Переживание горя – две теории. И случай из практики
Коллеги, хотим с вами поделиться размышлениями основателя понимающей психотерапии Федора Ефимовича Василюка о переживании горя. Подробнее Вы можете почитать в статье – название под постом. Здесь же – выдержки из неё. #Василюк
#Кризисное
#Утрата
Коллеги, хотим с вами поделиться размышлениями основателя понимающей психотерапии Федора Ефимовича Василюка о переживании горя. Подробнее Вы можете почитать в статье – название под постом. Здесь же – выдержки из неё. #Василюк
#Кризисное
#Утрата
Переживание горя, быть может, одно из самых таинственных проявлений душевной жизни. Каким чудесным образом человеку, опустошенному утратой, удастся возродиться и наполнить свой мир смыслом? Как он, уверенный, что навсегда лишился радости и желания жить, сможет восстановить душевное равновесие, ощутить краски и вкус
жизни?
Теория забвения
Согласной этой теории…«работа печали» состоит в том, чтобы оторвать психическую энергию от любимого, но теперь утраченного объекта. До конца этой работы «объект продолжает существовать психически», а по ее завершении «я» становится свободным от привязанности и может направлять высвободившуюся энергию на другие объекты.
«С глаз долой — из сердца вон» — таково, следуя логике схемы, было бы идеальное горе по Фрейду….. Можно сказать, что это теория забвения. Суть ее сохраняется неизменной и
в современных концепциях. Среди формулировок основных задач работы горя можно найти такие, как «принять реальность утраты», «ощутить боль», «заново приспособиться к действительности», «вернуть эмоциональную энергию и вложить ее в другие отношения», но тщетно искать задачу поминания и памятования сменить парадигму «забвения» на
парадигму «памятования»
Теория памятования
Фрейд остановился именно в той точке, где и появляется острая душевная боль. Как это ни парадоксально, боль вызывается самим горюющим: феноменологически в приступе острого горя не умерший уходит от нас, а мы сами уходим от него, отрываемся от
него или отталкиваем его от себя. И вот этот, своими руками производимый отрыв, этот собственный уход, это изгнание любимого: «Уходи, я хочу избавиться от тебя...» и наблюдение за тем, как его образ действительно отдаляется, растворяется.
Но вот что самое важное в исполненном акте острого горя: не сам факт этого болезненного отрыва, а его продукт. В этот момент не просто происходит отделение, разрыв и уничтожение старой связи, как полагают все современные теории, но рождается новая связь. Боль острого горя — это боль не только распада, разрушения и отмирания, но и боль рождения нового. Чего же именно? Двух новых «я» и новой связи между ними, двух новых времен, даже — миров, и согласования между ними.
В этот момент впервые за время переживания утраты появляется частичка настоящей памяти об умершем, о жизни с ним как о прошлом. Это первое, только-только родившееся воспоминание еще очень похоже на восприятие («я вижу нас»), но в нем уже есть главное — разделение и согласование времен («вижу нас в прошлом»), когда «я» полностью ощущает себя в настоящем и картины прошлого воспринимаются именно как картины уже случившегося, помеченные той или другой датой.
Бывшее раздвоенным бытие соединяется здесь памятью, восстанавливается связь времен, и исчезает боль. Наблюдать из настоящего за двойником, действующим в прошлом, не больно.
Когда в акте острого горя человеку удается сначала полно погрузиться в частичку его прежней жизни с ушедшим, а затем выйти из нее, отделив в себе «героя», остающегося в прошлом, и «автора», эстетически наблюдающего из настоящего за жизнью героя, то эта частичка оказывается отвоеванной у боли, цели, долга и времени для памяти.
В фазе острого горя скорбящий обнаруживает, что тысячи и тысячи мелочей связаны в его жизни с умершим («он купил эту книгу», «ему нравился этот вид из окна», «мы вместе смотрели этот фильм») и каждая из них увлекает его сознание в «там-и-тогда», в глубину потока минувшего, и ему приходится пройти через боль, чтобы вернуться на поверхность. Боль уходит, если ему удается вынести из глубины песчинку, камешек, ракушку воспоминания и рассмотреть их на свету настоящего, в «здесь-и-теперь». #Василюк
#Кризисное
#Утрата
жизни?
