железноголовый
> э-кзи-стен-ци-я Если предыдущие два поста хоть что-то да значат, то перед нами открывается особое измерение, которое называют экзистенциальным. Словом этим раскидываются направо и налево, и, кажется, оно должно означать что-то про “жизнь, смерть и все такое”.…
> экзистенциальный проект
Я выше заявил, что человек в самосознании “сам себе дан”. Теперь надо представить в каком положении человек в связи с этим оказывается. Человек сам себе дан, дарован — это, безусловно, подарок. Одновременно с этим человек сам себе вручен, доверен — это, конечно, обуза и наказание.
Надо, пожалуй, снова поиграть в слова. Слово будет “проект”, и фраза: “Человек — это проект”. “Проект” — снова латынь: projectare — бросать вперед, забрасывать; proiectus/proicere — растягивать, бросать; pro — вперед/за, iacere — бросать. И “заброшен”, и “бросается вперед”.
“Человек — это проект” — выражение двойственности человеческого положения. Человек вроде и “заброшен”, но при этом и сам "вперед себя бросается”. Речь (для нас) о том, что есть разница между тем, что с человеком случилось, и тем, что он сам делает. В чем именно разница и где граница — загадка.
“Заброшен/вброшен” — потому что когда человек в себя пришел все уже так и было, “я ничего не делал!”. (Пришел человек “в себя” или, наоборот, “из себя” вышел здесь не важно: и то, и другое — указание на одно и то же обстоятельство задвоенности, самосознания). Человек уже оказался в каком-то теле, родился в каком-то времени и месте, и этого не выбирал, “так случилось”. Человек в некоторой степени (в какой?) обусловлен своей биологией, биографией и прочими обстоятельствами, личными, социальными или природными. И может с этим ничего и поделать нельзя, остается только смириться, и слышать в слове “заброшен” — покинут, оставлен (кем?).
“Бросается вперед” — потому что человек устремлен вперед себя, “вне себя”, за пределы себя и обстоятельств. Растянут во времени: он и в прошлом, и в настоящем, но и устремлен в будущее. Не полностью обусловлен, и потому в особом смысле свободен. Он все же может что-то поделать с обстоятельствами и/или с собой, а может даже и преодолеть обусловленность, вырваться, трансцендировать.
Лучше даже жестче сказать: поскольку человек сам себе дан, то он не может не делать что-то по этому поводу (даже если только и может, что делать вид, будто это не так). Даже то, как он обращается с “заброшенностью” — проявление его свободы.
Человеку вручено все: от физиологии до духовных вершин; и сам вид его тела, и секс, и еда, и все-все остальное, что он делает или не делает, и как именно — все имеет значение, выходящее за пределы чистой функциональности. Функциональность это лишь “назначение”, то есть просто зачем это, для чего это нужно. Но кроме того у нас есть “значение” — что это значит, а еще и “значимость” — насколько это важно. Скажем, еда: что человек ест, как, с кем и в каких обстоятельствах — все может что-то означать и иметь значимость для него и других, помимо того, что ему просто нужно утолить голод. Есть разница это праздничный стол, перекус на ходу или консервы в походе. Он может и вовсе не есть, намеренно, например из ритуальных, религиозных соображений. Или демонстрировать, явно или нечаянно, что ему вообще все равно что есть и как он по этому поводу выглядит, это ведь тоже значение.
Человек — “вне себя”, на дистанции, он видит себя, как-то относится к себе и к своей ситуации. Человек может делать или не делать, но так или иначе он в этом дан себе сам и знает об этом. И знает, что другие знают, что он знает об этом. Другие видят его, а может и знают, и все, что человек делает и какой он, все может быть как-то расценено (понято как имеющее значение) и оценено им и другими. И однажды попавшись в этом переотражении, выбраться из него уже не удастся. Все что человек делает, что говорит и как выглядит, все выдает в нем “проект”. Человек творит сам себя, сочиняет, это аутопоэтический творческий акт. И потому в особом смысле он ответственен и виновен.
Учитывая оба этих момента, и выражаясь метафорически, сравним человека с рекой. Река течет, выгрызает себе русло в ландшафте, но река же и определена, ограничена собственным руслом, и течет, извиваясь в своих берегах. Человек — это проект, речь о том напряжении, где нет разницы между свободой, виной и ответственностью.
—
https://ironhead.id/tlgrm-902
Я выше заявил, что человек в самосознании “сам себе дан”. Теперь надо представить в каком положении человек в связи с этим оказывается. Человек сам себе дан, дарован — это, безусловно, подарок. Одновременно с этим человек сам себе вручен, доверен — это, конечно, обуза и наказание.
Надо, пожалуй, снова поиграть в слова. Слово будет “проект”, и фраза: “Человек — это проект”. “Проект” — снова латынь: projectare — бросать вперед, забрасывать; proiectus/proicere — растягивать, бросать; pro — вперед/за, iacere — бросать. И “заброшен”, и “бросается вперед”.
“Человек — это проект” — выражение двойственности человеческого положения. Человек вроде и “заброшен”, но при этом и сам "вперед себя бросается”. Речь (для нас) о том, что есть разница между тем, что с человеком случилось, и тем, что он сам делает. В чем именно разница и где граница — загадка.
“Заброшен/вброшен” — потому что когда человек в себя пришел все уже так и было, “я ничего не делал!”. (Пришел человек “в себя” или, наоборот, “из себя” вышел здесь не важно: и то, и другое — указание на одно и то же обстоятельство задвоенности, самосознания). Человек уже оказался в каком-то теле, родился в каком-то времени и месте, и этого не выбирал, “так случилось”. Человек в некоторой степени (в какой?) обусловлен своей биологией, биографией и прочими обстоятельствами, личными, социальными или природными. И может с этим ничего и поделать нельзя, остается только смириться, и слышать в слове “заброшен” — покинут, оставлен (кем?).
“Бросается вперед” — потому что человек устремлен вперед себя, “вне себя”, за пределы себя и обстоятельств. Растянут во времени: он и в прошлом, и в настоящем, но и устремлен в будущее. Не полностью обусловлен, и потому в особом смысле свободен. Он все же может что-то поделать с обстоятельствами и/или с собой, а может даже и преодолеть обусловленность, вырваться, трансцендировать.
Лучше даже жестче сказать: поскольку человек сам себе дан, то он не может не делать что-то по этому поводу (даже если только и может, что делать вид, будто это не так). Даже то, как он обращается с “заброшенностью” — проявление его свободы.
Человеку вручено все: от физиологии до духовных вершин; и сам вид его тела, и секс, и еда, и все-все остальное, что он делает или не делает, и как именно — все имеет значение, выходящее за пределы чистой функциональности. Функциональность это лишь “назначение”, то есть просто зачем это, для чего это нужно. Но кроме того у нас есть “значение” — что это значит, а еще и “значимость” — насколько это важно. Скажем, еда: что человек ест, как, с кем и в каких обстоятельствах — все может что-то означать и иметь значимость для него и других, помимо того, что ему просто нужно утолить голод. Есть разница это праздничный стол, перекус на ходу или консервы в походе. Он может и вовсе не есть, намеренно, например из ритуальных, религиозных соображений. Или демонстрировать, явно или нечаянно, что ему вообще все равно что есть и как он по этому поводу выглядит, это ведь тоже значение.
Человек — “вне себя”, на дистанции, он видит себя, как-то относится к себе и к своей ситуации. Человек может делать или не делать, но так или иначе он в этом дан себе сам и знает об этом. И знает, что другие знают, что он знает об этом. Другие видят его, а может и знают, и все, что человек делает и какой он, все может быть как-то расценено (понято как имеющее значение) и оценено им и другими. И однажды попавшись в этом переотражении, выбраться из него уже не удастся. Все что человек делает, что говорит и как выглядит, все выдает в нем “проект”. Человек творит сам себя, сочиняет, это аутопоэтический творческий акт. И потому в особом смысле он ответственен и виновен.
Учитывая оба этих момента, и выражаясь метафорически, сравним человека с рекой. Река течет, выгрызает себе русло в ландшафте, но река же и определена, ограничена собственным руслом, и течет, извиваясь в своих берегах. Человек — это проект, речь о том напряжении, где нет разницы между свободой, виной и ответственностью.
—
https://ironhead.id/tlgrm-902
> мораль расстроен
У сказанных в предыдущем посте слов про свободу/вину/ответственность есть и практические последствия. Абстрактные рассуждения важны и интересны, но есть и то, что людей действительно волнует. Собираюсь тронуть нерв, может и дернет, но станет яснее к чему все эти слова нужны в психотерапевтическом контексте.
Суть проблемы я сформулировал так: есть некоторая разница между тем, что с человеком случилось, и тем, что он сам делает. В чем именно разница и где граница — загадка.
Здесь проходит линия напряжения, важная для всей психотерапии, и для психиатрии, и вообще для разговора о человеке. Общего, устраивающего всех ответа нет и не предвидится, поэтому есть раскол. С дебатами, переходящими в ругань, с проклятьями и обоюдным обвинением сторон в философском экстремизме или просто скудоумии, корысти, тщеславии и садизме. Могут и по морде дать, при случае. Эмоций много, думать сложно. Обычный человеческий разговор, в общем, добро пожаловать.
О чем ругань? На поверхности о том, что такое “психическое расстройство”, расстройство ли это, почему не “болезнь” (разница есть) или “заболевание”, и кому это решать и по какому поводу. Можно еще поспорить о том, как “психическое” (что это вообще?) соотносится с биологическим и каким именно образом. Все это очень интересно, но проблему можно сразу поставить острее, переведя в моральную плоскость.
Развилка: в разные времена, и в разных местах “психическое расстройство” могло быть как и чем-то вроде физического заболевания, так и последствием греха, проявлением порока, слабости характера или чем-то подобным. Есть разница между тем, что с человеком случилось — болезнь (он ни в чем не виноват), и тем, что он делает — порок (сам виноват). Это две радикальные позиции по этому поводу. Понятно, что многие специалисты и так занимают какую-то среднюю позицию, но полярность эта никуда не делась, да и не должна: всегда остается вопрос о том, что с человеком случается, а что он делает сам. С психотерапевтической точки зрения психическое расстройство — это не болезнь и не порок (хотя может и то, и другое?), а что-то третье, для чего нужна отдельная категория.
