> рациональное занудство

В психотерапевтическом мейнстриме растворена и воспринимается само собой разумеющейся идея о многослойности сознания/психики. О разных уровнях осозноваемости “психических процессов”, и о влиянии более глубоких уровней на более высокие. О “бессознательных фантазиях”, “глубинных убеждениях” или “схемах “и так далее (будем считать, что все это примерно про одно и то же).

Ради шутки можно примерно ту же идею примерить на рациональную часть психотерапевтических подходов. (С условием, что мы заранее договорились, что только воображаем себе, что все уровни рационально простроены сверху донизу. Это возможно в принципе, но всерьез на это рассчитывать не стоит)

№0
Психотерапия — это способ преодоления привычного. Если замедлиться и разобраться что я делаю?, что я чувствую?, что я думаю?, почему так?, то есть надежда, что удастся подумать по-другому, чувствовать что-то новое, поступать иначе. (Или оставить все как есть, но с осознанием, что это выбор, а не только стечение обстоятельств)

№1 (вы находитесь здесь)
Психотерапевтический подход — это способ помочь психотерапевту помочь пациенту в преодолении привычного. Для этого терапевту надо понять человека, и каким-то образом объяснить (самому себе тоже), с чем человек пришел, и, исходя из этого, как ему можно помочь. Для понимания человека терапевту дана эмпатия, для объяснения — теория. Психотерапевтическая теория в некотором виде включает в себя представления 1) о человеке (философская антропология), 1a) норме и хорошей жизни (этика), 2) о психологических проблемах/психиатрических расстройствах (психопатология), и, исходя из этого, 3) о способах помощи (терапия).

№2
Философия (в приложении к психиатрии/психотерапии) — это способ пересмотра базовых положений психиатрии и психотерапевтических теорий; привычных, а поэтому якобы очевидных, представлений о человеке, психопатологии и терапии. Время от времени стоит замедлиться и разобраться что мы делаем, и почему так.

№3
На фундаментальном философском уровне полагается некоторая 1) онтология (здесь: вопрос о Реальности/Бытии и нашем к нему отношении) и 2,3) общая и дисциплинарная эпистемология (теория истины, вопрос о по/знании вообще, и применительно с психиатрии/психотерапии в частности). На которые явно или неявно опирается подход.

-

В рамках терапевтического подхода не все проговоривается в явном виде, более фундаментальные уровни всегда заимствованы из более широкой культуры, естественно, так что (как и в терапии) мы оставляем за собой право на подозрение и можем выводить невысказанное из сказанного на более высоких уровнях.

Это может быть интересно, если считать, что было бы хорошо, если бы сверху донизу вся конструкция была более-менее связная и непротиворечивая (я думаю, что было бы здорово). Если даже так не считать, рассматривая терапевтические подходы на разных уровнях все равно можно увидеть интересные вещи, если к этому есть философские способности и азарт. Азарт у меня есть, но способности мои весьма скромны, поэтому на третий уровень (про философию) мы пойдем когда/если я совсем одурею (к тому же весь мейнстрим описывается парой комбинаций). Так что остаемся пока на первом уровне, потом заглянем на второй.

—
https://ironhead.id/tlgrm-888

[все бы шутки шутить]

Быть психотерапевтом очень просто. Вот хорошим — сложно. И ладно “быть”, делать-то что?

—Даже дети малые знают как играть в доктора. А как играть в психотерапевта?
—Угу… *кивает головой, говорит “угу” еще раз. Что-то записывает*

—Ладно, что вообще за “психо-терапия”? Это терапия чего?
—Вы об этом хотели поговорить сегодня?
—Да, именно об этом, вы хоть на один вопрос можете ответить нормально?
—*смотрит поверх очков, многозначительно молчит*

—Что терапевт вообще делает и по какому поводу?
—А чего бы вам хотелось?
—Да сколько можно! Я у вас как у человека спрашиваю!
—Хм-м, то есть иногда я для вас не совсем человек…
—Да чтоб тебя! Я не твой пациент! И вообще это ты ко мне пришел! И я тебя спрашиваю, вы что устроили! По какому поводу! Вы зачем перепридумываете по кругу одно и то же под разными названиями? Зачем вам столько психоанализов, вам чего не хватало то? Интерсубъективный, реляционный, что вы выдумываете сидите? Гештальт подход у них! Экзистенциальная, сука, терапия, что это!

—Да не волнуйтесь вы так, давайте я вам дам технику одну. Значит смотрите, представьте, что ваши злые мысли, они как листья, которые плавно…
—Пошел ты на хер! Вы что городите, я тебя спрашиваю! Что это за спотыкач, что за абвгдейка рубленая: CBT, REBT, EFT! CPT, DBT, ACT, TFP! MBT, MBCT, EMDR! Ту-ду-ду терапевт! и тра-та-та терапевт!, мяу-мяу терапевт!, в кря подходе терапевт! Сука!

—
https://ironhead.id/tlgrm-890

> что за “психо”, в чем “терапия”?

Сначала хотелось бы разобраться, чем психотерапевтические подходы между собой схожи. Может за видимым многообразием скрывается нечто общее, может это и есть суть? А все различия объясняются тем, что люди разные, и к тому же люди, поэтому договориться не могут, и говорят о совсем разных вещах одними и теми же словами, а об одном и том же — словами разными.

Для этого есть понятный прием: выбрать такую точку зрения, такой масштаб и фон, на котором обсуждаемые вещи становятся сильно похожи. (В сравнении со слонами все люди маленькие. По сравнению с птицами все они одинаково не умеют летать. На уровне субатомных частиц между людьми, слонами и птицами нет никакой разницы.)

Чтобы увидеть общие корни у всех терапевтических подходов, можно взять шире: подумать, чем схожа и чем отличается психотерапия в сравнении со смежными занятиями, и глубже: с каких времен прослеживается деятельность, которую можно называть психотерапевтической. (В терапии тоже используется такие приемы, вопросы по поводу симптома: зачем он был/сейчас нужен (функция)? почему/когда он возник (история)?)

Про психотерапию невозможно ничего толком понять, не подумав о ее социальной функции, и о том, как она вписана в более широкую культуру и историю. Сейчас совсем кратко (и, наверное, непонятно), поэтому заходим вальяжно (ни одной цитаты из Леви-Стросса, вообще ничего): проституция, журналистика (и другие) борятся за звание древнейшей профессии, но и эта, психотерапевтическая, работа тоже ведь не только что появилась.

