И вновь у россиян есть возможность провести вечер в компании абсолютно замечательного человека и моего близкого друга Димы ХО.
Дима - крутейший бизнесмен, невероятно веселый и добродушный мужик, муж и отец, меценат и мемолог от Бога (только гляньте на канал). Беседа с ним сродни благословению - после неё в жизни появляется любовь, рождаются дети и складывается бизнес. Последнее - отдельно важная опция: к советам Димы можно прислушаться, глядя на успешность его бизнеса.
А ещё встреча с ним это возможность сделать доброе дело и помочь фонду «Чистые Души». Это важно. И круто. И интересно.
Вот вам ссылка на аукцион.
Увидимся у Димы за столом в его Саратов-Рае❤️
Дима - крутейший бизнесмен, невероятно веселый и добродушный мужик, муж и отец, меценат и мемолог от Бога (только гляньте на канал). Беседа с ним сродни благословению - после неё в жизни появляется любовь, рождаются дети и складывается бизнес. Последнее - отдельно важная опция: к советам Димы можно прислушаться, глядя на успешность его бизнеса.
А ещё встреча с ним это возможность сделать доброе дело и помочь фонду «Чистые Души». Это важно. И круто. И интересно.
Вот вам ссылка на аукцион.
Увидимся у Димы за столом в его Саратов-Рае❤️
Жара невыносима. В метро раздают воду, а хорошо бы ледяное игристое. Говорят, если день не грешить до заката, то и дождь упадёт на столицу.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Я с таким лицом физику в 9 классе сдавал.
Получил 2 в четверти, но как!
Получил 2 в четверти, но как!
Охваченный бурей эмоций, на одном дыхании написал очень странный рассказ. Мне пришлось разбить его на части, за что прошу простить и отнестись с пониманием. Как всегда, ничего не жду, но буду рад комментариям и едкой критике от читателя. Надо выпить.
👇👇👇
👇👇👇
Повести Белки.
Рассказ в 5 частях.
Часть 1.
В то утро ядовитая жара проникла в Москву, а любимое людьми солнце так приблизилось к моему окну, что бездумные объятья его становились удушающими и даже смертельно опасными. Всю ночь мне снилась Она, чистая и холодная, как душа священного родника. Я пытался прикоснуться к Её рукам, но тонул в илистой реке своего греховного прошлого. Уходя ко дну, я лишь иллюзорно представлял Божественную красоту, заключённую в каждой частичке Её мозаичного образа. Свидетели моих чувств говорили о Ней с уважением и симпатией, но не могли принять всю высшую степень моего влечения. В глазах же моих Она была одновременно смертна и бессмертна, прекрасна и простовата, умна и бессовестно, даже преступно глупа в своём юношеском безразличии. Весь пыл и безумное рвение к ней я считал ни чем иным, как любовь. Впрочем, любовь - это вовсе не тяга к прекрасному, но стремление родить и произвести на свет нечто прекрасное. Так Она становилась литературой, которую я создавал.
Сон прервался какими-то криками за окном, и я дурно очнулся в постели, до краев залитой слезами и потом. Меня переполняли столь сильные чувства, что тело моё начало трескаться словно сосуд из терракотовой глины. Я взглянул на экран телефона и в три шага нашёл фотокарточку с Её воплощением. Аквамариновый взгляд проходил сквозь меня, и казалось, что это я - всего лишь отпечаток краски на снимке, а Она - реальная и живая - с усмешкой разглядывает интерьеры моей скромной квартиры. Я с руганью отогнал морок, поставил пластинку Вивальди и залпом выпил первый стакан, перехватываясь выдохшейся содовой. За месяц расцвета всех чувств организм мой настолько привык к алкоголю, что принимал его с большей охотой, чем пищу и чистую воду. Душа же была окутана болью, а разум подчинился ужасающей силе медленного саморазрушения. Я не был алкоголиком, я ненавидел выпивку с тех пор, как полюбил Её, но ничего не мог с собой поделать. Мою волю разбил порок, который раньше касался лишь тела. И самые светлые в мире явленья породили тлетворную тьму, заполняющую выделенное Богом пространство, которое я называл жизнью. Разложение моё было столь стремительными, что даже ближние из друзей от меня отвернулись, то ли боясь своих наблюдений, то ли испытывая искреннее отвращение. Оказалось, в беспощадной войне с самим собой я могу рассчитывать лишь на собственные силы, лишь холодная водка оставалась моим верным союзником.
Через три четверти часа в начале беспамятства я оказался в кабинке Сандуновских бань. Ильяс, мой верный спутник в мире берёзы и дуба, отказался меня парить.
⁃ Не хочу становиться соучастником твоего преступления.
⁃ О чём ты?
