексуальности. Вот это-то и называется детская полиморфичная извращенная сексуальность. Попытки ребенка достичь такого рода сексуальности, которая будет выполнима в мире взрослых (так, как он понимает этот мир), составляют обобщенную модель эдипова комплекса (Waelder, 1960). Когда ребенок не может принимать участие в сексуальности родителей/взрослых, он вынужден складывать собственное сексуальное Я путем использования фантазийных объектов (протогештальтов), выступающих в качестве Я-объектов. Он вынужден складывать свое сексуальное Я таким образом даже в той части себя, которая позднее используется в сексуальном взаимодействии с партнером или объектом. Поступая так, он катектирует свою сексуальность таким способом, который позднее будет источником различных проблем.
Выстраивая себя с помощью фантазийных объектов в сознательных или бессознательных фантазиях, ребенок катектирует, сосредоточив почти полностью на себе, те функции Я, использование которых на самом деле заключается во взаимодействии с кем-то еще. В отношениях с реальным объектом эти фантазийные части Я функционируют не особенно хорошо, а то и вовсе не функционируют. Поэтому затем поневоле возникает необходимость отказаться от тех объектов или тех частей Я, которые обеспечивали удовлетворение в фантазии. Такой конфликт неизбежно приводит к угрозе несвязанного либидо или к преживанию чувства неуверенности, беспокойства, тревоги или паники (Ikonen, Rechardt, 1980). Проблема в ее наиболее обычной форме такова: сохранять ли мне объект и отречься от самореализации, т.е. от моих фантазий первичной сцены, или мне реализовать себя, т.е. мои фантазии первичной сцены, и отказываться вновь и вновь от объекта? В каждом из нас есть часть, которая хотела бы сказать, если бы могла: «Мне хотелось бы исполнять свою любовь своими собственными особыми способами. Но кто может понять меня и тем более мое безумие?»

Фантазии первичной сцены, катексис Я и то, как они отражаются
в психоаналитической ситуации
Пентти Иконен и Эро Рехардт

Эро Рехардт

"Ключевые идеи психоанализа: Избранные работы"

Фантазии первичной сцены, таким образом, содержат нарциссический аспект, отражающий неполный катексис Я и попытки компенсировать его. Они также содержат эдипальный аспект. Фантазии первичной сцены отчасти можно понять уже из сознательных фантазий ребенка. Что еще может означать вырасти и жить такой жизнью, к которой стоит стремиться, как не включенность в жизнь родителей/взрослых? Что еще может в уме ребенка быть дверью во взрослость, кроме двери в спальню родителей? Оказаться снаружи за этой запертой дверью означает, что ты беспомощен, что тебя оттолкнули и оставили в одиночестве. Мы надеемся, что эта дверь будет открыта, когда мы, наконец, вступим во врата рая. Снаружи этой двери находится полнейшая пустота, бездна, вечная жгучая боль неудовлетворенности – ад. В глазах ребенка жизнь взрослого полна завиднейших возможностей. Каждый должен решать для себя, стремиться ли ко взрослости через дверь родительской спальни, чтобы участвовать в жизни вместе с компетентными родителями, или развивать свои собственные умения, свои собственные эмоциональные отношения и свою собственную жизнь. Оливер Флуорной (Fluornoy, 1979) говорит о своем собственном опыте: психоанализ следует закончить, когда анализанд оставил своих родителей, чтобы жить самостоятельно, и сам начал создавать значимые отношения в своей собственной жизни. Когда такое происходит, становится возможным сосуществование между детьми, живущими своей собственной жизнью на своих собственных условиях, и родителями на их условиях. Когда эта фаза достигнута, катектирование собственного Я и собственной сексуальности продвинулось достаточно, и эдипальная ситуация утратила свое объектно-либидное и нарциссическое значение, и все это отражается в содержании фантазии о первичной сцене, актуальном на данный конкретный момент.

