Самое правдободобное, но не занудное киноизображение «психодинамической» (бр-р-р, ну и слово) психотерапии — первые три сезона «In Treatment».
Групповая работа лучше всего показана в «Group». Весь мини-сериал выложен на ютуб, первый сезон отличный, второй послабее, но тоже хороший. Сценарий вдохновлен книжкой Ялома «Шопенгауэр как лекарство» (которая мне не нравится), но это не важно. Интереснее то, что актер, который играет терапевта и в самом деле терапевт с десятилетиями стажа (с Яломом лично знаком), и что все происходящее в кадре выглядит как и должно.
https://www.youtube.com/watch?v=bzKmJoe_e2c&list=PLBLRnnp02DXc3vJFtr2eWgbC0sMPjOVdC&index=2
Групповая работа лучше всего показана в «Group». Весь мини-сериал выложен на ютуб, первый сезон отличный, второй послабее, но тоже хороший. Сценарий вдохновлен книжкой Ялома «Шопенгауэр как лекарство» (которая мне не нравится), но это не важно. Интереснее то, что актер, который играет терапевта и в самом деле терапевт с десятилетиями стажа (с Яломом лично знаком), и что все происходящее в кадре выглядит как и должно.
https://www.youtube.com/watch?v=bzKmJoe_e2c&list=PLBLRnnp02DXc3vJFtr2eWgbC0sMPjOVdC&index=2
YouTube
S1, Ep1 : Group virgin
A new member, Henry, joins the group. Karina takes offense when Rebecca’s first move is to act seductively toward him. Meanwhile, does Manny have a problem with Latina women, or with women in general?
If you enjoyed this video, make sure to like, comment…
If you enjoyed this video, make sure to like, comment…
«Удивительная вещь — невроз. Несмотря на многочисленные подсказки от реальности, на все шероховатости повседневного опыта, наши пациенты упорно повторяют одни и те же пагубные паттерны день за днем, из года в год. Просто диву даешься, насколько же невротические паттерны устойчивы. Но эта поразительная непоколебимость вовсе не заслуга одного только невроза (или невротика), как мы порой склонны считать. Поддержание невроза — это тяжелая, грязная работа, с которой никак не справиться в одиночку. Чтобы поддерживать невроз, нужна помощь. Для каждого невроза нужны сообщники.»
— Paul L. Wachtel. Cyclical Psychodynamics & the Contextual Self
— Paul L. Wachtel. Cyclical Psychodynamics & the Contextual Self
«Уильям Джеймс с элегантной лаконичностью описал „классические этапы карьеры теории. Сначала, как вы знаете, новая теория подвергается нападкам как абсурдная; затем она признается верной, но очевидной и незначительной; наконец, она становится настолько важной, что ее противники утверждают, что они сами ее открыли“».
— Richard J. Bernstein. Beyond Objectivism and Relativism: Science, Hermeneutics, and Praxis
— Richard J. Bernstein. Beyond Objectivism and Relativism: Science, Hermeneutics, and Praxis
«[...] мир и вся реальность представляется нам чем-то, что либо уже знакомо, либо может стать знакомым. А именно, мы исходим при этом из допущения, во-первых, что все нам доселе еще незнакомо, от нас скрытое, как и все поражающее нас новое, незнакомое, непосредственно вызывающее в нас удивление и смущающее и запутывающее нас, может быть познано, «объяснено» т.е. сведено к знакомому, «самоочевидному», «понятному», и, во-вторых, что оно имеет такое строение, что даже если оно и остается фактически непознанным и непостигнутым, мы имеем право признать его в принципе познаваемым и постигаемым, т.е. сводимым на элементы либо уже знакомые и понятные, либо могущие стать нам знакомыми и понятными. Таков прозаический, рассудочный, обмирщенный образ мира; [...]
Но, по крайней мере иногда, мы имеем опыт и совсем иного рода; нас касается или в нас шевелится что-то совсем другое. Из эпохи детства в нас всплывают воспоминания о состоянии, в котором каждый клочок мира, каждая вещь и каждое явление представлялись нам непостижимой тайной и мир был для нас сплошным миром чудес, возбуждающим радость, восхищение, изумление или ужас. То, чем мы тогда жили, было ли только нелепым, бессмысленным заблуждением — плодом невежества и умственной беспомощности, — или мы, может быть, чуяли тогда что-то реальное, что теперь от нас ускользает?
Какие-то остатки этого жизнечувствия блаженного детства продолжают жить в нас и теперь. При каждом переживании красоты — в наслаждении искусством или при созерцании красоты природы или человеческого лица — нас объемлет, хотя бы на краткий миг, священный трепет. Перед лицом событий, которые нас потрясают будь то смерть близкого человека или рождение нового человеческого существа, — мы чувствуем, что стоим перед неким таинством: носители жизни как будто исчезают в какой-то непостижимой дали или всплывают из непостижимой глубины. Великие катастрофы в природе — землетрясения, наводнения, бури — и великие социальные потрясения возбуждают в нас чувство каких-то таинственных сил, которые внезапно захватывает наш привычный, знакомый, устойчивый мир.
И как бы крепко мы ни вросли в строй нашей обычной будничной жизни, какими бы разумными, ответственными людьми мы ни считали самих себя, как бы мы ни срослись с нашим социальным положением, с «ролью», которую мы «играем» в социальной среде, для других людей, как бы мы ни привыкли смотреть на себя извне, со стороны и видеть в себе лишь то, чем мы «объективно» являемся другим людям, — порой — хотя бы изредка — в нас шевелится и что-то совсем иное; и это иное есть что-то непостижимое и таинственное; и мы смутно чувствуем, что подлинное существо нашей души что-то совсем иное, что мы привыкли скрывать не только от других людей, но и от самих себя.
И дело тут совсем не в том, что то, что мы скрываем, в чем боимся сознаться, есть нечто морально дурное. Цензура разумного, будничного сознания стремится так же вытеснить и чувства, которые мы испытываем как священные, возвышенные проявления какого-то тайного восторга или умиления, которые мы иногда переживаем, — поскольку именно они не укладываются в рамки общепризнанного, рационально выразимого морального сознания. Стыдливость, стремление к потаенности присущи нам не только в отношении дурного в нас, но и в отношении самого лучшего — в отношении всего, что мы не можем высказать обычными словами, т.е. в рациональных, общедоступных и привычных понятиях, и если мы обладаем интеллектуальной честностью, то мы должны признать, что это непостижимое и непонятное в нас — все, чем мы в направлении вверх или вниз не совпадаем с уровнем того, что зовется «нормальным человеком», составляет, собственно говоря, наше подлинное существо.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
Но, по крайней мере иногда, мы имеем опыт и совсем иного рода; нас касается или в нас шевелится что-то совсем другое. Из эпохи детства в нас всплывают воспоминания о состоянии, в котором каждый клочок мира, каждая вещь и каждое явление представлялись нам непостижимой тайной и мир был для нас сплошным миром чудес, возбуждающим радость, восхищение, изумление или ужас. То, чем мы тогда жили, было ли только нелепым, бессмысленным заблуждением — плодом невежества и умственной беспомощности, — или мы, может быть, чуяли тогда что-то реальное, что теперь от нас ускользает?
