> трагикомедия положения человека в космосе (2)
> ансамбль
Субъект подозрительный, попался на смутном чувстве авторства происходящего с ним. Приговорен к свободе пожизненно, экзистенциалисты говорят. Теперь человек — это проект. Теперь он всегда невзначай что-нибудь означает, теперь он боится не сбыться.
При этом наивно и просто объявить человека полностью свободным язык не поворачивается. Человек во многом обусловлен анонимной биологией, личной биографией, чужой многоликой социальностью. И часто сам знать не знает что он делает и почему. Хотелось бы понять про долю свободы.
Самосознанием, рефлексией человек выломан из стихийной действительности. Теперь человек не только находится среди прочих вещей в мире, но и находит себя среди них. Теперь он слегка не от мира сего и не в себе. (Кстати, “мир” это все, что происходит или где все происходит?) До этого в действительности он растерян, рассеян, растворен в происходящем, разбросан среди вещей в мире. А тут он запнулся об себя, с испугу очнулся, собрался. Хоть и не в единое завершенное целое, но собрался.
Не собран воедино — потому что кроме того, что человек де-центрирован, смещен относительно центра, он может еще и де-централизован, то есть единого центра может никакого и нет. Делает человек часто совершенно не то, что собирался. Сам себе противоречит, сам с собой спорит и хочет одновременно противоположных вещей. Так что человек — это скорее ансамбль (от французского ensemble — набор, совокупность). Ансамбль разнородных “частей”, сложившихся привычек, констелляций, созвездий склонностей и манер, устойчивых повторяющихся паттернов, разнонаправленных устремлений. Ансамбль человеческого обыкновения. Есть ли среди этого многообразия кто-то главный, управляющий, или так только кажется — не ясно. Так что ансамбль этот может вообще без дирижера, и зачастую неважно сыгранный. Исполняет неслаженно репертуар из трех опостылевших песен. Заладил! (Цель психотерапии тогда — большая слаженность и расширение репертуара).
И в другом смысле тоже ансамбль (франц. ensemble, а латынь insimul — одновременно). Человек растянут во времени: из прошлого через настоящее в будущее. Но при этом каждый раз оказывается собой, и себя узнает. Нечто зыбкое, все же во времени тянется, если не unity, то continuity. По крайней мере есть какая-то связность.
Человек не собран до целого, не завершен — устремлен за пределы себя, всегда направлен на что-то другое. Все время чего-то ему не хватает, все время ему неймется. Все существует, как противопоставленное “мне”, отдельное от “меня”. Но и “я” рождается и длится, сопротивляясь “иному”, влекомое им, в противопоставлении с ним. Как только родился, сразу начал орать от возмущения. До этого не было никакой отдельности, или неудовлетворенности. А после рождения — есть “я” и есть что-то “иное", есть то, что мне надо, то, чего у меня нет. Жажда, голод, жара, холод. Все вещи, все, что меня не слушается, сопротивляется моей воле. Все это возмутительно, все, что “не я” — “иное” — очерчивает границу моей субъектности, ограничивает меня мной. И ладно если я просто хочу получить “иное”, это полбеды. А что если оказывается, что мне надо получить что-то от “иного”? Что если “иное” тоже субъектно, как я? Что если это не “иное”, а “другой”? Некоторое время после рождения, по счастью, удается удерживаться от такой ужасающей мысли, иначе можно было бы вообще не переставать верещать. Потом, правда, все равно приходится желать быть для другого желанным, маяться в ожидании “безусловной любви”, воображать всякое.
Ситуация совершенно возмутительная, обнаружить себя в непослушном мне мире, вот же угораздило. Но мир неравномерно мне непослушен, есть среди прочего более и менее “мое”: мое тело мне более послушно, чем дерево за окном. Граница субъектности не задана жестко и однозначно, поэтому все время есть напряжение, все время борьба. Надо поговорить об этой борьбе.
—
https://ironhead.id/tlgrm-909
> ансамбль
Субъект подозрительный, попался на смутном чувстве авторства происходящего с ним. Приговорен к свободе пожизненно, экзистенциалисты говорят. Теперь человек — это проект. Теперь он всегда невзначай что-нибудь означает, теперь он боится не сбыться.
При этом наивно и просто объявить человека полностью свободным язык не поворачивается. Человек во многом обусловлен анонимной биологией, личной биографией, чужой многоликой социальностью. И часто сам знать не знает что он делает и почему. Хотелось бы понять про долю свободы.
Самосознанием, рефлексией человек выломан из стихийной действительности. Теперь человек не только находится среди прочих вещей в мире, но и находит себя среди них. Теперь он слегка не от мира сего и не в себе. (Кстати, “мир” это все, что происходит или где все происходит?) До этого в действительности он растерян, рассеян, растворен в происходящем, разбросан среди вещей в мире. А тут он запнулся об себя, с испугу очнулся, собрался. Хоть и не в единое завершенное целое, но собрался.
Не собран воедино — потому что кроме того, что человек де-центрирован, смещен относительно центра, он может еще и де-централизован, то есть единого центра может никакого и нет. Делает человек часто совершенно не то, что собирался. Сам себе противоречит, сам с собой спорит и хочет одновременно противоположных вещей. Так что человек — это скорее ансамбль (от французского ensemble — набор, совокупность). Ансамбль разнородных “частей”, сложившихся привычек, констелляций, созвездий склонностей и манер, устойчивых повторяющихся паттернов, разнонаправленных устремлений. Ансамбль человеческого обыкновения. Есть ли среди этого многообразия кто-то главный, управляющий, или так только кажется — не ясно. Так что ансамбль этот может вообще без дирижера, и зачастую неважно сыгранный. Исполняет неслаженно репертуар из трех опостылевших песен. Заладил! (Цель психотерапии тогда — большая слаженность и расширение репертуара).
И в другом смысле тоже ансамбль (франц. ensemble, а латынь insimul — одновременно). Человек растянут во времени: из прошлого через настоящее в будущее. Но при этом каждый раз оказывается собой, и себя узнает. Нечто зыбкое, все же во времени тянется, если не unity, то continuity. По крайней мере есть какая-то связность.
Человек не собран до целого, не завершен — устремлен за пределы себя, всегда направлен на что-то другое. Все время чего-то ему не хватает, все время ему неймется. Все существует, как противопоставленное “мне”, отдельное от “меня”. Но и “я” рождается и длится, сопротивляясь “иному”, влекомое им, в противопоставлении с ним. Как только родился, сразу начал орать от возмущения. До этого не было никакой отдельности, или неудовлетворенности. А после рождения — есть “я” и есть что-то “иное", есть то, что мне надо, то, чего у меня нет. Жажда, голод, жара, холод. Все вещи, все, что меня не слушается, сопротивляется моей воле. Все это возмутительно, все, что “не я” — “иное” — очерчивает границу моей субъектности, ограничивает меня мной. И ладно если я просто хочу получить “иное”, это полбеды. А что если оказывается, что мне надо получить что-то от “иного”? Что если “иное” тоже субъектно, как я? Что если это не “иное”, а “другой”? Некоторое время после рождения, по счастью, удается удерживаться от такой ужасающей мысли, иначе можно было бы вообще не переставать верещать. Потом, правда, все равно приходится желать быть для другого желанным, маяться в ожидании “безусловной любви”, воображать всякое.
Ситуация совершенно возмутительная, обнаружить себя в непослушном мне мире, вот же угораздило. Но мир неравномерно мне непослушен, есть среди прочего более и менее “мое”: мое тело мне более послушно, чем дерево за окном. Граница субъектности не задана жестко и однозначно, поэтому все время есть напряжение, все время борьба. Надо поговорить об этой борьбе.
—
https://ironhead.id/tlgrm-909
> трагикомедия положения человека в космосе (3)
> я, мое, иное
Чтобы перейти, наконец, к разговору о психотерапии, мне всего-то надо связать три слова: “я”, “мое” и “иное”. Но все слова опять в кавычках, не к добру это.
“Я”, в смысле “я сам”, от меня ускользает, это не предмет, “ничто”. “Я” это вроде бы самое “мое”, но мне не принадлежит, как “иное”. Об этом я уже что-то сказал.
“Мое” — все, вне меня или во мне, что в разной степени мне принадлежит, ко мне относится и/или послушно мне. Мое тело, мой дом, мои эмоции, мои мысли и так далее. В отличии от “я”, “мое” может быть опредмечено (это специальное и важное слово здесь). То есть я признаю свое “моим”, но при этом от “себя” отделяю. К примеру, я понимаю, что иногда я злюсь. Злость “моя”, но при этом не полностью со мной совпадает. Я могу говорить о своей злости, могу пытаться злость унять, “не вестись у нее на поводу”, игнорировать или, наоборот, выражать, или еще как-нибудь с ней обойтись, как с неким предметом. Могу обойтись с ней даже как с предметом физическим: могу сказать, что “злость закипает”, могу обозначать ее в пространстве тела, усмотреть ее размер или объем, может даже сказать какого она цвета, тем самым еще увеличив дистанцию между “мной” и моей злостью. Дистанция эта может быть очень разной, и в какой-то момент “мое” может восприниматься и вовсе как нечто “иное”, чуждое — “не знаю что на меня нашло”. Эмоции и мысли не в полной мере мне подвластны, я могу “потерять контроль”, злость может меня охватить, душить меня, может оказаться, что я в гневе, а не он во мне вспыхнул. Из психопатологии известно, как “свое” может быть совсем чуждым — тогда кто-то вкладывает чужие мысли мне в голову, или, наоборот, мои мысли крадет (см. психический автоматизм, Синдром Кандинского — Клерамбо). Но это всегда в некоторой степени так. Мысли и чувства хоть и “мои”, но я их не заказывал, они сами приходят, случаются. И не всегда мне послушны. “Я сам” и “мое” не совпадают, между ними есть зазор. Во всем “моем” есть нечто “иное”.