Фантазии первичной сцены, катексис Я и то, как они отражаются
в психоаналитической ситуации
Пентти Иконен и Эро Рехардт

Эро Рехардт

"Ключевые идеи психоанализа: Избранные работы"

ЛЮБОВЬ И ОПЕРА

«Женщина не может отдаваться полностью без любви, именно поэтому она более чувствительна, по мнению Фрейда, к потере любви и находится в большей опасности впасть в депрессию при потере объекта любви.

Мировая опера обличает эту несимметрию.

“Если ты меня бросишь, я убью тебя!” - кричит Дон Хосе Кармен.

Мадам Баттерфляй: “Если ты меня бросишь, я убью себя”».

Жаклин Шаффер, психоаналитик. Статья «Женское: один вопрос для обоих полов» из сборника «Уроки психоанализа на Чистых прудах», выпуск 1.

Фото: А.А. Дейнека, «Парижанка», 1935. Холст, масло. Русский музей, Санкт-Петербург.

Театрология души

О слове в терапии.

Слово великая вещь! Слово усиливает нарциссизм, дает обозначение непонятным ощущениям, слово может как возвеличить, так и уничтожить. Слова использует мать, чтобы способствовать психическому успокоению и развитию младенца. Слово может играть роль символа, символа отсутствия. Там, где нет вещи, возникает слово, которое ее заменяет и к ней отсылает. Слово это защита, защита от тревог. Там, где можно сказать, нет необходимости действовать и невозможно заболеть. Когда невозможно что-то высказать, то начинаешь болеть.

Слово может быть психической кожей, тем, что отгораживает от страшного и непонятного, неясного. Не просто так создавались наука, религия, философия. Именно с помощью слов мы пытаемся объяснить себе что-то, что нас пугает и вводит в неопределенность. Смерть, боль, страдание, инаковость. Сильные аффекты превращаются в слова желаний и эмоций. Что-то невыносимо сильное уменьшает свою тягу и безостановочное движение.

Слово психиатрично и антипсихиатрично. Называя кого-то нормальным и ненормальным, здоровым и больным, правильным и неправильным, обозначая критерии правильного, мы как бы отделяем себя от того, что пугает. Мы не впускаем с помощью слов в себя чужие эмоции, переживания. Мы либо уменьшаем их значимость, успокаиваем, либо обесцениваем и разрушаем. Вместо того, чтобы принимать, позволять другому запустить свои щупальца слов в нашу психику, мы как бы говорим: «Нет, я не готов принимать твою боль, твои страдания». Гораздо легче сказать что-то, обозначить, обесценить, заткнуть чужую рану, нежели её услышать. Легче заболтать. Отсюда у психологов возникает желание спрашивать, задавая бессмысленные вопросы, давая непонятные комментарии, странные интерпретации…

Однако слово терапевта может и связывать аффекты, тормозить тревоги, обозначать странности. Слово может дать причину поведения и ощущения, обволакивать поддержкой, увеличивать и усиливать неокрепший, слабый нарциссизм, давать почву под ногами. Можно очень много сделать хорошего словом, и для эмпатии и нежности терапевта не обязательно утешать или приносить плед с конфетами и чаем. Можно просто балансировать между контейнером-молчанием и контейнером-словом. Словом, за которым лишний раз не лезут в карман. Слово, сказанное вовремя, четко, ясно и кратко.

Заметки из семинара по кляйнианской технике:

- Вот мы поняли на супервизии какую-то часть бессознательной фантазии пациента, а он в следующий раз пришел с другим. Все постоянно меняется.

- В одних проекции заходят легко, как в пористую губку. А в других совсем не заходят, входа нет. И заходить может всегда что-то одно, а другое не заходит.

- В анализе пациент может обнаружить не только то, что родители, казавшиеся ужасными, были достаточно заботливы. Также обнаруживаются недостатки идеализированных объектов.