Для психотерапии (в том смысле, в котором я использую это слово) очень важно, что психическое расстройство/психологическая проблема это в том числе и то, что ты делаешь сам. Тут может быть ай!, может быть нерв. Несмотря на все оговорки о том, что “делаешь” в некоторой степени, что “делаешь” в самом широком смысле и так далее, все равно сразу напряжение, сразу стыд, вина и стигма. Звучит потому что как обвинение, как слабость, как порок. Но разобраться о чем речь все равно надо. Надо понять как пересекаются ответственность, вина и свобода, и что эти слова больше про человеческие обстоятельства, чем про чувства.
(продолжение)
—
https://ironhead.id/tlgrm-903
У сказанных в предыдущем посте слов про свободу/вину/ответственность есть и практические последствия. Абстрактные рассуждения важны и интересны, но есть и то, что людей действительно волнует. Собираюсь тронуть нерв, может и дернет, но станет яснее к чему все эти слова нужны в психотерапевтическом контексте.
Суть проблемы я сформулировал так: есть некоторая разница между тем, что с человеком случилось, и тем, что он сам делает. В чем именно разница и где граница — загадка.
Здесь проходит линия напряжения, важная для всей психотерапии, и для психиатрии, и вообще для разговора о человеке. Общего, устраивающего всех ответа нет и не предвидится, поэтому есть раскол. С дебатами, переходящими в ругань, с проклятьями и обоюдным обвинением сторон в философском экстремизме или просто скудоумии, корысти, тщеславии и садизме. Могут и по морде дать, при случае. Эмоций много, думать сложно. Обычный человеческий разговор, в общем, добро пожаловать.
О чем ругань? На поверхности о том, что такое “психическое расстройство”, расстройство ли это, почему не “болезнь” (разница есть) или “заболевание”, и кому это решать и по какому поводу. Можно еще поспорить о том, как “психическое” (что это вообще?) соотносится с биологическим и каким именно образом. Все это очень интересно, но проблему можно сразу поставить острее, переведя в моральную плоскость.
Развилка: в разные времена, и в разных местах “психическое расстройство” могло быть как и чем-то вроде физического заболевания, так и последствием греха, проявлением порока, слабости характера или чем-то подобным. Есть разница между тем, что с человеком случилось — болезнь (он ни в чем не виноват), и тем, что он делает — порок (сам виноват). Это две радикальные позиции по этому поводу. Понятно, что многие специалисты и так занимают какую-то среднюю позицию, но полярность эта никуда не делась, да и не должна: всегда остается вопрос о том, что с человеком случается, а что он делает сам. С психотерапевтической точки зрения психическое расстройство — это не болезнь и не порок (хотя может и то, и другое?), а что-то третье, для чего нужна отдельная категория.
Для психотерапии (в том смысле, в котором я использую это слово) очень важно, что психическое расстройство/психологическая проблема это в том числе и то, что ты делаешь сам. Тут может быть ай!, может быть нерв. Несмотря на все оговорки о том, что “делаешь” в некоторой степени, что “делаешь” в самом широком смысле и так далее, все равно сразу напряжение, сразу стыд, вина и стигма. Звучит потому что как обвинение, как слабость, как порок. Но разобраться о чем речь все равно надо. Надо понять как пересекаются ответственность, вина и свобода, и что эти слова больше про человеческие обстоятельства, чем про чувства.
(продолжение)
—
https://ironhead.id/tlgrm-903
железноголовый
> мораль расстроен У сказанных в предыдущем посте слов про свободу/вину/ответственность есть и практические последствия. Абстрактные рассуждения важны и интересны, но есть и то, что людей действительно волнует. Собираюсь тронуть нерв, может и дернет, но станет…
> мораль расстроен (2)
(начало)
Три варианта: психическое расстройство (психологическая проблема?) — это порок, болезнь, или что-то третье. В любом из вариантов мы признаем, что с человеком что-то не так, а по-другому он не хочет, не может или не знает как. И это три разных проблемы, и три разных решения.
Сначала две крайности.
Порок, лень и слабость характера — это то, с чем человек должен и мог бы совладать, не будь он таким порочным, слабохарактерным и ленивым. Он сам виноват и должен, и может исправиться. Одуматься, собраться, сделать. Он точно может. Если не знает как — надо ему сказать “соберись!” или “одумайся!”. Если и после этого он не исправится, значит просто не хочет, и потому заслуживает осуждения, а может и наказания. Если это порок, то мы человека осуждаем, ответственность и вина — на нем, но и свободу за ним признаем. Признаем его человеком, но плохим. Все с ним понятно, можно его осуждать, наказывать или воспитывать.
По сравнению с этим описание в терминах болезни звучит гораздо заботливее. Оно более гуманно, снимает вину и позволяет проявить сострадание. “Это болезнь, вы ни в чем не виноваты, и заслуживаете сочувствия, а не осуждения. Есть и другие люди с такими же проблемами и они тоже с этим справляются, вы не одиноки в своей беде”. Или “вы можете объединяться с людьми с таким же диагнозом и бороться за свои права, понимание и признание вашего страдания “обычными” людьми”. Еще это способ самому человеку и окружающим более серьезно отнестись к происходящему. Получить диагноз страшно, но он же приносит и облегчение: теперь гораздо понятней что со мной, как это называется и что с этим делать.
Объясняя происходящее через болезнь, мы признаем, что человек не может, а не просто не хочет по-другому или не знает как. И он в этом не виноват. Но вместе с виной будто снимается и свобода, и ответственность. В какой-то момент, мы можем даже перестать считать его в полной мере человеком, если беремся его опекать. У него диагноз, он ненормальный, сумасшедший, опасный. Если совсем пропадает человек, лечение бывает ведь и принудительным.
Если до такого и не доходит, то все равно, описывая происходящее как болезнь (“депрессия — это как диабет”), мы говорим человеку, что он бесповоротно сломан (“я так и знал, что со мной фундаментально что-то не так” — говорит депрессивный). Все дело в мозге, и сделать он с этим ничего не может (иногда так и есть, а иногда совсем не так, и это гораздо более сложный вопрос, чем кажется). Таким объяснением мы отстраняем человека от происходящего с ним, оставляем ему только пассивную роль страдающего. Вина теперь не его, но и контроля у него нет. И надеяться теперь он может только на экспертов по одолевающей его болезни. Иногда ему говорят: “мы знаем что это и какими таблетками это лечить”, независимо от того, насколько это правда. Надежды на то, что это объяснение “уменьшает стигму” (были и такие) тоже не оправдываются (*).
(При этом есть еще и критика “слева”: помещая проблему внутрь индивида, мы все равно косвенно его обвиняем, говорим, что проблема именно в нем, и ни в ком другом, не в том как устроено общество и так далее. То есть и свободы нет, и обвинение остается)
Если это болезнь, человек ни в чем не виноват и поделать с этим ничего не может, то и ответственности на нем никакой нет. Тогда любое его поведение может быть оправдано болезнью, от чего бывает хуже и самому человеку, и его окружению.
Благие намерения порой приводят совсем не туда, куда хотелось бы попасть. И менять свободу на невиновность — так себе сделка. Объяснение через болезнь возможно объясняет слишком много. (И снова эта удушающая понятность, как и с пороком)
Кроме “порока” и “болезни” есть и третий, психотерапевтический, вариант. Со своими, конечно, проблемами, зато с воодушевляющими обещаниями, что важнее всего свобода и правда (знать бы еще что это такое).
(продолжение)
—
https://ironhead.id/tlgrm-904
(начало)
Три варианта: психическое расстройство (психологическая проблема?) — это порок, болезнь, или что-то третье. В любом из вариантов мы признаем, что с человеком что-то не так, а по-другому он не хочет, не может или не знает как. И это три разных проблемы, и три разных решения.
Сначала две крайности.
Порок, лень и слабость характера — это то, с чем человек должен и мог бы совладать, не будь он таким порочным, слабохарактерным и ленивым. Он сам виноват и должен, и может исправиться. Одуматься, собраться, сделать. Он точно может. Если не знает как — надо ему сказать “соберись!” или “одумайся!”. Если и после этого он не исправится, значит просто не хочет, и потому заслуживает осуждения, а может и наказания. Если это порок, то мы человека осуждаем, ответственность и вина — на нем, но и свободу за ним признаем. Признаем его человеком, но плохим. Все с ним понятно, можно его осуждать, наказывать или воспитывать.
По сравнению с этим описание в терминах болезни звучит гораздо заботливее. Оно более гуманно, снимает вину и позволяет проявить сострадание. “Это болезнь, вы ни в чем не виноваты, и заслуживаете сочувствия, а не осуждения. Есть и другие люди с такими же проблемами и они тоже с этим справляются, вы не одиноки в своей беде”. Или “вы можете объединяться с людьми с таким же диагнозом и бороться за свои права, понимание и признание вашего страдания “обычными” людьми”. Еще это способ самому человеку и окружающим более серьезно отнестись к происходящему. Получить диагноз страшно, но он же приносит и облегчение: теперь гораздо понятней что со мной, как это называется и что с этим делать.
Объясняя происходящее через болезнь, мы признаем, что человек не может, а не просто не хочет по-другому или не знает как. И он в этом не виноват. Но вместе с виной будто снимается и свобода, и ответственность. В какой-то момент, мы можем даже перестать считать его в полной мере человеком, если беремся его опекать. У него диагноз, он ненормальный, сумасшедший, опасный. Если совсем пропадает человек, лечение бывает ведь и принудительным.
Если до такого и не доходит, то все равно, описывая происходящее как болезнь (“депрессия — это как диабет”), мы говорим человеку, что он бесповоротно сломан (“я так и знал, что со мной фундаментально что-то не так” — говорит депрессивный). Все дело в мозге, и сделать он с этим ничего не может (иногда так и есть, а иногда совсем не так, и это гораздо более сложный вопрос, чем кажется). Таким объяснением мы отстраняем человека от происходящего с ним, оставляем ему только пассивную роль страдающего. Вина теперь не его, но и контроля у него нет. И надеяться теперь он может только на экспертов по одолевающей его болезни. Иногда ему говорят: “мы знаем что это и какими таблетками это лечить”, независимо от того, насколько это правда. Надежды на то, что это объяснение “уменьшает стигму” (были и такие) тоже не оправдываются (*).
(При этом есть еще и критика “слева”: помещая проблему внутрь индивида, мы все равно косвенно его обвиняем, говорим, что проблема именно в нем, и ни в ком другом, не в том как устроено общество и так далее. То есть и свободы нет, и обвинение остается)
Если это болезнь, человек ни в чем не виноват и поделать с этим ничего не может, то и ответственности на нем никакой нет. Тогда любое его поведение может быть оправдано болезнью, от чего бывает хуже и самому человеку, и его окружению.