Теория забвения
Согласной этой теории…«работа печали» состоит в том, чтобы оторвать психическую энергию от любимого, но теперь утраченного объекта. До конца этой работы «объект продолжает существовать психически», а по ее завершении «я» становится свободным от привязанности и может направлять высвободившуюся энергию на другие объекты.
«С глаз долой — из сердца вон» — таково, следуя логике схемы, было бы идеальное горе по Фрейду….. Можно сказать, что это теория забвения. Суть ее сохраняется неизменной и
в современных концепциях. Среди формулировок основных задач работы горя можно найти такие, как «принять реальность утраты», «ощутить боль», «заново приспособиться к действительности», «вернуть эмоциональную энергию и вложить ее в другие отношения», но тщетно искать задачу поминания и памятования сменить парадигму «забвения» на
парадигму «памятования»
Теория памятования
Фрейд остановился именно в той точке, где и появляется острая душевная боль. Как это ни парадоксально, боль вызывается самим горюющим: феноменологически в приступе острого горя не умерший уходит от нас, а мы сами уходим от него, отрываемся от
него или отталкиваем его от себя. И вот этот, своими руками производимый отрыв, этот собственный уход, это изгнание любимого: «Уходи, я хочу избавиться от тебя...» и наблюдение за тем, как его образ действительно отдаляется, растворяется.
Но вот что самое важное в исполненном акте острого горя: не сам факт этого болезненного отрыва, а его продукт. В этот момент не просто происходит отделение, разрыв и уничтожение старой связи, как полагают все современные теории, но рождается новая связь. Боль острого горя — это боль не только распада, разрушения и отмирания, но и боль рождения нового. Чего же именно? Двух новых «я» и новой связи между ними, двух новых времен, даже — миров, и согласования между ними.
В этот момент впервые за время переживания утраты появляется частичка настоящей памяти об умершем, о жизни с ним как о прошлом. Это первое, только-только родившееся воспоминание еще очень похоже на восприятие («я вижу нас»), но в нем уже есть главное — разделение и согласование времен («вижу нас в прошлом»), когда «я» полностью ощущает себя в настоящем и картины прошлого воспринимаются именно как картины уже случившегося, помеченные той или другой датой.
Бывшее раздвоенным бытие соединяется здесь памятью, восстанавливается связь времен, и исчезает боль. Наблюдать из настоящего за двойником, действующим в прошлом, не больно.
Когда в акте острого горя человеку удается сначала полно погрузиться в частичку его прежней жизни с ушедшим, а затем выйти из нее, отделив в себе «героя», остающегося в прошлом, и «автора», эстетически наблюдающего из настоящего за жизнью героя, то эта частичка оказывается отвоеванной у боли, цели, долга и времени для памяти.
В фазе острого горя скорбящий обнаруживает, что тысячи и тысячи мелочей связаны в его жизни с умершим («он купил эту книгу», «ему нравился этот вид из окна», «мы вместе смотрели этот фильм») и каждая из них увлекает его сознание в «там-и-тогда», в глубину потока минувшего, и ему приходится пройти через боль, чтобы вернуться на поверхность. Боль уходит, если ему удается вынести из глубины песчинку, камешек, ракушку воспоминания и рассмотреть их на свету настоящего, в «здесь-и-теперь». #Василюк
#Кризисное
#Утрата
Психологическое время погруженности, «настоящее в прошедшем» ему нужно преобразовать в «прошедшее в настоящем».
Для скорбящего горе в этот период становится ведущей деятельностью в обоих смыслах: оно составляет основное содержание всей его активности и становится сферой развития его личности. Поэтому фазу острого горя можно считать критической в отношении дальнейшего переживания горя, а порой она приобретает особое значение и для всего жизненного пути.