“Иное” — то, что сопротивляется мне, то, что происходит, случается, а не то, что я делаю. Не все “иное” находится вне меня, и не все “мое” во мне. “Моим” может быть привычный мне ноутбук. А возникшее у меня чувство чем-то “иным”. Граница между “моим” и “иным” не задана строго и навсегда, она подвижна. Мне приходится подстраиваться, учитывать сопротивление иного, иногда я поддаюсь, иногда пытаюсь иное поглотить, присвоить, сделать моим. Иногда это танец, но чаще — борьба.
Приведу пример следующим постом.
—
https://ironhead.id/tlgrm-916
> я, мое, иное
Чтобы перейти, наконец, к разговору о психотерапии, мне всего-то надо связать три слова: “я”, “мое” и “иное”. Но все слова опять в кавычках, не к добру это.
“Я”, в смысле “я сам”, от меня ускользает, это не предмет, “ничто”. “Я” это вроде бы самое “мое”, но мне не принадлежит, как “иное”. Об этом я уже что-то сказал.
“Мое” — все, вне меня или во мне, что в разной степени мне принадлежит, ко мне относится и/или послушно мне. Мое тело, мой дом, мои эмоции, мои мысли и так далее. В отличии от “я”, “мое” может быть опредмечено (это специальное и важное слово здесь). То есть я признаю свое “моим”, но при этом от “себя” отделяю. К примеру, я понимаю, что иногда я злюсь. Злость “моя”, но при этом не полностью со мной совпадает. Я могу говорить о своей злости, могу пытаться злость унять, “не вестись у нее на поводу”, игнорировать или, наоборот, выражать, или еще как-нибудь с ней обойтись, как с неким предметом. Могу обойтись с ней даже как с предметом физическим: могу сказать, что “злость закипает”, могу обозначать ее в пространстве тела, усмотреть ее размер или объем, может даже сказать какого она цвета, тем самым еще увеличив дистанцию между “мной” и моей злостью. Дистанция эта может быть очень разной, и в какой-то момент “мое” может восприниматься и вовсе как нечто “иное”, чуждое — “не знаю что на меня нашло”. Эмоции и мысли не в полной мере мне подвластны, я могу “потерять контроль”, злость может меня охватить, душить меня, может оказаться, что я в гневе, а не он во мне вспыхнул. Из психопатологии известно, как “свое” может быть совсем чуждым — тогда кто-то вкладывает чужие мысли мне в голову, или, наоборот, мои мысли крадет (см. психический автоматизм, Синдром Кандинского — Клерамбо). Но это всегда в некоторой степени так. Мысли и чувства хоть и “мои”, но я их не заказывал, они сами приходят, случаются. И не всегда мне послушны. “Я сам” и “мое” не совпадают, между ними есть зазор. Во всем “моем” есть нечто “иное”.
“Иное” — то, что сопротивляется мне, то, что происходит, случается, а не то, что я делаю. Не все “иное” находится вне меня, и не все “мое” во мне. “Моим” может быть привычный мне ноутбук. А возникшее у меня чувство чем-то “иным”. Граница между “моим” и “иным” не задана строго и навсегда, она подвижна. Мне приходится подстраиваться, учитывать сопротивление иного, иногда я поддаюсь, иногда пытаюсь иное поглотить, присвоить, сделать моим. Иногда это танец, но чаще — борьба.
Приведу пример следующим постом.
—
https://ironhead.id/tlgrm-916
железноголовый
> трагикомедия положения человека в космосе (3) > я, мое, иное Чтобы перейти, наконец, к разговору о психотерапии, мне всего-то надо связать три слова: “я”, “мое” и “иное”. Но все слова опять в кавычках, не к добру это. “Я”, в смысле “я сам”, от меня ускользает…
> как я ноутбук проглотил
Я пишу этот текст, печатая пальцами на клавиатуре ноутбука. Руки, пальцы – мои, глаза — тоже, остальное свое тело я признаю своим, но не то, чтобы особенно его замечаю. Ноутбук мой, но не потому что я его купил, дело не в этом. Ноутбук —“мой”, потому что он мне знаком и работает предсказуемо. Я не смотрю на клавиатуру, когда печатаю, потому что я ее когда-то освоил, и теперь я вообще не думаю о том, какие кнопки мне надо нажать. (Я даже не смогу воспроизвести расположение кнопок если меня попросить нарисовать клавиатуру). Когда я увлечен текстом, я думаю только о том, что мне надо сказать, а не как мне это сделать, потому что я в достаточной мере усвоил русский язык. (Опять же, если начать меня спрашивать о его правилах, то окажется, что я понятия не имею о том, как язык устроен). Если все работает как надо, я не замечаю собственных пальцев, клавиатуры или экрана ноутбука. Есть только деятельность, которую я делаю, а исправно работающие инструменты для меня “прозрачны”, невидимы. Мой мир в этот момент собран так, что я не обо что не спотыкаюсь. Я чувствую себя автором деятельности и граница меня как субъекта смещена, ноутбук с клавиатурой, экраном, и программным интерфейсом становятся “моими”, растворяются в субъекте. Я поглощен делом, я проглотил ноутбук, все остальное уходит на фон.
При этом иное не исчезло полностью. Делать что-то я могу, только испытывая сопротивление “материала”. Язык помогает мне выразить мысль, но и мешает ей, я скатываюсь к привычным оборотам речи, путаюсь, не нахожу нужных слов, да вообще думаю я намного понятнее и яснее, чем пишу (так мне кажется!). Мне требуется усилие, чтобы написать, то, что я думаю. Но, вообще-то, я не знаю, что я в итоге напишу, текст во многом сам ведет меня, и нередко я удивляюсь тому, что в итоге получается. Ограничение телеграма в 4k знаков на пост тоже помогает мне не слишком расползаться, но и мешает развернуть мысль как следует. Это публичный текст, это тоже помогает писать (“кто-то ведь это читает”), но и давит тоже (“это ведь кто-то читает!”), потому что где-то бродят мысли о том, “что я вообще несу”, “написано непонятно как и зачем”, а еще есть лайки, репосты, которые мне вроде бы не так уж важны (?), но и об этом я тоже думаю.
И это когда все идет как надо. А если ноутбук сейчас сломается, он тут же возникнет как отдельный, непослушный объект, я может быть даже буду зол на него, как на существо, обладающее собственной волей, ругнусь на него. И скажу что “он сломался”, “он перестал работать”, а не “я его сломал”. Граница субъекта резко съежится, деятельность распадется, ноутбук выпадет из субъекта, тут же станет “иным”, упрямым объектом.
Субъектно-объектная граница пластична и податлива. Может и мир лишь сон, как мистики говорят. (С.о.н. — субъект-объектное недоразумение?)
Это относительно простой пример, ноутбук хоть и мой, но достаточно далек от меня. Психотерапевтически нам обычно интересно “иное”, которое гораздо более “мое”, чем техника. “Иное” более близкое субъектам — к себе самому или другим людям. Психотерапия — это о признании “моего” “моим”, и о разнообразии способов обращения с “иным” во мне и вне меня.
—
https://ironhead.id/tlgrm-917
Я пишу этот текст, печатая пальцами на клавиатуре ноутбука. Руки, пальцы – мои, глаза — тоже, остальное свое тело я признаю своим, но не то, чтобы особенно его замечаю. Ноутбук мой, но не потому что я его купил, дело не в этом. Ноутбук —“мой”, потому что он мне знаком и работает предсказуемо. Я не смотрю на клавиатуру, когда печатаю, потому что я ее когда-то освоил, и теперь я вообще не думаю о том, какие кнопки мне надо нажать. (Я даже не смогу воспроизвести расположение кнопок если меня попросить нарисовать клавиатуру). Когда я увлечен текстом, я думаю только о том, что мне надо сказать, а не как мне это сделать, потому что я в достаточной мере усвоил русский язык. (Опять же, если начать меня спрашивать о его правилах, то окажется, что я понятия не имею о том, как язык устроен). Если все работает как надо, я не замечаю собственных пальцев, клавиатуры или экрана ноутбука. Есть только деятельность, которую я делаю, а исправно работающие инструменты для меня “прозрачны”, невидимы. Мой мир в этот момент собран так, что я не обо что не спотыкаюсь. Я чувствую себя автором деятельности и граница меня как субъекта смещена, ноутбук с клавиатурой, экраном, и программным интерфейсом становятся “моими”, растворяются в субъекте. Я поглощен делом, я проглотил ноутбук, все остальное уходит на фон.