Татарин прищурился и шутливо процитировал классику:
⁃ И принял он смерть от Конева своего…
Я рассмеялся так мерзко, как ржут гунявые трактористы у окон деревенского клуба. Банщик испарился, а я стал пожирать креветки и запивать пивом жидкость с поэтичным названием «Онегин». Где-то в глубине коридоров сознания мне встречались вопросы о том, почему же любовь превращает меня в животное. Почему отсутствие немедленных успехов, громких слов и взаимных объятий немедля являет мой истинный облик с копытами и тупыми рогами? Почему борьбу за девичье сердце я превращаю в охоту, где чьи-то чужие чувства - добыча? И как часто я избавлялся от этой подбитой дичи, едва собаки моих грехов её потрепали? Почему я лишил соитие высшего смысла и сделал потешкой для сладкого сна? Кто наделил меня правом не следовать этике, подобно худшим из древнегреческого Пантеона? Кто я такой, чтобы противиться Божьему промыслу из-за того, что какая-то девушка не справилась о моих делах и не явилась в Москву по первому пьяному зову?
Рассказ в 5 частях.
Часть 1.
В то утро ядовитая жара проникла в Москву, а любимое людьми солнце так приблизилось к моему окну, что бездумные объятья его становились удушающими и даже смертельно опасными. Всю ночь мне снилась Она, чистая и холодная, как душа священного родника. Я пытался прикоснуться к Её рукам, но тонул в илистой реке своего греховного прошлого. Уходя ко дну, я лишь иллюзорно представлял Божественную красоту, заключённую в каждой частичке Её мозаичного образа. Свидетели моих чувств говорили о Ней с уважением и симпатией, но не могли принять всю высшую степень моего влечения. В глазах же моих Она была одновременно смертна и бессмертна, прекрасна и простовата, умна и бессовестно, даже преступно глупа в своём юношеском безразличии. Весь пыл и безумное рвение к ней я считал ни чем иным, как любовь. Впрочем, любовь - это вовсе не тяга к прекрасному, но стремление родить и произвести на свет нечто прекрасное. Так Она становилась литературой, которую я создавал.
Сон прервался какими-то криками за окном, и я дурно очнулся в постели, до краев залитой слезами и потом. Меня переполняли столь сильные чувства, что тело моё начало трескаться словно сосуд из терракотовой глины. Я взглянул на экран телефона и в три шага нашёл фотокарточку с Её воплощением. Аквамариновый взгляд проходил сквозь меня, и казалось, что это я - всего лишь отпечаток краски на снимке, а Она - реальная и живая - с усмешкой разглядывает интерьеры моей скромной квартиры. Я с руганью отогнал морок, поставил пластинку Вивальди и залпом выпил первый стакан, перехватываясь выдохшейся содовой. За месяц расцвета всех чувств организм мой настолько привык к алкоголю, что принимал его с большей охотой, чем пищу и чистую воду. Душа же была окутана болью, а разум подчинился ужасающей силе медленного саморазрушения. Я не был алкоголиком, я ненавидел выпивку с тех пор, как полюбил Её, но ничего не мог с собой поделать. Мою волю разбил порок, который раньше касался лишь тела. И самые светлые в мире явленья породили тлетворную тьму, заполняющую выделенное Богом пространство, которое я называл жизнью. Разложение моё было столь стремительными, что даже ближние из друзей от меня отвернулись, то ли боясь своих наблюдений, то ли испытывая искреннее отвращение. Оказалось, в беспощадной войне с самим собой я могу рассчитывать лишь на собственные силы, лишь холодная водка оставалась моим верным союзником.
Через три четверти часа в начале беспамятства я оказался в кабинке Сандуновских бань. Ильяс, мой верный спутник в мире берёзы и дуба, отказался меня парить.
⁃ Не хочу становиться соучастником твоего преступления.
⁃ О чём ты?
Татарин прищурился и шутливо процитировал классику:
⁃ И принял он смерть от Конева своего…
Я рассмеялся так мерзко, как ржут гунявые трактористы у окон деревенского клуба. Банщик испарился, а я стал пожирать креветки и запивать пивом жидкость с поэтичным названием «Онегин». Где-то в глубине коридоров сознания мне встречались вопросы о том, почему же любовь превращает меня в животное. Почему отсутствие немедленных успехов, громких слов и взаимных объятий немедля являет мой истинный облик с копытами и тупыми рогами? Почему борьбу за девичье сердце я превращаю в охоту, где чьи-то чужие чувства - добыча? И как часто я избавлялся от этой подбитой дичи, едва собаки моих грехов её потрепали? Почему я лишил соитие высшего смысла и сделал потешкой для сладкого сна? Кто наделил меня правом не следовать этике, подобно худшим из древнегреческого Пантеона? Кто я такой, чтобы противиться Божьему промыслу из-за того, что какая-то девушка не справилась о моих делах и не явилась в Москву по первому пьяному зову?
Часть 2.