Благие намерения порой приводят совсем не туда, куда хотелось бы попасть. И менять свободу на невиновность — так себе сделка. Объяснение через болезнь возможно объясняет слишком много. (И снова эта удушающая понятность, как и с пороком)
Кроме “порока” и “болезни” есть и третий, психотерапевтический, вариант. Со своими, конечно, проблемами, зато с воодушевляющими обещаниями, что важнее всего свобода и правда (знать бы еще что это такое).
(продолжение)
—
https://ironhead.id/tlgrm-904
железноголовый
> мораль расстроен (2) (начало) Три варианта: психическое расстройство (психологическая проблема?) — это порок, болезнь, или что-то третье. В любом из вариантов мы признаем, что с человеком что-то не так, а по-другому он не хочет, не может или не знает как.…
*огромная сноска к предыдущему посту, в двух частях
эта — первая
—
То, как люди понимают себя и других — очень важно. И такое понимание не просто “следствие” психического расстройства, самопонимание если и не сама суть проблемы, то один из важнейших его аспектов. Именно самопонимаем психотерапия и занимается (если это не важно — такая психотерапия просто бессмысленна).
Любое объяснение влияет на ход психического расстройства, и само является важным его аспектом. У объяснения через “болезнь”, о котором сказано выше, есть свои проблемы, как и любого другого объяснения. Но может казаться, что оно зато наиболее “правдиво”, а лучше горькая правда, чем сладкая ложь. С последней частью я как раз согласен, но проблема есть и с правдивостью, и морально-психологическим влиянием этого объяснения.
Чтобы разбираться с правдивостью объяснения, надо смотреть на проблему сознания/тела в психиатрии, и на то, почему попытка объединения всех аспектов происходящего через редукцию к физиологии не работает. Достаточных оснований для этого нет даже если очень хочется считать, что они есть, даже если “сейчас нет, но вот-вот будут”. Все равно пока нет, даже если “должны быть”. Нет их, потому что это скорее не вопрос эмпирии, а философское недоразумение, которое требует сложной философской работы и принятия неоднозначности ответа на поставленный вопрос в большей степени, чем дополнительных исследований. Энтузиазма это, понятно, не вызывает. (Кстати, я когда-то переводил большую статью Кеннета Кендлера по этому поводу). Но сейчас и речь не об этом, а о моральной и психологической стороне дела.
—
https://ironhead.id/tlgrm-904/tlgrm-905
эта — первая
—
То, как люди понимают себя и других — очень важно. И такое понимание не просто “следствие” психического расстройства, самопонимание если и не сама суть проблемы, то один из важнейших его аспектов. Именно самопонимаем психотерапия и занимается (если это не важно — такая психотерапия просто бессмысленна).
Любое объяснение влияет на ход психического расстройства, и само является важным его аспектом. У объяснения через “болезнь”, о котором сказано выше, есть свои проблемы, как и любого другого объяснения. Но может казаться, что оно зато наиболее “правдиво”, а лучше горькая правда, чем сладкая ложь. С последней частью я как раз согласен, но проблема есть и с правдивостью, и морально-психологическим влиянием этого объяснения.
Чтобы разбираться с правдивостью объяснения, надо смотреть на проблему сознания/тела в психиатрии, и на то, почему попытка объединения всех аспектов происходящего через редукцию к физиологии не работает. Достаточных оснований для этого нет даже если очень хочется считать, что они есть, даже если “сейчас нет, но вот-вот будут”. Все равно пока нет, даже если “должны быть”. Нет их, потому что это скорее не вопрос эмпирии, а философское недоразумение, которое требует сложной философской работы и принятия неоднозначности ответа на поставленный вопрос в большей степени, чем дополнительных исследований. Энтузиазма это, понятно, не вызывает. (Кстати, я когда-то переводил большую статью Кеннета Кендлера по этому поводу). Но сейчас и речь не об этом, а о моральной и психологической стороне дела.
—
https://ironhead.id/tlgrm-904/tlgrm-905
железноголовый
*огромная сноска к предыдущему посту, в двух частях эта — первая — То, как люди понимают себя и других — очень важно. И такое понимание не просто “следствие” психического расстройства, самопонимание если и не сама суть проблемы, то один из важнейших его аспектов.…
*огромная сноска к предыдущему посту, в двух частях
эта — вторая
—
Вот четыре статьи о том, как пытались измерить влияние объяснения через “болезнь” на ход лечения, на психологическое состояние людей с диагнозом, и на восприятие их другими людьми. Не факт, что измерили именно то, что собирались, но все равно любопытно.
1. Pescosolido et al. (2010). “‘A disease like any other‘? A decade of change in public reactions to references schizophrenia, depression, and alcohol dependence“
В 1996 и в 2006 году людям показывали описания клинических случаев шизофрении, большого депрессивного расстройства и алкогольной зависимости (по критериями DSM-IV). Спрашивали, что, по их мнению с происходит с человеком из описания: у него “психическое заболевание” или “жизненные трудности”, и может ли это быть вызвано “генетически”, “химическим дисбалансом в мозге” или “плохим характером”, “воспитанием”. За прошедшие между опросами 10 лет стали еще чаще объяснять предлагаемое описание “болезнью”, и предполагать, что человеку надо лечиться у психиатра, но большинство все так же не хотели бы иметь никаких дел с таким человеком и считают его опасным.
2. Lebowitz, Ahn (2014). ”Effects of biological explanations for mental disorders on clinicians’ empathy”
Специалистам (психиатрам, психотерапевтам, психологам) показывали описания клинических случаев шизофрении, cоциофобии, большого депрессивного расстройства и обсессивно-компульсивного расстройства, каждое с двумя вариантами объяснения: биологическим (генетическим, нейробиологоическим и т.д.) и психосоциальным (например, с деталями истории жизни человека). Потом просили выбрать прилагательные из списка, которые бы описывали чувства специалиста к пациенту, описание случая которого он прочитал. И просили оценить прогноз лечения, при использовании медикаментов и психотерапии. Использование биологического объяснения снижает эмпатию специалистов, и снижает представление об эффективности психотерапии.
3. Haslam, Sayce, Davies (2006). “Prejudice and schizophrenia: a review of the ‘mental illness is an illness like any other’ approach”
Обзор исследований о распространенности биогенетических объяснений и об их влиянии на отношение к людям с психическими расстройствами. Объяснения через биологию и “болезнь” приводят к тому, что людей с психическими расстройствами в большей степени воспринимают как опасных, непредсказуемых, усиливают страх и желание держаться подальше.
4. Kvaale, Gottdiener, Haslam (2013). “Biogenetic explanations and stigma: A meta-analytic review of associations among laypeople”
Мета-анализ по тому же поводу. Объяснения через “болезнь” способствуют тому, что людей с расстройствами меньше обвиняют в их проблемах, но при этом больше их больше опасаются, и стараются держаться от них подальше.
—
https://ironhead.id/tlgrm-904/tlgrm-905
эта — вторая
—
Вот четыре статьи о том, как пытались измерить влияние объяснения через “болезнь” на ход лечения, на психологическое состояние людей с диагнозом, и на восприятие их другими людьми. Не факт, что измерили именно то, что собирались, но все равно любопытно.
1. Pescosolido et al. (2010). “‘A disease like any other‘? A decade of change in public reactions to references schizophrenia, depression, and alcohol dependence“
В 1996 и в 2006 году людям показывали описания клинических случаев шизофрении, большого депрессивного расстройства и алкогольной зависимости (по критериями DSM-IV). Спрашивали, что, по их мнению с происходит с человеком из описания: у него “психическое заболевание” или “жизненные трудности”, и может ли это быть вызвано “генетически”, “химическим дисбалансом в мозге” или “плохим характером”, “воспитанием”. За прошедшие между опросами 10 лет стали еще чаще объяснять предлагаемое описание “болезнью”, и предполагать, что человеку надо лечиться у психиатра, но большинство все так же не хотели бы иметь никаких дел с таким человеком и считают его опасным.
2. Lebowitz, Ahn (2014). ”Effects of biological explanations for mental disorders on clinicians’ empathy”
Специалистам (психиатрам, психотерапевтам, психологам) показывали описания клинических случаев шизофрении, cоциофобии, большого депрессивного расстройства и обсессивно-компульсивного расстройства, каждое с двумя вариантами объяснения: биологическим (генетическим, нейробиологоическим и т.д.) и психосоциальным (например, с деталями истории жизни человека). Потом просили выбрать прилагательные из списка, которые бы описывали чувства специалиста к пациенту, описание случая которого он прочитал. И просили оценить прогноз лечения, при использовании медикаментов и психотерапии. Использование биологического объяснения снижает эмпатию специалистов, и снижает представление об эффективности психотерапии.
3. Haslam, Sayce, Davies (2006). “Prejudice and schizophrenia: a review of the ‘mental illness is an illness like any other’ approach”
Обзор исследований о распространенности биогенетических объяснений и об их влиянии на отношение к людям с психическими расстройствами. Объяснения через биологию и “болезнь” приводят к тому, что людей с психическими расстройствами в большей степени воспринимают как опасных, непредсказуемых, усиливают страх и желание держаться подальше.
4. Kvaale, Gottdiener, Haslam (2013). “Biogenetic explanations and stigma: A meta-analytic review of associations among laypeople”
Мета-анализ по тому же поводу. Объяснения через “болезнь” способствуют тому, что людей с расстройствами меньше обвиняют в их проблемах, но при этом больше их больше опасаются, и стараются держаться от них подальше.
—
https://ironhead.id/tlgrm-904/tlgrm-905
> мораль расстроен (3)
(начало)
Три варианта того, что такое “психическое расстройство”: “порок”, “болезнь”, или “психология”. И, соотвественно: что-то не так, но человек по-другому не хочет (“порок”), не может (“болезнь”), или не знает как (“психология”).
Исходя из ответа на вопрос “что это?”, следует и ответ на вопрос “что с этим делать?”. Если это “порок”, и человек не хочет по-другому — то можно его воспитывать и наказывать, продолжая его осуждать. Если это “болезнь”, и он просто не может — то опекать. При этом есть опасность перестать считать его полноценным человеком и начать испытывать к нему жалость на грани презрения.
“Порок” и “болезнь” в некотором смысле противоположны друг другу. Психотерапия же пытается эти противоположности сочетать: признавать свободу и ответственность человека, как в случае с “пороком” и, одновременно, относиться к человеку без осуждения, как при “болезни”. Иногда даже получается.