Какие-то остатки этого жизнечувствия блаженного детства продолжают жить в нас и теперь. При каждом переживании красоты — в наслаждении искусством или при созерцании красоты природы или человеческого лица — нас объемлет, хотя бы на краткий миг, священный трепет. Перед лицом событий, которые нас потрясают будь то смерть близкого человека или рождение нового человеческого существа, — мы чувствуем, что стоим перед неким таинством: носители жизни как будто исчезают в какой-то непостижимой дали или всплывают из непостижимой глубины. Великие катастрофы в природе — землетрясения, наводнения, бури — и великие социальные потрясения возбуждают в нас чувство каких-то таинственных сил, которые внезапно захватывает наш привычный, знакомый, устойчивый мир.
И как бы крепко мы ни вросли в строй нашей обычной будничной жизни, какими бы разумными, ответственными людьми мы ни считали самих себя, как бы мы ни срослись с нашим социальным положением, с «ролью», которую мы «играем» в социальной среде, для других людей, как бы мы ни привыкли смотреть на себя извне, со стороны и видеть в себе лишь то, чем мы «объективно» являемся другим людям, — порой — хотя бы изредка — в нас шевелится и что-то совсем иное; и это иное есть что-то непостижимое и таинственное; и мы смутно чувствуем, что подлинное существо нашей души что-то совсем иное, что мы привыкли скрывать не только от других людей, но и от самих себя.
И дело тут совсем не в том, что то, что мы скрываем, в чем боимся сознаться, есть нечто морально дурное. Цензура разумного, будничного сознания стремится так же вытеснить и чувства, которые мы испытываем как священные, возвышенные проявления какого-то тайного восторга или умиления, которые мы иногда переживаем, — поскольку именно они не укладываются в рамки общепризнанного, рационально выразимого морального сознания. Стыдливость, стремление к потаенности присущи нам не только в отношении дурного в нас, но и в отношении самого лучшего — в отношении всего, что мы не можем высказать обычными словами, т.е. в рациональных, общедоступных и привычных понятиях, и если мы обладаем интеллектуальной честностью, то мы должны признать, что это непостижимое и непонятное в нас — все, чем мы в направлении вверх или вниз не совпадаем с уровнем того, что зовется «нормальным человеком», составляет, собственно говоря, наше подлинное существо.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
«Удовлетворенность познанным, чувство всеведения, претензия, что познанным и знакомым исчерпано без остатка все сущее, есть, как известно, обычно печальная привилегия невежды, человека, который не имеет понятия об истинном существе познания и по большей части вообще не познает ничего сам, а перенимает чужие познания и удовлетворяется ими. Всякий действительно познающий сознает — и чем он значительнее, чем более способен к самостоятельному познанию, тем сильнее в нем это чувство, — что все им познанное есть лишь ничтожная, безмерно малая доля непознанного и неведомого, — более того, что и оно само познано лишь отчасти и в значительной мере остается для него темным, неуясненным. Это мучительное и вместе с тем плодотворно-активное сознание недостаточности всего уже достигнутого знания, это знание собственного неведения, на которое впервые в истории человечества указал Сократ (он говорил, как известно, что знает только одно — что он ничего не знает […])
[…] всякая вещь и всякое существо в мире есть нечто большее и иное, чем все, что мы о нем знаем и за что мы его принимаем, — более того, есть нечто большее и иное, чем все, что мы когда-либо сможем о нем узнать; а что оно подлинно есть во всей своей полноте и глубине — это и остается для нас непостижимым. Лишь тупое филистерство может упускать из виду этот фундаментальный факт; кто еще сохранил подлинное чувство реальности, тот его всегда ощущает. Сколь бы мудр, опытен, учен ни был человек — всякая частица реальности, если только он способен увидать ее в ее подлинном существе, не искаженном и не умаленном его слепотой и гордыней, говорит ему об этом.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
[…] всякая вещь и всякое существо в мире есть нечто большее и иное, чем все, что мы о нем знаем и за что мы его принимаем, — более того, есть нечто большее и иное, чем все, что мы когда-либо сможем о нем узнать; а что оно подлинно есть во всей своей полноте и глубине — это и остается для нас непостижимым. Лишь тупое филистерство может упускать из виду этот фундаментальный факт; кто еще сохранил подлинное чувство реальности, тот его всегда ощущает. Сколь бы мудр, опытен, учен ни был человек — всякая частица реальности, если только он способен увидать ее в ее подлинном существе, не искаженном и не умаленном его слепотой и гордыней, говорит ему об этом.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
«”Жизненный мир включает в себя все, о чем мы можем говорить в донаучных терминах: люди, кошки, подсолнухи, камни, оружие, соборы, а также звуки, послеобразы, мысли, воспоминания, голод, счастье и страх” (Hartmann 1998). Однако изначально он не содержит таких конструктов как атомы, молекулы или потенциалы действия. В жизненном мире люди образуют культурные, языковые и деятельностные сообщества, в том числе такие особые формы практики как естественные науки, для которых перспектива наблюдателя становится основным методологическим принципом. Они вычленяют из феноменального жизненного мира определенные поддающиеся количественной оценке и объективизации области [...] Для описания структур выбранного ими участка реальности они разрабатывают определенные термины, а со временем и определенные конструкты (атомы, электроны, волны, потенциалы, поля и т.д.), которые служат для объяснения наблюдаемых процессов и которые, в их связи с определенными законами, имеют высокую прогностическую, а значит, и практическую ценность для сообщества. Таким образом, методические нормы, такие как принцип причинности, которые изначально были лишь исследовательскими директивами, приобретают все более неоспоримый, ”поистине метафизический статус […]”.
”Вторая ошибка натурализма” заключается, по мнению Хартманна, в том, что структуры и процессы, постулируемые на уровне конструктов, далее все больше проталкиваются под опыт жизненного мира и, в конечном счете, выдаются за фактическую реальность […].
Эта постепенная замена феноменов количественно измеримыми конструктами остается беспроблемной для первичных, то есть неорганических и механических объектов естественных наук. Однако оказывается редукционистской по отношению к феноменам жизни, поскольку они предполагают сложные или целостно структурированные и, следовательно, макроскопические тела; они исчезают из поля зрения в ходе постоянно прогрессирующего деления. Этот подход является тем более редукционистским по отношению к феноменам опыта и сознания, поскольку они сами по себе ускользают от объективирующей перспективы. Следом за ошибочной онтологизацей конструктов физическое описание теперь должно применяться универсально, то есть охватывать все мыслимые аспекты реальности. Таким образом, жизненный мир должен быть реконструирован из конструктов: радостно лающая собака состоит из определенных наборов органических молекул, а ее лай может быть объяснен генетической программой. Исполнение ”Реквиема” Моцарта состоит из преходящих колебаний атмосферного давления в окружающей человека среде, а услышанная мелодия объясняется вспыхиванием нейронов в мозгу слушателя.»
— Thomas Fuchs. Ecology of the Brain
”Вторая ошибка натурализма” заключается, по мнению Хартманна, в том, что структуры и процессы, постулируемые на уровне конструктов, далее все больше проталкиваются под опыт жизненного мира и, в конечном счете, выдаются за фактическую реальность […].