Смысл и задача работы горя в этой фазе состоит в том, чтобы образ умершего занял свое постоянное место в продолжающемся смысловом целом моей жизни (он может, например, стать символом доброты) и был закреплен во вневременном, ценностном измерении бытия.
Эпизод из психотерапевтической практики
Мне пришлось однажды работать с молодым маляром, потерявшим дочь во время армянского землетрясения. Когда наша беседа подходила к концу, я попросил его прикрыть глаза, вообразить перед собой мольберт с белым листом бумаги и подождать, пока на нем появится какой-то образ.
Возник образ дома и погребального камня с зажженной свечой. Вместе мы начинаем дорисовывать мысленную картину, и за домом появились горы, синее небо и яркое солнце. Я прошу сосредоточиться на солнце, рассмотреть, как падают его лучи. И вот в вызванной воображением картине один из лучей солнца соединяется с пламенем погребальной свечи: символ умершей дочери соединяется с символом вечности. Теперь нужно найти средство отстраниться от этих образов. Таким средством служит рама, в которую отец мысленно помещает образ. Рама деревянная. Живой образ окончательно становится картиной памяти, и я прошу отца сжать эту воображаемую картину руками, присвоить, вобрать в себя и поместить ее в свое сердце. Образ умершей дочери становится памятью — единственным средством примирить прошлое с настоящим.
Василюк, Ф.Е. "Пережить горе" #Василюк
#Кризисное
#Утрата
Для скорбящего горе в этот период становится ведущей деятельностью в обоих смыслах: оно составляет основное содержание всей его активности и становится сферой развития его личности. Поэтому фазу острого горя можно считать критической в отношении дальнейшего переживания горя, а порой она приобретает особое значение и для всего жизненного пути.
Смысл и задача работы горя в этой фазе состоит в том, чтобы образ умершего занял свое постоянное место в продолжающемся смысловом целом моей жизни (он может, например, стать символом доброты) и был закреплен во вневременном, ценностном измерении бытия.
Эпизод из психотерапевтической практики
Мне пришлось однажды работать с молодым маляром, потерявшим дочь во время армянского землетрясения. Когда наша беседа подходила к концу, я попросил его прикрыть глаза, вообразить перед собой мольберт с белым листом бумаги и подождать, пока на нем появится какой-то образ.
Возник образ дома и погребального камня с зажженной свечой. Вместе мы начинаем дорисовывать мысленную картину, и за домом появились горы, синее небо и яркое солнце. Я прошу сосредоточиться на солнце, рассмотреть, как падают его лучи. И вот в вызванной воображением картине один из лучей солнца соединяется с пламенем погребальной свечи: символ умершей дочери соединяется с символом вечности. Теперь нужно найти средство отстраниться от этих образов. Таким средством служит рама, в которую отец мысленно помещает образ. Рама деревянная. Живой образ окончательно становится картиной памяти, и я прошу отца сжать эту воображаемую картину руками, присвоить, вобрать в себя и поместить ее в свое сердце. Образ умершей дочери становится памятью — единственным средством примирить прошлое с настоящим.
Василюк, Ф.Е. "Пережить горе" #Василюк
#Кризисное
#Утрата
При работе с детьми приходилось работать в психиатрической больнице, и там было много психодиагностических задач там, дифференцировать нужно было больных олигофренией и умственно отсталых. Например, для решения вопроса об армии.
Вот это терпение, о котором вы говорите, это терпение требуется, когда испытуемый решает задачи. Ну, естественно, хочется, там какое-нибудь исключение предметов, классификации, какие-нибудь кубики он складывает, хочется так сказать: "Вот, красной стороной!" Это какая-то естественная человеческая реакция. И поэтому нужно как бы искусственно в себе, профессионально сдерживать, чтобы смотреть как он.
Меня один больной олигофренией научил, что мы полностью сдерживать это не можем. У него была лёгкая степень олигофрениии. И я ему давал какие-то задания, в частности кубики Линка. 27 кубиков, каждый выкрашен в разные цвета. Нужно сложить так, чтобы поверхность была одного цвета. Для этого нужно их особым образом поворачивать.