Здесь и всегда я говорю про индивидуальную психотерапию со взрослыми. И в этом случае терапевтический вариант звучит так: если это не “порок”, не “болезнь”, а “психология”, то человек и хотел бы по-другому, но не сможет самостоятельно, или не знает как. А цель — не воспитание, и не опека, а свобода. Иногда это называют ростом или развитием, но я буду называть свободой. (Я очень вольно использую слова свобода, вина и ответственность и продолжу это делать). Испытывать к человеку при этом можно все что угодно, главное, чтобы он всегда в полной мере оставался человеком. Для этого надо отнестись к человеку серьезно. Не как к больному, не как к невинному ребенку, а как к человеку со своими ограничениями, который как-то понимает себя и свое место в мире и пытается жить сообразно этому пониманию. Как к личности. И если он личность, то он свободен; и вина, и ответственность — все его. К тому что он делает и как себя ведет отнестись надо с пониманием, но из понимания не следует оправдание любого поведения, это важно. Мне не следует его осуждать, но и оправдывать я его не обязан. Вот понять — надо, и суметь сказать правду, ту, что я вижу, не бросая ее человеку в лицо. Сделать бы так, чтобы человек с моей помощью обнаружил столько своей свободы, сколько способен вынести. Для этого человеку будет вручено его страдание, и предложено в нем участие. Мне тоже придется поучаствовать. Может быть участливо, может как соучастник. Работа у нас странная.
(Это терапевтическое устремление в общих словах, дальше — подробности)
—
https://ironhead.id/tlgrm-907
(начало)
Три варианта того, что такое “психическое расстройство”: “порок”, “болезнь”, или “психология”. И, соотвественно: что-то не так, но человек по-другому не хочет (“порок”), не может (“болезнь”), или не знает как (“психология”).
Исходя из ответа на вопрос “что это?”, следует и ответ на вопрос “что с этим делать?”. Если это “порок”, и человек не хочет по-другому — то можно его воспитывать и наказывать, продолжая его осуждать. Если это “болезнь”, и он просто не может — то опекать. При этом есть опасность перестать считать его полноценным человеком и начать испытывать к нему жалость на грани презрения.
“Порок” и “болезнь” в некотором смысле противоположны друг другу. Психотерапия же пытается эти противоположности сочетать: признавать свободу и ответственность человека, как в случае с “пороком” и, одновременно, относиться к человеку без осуждения, как при “болезни”. Иногда даже получается.
Здесь и всегда я говорю про индивидуальную психотерапию со взрослыми. И в этом случае терапевтический вариант звучит так: если это не “порок”, не “болезнь”, а “психология”, то человек и хотел бы по-другому, но не сможет самостоятельно, или не знает как. А цель — не воспитание, и не опека, а свобода. Иногда это называют ростом или развитием, но я буду называть свободой. (Я очень вольно использую слова свобода, вина и ответственность и продолжу это делать). Испытывать к человеку при этом можно все что угодно, главное, чтобы он всегда в полной мере оставался человеком. Для этого надо отнестись к человеку серьезно. Не как к больному, не как к невинному ребенку, а как к человеку со своими ограничениями, который как-то понимает себя и свое место в мире и пытается жить сообразно этому пониманию. Как к личности. И если он личность, то он свободен; и вина, и ответственность — все его. К тому что он делает и как себя ведет отнестись надо с пониманием, но из понимания не следует оправдание любого поведения, это важно. Мне не следует его осуждать, но и оправдывать я его не обязан. Вот понять — надо, и суметь сказать правду, ту, что я вижу, не бросая ее человеку в лицо. Сделать бы так, чтобы человек с моей помощью обнаружил столько своей свободы, сколько способен вынести. Для этого человеку будет вручено его страдание, и предложено в нем участие. Мне тоже придется поучаствовать. Может быть участливо, может как соучастник. Работа у нас странная.
(Это терапевтическое устремление в общих словах, дальше — подробности)
—
https://ironhead.id/tlgrm-907
> самообман
Раз хочется думать (а хотелось бы), что психотерапия это практика свободы, то придется понаписать еще больше слов про “свободу” (что это?) и про “практику” (как это?).
Вот “свобода”. Свобода от чего? Проще всего будет сказать — свобода от иллюзий. В плену иллюзий привычно, даже уютно, и кормят обещаниями. Можно укрыться от суровой действительности, пока там, снаружи, кромешная неопределенность и завывает, смеется ветер свободы. Мириться с действительностью — трудное дело, и человеку хочется от него уклониться, вернее всего — через самообман. Освобождение же неприятно, и достигается через разочарование, через избавление от застывшей понятности. Люди вообще часто хотят чтобы было понятно, но отказываются что-либо понимать. Все время находятся способы увернуться от понимания, сделать вид что речь, “очевидно”, идет о чем-то другом. Можно попробовать для начала выпутаться из слишком понятных слов.
Самообман. Кто этот "сам”, который “себя” же обманывает?
Есть много интересных слов, в которых есть “сам” или “свое”, все они относятся к этой практике. Самообладание, самостоятельность, освоиться, усвоить (овладеть, совладать).
Я все пишу, и пишу, что “человек сам себе дан”, что “человек — это проект” и так далее. И про различение “я сам” и “мое”: ничего более “своего”, чем “я сам” вроде не может и быть, но при этом “я сам” и принадлежать себе никак не могу. Человек большую часть жизни не в “себе”, прийти в “себя” — отдельная человеческая работа. Практика по приходу в себя, так и скажем. А может надо сначала в себя прийти, а потом из себя выйти. Может никогда себя более “собой” и не чувствуешь, чем когда делаешь что-то самозабвенно. Может та “свобода” — про избавление от себя, о том как об себя перестать спотыкаться. Парадокс? Парадокс.
Из-за того что все так запутано, получаются разные глупости. Как будто речь не про свободу, а про что-то совсем другое. Вместо того чтобы прийти в себя (из себя выйти?), получаются разные виды зацикленности на себе.
“Практика свободы” стоит в одном ряду с “практикой субъектности”, “практикой себя”, “познанием себя” или даже “заботой о себе”. Некоторые словосочетания из этого списка значат теперь черти что, в том числе и из-за психотерапии, аккуратнее с ними.
“Забота о себе” вместо практики себя становится чем-то вроде ухода за животными или за больными. (Может лучше бы оставалось “заботой о душе”?) Когда “care for the self” слипается до “self-care”, остается только “надо себя баловать”, груминг и убаюкивание. “Делай что хочешь” воспринимается как призыв к самонадеянной глупости, одичалому самодурству как будто это и есть свобода. “Познание себя” воспринимается как идея о бесконечном самокопании. И самооценка, говорят, страдает, падает. Звучат призывы “просто будь собой”, или того хуже “полюби себя”. Может самодовольство и самоудовлетворение это лучшее что может быть. Может быть. В другом крайнем случае — “делай что должно” ведет к бестолковому самоистязанию, к попыткам натужного самоконтроля, а “человек — это проект” воспринимается как призыв к менеджементу так называемого саморазвития. И вместо вины — самобичевание, и все бестолку. Много на себя человек берет, да все не то.
Если все это неверно, то как понимать “практику себя”, “практику свободы”? Без парадокса снова не обойтись. Прийти в себя — то же самое, что избавиться от себя. Чтобы человека от себя избавить, надо ему самого себя дать. Человеку надо каким-то удивительным образом вручить (помочь обрести? вернуть?) самого себя, хотя он с самого начала сам себе дан. И все это при помощи слов, в основном. Ну и работа!
Чтобы хотя бы сдвинуться с места в понимании, надо еще поговорить о “себе”. Кто пришел на терапию? Субъект? Или что там от субъекта осталось после XX века? Вкратце: какой-то все же субъект, хоть и подозрительный. Подробнее: “для ответа на эти вопросы нам придется углубиться в дебри феноменологии, но, к сожалению, иного пути у нас нет.” (Тхостов)
—
https://ironhead.id/tlgrm-908
Раз хочется думать (а хотелось бы), что психотерапия это практика свободы, то придется понаписать еще больше слов про “свободу” (что это?) и про “практику” (как это?).
Вот “свобода”. Свобода от чего? Проще всего будет сказать — свобода от иллюзий. В плену иллюзий привычно, даже уютно, и кормят обещаниями. Можно укрыться от суровой действительности, пока там, снаружи, кромешная неопределенность и завывает, смеется ветер свободы. Мириться с действительностью — трудное дело, и человеку хочется от него уклониться, вернее всего — через самообман. Освобождение же неприятно, и достигается через разочарование, через избавление от застывшей понятности. Люди вообще часто хотят чтобы было понятно, но отказываются что-либо понимать. Все время находятся способы увернуться от понимания, сделать вид что речь, “очевидно”, идет о чем-то другом. Можно попробовать для начала выпутаться из слишком понятных слов.
Самообман. Кто этот "сам”, который “себя” же обманывает?
Есть много интересных слов, в которых есть “сам” или “свое”, все они относятся к этой практике. Самообладание, самостоятельность, освоиться, усвоить (овладеть, совладать).
Я все пишу, и пишу, что “человек сам себе дан”, что “человек — это проект” и так далее. И про различение “я сам” и “мое”: ничего более “своего”, чем “я сам” вроде не может и быть, но при этом “я сам” и принадлежать себе никак не могу. Человек большую часть жизни не в “себе”, прийти в “себя” — отдельная человеческая работа. Практика по приходу в себя, так и скажем. А может надо сначала в себя прийти, а потом из себя выйти. Может никогда себя более “собой” и не чувствуешь, чем когда делаешь что-то самозабвенно. Может та “свобода” — про избавление от себя, о том как об себя перестать спотыкаться. Парадокс? Парадокс.
Из-за того что все так запутано, получаются разные глупости. Как будто речь не про свободу, а про что-то совсем другое. Вместо того чтобы прийти в себя (из себя выйти?), получаются разные виды зацикленности на себе.
“Практика свободы” стоит в одном ряду с “практикой субъектности”, “практикой себя”, “познанием себя” или даже “заботой о себе”. Некоторые словосочетания из этого списка значат теперь черти что, в том числе и из-за психотерапии, аккуратнее с ними.
“Забота о себе” вместо практики себя становится чем-то вроде ухода за животными или за больными. (Может лучше бы оставалось “заботой о душе”?) Когда “care for the self” слипается до “self-care”, остается только “надо себя баловать”, груминг и убаюкивание. “Делай что хочешь” воспринимается как призыв к самонадеянной глупости, одичалому самодурству как будто это и есть свобода. “Познание себя” воспринимается как идея о бесконечном самокопании. И самооценка, говорят, страдает, падает. Звучат призывы “просто будь собой”, или того хуже “полюби себя”. Может самодовольство и самоудовлетворение это лучшее что может быть. Может быть. В другом крайнем случае — “делай что должно” ведет к бестолковому самоистязанию, к попыткам натужного самоконтроля, а “человек — это проект” воспринимается как призыв к менеджементу так называемого саморазвития. И вместо вины — самобичевание, и все бестолку. Много на себя человек берет, да все не то.