Если проигнорировать все (безусловно важные в другом контексте) различия, то в каком-то виде всегда был нужен социальный институт надзора за безумием, контроля за избытком фантазии и обеспечения выплат моральных компенсаций за причиненные жизнью страдания. Элитная кафедра восхождения, освобождения и трансцендирования в институте тоже обязательно должна быть, если речь идет о более высоких религиозно-мистических, философских, йогических практиках себя.

Страдающий из понятного мира выпадает, что с ним происходит понять не может, что с ним делать — не ясно. Под психотерапевтической работой подразумевается упорядочивание действительности, использование некоторого языка, предоставляющего возможность страдающему и его окружению участвовать в происходящем, найти место своему страданию. Чудища и демоны должны быть проименованы, названы вслух, расставлены по местам, порядок должен быть восстановлен, страдания оправданы. (Упомянутая выше кафедра трансцендирования занимается вопросами движения, в некотором смысле в противоположную сторону — тут важнее преодоление мира и заданного порядка вещей, но об этом в другой раз).

И в этом смысле психотерапевт (и психиатр) коллега шамана, жреца и мудреца, хочет он того или нет. Сновиденный дозор на краю экзистенциальной ночи.

Я к этому еще не раз вернусь, но чтобы в разговоре о психотерапии яснее говорить о “терапии”, надо сначала разобраться с частью про “психо”. И что еще за “экзистенциальная” ночь? Почему это слово к месту и не к месту постоянно, оно что-то значит или нет?

Что здесь экзистенциального то?

—
https://ironhead.id/tlgrm-891

[проишествие]

Нечаянную мудрость проронил труженик смыслоперерабатывающиего завода, мастер цеха де/монтажа ментало-конструкций, психотехник IV рязряда Е. Б. Тугодум.

Производство остановлено до дальнейших распоряжений. На месте работает объяснительная бригада, введен карантин. Один человек слишком много понял, ему оказывается вся необходимая помощь по объяснению случившегося.

“Ума не приложу, как так вышло, — оправдывается Тугодум, — я вообще и не знаю ничего, особо-то. Люблю, конечно, когда понятно, но понимать ничего не хочу, мне это и не надо. Может вычитал где-то случайно, да и забыл, черт его знает. Само вырвалось, честное слово.”

Подробное расследование инцидента еще предстоит провести, но по записям с камер наблюдения уже удалось восстановить диалог, в результате которого пострадавший внезапно пришел в себя и позже впал в экстаз:

— Борисыч, “экзистенциальный”, слышал? На диалекте умняка слово. Про страх смерти или типа того, не знаешь?
— Смерть? А что смерть? Вот помрешь, а там ничего особого: так, что-нибудь тесное.

—
https://ironhead.id/tlgrm-892

> унылый бутерброд

(опять отступление в сторону)

Психотерапия это “лечение” “души”, если верить греческим словам в названии. Но за последний век из терапии всю душу вынули и сменяли на бутерброд.

А потом из бутерброда чуть и колбаса не пропала. В начале XX века было предложение выкинуть вообще все лишнее, вслед за “душой” вытравить и “сознание”, оставить только внешне наблюдаемое поведение: стимул—реакция. От бутерброда остались две хлебные корки и прочерк.

Бутерброд без начинки это уныло (и можно ли вообще называть два куска хлеба бутербродом?), и колбасу “внутреннего мира” довольно быстро вернули. Душу, конечно, так просто не вернуть, и субъективность теперь понимается как мешанина когниций/убеждений/представлений/репрезентаций между стимулом и реакцией, можно заниматься ими. Технически, с тех пор общая схема в разных вариантах остается прежней: стимул—???—реакция. Понятное объяснение (не значит что хорошее) — психотерапия занимается тем, что находится/происходит между стимулом и реакцией.

Пользуясь этим объяснением можно на пальцах разграничить именно психо-терапию и всю остальную помощь за которой обращаются к специалистам (M. Karson). Схема стимул—???—реакция это то же самое, что обстоятельства—???—последствия. Обращаются люди обычно по поводу “последствий”: из-за тяжелых переживаний, или потому что делают то, чего делать не стоит, а что следовало бы — делать не получается. Можно заниматься “обстоятельствами”: учить алкоголика не ходить по барам, объяснять женщине, терпящей домашнее насилие, что ей надо немедленно разорвать эти отношения и уходить. Можно напрямую заниматься “последствиями”: назначить медикаменты, научить техникам расслабления и дыхания.

Психо-терапия же в особом, узком смысле занимается не “обстоятельствами”, и не “последствиями”, а тем, почему человек оказывается в таких обстоятельствах (снова и снова, может быть), и почему последствия именно такие. (И тем, как последствия становятся новыми обстоятельствами). Психотерапевт должен не сам стать пациенту единственным другом, но должен помочь разобраться, почему у пациента нет друзей. Не утешать бесконечно, а разобраться, почему пациенту приходится платить деньги в надежде на утешение. “Обстоятельства” и “последствия” полагаются скорее симптомами, проявлениями того, что у человека творится “внутри” или “глубже”. То есть, следуя схеме — психотерапия занимается “???”.

(Но это все шутки и глупости, потом напишу что-то более осмысленное по этому поводу)

—
https://ironhead.id/tlgrm-894

John Lurie. This vine will kill that one. Then his face disappeared in the mirror (2022?)

Задумал расписать собирательный психотерапевтический фреймворк, через который потом буду говорить про терапию. Получится какой-то несуразный скелет из неподходящих друг к другу частей, но мне главное чтоб он мог весело плясать. Первые несколько постов по этой теме будут позабористее, потом — посмешнее.

Для терапевтического фреймворка нужны 1) антропология, 2) психопатология и 3) терапия. Проще говоря, у меня есть три темы: человек, беда и помощь.

> круг и задвоение

С человеком главная беда в том, что он сам себе дан. Самосознание настигло его: он существует, и осознает что он существует, самоопределяется. А никакого “человека” по сути может и нет вовсе.

Можно пытаться ухватить “человека вообще” как объект: объяснять его как биологическое существо (“а вот мозг! нейромедиаторы!”), результат эволюции (“а вот у обезьян!”), как существо социальное или психологическое (“а вот младенец и мать! и детство!”), и вообще любым другим образом говорить о человеке как о вещи среди других вещей в мире. Это интересно, важно и нужно для определенных целей, но это слишком большой скачок в рассуждении. Почему мы начали именно с таких объяснений? Как люди вообще стали говорить о себе/объяснять себя таким образом, что им для этого понадобилось? Откуда бы мы не начали — с обезьян, головного мозга, божественного творения или с любых других предположений — каждый раз оказывается, что теперь надо объяснить как мы к этому предполагаемому началу пришли. И значит это было не начало. Откуда тогда начинать? Начинать, говорят, надо с себя.