При этом иное не исчезло полностью. Делать что-то я могу, только испытывая сопротивление “материала”. Язык помогает мне выразить мысль, но и мешает ей, я скатываюсь к привычным оборотам речи, путаюсь, не нахожу нужных слов, да вообще думаю я намного понятнее и яснее, чем пишу (так мне кажется!). Мне требуется усилие, чтобы написать, то, что я думаю. Но, вообще-то, я не знаю, что я в итоге напишу, текст во многом сам ведет меня, и нередко я удивляюсь тому, что в итоге получается. Ограничение телеграма в 4k знаков на пост тоже помогает мне не слишком расползаться, но и мешает развернуть мысль как следует. Это публичный текст, это тоже помогает писать (“кто-то ведь это читает”), но и давит тоже (“это ведь кто-то читает!”), потому что где-то бродят мысли о том, “что я вообще несу”, “написано непонятно как и зачем”, а еще есть лайки, репосты, которые мне вроде бы не так уж важны (?), но и об этом я тоже думаю.
И это когда все идет как надо. А если ноутбук сейчас сломается, он тут же возникнет как отдельный, непослушный объект, я может быть даже буду зол на него, как на существо, обладающее собственной волей, ругнусь на него. И скажу что “он сломался”, “он перестал работать”, а не “я его сломал”. Граница субъекта резко съежится, деятельность распадется, ноутбук выпадет из субъекта, тут же станет “иным”, упрямым объектом.
Субъектно-объектная граница пластична и податлива. Может и мир лишь сон, как мистики говорят. (С.о.н. — субъект-объектное недоразумение?)
Это относительно простой пример, ноутбук хоть и мой, но достаточно далек от меня. Психотерапевтически нам обычно интересно “иное”, которое гораздо более “мое”, чем техника. “Иное” более близкое субъектам — к себе самому или другим людям. Психотерапия — это о признании “моего” “моим”, и о разнообразии способов обращения с “иным” во мне и вне меня.
—
https://ironhead.id/tlgrm-917
> все не так плохо
Помогает ли психотерапия? Как работает психотерапия? Не помогает, и никак не работает. “Психотерапия” — ленивая абстракция, она не работает, ничем не может вам помочь и вообще устала. А вот два конкретных человека в психотерапии могут и поработать. Работа такая: один работает, пытаясь помочь второму поработать над собой.
Со стороны работа эта выглядит странно: два человека регулярно встречаются, в течение часа (или около того) один другому что-то рассказывает, второй слушает, кивает головой, изредка отвечает или комментирует сказанное. Потом они расходятся до следующей встречи. Тот, кто больше говорит, платит тому, кто больше слушает. Чем они вообще занимаются? Как это должно помочь?
Страдание, из-за которого человек приходит в психотерапию, это не совсем болезнь, а психотерапия, о которой идет речь — не вполне медицина. Но если продолжать въедливую медицинскую метафору: человек приходит с жалобами и симптомами. Здесь развилка, и повод для споров: симптом это и есть проблема, с которой надо что-то сделать, или симптомы — это проявления, признаки, указывающие на заболевание? И тогда с симптомами какого такого заболевания (расстройства?) пришел человек, что его можно лечить разговорами? (“Что ты мне рассказываешь, кого ты лечишь?”).
Для психотерапии, о которой я говорю, симптом — это не сама проблема. В ответ на жалобы пациента, психотерапевтическая система нашептывает: “Ну что вы, все не так плохо. Все плохо совсем иначе”. Симптомы на поверхности, а проблема “глубже”. Более того, для психотерапии все многообразие симптомов — это в разных формах проявления одной и той же проблемы. Одно расстройство и диагноз неутешительный: вы человек.
Человек сам себе дан, с собой не совпадет, и в мир погружен не полностью и так далее, и так далее. И все время есть зазор между человеком и им самим, между словами и вещами, между действительностью и представлениями о ней. Между тем, как хотелось бы чтоб было и тем как оно есть. Блуждает человек, путается. Выбивается из ревущего потока жизни, то захлебывается и тонет, то его безвольного сносит течением, то он слишком ему сопротивляется и зря барахтается. То торопится, то опаздывает. Застревает в своей картине мира. Забывает, что “мой мир это еще не весь мир”. Проблема одна: недоразумение. Метод лечения тоже один: понимание.
“Совокупность поступков, знаний, желаний и творческих проявлений человека указывает на то, как этот человек понимает свое место в мире. Соответственно, так называемая понимающая психология есть не что иное, как понимание этого понимания. […] Понимающая психология должна понимать рефлексию, которую она сама же и осуществляет на практике. В качестве практических специалистов в области понимающей психологии мы должны либо осуществить вместо другого человека то, на что его собственной способности к самопознанию не хватило, либо понять его рефлексию, принять в ней участие, развить ее.” (Ясперс)
Чем занимаются два человека в психотерапии? Один пытается понять себя и свое место в мире, второй старается принять участие в этом понимании. О чем они разговаривают? Мне кажется, о том, как сложно быть человеком. Как тяжело и неудобно, неприятно в мире быть, неуклюже спотыкаясь челове́чить и люди́ть.
—
https://ironhead.id/tlgrm-921
Помогает ли психотерапия? Как работает психотерапия? Не помогает, и никак не работает. “Психотерапия” — ленивая абстракция, она не работает, ничем не может вам помочь и вообще устала. А вот два конкретных человека в психотерапии могут и поработать. Работа такая: один работает, пытаясь помочь второму поработать над собой.
Со стороны работа эта выглядит странно: два человека регулярно встречаются, в течение часа (или около того) один другому что-то рассказывает, второй слушает, кивает головой, изредка отвечает или комментирует сказанное. Потом они расходятся до следующей встречи. Тот, кто больше говорит, платит тому, кто больше слушает. Чем они вообще занимаются? Как это должно помочь?
Страдание, из-за которого человек приходит в психотерапию, это не совсем болезнь, а психотерапия, о которой идет речь — не вполне медицина. Но если продолжать въедливую медицинскую метафору: человек приходит с жалобами и симптомами. Здесь развилка, и повод для споров: симптом это и есть проблема, с которой надо что-то сделать, или симптомы — это проявления, признаки, указывающие на заболевание? И тогда с симптомами какого такого заболевания (расстройства?) пришел человек, что его можно лечить разговорами? (“Что ты мне рассказываешь, кого ты лечишь?”).
Для психотерапии, о которой я говорю, симптом — это не сама проблема. В ответ на жалобы пациента, психотерапевтическая система нашептывает: “Ну что вы, все не так плохо. Все плохо совсем иначе”. Симптомы на поверхности, а проблема “глубже”. Более того, для психотерапии все многообразие симптомов — это в разных формах проявления одной и той же проблемы. Одно расстройство и диагноз неутешительный: вы человек.
Человек сам себе дан, с собой не совпадет, и в мир погружен не полностью и так далее, и так далее. И все время есть зазор между человеком и им самим, между словами и вещами, между действительностью и представлениями о ней. Между тем, как хотелось бы чтоб было и тем как оно есть. Блуждает человек, путается. Выбивается из ревущего потока жизни, то захлебывается и тонет, то его безвольного сносит течением, то он слишком ему сопротивляется и зря барахтается. То торопится, то опаздывает. Застревает в своей картине мира. Забывает, что “мой мир это еще не весь мир”. Проблема одна: недоразумение. Метод лечения тоже один: понимание.
“Совокупность поступков, знаний, желаний и творческих проявлений человека указывает на то, как этот человек понимает свое место в мире. Соответственно, так называемая понимающая психология есть не что иное, как понимание этого понимания. […] Понимающая психология должна понимать рефлексию, которую она сама же и осуществляет на практике. В качестве практических специалистов в области понимающей психологии мы должны либо осуществить вместо другого человека то, на что его собственной способности к самопознанию не хватило, либо понять его рефлексию, принять в ней участие, развить ее.” (Ясперс)
Чем занимаются два человека в психотерапии? Один пытается понять себя и свое место в мире, второй старается принять участие в этом понимании. О чем они разговаривают? Мне кажется, о том, как сложно быть человеком. Как тяжело и неудобно, неприятно в мире быть, неуклюже спотыкаясь челове́чить и люди́ть.
—
https://ironhead.id/tlgrm-921
> это понятно, а делать-то что?
Бывает приходит человек к психотерапевту, спрашивает: “что мне делать?”, а терапевт не знает даже что ему самому делать, не то что другому человеку. Иногда и как психотерапию делать тоже не знает, забыл. Может теорию помнит, а что делать — непонятно. Теории, “знания”, весь зоопарк помогающих зверей, все психотерапевту помогают, но иногда так громко подсказывают, что мешают слушать. “Да хорош галдеть-то! Я мыслей своих не слышу! Дайте человеку сказать!”. Иногда надо всех зверей повыгонять, чтоб тише стало, тогда хоть понять можно что происходит. А если разобраться что происходит, тогда может и ясно будет что делать.