К несчастью, в тот полдень я не смог быть себе прокурором, но стал адвокатом. Каждый горький глоток я оправдывал роком судьбы, приговором Вселенной, не давшей мне в лапы живую игрушку. Бормоча под нос проклятья в адрес небес, я кое-как дополз до дома, где меня ждала во истину несчастливая из собак. Я не помнил, забыл ли её покормить, и уж точно не услужил ей прогулкой. Она с искренне человеческой болью в печальных глазах смотрела, как я открываю консервы и сыплю ей в миску съестное. Отказавшись от пиши, она прикоснулась мохнатой щекой к моей ноге, затем прыгнула на софу и свернулась калачиком, чтобы не видеть меня из-за шерсти. Я же ринулся на балкон, где уселся на край широких перил, свесил ноги и затянул песню на неведомом мне языке. В моём мутном сознании теплилась ода любви, но птицы напуганно разлетались, не желая вторить безумию. Водка продолжала наполнять моё сердце, как мне казалось, разбитой Ею, той самой, Божественной и прекрасной. В какой-то момент мои плечи охладели, хриплый голос в голове зарычал, я сделал последний глоток, качнулся, и напрочь утратил сознание. Успел лишь увидеть, как капли дождя принесли облегченье горячей земле и алкавшей пощады траве под ногами.
К несчастью, в тот полдень я не смог быть себе прокурором, но стал адвокатом. Каждый горький глоток я оправдывал роком судьбы, приговором Вселенной, не давшей мне в лапы живую игрушку. Бормоча под нос проклятья в адрес небес, я кое-как дополз до дома, где меня ждала во истину несчастливая из собак. Я не помнил, забыл ли её покормить, и уж точно не услужил ей прогулкой. Она с искренне человеческой болью в печальных глазах смотрела, как я открываю консервы и сыплю ей в миску съестное. Отказавшись от пиши, она прикоснулась мохнатой щекой к моей ноге, затем прыгнула на софу и свернулась калачиком, чтобы не видеть меня из-за шерсти. Я же ринулся на балкон, где уселся на край широких перил, свесил ноги и затянул песню на неведомом мне языке. В моём мутном сознании теплилась ода любви, но птицы напуганно разлетались, не желая вторить безумию. Водка продолжала наполнять моё сердце, как мне казалось, разбитой Ею, той самой, Божественной и прекрасной. В какой-то момент мои плечи охладели, хриплый голос в голове зарычал, я сделал последний глоток, качнулся, и напрочь утратил сознание. Успел лишь увидеть, как капли дождя принесли облегченье горячей земле и алкавшей пощады траве под ногами.
Часть 3.
Очнувшись, я осознал, что проспал до заката. За дверью балкона скреблась и скулила собака, я вышел и долго не мог унять её чувств. Быть может, забыл покормить? Насыпал доверху корма, поцеловал её в нос и решил прогуляться. К моему удивлению, не осталось следа от похмелья, сопровождавшего меня с первых дней «диеты влюбленного». Что ещё удивляло: моё сердце как будто выбралось из медных тисков, ежедневно сжимающихся до предела. Мои мысли о Ней превратились в ведро с земляникой, если бы каждая из них могла стать осязаемой. Каждый образ приносил наслаждение, как будто Она октрыла объятья, наполненные чем-то навечно взаимным. Меня не раздражали даже капли, непрерывным потоком бегущие с неба. Я ощущал их тёплыми, приятными и бодрящими. Мне хотелось касаться луж, но мои кеды не промокали. Я, подобно любимой собаке, потешно отряхивался и чувствовал в этом настоящую жизнь.
На углу Ермолаевского и Патриарших я встретил старуху в чёрных одеждах, которой уже много лет подавал милостыню на удачу. Потянувшись за кошельком, я поймал её взгляд, наполненный не дождём, но слезами. Она смотрела на меня и шептала:
- На болота явился чёрный козёл…
Я искренне рассмеялся, протягивая купюру:
- Это вы про меня? Или про тех, что мотором на Бронной шумят?
Старуха впервые в жизни не взяла денег, с неожиданной силой отодвинула мою ладонь, перекрестилась и поползла к Садовому кольцу. Я подумал, что утомилась, и двинулся дальше к Тверскому бульвару. По дороге меня впервые не донимали фотографы, что превращают элитный квартал в берег Адлера или Сочи. В спустившейся темноте меня поманили огни Marco Polo, я повернул в Спиридоньевский и наблюдал за девицами, поглощающими коктейли и глупые мысли друг друга. Впрочем, зачем я им нужен в этой сношенной тельняшке с сердечком? И зачем они мне? У меня есть Она, я о Ней помню и думаю. И что-то подсказывает, что теперь Она меня любит.
Из окна Дома приёмов МИД сочился густой дым. Я сначала подумал, что это пожар, но уж больно всё походило на продукт курения трубки, которой так любил баловаться первый владелец особняка миллионер Савва Морозов. Его жилище обрамляли гаргульи и химеры рук Шехтеля, их до нельзя зловещий облик напомнил мне о кровавой легенде убийства Морозова красным Красиным. Казалось, что я наяву вижу его в том самом окне, с трубкой и дыркой от пули в груди. Причудилось в абстиненции, не иначе.