А как мы вообще в этом рассуждении оказались? Мы, люди, задались вопросом о “человеке”, то есть о себе самих. Мы приняли сами себя за объект (то, о чем вопрос), но мы же при этом являемся и субъектами (теми, кто спрашивает). Такого не случается, если мы говорим о любых других вещах в мире. И ничто другое в мире, вроде как, само о себе не говорит и не думает. Удивительное же дело, нет?

Я, человек, пытаюсь сказать что-то о “человеке”. Я раздваиваюсь и хожу по кругу.

Когда человек говорит о “человеке”, он говорит и о себе тоже. И либо он начинает с чего-то другого (отличного от себя), тогда ему приходится в рассуждении идти задом наперед, чтобы понять, почему он с этого начал, пока он в себя не упрется; либо сразу начинает мысль через себя. Человек осознал “человека”/себя как одно из животных, человек осознал “человека”/себя как продукт работы головного мозга, человек осознал себя как _. Как он это сделал? Человек осознал себя как себя, потом объяснил себя как что-то другое. Это круг. Как человек я осознаю сам себя, осознаю, что я это я, сам себя объясняю. Это круг, луп.

В разговоре о “человеке” человек двоится. Что бы человек ни начал говорить о “человеке”, он одновременно и предмет разговора (“человек”, это) и тот, кто говорит (человек, я). Это задвоение.

Как человек я сам для себя одновременно и “я сам”, и “мое”. К примеру, это “мое” тело, оно у меня есть, или “я и есть” это тело? Есть ли вообще какое-то отдельное “я”, или я — лишь совокупность того, что “мое”: мои ощущения, мысли, моя биография с именем? Либо-либо?, и то, и то?, когда как? Я задвоен сам для себя.

Положение затруднительное, хочется бежать, не обращая внимания на задвоение, постараться из круга вырваться, объяснить “человека” фактами без остатка, как вещь, “объективно”. Но, во-первых, круг замыкается на мне, а от себя, говорят, не убежишь. Во-вторых, при таком подходе упускается что-то важное. Может самое важное? Ведь ничто другое в мире не осознает само себя, не попадает в круг и не задваивается. А даже если самосознание и не исключительно человеческая способность, то для человека она все равно принципиально важна.

Тогда можно взять само это обстоятельство закольцовывания, задвоения и не пытаться от него сразу же отскочить к каким-то фактам “о человеке”, и посмотреть что из этого выйдет. Не хвататься за “объект”, а вспомнить про “субъект” — кто задался вопросом? кто задваивается? кто попадает в круг? Опять начинать все сначала. Где же у круга начало? А там же где и конец.

—
https://ironhead.id/tlgrm-896

> это не я

Все, о чем в принципе можно говорить и думать: “существующее”, “несуществующее”, или что-то среднее; облака и яблоки, числа Фибоначчи, боги и герои древней Греции, оладьи и ладьи — все, о чем я могу подумать или сказать, это всегда нечто другое по отношению ко мне. То, что мне как субъекту противопоставлено как объект: я (субъект) думаю про оладьи с яблоками (объект). Если же я пытаюсь ухватить самого себя, то оказывается, что я не могу этого сделать. Я задаюсь вопросом “кто я?”, и не могу получить “самого себя” как предмет, доступно мне только “мое”. Моя рука, моя скука, мое имя, моя мысль об оладьях; моя упрямая уверенность в том, что “должен же и я где-то тут быть!”. Но все это только больше загораживает “меня” от меня. Я могу сколько угодно гоняться за “собой” по кругу, получая все новые “факты”, в надежде преодолеть этот зазор, сомкнуть задвоение. Но все, что я могу подумать или сказать находится передо мной, вне или внутри меня. “Я сам”, тот, кто все это воспринимает, думает и говорит, все равно от меня ускользает. “Я” всегда “я”, и никогда не “это”. “Это” — “не я”.

Мысль эта странная и, если за ней последовать — волнующая, с привычной точки зрения пуста — в ее результате мы не получаем никакого нового предмета, “руками не потрогать, словами не назвать”. Или, может даже, мы получаем отсутствие всякого предмета – “ничего” на месте “самого себя”, самое “мое” оказывается мне не принадлежит и принадлежать не может, не опредмечивается, не схватывается.

Мысль здесь находит свой предел и свое начало, указывает на саму основу мышления, на субъект-объектный разлом, предшествующий попытке что-либо сказать и подумать. Запредельная странность это именно то, что нам нужно для разговора о “человеке”. Ведь сущность человека — “ничто”, но он существует, ходит по кругу “сам” не “свой” и раздваивается. Не так-то просто человеку быть “самим собой”, когда он всегда что-нибудь другое. А мы ему помогать собрались.

—
https://ironhead.id/tlgrm-898

> э-кзи-стен-ци-я

Если предыдущие два поста хоть что-то да значат, то перед нами открывается особое измерение, которое называют экзистенциальным. Словом этим раскидываются направо и налево, и, кажется, оно должно означать что-то про “жизнь, смерть и все такое”. Иногда с уточнением, что “жить тяжело, а умирать страшно”, вот так новость!. Все это косвенно имеет отношение к делу, но само дело-то не в этом. Попробую очертить почетче.

О чем были два предыдущих поста? О том, что человек не только находится среди прочих вещей в мире, но и находит себя среди них. Человек обнаруживает сам себя, поэтому я говорю о задвоении. За счет такого задвоения человек занимает некоторую позицию по отношению к самому себе и к своей ситуации. То есть человек смещен относительно себя, не полностью с собой совпадает, поскольку занимает некоторую позицию относительно себя же.

Можно разобрать само слово “экзистенция”. Что exist — существование, примерно понятно (я молчу о том, что философски тут важно различение “сущности”, “существования” и “бытия”, это не трогаем), но здесь игра слов. Латинское ex sistere или ex stare — “отстоящий”, “выступающий”, в смысле “на расстоянии”. И близкое ek-stasis — экстаз, “быть вне себя от счастья”, к примеру.