Вот я смотрю, что он как-то так ловко складывает. Намного быстрее, чем люди, имеющие такой интеллект, как у него. Я прям завороженно смотрю, как это он быстро. Как знаете, иногда бывает сейчас вот в метро такие фокусники, которые кубик Рубика разбирают, почти не глядя, а потом довольно быстро складывают.
И вот он довольно быстро работал. Это было удивительно. Ну, я заметил при этом, что он смотрит не на кубик, а на меня. Он смотрит на меня — и складывает. Я понял: какая хитрость! Он ориентируется не по предмету, а по моим реакциям. То есть он мой мозг эксплуатирует для того, чтобы складывать. Стоило мне заморозить лицо, когда я это понял, у него вся разрушилась деятельность. Ничего не мог складывать.
И тогда я понял. У меня была одна сотрудница, которая выглядела очень умной. Но она не просто выглядела очень умной. Она... Вы знаете, что при советской власти был дефицит всего. Сейчас у нас духовных скреп не хватает, а раньше ничего не было. А у неё всё было. Хотя она работала, это сельская больница. А у неё там костюмы, одежды, мясо. Мясо — в Крыму… Ну, какое мясо в Крыму… Нет, конечно. Вот, в общем, что-то это такое было удивительное. По социальной адаптации это был гений. Но когда я однажды проверяю какую-то очередную методику. Я сказал: "Можно, заполните здесь". Я понял, что у неё, ну, минимум, очень низкий интеллект.
Социальная адаптация и интеллект. Социальный интеллект, как после этого ввели термин, такой интеллект предметный, научный, конечно, вещи не просто разные, а один может компенсировать другой. И вот как раз дефицит интеллекта у этого больного компенсировался замечательно социальной наблюдательностью, какой-то адаптивностью, внимательностью. Поэтому если вы увидите в жизни очень адаптированого большого начальника, на всякий случай не давайте ему кубики Линка…
Терпение. Всякая психотерапия, детская тоже, должна нашего пациента удивить. Удивить.
Почему? Потому что если мы будем себя вести, ну, так же, как в семье ведут себя, как там на работе, как ведут себя его близкие, будет это ребёнок или взрослый, если мы будем делать то же самое что делают другие, то в чём же наша особенность, которая может на него повлиять. В этом смысле, действительно, такое долготерпение терапевта, конечно, ребёнка удивляет. Он ведь привык что родители, все взрослые не дают шагу ступить: "Да ты не так делаешь. Ну кто так решает задачи. Ну, дай я сам поиграют в эти шахматы, отойди". Действительно, вот этот зазор свободы, который взрослый часто дает ребенку, маленький очень.
Вот. И если терапевт хотя бы это умеет делать. При этом не просто, так сказать, сцепив зубы терпеть, а вот ждать, наблюдать, присутствовать при этом. Это самое сложное.
#мастера #Василюк
Вот это терпение, о котором вы говорите, это терпение требуется, когда испытуемый решает задачи. Ну, естественно, хочется, там какое-нибудь исключение предметов, классификации, какие-нибудь кубики он складывает, хочется так сказать: "Вот, красной стороной!" Это какая-то естественная человеческая реакция. И поэтому нужно как бы искусственно в себе, профессионально сдерживать, чтобы смотреть как он.
Меня один больной олигофренией научил, что мы полностью сдерживать это не можем. У него была лёгкая степень олигофрениии. И я ему давал какие-то задания, в частности кубики Линка. 27 кубиков, каждый выкрашен в разные цвета. Нужно сложить так, чтобы поверхность была одного цвета. Для этого нужно их особым образом поворачивать.
Вот я смотрю, что он как-то так ловко складывает. Намного быстрее, чем люди, имеющие такой интеллект, как у него. Я прям завороженно смотрю, как это он быстро. Как знаете, иногда бывает сейчас вот в метро такие фокусники, которые кубик Рубика разбирают, почти не глядя, а потом довольно быстро складывают.