Эта постепенная замена феноменов количественно измеримыми конструктами остается беспроблемной для первичных, то есть неорганических и механических объектов естественных наук. Однако оказывается редукционистской по отношению к феноменам жизни, поскольку они предполагают сложные или целостно структурированные и, следовательно, макроскопические тела; они исчезают из поля зрения в ходе постоянно прогрессирующего деления. Этот подход является тем более редукционистским по отношению к феноменам опыта и сознания, поскольку они сами по себе ускользают от объективирующей перспективы. Следом за ошибочной онтологизацей конструктов физическое описание теперь должно применяться универсально, то есть охватывать все мыслимые аспекты реальности. Таким образом, жизненный мир должен быть реконструирован из конструктов: радостно лающая собака состоит из определенных наборов органических молекул, а ее лай может быть объяснен генетической программой. Исполнение ”Реквиема” Моцарта состоит из преходящих колебаний атмосферного давления в окружающей человека среде, а услышанная мелодия объясняется вспыхиванием нейронов в мозгу слушателя.»
— Thomas Fuchs. Ecology of the Brain
«Гете мудро заметил, что, если боги говорят, их язык — язык, адекватный самой реальности, — состоит из одних „имен собственных“. Ибо „нарицательное имя“ берет реальность как частный случай чего-то общего, как одно из многого — что именно и неадекватно самой реальности.[…]
[…] все единичное — индивидуальное как таковое — безусловно неуловимо в понятиях. Его нельзя понять в смысле подведения под понятия, его нельзя в этом смысле „понять“ или „постигнуть“: его можно только воспринимать, созерцать как тайну и чудо, ибо оно есть по самому существу своему нечто безусловно новое и незнакомое. Ибо знакомо и потому понятно для нас только то, что повторяется и может быть „узнано“, — что является и воспринимается нами как „то же самое“. Для „трезвого“ рассудочного наблюдения — для наблюдения, которое направлено на логический, выразимый в понятиях облик вещей, — представляется самоочевидным, опытно данным фактом, что все на свете повторяется или может повториться. На этом именно основана возможность „трезво“ констатировать все на свете. Даже нечто само по себе безусловно непостижимое, как, напр., смерть живого человека, есть для опытного врача, для привычной сестры милосердия или для участника войны не что иное, как именно один из „случаев“, тождественный в основе своей всем другим случаям этого рода, — „то же самое“, — давно знакомое, что мы можем только регистрировать.[…]
С первого взгляда кажется — и так это часто считается, — что именно эта точка зрения одна лишь совершенно объективна, тогда как противоположная установка — установка любви к данному единичному существу как единственному и неповторимому — обременена субъективно-эмоциональными переживаниями, которые искажают объективный состав реальности, привносят в него нечто ему чуждое. Дело обстоит, однако, как раз наоборот. Упомянутая выше „трезвая“ установка основана на том, что в ней мы „отвлекаемся“ от индивидуального как такового, не обращаем на него внимания, игнорируем его […]; именно это игнорирование бесконечно многого и самого существенного делает для нас все понятным, постижимым, превращает реальность в „предмет познания“, исчерпываемый общими содержаниями. Но это удается нам лишь потому, что здесь для нас дело идет не о целостном, объективном составе соответствующего явления, не о конкретной его полноте, а лишь об его отвлеченном содержании, выражаемом в понятиях. Напротив, там где мы — как в отношении, определенном любовью, — направлены на конкретную целостность реальности, она для нас есть всегда вечно неповторимо единственное и потому непостижимое. Мы спокойно регистрируем необозримо большое число „смертных случаев“ среди людей вообще; нам не мешает веселиться или заниматься текущими нашими делами тот общеизвестный факт, что примерно каждую секунду на земном шаре умирает какое-нибудь человеческое существо; мы привыкли в наше смутное время спокойно читать донесения о массовых убийствах — даже женщин и детей — в сражениях международных и гражданских войн. Мы знаем, что все это есть привычное, знакомое явление и что умершие будут замещены новорожденными. Но когда смерть отнимает от нас любимое существо, то мы знаем, что никто и ничто на свете не может нам его заменить. Но лишь такое любовное отношение подлинно адекватно существу реальности, ибо оно одно направлено на всю полноту ее конкретного содержания в разъясненном выше смысле.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
[…] все единичное — индивидуальное как таковое — безусловно неуловимо в понятиях. Его нельзя понять в смысле подведения под понятия, его нельзя в этом смысле „понять“ или „постигнуть“: его можно только воспринимать, созерцать как тайну и чудо, ибо оно есть по самому существу своему нечто безусловно новое и незнакомое. Ибо знакомо и потому понятно для нас только то, что повторяется и может быть „узнано“, — что является и воспринимается нами как „то же самое“. Для „трезвого“ рассудочного наблюдения — для наблюдения, которое направлено на логический, выразимый в понятиях облик вещей, — представляется самоочевидным, опытно данным фактом, что все на свете повторяется или может повториться. На этом именно основана возможность „трезво“ констатировать все на свете. Даже нечто само по себе безусловно непостижимое, как, напр., смерть живого человека, есть для опытного врача, для привычной сестры милосердия или для участника войны не что иное, как именно один из „случаев“, тождественный в основе своей всем другим случаям этого рода, — „то же самое“, — давно знакомое, что мы можем только регистрировать.[…]
С первого взгляда кажется — и так это часто считается, — что именно эта точка зрения одна лишь совершенно объективна, тогда как противоположная установка — установка любви к данному единичному существу как единственному и неповторимому — обременена субъективно-эмоциональными переживаниями, которые искажают объективный состав реальности, привносят в него нечто ему чуждое. Дело обстоит, однако, как раз наоборот. Упомянутая выше „трезвая“ установка основана на том, что в ней мы „отвлекаемся“ от индивидуального как такового, не обращаем на него внимания, игнорируем его […]; именно это игнорирование бесконечно многого и самого существенного делает для нас все понятным, постижимым, превращает реальность в „предмет познания“, исчерпываемый общими содержаниями. Но это удается нам лишь потому, что здесь для нас дело идет не о целостном, объективном составе соответствующего явления, не о конкретной его полноте, а лишь об его отвлеченном содержании, выражаемом в понятиях. Напротив, там где мы — как в отношении, определенном любовью, — направлены на конкретную целостность реальности, она для нас есть всегда вечно неповторимо единственное и потому непостижимое. Мы спокойно регистрируем необозримо большое число „смертных случаев“ среди людей вообще; нам не мешает веселиться или заниматься текущими нашими делами тот общеизвестный факт, что примерно каждую секунду на земном шаре умирает какое-нибудь человеческое существо; мы привыкли в наше смутное время спокойно читать донесения о массовых убийствах — даже женщин и детей — в сражениях международных и гражданских войн. Мы знаем, что все это есть привычное, знакомое явление и что умершие будут замещены новорожденными. Но когда смерть отнимает от нас любимое существо, то мы знаем, что никто и ничто на свете не может нам его заменить. Но лишь такое любовное отношение подлинно адекватно существу реальности, ибо оно одно направлено на всю полноту ее конкретного содержания в разъясненном выше смысле.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
По прошествии пяти лет работы могу сказать, что психотерапия занятие странное и со стороны терапевта тоже. Иногда я вроде бы вполне ясно представляю себе чем именно я занимаюсь, а иногда вообще не понимаю что это за профессия такая, что делать? и почему именно так?
Дело, конечно, не в том, что не хватает готовых объяснений и ответов (скорее наоборот), все равно ведь приходится думать самому, и искать свой вариант (даже если он в итоге частично или полностью совпадает с тем что уже сказано другими).