Соседнее с этим — eccentric, эксцентричный, в смысле крайне своеобразный, выдающийся до странности. Но при этом ec-centric — де-центрированный, смещенный относительно центра. Философы (Шелер, Плеснер) говорят, что животное центрировано — у него есть ощущения (как сигналы с периферии, скажем) и сознание, как центр. У человека же есть и ощущения, и сознание как центр, и самосознание, как позиция, смещенная относительно центра, не совпадающая с ним.

Человек не совпадает с собой полностью, смещен относительно собственного центра, немного “не в себе”. Тем самым ему открывается эк-зистенциальное измерение, слишком просторное, чтобы в нем было уютно, мало того, там и заблудиться недолго. Оттого “человеческая ситуация” такая своеобразная до странности. Эксцентричная выходка из себя. Это в корне меняет дело. (Теперь мне надо будет сказать как именно меняет и что еще за дело)

—
https://ironhead.id/tlgrm-899

> экзистенциальный проект

Я выше заявил, что человек в самосознании “сам себе дан”. Теперь надо представить в каком положении человек в связи с этим оказывается. Человек сам себе дан, дарован — это, безусловно, подарок. Одновременно с этим человек сам себе вручен, доверен — это, конечно, обуза и наказание.

Надо, пожалуй, снова поиграть в слова. Слово будет “проект”, и фраза: “Человек — это проект”. “Проект” — снова латынь: projectare — бросать вперед, забрасывать; proiectus/proicere — растягивать, бросать; pro — вперед/за, iacere — бросать. И “заброшен”, и “бросается вперед”.

“Человек — это проект” — выражение двойственности человеческого положения. Человек вроде и “заброшен”, но при этом и сам "вперед себя бросается”. Речь (для нас) о том, что есть разница между тем, что с человеком случилось, и тем, что он сам делает. В чем именно разница и где граница — загадка.

“Заброшен/вброшен” — потому что когда человек в себя пришел все уже так и было, “я ничего не делал!”. (Пришел человек “в себя” или, наоборот, “из себя” вышел здесь не важно: и то, и другое — указание на одно и то же обстоятельство задвоенности, самосознания). Человек уже оказался в каком-то теле, родился в каком-то времени и месте, и этого не выбирал, “так случилось”. Человек в некоторой степени (в какой?) обусловлен своей биологией, биографией и прочими обстоятельствами, личными, социальными или природными. И может с этим ничего и поделать нельзя, остается только смириться, и слышать в слове “заброшен” — покинут, оставлен (кем?).

“Бросается вперед” — потому что человек устремлен вперед себя, “вне себя”, за пределы себя и обстоятельств. Растянут во времени: он и в прошлом, и в настоящем, но и устремлен в будущее. Не полностью обусловлен, и потому в особом смысле свободен. Он все же может что-то поделать с обстоятельствами и/или с собой, а может даже и преодолеть обусловленность, вырваться, трансцендировать.

Лучше даже жестче сказать: поскольку человек сам себе дан, то он не может не делать что-то по этому поводу (даже если только и может, что делать вид, будто это не так). Даже то, как он обращается с “заброшенностью” — проявление его свободы.

Человеку вручено все: от физиологии до духовных вершин; и сам вид его тела, и секс, и еда, и все-все остальное, что он делает или не делает, и как именно — все имеет значение, выходящее за пределы чистой функциональности. Функциональность это лишь “назначение”, то есть просто зачем это, для чего это нужно. Но кроме того у нас есть “значение” — что это значит, а еще и “значимость” — насколько это важно. Скажем, еда: что человек ест, как, с кем и в каких обстоятельствах — все может что-то означать и иметь значимость для него и других, помимо того, что ему просто нужно утолить голод. Есть разница это праздничный стол, перекус на ходу или консервы в походе. Он может и вовсе не есть, намеренно, например из ритуальных, религиозных соображений. Или демонстрировать, явно или нечаянно, что ему вообще все равно что есть и как он по этому поводу выглядит, это ведь тоже значение.

Человек — “вне себя”, на дистанции, он видит себя, как-то относится к себе и к своей ситуации. Человек может делать или не делать, но так или иначе он в этом дан себе сам и знает об этом. И знает, что другие знают, что он знает об этом. Другие видят его, а может и знают, и все, что человек делает и какой он, все может быть как-то расценено (понято как имеющее значение) и оценено им и другими. И однажды попавшись в этом переотражении, выбраться из него уже не удастся. Все что человек делает, что говорит и как выглядит, все выдает в нем “проект”. Человек творит сам себя, сочиняет, это аутопоэтический творческий акт. И потому в особом смысле он ответственен и виновен.

Учитывая оба этих момента, и выражаясь метафорически, сравним человека с рекой. Река течет, выгрызает себе русло в ландшафте, но река же и определена, ограничена собственным руслом, и течет, извиваясь в своих берегах. Человек — это проект, речь о том напряжении, где нет разницы между свободой, виной и ответственностью.

—
https://ironhead.id/tlgrm-902

> мораль расстроен

У сказанных в предыдущем посте слов про свободу/вину/ответственность есть и практические последствия. Абстрактные рассуждения важны и интересны, но есть и то, что людей действительно волнует. Собираюсь тронуть нерв, может и дернет, но станет яснее к чему все эти слова нужны в психотерапевтическом контексте.

Суть проблемы я сформулировал так: есть некоторая разница между тем, что с человеком случилось, и тем, что он сам делает. В чем именно разница и где граница — загадка.

Здесь проходит линия напряжения, важная для всей психотерапии, и для психиатрии, и вообще для разговора о человеке. Общего, устраивающего всех ответа нет и не предвидится, поэтому есть раскол. С дебатами, переходящими в ругань, с проклятьями и обоюдным обвинением сторон в философском экстремизме или просто скудоумии, корысти, тщеславии и садизме. Могут и по морде дать, при случае. Эмоций много, думать сложно. Обычный человеческий разговор, в общем, добро пожаловать.

О чем ругань? На поверхности о том, что такое “психическое расстройство”, расстройство ли это, почему не “болезнь” (разница есть) или “заболевание”, и кому это решать и по какому поводу. Можно еще поспорить о том, как “психическое” (что это вообще?) соотносится с биологическим и каким именно образом. Все это очень интересно, но проблему можно сразу поставить острее, переведя в моральную плоскость.