У Большого Вознесения близ Никитских ворот я размышлял о трагичном венчании Пушкина и Гончаровой. Я считал, что их чувства подобны тому, что возникли меж Нею и мной ровно месяц назад, когда я побывал в Петербурге. Будто Бог говорил с ними, предупреждая о скорых несчастьях - самый главный поэт уронил кольцо и Евангелие, затушил свечу в ходе Крестного хода - но впервые не верил приметам. Так и я не внимал всем внушениям, что просили меня не нырять в бездну чувств сильно раньше, чем они хоть чуть-чуть настоялись и хотя бы возникли в душе моей пассии. Впрочем, Пушкин - взаправду великий поэт, я лишь грустный писака, живущий под маской писателя. И Господь ни за что и вовеки не станет со мной говорить, ну а черти меня за своих принимают.
Очнувшись, я осознал, что проспал до заката. За дверью балкона скреблась и скулила собака, я вышел и долго не мог унять её чувств. Быть может, забыл покормить? Насыпал доверху корма, поцеловал её в нос и решил прогуляться. К моему удивлению, не осталось следа от похмелья, сопровождавшего меня с первых дней «диеты влюбленного». Что ещё удивляло: моё сердце как будто выбралось из медных тисков, ежедневно сжимающихся до предела. Мои мысли о Ней превратились в ведро с земляникой, если бы каждая из них могла стать осязаемой. Каждый образ приносил наслаждение, как будто Она октрыла объятья, наполненные чем-то навечно взаимным. Меня не раздражали даже капли, непрерывным потоком бегущие с неба. Я ощущал их тёплыми, приятными и бодрящими. Мне хотелось касаться луж, но мои кеды не промокали. Я, подобно любимой собаке, потешно отряхивался и чувствовал в этом настоящую жизнь.
На углу Ермолаевского и Патриарших я встретил старуху в чёрных одеждах, которой уже много лет подавал милостыню на удачу. Потянувшись за кошельком, я поймал её взгляд, наполненный не дождём, но слезами. Она смотрела на меня и шептала:
- На болота явился чёрный козёл…
Я искренне рассмеялся, протягивая купюру:
- Это вы про меня? Или про тех, что мотором на Бронной шумят?
Старуха впервые в жизни не взяла денег, с неожиданной силой отодвинула мою ладонь, перекрестилась и поползла к Садовому кольцу. Я подумал, что утомилась, и двинулся дальше к Тверскому бульвару. По дороге меня впервые не донимали фотографы, что превращают элитный квартал в берег Адлера или Сочи. В спустившейся темноте меня поманили огни Marco Polo, я повернул в Спиридоньевский и наблюдал за девицами, поглощающими коктейли и глупые мысли друг друга. Впрочем, зачем я им нужен в этой сношенной тельняшке с сердечком? И зачем они мне? У меня есть Она, я о Ней помню и думаю. И что-то подсказывает, что теперь Она меня любит.
Из окна Дома приёмов МИД сочился густой дым. Я сначала подумал, что это пожар, но уж больно всё походило на продукт курения трубки, которой так любил баловаться первый владелец особняка миллионер Савва Морозов. Его жилище обрамляли гаргульи и химеры рук Шехтеля, их до нельзя зловещий облик напомнил мне о кровавой легенде убийства Морозова красным Красиным. Казалось, что я наяву вижу его в том самом окне, с трубкой и дыркой от пули в груди. Причудилось в абстиненции, не иначе.
У Большого Вознесения близ Никитских ворот я размышлял о трагичном венчании Пушкина и Гончаровой. Я считал, что их чувства подобны тому, что возникли меж Нею и мной ровно месяц назад, когда я побывал в Петербурге. Будто Бог говорил с ними, предупреждая о скорых несчастьях - самый главный поэт уронил кольцо и Евангелие, затушил свечу в ходе Крестного хода - но впервые не верил приметам. Так и я не внимал всем внушениям, что просили меня не нырять в бездну чувств сильно раньше, чем они хоть чуть-чуть настоялись и хотя бы возникли в душе моей пассии. Впрочем, Пушкин - взаправду великий поэт, я лишь грустный писака, живущий под маской писателя. И Господь ни за что и вовеки не станет со мной говорить, ну а черти меня за своих принимают.
Часть 4.
Окна дома Горького в Гранатном горели, за ними вершилось яркое мероприятие. Похоже, костюмированная вечеринка - фигуры в старых костюмах напомнили мне времена, когда Сталин устраивал здесь приёмы с тяжелой и непременной попойкой. Утром всех, кто по пьяне пускал язык меж зубов, забирали чёрные воронки, отвозили страшный дом на Серафимовича, а зачем и последним маршрутом. Одна лишь такая история могла научить меня ужасам алкоголя, но писатель обязан учить незнакомцев своими ошибками. Ведь и я не единожды молвил лишнее, напиваясь. Но в тот вечер мне не хотелось думать об этом, ведь я был радостно трезв и тревожно влюблён.