Психотерапией называется слишком много разных занятий одновременно. Ворох порой сумасбродных идей, теорий, методов, техник; калейдоскоп терапевтических ролей от врача, воспитателя или наставника, до секулярного пастыря, посредственного мудреца и консультанта по экзистированию; с целями от лечения до развлечения, с заходом на духовную практику. Все это может быть в разной степени верно, но психотерапевты между собой несогласны по поводу того что они делают, и как правильно.
Можно было бы сказать, что это от того, что они тоже люди, и спасти ситуацию могла бы дурацкая метафора про слепцов, ощупывающих слона или припоминание сюжета про вавилонскую башню. Хорошо, может быть это грани одного и того же занятия, и сначала стоит разобраться есть ли между ними нечто общее, несмотря на все разногласия.
Можно так же сказать, что люди разные, что каждому свое, и на этом успокоиться, так ничего и не поняв. Но если все же прислушаться к тому, о чем идут споры, преодолимы ли они, тогда станут видны линии напряжения. По этим линиям можно будет классифицировать терапевтические методы и на получившейся карте я смогу указать где моя терапия, и что я думаю я делаю (и чего я не делаю, что не менее важно).
Намереваюсь рассуждать тут вслух по этому поводу. Надо только решиться откуда-то начать.
—
https://ironhead.id/tlgrm-886
Дело, конечно, не в том, что не хватает готовых объяснений и ответов (скорее наоборот), все равно ведь приходится думать самому, и искать свой вариант (даже если он в итоге частично или полностью совпадает с тем что уже сказано другими).
Психотерапией называется слишком много разных занятий одновременно. Ворох порой сумасбродных идей, теорий, методов, техник; калейдоскоп терапевтических ролей от врача, воспитателя или наставника, до секулярного пастыря, посредственного мудреца и консультанта по экзистированию; с целями от лечения до развлечения, с заходом на духовную практику. Все это может быть в разной степени верно, но психотерапевты между собой несогласны по поводу того что они делают, и как правильно.
Можно было бы сказать, что это от того, что они тоже люди, и спасти ситуацию могла бы дурацкая метафора про слепцов, ощупывающих слона или припоминание сюжета про вавилонскую башню. Хорошо, может быть это грани одного и того же занятия, и сначала стоит разобраться есть ли между ними нечто общее, несмотря на все разногласия.
Можно так же сказать, что люди разные, что каждому свое, и на этом успокоиться, так ничего и не поняв. Но если все же прислушаться к тому, о чем идут споры, преодолимы ли они, тогда станут видны линии напряжения. По этим линиям можно будет классифицировать терапевтические методы и на получившейся карте я смогу указать где моя терапия, и что я думаю я делаю (и чего я не делаю, что не менее важно).
Намереваюсь рассуждать тут вслух по этому поводу. Надо только решиться откуда-то начать.
—
https://ironhead.id/tlgrm-886
[комическая интерлюдия]
Если бы психотерапия была человеком, ей была бы показана психотерапия. Идентичность зыбкая, кто она — сама не знает. Вместо личной истории скомканный и плоский нарратив, своего прошлого смутно стыдится, и склонна отрицать что такое вообще было.
Отношения с ближайшими родственниками (психиатрия) напряженные. Иногда очень хочет, чтобы приняли обратно в семью, неуклюже старается быть “научной”, “доказательной” и слушаться старших, но потом срывается и бунтует, кричит “вы мне никто!”, бывает охвачена странными идеями, увлекается “восточными духовными практиками”, психоделиками, беспорядочно и поверхностно читает книги по философии. Родственники со стороны духовности тоже не воспринимают ее всерьез, и все повторяется.
В этой связи самооценка ее нестабильна. Порой ей кажется, что она спасение рода человеческого, что никто так не понимает людей как она, берется учить всех жизни, любви и морали. То считает себя глупостью и недоразумением, заглушкой на месте духовной жизни современности, сомнительной клинической практикой, “пока ничего получше не придумали”. Популярность ширится, а уважения и признания все нет.
Очень много и сбивчиво говорит (и постоянно что-то пишет), стараясь скрыть недостаток рефлексии.
—
https://ironhead.id/tlgrm-887
Если бы психотерапия была человеком, ей была бы показана психотерапия. Идентичность зыбкая, кто она — сама не знает. Вместо личной истории скомканный и плоский нарратив, своего прошлого смутно стыдится, и склонна отрицать что такое вообще было.
Отношения с ближайшими родственниками (психиатрия) напряженные. Иногда очень хочет, чтобы приняли обратно в семью, неуклюже старается быть “научной”, “доказательной” и слушаться старших, но потом срывается и бунтует, кричит “вы мне никто!”, бывает охвачена странными идеями, увлекается “восточными духовными практиками”, психоделиками, беспорядочно и поверхностно читает книги по философии. Родственники со стороны духовности тоже не воспринимают ее всерьез, и все повторяется.
В этой связи самооценка ее нестабильна. Порой ей кажется, что она спасение рода человеческого, что никто так не понимает людей как она, берется учить всех жизни, любви и морали. То считает себя глупостью и недоразумением, заглушкой на месте духовной жизни современности, сомнительной клинической практикой, “пока ничего получше не придумали”. Популярность ширится, а уважения и признания все нет.
Очень много и сбивчиво говорит (и постоянно что-то пишет), стараясь скрыть недостаток рефлексии.
—
https://ironhead.id/tlgrm-887
> рациональное занудство
В психотерапевтическом мейнстриме растворена и воспринимается само собой разумеющейся идея о многослойности сознания/психики. О разных уровнях осозноваемости “психических процессов”, и о влиянии более глубоких уровней на более высокие. О “бессознательных фантазиях”, “глубинных убеждениях” или “схемах “и так далее (будем считать, что все это примерно про одно и то же).
Ради шутки можно примерно ту же идею примерить на рациональную часть психотерапевтических подходов. (С условием, что мы заранее договорились, что только воображаем себе, что все уровни рационально простроены сверху донизу. Это возможно в принципе, но всерьез на это рассчитывать не стоит)
№0
Психотерапия — это способ преодоления привычного. Если замедлиться и разобраться что я делаю?, что я чувствую?, что я думаю?, почему так?, то есть надежда, что удастся подумать по-другому, чувствовать что-то новое, поступать иначе. (Или оставить все как есть, но с осознанием, что это выбор, а не только стечение обстоятельств)
№1 (вы находитесь здесь)
Психотерапевтический подход — это способ помочь психотерапевту помочь пациенту в преодолении привычного. Для этого терапевту надо понять человека, и каким-то образом объяснить (самому себе тоже), с чем человек пришел, и, исходя из этого, как ему можно помочь. Для понимания человека терапевту дана эмпатия, для объяснения — теория. Психотерапевтическая теория в некотором виде включает в себя представления 1) о человеке (философская антропология), 1a) норме и хорошей жизни (этика), 2) о психологических проблемах/психиатрических расстройствах (психопатология), и, исходя из этого, 3) о способах помощи (терапия).
№2
Философия (в приложении к психиатрии/психотерапии) — это способ пересмотра базовых положений психиатрии и психотерапевтических теорий; привычных, а поэтому якобы очевидных, представлений о человеке, психопатологии и терапии. Время от времени стоит замедлиться и разобраться что мы делаем, и почему так.
№3
На фундаментальном философском уровне полагается некоторая 1) онтология (здесь: вопрос о Реальности/Бытии и нашем к нему отношении) и 2,3) общая и дисциплинарная эпистемология (теория истины, вопрос о по/знании вообще, и применительно с психиатрии/психотерапии в частности). На которые явно или неявно опирается подход.