Что же происходит? Так сложилось, что я занимаюсь психотерапией. Люди платят мне деньги, чтобы поговорить со мной о своих проблемах (что?). Если бы мне об этом сказали 10 лет назад, я бы не поверил, всегда считал, что психотерапия это какая-то невнятная чушь. Впрочем я до сих пор так думаю, разница только в том, что теперь я знаю, что несмотря на всю чушь, “в этом что-то есть”. Мой первый терапевт мне очень помог, и обставлена помощь была как “психотерапия”. Мне не хватило скромности или разумности, поэтому я тоже решил стать “психотерапевтом”, то есть делать нечто подобное тому, что делал он. В работе это сначала помогало, потом стало мешать. Удивительным образом снова оказалось, что не всем надо или полезно тоже самое, что мне. Что другие люди — другие.
Такая психотерапия, о которой я говорю — это взаимоотношения. Это своеобразный профессионально-личный формат отношений, но тем не менее это человеческие отношения заботы (даже когда терапевт электропризраком мерцает на экране в зуме и вы никогда не виделись живьем). Поэтому то, как я пытаюсь заботится о людях в некоторой степени обусловлено 1) тем, как другие заботились обо мне 2) тем, как мне бы хотелось, чтобы обо мне заботились, 3) моими представлениями о том, как было бы правильно и полезно.
Конечно я хочу делать такую терапию, которую бы хотел себе сам. Учитывая, что разным людям полезно разное, то не прям точно такую, но такую на уровне принципов построения практики. (И как хорошо, что есть богатая терапевтическая традиция, на которую можно в этом опереться). Вот что мне надо делать. Если опишу как я себе это представляю, то может понятней будет как именно это делать.
—
https://ironhead.id/tlgrm-925
Бывает приходит человек к психотерапевту, спрашивает: “что мне делать?”, а терапевт не знает даже что ему самому делать, не то что другому человеку. Иногда и как психотерапию делать тоже не знает, забыл. Может теорию помнит, а что делать — непонятно. Теории, “знания”, весь зоопарк помогающих зверей, все психотерапевту помогают, но иногда так громко подсказывают, что мешают слушать. “Да хорош галдеть-то! Я мыслей своих не слышу! Дайте человеку сказать!”. Иногда надо всех зверей повыгонять, чтоб тише стало, тогда хоть понять можно что происходит. А если разобраться что происходит, тогда может и ясно будет что делать.
Что же происходит? Так сложилось, что я занимаюсь психотерапией. Люди платят мне деньги, чтобы поговорить со мной о своих проблемах (что?). Если бы мне об этом сказали 10 лет назад, я бы не поверил, всегда считал, что психотерапия это какая-то невнятная чушь. Впрочем я до сих пор так думаю, разница только в том, что теперь я знаю, что несмотря на всю чушь, “в этом что-то есть”. Мой первый терапевт мне очень помог, и обставлена помощь была как “психотерапия”. Мне не хватило скромности или разумности, поэтому я тоже решил стать “психотерапевтом”, то есть делать нечто подобное тому, что делал он. В работе это сначала помогало, потом стало мешать. Удивительным образом снова оказалось, что не всем надо или полезно тоже самое, что мне. Что другие люди — другие.
Такая психотерапия, о которой я говорю — это взаимоотношения. Это своеобразный профессионально-личный формат отношений, но тем не менее это человеческие отношения заботы (даже когда терапевт электропризраком мерцает на экране в зуме и вы никогда не виделись живьем). Поэтому то, как я пытаюсь заботится о людях в некоторой степени обусловлено 1) тем, как другие заботились обо мне 2) тем, как мне бы хотелось, чтобы обо мне заботились, 3) моими представлениями о том, как было бы правильно и полезно.
Конечно я хочу делать такую терапию, которую бы хотел себе сам. Учитывая, что разным людям полезно разное, то не прям точно такую, но такую на уровне принципов построения практики. (И как хорошо, что есть богатая терапевтическая традиция, на которую можно в этом опереться). Вот что мне надо делать. Если опишу как я себе это представляю, то может понятней будет как именно это делать.
—
https://ironhead.id/tlgrm-925
Forwarded from чугунные тетради
Основная моя проблема со всей этой писаниной — я начинаю слишком много думать, и вместо смешного поста в интернете принимаюсь писать огромный трактат обо всем на свете. Хотелось бы, конечно, не особенно задумываясь остроумно и коротко писать что в голову взбрело, но все равно ведь все время уносит, придется писать трактат, видимо. Ладно, трактат, допустим. Как хотя бы не слишком сильно занудствовать при этом?
Трактат вырастет из более простой задачи — сформулировать чем я занимаюсь, что это за психотерапия. Но все время же оказывается, что есть зазор между тем, что люди делают, и тем, что они думают они делают. Есть, например, разделение на эмическое и этическое описание. Эмическое — это мы спрашиваем психотерапевтов, чем это они по их мнению занимаются, а этическое — ничего не спрашиваем, со стороны смотрим и свои выводы делаем. Если терапевта спросить что он делает, но тут же начинаются объяснения через какие-то теории. При чем даже те, кто делают вроде бы примерно одинаковые вещи, объясняют это совсем по-разному, местами противоположным образом.
Было бы прикольно начать с анти-теоретической позиции, попытаться прорваться через одуряющий морок теорий и совсем наивно и просто описать терапевтическую ситуацию. Начать разворачивать мысль отталкиваясь от практики, от производящего в ситуации, воздержаться от теории. Например: два взрослых человека пытаются поговорить о проблемах одного из них, но происходит черти что. Теории нужны, чтобы хоть как-то ориентироваться в том, что за чертовщина происходит, когда мы пытаемся просто поговорить. Можно сформулировать простые инструкции для терапевта и для клиента/пациента. И каждый раз оказывается, что казалось бы простые инструкции комично сложно выполнять. Инструкция для клиента звучит так (озвучивает терапевт): в терапии надо говорить о том, что беспокоит тебя больше всего; либо о том, что ты не собираешься о таком говорить в принципе, а тем более такому человеку как я. Для терапевта: помни, что помогает чаще то, что человек сам говорит вслух, чем то, что говоришь ему ты, твоя задача — помогать говорить; внимательно слушай, что тебе говорит человек, не выдумывай лишнего, интересуйся происходящим; найди способ и время сказать даже неприятную правду.
Можно будет кружить вокруг диалога (или его невозможности), наплести там же поэзии про диалог с миром, нашутить всяких слов про слова. Вполне может получится весело.
Потом можно продолжить анти-теоретическую линию, начав искать во всей терапии нечто общее, некие терапевтические универсалии. Ясно, что есть т.н. “общие факторы”, и можно напирать на то, что как раз то общее, что терапевты делают и есть суть терапии, вне зависимости от того, что терапевты по этому поводу выдумывают. Для этого, конечно, надо проигнорировать все различия, признав их не важными, и это сомнительная стратегия, но зато станут видны некоторые общие технические принципы, что интересно. (И вообще редукционизм это по-своему смешно, потому что “на самом деле” происходит что-то более простое, чем кажется, и король каждый раз оказывается голым.)
В итоге единство, как и положено, неудержимо рассыпается в множество. А там жизнь! Терапии все же отличаются теоретически (этически, эстетически и вообще философски) и практически. И это важно в итоге, самое то главное. И одну терапию от другой все же можно отличить, и может даже удастся все же человеческим языком объяснить что я делаю, а чего не делаю.
Трактат вырастет из более простой задачи — сформулировать чем я занимаюсь, что это за психотерапия. Но все время же оказывается, что есть зазор между тем, что люди делают, и тем, что они думают они делают. Есть, например, разделение на эмическое и этическое описание. Эмическое — это мы спрашиваем психотерапевтов, чем это они по их мнению занимаются, а этическое — ничего не спрашиваем, со стороны смотрим и свои выводы делаем. Если терапевта спросить что он делает, но тут же начинаются объяснения через какие-то теории. При чем даже те, кто делают вроде бы примерно одинаковые вещи, объясняют это совсем по-разному, местами противоположным образом.
Было бы прикольно начать с анти-теоретической позиции, попытаться прорваться через одуряющий морок теорий и совсем наивно и просто описать терапевтическую ситуацию. Начать разворачивать мысль отталкиваясь от практики, от производящего в ситуации, воздержаться от теории. Например: два взрослых человека пытаются поговорить о проблемах одного из них, но происходит черти что. Теории нужны, чтобы хоть как-то ориентироваться в том, что за чертовщина происходит, когда мы пытаемся просто поговорить. Можно сформулировать простые инструкции для терапевта и для клиента/пациента. И каждый раз оказывается, что казалось бы простые инструкции комично сложно выполнять. Инструкция для клиента звучит так (озвучивает терапевт): в терапии надо говорить о том, что беспокоит тебя больше всего; либо о том, что ты не собираешься о таком говорить в принципе, а тем более такому человеку как я. Для терапевта: помни, что помогает чаще то, что человек сам говорит вслух, чем то, что говоришь ему ты, твоя задача — помогать говорить; внимательно слушай, что тебе говорит человек, не выдумывай лишнего, интересуйся происходящим; найди способ и время сказать даже неприятную правду.
Можно будет кружить вокруг диалога (или его невозможности), наплести там же поэзии про диалог с миром, нашутить всяких слов про слова. Вполне может получится весело.
