Amantes amentes – безумные влюбленные.
Все мы, хотя бы иногда6 хотя бы на время чувствуем свою принадлежность к какому-то отдельному виду, наделенному и отдельной философией и отдельным языком. Однако, в моменты влюбленности мы неспособны как следует высказаться даже перед самым важным для нас человеком, а наша философия теряется в и в цензуре, создаваемой интимностью наших мыслей и в колоссальном пласте мифологии и чужого опыта, витающих вокруг влюбленности.
Ролан Барт в своих «Фрагментах речи влюбленного» снова даёт слово когда-то убитого им автору, организуя его речь по типу псевдословаря движущих сил речи влюбленного, он структурирует, организует словесные массы, «фрагменты» и «речевые вздохи», погружая нас почти на физиологическом уровне в тонкости и хрупкости души.
Это книга не столько о влюбленности сколько о внимании к самым уязвимым и почти неуловимым отклонениям, формирующим человека.
Все мы, хотя бы иногда6 хотя бы на время чувствуем свою принадлежность к какому-то отдельному виду, наделенному и отдельной философией и отдельным языком. Однако, в моменты влюбленности мы неспособны как следует высказаться даже перед самым важным для нас человеком, а наша философия теряется в и в цензуре, создаваемой интимностью наших мыслей и в колоссальном пласте мифологии и чужого опыта, витающих вокруг влюбленности.
Ролан Барт в своих «Фрагментах речи влюбленного» снова даёт слово когда-то убитого им автору, организуя его речь по типу псевдословаря движущих сил речи влюбленного, он структурирует, организует словесные массы, «фрагменты» и «речевые вздохи», погружая нас почти на физиологическом уровне в тонкости и хрупкости души.
Это книга не столько о влюбленности сколько о внимании к самым уязвимым и почти неуловимым отклонениям, формирующим человека.
Даром, что легендарный любовник Джакомо Казанова выражался «слова любви должны подразумеваться, а не объявляться» в перерывах между проверками целости предохранительных колпачков, в этих словах он, как мне кажется, нащупал смысл, заложенный в этом чувстве (за неимением другого более ёмкого слова будем использовать его).
Настоящая любовь протекает подспудно и как бы сама собой управляет. Она как генотип, на который мы не в силах повлиять и ей не нужны ни слова, ни поступки. Тем не менее самые лучшие из них вырастают именно на этой почве. Как бы не старался Шкловский не писать Эльзе Триоле о любви в своём «ZOO» в его строках об обезьянах в зоопарке, берлинских переулках или несчастном Велимире Хлебникове несомненно угадывается честная мужская любовь. Годунов-Чердынцев в набоковском «Даре» сам удивляется хитрости судьбы, которая сама собой связала их Зиной и в разгадке этих хитростей рождается и сам роман. Правда на последних страницах. Но ведь и правда «вся жизнь моя была залогом…», ты проживаешь кусок жизни и, лишь обернувшись, понимаешь, что она «и есть только то, что кажется» и, как старикашка из фильма «Вверх» в последней сцене тебе открывается, какое-то странное чувство, которое оказывается всегда было с тобой…
Куда как страшно нам с тобой,
Товарищ большеротый мой!
Ох, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!
А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом…
Да, видно, нельзя никак.
О. Мандельштам 1930
Товарищ большеротый мой!
Ох, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!
А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом…
Да, видно, нельзя никак.
О. Мандельштам 1930
С недавних пор (наверняка не без вмешательства психофармакологии) я стал чаще испытывать déjà vu. Я это называл скорее переписанной чем-то вроде снов памятью. То есть, например, я точно помнил, что у портье гостиницы были усы, а там оказывается тот же портье, но бритый, или как я нахожу потерянную безделицу вроде блокнота или перочинного ножика в ящике стола и, к сожалению, выясняю, что вещь взаправду утеряна.
Был бы неплохой сюжет про человека, который проживает один день как бы в двух разных сценариях – в том, который, предлагает ему мозг (не переходя при этом на галлюцинации или раздвоение личности) и в сущем. И эти линии как бы сложно сплетаются в прошлое, настоящее и будущее…
Типа, «здравствуйте, мистер Дёрден»
Был бы неплохой сюжет про человека, который проживает один день как бы в двух разных сценариях – в том, который, предлагает ему мозг (не переходя при этом на галлюцинации или раздвоение личности) и в сущем. И эти линии как бы сложно сплетаются в прошлое, настоящее и будущее…
Типа, «здравствуйте, мистер Дёрден»
«Читатель увидит, что книга не требует от него специальных сведений в науке, философии или психологии. Её гораздо легче понять, чем, скажем, правила контрактного бриджа. Исключение составляет то, что следует за этим предисловием.»