-
В рамках терапевтического подхода не все проговоривается в явном виде, более фундаментальные уровни всегда заимствованы из более широкой культуры, естественно, так что (как и в терапии) мы оставляем за собой право на подозрение и можем выводить невысказанное из сказанного на более высоких уровнях.
Это может быть интересно, если считать, что было бы хорошо, если бы сверху донизу вся конструкция была более-менее связная и непротиворечивая (я думаю, что было бы здорово). Если даже так не считать, рассматривая терапевтические подходы на разных уровнях все равно можно увидеть интересные вещи, если к этому есть философские способности и азарт. Азарт у меня есть, но способности мои весьма скромны, поэтому на третий уровень (про философию) мы пойдем когда/если я совсем одурею (к тому же весь мейнстрим описывается парой комбинаций). Так что остаемся пока на первом уровне, потом заглянем на второй.
—
https://ironhead.id/tlgrm-888
В психотерапевтическом мейнстриме растворена и воспринимается само собой разумеющейся идея о многослойности сознания/психики. О разных уровнях осозноваемости “психических процессов”, и о влиянии более глубоких уровней на более высокие. О “бессознательных фантазиях”, “глубинных убеждениях” или “схемах “и так далее (будем считать, что все это примерно про одно и то же).
Ради шутки можно примерно ту же идею примерить на рациональную часть психотерапевтических подходов. (С условием, что мы заранее договорились, что только воображаем себе, что все уровни рационально простроены сверху донизу. Это возможно в принципе, но всерьез на это рассчитывать не стоит)
№0
Психотерапия — это способ преодоления привычного. Если замедлиться и разобраться что я делаю?, что я чувствую?, что я думаю?, почему так?, то есть надежда, что удастся подумать по-другому, чувствовать что-то новое, поступать иначе. (Или оставить все как есть, но с осознанием, что это выбор, а не только стечение обстоятельств)
№1 (вы находитесь здесь)
Психотерапевтический подход — это способ помочь психотерапевту помочь пациенту в преодолении привычного. Для этого терапевту надо понять человека, и каким-то образом объяснить (самому себе тоже), с чем человек пришел, и, исходя из этого, как ему можно помочь. Для понимания человека терапевту дана эмпатия, для объяснения — теория. Психотерапевтическая теория в некотором виде включает в себя представления 1) о человеке (философская антропология), 1a) норме и хорошей жизни (этика), 2) о психологических проблемах/психиатрических расстройствах (психопатология), и, исходя из этого, 3) о способах помощи (терапия).
№2
Философия (в приложении к психиатрии/психотерапии) — это способ пересмотра базовых положений психиатрии и психотерапевтических теорий; привычных, а поэтому якобы очевидных, представлений о человеке, психопатологии и терапии. Время от времени стоит замедлиться и разобраться что мы делаем, и почему так.
№3
На фундаментальном философском уровне полагается некоторая 1) онтология (здесь: вопрос о Реальности/Бытии и нашем к нему отношении) и 2,3) общая и дисциплинарная эпистемология (теория истины, вопрос о по/знании вообще, и применительно с психиатрии/психотерапии в частности). На которые явно или неявно опирается подход.
-
В рамках терапевтического подхода не все проговоривается в явном виде, более фундаментальные уровни всегда заимствованы из более широкой культуры, естественно, так что (как и в терапии) мы оставляем за собой право на подозрение и можем выводить невысказанное из сказанного на более высоких уровнях.
Это может быть интересно, если считать, что было бы хорошо, если бы сверху донизу вся конструкция была более-менее связная и непротиворечивая (я думаю, что было бы здорово). Если даже так не считать, рассматривая терапевтические подходы на разных уровнях все равно можно увидеть интересные вещи, если к этому есть философские способности и азарт. Азарт у меня есть, но способности мои весьма скромны, поэтому на третий уровень (про философию) мы пойдем когда/если я совсем одурею (к тому же весь мейнстрим описывается парой комбинаций). Так что остаемся пока на первом уровне, потом заглянем на второй.
—
https://ironhead.id/tlgrm-888
железноголовый pinned «[комическая интерлюдия] Если бы психотерапия была человеком, ей была бы показана психотерапия. Идентичность зыбкая, кто она — сама не знает. Вместо личной истории скомканный и плоский нарратив, своего прошлого смутно стыдится, и склонна отрицать что такое…»
[все бы шутки шутить]
Быть психотерапевтом очень просто. Вот хорошим — сложно. И ладно “быть”, делать-то что?
—Даже дети малые знают как играть в доктора. А как играть в психотерапевта?
—Угу… *кивает головой, говорит “угу” еще раз. Что-то записывает*
—Ладно, что вообще за “психо-терапия”? Это терапия чего?
—Вы об этом хотели поговорить сегодня?
—Да, именно об этом, вы хоть на один вопрос можете ответить нормально?
—*смотрит поверх очков, многозначительно молчит*
—Что терапевт вообще делает и по какому поводу?
—А чего бы вам хотелось?
—Да сколько можно! Я у вас как у человека спрашиваю!
—Хм-м, то есть иногда я для вас не совсем человек…
—Да чтоб тебя! Я не твой пациент! И вообще это ты ко мне пришел! И я тебя спрашиваю, вы что устроили! По какому поводу! Вы зачем перепридумываете по кругу одно и то же под разными названиями? Зачем вам столько психоанализов, вам чего не хватало то? Интерсубъективный, реляционный, что вы выдумываете сидите? Гештальт подход у них! Экзистенциальная, сука, терапия, что это!
—Да не волнуйтесь вы так, давайте я вам дам технику одну. Значит смотрите, представьте, что ваши злые мысли, они как листья, которые плавно…
—Пошел ты на хер! Вы что городите, я тебя спрашиваю! Что это за спотыкач, что за абвгдейка рубленая: CBT, REBT, EFT! CPT, DBT, ACT, TFP! MBT, MBCT, EMDR! Ту-ду-ду терапевт! и тра-та-та терапевт!, мяу-мяу терапевт!, в кря подходе терапевт! Сука!
—
https://ironhead.id/tlgrm-890
Быть психотерапевтом очень просто. Вот хорошим — сложно. И ладно “быть”, делать-то что?
—Даже дети малые знают как играть в доктора. А как играть в психотерапевта?
—Угу… *кивает головой, говорит “угу” еще раз. Что-то записывает*
—Ладно, что вообще за “психо-терапия”? Это терапия чего?
—Вы об этом хотели поговорить сегодня?
—Да, именно об этом, вы хоть на один вопрос можете ответить нормально?
—*смотрит поверх очков, многозначительно молчит*
—Что терапевт вообще делает и по какому поводу?
—А чего бы вам хотелось?
—Да сколько можно! Я у вас как у человека спрашиваю!
—Хм-м, то есть иногда я для вас не совсем человек…
—Да чтоб тебя! Я не твой пациент! И вообще это ты ко мне пришел! И я тебя спрашиваю, вы что устроили! По какому поводу! Вы зачем перепридумываете по кругу одно и то же под разными названиями? Зачем вам столько психоанализов, вам чего не хватало то? Интерсубъективный, реляционный, что вы выдумываете сидите? Гештальт подход у них! Экзистенциальная, сука, терапия, что это!