Потом можно продолжить анти-теоретическую линию, начав искать во всей терапии нечто общее, некие терапевтические универсалии. Ясно, что есть т.н. “общие факторы”, и можно напирать на то, что как раз то общее, что терапевты делают и есть суть терапии, вне зависимости от того, что терапевты по этому поводу выдумывают. Для этого, конечно, надо проигнорировать все различия, признав их не важными, и это сомнительная стратегия, но зато станут видны некоторые общие технические принципы, что интересно. (И вообще редукционизм это по-своему смешно, потому что “на самом деле” происходит что-то более простое, чем кажется, и король каждый раз оказывается голым.)
В итоге единство, как и положено, неудержимо рассыпается в множество. А там жизнь! Терапии все же отличаются теоретически (этически, эстетически и вообще философски) и практически. И это важно в итоге, самое то главное. И одну терапию от другой все же можно отличить, и может даже удастся все же человеческим языком объяснить что я делаю, а чего не делаю.
Forwarded from чугунные тетради
Сосланд А. И. Фундаментальная структура психотерапевтического метода, или Как создать свою школу в психотерапии — М.: Логос, 1999. — 386 сПо правде сказать, я вообще не так много читал написанного о психотерапии на русском языке, но из прочитанного эта книга точно любимая на русском и одна из любимых вообще. Я бы ее вписал в обязательную программу обучения психотерапии, если бы такая была и меня бы кто-то спрашивал.
Психотерапия это способ окультуривания страданий: после удачно проделанной работы бескультурные страдания оборачиваются обычным несчастьем. Сама же психотерапевтическая культура при этом несколько десятилетий находится в творческом тупике, может быть у нее тоже творческий “пост-модернизм”, в том смысле, что все что кажется новым, на деле “бесконечное перекладывание ингредиентов из одного салата в другой”. Все психотерапевтические идеи и технические приемы давно известны, но зачем-то перепридумываются снова и снова. Есть мнение, что это происходит, потому что у терапевтов нет общего языка, классиков никто не читает (и кроме того, отказываются признавать исторические корни психотерапии), или что область деятельности слишком молода и нецивилизована, и поэтому враждующие племена терапевтов воюют между собой и пытаются присвоить себе идеи из чужих подходов, сделав вид, что они это сами изобрели. Или потому что мир так устроен, что ничего нового в нем быть не может. Раз так, то можно попробовать свести все терапевтические методы к некоторой структуре, набору элементов, который проглядывает сквозь мнимое многообразие. И заодно придумать мета-язык, для разговора об этих элементах. Можно будет придумывать хотя бы новые интересные сочетания уже известного.
Сосланд умный, смешной и умеет играть, самое главное. В книге психотерапия кусает себя за хвост, рассыпается на составные части и собирается заново. При этом это серьезно-ироничная психотерапия психотерапии (стесняюсь сказать психоанализ психоанализа) и всех ее участников, особенно терапевтов. Вот, на первой же странице предисловия: “Вся предыдущая литература по психотерапии исходила, на наш взгляд, из достаточно ограниченного взгляда на вещи. А именно предполагалось, что психотерапевтический метод создается ради нужд пациента. Ясно, что если мы будем придерживаться этой точки зрения, то в истории психотерапии ничего не поймем. […] Правда заключается в том, что новые идеи и техники появлялись чаще всего для обслуживания интересов их создателя. Кроме того, без сомнения, важным мотивом нововведений было желание обустроить терапевтическую ситуацию так, чтобы она была созвучна его же предпочтениям и склонностям. Однако самое важное заключалось, на наш взгляд, в том, что новая теория и техника очерчивали некую область, в которой их автор (и вслед за ним его последователи) осуществлял свое господство.” Возможно, это слишком точное попадание в мое чувство юмора, но мне после двух абзацев понятно было, что мне с автором по пути, и книгу я не закрою, пока не дочитаю.
Несмотря на все веселье (оно там никогда не прекращается, иногда только чуть стихает), автору действительно есть что сказать, и говорит он даже весьма сложные вещи остроумно и точно. Психотерапевтам, рекомендую прочитать обязательно. Всем, кому близок и понятен гуманитарный юмор тоже советую.
железноголовый
Сосланд А. И. Фундаментальная структура психотерапевтического метода, или Как создать свою школу в психотерапии — М.: Логос, 1999. — 386 с По правде сказать, я вообще не так много читал написанного о психотерапии на русском языке, но из прочитанного эта…
от поста комменты почему-то отвалилсь, пускай будут тут
> борьба и танец
Сейчас быть психотерапевтом очень удобно, можно даже не объяснять чем ты, собственно, занимаешься. Психотерапия в моде, как будто само собой разумеется, что это что-то “интересное”, “полезное” или даже “нужное” (так ли это на самом деле — другой вопрос).
Но психотерапией называется слишком много разных занятий одновременно. Многие из этих занятий психотерапией и называть не стоит. Не в смысле, что это что-то плохое или “не работает”, просто это не психотерапия, а какое-то другое занятие. И цели у них разные.
«Цель психотерапии определяется мировоззренческими соображениями, и уйти от этого невозможно. […] нам не дано разработать такую психотерапию, в которой не было бы ничего, кроме чистой медицины и которая в самой себе содержала бы собственное обоснование.» (Ясперс) В области психотерапии есть два основных варианта таких “мировоззренческих соображений”. Один из них психотерапевтический, второй стоило бы называть как-то иначе (например, “психокоррекцией”, как предлагал Цапкин). Во всей области психотерапии просматриваются две фундаментальных установки по отношению к происходящему — два способа смотреть на мир; два основных жанра: *героический эпос* и *ироничная трагедия*. И соотвествующие им два способа обращения с действительностью: борьба и танец (Цапкин). Психотерапия — про второй.
Героический нарратив — о борьбе — оптимистично повествует нам о том, что все преодолимо, и нам все по плечу. О том, как нам повезло жить в просвещённую эпоху — мы наконец-то стали избавляться от псевдо- и до-научных предрассудоков, и теперь-то мы понимаем человеческую ситуацию как никогда раньше, мы наконец-то правильно классифицируем человеческие горести и невзгоды как “ментальные расстройства”, скоро найдем их причины вне человека, с помощью “науки” найдем самые быстрые и эффективные способы *борьбы* с ними, обуздаем их и победим.
Логика процесса терапии здесь совпадает с медицинской. Цель и устремление психотерапии — это бороться с симптомом и победить его, уничтожить. По жанру это боевик, с однозначными героями и злодеями, сюжет несется по прямой, никуда не сворачивая. Симптом это очевидный враг, который должен быть побежден силами добра. Терапевт в такой постановке играет роль Знающего, заклинателя симптомов, готового все объяснить, обучить приемам и техникам борьбы с недугом.
С иронично трагической точки зрения, все что мы знаем о человеческой ситуации известно сотни и тысячи лет, и у нас нет особенных поводов считать, что мы далеко продвинулись в этом плане и вообще не факт что мы куда-либо движемся. Те проблемы, с которыми имеет дело психотерапия неразделимо связаны с экзистенциальной ситуацией человека. Сам же человек противоречив, симптом не всегда видится как проблема, иногда симптом это, наоборот, решение какой-то проблемы. Эта позиция гораздо более смиренная, чем предыдущая, победы здесь никто не ждет. Стать может и печальнее, но чуть мудрее — вот стремление. Терапевтическая стратегия здесь не в том, чтобы побороть симптом, отсечь, гнать и победить его и не иметь с ним больше никаких дел. Если нельзя отсечь — значит надо обойтись как-то иначе. Ознакомиться, обживать. Вступить с ним в диалог, начать с ним танец. Если в предыдущем варианте хочется заткнуть симптом, заставить его замолчать, то здесь наоборот — дать ему (тебе) слово, дать говорить. Дать ему развернуться, переболеть, пережить. Терапевт выступает здесь в роли сопровождающего процесс переживания и воздерживается и от знания, и от объяснения. Дело не в том, чтобы от чего-то избавиться, разве что от иллюзий. Дело в том, чтобы понять что ты (объект), кто ты (субъект), и чего ты хочешь, принять все это во внимание, и, если повезет, перестать спотыкаться и крутиться вокруг себя, и вступить в диалог, продолжать танец, с людьми и миром, учитывая эти обстоятельства.
—
https://ironhead.id/tlgrm-931
Сейчас быть психотерапевтом очень удобно, можно даже не объяснять чем ты, собственно, занимаешься. Психотерапия в моде, как будто само собой разумеется, что это что-то “интересное”, “полезное” или даже “нужное” (так ли это на самом деле — другой вопрос).
Но психотерапией называется слишком много разных занятий одновременно. Многие из этих занятий психотерапией и называть не стоит. Не в смысле, что это что-то плохое или “не работает”, просто это не психотерапия, а какое-то другое занятие. И цели у них разные.