И вот он довольно быстро работал. Это было удивительно. Ну, я заметил при этом, что он смотрит не на кубик, а на меня. Он смотрит на меня — и складывает. Я понял: какая хитрость! Он ориентируется не по предмету, а по моим реакциям. То есть он мой мозг эксплуатирует для того, чтобы складывать. Стоило мне заморозить лицо, когда я это понял, у него вся разрушилась деятельность. Ничего не мог складывать.
И тогда я понял. У меня была одна сотрудница, которая выглядела очень умной. Но она не просто выглядела очень умной. Она... Вы знаете, что при советской власти был дефицит всего. Сейчас у нас духовных скреп не хватает, а раньше ничего не было. А у неё всё было. Хотя она работала, это сельская больница. А у неё там костюмы, одежды, мясо. Мясо — в Крыму… Ну, какое мясо в Крыму… Нет, конечно. Вот, в общем, что-то это такое было удивительное. По социальной адаптации это был гений. Но когда я однажды проверяю какую-то очередную методику. Я сказал: "Можно, заполните здесь". Я понял, что у неё, ну, минимум, очень низкий интеллект.
Социальная адаптация и интеллект. Социальный интеллект, как после этого ввели термин, такой интеллект предметный, научный, конечно, вещи не просто разные, а один может компенсировать другой. И вот как раз дефицит интеллекта у этого больного компенсировался замечательно социальной наблюдательностью, какой-то адаптивностью, внимательностью. Поэтому если вы увидите в жизни очень адаптированого большого начальника, на всякий случай не давайте ему кубики Линка…
Терпение. Всякая психотерапия, детская тоже, должна нашего пациента удивить. Удивить.
Почему? Потому что если мы будем себя вести, ну, так же, как в семье ведут себя, как там на работе, как ведут себя его близкие, будет это ребёнок или взрослый, если мы будем делать то же самое что делают другие, то в чём же наша особенность, которая может на него повлиять. В этом смысле, действительно, такое долготерпение терапевта, конечно, ребёнка удивляет. Он ведь привык что родители, все взрослые не дают шагу ступить: "Да ты не так делаешь. Ну кто так решает задачи. Ну, дай я сам поиграют в эти шахматы, отойди". Действительно, вот этот зазор свободы, который взрослый часто дает ребенку, маленький очень.
Вот. И если терапевт хотя бы это умеет делать. При этом не просто, так сказать, сцепив зубы терпеть, а вот ждать, наблюдать, присутствовать при этом. Это самое сложное.
#мастера #Василюк
Есть хороший опыт. А есть плохой опыт. Есть опыт выверенный, научный, выверенный историей и практикой жизни многих поколений людей. А есть опыт такой маленький доморощенный, может быть и неплохой, но, так сказать, никем и ничем не проверенный.
Вот опыт Фрейда, на основании которого создано величественное здание психоанализа. Это такой плохой, доморощенный, личный опыт гениального человека. Достойного человека, вполне нравственного человека. Но со своими маленькими и большими человеческими слабостями.
И вот каждая психотерапия, которую мы получили в XX веке, — это порождение индивидуального, личного опыта её создателя.
Фрейд ни на кого не ссылается. У него нет родителей. Он забыл даже про Шарко, и правильно забыл. Потому что Фрейд вытекает из Фрейда, из его самоанализа прежде всего.
Можем ли мы рассчитывать, что опыт одного венского врача, талантливого, писателя, интересного человека, конечно. Можем ли мы рассчитывать, что он будет в себе содержать некую такую истину, которая может воспроизводиться в десятках миллионов школ, консультаций? Нет.
Если мы сравним с опытом, который нарабатывается в духовных традициях. Сейчас я не выступаю как адепт православия. Во всех духовных традициях: буддизме, даосизме, конфуцианстве, католичестве и так далее.
Это опыт, который столетиями, тысячелетиями шлифуется, отрабатывается, создается критериология опыта. Создаются институты, которые поддерживают этот опыт, сохраняют его, очищают.
Грубо говоря, это опыт научный и объективный: он воспроизводимый. Он проверяемый. Он разными формами ритуалов и мифов культивируемый, поддерживаемый.