—Да не волнуйтесь вы так, давайте я вам дам технику одну. Значит смотрите, представьте, что ваши злые мысли, они как листья, которые плавно…
—Пошел ты на хер! Вы что городите, я тебя спрашиваю! Что это за спотыкач, что за абвгдейка рубленая: CBT, REBT, EFT! CPT, DBT, ACT, TFP! MBT, MBCT, EMDR! Ту-ду-ду терапевт! и тра-та-та терапевт!, мяу-мяу терапевт!, в кря подходе терапевт! Сука!
—
https://ironhead.id/tlgrm-890
железноголовый
По прошествии пяти лет работы могу сказать, что психотерапия занятие странное и со стороны терапевта тоже. Иногда я вроде бы вполне ясно представляю себе чем именно я занимаюсь, а иногда вообще не понимаю что это за профессия такая, что делать? и почему именно…
> что за “психо”, в чем “терапия”?
Сначала хотелось бы разобраться, чем психотерапевтические подходы между собой схожи. Может за видимым многообразием скрывается нечто общее, может это и есть суть? А все различия объясняются тем, что люди разные, и к тому же люди, поэтому договориться не могут, и говорят о совсем разных вещах одними и теми же словами, а об одном и том же — словами разными.
Для этого есть понятный прием: выбрать такую точку зрения, такой масштаб и фон, на котором обсуждаемые вещи становятся сильно похожи. (В сравнении со слонами все люди маленькие. По сравнению с птицами все они одинаково не умеют летать. На уровне субатомных частиц между людьми, слонами и птицами нет никакой разницы.)
Чтобы увидеть общие корни у всех терапевтических подходов, можно взять шире: подумать, чем схожа и чем отличается психотерапия в сравнении со смежными занятиями, и глубже: с каких времен прослеживается деятельность, которую можно называть психотерапевтической. (В терапии тоже используется такие приемы, вопросы по поводу симптома: зачем он был/сейчас нужен (функция)? почему/когда он возник (история)?)
Про психотерапию невозможно ничего толком понять, не подумав о ее социальной функции, и о том, как она вписана в более широкую культуру и историю. Сейчас совсем кратко (и, наверное, непонятно), поэтому заходим вальяжно (ни одной цитаты из Леви-Стросса, вообще ничего): проституция, журналистика (и другие) борятся за звание древнейшей профессии, но и эта, психотерапевтическая, работа тоже ведь не только что появилась.
Если проигнорировать все (безусловно важные в другом контексте) различия, то в каком-то виде всегда был нужен социальный институт надзора за безумием, контроля за избытком фантазии и обеспечения выплат моральных компенсаций за причиненные жизнью страдания. Элитная кафедра восхождения, освобождения и трансцендирования в институте тоже обязательно должна быть, если речь идет о более высоких религиозно-мистических, философских, йогических практиках себя.
Страдающий из понятного мира выпадает, что с ним происходит понять не может, что с ним делать — не ясно. Под психотерапевтической работой подразумевается упорядочивание действительности, использование некоторого языка, предоставляющего возможность страдающему и его окружению участвовать в происходящем, найти место своему страданию. Чудища и демоны должны быть проименованы, названы вслух, расставлены по местам, порядок должен быть восстановлен, страдания оправданы. (Упомянутая выше кафедра трансцендирования занимается вопросами движения, в некотором смысле в противоположную сторону — тут важнее преодоление мира и заданного порядка вещей, но об этом в другой раз).
И в этом смысле психотерапевт (и психиатр) коллега шамана, жреца и мудреца, хочет он того или нет. Сновиденный дозор на краю экзистенциальной ночи.
Я к этому еще не раз вернусь, но чтобы в разговоре о психотерапии яснее говорить о “терапии”, надо сначала разобраться с частью про “психо”. И что еще за “экзистенциальная” ночь? Почему это слово к месту и не к месту постоянно, оно что-то значит или нет?
Что здесь экзистенциального то?
—
https://ironhead.id/tlgrm-891
Сначала хотелось бы разобраться, чем психотерапевтические подходы между собой схожи. Может за видимым многообразием скрывается нечто общее, может это и есть суть? А все различия объясняются тем, что люди разные, и к тому же люди, поэтому договориться не могут, и говорят о совсем разных вещах одними и теми же словами, а об одном и том же — словами разными.
Для этого есть понятный прием: выбрать такую точку зрения, такой масштаб и фон, на котором обсуждаемые вещи становятся сильно похожи. (В сравнении со слонами все люди маленькие. По сравнению с птицами все они одинаково не умеют летать. На уровне субатомных частиц между людьми, слонами и птицами нет никакой разницы.)
Чтобы увидеть общие корни у всех терапевтических подходов, можно взять шире: подумать, чем схожа и чем отличается психотерапия в сравнении со смежными занятиями, и глубже: с каких времен прослеживается деятельность, которую можно называть психотерапевтической. (В терапии тоже используется такие приемы, вопросы по поводу симптома: зачем он был/сейчас нужен (функция)? почему/когда он возник (история)?)
Про психотерапию невозможно ничего толком понять, не подумав о ее социальной функции, и о том, как она вписана в более широкую культуру и историю. Сейчас совсем кратко (и, наверное, непонятно), поэтому заходим вальяжно (ни одной цитаты из Леви-Стросса, вообще ничего): проституция, журналистика (и другие) борятся за звание древнейшей профессии, но и эта, психотерапевтическая, работа тоже ведь не только что появилась.
Если проигнорировать все (безусловно важные в другом контексте) различия, то в каком-то виде всегда был нужен социальный институт надзора за безумием, контроля за избытком фантазии и обеспечения выплат моральных компенсаций за причиненные жизнью страдания. Элитная кафедра восхождения, освобождения и трансцендирования в институте тоже обязательно должна быть, если речь идет о более высоких религиозно-мистических, философских, йогических практиках себя.
Страдающий из понятного мира выпадает, что с ним происходит понять не может, что с ним делать — не ясно. Под психотерапевтической работой подразумевается упорядочивание действительности, использование некоторого языка, предоставляющего возможность страдающему и его окружению участвовать в происходящем, найти место своему страданию. Чудища и демоны должны быть проименованы, названы вслух, расставлены по местам, порядок должен быть восстановлен, страдания оправданы. (Упомянутая выше кафедра трансцендирования занимается вопросами движения, в некотором смысле в противоположную сторону — тут важнее преодоление мира и заданного порядка вещей, но об этом в другой раз).
И в этом смысле психотерапевт (и психиатр) коллега шамана, жреца и мудреца, хочет он того или нет. Сновиденный дозор на краю экзистенциальной ночи.
Я к этому еще не раз вернусь, но чтобы в разговоре о психотерапии яснее говорить о “терапии”, надо сначала разобраться с частью про “психо”. И что еще за “экзистенциальная” ночь? Почему это слово к месту и не к месту постоянно, оно что-то значит или нет?
Что здесь экзистенциального то?
—
https://ironhead.id/tlgrm-891
[проишествие]
Нечаянную мудрость проронил труженик смыслоперерабатывающиего завода, мастер цеха де/монтажа ментало-конструкций, психотехник IV рязряда Е. Б. Тугодум.
Производство остановлено до дальнейших распоряжений. На месте работает объяснительная бригада, введен карантин. Один человек слишком много понял, ему оказывается вся необходимая помощь по объяснению случившегося.