«Цель психотерапии определяется мировоззренческими соображениями, и уйти от этого невозможно. […] нам не дано разработать такую психотерапию, в которой не было бы ничего, кроме чистой медицины и которая в самой себе содержала бы собственное обоснование.» (Ясперс) В области психотерапии есть два основных варианта таких “мировоззренческих соображений”. Один из них психотерапевтический, второй стоило бы называть как-то иначе (например, “психокоррекцией”, как предлагал Цапкин). Во всей области психотерапии просматриваются две фундаментальных установки по отношению к происходящему — два способа смотреть на мир; два основных жанра: *героический эпос* и *ироничная трагедия*. И соотвествующие им два способа обращения с действительностью: борьба и танец (Цапкин). Психотерапия — про второй.
Героический нарратив — о борьбе — оптимистично повествует нам о том, что все преодолимо, и нам все по плечу. О том, как нам повезло жить в просвещённую эпоху — мы наконец-то стали избавляться от псевдо- и до-научных предрассудоков, и теперь-то мы понимаем человеческую ситуацию как никогда раньше, мы наконец-то правильно классифицируем человеческие горести и невзгоды как “ментальные расстройства”, скоро найдем их причины вне человека, с помощью “науки” найдем самые быстрые и эффективные способы *борьбы* с ними, обуздаем их и победим.
Логика процесса терапии здесь совпадает с медицинской. Цель и устремление психотерапии — это бороться с симптомом и победить его, уничтожить. По жанру это боевик, с однозначными героями и злодеями, сюжет несется по прямой, никуда не сворачивая. Симптом это очевидный враг, который должен быть побежден силами добра. Терапевт в такой постановке играет роль Знающего, заклинателя симптомов, готового все объяснить, обучить приемам и техникам борьбы с недугом.
С иронично трагической точки зрения, все что мы знаем о человеческой ситуации известно сотни и тысячи лет, и у нас нет особенных поводов считать, что мы далеко продвинулись в этом плане и вообще не факт что мы куда-либо движемся. Те проблемы, с которыми имеет дело психотерапия неразделимо связаны с экзистенциальной ситуацией человека. Сам же человек противоречив, симптом не всегда видится как проблема, иногда симптом это, наоборот, решение какой-то проблемы. Эта позиция гораздо более смиренная, чем предыдущая, победы здесь никто не ждет. Стать может и печальнее, но чуть мудрее — вот стремление. Терапевтическая стратегия здесь не в том, чтобы побороть симптом, отсечь, гнать и победить его и не иметь с ним больше никаких дел. Если нельзя отсечь — значит надо обойтись как-то иначе. Ознакомиться, обживать. Вступить с ним в диалог, начать с ним танец. Если в предыдущем варианте хочется заткнуть симптом, заставить его замолчать, то здесь наоборот — дать ему (тебе) слово, дать говорить. Дать ему развернуться, переболеть, пережить. Терапевт выступает здесь в роли сопровождающего процесс переживания и воздерживается и от знания, и от объяснения. Дело не в том, чтобы от чего-то избавиться, разве что от иллюзий. Дело в том, чтобы понять что ты (объект), кто ты (субъект), и чего ты хочешь, принять все это во внимание, и, если повезет, перестать спотыкаться и крутиться вокруг себя, и вступить в диалог, продолжать танец, с людьми и миром, учитывая эти обстоятельства.
—
https://ironhead.id/tlgrm-931
железноголовый
> борьба и танец Сейчас быть психотерапевтом очень удобно, можно даже не объяснять чем ты, собственно, занимаешься. Психотерапия в моде, как будто само собой разумеется, что это что-то “интересное”, “полезное” или даже “нужное” (так ли это на самом деле —…
cpp_2008_n1_Tsapkin.pdf
273.2 KB
Цапкин В.Н. К новой картографии психотерапевтического поля
https://psyjournals.ru/journals/cpp/archive/2008_n1/Tsapkin
https://psyjournals.ru/journals/cpp/archive/2008_n1/Tsapkin
железноголовый
Сосланд А. И. Фундаментальная структура психотерапевтического метода, или Как создать свою школу в психотерапии — М.: Логос, 1999. — 386 с По правде сказать, я вообще не так много читал написанного о психотерапии на русском языке, но из прочитанного эта…
У Марты (@stayassertive) вышел подкаст с Сосландом, разговор там о книге “Фундаментальная структура психотерапевтического метода…”, которую я тут расхваливал, послушайте.
https://skazkirazuma.mave.digital/ep-19
https://skazkirazuma.mave.digital/ep-19
Forwarded from сказки разума
Авторские методы, этика, харизма и власть
Гость выпуска — Александр Иосифович Сосланд, кандидат психологических наук, доцент кафедры индивидуальной и групповой психотерапии факультета консультативной и клинической психологии МГППУ
В конце 90-х в России вышла книга, о которой наверняка не слышали те, кто включит этот выпуск подкаста, «Фундаментальная структура психотерапевтического метода, или как создать свою школу в психотерапии». Как нам видится, до этого ничего подобного на русском языке не выходило, и в книге была предпринята уникальная попытка найти закономерности в таких разных терапевтических школах, объяснить, на чем строится любая авторская идея в данной сфере. Такой подход вскрывает немало «темных» сторон работы психотерапевта, и мы обсудили их с автором, нашим гостем, а также поймали рок-н-ролльный вайб психологии минувшей эпохи.
Слушать 🎧
Гость выпуска — Александр Иосифович Сосланд, кандидат психологических наук, доцент кафедры индивидуальной и групповой психотерапии факультета консультативной и клинической психологии МГППУ
В конце 90-х в России вышла книга, о которой наверняка не слышали те, кто включит этот выпуск подкаста, «Фундаментальная структура психотерапевтического метода, или как создать свою школу в психотерапии». Как нам видится, до этого ничего подобного на русском языке не выходило, и в книге была предпринята уникальная попытка найти закономерности в таких разных терапевтических школах, объяснить, на чем строится любая авторская идея в данной сфере. Такой подход вскрывает немало «темных» сторон работы психотерапевта, и мы обсудили их с автором, нашим гостем, а также поймали рок-н-ролльный вайб психологии минувшей эпохи.
Слушать 🎧
> дар речи (1):
> нет вы хотите поговорить о этом
Психотерапия — это разговор о переживаниях. Разговор — это метод терапии, а переживания — предмет такого разговора.
Методом может быть не только разговор, а инструментом не только речь. Можно посмотреть так: есть три канала выражения аффекта: 1) соматический/двигательный, 2) символический и 3) вербальный. Терапевтические методы в разной степени предпочитают один или несколько таких каналов. Выражать и трансформировать переживания можно соматически/двигательно — ощущать в теле, упражняться, танцевать, двигаться; символически — рисовать, лепить, художественно изображать, совершать театральные или ритуальные действия. Но с точки зрения разговорной терапии главный канал — третий — речь. Происходящее по другим каналам предлагается протаскивать по возможности в третий, вербализировать (символизировать, ментализировать).
В таком случае, возможность думать и говорить о своих и чужих переживаниях — это метод и цель терапии. Терапевтическая проблема — то, о чем и речи быть не может. “Так плохо, слов нет”. Слова надо найти.
Задача терапевта тогда — помогать говорить. Попридержать свой язык и учиться словарю клиента. Улавливать о чем идет речь и, кивая, расставлять знаки препинания. А если сказать о чем-то у клиента язык не поворачивается — подбирать слова.
Речь может быть терапевтической или нет. Разговор может привести в чувство (иногда неприятное), довести до слез (иногда это хорошо). А иногда слова могут быть пустыми, а метафоры мертвыми, поэзия может обернуться балабольством. Слово может поглотить вещь, которую оно обозначает и оборвать понимание: мы перестанем понимать *о чем* идет речь, потому что хорошо знаем слово, а значит нам будто бы “все понятно”. Надо не забывать об опасностях языка и не терять предмет разговора — переживания, аффект. Речь рождается из аффекта и может быть выражением переживания, но нужное слово в подходящий момент порождает новые переживания, смещает аффект. Для этого язык должен быть живым.
Клиенту предлагается говорить не *об* аффекте, а *из* него. Внимательно слушать то, что говорится, но не особенно следить за языком: если озвучивать только то, что уже известно, ничего нового не узнаешь, в спонтанной же речи иногда можно неожиданно обнаружить себя. Если же называть вещи вслух своими именами, то потом приходится иметь с ними дело, но для того весь разговор и затевался.
В терапевтическом разговоре важна не новая “информация”, а смысл. Бывает, что разговор ходит по кругу или вовсе заходит в тупик. Иногда оказывается, что ничего нового и не нужно, надо то, что уже сказано и известно увязать по новому, сказать другими словами или переставить их в другом порядке, и тогда вдруг разглядеть что-то, распознать, признать, оценить или вспомнить. А иногда это значит, что стало слишком много разговоров и слишком мало жизни, и надо еще пожить.