Игнорируя ветер и дождь, я вприпрыжку шагал по Тверскому бульвару. Здесь почти не осталось людей, и я мог позволить себе напевать что-то странное, выдуманное в судорогах восторга. Не смог пройти мимо 250-летнего дуба, о котором писали Пушкин и Лермонтов. Пару недель назад я узнал, что он исполняет желания в точности как загадаешь, после трижды прошёлся вокруг и обнял дерево со словами: «Жить без неё не хочу». Вот, похоже, сбылось! И теперь все бульвары и улицы города стали моими, а на каждой из них - мой заслуженный праздник.
У театра Тариева (Пушкина) стоял грязный мужик в рваной кожаной куртке и голосом Высоцкого натурально орал:
- Горим! Горим!
Это здание вправду когда-то объято пожаром бывало. Я хотел проявить участие, но боялся тени чужого безумия, что способна испортить мой вечер. Наконец, на стене здания на углу бульвара и Тверской мне явилась тень настоящая - от кота, пробегавшего, кажется, перед большим фонарём. Я трижды перекрестился памятуя, что на том самом месте, где я стою, раньше был Страстной монастырь и не малое кладбище, обнесенное черной оградой. Впрочем, разве помнят о том москвичи, спускаясь к костям, наполняющим станцию «Пушкинская»? Чёрт, и снова назойливо имя поэта. Да, я стремился именно к «Пушкину», чтобы наесться пельменей и выпить настойки из мандариновых корок. В конце концов, близилась полночь, и лишь это приличное место работало до рассвета.
Я чуть-было не шлёпнулся на ступеньках, и мой путь преградил охранник, похожий на старый рояль:
- Ресторан закрыт на чатсное мероприятие.
Не иначе, всему виной тот факт, что я вымок до нитки и обрёл неприглядный для вечера вид. С готовностью принять поражение я отвернулся и мыслил двинуться в «Доктор Живаго», но меня окликнула метрдотель:
- Михаил! Мы Вас ждали! Милости просим!
Надо же, всё-таки узнают! Не зря я пишу свои вирши и кривляюсь на камеру по понедельникам и четвергам. Исполненный гордостью и боясь расплескать самолюбие, я медленно двинулся, чтобы занять привычное место в углу под большими часами. Меня всегда убаюкивал бой, отдающий команду идти на покой. Приземлившись, я осмотрелся: надо же, никого! Даже нет привычных для места скучающих проституток, тянущих вечный бокал шампанского в ожидании толстосумов. Впрочем, это и лучше: я быстро увижу еду и слегка опьянею к приходу моих персонажей (настроение было к тому, чтоб взяться за новый рассказ).
⁃ Что желаете, сударь? К Вашим услугам!
Официант был печален, а мой любимый бармен Валентин с остервенением натирал портрет человека, которого я не мог разглядеть. Он проходился бархатной тряпкой по раме, скользил по стеклу, иногда поплёвывая на ткань. Наконец, он чуть не плача поставил плакат на угол барной стойки и отвернулся к бутылкам. Другие же халдеи засуетились, сервируя все пустые столы в зале. В этих чистых тарелках и прозрачных бокалах, белоснежных салфетках и аккуратно разложенных приборах, было что-то зловещее. К тому же из колонок доносился странный шум барабанов, сопровождающих барочную композицию, которую я не узнал. Впрочем, «Пушкин» - не столь ресторан, сколько иммерсивный театр. Я решил проникнуться атмосферой и стать частью спектакля:
⁃ Ваша настойка сударь!
Окна дома Горького в Гранатном горели, за ними вершилось яркое мероприятие. Похоже, костюмированная вечеринка - фигуры в старых костюмах напомнили мне времена, когда Сталин устраивал здесь приёмы с тяжелой и непременной попойкой. Утром всех, кто по пьяне пускал язык меж зубов, забирали чёрные воронки, отвозили страшный дом на Серафимовича, а зачем и последним маршрутом. Одна лишь такая история могла научить меня ужасам алкоголя, но писатель обязан учить незнакомцев своими ошибками. Ведь и я не единожды молвил лишнее, напиваясь. Но в тот вечер мне не хотелось думать об этом, ведь я был радостно трезв и тревожно влюблён.
Игнорируя ветер и дождь, я вприпрыжку шагал по Тверскому бульвару. Здесь почти не осталось людей, и я мог позволить себе напевать что-то странное, выдуманное в судорогах восторга. Не смог пройти мимо 250-летнего дуба, о котором писали Пушкин и Лермонтов. Пару недель назад я узнал, что он исполняет желания в точности как загадаешь, после трижды прошёлся вокруг и обнял дерево со словами: «Жить без неё не хочу». Вот, похоже, сбылось! И теперь все бульвары и улицы города стали моими, а на каждой из них - мой заслуженный праздник.