"Очень часто люди, лелеющие свое одиночество, как раз наоборот страстно нуждаются в близости."
(с)

Субъект конституируется как субъект только благодаря опосредующим эффектам языка, то есть благодаря вмешательству Другого. Он не поглощается и не включается в Другого, а конституируется по отношению к нему, то есть он отличен от Другого.

И, проходя через означающую цепь, встречая в поле Другого самого Другого, субъект неизбежно остается в замешательстве, в недоумении, которое Лаканом в вопросе Che Vuoi? Этот вопрос двояко направлен

- как адресованный субъектом Другому (чего он хочет от меня?) и

- как предполагаемо адресованный от Другого к субъекту (чего ты хочешь?).

«Ответ» на этот вопрос дается в форме фантазма ($◊a).

В понимании Лакана субъект обязательно конституируется как незавершенный, он может прийти к бытию только как отсутствующий в самом себе. Его нехватка и делает его желающим. Но поскольку его желание во всей своей сложности является желанием Другого, то и Другой представляется как имеющий нехватку. Обе стороны — и субъект, и Другой – обязательно неполные. Их незавершенность не может быть завершена, но фантазм служит завесой, предохранением от встречи с этой незавершенностью, неполнотой – и в самом субъекте и в Другом как символическом порядке.

Objet petit a в фантазме - воображаемая причина желания, которая допускает фантастическое чувство целостности, в котором субъекту по сути отказано. Порожденное чувством целостности удовольствие действует через модус фантазма как суррогат бытия, которое было потеряно на уровне отчуждения в движении к смыслу, на сторону Другого. То есть на уровне фантазма повторно разыгрывается чувство целостности, которое переживалось бы в неутраченном полном бытии, или которое младенец ошибочно получает в своем зеркальном образе i(a).

Но желание субъекта, конечно, фантазмом не удовлетворяется, поскольку оbjet petit a функционирует в фантазме как воображаемая причина желания, и отношения субъекта ($) и объекта а в фантазме остаются воображаемыми. Однако в фантазме расщепленный субъект обретает определенную устойчивость, в отличие от Я из фрейдовского «Wo Es war, soll Ich werden» («Где это было, я должен стать») – чисто предполагаемой позиции субъективности. Фантазм — это «материал» для этого, изначально вытесненного Я, которое может быть обозначен только в «угасании» высказывания».

«… фантазм и есть, собственно, «материя» того Я, что с самого начала оказывается вытесненным, ибо единственным указанием на него служит «fading» высказывания» (Лакан Ж. Ниспровержение субъекта).

По материалам семинара «Граф желания - step by step» 03.12.22. На основании следующих работ:
- Лакан Ж. Ниспровержение субъекта и диалектика желания в бессознательном у Фрейда, 1960.
- Fink B. Lacan to the Letter: reading "Ecrits" closely. – 2004.

Иллюстрация – граф 3, и фрагмент графа + (Лакан Ж. «Ниспровержение субъекта»)

#граф_желания #структурный_психоанализ

Униженные, растоптанные дети, вырастая то же самое проделывают с собственными детьми, порой даже не замечая этого, а многие и вовсе становятся «стерильными», так велик ужас перед детством!

"Мы чувствуем себя так, как чувствовали нас с рождения наши родители"
Р. Руссийон

В противовес движению активной пассивизации первичного мазохизма наше либеральное общество пытается сформировать активного индивида, господина самого себя, который не подчинен Другому и первичному «давнию себя», характеризующему субъективацию.

Сегодня индивид должен заявить о себе и быть признанным другим с помощью контроля за своей деятельностью, общество восхваляет субъекта, который становится поводом для встречи, желания, удовлетворения.

Например, логику либерального мира отражает взгляд, что ребенка следует вернуть к грудному вскармливанию по его желанию. В отличии от традиционного становления субъекта, где его определяет Другой – в этом случае младенец определяет себя. Ребенок сегодня не подчиняется Другому и это затрудняет его субъетивацию. Другой теперь не обладающий силой, который дает предложения, Другой сегодня – это дополнение к желанию субъекта.