Если все это неверно, то как понимать “практику себя”, “практику свободы”? Без парадокса снова не обойтись. Прийти в себя — то же самое, что избавиться от себя. Чтобы человека от себя избавить, надо ему самого себя дать. Человеку надо каким-то удивительным образом вручить (помочь обрести? вернуть?) самого себя, хотя он с самого начала сам себе дан. И все это при помощи слов, в основном. Ну и работа!
Чтобы хотя бы сдвинуться с места в понимании, надо еще поговорить о “себе”. Кто пришел на терапию? Субъект? Или что там от субъекта осталось после XX века? Вкратце: какой-то все же субъект, хоть и подозрительный. Подробнее: “для ответа на эти вопросы нам придется углубиться в дебри феноменологии, но, к сожалению, иного пути у нас нет.” (Тхостов)
—
https://ironhead.id/tlgrm-908
> трагикомедия положения человека в космосе (2)
> ансамбль
Субъект подозрительный, попался на смутном чувстве авторства происходящего с ним. Приговорен к свободе пожизненно, экзистенциалисты говорят. Теперь человек — это проект. Теперь он всегда невзначай что-нибудь означает, теперь он боится не сбыться.
При этом наивно и просто объявить человека полностью свободным язык не поворачивается. Человек во многом обусловлен анонимной биологией, личной биографией, чужой многоликой социальностью. И часто сам знать не знает что он делает и почему. Хотелось бы понять про долю свободы.
Самосознанием, рефлексией человек выломан из стихийной действительности. Теперь человек не только находится среди прочих вещей в мире, но и находит себя среди них. Теперь он слегка не от мира сего и не в себе. (Кстати, “мир” это все, что происходит или где все происходит?) До этого в действительности он растерян, рассеян, растворен в происходящем, разбросан среди вещей в мире. А тут он запнулся об себя, с испугу очнулся, собрался. Хоть и не в единое завершенное целое, но собрался.
Не собран воедино — потому что кроме того, что человек де-центрирован, смещен относительно центра, он может еще и де-централизован, то есть единого центра может никакого и нет. Делает человек часто совершенно не то, что собирался. Сам себе противоречит, сам с собой спорит и хочет одновременно противоположных вещей. Так что человек — это скорее ансамбль (от французского ensemble — набор, совокупность). Ансамбль разнородных “частей”, сложившихся привычек, констелляций, созвездий склонностей и манер, устойчивых повторяющихся паттернов, разнонаправленных устремлений. Ансамбль человеческого обыкновения. Есть ли среди этого многообразия кто-то главный, управляющий, или так только кажется — не ясно. Так что ансамбль этот может вообще без дирижера, и зачастую неважно сыгранный. Исполняет неслаженно репертуар из трех опостылевших песен. Заладил! (Цель психотерапии тогда — большая слаженность и расширение репертуара).
И в другом смысле тоже ансамбль (франц. ensemble, а латынь insimul — одновременно). Человек растянут во времени: из прошлого через настоящее в будущее. Но при этом каждый раз оказывается собой, и себя узнает. Нечто зыбкое, все же во времени тянется, если не unity, то continuity. По крайней мере есть какая-то связность.
Человек не собран до целого, не завершен — устремлен за пределы себя, всегда направлен на что-то другое. Все время чего-то ему не хватает, все время ему неймется. Все существует, как противопоставленное “мне”, отдельное от “меня”. Но и “я” рождается и длится, сопротивляясь “иному”, влекомое им, в противопоставлении с ним. Как только родился, сразу начал орать от возмущения. До этого не было никакой отдельности, или неудовлетворенности. А после рождения — есть “я” и есть что-то “иное", есть то, что мне надо, то, чего у меня нет. Жажда, голод, жара, холод. Все вещи, все, что меня не слушается, сопротивляется моей воле. Все это возмутительно, все, что “не я” — “иное” — очерчивает границу моей субъектности, ограничивает меня мной. И ладно если я просто хочу получить “иное”, это полбеды. А что если оказывается, что мне надо получить что-то от “иного”? Что если “иное” тоже субъектно, как я? Что если это не “иное”, а “другой”? Некоторое время после рождения, по счастью, удается удерживаться от такой ужасающей мысли, иначе можно было бы вообще не переставать верещать. Потом, правда, все равно приходится желать быть для другого желанным, маяться в ожидании “безусловной любви”, воображать всякое.
Ситуация совершенно возмутительная, обнаружить себя в непослушном мне мире, вот же угораздило. Но мир неравномерно мне непослушен, есть среди прочего более и менее “мое”: мое тело мне более послушно, чем дерево за окном. Граница субъектности не задана жестко и однозначно, поэтому все время есть напряжение, все время борьба. Надо поговорить об этой борьбе.
—
https://ironhead.id/tlgrm-909
> ансамбль
Субъект подозрительный, попался на смутном чувстве авторства происходящего с ним. Приговорен к свободе пожизненно, экзистенциалисты говорят. Теперь человек — это проект. Теперь он всегда невзначай что-нибудь означает, теперь он боится не сбыться.
При этом наивно и просто объявить человека полностью свободным язык не поворачивается. Человек во многом обусловлен анонимной биологией, личной биографией, чужой многоликой социальностью. И часто сам знать не знает что он делает и почему. Хотелось бы понять про долю свободы.
Самосознанием, рефлексией человек выломан из стихийной действительности. Теперь человек не только находится среди прочих вещей в мире, но и находит себя среди них. Теперь он слегка не от мира сего и не в себе. (Кстати, “мир” это все, что происходит или где все происходит?) До этого в действительности он растерян, рассеян, растворен в происходящем, разбросан среди вещей в мире. А тут он запнулся об себя, с испугу очнулся, собрался. Хоть и не в единое завершенное целое, но собрался.
Не собран воедино — потому что кроме того, что человек де-центрирован, смещен относительно центра, он может еще и де-централизован, то есть единого центра может никакого и нет. Делает человек часто совершенно не то, что собирался. Сам себе противоречит, сам с собой спорит и хочет одновременно противоположных вещей. Так что человек — это скорее ансамбль (от французского ensemble — набор, совокупность). Ансамбль разнородных “частей”, сложившихся привычек, констелляций, созвездий склонностей и манер, устойчивых повторяющихся паттернов, разнонаправленных устремлений. Ансамбль человеческого обыкновения. Есть ли среди этого многообразия кто-то главный, управляющий, или так только кажется — не ясно. Так что ансамбль этот может вообще без дирижера, и зачастую неважно сыгранный. Исполняет неслаженно репертуар из трех опостылевших песен. Заладил! (Цель психотерапии тогда — большая слаженность и расширение репертуара).
И в другом смысле тоже ансамбль (франц. ensemble, а латынь insimul — одновременно). Человек растянут во времени: из прошлого через настоящее в будущее. Но при этом каждый раз оказывается собой, и себя узнает. Нечто зыбкое, все же во времени тянется, если не unity, то continuity. По крайней мере есть какая-то связность.
Человек не собран до целого, не завершен — устремлен за пределы себя, всегда направлен на что-то другое. Все время чего-то ему не хватает, все время ему неймется. Все существует, как противопоставленное “мне”, отдельное от “меня”. Но и “я” рождается и длится, сопротивляясь “иному”, влекомое им, в противопоставлении с ним. Как только родился, сразу начал орать от возмущения. До этого не было никакой отдельности, или неудовлетворенности. А после рождения — есть “я” и есть что-то “иное", есть то, что мне надо, то, чего у меня нет. Жажда, голод, жара, холод. Все вещи, все, что меня не слушается, сопротивляется моей воле. Все это возмутительно, все, что “не я” — “иное” — очерчивает границу моей субъектности, ограничивает меня мной. И ладно если я просто хочу получить “иное”, это полбеды. А что если оказывается, что мне надо получить что-то от “иного”? Что если “иное” тоже субъектно, как я? Что если это не “иное”, а “другой”? Некоторое время после рождения, по счастью, удается удерживаться от такой ужасающей мысли, иначе можно было бы вообще не переставать верещать. Потом, правда, все равно приходится желать быть для другого желанным, маяться в ожидании “безусловной любви”, воображать всякое.
Ситуация совершенно возмутительная, обнаружить себя в непослушном мне мире, вот же угораздило. Но мир неравномерно мне непослушен, есть среди прочего более и менее “мое”: мое тело мне более послушно, чем дерево за окном. Граница субъектности не задана жестко и однозначно, поэтому все время есть напряжение, все время борьба. Надо поговорить об этой борьбе.
—
https://ironhead.id/tlgrm-909
> трагикомедия положения человека в космосе (3)
> я, мое, иное
Чтобы перейти, наконец, к разговору о психотерапии, мне всего-то надо связать три слова: “я”, “мое” и “иное”. Но все слова опять в кавычках, не к добру это.
“Я”, в смысле “я сам”, от меня ускользает, это не предмет, “ничто”. “Я” это вроде бы самое “мое”, но мне не принадлежит, как “иное”. Об этом я уже что-то сказал.
“Мое” — все, вне меня или во мне, что в разной степени мне принадлежит, ко мне относится и/или послушно мне. Мое тело, мой дом, мои эмоции, мои мысли и так далее. В отличии от “я”, “мое” может быть опредмечено (это специальное и важное слово здесь). То есть я признаю свое “моим”, но при этом от “себя” отделяю. К примеру, я понимаю, что иногда я злюсь. Злость “моя”, но при этом не полностью со мной совпадает. Я могу говорить о своей злости, могу пытаться злость унять, “не вестись у нее на поводу”, игнорировать или, наоборот, выражать, или еще как-нибудь с ней обойтись, как с неким предметом. Могу обойтись с ней даже как с предметом физическим: могу сказать, что “злость закипает”, могу обозначать ее в пространстве тела, усмотреть ее размер или объем, может даже сказать какого она цвета, тем самым еще увеличив дистанцию между “мной” и моей злостью. Дистанция эта может быть очень разной, и в какой-то момент “мое” может восприниматься и вовсе как нечто “иное”, чуждое — “не знаю что на меня нашло”. Эмоции и мысли не в полной мере мне подвластны, я могу “потерять контроль”, злость может меня охватить, душить меня, может оказаться, что я в гневе, а не он во мне вспыхнул. Из психопатологии известно, как “свое” может быть совсем чуждым — тогда кто-то вкладывает чужие мысли мне в голову, или, наоборот, мои мысли крадет (см. психический автоматизм, Синдром Кандинского — Клерамбо). Но это всегда в некоторой степени так. Мысли и чувства хоть и “мои”, но я их не заказывал, они сами приходят, случаются. И не всегда мне послушны. “Я сам” и “мое” не совпадают, между ними есть зазор. Во всем “моем” есть нечто “иное”.