Пишет Д. У. Данн в начале своей книги «Эксперимент со временем», где на равном расстоянии от физики и метафизики он вносит субъективного наблюдателя с его чувственным восприятием времени в центр системы, изучающей это самое время. Известно, что современная физика всегда считала это вечным препятствием на пути поиска внешней действительности.
Согласно выдвинутой там теории, прошлое, настоящее и будущее, в некотором смысле, происходят «вместе». Сознание наше лишь воспринимает время линейно. Во снах, тем не менее, возможны сдвиги и переплетения. И это в некоторой степени и довольно изящно объясняет феномен déjà vu как забытое будущее из снов прошлого.
Пишет Д. У. Данн в начале своей книги «Эксперимент со временем», где на равном расстоянии от физики и метафизики он вносит субъективного наблюдателя с его чувственным восприятием времени в центр системы, изучающей это самое время. Известно, что современная физика всегда считала это вечным препятствием на пути поиска внешней действительности.
Согласно выдвинутой там теории, прошлое, настоящее и будущее, в некотором смысле, происходят «вместе». Сознание наше лишь воспринимает время линейно. Во снах, тем не менее, возможны сдвиги и переплетения. И это в некоторой степени и довольно изящно объясняет феномен déjà vu как забытое будущее из снов прошлого.
Одна из поясняющих аналогий — книга. Она есть цельное высказывание и существует как таковая в любой отдельный момент. Но, согласитесь, в каждый отдельный миг нам доступна только улавливаемый глазами абзац, всё остальное остаётся за пределами восприятия. Роман нельзя увидеть сразу весь, как картину и это удаляет нас от его истинного восприятия. Такова, похоже, и жизнь – человек осознанно переживает только одно мгновение за раз — настоящее, а не совокупность прошлого, настоящего и будущего. Прошлое помнится, но не переживается физически; будущее остаётся неизвестным.
Конец 1920-х годов – самый креативный период в истории борьбы со столь полюбившимся пьянством в СССР. Детские демонстрации против пьянства отцов и первая беспроиграшная лотерея. «Книга вместо водки». Купив лотерейный билет за 30 копеек, можно было получить любую книгу на сумму выигрыша в любом магазине ГИЗа или Потребкооперации, а деньги шли на обустройство вытрезвителей в культурные учреждения.
Вот вам такая история.
Проходит зум семинар по теме, скажем, «Циклический подход в культурологии XVII века». Имена и псевдонимы участников чинные и оригинальные – Альбертина Пруст, Откровения Ириски, Мандельштучка, Евгений Ри и даже ><Ξp. Видео по всем правилам хорошего тона не отключены. Занятие проходит своим чередом. Профессор интересно и с упоением рассказывает, иногда прерывается вопросами щепетильных отличниц. Он энергичен, но пожилой и неспособность демонстрировать экран компенсирует образностью речи и жестами. На половине семинара его выкидывает из зума.
– Это у всех так?.. и так далее
Преподавателя нет уже 7 минут, и начинается непринужденная беседа интеллигентов. Вопросы учебы, обсуждение прочитанного к семинару.
– Джанбаттиста Вико не прочитать без поллитра.
– Я помню свои старые конспекты по Шпенглеру. Так там…
И тут на того самого ><Ξp, не успевшего ничего предпринять, внезапно вошедшая в его комнату тень обрушивается кулаком по лицу. Студент падает под стол и больше не появляется в кадре. Лысая фигура с озлобленным лицом плюёт на пол в сторону жертвы и роется в его ящиках. Находит где-то небольшой пакетик и скрывается. Остальным участником семинара остаётся лишь пустая комната с открытой дверью и плакатом Joy Division.
В чате и в беседе ажиотаж и тревога. Девушки испуганы, парни удивлены, кто-то пытается узнать что-то о ><Ξp, чтобы, возможно, помочь. Длится это около получаса.
Внезапно появляется профессор со слегка более взлохмаченной головой, чем раньше и говорит.