Мы можем видеть проявление этого во многих феноменах психопатологии обыденной жизни, например:

-  сексуальные партнеры воспринимаются как удовлетворяющий объект, который можно выбросить, когда он не подходит;

- возможность выбирать пол благодаря достижениям медицины;

- изменение субъективной жалобы, которая из революционного требования изменить несправедливый мир превратилась в страх перед последствиями личного и коллективного выбора. Обычно это называют экологией, а Серж Лесур мог бы назвать это Эго-логией.

Эти изменения процесса субъективации – одна из оборотных сторон огромной свободы выбора, которую предоставляет постмодерн.

Однако, теперь подчинение желанию Другому и отказ этому сместилось из функции субъекта на функция Я. Если субъект остается господином самому себе, то именно Я страдает от неизбежных взаимоотношений с другими.

Это мы видим во многих случаях современной депрессии, когда снижение самооценки, ненависть к себе – становится единственным способом сказать «нет» на запрос Другого и это выражается в форме «я не могу», я не на высоте.

Подробнее: Серж Лесур "Первичный мазохизм и субъективность". Журнал "Психоанализ" №2; Киев - 2020

Кадр : ядро или человечность.

Кадр это основа психоанализа, та самая база, без которой этот метод невозможно представить. После пары "чудесных" ошибок начинающего психоанализа вопрос кадра стал занимать ключевое значение в психоанализе. Не теория, а именно кадр. Кадр, нарушение которого говорит о необходимости личного анализа или терапии и супервизий случаев. Кадр, нарушение которого может( а может и нет) говорить о не анализабельности пациентов. Кто не способен соблюдать правила, не может работать в данном подходе. Есть две крайности отношения к кадру: плавающий кадр и кадр-фетиш.

Кадр-фетиш. Кадр, в котором не дай бог пациент начнёт есть или пить, заглянет в телефон, попросит перенести сессию или забыть оплатить её, отменить меньше чем за 24 часа и потребовать, чтобы не платить. Там, где пациент хочет, чтобы все Непланированные сессии состоялись по желанию пациента, или же были отменены оплаты сессий, на которых пациент не сможет присутствовать. Кадр, где терапевт лишается нейтральности и выносит какие-то свои суждения, говорит больше необходимого, оценивает, критикует, нарушает границы, начинает действовать. Эти все достаточно грубые ошибки терапевта как раз и могут тормозиться жёстким кадром, но всегда ли нарушения кадра это нарушения?

Порой только через нарушение можно узнать историю пациента. В каких-то ситуациях( да простят меня все) можно пойти на уступки по переносу или отмене сессии. Это не значит, что плавать кадр должен всегда. Нет, но надо всегда смотреть по ситуации. Это как с молчанием. Где-то надо дать пространство молчанием, и это молчание будет дружелюбным. Какое-то молчание является смертельным ядом, повторением травматической ситуации. Есть ситуации, когда слова, пойманные мысли терапевта, могут быть названы пациенту и привести к инсайту, а когда-то это может восприниматься как преследование или психотическое чтение мыслей, что не может не пугать. В большинстве случаев обсуждение внешности или поведения приводит к нарушениям грубого характера. Но есть случаи, когда пациент только и может рассказывать свои истории через свои одежды, сумки, прогулки. И такая же история с повседневностью: то, что может казаться уходом в реальность, является нетривиальным способом рассказать о том, что происходит на сессии между терапевтом и пациентом. Иногда, чтобы услышать шуршание веточек психики необходимо, чтобы сгорел лес.