Развилка: в разные времена, и в разных местах “психическое расстройство” могло быть как и чем-то вроде физического заболевания, так и последствием греха, проявлением порока, слабости характера или чем-то подобным. Есть разница между тем, что с человеком случилось — болезнь (он ни в чем не виноват), и тем, что он делает — порок (сам виноват). Это две радикальные позиции по этому поводу. Понятно, что многие специалисты и так занимают какую-то среднюю позицию, но полярность эта никуда не делась, да и не должна: всегда остается вопрос о том, что с человеком случается, а что он делает сам. С психотерапевтической точки зрения психическое расстройство — это не болезнь и не порок (хотя может и то, и другое?), а что-то третье, для чего нужна отдельная категория.

Для психотерапии (в том смысле, в котором я использую это слово) очень важно, что психическое расстройство/психологическая проблема это в том числе и то, что ты делаешь сам. Тут может быть ай!, может быть нерв. Несмотря на все оговорки о том, что “делаешь” в некоторой степени, что “делаешь” в самом широком смысле и так далее, все равно сразу напряжение, сразу стыд, вина и стигма. Звучит потому что как обвинение, как слабость, как порок. Но разобраться о чем речь все равно надо. Надо понять как пересекаются ответственность, вина и свобода, и что эти слова больше про человеческие обстоятельства, чем про чувства.

(продолжение)

—
https://ironhead.id/tlgrm-903

> мораль расстроен (2)

(начало)

Три варианта: психическое расстройство (психологическая проблема?) — это порок, болезнь, или что-то третье. В любом из вариантов мы признаем, что с человеком что-то не так, а по-другому он не хочет, не может или не знает как. И это три разных проблемы, и три разных решения.

Сначала две крайности.

Порок, лень и слабость характера — это то, с чем человек должен и мог бы совладать, не будь он таким порочным, слабохарактерным и ленивым. Он сам виноват и должен, и может исправиться. Одуматься, собраться, сделать. Он точно может. Если не знает как — надо ему сказать “соберись!” или “одумайся!”. Если и после этого он не исправится, значит просто не хочет, и потому заслуживает осуждения, а может и наказания. Если это порок, то мы человека осуждаем, ответственность и вина — на нем, но и свободу за ним признаем. Признаем его человеком, но плохим. Все с ним понятно, можно его осуждать, наказывать или воспитывать.

По сравнению с этим описание в терминах болезни звучит гораздо заботливее. Оно более гуманно, снимает вину и позволяет проявить сострадание. “Это болезнь, вы ни в чем не виноваты, и заслуживаете сочувствия, а не осуждения. Есть и другие люди с такими же проблемами и они тоже с этим справляются, вы не одиноки в своей беде”. Или “вы можете объединяться с людьми с таким же диагнозом и бороться за свои права, понимание и признание вашего страдания “обычными” людьми”. Еще это способ самому человеку и окружающим более серьезно отнестись к происходящему. Получить диагноз страшно, но он же приносит и облегчение: теперь гораздо понятней что со мной, как это называется и что с этим делать.

Объясняя происходящее через болезнь, мы признаем, что человек не может, а не просто не хочет по-другому или не знает как. И он в этом не виноват. Но вместе с виной будто снимается и свобода, и ответственность. В какой-то момент, мы можем даже перестать считать его в полной мере человеком, если беремся его опекать. У него диагноз, он ненормальный, сумасшедший, опасный. Если совсем пропадает человек, лечение бывает ведь и принудительным.

Если до такого и не доходит, то все равно, описывая происходящее как болезнь (“депрессия — это как диабет”), мы говорим человеку, что он бесповоротно сломан (“я так и знал, что со мной фундаментально что-то не так” — говорит депрессивный). Все дело в мозге, и сделать он с этим ничего не может (иногда так и есть, а иногда совсем не так, и это гораздо более сложный вопрос, чем кажется). Таким объяснением мы отстраняем человека от происходящего с ним, оставляем ему только пассивную роль страдающего. Вина теперь не его, но и контроля у него нет. И надеяться теперь он может только на экспертов по одолевающей его болезни. Иногда ему говорят: “мы знаем что это и какими таблетками это лечить”, независимо от того, насколько это правда. Надежды на то, что это объяснение “уменьшает стигму” (были и такие) тоже не оправдываются (*).

(При этом есть еще и критика “слева”: помещая проблему внутрь индивида, мы все равно косвенно его обвиняем, говорим, что проблема именно в нем, и ни в ком другом, не в том как устроено общество и так далее. То есть и свободы нет, и обвинение остается)

Если это болезнь, человек ни в чем не виноват и поделать с этим ничего не может, то и ответственности на нем никакой нет. Тогда любое его поведение может быть оправдано болезнью, от чего бывает хуже и самому человеку, и его окружению.

Благие намерения порой приводят совсем не туда, куда хотелось бы попасть. И менять свободу на невиновность — так себе сделка. Объяснение через болезнь возможно объясняет слишком много. (И снова эта удушающая понятность, как и с пороком)

Кроме “порока” и “болезни” есть и третий, психотерапевтический, вариант. Со своими, конечно, проблемами, зато с воодушевляющими обещаниями, что важнее всего свобода и правда (знать бы еще что это такое).

(продолжение)

—
https://ironhead.id/tlgrm-904

*огромная сноска к предыдущему посту, в двух частях
эта — первая
—

То, как люди понимают себя и других — очень важно. И такое понимание не просто “следствие” психического расстройства, самопонимание если и не сама суть проблемы, то один из важнейших его аспектов. Именно самопонимаем психотерапия и занимается (если это не важно — такая психотерапия просто бессмысленна).

Любое объяснение влияет на ход психического расстройства, и само является важным его аспектом. У объяснения через “болезнь”, о котором сказано выше, есть свои проблемы, как и любого другого объяснения. Но может казаться, что оно зато наиболее “правдиво”, а лучше горькая правда, чем сладкая ложь. С последней частью я как раз согласен, но проблема есть и с правдивостью, и морально-психологическим влиянием этого объяснения.

Чтобы разбираться с правдивостью объяснения, надо смотреть на проблему сознания/тела в психиатрии, и на то, почему попытка объединения всех аспектов происходящего через редукцию к физиологии не работает. Достаточных оснований для этого нет даже если очень хочется считать, что они есть, даже если “сейчас нет, но вот-вот будут”. Все равно пока нет, даже если “должны быть”. Нет их, потому что это скорее не вопрос эмпирии, а философское недоразумение, которое требует сложной философской работы и принятия неоднозначности ответа на поставленный вопрос в большей степени, чем дополнительных исследований. Энтузиазма это, понятно, не вызывает. (Кстати, я когда-то переводил большую статью Кеннета Кендлера по этому поводу). Но сейчас и речь не об этом, а о моральной и психологической стороне дела.