“Ума не приложу, как так вышло, — оправдывается Тугодум, — я вообще и не знаю ничего, особо-то. Люблю, конечно, когда понятно, но понимать ничего не хочу, мне это и не надо. Может вычитал где-то случайно, да и забыл, черт его знает. Само вырвалось, честное слово.”
Подробное расследование инцидента еще предстоит провести, но по записям с камер наблюдения уже удалось восстановить диалог, в результате которого пострадавший внезапно пришел в себя и позже впал в экстаз:
— Борисыч, “экзистенциальный”, слышал? На диалекте умняка слово. Про страх смерти или типа того, не знаешь?
— Смерть? А что смерть? Вот помрешь, а там ничего особого: так, что-нибудь тесное.
—
https://ironhead.id/tlgrm-892
Нечаянную мудрость проронил труженик смыслоперерабатывающиего завода, мастер цеха де/монтажа ментало-конструкций, психотехник IV рязряда Е. Б. Тугодум.
Производство остановлено до дальнейших распоряжений. На месте работает объяснительная бригада, введен карантин. Один человек слишком много понял, ему оказывается вся необходимая помощь по объяснению случившегося.
“Ума не приложу, как так вышло, — оправдывается Тугодум, — я вообще и не знаю ничего, особо-то. Люблю, конечно, когда понятно, но понимать ничего не хочу, мне это и не надо. Может вычитал где-то случайно, да и забыл, черт его знает. Само вырвалось, честное слово.”
Подробное расследование инцидента еще предстоит провести, но по записям с камер наблюдения уже удалось восстановить диалог, в результате которого пострадавший внезапно пришел в себя и позже впал в экстаз:
— Борисыч, “экзистенциальный”, слышал? На диалекте умняка слово. Про страх смерти или типа того, не знаешь?
— Смерть? А что смерть? Вот помрешь, а там ничего особого: так, что-нибудь тесное.
—
https://ironhead.id/tlgrm-892
> унылый бутерброд
(опять отступление в сторону)
Психотерапия это “лечение” “души”, если верить греческим словам в названии. Но за последний век из терапии всю душу вынули и сменяли на бутерброд.
А потом из бутерброда чуть и колбаса не пропала. В начале XX века было предложение выкинуть вообще все лишнее, вслед за “душой” вытравить и “сознание”, оставить только внешне наблюдаемое поведение: стимул—реакция. От бутерброда остались две хлебные корки и прочерк.
Бутерброд без начинки это уныло (и можно ли вообще называть два куска хлеба бутербродом?), и колбасу “внутреннего мира” довольно быстро вернули. Душу, конечно, так просто не вернуть, и субъективность теперь понимается как мешанина когниций/убеждений/представлений/репрезентаций между стимулом и реакцией, можно заниматься ими. Технически, с тех пор общая схема в разных вариантах остается прежней: стимул—???—реакция. Понятное объяснение (не значит что хорошее) — психотерапия занимается тем, что находится/происходит между стимулом и реакцией.
Пользуясь этим объяснением можно на пальцах разграничить именно психо-терапию и всю остальную помощь за которой обращаются к специалистам (M. Karson). Схема стимул—???—реакция это то же самое, что обстоятельства—???—последствия. Обращаются люди обычно по поводу “последствий”: из-за тяжелых переживаний, или потому что делают то, чего делать не стоит, а что следовало бы — делать не получается. Можно заниматься “обстоятельствами”: учить алкоголика не ходить по барам, объяснять женщине, терпящей домашнее насилие, что ей надо немедленно разорвать эти отношения и уходить. Можно напрямую заниматься “последствиями”: назначить медикаменты, научить техникам расслабления и дыхания.
Психо-терапия же в особом, узком смысле занимается не “обстоятельствами”, и не “последствиями”, а тем, почему человек оказывается в таких обстоятельствах (снова и снова, может быть), и почему последствия именно такие. (И тем, как последствия становятся новыми обстоятельствами). Психотерапевт должен не сам стать пациенту единственным другом, но должен помочь разобраться, почему у пациента нет друзей. Не утешать бесконечно, а разобраться, почему пациенту приходится платить деньги в надежде на утешение. “Обстоятельства” и “последствия” полагаются скорее симптомами, проявлениями того, что у человека творится “внутри” или “глубже”. То есть, следуя схеме — психотерапия занимается “???”.
(Но это все шутки и глупости, потом напишу что-то более осмысленное по этому поводу)
—
https://ironhead.id/tlgrm-894
(опять отступление в сторону)
Психотерапия это “лечение” “души”, если верить греческим словам в названии. Но за последний век из терапии всю душу вынули и сменяли на бутерброд.
А потом из бутерброда чуть и колбаса не пропала. В начале XX века было предложение выкинуть вообще все лишнее, вслед за “душой” вытравить и “сознание”, оставить только внешне наблюдаемое поведение: стимул—реакция. От бутерброда остались две хлебные корки и прочерк.
Бутерброд без начинки это уныло (и можно ли вообще называть два куска хлеба бутербродом?), и колбасу “внутреннего мира” довольно быстро вернули. Душу, конечно, так просто не вернуть, и субъективность теперь понимается как мешанина когниций/убеждений/представлений/репрезентаций между стимулом и реакцией, можно заниматься ими. Технически, с тех пор общая схема в разных вариантах остается прежней: стимул—???—реакция. Понятное объяснение (не значит что хорошее) — психотерапия занимается тем, что находится/происходит между стимулом и реакцией.
Пользуясь этим объяснением можно на пальцах разграничить именно психо-терапию и всю остальную помощь за которой обращаются к специалистам (M. Karson). Схема стимул—???—реакция это то же самое, что обстоятельства—???—последствия. Обращаются люди обычно по поводу “последствий”: из-за тяжелых переживаний, или потому что делают то, чего делать не стоит, а что следовало бы — делать не получается. Можно заниматься “обстоятельствами”: учить алкоголика не ходить по барам, объяснять женщине, терпящей домашнее насилие, что ей надо немедленно разорвать эти отношения и уходить. Можно напрямую заниматься “последствиями”: назначить медикаменты, научить техникам расслабления и дыхания.
Психо-терапия же в особом, узком смысле занимается не “обстоятельствами”, и не “последствиями”, а тем, почему человек оказывается в таких обстоятельствах (снова и снова, может быть), и почему последствия именно такие. (И тем, как последствия становятся новыми обстоятельствами). Психотерапевт должен не сам стать пациенту единственным другом, но должен помочь разобраться, почему у пациента нет друзей. Не утешать бесконечно, а разобраться, почему пациенту приходится платить деньги в надежде на утешение. “Обстоятельства” и “последствия” полагаются скорее симптомами, проявлениями того, что у человека творится “внутри” или “глубже”. То есть, следуя схеме — психотерапия занимается “???”.
(Но это все шутки и глупости, потом напишу что-то более осмысленное по этому поводу)
—
https://ironhead.id/tlgrm-894
John Lurie. This vine will kill that one. Then his face disappeared in the mirror (2022?)
Задумал расписать собирательный психотерапевтический фреймворк, через который потом буду говорить про терапию. Получится какой-то несуразный скелет из неподходящих друг к другу частей, но мне главное чтоб он мог весело плясать. Первые несколько постов по этой теме будут позабористее, потом — посмешнее.
Для терапевтического фреймворка нужны 1) антропология, 2) психопатология и 3) терапия. Проще говоря, у меня есть три темы: человек, беда и помощь.
> круг и задвоение
С человеком главная беда в том, что он сам себе дан. Самосознание настигло его: он существует, и осознает что он существует, самоопределяется. А никакого “человека” по сути может и нет вовсе.