Самое главное правило, которого придерживаются как классические, так и современные психоаналитики — не навреди. Не навреди, сделав и не навреди не сделав. Не навреди теплом и не навреди нейтральностью. Соблюдая это правило и исходя из здесь и сейчас данных своей психики, психики конкретного пациента на конкретной сессии и исходя из коммуникации двух психик только и можно понять, когда надо быть законодателем, отцом, а когда надо быть матерью, когда надо быть Кернбергом, а когда Кохутом или Столороу, когда надо быть фантазером как Бион, Ферро или Чивитарезе, а когда надо быть реалистичным, как некоторые французские аналитики. Главное — быть собой и исходить из себя, из своей любви и понимания пациента. Не ошибается только труп. А для этого уже нужен анализ/ Терапия и супервизии....

Чёртов баланс...

Феноменологически стыд – это нечто вроде взрыва наоборот, или вовнутрь (Lang, см.: Lewis 1987a, b), который парализует и заставляет замереть. Стыд сочетается с желанием спрятаться, «провалиться сквозь землю». Феноменология стыда содержит также искушение отказаться от собственной идентичности, для того чтобы обеспечить принятие со стороны другого. По мнению Кинстона (Kinston, 1987) и Лихтенштейна (Lichtenstein, 1963), это центральное для стыда событие. Стыд относится ко всему Я. Человек может попытаться исправить деяние, которое вызвало чувство вины, но стыд представляется непоправимым, и Я в целом ощущается как неправое до самого своего основания; поэтому нужно изменить Я в целом.

Происхождение стыда и его проявления
Пентти Иконен и Эро Рехардт

Эро Рехардт
"Ключевые идеи психоанализа: Избранные работы"

Матрица либидо вмещает, помимо прочего, интерес, любопытство, желание наблюдать, желание приблизиться и энтузиазм. Исследование раннего детства в последние десятилетия (например: Stern 1985) заставляют нас сделать некое предположение относительно природы либидо. Мы полагаем, что с момента рождения и позднее на протяжении жизни либидо есть потребность найти реципрокность. Поиск взаимности происходит между Я и внешним миром как надежда найти дающего реципрокность другого человека, но также между различными частями Я как надежда стать цельным и расширяться. Отвечающее реципрокностью окружение вначале создает обстоятельства, когда младенцу дается возможность найти свое нарождающееся Я. Младенец нуждается в постоянно доступном, отвечающем взаимностью другом человеке для того, чтобы принять власть над миром, а также чтобы найти себя и гештальт-инвариантов (моторика, сенсорика, амодальные качества, ритмы жизненных аффектов, категорий аффектов и т.д.) (Stern, 1985). Таким образом младенец вырабатывает свои функции исследования своего окружения. Младенец и мать пытаются настроиться друг на друга. Мы предполагаем, что уже на этой фазе динамика Танатоса начинает останавливать, отделять и устранять такие попытки получить взаимность, которые не срабатывают и только создают беспорядок.

Происхождение стыда и его проявления
Пентти Иконен и Эро Рехардт


Эро Рехардт
"Ключевые идеи психоанализа: Избранные работы"

Японский психоаналитик Такео Дои (Doi, 1989) вызвал интерес, введя понятие амаэ – японское представление о любви. Амаэ есть, как нам представляется, нечто вроде либидо- матрицы, которая не проводит различия между субъектом и объектом, между нарциссизмом и объектной любовью; она одинаково переживается и взрослыми, и детьми. Одно из ее проявлений – это жажда ответа на любовь; однако требовать ответной любви или показывать это желание публично неприемлемо. «Хорошая амаэ» – это когда человек живет в гармонии с желанием ответной любви, а стремление к этому состоянию характерно для японской культуры. «Плохая амаэ» требовательна и эгоцентрична, то, что на Западе называют патологический нарциссизм. Что делает понятие амаэ интересным, так это то, что центральное место в нем занимает жажда взаимности, что похоже на наше предположение, согласно которому «с момента рождения и позднее на протяжении жизни либидо есть потребность в реципрокности».

Происхождение стыда и его проявления
Пентти Иконен и Эро Рехардт

Эро Рехардт

"Ключевые идеи психоанализа: Избранные работы"