– Ну что? Пожалуй, нам стоит закончить. Спасибо за оживленную дискуссию…
– Профессор, вас выкинуло около сорока минут назад и тут…
– Как??? Не может быть! Я видел ваши иконки, да и вы отвечали мне на вопросы…
Проходит зум семинар по теме, скажем, «Циклический подход в культурологии XVII века». Имена и псевдонимы участников чинные и оригинальные – Альбертина Пруст, Откровения Ириски, Мандельштучка, Евгений Ри и даже ><Ξp. Видео по всем правилам хорошего тона не отключены. Занятие проходит своим чередом. Профессор интересно и с упоением рассказывает, иногда прерывается вопросами щепетильных отличниц. Он энергичен, но пожилой и неспособность демонстрировать экран компенсирует образностью речи и жестами. На половине семинара его выкидывает из зума.
– Это у всех так?.. и так далее
Преподавателя нет уже 7 минут, и начинается непринужденная беседа интеллигентов. Вопросы учебы, обсуждение прочитанного к семинару.
– Джанбаттиста Вико не прочитать без поллитра.
– Я помню свои старые конспекты по Шпенглеру. Так там…
И тут на того самого ><Ξp, не успевшего ничего предпринять, внезапно вошедшая в его комнату тень обрушивается кулаком по лицу. Студент падает под стол и больше не появляется в кадре. Лысая фигура с озлобленным лицом плюёт на пол в сторону жертвы и роется в его ящиках. Находит где-то небольшой пакетик и скрывается. Остальным участником семинара остаётся лишь пустая комната с открытой дверью и плакатом Joy Division.
В чате и в беседе ажиотаж и тревога. Девушки испуганы, парни удивлены, кто-то пытается узнать что-то о ><Ξp, чтобы, возможно, помочь. Длится это около получаса.
Внезапно появляется профессор со слегка более взлохмаченной головой, чем раньше и говорит.
– Ну что? Пожалуй, нам стоит закончить. Спасибо за оживленную дискуссию…
– Профессор, вас выкинуло около сорока минут назад и тут…
– Как??? Не может быть! Я видел ваши иконки, да и вы отвечали мне на вопросы…
Поэт, как и многие, родившийся вопреки советской повестке, но не в Ленинграде, а на окраине Империи— Фергане, вплетающий в её языковой и географический ландшафт музыку Cream, поэтику Паоло Пазолини и американский модернизм Шамад Абдуллаев скончался на этой неделе.
Проникнитесь восточным оргаментом его речи и едва брезжущим непонятным чувством.
Проникнитесь восточным оргаментом его речи и едва брезжущим непонятным чувством.
Пружинист полдень— он лиловой кожей в изгибе открывает путь цветенья, и тяжелей гнездо, и смерть не опускается на дно искрщегося мёда.
Земля в испарине, что сохнет, втекая в древесину,— так череда часов крепчает, и ту неловкость исключает, что держит дрожью стебель перед ветром.
Весь водоём спокоен— он вбирает до глубины своей сияние мака.
Любовь поспешна, и уста чреваты солью и молчанием.
Земля в испарине, что сохнет, втекая в древесину,— так череда часов крепчает, и ту неловкость исключает, что держит дрожью стебель перед ветром.
Весь водоём спокоен— он вбирает до глубины своей сияние мака.
Любовь поспешна, и уста чреваты солью и молчанием.
Неуверенно пробрался через текст Марии Степановой «Фокус». Как пишут, это первый роман-отклик на войну в Украине, как когда-то «12» Блока стала первой литературной реакцией на Февральскую Революцию.
Фокус заключается в попытке нового рождения писательницы М. в эмиграции, даже не столько географической сколько языковой. Один из основных тонов романа – вина. Писательница пытается изжить из себя некоего «зверя», не только напавшего на соседнюю страну, но и имеющего прямое отношение к её родной культуре и языку. М. деконструирует себя (этому способствуют обильно разбросанные по тексту аллюзии и отсылки), меняя имя, начиная курить и встречаясь с незнакомцами, и порой не понимаешь кому принадлежит речь автору или героине, а затем собирает себя заново в белый чистый лист. Смерть автора на практике!
Обманчиво простой роман, требующий поэтической и филологической сноровки. Рекомендую с осторожностью.
Фокус заключается в попытке нового рождения писательницы М. в эмиграции, даже не столько географической сколько языковой. Один из основных тонов романа – вина. Писательница пытается изжить из себя некоего «зверя», не только напавшего на соседнюю страну, но и имеющего прямое отношение к её родной культуре и языку. М. деконструирует себя (этому способствуют обильно разбросанные по тексту аллюзии и отсылки), меняя имя, начиная курить и встречаясь с незнакомцами, и порой не понимаешь кому принадлежит речь автору или героине, а затем собирает себя заново в белый чистый лист. Смерть автора на практике!
Обманчиво простой роман, требующий поэтической и филологической сноровки. Рекомендую с осторожностью.