Как с хорошей книгой: если повезет, прочитанное в какой-то степени меняет тебя, и теперь ты иначе смотришь на мир. Если потом ты живешь в мире как следует, это тоже меняет тебя, и когда ты вернешься к книге, ты сможешь понять в ней что-то новое, хотя там написано то же самое, что ты уже читал, и это снова изменит тебя, и ты снова уйдешь другим. К некоторым книгам, говорят, так можно возвращаться бесчисленное количество раз. (А жизнь и того богаче)
Не с каждым терапевтом получается поговорить обо всем, о чем надо поговорить. Иногда удается обсудить и выяснить обоюдные к этому препятствия и разговор все же может продолжиться, иногда совсем нет. Множество терапевтических теорий с этой точки зрения — это описания того, о чем люди вообще хотят поговорить. Работа терапевта над собой это в том числе попытка понять, о чем хотят поговорить *другие* люди, заинтересоваться этим, обнаружить в себе и устранить препятствия к таким разговорам. Все это нужно, потому что, оказывается, люди говорят о том, о чем ты *правда* готов слушать.
—
https://ironhead.id/tlgrm-943
> нет вы хотите поговорить о этом
Психотерапия — это разговор о переживаниях. Разговор — это метод терапии, а переживания — предмет такого разговора.
Методом может быть не только разговор, а инструментом не только речь. Можно посмотреть так: есть три канала выражения аффекта: 1) соматический/двигательный, 2) символический и 3) вербальный. Терапевтические методы в разной степени предпочитают один или несколько таких каналов. Выражать и трансформировать переживания можно соматически/двигательно — ощущать в теле, упражняться, танцевать, двигаться; символически — рисовать, лепить, художественно изображать, совершать театральные или ритуальные действия. Но с точки зрения разговорной терапии главный канал — третий — речь. Происходящее по другим каналам предлагается протаскивать по возможности в третий, вербализировать (символизировать, ментализировать).
В таком случае, возможность думать и говорить о своих и чужих переживаниях — это метод и цель терапии. Терапевтическая проблема — то, о чем и речи быть не может. “Так плохо, слов нет”. Слова надо найти.
Задача терапевта тогда — помогать говорить. Попридержать свой язык и учиться словарю клиента. Улавливать о чем идет речь и, кивая, расставлять знаки препинания. А если сказать о чем-то у клиента язык не поворачивается — подбирать слова.
Речь может быть терапевтической или нет. Разговор может привести в чувство (иногда неприятное), довести до слез (иногда это хорошо). А иногда слова могут быть пустыми, а метафоры мертвыми, поэзия может обернуться балабольством. Слово может поглотить вещь, которую оно обозначает и оборвать понимание: мы перестанем понимать *о чем* идет речь, потому что хорошо знаем слово, а значит нам будто бы “все понятно”. Надо не забывать об опасностях языка и не терять предмет разговора — переживания, аффект. Речь рождается из аффекта и может быть выражением переживания, но нужное слово в подходящий момент порождает новые переживания, смещает аффект. Для этого язык должен быть живым.
Клиенту предлагается говорить не *об* аффекте, а *из* него. Внимательно слушать то, что говорится, но не особенно следить за языком: если озвучивать только то, что уже известно, ничего нового не узнаешь, в спонтанной же речи иногда можно неожиданно обнаружить себя. Если же называть вещи вслух своими именами, то потом приходится иметь с ними дело, но для того весь разговор и затевался.
В терапевтическом разговоре важна не новая “информация”, а смысл. Бывает, что разговор ходит по кругу или вовсе заходит в тупик. Иногда оказывается, что ничего нового и не нужно, надо то, что уже сказано и известно увязать по новому, сказать другими словами или переставить их в другом порядке, и тогда вдруг разглядеть что-то, распознать, признать, оценить или вспомнить. А иногда это значит, что стало слишком много разговоров и слишком мало жизни, и надо еще пожить.
Как с хорошей книгой: если повезет, прочитанное в какой-то степени меняет тебя, и теперь ты иначе смотришь на мир. Если потом ты живешь в мире как следует, это тоже меняет тебя, и когда ты вернешься к книге, ты сможешь понять в ней что-то новое, хотя там написано то же самое, что ты уже читал, и это снова изменит тебя, и ты снова уйдешь другим. К некоторым книгам, говорят, так можно возвращаться бесчисленное количество раз. (А жизнь и того богаче)
Не с каждым терапевтом получается поговорить обо всем, о чем надо поговорить. Иногда удается обсудить и выяснить обоюдные к этому препятствия и разговор все же может продолжиться, иногда совсем нет. Множество терапевтических теорий с этой точки зрения — это описания того, о чем люди вообще хотят поговорить. Работа терапевта над собой это в том числе попытка понять, о чем хотят поговорить *другие* люди, заинтересоваться этим, обнаружить в себе и устранить препятствия к таким разговорам. Все это нужно, потому что, оказывается, люди говорят о том, о чем ты *правда* готов слушать.
—
https://ironhead.id/tlgrm-943
> драма из материала заказчика (1):
> третье пространство
Хочу написать про “перенос”, не используя слово “перенос”. Вот начиная с этого момента.
Психотерапия это процесс переживания. Переживания разворачиваются в метафорическом пространстве и длятся во времени. Для этого переживаниям надо найти место и дать время. Терапия — это предоставление времени и особого пространства для переживаний. Время лечит, пространство — тоже.
Терапевтическое пространство метафорично (др.греч. μεταφορα «перенос; переносное значение»). Оно не настоящее и не-ненастоящее. Это символическое пространство “как будто”, пространство возможного. Третье пространство.
Человеческая культура происходит в третьем пространстве. Культура произрастает из человеческой возможности представлять себе и удерживать представление о том, что происходящее было, будет или может быть каким-то другим или чем-то еще. Вот на сцене идет спектакль. Вдруг в зрительном зале с места вскакивает взволнованная женщина: “Да что же вы сидите, он же сейчас убьет ее! Сделайте же что-нибудь!”. Она слишком поверила в происходящее на сцене. Мы понимаем, что никто никого не убивает, это представление. Спектакль продолжается еще какое-то время, потом недовольный мужчина зло орет с места: “Да что мы это смотрим! Это не по-настоящему все, они же ряженые, размалеванные! Вы что не видите, что ли?!”. Он тоже чего-то не понял, не смог достаточно поверить в происходящее. Но все и так знают, что это спектакль, и что на сцене актеры. Впадение в культуру дает способность удерживаться между двумя этими крайностями, зная, что все это “не по-настоящему” погружаться в символически происходящее “как будто” все так и есть и переживать настоящие чувства по этому поводу. Спектакль настоящий.
Другой пример происходящего в третьем пространстве — деньги. Деньги означают ценность, и деньги это ценность, потому что и до тех пор пока все участники согласны, что они это значат. Всем и так ясно что “на самом деле” это просто цветная бумага или цифры на банковском счете (это вообще где? ), или нули или единицы или еще чего. Но в этом контексте не важно “что это”, важно “что это означает”. Деньги имеют значение, поэтому они ценны.
Психотерапия это символическая деятельность по окультуриванию страданий, и происходит в том же, третьем, пространстве. Психотерапия это символическое лечение за ощутимые деньги.
Терапевтическая ситуация неоднозначная, промежуточная. С одной стороны она всегда взаправду. Даже малые дети знают как играть в доктора. А как играть в психотерапевта? Если участники условились, что происходит психотерапия, то не получится быть терапевтом понарошку. Если это терапия, то нет разницы терапевт ты или “только” играешь терапевта. Если ты изображаешь актера ты уже актер! Терапевт может при этом быть хорошим или плохим терапевтом, но он всегда “настоящий”, и все что он делает это хорошая или плохая, но терапия. С другой стороны это не вполне настоящая ситуация, как минимум есть зафиксированные рамки и ограничения, подвешивающие ситуацию между личной и профессиональной. “Я забочусь о тебе, но разговаривать с тобой я буду только за деньги и только по расписанию”. “У нас очень личные, близкие отношения, но ты практически ничего обо мне не знаешь, и я бы предпочел чтоб так оно и было”. Отсюда шутки про безусловную любовь за деньги и так далее.
Глубокая терапевтическая работа происходит в третьем пространстве. Оно не субъективное (subjective) и не объективное (objective), а сослагательное (subjunctive) — предположительное, возможное, и общее для клиента и терапевта. Это место и время для переживаний и пересмотра *значений*. Это ситуация искусственная (как искусство, символическая), и, если повезет, созданная искусно (умело, со знанием дела). Это пространство игры. Настоящей, иногда очень серьезной игры. “Если терапевт не может играть — он непригоден для этой работы. Если пациент не может играть, необходимо что-то сделать, чтобы он смог играть, после чего можно начинать психотерапию.” (Винникотт)
[продолжение]
—
https://ironhead.id/tlgrm-950
> третье пространство
Хочу написать про “перенос”, не используя слово “перенос”. Вот начиная с этого момента.
Психотерапия это процесс переживания. Переживания разворачиваются в метафорическом пространстве и длятся во времени. Для этого переживаниям надо найти место и дать время. Терапия — это предоставление времени и особого пространства для переживаний. Время лечит, пространство — тоже.
Терапевтическое пространство метафорично (др.греч. μεταφορα «перенос; переносное значение»). Оно не настоящее и не-ненастоящее. Это символическое пространство “как будто”, пространство возможного. Третье пространство.