“Иное” — то, что сопротивляется мне, то, что происходит, случается, а не то, что я делаю. Не все “иное” находится вне меня, и не все “мое” во мне. “Моим” может быть привычный мне ноутбук. А возникшее у меня чувство чем-то “иным”. Граница между “моим” и “иным” не задана строго и навсегда, она подвижна. Мне приходится подстраиваться, учитывать сопротивление иного, иногда я поддаюсь, иногда пытаюсь иное поглотить, присвоить, сделать моим. Иногда это танец, но чаще — борьба.
Приведу пример следующим постом.
—
https://ironhead.id/tlgrm-916
> я, мое, иное
Чтобы перейти, наконец, к разговору о психотерапии, мне всего-то надо связать три слова: “я”, “мое” и “иное”. Но все слова опять в кавычках, не к добру это.
“Я”, в смысле “я сам”, от меня ускользает, это не предмет, “ничто”. “Я” это вроде бы самое “мое”, но мне не принадлежит, как “иное”. Об этом я уже что-то сказал.
“Мое” — все, вне меня или во мне, что в разной степени мне принадлежит, ко мне относится и/или послушно мне. Мое тело, мой дом, мои эмоции, мои мысли и так далее. В отличии от “я”, “мое” может быть опредмечено (это специальное и важное слово здесь). То есть я признаю свое “моим”, но при этом от “себя” отделяю. К примеру, я понимаю, что иногда я злюсь. Злость “моя”, но при этом не полностью со мной совпадает. Я могу говорить о своей злости, могу пытаться злость унять, “не вестись у нее на поводу”, игнорировать или, наоборот, выражать, или еще как-нибудь с ней обойтись, как с неким предметом. Могу обойтись с ней даже как с предметом физическим: могу сказать, что “злость закипает”, могу обозначать ее в пространстве тела, усмотреть ее размер или объем, может даже сказать какого она цвета, тем самым еще увеличив дистанцию между “мной” и моей злостью. Дистанция эта может быть очень разной, и в какой-то момент “мое” может восприниматься и вовсе как нечто “иное”, чуждое — “не знаю что на меня нашло”. Эмоции и мысли не в полной мере мне подвластны, я могу “потерять контроль”, злость может меня охватить, душить меня, может оказаться, что я в гневе, а не он во мне вспыхнул. Из психопатологии известно, как “свое” может быть совсем чуждым — тогда кто-то вкладывает чужие мысли мне в голову, или, наоборот, мои мысли крадет (см. психический автоматизм, Синдром Кандинского — Клерамбо). Но это всегда в некоторой степени так. Мысли и чувства хоть и “мои”, но я их не заказывал, они сами приходят, случаются. И не всегда мне послушны. “Я сам” и “мое” не совпадают, между ними есть зазор. Во всем “моем” есть нечто “иное”.
“Иное” — то, что сопротивляется мне, то, что происходит, случается, а не то, что я делаю. Не все “иное” находится вне меня, и не все “мое” во мне. “Моим” может быть привычный мне ноутбук. А возникшее у меня чувство чем-то “иным”. Граница между “моим” и “иным” не задана строго и навсегда, она подвижна. Мне приходится подстраиваться, учитывать сопротивление иного, иногда я поддаюсь, иногда пытаюсь иное поглотить, присвоить, сделать моим. Иногда это танец, но чаще — борьба.
Приведу пример следующим постом.
—
https://ironhead.id/tlgrm-916
железноголовый
> трагикомедия положения человека в космосе (3) > я, мое, иное Чтобы перейти, наконец, к разговору о психотерапии, мне всего-то надо связать три слова: “я”, “мое” и “иное”. Но все слова опять в кавычках, не к добру это. “Я”, в смысле “я сам”, от меня ускользает…
> как я ноутбук проглотил
Я пишу этот текст, печатая пальцами на клавиатуре ноутбука. Руки, пальцы – мои, глаза — тоже, остальное свое тело я признаю своим, но не то, чтобы особенно его замечаю. Ноутбук мой, но не потому что я его купил, дело не в этом. Ноутбук —“мой”, потому что он мне знаком и работает предсказуемо. Я не смотрю на клавиатуру, когда печатаю, потому что я ее когда-то освоил, и теперь я вообще не думаю о том, какие кнопки мне надо нажать. (Я даже не смогу воспроизвести расположение кнопок если меня попросить нарисовать клавиатуру). Когда я увлечен текстом, я думаю только о том, что мне надо сказать, а не как мне это сделать, потому что я в достаточной мере усвоил русский язык. (Опять же, если начать меня спрашивать о его правилах, то окажется, что я понятия не имею о том, как язык устроен). Если все работает как надо, я не замечаю собственных пальцев, клавиатуры или экрана ноутбука. Есть только деятельность, которую я делаю, а исправно работающие инструменты для меня “прозрачны”, невидимы. Мой мир в этот момент собран так, что я не обо что не спотыкаюсь. Я чувствую себя автором деятельности и граница меня как субъекта смещена, ноутбук с клавиатурой, экраном, и программным интерфейсом становятся “моими”, растворяются в субъекте. Я поглощен делом, я проглотил ноутбук, все остальное уходит на фон.
При этом иное не исчезло полностью. Делать что-то я могу, только испытывая сопротивление “материала”. Язык помогает мне выразить мысль, но и мешает ей, я скатываюсь к привычным оборотам речи, путаюсь, не нахожу нужных слов, да вообще думаю я намного понятнее и яснее, чем пишу (так мне кажется!). Мне требуется усилие, чтобы написать, то, что я думаю. Но, вообще-то, я не знаю, что я в итоге напишу, текст во многом сам ведет меня, и нередко я удивляюсь тому, что в итоге получается. Ограничение телеграма в 4k знаков на пост тоже помогает мне не слишком расползаться, но и мешает развернуть мысль как следует. Это публичный текст, это тоже помогает писать (“кто-то ведь это читает”), но и давит тоже (“это ведь кто-то читает!”), потому что где-то бродят мысли о том, “что я вообще несу”, “написано непонятно как и зачем”, а еще есть лайки, репосты, которые мне вроде бы не так уж важны (?), но и об этом я тоже думаю.
И это когда все идет как надо. А если ноутбук сейчас сломается, он тут же возникнет как отдельный, непослушный объект, я может быть даже буду зол на него, как на существо, обладающее собственной волей, ругнусь на него. И скажу что “он сломался”, “он перестал работать”, а не “я его сломал”. Граница субъекта резко съежится, деятельность распадется, ноутбук выпадет из субъекта, тут же станет “иным”, упрямым объектом.
Субъектно-объектная граница пластична и податлива. Может и мир лишь сон, как мистики говорят. (С.о.н. — субъект-объектное недоразумение?)
Это относительно простой пример, ноутбук хоть и мой, но достаточно далек от меня. Психотерапевтически нам обычно интересно “иное”, которое гораздо более “мое”, чем техника. “Иное” более близкое субъектам — к себе самому или другим людям. Психотерапия — это о признании “моего” “моим”, и о разнообразии способов обращения с “иным” во мне и вне меня.
—
https://ironhead.id/tlgrm-917
Я пишу этот текст, печатая пальцами на клавиатуре ноутбука. Руки, пальцы – мои, глаза — тоже, остальное свое тело я признаю своим, но не то, чтобы особенно его замечаю. Ноутбук мой, но не потому что я его купил, дело не в этом. Ноутбук —“мой”, потому что он мне знаком и работает предсказуемо. Я не смотрю на клавиатуру, когда печатаю, потому что я ее когда-то освоил, и теперь я вообще не думаю о том, какие кнопки мне надо нажать. (Я даже не смогу воспроизвести расположение кнопок если меня попросить нарисовать клавиатуру). Когда я увлечен текстом, я думаю только о том, что мне надо сказать, а не как мне это сделать, потому что я в достаточной мере усвоил русский язык. (Опять же, если начать меня спрашивать о его правилах, то окажется, что я понятия не имею о том, как язык устроен). Если все работает как надо, я не замечаю собственных пальцев, клавиатуры или экрана ноутбука. Есть только деятельность, которую я делаю, а исправно работающие инструменты для меня “прозрачны”, невидимы. Мой мир в этот момент собран так, что я не обо что не спотыкаюсь. Я чувствую себя автором деятельности и граница меня как субъекта смещена, ноутбук с клавиатурой, экраном, и программным интерфейсом становятся “моими”, растворяются в субъекте. Я поглощен делом, я проглотил ноутбук, все остальное уходит на фон.
При этом иное не исчезло полностью. Делать что-то я могу, только испытывая сопротивление “материала”. Язык помогает мне выразить мысль, но и мешает ей, я скатываюсь к привычным оборотам речи, путаюсь, не нахожу нужных слов, да вообще думаю я намного понятнее и яснее, чем пишу (так мне кажется!). Мне требуется усилие, чтобы написать, то, что я думаю. Но, вообще-то, я не знаю, что я в итоге напишу, текст во многом сам ведет меня, и нередко я удивляюсь тому, что в итоге получается. Ограничение телеграма в 4k знаков на пост тоже помогает мне не слишком расползаться, но и мешает развернуть мысль как следует. Это публичный текст, это тоже помогает писать (“кто-то ведь это читает”), но и давит тоже (“это ведь кто-то читает!”), потому что где-то бродят мысли о том, “что я вообще несу”, “написано непонятно как и зачем”, а еще есть лайки, репосты, которые мне вроде бы не так уж важны (?), но и об этом я тоже думаю.
И это когда все идет как надо. А если ноутбук сейчас сломается, он тут же возникнет как отдельный, непослушный объект, я может быть даже буду зол на него, как на существо, обладающее собственной волей, ругнусь на него. И скажу что “он сломался”, “он перестал работать”, а не “я его сломал”. Граница субъекта резко съежится, деятельность распадется, ноутбук выпадет из субъекта, тут же станет “иным”, упрямым объектом.
Субъектно-объектная граница пластична и податлива. Может и мир лишь сон, как мистики говорят. (С.о.н. — субъект-объектное недоразумение?)