Можно пытаться ухватить “человека вообще” как объект: объяснять его как биологическое существо (“а вот мозг! нейромедиаторы!”), результат эволюции (“а вот у обезьян!”), как существо социальное или психологическое (“а вот младенец и мать! и детство!”), и вообще любым другим образом говорить о человеке как о вещи среди других вещей в мире. Это интересно, важно и нужно для определенных целей, но это слишком большой скачок в рассуждении. Почему мы начали именно с таких объяснений? Как люди вообще стали говорить о себе/объяснять себя таким образом, что им для этого понадобилось? Откуда бы мы не начали — с обезьян, головного мозга, божественного творения или с любых других предположений — каждый раз оказывается, что теперь надо объяснить как мы к этому предполагаемому началу пришли. И значит это было не начало. Откуда тогда начинать? Начинать, говорят, надо с себя.
А как мы вообще в этом рассуждении оказались? Мы, люди, задались вопросом о “человеке”, то есть о себе самих. Мы приняли сами себя за объект (то, о чем вопрос), но мы же при этом являемся и субъектами (теми, кто спрашивает). Такого не случается, если мы говорим о любых других вещах в мире. И ничто другое в мире, вроде как, само о себе не говорит и не думает. Удивительное же дело, нет?
Я, человек, пытаюсь сказать что-то о “человеке”. Я раздваиваюсь и хожу по кругу.
Когда человек говорит о “человеке”, он говорит и о себе тоже. И либо он начинает с чего-то другого (отличного от себя), тогда ему приходится в рассуждении идти задом наперед, чтобы понять, почему он с этого начал, пока он в себя не упрется; либо сразу начинает мысль через себя. Человек осознал “человека”/себя как одно из животных, человек осознал “человека”/себя как продукт работы головного мозга, человек осознал себя как _. Как он это сделал? Человек осознал себя как себя, потом объяснил себя как что-то другое. Это круг. Как человек я осознаю сам себя, осознаю, что я это я, сам себя объясняю. Это круг, луп.
В разговоре о “человеке” человек двоится. Что бы человек ни начал говорить о “человеке”, он одновременно и предмет разговора (“человек”, это) и тот, кто говорит (человек, я). Это задвоение.
Как человек я сам для себя одновременно и “я сам”, и “мое”. К примеру, это “мое” тело, оно у меня есть, или “я и есть” это тело? Есть ли вообще какое-то отдельное “я”, или я — лишь совокупность того, что “мое”: мои ощущения, мысли, моя биография с именем? Либо-либо?, и то, и то?, когда как? Я задвоен сам для себя.
Положение затруднительное, хочется бежать, не обращая внимания на задвоение, постараться из круга вырваться, объяснить “человека” фактами без остатка, как вещь, “объективно”. Но, во-первых, круг замыкается на мне, а от себя, говорят, не убежишь. Во-вторых, при таком подходе упускается что-то важное. Может самое важное? Ведь ничто другое в мире не осознает само себя, не попадает в круг и не задваивается. А даже если самосознание и не исключительно человеческая способность, то для человека она все равно принципиально важна.
Тогда можно взять само это обстоятельство закольцовывания, задвоения и не пытаться от него сразу же отскочить к каким-то фактам “о человеке”, и посмотреть что из этого выйдет. Не хвататься за “объект”, а вспомнить про “субъект” — кто задался вопросом? кто задваивается? кто попадает в круг? Опять начинать все сначала. Где же у круга начало? А там же где и конец.
—
https://ironhead.id/tlgrm-896
Для терапевтического фреймворка нужны 1) антропология, 2) психопатология и 3) терапия. Проще говоря, у меня есть три темы: человек, беда и помощь.
> круг и задвоение
С человеком главная беда в том, что он сам себе дан. Самосознание настигло его: он существует, и осознает что он существует, самоопределяется. А никакого “человека” по сути может и нет вовсе.
Можно пытаться ухватить “человека вообще” как объект: объяснять его как биологическое существо (“а вот мозг! нейромедиаторы!”), результат эволюции (“а вот у обезьян!”), как существо социальное или психологическое (“а вот младенец и мать! и детство!”), и вообще любым другим образом говорить о человеке как о вещи среди других вещей в мире. Это интересно, важно и нужно для определенных целей, но это слишком большой скачок в рассуждении. Почему мы начали именно с таких объяснений? Как люди вообще стали говорить о себе/объяснять себя таким образом, что им для этого понадобилось? Откуда бы мы не начали — с обезьян, головного мозга, божественного творения или с любых других предположений — каждый раз оказывается, что теперь надо объяснить как мы к этому предполагаемому началу пришли. И значит это было не начало. Откуда тогда начинать? Начинать, говорят, надо с себя.
А как мы вообще в этом рассуждении оказались? Мы, люди, задались вопросом о “человеке”, то есть о себе самих. Мы приняли сами себя за объект (то, о чем вопрос), но мы же при этом являемся и субъектами (теми, кто спрашивает). Такого не случается, если мы говорим о любых других вещах в мире. И ничто другое в мире, вроде как, само о себе не говорит и не думает. Удивительное же дело, нет?
Я, человек, пытаюсь сказать что-то о “человеке”. Я раздваиваюсь и хожу по кругу.
Когда человек говорит о “человеке”, он говорит и о себе тоже. И либо он начинает с чего-то другого (отличного от себя), тогда ему приходится в рассуждении идти задом наперед, чтобы понять, почему он с этого начал, пока он в себя не упрется; либо сразу начинает мысль через себя. Человек осознал “человека”/себя как одно из животных, человек осознал “человека”/себя как продукт работы головного мозга, человек осознал себя как _. Как он это сделал? Человек осознал себя как себя, потом объяснил себя как что-то другое. Это круг. Как человек я осознаю сам себя, осознаю, что я это я, сам себя объясняю. Это круг, луп.
В разговоре о “человеке” человек двоится. Что бы человек ни начал говорить о “человеке”, он одновременно и предмет разговора (“человек”, это) и тот, кто говорит (человек, я). Это задвоение.
Как человек я сам для себя одновременно и “я сам”, и “мое”. К примеру, это “мое” тело, оно у меня есть, или “я и есть” это тело? Есть ли вообще какое-то отдельное “я”, или я — лишь совокупность того, что “мое”: мои ощущения, мысли, моя биография с именем? Либо-либо?, и то, и то?, когда как? Я задвоен сам для себя.
Положение затруднительное, хочется бежать, не обращая внимания на задвоение, постараться из круга вырваться, объяснить “человека” фактами без остатка, как вещь, “объективно”. Но, во-первых, круг замыкается на мне, а от себя, говорят, не убежишь. Во-вторых, при таком подходе упускается что-то важное. Может самое важное? Ведь ничто другое в мире не осознает само себя, не попадает в круг и не задваивается. А даже если самосознание и не исключительно человеческая способность, то для человека она все равно принципиально важна.
Тогда можно взять само это обстоятельство закольцовывания, задвоения и не пытаться от него сразу же отскочить к каким-то фактам “о человеке”, и посмотреть что из этого выйдет. Не хвататься за “объект”, а вспомнить про “субъект” — кто задался вопросом? кто задваивается? кто попадает в круг? Опять начинать все сначала. Где же у круга начало? А там же где и конец.
—
https://ironhead.id/tlgrm-896