У театра Тариева (Пушкина) стоял грязный мужик в рваной кожаной куртке и голосом Высоцкого натурально орал:
- Горим! Горим!
Это здание вправду когда-то объято пожаром бывало. Я хотел проявить участие, но боялся тени чужого безумия, что способна испортить мой вечер. Наконец, на стене здания на углу бульвара и Тверской мне явилась тень настоящая - от кота, пробегавшего, кажется, перед большим фонарём. Я трижды перекрестился памятуя, что на том самом месте, где я стою, раньше был Страстной монастырь и не малое кладбище, обнесенное черной оградой. Впрочем, разве помнят о том москвичи, спускаясь к костям, наполняющим станцию «Пушкинская»? Чёрт, и снова назойливо имя поэта. Да, я стремился именно к «Пушкину», чтобы наесться пельменей и выпить настойки из мандариновых корок. В конце концов, близилась полночь, и лишь это приличное место работало до рассвета.
Я чуть-было не шлёпнулся на ступеньках, и мой путь преградил охранник, похожий на старый рояль:
- Ресторан закрыт на чатсное мероприятие.
Не иначе, всему виной тот факт, что я вымок до нитки и обрёл неприглядный для вечера вид. С готовностью принять поражение я отвернулся и мыслил двинуться в «Доктор Живаго», но меня окликнула метрдотель:
- Михаил! Мы Вас ждали! Милости просим!
Надо же, всё-таки узнают! Не зря я пишу свои вирши и кривляюсь на камеру по понедельникам и четвергам. Исполненный гордостью и боясь расплескать самолюбие, я медленно двинулся, чтобы занять привычное место в углу под большими часами. Меня всегда убаюкивал бой, отдающий команду идти на покой. Приземлившись, я осмотрелся: надо же, никого! Даже нет привычных для места скучающих проституток, тянущих вечный бокал шампанского в ожидании толстосумов. Впрочем, это и лучше: я быстро увижу еду и слегка опьянею к приходу моих персонажей (настроение было к тому, чтоб взяться за новый рассказ).
⁃ Что желаете, сударь? К Вашим услугам!
Официант был печален, а мой любимый бармен Валентин с остервенением натирал портрет человека, которого я не мог разглядеть. Он проходился бархатной тряпкой по раме, скользил по стеклу, иногда поплёвывая на ткань. Наконец, он чуть не плача поставил плакат на угол барной стойки и отвернулся к бутылкам. Другие же халдеи засуетились, сервируя все пустые столы в зале. В этих чистых тарелках и прозрачных бокалах, белоснежных салфетках и аккуратно разложенных приборах, было что-то зловещее. К тому же из колонок доносился странный шум барабанов, сопровождающих барочную композицию, которую я не узнал. Впрочем, «Пушкин» - не столь ресторан, сколько иммерсивный театр. Я решил проникнуться атмосферой и стать частью спектакля:
⁃ Ваша настойка сударь!
Часть 5.
Я пригубил и зажмурил глаза: до чего же горька! Смахнув влагу с глаз, увидел, что зал начинает заполняться молодыми девушками в платьях тёмных тонов. Их объединяли общие черты, но я никак не мог разобрать - какие? Большинство из них были брюнетками, многие сияли голубыми глазами - всё как я люблю. Некоторые лица казались мне до боли знакомыми, но если бы кто-то из пришедших меня знал, они бы непременно мне поклонились. Каждая гостья была занята собой, занимая как будто заранее подготовленное именно для неё место. Некоторые из них обменивались дежурными фразами - это читалось по губам и безучастным взглядам. Их бокалы наполнялись красным вином, но пили они по-разному: кто-то залпом, кто-то полоща во рту, а остальные - маленькими глотками. Я вдруг с интересом приметил, что различаю женщин лишь по тому, как они пьют. Мне всегда нравилось наблюдать за тем, как девичьи губы касаются бокала, интенсивность потребления любимой мною жидкости вызывала внимание большее, чем личность злоупотребляющей. Пожалуй, поэтому все пришедшие девушки казались мне родными.
Где же их мужики? Неужели все проститутки? Я со смехом вспомнил, как кравчий однажды отговорил меня от угощения окружающих девушек шампанским. Мне искренне казалось, что каждая из них тогда была в меня влюблена, и я запустил браваду, но официант меня остановил:
⁃ Это всё бляди, сударь! Не тратьте денег. Они приобретут себе сами.
Вспомнил, и усмехнулся: до чего же родное место! Выпил ещё рюмку, съел пирожок с капустой. Хотя, какой же это пирожок - это пти-пате аля рус! Когда же будут пельмени с лососем?
⁃ Несите скорее пельмени!