Это относительно простой пример, ноутбук хоть и мой, но достаточно далек от меня. Психотерапевтически нам обычно интересно “иное”, которое гораздо более “мое”, чем техника. “Иное” более близкое субъектам — к себе самому или другим людям. Психотерапия — это о признании “моего” “моим”, и о разнообразии способов обращения с “иным” во мне и вне меня.
—
https://ironhead.id/tlgrm-917
> все не так плохо
Помогает ли психотерапия? Как работает психотерапия? Не помогает, и никак не работает. “Психотерапия” — ленивая абстракция, она не работает, ничем не может вам помочь и вообще устала. А вот два конкретных человека в психотерапии могут и поработать. Работа такая: один работает, пытаясь помочь второму поработать над собой.
Со стороны работа эта выглядит странно: два человека регулярно встречаются, в течение часа (или около того) один другому что-то рассказывает, второй слушает, кивает головой, изредка отвечает или комментирует сказанное. Потом они расходятся до следующей встречи. Тот, кто больше говорит, платит тому, кто больше слушает. Чем они вообще занимаются? Как это должно помочь?
Страдание, из-за которого человек приходит в психотерапию, это не совсем болезнь, а психотерапия, о которой идет речь — не вполне медицина. Но если продолжать въедливую медицинскую метафору: человек приходит с жалобами и симптомами. Здесь развилка, и повод для споров: симптом это и есть проблема, с которой надо что-то сделать, или симптомы — это проявления, признаки, указывающие на заболевание? И тогда с симптомами какого такого заболевания (расстройства?) пришел человек, что его можно лечить разговорами? (“Что ты мне рассказываешь, кого ты лечишь?”).
Для психотерапии, о которой я говорю, симптом — это не сама проблема. В ответ на жалобы пациента, психотерапевтическая система нашептывает: “Ну что вы, все не так плохо. Все плохо совсем иначе”. Симптомы на поверхности, а проблема “глубже”. Более того, для психотерапии все многообразие симптомов — это в разных формах проявления одной и той же проблемы. Одно расстройство и диагноз неутешительный: вы человек.
Человек сам себе дан, с собой не совпадет, и в мир погружен не полностью и так далее, и так далее. И все время есть зазор между человеком и им самим, между словами и вещами, между действительностью и представлениями о ней. Между тем, как хотелось бы чтоб было и тем как оно есть. Блуждает человек, путается. Выбивается из ревущего потока жизни, то захлебывается и тонет, то его безвольного сносит течением, то он слишком ему сопротивляется и зря барахтается. То торопится, то опаздывает. Застревает в своей картине мира. Забывает, что “мой мир это еще не весь мир”. Проблема одна: недоразумение. Метод лечения тоже один: понимание.
“Совокупность поступков, знаний, желаний и творческих проявлений человека указывает на то, как этот человек понимает свое место в мире. Соответственно, так называемая понимающая психология есть не что иное, как понимание этого понимания. […] Понимающая психология должна понимать рефлексию, которую она сама же и осуществляет на практике. В качестве практических специалистов в области понимающей психологии мы должны либо осуществить вместо другого человека то, на что его собственной способности к самопознанию не хватило, либо понять его рефлексию, принять в ней участие, развить ее.” (Ясперс)
Чем занимаются два человека в психотерапии? Один пытается понять себя и свое место в мире, второй старается принять участие в этом понимании. О чем они разговаривают? Мне кажется, о том, как сложно быть человеком. Как тяжело и неудобно, неприятно в мире быть, неуклюже спотыкаясь челове́чить и люди́ть.
—
https://ironhead.id/tlgrm-921
Помогает ли психотерапия? Как работает психотерапия? Не помогает, и никак не работает. “Психотерапия” — ленивая абстракция, она не работает, ничем не может вам помочь и вообще устала. А вот два конкретных человека в психотерапии могут и поработать. Работа такая: один работает, пытаясь помочь второму поработать над собой.
Со стороны работа эта выглядит странно: два человека регулярно встречаются, в течение часа (или около того) один другому что-то рассказывает, второй слушает, кивает головой, изредка отвечает или комментирует сказанное. Потом они расходятся до следующей встречи. Тот, кто больше говорит, платит тому, кто больше слушает. Чем они вообще занимаются? Как это должно помочь?
Страдание, из-за которого человек приходит в психотерапию, это не совсем болезнь, а психотерапия, о которой идет речь — не вполне медицина. Но если продолжать въедливую медицинскую метафору: человек приходит с жалобами и симптомами. Здесь развилка, и повод для споров: симптом это и есть проблема, с которой надо что-то сделать, или симптомы — это проявления, признаки, указывающие на заболевание? И тогда с симптомами какого такого заболевания (расстройства?) пришел человек, что его можно лечить разговорами? (“Что ты мне рассказываешь, кого ты лечишь?”).
Для психотерапии, о которой я говорю, симптом — это не сама проблема. В ответ на жалобы пациента, психотерапевтическая система нашептывает: “Ну что вы, все не так плохо. Все плохо совсем иначе”. Симптомы на поверхности, а проблема “глубже”. Более того, для психотерапии все многообразие симптомов — это в разных формах проявления одной и той же проблемы. Одно расстройство и диагноз неутешительный: вы человек.
Человек сам себе дан, с собой не совпадет, и в мир погружен не полностью и так далее, и так далее. И все время есть зазор между человеком и им самим, между словами и вещами, между действительностью и представлениями о ней. Между тем, как хотелось бы чтоб было и тем как оно есть. Блуждает человек, путается. Выбивается из ревущего потока жизни, то захлебывается и тонет, то его безвольного сносит течением, то он слишком ему сопротивляется и зря барахтается. То торопится, то опаздывает. Застревает в своей картине мира. Забывает, что “мой мир это еще не весь мир”. Проблема одна: недоразумение. Метод лечения тоже один: понимание.
“Совокупность поступков, знаний, желаний и творческих проявлений человека указывает на то, как этот человек понимает свое место в мире. Соответственно, так называемая понимающая психология есть не что иное, как понимание этого понимания. […] Понимающая психология должна понимать рефлексию, которую она сама же и осуществляет на практике. В качестве практических специалистов в области понимающей психологии мы должны либо осуществить вместо другого человека то, на что его собственной способности к самопознанию не хватило, либо понять его рефлексию, принять в ней участие, развить ее.” (Ясперс)
Чем занимаются два человека в психотерапии? Один пытается понять себя и свое место в мире, второй старается принять участие в этом понимании. О чем они разговаривают? Мне кажется, о том, как сложно быть человеком. Как тяжело и неудобно, неприятно в мире быть, неуклюже спотыкаясь челове́чить и люди́ть.
—
https://ironhead.id/tlgrm-921
> это понятно, а делать-то что?
Бывает приходит человек к психотерапевту, спрашивает: “что мне делать?”, а терапевт не знает даже что ему самому делать, не то что другому человеку. Иногда и как психотерапию делать тоже не знает, забыл. Может теорию помнит, а что делать — непонятно. Теории, “знания”, весь зоопарк помогающих зверей, все психотерапевту помогают, но иногда так громко подсказывают, что мешают слушать. “Да хорош галдеть-то! Я мыслей своих не слышу! Дайте человеку сказать!”. Иногда надо всех зверей повыгонять, чтоб тише стало, тогда хоть понять можно что происходит. А если разобраться что происходит, тогда может и ясно будет что делать.
Что же происходит? Так сложилось, что я занимаюсь психотерапией. Люди платят мне деньги, чтобы поговорить со мной о своих проблемах (что?). Если бы мне об этом сказали 10 лет назад, я бы не поверил, всегда считал, что психотерапия это какая-то невнятная чушь. Впрочем я до сих пор так думаю, разница только в том, что теперь я знаю, что несмотря на всю чушь, “в этом что-то есть”. Мой первый терапевт мне очень помог, и обставлена помощь была как “психотерапия”. Мне не хватило скромности или разумности, поэтому я тоже решил стать “психотерапевтом”, то есть делать нечто подобное тому, что делал он. В работе это сначала помогало, потом стало мешать. Удивительным образом снова оказалось, что не всем надо или полезно тоже самое, что мне. Что другие люди — другие.
Такая психотерапия, о которой я говорю — это взаимоотношения. Это своеобразный профессионально-личный формат отношений, но тем не менее это человеческие отношения заботы (даже когда терапевт электропризраком мерцает на экране в зуме и вы никогда не виделись живьем). Поэтому то, как я пытаюсь заботится о людях в некоторой степени обусловлено 1) тем, как другие заботились обо мне 2) тем, как мне бы хотелось, чтобы обо мне заботились, 3) моими представлениями о том, как было бы правильно и полезно.
Конечно я хочу делать такую терапию, которую бы хотел себе сам. Учитывая, что разным людям полезно разное, то не прям точно такую, но такую на уровне принципов построения практики. (И как хорошо, что есть богатая терапевтическая традиция, на которую можно в этом опереться). Вот что мне надо делать. Если опишу как я себе это представляю, то может понятней будет как именно это делать.
—
https://ironhead.id/tlgrm-925
Бывает приходит человек к психотерапевту, спрашивает: “что мне делать?”, а терапевт не знает даже что ему самому делать, не то что другому человеку. Иногда и как психотерапию делать тоже не знает, забыл. Может теорию помнит, а что делать — непонятно. Теории, “знания”, весь зоопарк помогающих зверей, все психотерапевту помогают, но иногда так громко подсказывают, что мешают слушать. “Да хорош галдеть-то! Я мыслей своих не слышу! Дайте человеку сказать!”. Иногда надо всех зверей повыгонять, чтоб тише стало, тогда хоть понять можно что происходит. А если разобраться что происходит, тогда может и ясно будет что делать.
Что же происходит? Так сложилось, что я занимаюсь психотерапией. Люди платят мне деньги, чтобы поговорить со мной о своих проблемах (что?). Если бы мне об этом сказали 10 лет назад, я бы не поверил, всегда считал, что психотерапия это какая-то невнятная чушь. Впрочем я до сих пор так думаю, разница только в том, что теперь я знаю, что несмотря на всю чушь, “в этом что-то есть”. Мой первый терапевт мне очень помог, и обставлена помощь была как “психотерапия”. Мне не хватило скромности или разумности, поэтому я тоже решил стать “психотерапевтом”, то есть делать нечто подобное тому, что делал он. В работе это сначала помогало, потом стало мешать. Удивительным образом снова оказалось, что не всем надо или полезно тоже самое, что мне. Что другие люди — другие.