В общем, серьёзная перспектива того, что сейчас в современной культуре называется психотерапией, может быть только религиозная. Только. Исключительно духовная религиозная. Конечно, будет и вокруг что-то.
В большой исторический перспективе у психотерапии, понимающей психотерапии, психоанализа (извините, что я в такой ряд ставлю, слишком почётный) нет будущего никакого. Потому что их опыт маленький, ничтожный, личный, их опыт не выверенный.
А будущее... Как Ясперс нам сказал, цели терапии всегда определяются в итоге религией или её отсутствием.
Вот эта категория — опыт и категория духовной практики, и ещё чуть шире антропологической практики, и есть те фундаментальные категории, внутри которых категория переживания может найти своё место, скромно уступив этим грандам свою позицию.
#мастера #Василюк
Вот опыт Фрейда, на основании которого создано величественное здание психоанализа. Это такой плохой, доморощенный, личный опыт гениального человека. Достойного человека, вполне нравственного человека. Но со своими маленькими и большими человеческими слабостями.
И вот каждая психотерапия, которую мы получили в XX веке, — это порождение индивидуального, личного опыта её создателя.
Фрейд ни на кого не ссылается. У него нет родителей. Он забыл даже про Шарко, и правильно забыл. Потому что Фрейд вытекает из Фрейда, из его самоанализа прежде всего.
Можем ли мы рассчитывать, что опыт одного венского врача, талантливого, писателя, интересного человека, конечно. Можем ли мы рассчитывать, что он будет в себе содержать некую такую истину, которая может воспроизводиться в десятках миллионов школ, консультаций? Нет.
Если мы сравним с опытом, который нарабатывается в духовных традициях. Сейчас я не выступаю как адепт православия. Во всех духовных традициях: буддизме, даосизме, конфуцианстве, католичестве и так далее.
Это опыт, который столетиями, тысячелетиями шлифуется, отрабатывается, создается критериология опыта. Создаются институты, которые поддерживают этот опыт, сохраняют его, очищают.
Грубо говоря, это опыт научный и объективный: он воспроизводимый. Он проверяемый. Он разными формами ритуалов и мифов культивируемый, поддерживаемый.
В общем, серьёзная перспектива того, что сейчас в современной культуре называется психотерапией, может быть только религиозная. Только. Исключительно духовная религиозная. Конечно, будет и вокруг что-то.
В большой исторический перспективе у психотерапии, понимающей психотерапии, психоанализа (извините, что я в такой ряд ставлю, слишком почётный) нет будущего никакого. Потому что их опыт маленький, ничтожный, личный, их опыт не выверенный.
А будущее... Как Ясперс нам сказал, цели терапии всегда определяются в итоге религией или её отсутствием.
Вот эта категория — опыт и категория духовной практики, и ещё чуть шире антропологической практики, и есть те фундаментальные категории, внутри которых категория переживания может найти своё место, скромно уступив этим грандам свою позицию.
#мастера #Василюк
Друзья!
Готовится к печати СБОРНИК СТИХОВ Федора Ефимовича Василюка.
Книга выйдет небольшим тиражом и будет распространяться в основном внутри психологического сообщества при информационной поддержке Ассоциации понимающей психотерапии.
Сейчас необходимо определиться с количеством заказываемых экземпляров.
Просим вас оставить свои заявки, пройдя по данной ссылке 👇
https://docs.google.com/forms/d/1iiTCGIbWv5Ho-lD1j8msNmnkFrqVR8-Eypb0UGc9yKM/edit
#Василюк
Готовится к печати СБОРНИК СТИХОВ Федора Ефимовича Василюка.
Книга выйдет небольшим тиражом и будет распространяться в основном внутри психологического сообщества при информационной поддержке Ассоциации понимающей психотерапии.
Сейчас необходимо определиться с количеством заказываемых экземпляров.
Просим вас оставить свои заявки, пройдя по данной ссылке 👇
https://docs.google.com/forms/d/1iiTCGIbWv5Ho-lD1j8msNmnkFrqVR8-Eypb0UGc9yKM/edit
#Василюк