—
https://ironhead.id/tlgrm-904/tlgrm-905

*огромная сноска к предыдущему посту, в двух частях
эта — вторая
—

Вот четыре статьи о том, как пытались измерить влияние объяснения через “болезнь” на ход лечения, на психологическое состояние людей с диагнозом, и на восприятие их другими людьми. Не факт, что измерили именно то, что собирались, но все равно любопытно.

1. Pescosolido et al. (2010). “‘A disease like any other‘? A decade of change in public reactions to references schizophrenia, depression, and alcohol dependence“

В 1996 и в 2006 году людям показывали описания клинических случаев шизофрении, большого депрессивного расстройства и алкогольной зависимости (по критериями DSM-IV). Спрашивали, что, по их мнению с происходит с человеком из описания: у него “психическое заболевание” или “жизненные трудности”, и может ли это быть вызвано “генетически”, “химическим дисбалансом в мозге” или “плохим характером”, “воспитанием”. За прошедшие между опросами 10 лет стали еще чаще объяснять предлагаемое описание “болезнью”, и предполагать, что человеку надо лечиться у психиатра, но большинство все так же не хотели бы иметь никаких дел с таким человеком и считают его опасным.

2. Lebowitz, Ahn (2014). ”Effects of biological explanations for mental disorders on clinicians’ empathy”

Специалистам (психиатрам, психотерапевтам, психологам) показывали описания клинических случаев шизофрении, cоциофобии, большого депрессивного расстройства и обсессивно-компульсивного расстройства, каждое с двумя вариантами объяснения: биологическим (генетическим, нейробиологоическим и т.д.) и психосоциальным (например, с деталями истории жизни человека). Потом просили выбрать прилагательные из списка, которые бы описывали чувства специалиста к пациенту, описание случая которого он прочитал. И просили оценить прогноз лечения, при использовании медикаментов и психотерапии. Использование биологического объяснения снижает эмпатию специалистов, и снижает представление об эффективности психотерапии.

3. Haslam, Sayce, Davies (2006). “Prejudice and schizophrenia: a review of the ‘mental illness is an illness like any other’ approach”

Обзор исследований о распространенности биогенетических объяснений и об их влиянии на отношение к людям с психическими расстройствами. Объяснения через биологию и “болезнь” приводят к тому, что людей с психическими расстройствами в большей степени воспринимают как опасных, непредсказуемых, усиливают страх и желание держаться подальше.

4. Kvaale, Gottdiener, Haslam (2013). “Biogenetic explanations and stigma: A meta-analytic review of associations among laypeople”

Мета-анализ по тому же поводу. Объяснения через “болезнь” способствуют тому, что людей с расстройствами меньше обвиняют в их проблемах, но при этом больше их больше опасаются, и стараются держаться от них подальше.

—
https://ironhead.id/tlgrm-904/tlgrm-905

> мораль расстроен (3)

(начало)

Три варианта того, что такое “психическое расстройство”: “порок”, “болезнь”, или “психология”. И, соотвественно: что-то не так, но человек по-другому не хочет (“порок”), не может (“болезнь”), или не знает как (“психология”).

Исходя из ответа на вопрос “что это?”, следует и ответ на вопрос “что с этим делать?”. Если это “порок”, и человек не хочет по-другому — то можно его воспитывать и наказывать, продолжая его осуждать. Если это “болезнь”, и он просто не может — то опекать. При этом есть опасность перестать считать его полноценным человеком и начать испытывать к нему жалость на грани презрения.

“Порок” и “болезнь” в некотором смысле противоположны друг другу. Психотерапия же пытается эти противоположности сочетать: признавать свободу и ответственность человека, как в случае с “пороком” и, одновременно, относиться к человеку без осуждения, как при “болезни”. Иногда даже получается.

Здесь и всегда я говорю про индивидуальную психотерапию со взрослыми. И в этом случае терапевтический вариант звучит так: если это не “порок”, не “болезнь”, а “психология”, то человек и хотел бы по-другому, но не сможет самостоятельно, или не знает как. А цель — не воспитание, и не опека, а свобода. Иногда это называют ростом или развитием, но я буду называть свободой. (Я очень вольно использую слова свобода, вина и ответственность и продолжу это делать). Испытывать к человеку при этом можно все что угодно, главное, чтобы он всегда в полной мере оставался человеком. Для этого надо отнестись к человеку серьезно. Не как к больному, не как к невинному ребенку, а как к человеку со своими ограничениями, который как-то понимает себя и свое место в мире и пытается жить сообразно этому пониманию. Как к личности. И если он личность, то он свободен; и вина, и ответственность — все его. К тому что он делает и как себя ведет отнестись надо с пониманием, но из понимания не следует оправдание любого поведения, это важно. Мне не следует его осуждать, но и оправдывать я его не обязан. Вот понять — надо, и суметь сказать правду, ту, что я вижу, не бросая ее человеку в лицо. Сделать бы так, чтобы человек с моей помощью обнаружил столько своей свободы, сколько способен вынести. Для этого человеку будет вручено его страдание, и предложено в нем участие. Мне тоже придется поучаствовать. Может быть участливо, может как соучастник. Работа у нас странная.

(Это терапевтическое устремление в общих словах, дальше — подробности)

—
https://ironhead.id/tlgrm-907

> самообман

Раз хочется думать (а хотелось бы), что психотерапия это практика свободы, то придется понаписать еще больше слов про “свободу” (что это?) и про “практику” (как это?).

Вот “свобода”. Свобода от чего? Проще всего будет сказать — свобода от иллюзий. В плену иллюзий привычно, даже уютно, и кормят обещаниями. Можно укрыться от суровой действительности, пока там, снаружи, кромешная неопределенность и завывает, смеется ветер свободы. Мириться с действительностью — трудное дело, и человеку хочется от него уклониться, вернее всего — через самообман. Освобождение же неприятно, и достигается через разочарование, через избавление от застывшей понятности. Люди вообще часто хотят чтобы было понятно, но отказываются что-либо понимать. Все время находятся способы увернуться от понимания, сделать вид что речь, “очевидно”, идет о чем-то другом. Можно попробовать для начала выпутаться из слишком понятных слов.

Самообман. Кто этот "сам”, который “себя” же обманывает?

Есть много интересных слов, в которых есть “сам” или “свое”, все они относятся к этой практике. Самообладание, самостоятельность, освоиться, усвоить (овладеть, совладать).