Человеческая культура происходит в третьем пространстве. Культура произрастает из человеческой возможности представлять себе и удерживать представление о том, что происходящее было, будет или может быть каким-то другим или чем-то еще. Вот на сцене идет спектакль. Вдруг в зрительном зале с места вскакивает взволнованная женщина: “Да что же вы сидите, он же сейчас убьет ее! Сделайте же что-нибудь!”. Она слишком поверила в происходящее на сцене. Мы понимаем, что никто никого не убивает, это представление. Спектакль продолжается еще какое-то время, потом недовольный мужчина зло орет с места: “Да что мы это смотрим! Это не по-настоящему все, они же ряженые, размалеванные! Вы что не видите, что ли?!”. Он тоже чего-то не понял, не смог достаточно поверить в происходящее. Но все и так знают, что это спектакль, и что на сцене актеры. Впадение в культуру дает способность удерживаться между двумя этими крайностями, зная, что все это “не по-настоящему” погружаться в символически происходящее “как будто” все так и есть и переживать настоящие чувства по этому поводу. Спектакль настоящий.
Другой пример происходящего в третьем пространстве — деньги. Деньги означают ценность, и деньги это ценность, потому что и до тех пор пока все участники согласны, что они это значат. Всем и так ясно что “на самом деле” это просто цветная бумага или цифры на банковском счете (это вообще где? ), или нули или единицы или еще чего. Но в этом контексте не важно “что это”, важно “что это означает”. Деньги имеют значение, поэтому они ценны.
Психотерапия это символическая деятельность по окультуриванию страданий, и происходит в том же, третьем, пространстве. Психотерапия это символическое лечение за ощутимые деньги.
Терапевтическая ситуация неоднозначная, промежуточная. С одной стороны она всегда взаправду. Даже малые дети знают как играть в доктора. А как играть в психотерапевта? Если участники условились, что происходит психотерапия, то не получится быть терапевтом понарошку. Если это терапия, то нет разницы терапевт ты или “только” играешь терапевта. Если ты изображаешь актера ты уже актер! Терапевт может при этом быть хорошим или плохим терапевтом, но он всегда “настоящий”, и все что он делает это хорошая или плохая, но терапия. С другой стороны это не вполне настоящая ситуация, как минимум есть зафиксированные рамки и ограничения, подвешивающие ситуацию между личной и профессиональной. “Я забочусь о тебе, но разговаривать с тобой я буду только за деньги и только по расписанию”. “У нас очень личные, близкие отношения, но ты практически ничего обо мне не знаешь, и я бы предпочел чтоб так оно и было”. Отсюда шутки про безусловную любовь за деньги и так далее.
Глубокая терапевтическая работа происходит в третьем пространстве. Оно не субъективное (subjective) и не объективное (objective), а сослагательное (subjunctive) — предположительное, возможное, и общее для клиента и терапевта. Это место и время для переживаний и пересмотра *значений*. Это ситуация искусственная (как искусство, символическая), и, если повезет, созданная искусно (умело, со знанием дела). Это пространство игры. Настоящей, иногда очень серьезной игры. “Если терапевт не может играть — он непригоден для этой работы. Если пациент не может играть, необходимо что-то сделать, чтобы он смог играть, после чего можно начинать психотерапию.” (Винникотт)
[продолжение]
—
https://ironhead.id/tlgrm-950
железноголовый
> драма из материала заказчика (1): > третье пространство Хочу написать про “перенос”, не используя слово “перенос”. Вот начиная с этого момента. Психотерапия это процесс переживания. Переживания разворачиваются в метафорическом пространстве и длятся во…
> драма из материала заказчика (2):
> здравый смысл
*В прошлый раз я сказал, что психотерапия это предоставление времени и особого пространства для переживаний — не настоящего, и не не-настоящего — третьего пространства.*
Третье пространство не уникально для терапии, оно повсеместно в человеческой культуре, терапевтическая ситуация это только частный случай. Но, как и для некоторых других культурных ситуаций (театра, например), для терапевтической ситуации необходима определенная плотность этого метафорического пространства. Для этого ситуацию надо ограничить, закрыть, желательно герметично, затем символически нагнетать.
Для ситуации важна ее обособленность от внешнего мира, важно, что “ТУТ НЕ ТАМ”. Терапевтическая ситуация это особое, специальное, место для всех переживаний и чувств, уместных и неуместных. Здесь позволено то, что нельзя снаружи: думать, чувствовать и говорить вслух дикие вещи. Приятные, неприятные, нелепые, странные, страшные потому что ужасные, страшные потому что слишком хорошие, любые. Здесь всем одинаково рады: любому неприкаянному и смутному чувству, заблудившейся бродячей мысли, позабытому слову. Хоть это и не значит, что можно делать вообще все что угодно, но быть можно каким вздумается: насмешливым, радостным, уязвимым или уязвленным, наглым, в ярости или в слезах, удобным, вздорным, плохим, хорошим. Маску можно попробовать снять. Или надеть другую, как получится.
Чтобы можно было закрыть ситуацию и вернуться обратно, периметр заранее фиксируется здравым смыслом. Терапевтический контракт разграничивает терапевтическую ситуацию и остальную жизнь. Обозначает, что это отдельная оплачиваемая деятельность с прописанными правилами. Меры предосторожности подчеркивают, что к уплотненному третьему пространству стоит относиться как к какому-нибудь веществу, широко применяемому, но опасному в больших дозах. Не стоит находиться в ситуации дольше положенного, начинать и заканчивать сессии надо вовремя. Периметр закрыт, утечки опасны: общаться со своим терапевтом иногда можно как сумасшедший, или как с сумасшедшим, общаться так с людьми за пределами терапии лучше не стоит; терапевту запрещены какие-либо отношения с клиентом помимо непосредственно терапевтических, за пределами терапевтической ситуации желательно не общаться вовсе, карантин.
Если рамка соблюдается достаточно строго, периметр ситуации замкнут как следует и здравый смысл оставлен за порогом (охраняет вход и выход), можно двигаться глубже.
Чтобы попасть в третье пространство не обязательно дичать и бесноваться (можно, но не обязательно), но нужно оставить на время разницу между настоящим и не-настоящим. Глубокие пласты терапевтической работы возможны там, где заканчивается здравый смысл. Здравый смысл, вернее сказать общий, общественный — “common sense” — здесь, внутри ситуации, может быть на время отодвинут в сторону, чтобы дать место смыслу новому: твоему, нашему, иному.
[продолжение]
—
https://ironhead.id/tlgrm-951
> здравый смысл
*В прошлый раз я сказал, что психотерапия это предоставление времени и особого пространства для переживаний — не настоящего, и не не-настоящего — третьего пространства.*
Третье пространство не уникально для терапии, оно повсеместно в человеческой культуре, терапевтическая ситуация это только частный случай. Но, как и для некоторых других культурных ситуаций (театра, например), для терапевтической ситуации необходима определенная плотность этого метафорического пространства. Для этого ситуацию надо ограничить, закрыть, желательно герметично, затем символически нагнетать.
Для ситуации важна ее обособленность от внешнего мира, важно, что “ТУТ НЕ ТАМ”. Терапевтическая ситуация это особое, специальное, место для всех переживаний и чувств, уместных и неуместных. Здесь позволено то, что нельзя снаружи: думать, чувствовать и говорить вслух дикие вещи. Приятные, неприятные, нелепые, странные, страшные потому что ужасные, страшные потому что слишком хорошие, любые. Здесь всем одинаково рады: любому неприкаянному и смутному чувству, заблудившейся бродячей мысли, позабытому слову. Хоть это и не значит, что можно делать вообще все что угодно, но быть можно каким вздумается: насмешливым, радостным, уязвимым или уязвленным, наглым, в ярости или в слезах, удобным, вздорным, плохим, хорошим. Маску можно попробовать снять. Или надеть другую, как получится.
Чтобы можно было закрыть ситуацию и вернуться обратно, периметр заранее фиксируется здравым смыслом. Терапевтический контракт разграничивает терапевтическую ситуацию и остальную жизнь. Обозначает, что это отдельная оплачиваемая деятельность с прописанными правилами. Меры предосторожности подчеркивают, что к уплотненному третьему пространству стоит относиться как к какому-нибудь веществу, широко применяемому, но опасному в больших дозах. Не стоит находиться в ситуации дольше положенного, начинать и заканчивать сессии надо вовремя. Периметр закрыт, утечки опасны: общаться со своим терапевтом иногда можно как сумасшедший, или как с сумасшедшим, общаться так с людьми за пределами терапии лучше не стоит; терапевту запрещены какие-либо отношения с клиентом помимо непосредственно терапевтических, за пределами терапевтической ситуации желательно не общаться вовсе, карантин.
Если рамка соблюдается достаточно строго, периметр ситуации замкнут как следует и здравый смысл оставлен за порогом (охраняет вход и выход), можно двигаться глубже.
Чтобы попасть в третье пространство не обязательно дичать и бесноваться (можно, но не обязательно), но нужно оставить на время разницу между настоящим и не-настоящим. Глубокие пласты терапевтической работы возможны там, где заканчивается здравый смысл. Здравый смысл, вернее сказать общий, общественный — “common sense” — здесь, внутри ситуации, может быть на время отодвинут в сторону, чтобы дать место смыслу новому: твоему, нашему, иному.
[продолжение]
—
https://ironhead.id/tlgrm-951