Девушки продолжали игнорировать моё присутствие, и я принялся злиться. Им выносили блины и какую-то странную рисовую кашу. Громкость музыки нарастала, я наконец различил Песнь Холода. Некоторые гостьи уделяли внимание портрету на барной стойке. Неужели там кто-то краше меня? Только если Она. Ох, до чего же они все бессмысленные, эти пришедшие девушки. Тусклые, почти одинаковые, нет в них души. А вот Она…Она Божественное, и очень скоро я попаду на свидание с Богом! Его образ, сама идея Господа воплотилась в Ней, оттого Она стала моим гением. Или всё это пьяный бред? Сколько градусов в этой мандариновой настойке?
⁃ Кохинхиновая, сударь…
Ах, да, слово-то какое сложное и напоминает о курицах. Курицы…Все эти женщины - курицы! Пойду-ка оправлюсь, заодно взгляну в их лица. Я встал и тут же пригнулся от грохота часов, возвещающих полночь. Неожиданно гостьи повернулись и каждая из них принялась смотреть мне прямо в глаза. У меня их всего два, а девичьих глаз не меньше полусотни. Их губы зашевелились, и лица, наполненные разными гримасами, всей мимикой стали подпевать напрочь одичавшим в громкости колонкам. Похоже, на втором этаже кто-то и впрямь бил в барабан.
Всё. Это не иначе, как белая горячка. Я помнил совет нарколога: глубоко дышать и продолжать спокойно выпивать. Приняв прямо из графина, я стал пробираться мимо поющих сумасшедших девиц и в дальнем углу зала разглядел мать. Она плакала и молчала, смотря сквозь меня. Но как она здесь? Она же должна быть в Смоленске, мы созванивались вчера. Или позавчера…Ужас. Морок. Проходя мимо барной стойки, я остановился, чтобы посмотреть на злосчастный портрет, но, увидев его, до того испугался, что с силой бросил о пол. Рамка раскололась, всё вокруг заблестело от тысячи осколков. Ко мне подбежала испуганная метрдотель:
⁃ Михаил, как же так! Зачем же…Семь лет несчастий…
Она повернулась к охранникам, те поняли знак и двинулись на меня большой чёрной волной:
⁃ Пора выносить.
Меня взяли под руки под ноги, и потащили так страшно, что я стал звать на помощь маму, но барабаны и пение безучастных и когда-то родных мне женщин, могли заглушить даже самый истошный крик:
I can scarcely move or draw my breath?
Let me, let me freeze again to death.
Я не унимался:
⁃ Куда вы меня? Куда? Я домой хочу!
Уже у входа и на прощание улыбнулся швейцар, указывая на бывшую территорию Страстного монастыря:
⁃ Как куда, сударь? Пожалуйте за ограду!
Я пригубил и зажмурил глаза: до чего же горька! Смахнув влагу с глаз, увидел, что зал начинает заполняться молодыми девушками в платьях тёмных тонов. Их объединяли общие черты, но я никак не мог разобрать - какие? Большинство из них были брюнетками, многие сияли голубыми глазами - всё как я люблю. Некоторые лица казались мне до боли знакомыми, но если бы кто-то из пришедших меня знал, они бы непременно мне поклонились. Каждая гостья была занята собой, занимая как будто заранее подготовленное именно для неё место. Некоторые из них обменивались дежурными фразами - это читалось по губам и безучастным взглядам. Их бокалы наполнялись красным вином, но пили они по-разному: кто-то залпом, кто-то полоща во рту, а остальные - маленькими глотками. Я вдруг с интересом приметил, что различаю женщин лишь по тому, как они пьют. Мне всегда нравилось наблюдать за тем, как девичьи губы касаются бокала, интенсивность потребления любимой мною жидкости вызывала внимание большее, чем личность злоупотребляющей. Пожалуй, поэтому все пришедшие девушки казались мне родными.
Где же их мужики? Неужели все проститутки? Я со смехом вспомнил, как кравчий однажды отговорил меня от угощения окружающих девушек шампанским. Мне искренне казалось, что каждая из них тогда была в меня влюблена, и я запустил браваду, но официант меня остановил:
⁃ Это всё бляди, сударь! Не тратьте денег. Они приобретут себе сами.
Вспомнил, и усмехнулся: до чего же родное место! Выпил ещё рюмку, съел пирожок с капустой. Хотя, какой же это пирожок - это пти-пате аля рус! Когда же будут пельмени с лососем?
⁃ Несите скорее пельмени!
Девушки продолжали игнорировать моё присутствие, и я принялся злиться. Им выносили блины и какую-то странную рисовую кашу. Громкость музыки нарастала, я наконец различил Песнь Холода. Некоторые гостьи уделяли внимание портрету на барной стойке. Неужели там кто-то краше меня? Только если Она. Ох, до чего же они все бессмысленные, эти пришедшие девушки. Тусклые, почти одинаковые, нет в них души. А вот Она…Она Божественное, и очень скоро я попаду на свидание с Богом! Его образ, сама идея Господа воплотилась в Ней, оттого Она стала моим гением. Или всё это пьяный бред? Сколько градусов в этой мандариновой настойке?