Я все пишу, и пишу, что “человек сам себе дан”, что “человек — это проект” и так далее. И про различение “я сам” и “мое”: ничего более “своего”, чем “я сам” вроде не может и быть, но при этом “я сам” и принадлежать себе никак не могу. Человек большую часть жизни не в “себе”, прийти в “себя” — отдельная человеческая работа. Практика по приходу в себя, так и скажем. А может надо сначала в себя прийти, а потом из себя выйти. Может никогда себя более “собой” и не чувствуешь, чем когда делаешь что-то самозабвенно. Может та “свобода” — про избавление от себя, о том как об себя перестать спотыкаться. Парадокс? Парадокс.

Из-за того что все так запутано, получаются разные глупости. Как будто речь не про свободу, а про что-то совсем другое. Вместо того чтобы прийти в себя (из себя выйти?), получаются разные виды зацикленности на себе.

“Практика свободы” стоит в одном ряду с “практикой субъектности”, “практикой себя”, “познанием себя” или даже “заботой о себе”. Некоторые словосочетания из этого списка значат теперь черти что, в том числе и из-за психотерапии, аккуратнее с ними.

“Забота о себе” вместо практики себя становится чем-то вроде ухода за животными или за больными. (Может лучше бы оставалось “заботой о душе”?) Когда “care for the self” слипается до “self-care”, остается только “надо себя баловать”, груминг и убаюкивание. “Делай что хочешь” воспринимается как призыв к самонадеянной глупости, одичалому самодурству как будто это и есть свобода. “Познание себя” воспринимается как идея о бесконечном самокопании. И самооценка, говорят, страдает, падает. Звучат призывы “просто будь собой”, или того хуже “полюби себя”. Может самодовольство и самоудовлетворение это лучшее что может быть. Может быть. В другом крайнем случае — “делай что должно” ведет к бестолковому самоистязанию, к попыткам натужного самоконтроля, а “человек — это проект” воспринимается как призыв к менеджементу так называемого саморазвития. И вместо вины — самобичевание, и все бестолку. Много на себя человек берет, да все не то.

Если все это неверно, то как понимать “практику себя”, “практику свободы”? Без парадокса снова не обойтись. Прийти в себя — то же самое, что избавиться от себя. Чтобы человека от себя избавить, надо ему самого себя дать. Человеку надо каким-то удивительным образом вручить (помочь обрести? вернуть?) самого себя, хотя он с самого начала сам себе дан. И все это при помощи слов, в основном. Ну и работа!

Чтобы хотя бы сдвинуться с места в понимании, надо еще поговорить о “себе”. Кто пришел на терапию? Субъект? Или что там от субъекта осталось после XX века? Вкратце: какой-то все же субъект, хоть и подозрительный. Подробнее: “для ответа на эти вопросы нам придется углубиться в дебри феноменологии, но, к сожалению, иного пути у нас нет.” (Тхостов)

—
https://ironhead.id/tlgrm-908

> трагикомедия положения человека в космосе (2)
> ансамбль

Субъект подозрительный, попался на смутном чувстве авторства происходящего с ним. Приговорен к свободе пожизненно, экзистенциалисты говорят. Теперь человек — это проект. Теперь он всегда невзначай что-нибудь означает, теперь он боится не сбыться.

При этом наивно и просто объявить человека полностью свободным язык не поворачивается. Человек во многом обусловлен анонимной биологией, личной биографией, чужой многоликой социальностью. И часто сам знать не знает что он делает и почему. Хотелось бы понять про долю свободы.

Самосознанием, рефлексией человек выломан из стихийной действительности. Теперь человек не только находится среди прочих вещей в мире, но и находит себя среди них. Теперь он слегка не от мира сего и не в себе. (Кстати, “мир” это все, что происходит или где все происходит?) До этого в действительности он растерян, рассеян, растворен в происходящем, разбросан среди вещей в мире. А тут он запнулся об себя, с испугу очнулся, собрался. Хоть и не в единое завершенное целое, но собрался.

Не собран воедино — потому что кроме того, что человек де-центрирован, смещен относительно центра, он может еще и де-централизован, то есть единого центра может никакого и нет. Делает человек часто совершенно не то, что собирался. Сам себе противоречит, сам с собой спорит и хочет одновременно противоположных вещей. Так что человек — это скорее ансамбль (от французского ensemble — набор, совокупность). Ансамбль разнородных “частей”, сложившихся привычек, констелляций, созвездий склонностей и манер, устойчивых повторяющихся паттернов, разнонаправленных устремлений. Ансамбль человеческого обыкновения. Есть ли среди этого многообразия кто-то главный, управляющий, или так только кажется — не ясно. Так что ансамбль этот может вообще без дирижера, и зачастую неважно сыгранный. Исполняет неслаженно репертуар из трех опостылевших песен. Заладил! (Цель психотерапии тогда — большая слаженность и расширение репертуара).

И в другом смысле тоже ансамбль (франц. ensemble, а латынь insimul — одновременно). Человек растянут во времени: из прошлого через настоящее в будущее. Но при этом каждый раз оказывается собой, и себя узнает. Нечто зыбкое, все же во времени тянется, если не unity, то continuity. По крайней мере есть какая-то связность.

Человек не собран до целого, не завершен — устремлен за пределы себя, всегда направлен на что-то другое. Все время чего-то ему не хватает, все время ему неймется. Все существует, как противопоставленное “мне”, отдельное от “меня”. Но и “я” рождается и длится, сопротивляясь “иному”, влекомое им, в противопоставлении с ним. Как только родился, сразу начал орать от возмущения. До этого не было никакой отдельности, или неудовлетворенности. А после рождения — есть “я” и есть что-то “иное", есть то, что мне надо, то, чего у меня нет. Жажда, голод, жара, холод. Все вещи, все, что меня не слушается, сопротивляется моей воле. Все это возмутительно, все, что “не я” — “иное” — очерчивает границу моей субъектности, ограничивает меня мной. И ладно если я просто хочу получить “иное”, это полбеды. А что если оказывается, что мне надо получить что-то от “иного”? Что если “иное” тоже субъектно, как я? Что если это не “иное”, а “другой”? Некоторое время после рождения, по счастью, удается удерживаться от такой ужасающей мысли, иначе можно было бы вообще не переставать верещать. Потом, правда, все равно приходится желать быть для другого желанным, маяться в ожидании “безусловной любви”, воображать всякое.

Ситуация совершенно возмутительная, обнаружить себя в непослушном мне мире, вот же угораздило. Но мир неравномерно мне непослушен, есть среди прочего более и менее “мое”: мое тело мне более послушно, чем дерево за окном. Граница субъектности не задана жестко и однозначно, поэтому все время есть напряжение, все время борьба. Надо поговорить об этой борьбе.