Такая психотерапия, о которой я говорю — это взаимоотношения. Это своеобразный профессионально-личный формат отношений, но тем не менее это человеческие отношения заботы (даже когда терапевт электропризраком мерцает на экране в зуме и вы никогда не виделись живьем). Поэтому то, как я пытаюсь заботится о людях в некоторой степени обусловлено 1) тем, как другие заботились обо мне 2) тем, как мне бы хотелось, чтобы обо мне заботились, 3) моими представлениями о том, как было бы правильно и полезно.
Конечно я хочу делать такую терапию, которую бы хотел себе сам. Учитывая, что разным людям полезно разное, то не прям точно такую, но такую на уровне принципов построения практики. (И как хорошо, что есть богатая терапевтическая традиция, на которую можно в этом опереться). Вот что мне надо делать. Если опишу как я себе это представляю, то может понятней будет как именно это делать.
—
https://ironhead.id/tlgrm-925
Forwarded from чугунные тетради
Основная моя проблема со всей этой писаниной — я начинаю слишком много думать, и вместо смешного поста в интернете принимаюсь писать огромный трактат обо всем на свете. Хотелось бы, конечно, не особенно задумываясь остроумно и коротко писать что в голову взбрело, но все равно ведь все время уносит, придется писать трактат, видимо. Ладно, трактат, допустим. Как хотя бы не слишком сильно занудствовать при этом?
Трактат вырастет из более простой задачи — сформулировать чем я занимаюсь, что это за психотерапия. Но все время же оказывается, что есть зазор между тем, что люди делают, и тем, что они думают они делают. Есть, например, разделение на эмическое и этическое описание. Эмическое — это мы спрашиваем психотерапевтов, чем это они по их мнению занимаются, а этическое — ничего не спрашиваем, со стороны смотрим и свои выводы делаем. Если терапевта спросить что он делает, но тут же начинаются объяснения через какие-то теории. При чем даже те, кто делают вроде бы примерно одинаковые вещи, объясняют это совсем по-разному, местами противоположным образом.
Было бы прикольно начать с анти-теоретической позиции, попытаться прорваться через одуряющий морок теорий и совсем наивно и просто описать терапевтическую ситуацию. Начать разворачивать мысль отталкиваясь от практики, от производящего в ситуации, воздержаться от теории. Например: два взрослых человека пытаются поговорить о проблемах одного из них, но происходит черти что. Теории нужны, чтобы хоть как-то ориентироваться в том, что за чертовщина происходит, когда мы пытаемся просто поговорить. Можно сформулировать простые инструкции для терапевта и для клиента/пациента. И каждый раз оказывается, что казалось бы простые инструкции комично сложно выполнять. Инструкция для клиента звучит так (озвучивает терапевт): в терапии надо говорить о том, что беспокоит тебя больше всего; либо о том, что ты не собираешься о таком говорить в принципе, а тем более такому человеку как я. Для терапевта: помни, что помогает чаще то, что человек сам говорит вслух, чем то, что говоришь ему ты, твоя задача — помогать говорить; внимательно слушай, что тебе говорит человек, не выдумывай лишнего, интересуйся происходящим; найди способ и время сказать даже неприятную правду.
Можно будет кружить вокруг диалога (или его невозможности), наплести там же поэзии про диалог с миром, нашутить всяких слов про слова. Вполне может получится весело.
Потом можно продолжить анти-теоретическую линию, начав искать во всей терапии нечто общее, некие терапевтические универсалии. Ясно, что есть т.н. “общие факторы”, и можно напирать на то, что как раз то общее, что терапевты делают и есть суть терапии, вне зависимости от того, что терапевты по этому поводу выдумывают. Для этого, конечно, надо проигнорировать все различия, признав их не важными, и это сомнительная стратегия, но зато станут видны некоторые общие технические принципы, что интересно. (И вообще редукционизм это по-своему смешно, потому что “на самом деле” происходит что-то более простое, чем кажется, и король каждый раз оказывается голым.)
В итоге единство, как и положено, неудержимо рассыпается в множество. А там жизнь! Терапии все же отличаются теоретически (этически, эстетически и вообще философски) и практически. И это важно в итоге, самое то главное. И одну терапию от другой все же можно отличить, и может даже удастся все же человеческим языком объяснить что я делаю, а чего не делаю.
Трактат вырастет из более простой задачи — сформулировать чем я занимаюсь, что это за психотерапия. Но все время же оказывается, что есть зазор между тем, что люди делают, и тем, что они думают они делают. Есть, например, разделение на эмическое и этическое описание. Эмическое — это мы спрашиваем психотерапевтов, чем это они по их мнению занимаются, а этическое — ничего не спрашиваем, со стороны смотрим и свои выводы делаем. Если терапевта спросить что он делает, но тут же начинаются объяснения через какие-то теории. При чем даже те, кто делают вроде бы примерно одинаковые вещи, объясняют это совсем по-разному, местами противоположным образом.
Было бы прикольно начать с анти-теоретической позиции, попытаться прорваться через одуряющий морок теорий и совсем наивно и просто описать терапевтическую ситуацию. Начать разворачивать мысль отталкиваясь от практики, от производящего в ситуации, воздержаться от теории. Например: два взрослых человека пытаются поговорить о проблемах одного из них, но происходит черти что. Теории нужны, чтобы хоть как-то ориентироваться в том, что за чертовщина происходит, когда мы пытаемся просто поговорить. Можно сформулировать простые инструкции для терапевта и для клиента/пациента. И каждый раз оказывается, что казалось бы простые инструкции комично сложно выполнять. Инструкция для клиента звучит так (озвучивает терапевт): в терапии надо говорить о том, что беспокоит тебя больше всего; либо о том, что ты не собираешься о таком говорить в принципе, а тем более такому человеку как я. Для терапевта: помни, что помогает чаще то, что человек сам говорит вслух, чем то, что говоришь ему ты, твоя задача — помогать говорить; внимательно слушай, что тебе говорит человек, не выдумывай лишнего, интересуйся происходящим; найди способ и время сказать даже неприятную правду.
Можно будет кружить вокруг диалога (или его невозможности), наплести там же поэзии про диалог с миром, нашутить всяких слов про слова. Вполне может получится весело.
Потом можно продолжить анти-теоретическую линию, начав искать во всей терапии нечто общее, некие терапевтические универсалии. Ясно, что есть т.н. “общие факторы”, и можно напирать на то, что как раз то общее, что терапевты делают и есть суть терапии, вне зависимости от того, что терапевты по этому поводу выдумывают. Для этого, конечно, надо проигнорировать все различия, признав их не важными, и это сомнительная стратегия, но зато станут видны некоторые общие технические принципы, что интересно. (И вообще редукционизм это по-своему смешно, потому что “на самом деле” происходит что-то более простое, чем кажется, и король каждый раз оказывается голым.)
В итоге единство, как и положено, неудержимо рассыпается в множество. А там жизнь! Терапии все же отличаются теоретически (этически, эстетически и вообще философски) и практически. И это важно в итоге, самое то главное. И одну терапию от другой все же можно отличить, и может даже удастся все же человеческим языком объяснить что я делаю, а чего не делаю.
Forwarded from чугунные тетради
Сосланд А. И. Фундаментальная структура психотерапевтического метода, или Как создать свою школу в психотерапии — М.: Логос, 1999. — 386 сПо правде сказать, я вообще не так много читал написанного о психотерапии на русском языке, но из прочитанного эта книга точно любимая на русском и одна из любимых вообще. Я бы ее вписал в обязательную программу обучения психотерапии, если бы такая была и меня бы кто-то спрашивал.
Психотерапия это способ окультуривания страданий: после удачно проделанной работы бескультурные страдания оборачиваются обычным несчастьем. Сама же психотерапевтическая культура при этом несколько десятилетий находится в творческом тупике, может быть у нее тоже творческий “пост-модернизм”, в том смысле, что все что кажется новым, на деле “бесконечное перекладывание ингредиентов из одного салата в другой”. Все психотерапевтические идеи и технические приемы давно известны, но зачем-то перепридумываются снова и снова. Есть мнение, что это происходит, потому что у терапевтов нет общего языка, классиков никто не читает (и кроме того, отказываются признавать исторические корни психотерапии), или что область деятельности слишком молода и нецивилизована, и поэтому враждующие племена терапевтов воюют между собой и пытаются присвоить себе идеи из чужих подходов, сделав вид, что они это сами изобрели. Или потому что мир так устроен, что ничего нового в нем быть не может. Раз так, то можно попробовать свести все терапевтические методы к некоторой структуре, набору элементов, который проглядывает сквозь мнимое многообразие. И заодно придумать мета-язык, для разговора об этих элементах. Можно будет придумывать хотя бы новые интересные сочетания уже известного.
Сосланд умный, смешной и умеет играть, самое главное. В книге психотерапия кусает себя за хвост, рассыпается на составные части и собирается заново. При этом это серьезно-ироничная психотерапия психотерапии (стесняюсь сказать психоанализ психоанализа) и всех ее участников, особенно терапевтов. Вот, на первой же странице предисловия: “Вся предыдущая литература по психотерапии исходила, на наш взгляд, из достаточно ограниченного взгляда на вещи. А именно предполагалось, что психотерапевтический метод создается ради нужд пациента. Ясно, что если мы будем придерживаться этой точки зрения, то в истории психотерапии ничего не поймем. […] Правда заключается в том, что новые идеи и техники появлялись чаще всего для обслуживания интересов их создателя. Кроме того, без сомнения, важным мотивом нововведений было желание обустроить терапевтическую ситуацию так, чтобы она была созвучна его же предпочтениям и склонностям. Однако самое важное заключалось, на наш взгляд, в том, что новая теория и техника очерчивали некую область, в которой их автор (и вслед за ним его последователи) осуществлял свое господство.” Возможно, это слишком точное попадание в мое чувство юмора, но мне после двух абзацев понятно было, что мне с автором по пути, и книгу я не закрою, пока не дочитаю.
Несмотря на все веселье (оно там никогда не прекращается, иногда только чуть стихает), автору действительно есть что сказать, и говорит он даже весьма сложные вещи остроумно и точно. Психотерапевтам, рекомендую прочитать обязательно. Всем, кому близок и понятен гуманитарный юмор тоже советую.
железноголовый
Сосланд А. И. Фундаментальная структура психотерапевтического метода, или Как создать свою школу в психотерапии — М.: Логос, 1999. — 386 с По правде сказать, я вообще не так много читал написанного о психотерапии на русском языке, но из прочитанного эта…
от поста комменты почему-то отвалилсь, пускай будут тут