⁃ Кохинхиновая, сударь…
Ах, да, слово-то какое сложное и напоминает о курицах. Курицы…Все эти женщины - курицы! Пойду-ка оправлюсь, заодно взгляну в их лица. Я встал и тут же пригнулся от грохота часов, возвещающих полночь. Неожиданно гостьи повернулись и каждая из них принялась смотреть мне прямо в глаза. У меня их всего два, а девичьих глаз не меньше полусотни. Их губы зашевелились, и лица, наполненные разными гримасами, всей мимикой стали подпевать напрочь одичавшим в громкости колонкам. Похоже, на втором этаже кто-то и впрямь бил в барабан.
Всё. Это не иначе, как белая горячка. Я помнил совет нарколога: глубоко дышать и продолжать спокойно выпивать. Приняв прямо из графина, я стал пробираться мимо поющих сумасшедших девиц и в дальнем углу зала разглядел мать. Она плакала и молчала, смотря сквозь меня. Но как она здесь? Она же должна быть в Смоленске, мы созванивались вчера. Или позавчера…Ужас. Морок. Проходя мимо барной стойки, я остановился, чтобы посмотреть на злосчастный портрет, но, увидев его, до того испугался, что с силой бросил о пол. Рамка раскололась, всё вокруг заблестело от тысячи осколков. Ко мне подбежала испуганная метрдотель:
⁃ Михаил, как же так! Зачем же…Семь лет несчастий…
Она повернулась к охранникам, те поняли знак и двинулись на меня большой чёрной волной:
⁃ Пора выносить.
Меня взяли под руки под ноги, и потащили так страшно, что я стал звать на помощь маму, но барабаны и пение безучастных и когда-то родных мне женщин, могли заглушить даже самый истошный крик:
I can scarcely move or draw my breath?
Let me, let me freeze again to death.
Я не унимался:
⁃ Куда вы меня? Куда? Я домой хочу!
Уже у входа и на прощание улыбнулся швейцар, указывая на бывшую территорию Страстного монастыря:
⁃ Как куда, сударь? Пожалуйте за ограду!
YouTube
Klaus Nomi - The Cold Song (Good Quality)
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
В рабочие будни люди делятся на две категории.
Forwarded from Москва сегодня
😄 «Залупицца» появится в московском ресторане
Такое название стало победителем конкурса на нейминг для новой пиццы в меню.
Такое название стало победителем конкурса на нейминг для новой пиццы в меню.
Как-то я и пропустил, что в Москве совсем скоро пройдет Интервидение (это аналог Евровидения такой). Говорят, от нас поедет петь Шаман.
В этой связи спрошу: смотрим и болеем?
❤️ - смотрим
🔥 - болеем
👍 - не болеем, потому и не смотрим
🤣 - лишь бы было не как Евровидение
🍾 - без 100 грамм не победим!
В этой связи спрошу: смотрим и болеем?
❤️ - смотрим
🔥 - болеем
👍 - не болеем, потому и не смотрим
🤣 - лишь бы было не как Евровидение
🍾 - без 100 грамм не победим!
Lenta.RU
На Манежной площади запустят часы обратного отсчета до конкурса «Интервидение'25»
В Москве на Манежной площади 12 июня 2025 года состоится торжественная церемония запуска часов обратного отсчета до Международного музыкального конкурса «Интервидение'25», который пройдет 20 сентября 2025 года в Live Арена.
Forwarded from ВЛагерь
Сенатору Шейкину вопросы:
- будет ли национальный мессенджер допускать переписку с любовницами, а в случае выявления оного, сообщать куда следует?
- будет ли этот мессенджер использоваться судебными приставами, правоохранительными органами и военными комиссарами, как средство вручения повесток?
- будет ли внутри мессенджера установлены мини-приложения: реестр повесток, реестр должников и алиментщиков, реестр дисквалифицированных, реестр иноганетов, с присвоением специальных статусов юзерам, а их основе?
и если нет, то почему?
https://t.me/andreyklishas/4174
- будет ли национальный мессенджер допускать переписку с любовницами, а в случае выявления оного, сообщать куда следует?
- будет ли этот мессенджер использоваться судебными приставами, правоохранительными органами и военными комиссарами, как средство вручения повесток?
- будет ли внутри мессенджера установлены мини-приложения: реестр повесток, реестр должников и алиментщиков, реестр дисквалифицированных, реестр иноганетов, с присвоением специальных статусов юзерам, а их основе?
и если нет, то почему?
https://t.me/andreyklishas/4174
Telegram
КЛИШАС
Закон о национальном мессенджере Комитет Совета Федерации по конституционному законодательству планирует рассмотреть на своём плановом заседании 17го июня и вынести на Пленарное заседание 18го июня. Докладчиком выступит сенатор Шейкин А.Г.
Forwarded from Дима ХО
Есть грех уныния,
есть грех прелюбодеяния…
Но самый страшный грех - это
грех унылого прелюбодеяния.
есть грех прелюбодеяния…
Но самый страшный грех - это
грех унылого прелюбодеяния.