—
https://ironhead.id/tlgrm-909

> трагикомедия положения человека в космосе (3)
> я, мое, иное

Чтобы перейти, наконец, к разговору о психотерапии, мне всего-то надо связать три слова: “я”, “мое” и “иное”. Но все слова опять в кавычках, не к добру это.

“Я”, в смысле “я сам”, от меня ускользает, это не предмет, “ничто”. “Я” это вроде бы самое “мое”, но мне не принадлежит, как “иное”. Об этом я уже что-то сказал.

“Мое” — все, вне меня или во мне, что в разной степени мне принадлежит, ко мне относится и/или послушно мне. Мое тело, мой дом, мои эмоции, мои мысли и так далее. В отличии от “я”, “мое” может быть опредмечено (это специальное и важное слово здесь). То есть я признаю свое “моим”, но при этом от “себя” отделяю. К примеру, я понимаю, что иногда я злюсь. Злость “моя”, но при этом не полностью со мной совпадает. Я могу говорить о своей злости, могу пытаться злость унять, “не вестись у нее на поводу”, игнорировать или, наоборот, выражать, или еще как-нибудь с ней обойтись, как с неким предметом. Могу обойтись с ней даже как с предметом физическим: могу сказать, что “злость закипает”, могу обозначать ее в пространстве тела, усмотреть ее размер или объем, может даже сказать какого она цвета, тем самым еще увеличив дистанцию между “мной” и моей злостью. Дистанция эта может быть очень разной, и в какой-то момент “мое” может восприниматься и вовсе как нечто “иное”, чуждое — “не знаю что на меня нашло”. Эмоции и мысли не в полной мере мне подвластны, я могу “потерять контроль”, злость может меня охватить, душить меня, может оказаться, что я в гневе, а не он во мне вспыхнул. Из психопатологии известно, как “свое” может быть совсем чуждым — тогда кто-то вкладывает чужие мысли мне в голову, или, наоборот, мои мысли крадет (см. психический автоматизм, Синдром Кандинского — Клерамбо). Но это всегда в некоторой степени так. Мысли и чувства хоть и “мои”, но я их не заказывал, они сами приходят, случаются. И не всегда мне послушны. “Я сам” и “мое” не совпадают, между ними есть зазор. Во всем “моем” есть нечто “иное”.

“Иное” — то, что сопротивляется мне, то, что происходит, случается, а не то, что я делаю. Не все “иное” находится вне меня, и не все “мое” во мне. “Моим” может быть привычный мне ноутбук. А возникшее у меня чувство чем-то “иным”. Граница между “моим” и “иным” не задана строго и навсегда, она подвижна. Мне приходится подстраиваться, учитывать сопротивление иного, иногда я поддаюсь, иногда пытаюсь иное поглотить, присвоить, сделать моим. Иногда это танец, но чаще — борьба.

Приведу пример следующим постом.

—
https://ironhead.id/tlgrm-916

> как я ноутбук проглотил

Я пишу этот текст, печатая пальцами на клавиатуре ноутбука. Руки, пальцы – мои, глаза — тоже, остальное свое тело я признаю своим, но не то, чтобы особенно его замечаю. Ноутбук мой, но не потому что я его купил, дело не в этом. Ноутбук —“мой”, потому что он мне знаком и работает предсказуемо. Я не смотрю на клавиатуру, когда печатаю, потому что я ее когда-то освоил, и теперь я вообще не думаю о том, какие кнопки мне надо нажать. (Я даже не смогу воспроизвести расположение кнопок если меня попросить нарисовать клавиатуру). Когда я увлечен текстом, я думаю только о том, что мне надо сказать, а не как мне это сделать, потому что я в достаточной мере усвоил русский язык. (Опять же, если начать меня спрашивать о его правилах, то окажется, что я понятия не имею о том, как язык устроен). Если все работает как надо, я не замечаю собственных пальцев, клавиатуры или экрана ноутбука. Есть только деятельность, которую я делаю, а исправно работающие инструменты для меня “прозрачны”, невидимы. Мой мир в этот момент собран так, что я не обо что не спотыкаюсь. Я чувствую себя автором деятельности и граница меня как субъекта смещена, ноутбук с клавиатурой, экраном, и программным интерфейсом становятся “моими”, растворяются в субъекте. Я поглощен делом, я проглотил ноутбук, все остальное уходит на фон.

При этом иное не исчезло полностью. Делать что-то я могу, только испытывая сопротивление “материала”. Язык помогает мне выразить мысль, но и мешает ей, я скатываюсь к привычным оборотам речи, путаюсь, не нахожу нужных слов, да вообще думаю я намного понятнее и яснее, чем пишу (так мне кажется!). Мне требуется усилие, чтобы написать, то, что я думаю. Но, вообще-то, я не знаю, что я в итоге напишу, текст во многом сам ведет меня, и нередко я удивляюсь тому, что в итоге получается. Ограничение телеграма в 4k знаков на пост тоже помогает мне не слишком расползаться, но и мешает развернуть мысль как следует. Это публичный текст, это тоже помогает писать (“кто-то ведь это читает”), но и давит тоже (“это ведь кто-то читает!”), потому что где-то бродят мысли о том, “что я вообще несу”, “написано непонятно как и зачем”, а еще есть лайки, репосты, которые мне вроде бы не так уж важны (?), но и об этом я тоже думаю.

И это когда все идет как надо. А если ноутбук сейчас сломается, он тут же возникнет как отдельный, непослушный объект, я может быть даже буду зол на него, как на существо, обладающее собственной волей, ругнусь на него. И скажу что “он сломался”, “он перестал работать”, а не “я его сломал”. Граница субъекта резко съежится, деятельность распадется, ноутбук выпадет из субъекта, тут же станет “иным”, упрямым объектом.

Субъектно-объектная граница пластична и податлива. Может и мир лишь сон, как мистики говорят. (С.о.н. — субъект-объектное недоразумение?)

Это относительно простой пример, ноутбук хоть и мой, но достаточно далек от меня. Психотерапевтически нам обычно интересно “иное”, которое гораздо более “мое”, чем техника. “Иное” более близкое субъектам — к себе самому или другим людям. Психотерапия — это о признании “моего” “моим”, и о разнообразии способов обращения с “иным” во мне и вне меня.

—
https://ironhead.id/tlgrm-917