Если вы видите бронзовую статую, означает ли это, что в этот же самый момент вы видите и другой объект — кусок бронзы как таковой? Как соотносятся форма объекта и материя, из которой он состоит? Всякая ли вещь обладает природой? Можно ли сказать, что деревянный стол имеет отличную от деревьев природу или же столы — это только искалеченная плоть деревьев? На Бусти и Патреоне уже доступен подкаст, в котором мы с Василом и Артемом Юнусовым обсуждаем гилеморфизм и эссенциализм в метафизике неоаристотелизма.

Как Плотин повлиял на западную философию и христианство? В чем состояла его идея трех ипостасей? Откуда берется Единое и множественность Ума? И является ли философия заметками на полях Пифагора, а не Платона? В этом подкасте говорим о Плотине с экспертами по античной философии — Дмитрием Бугаем и Андреем Нечаевым.

https://youtu.be/St_btxNmTbo

Город — это память и обещание, которые никогда не смешиваются с тем, что является видимым, представимым, построенным и пригодным для жизни здесь и сейчас. И поэтому помыслить его трудно. Трудно в силу нескольких причин. Трудно постольку, поскольку ещё не удавалось помыслить сущность города вообще (générale). Ведь трудно помыслить то, что самим фактом своего существования сводится к образному представлению, некому бытию-присутствию. Трудно помыслить то, что никогда в них не включается и к ним не сводится, — уникальную сущность каждого города. Эта же трудность возникает ещё и тогда, когда берёшь риск мыслить такую сущность, как столица.

Но вообще, мне кажется, что уже сегодня от вопросов «Что такое город?» или «Что такое столица?» всё больше и больше веет какой-то меланхоличностью и эсхатологичностью… У меня есть смутная гипотеза, — которая и ведёт за собой эти скромные замечания, — о том, что город, метрополия или полис больше не являются крепкими и чёткими формами единства чего-либо. Больше они топологически не охватывают сред обитания, не охватывают всех взаимодействий и коммуникаций, всех стратегий и всей торговли. Одним словом, они постепенно перестают опоясывать человеческую социальность и политику. Ту самую политику, которая первой же сменит своё название, как только город как pólis или acropolis уже больше не сможет вмещать res publica [общественное дело]. Однако подобное вступление в Эпоху Пост-городов не означает того, что мы должны забыть о них вовсе.

Это место — город — называют по его имени собственному, и в этом месте мы живём в настоящем времени. Тем не менее мы всегда должны продумывать его как «грядущее место». Оно должно однажды настать своим собственным образом, как бы предписанным особой сущностью его памяти. У этого места уже есть богатая история, и она наслаивается поверх его стен, памятников и улиц. И эта история ещё только должна произойти, поскольку мы всё ещё продолжаем задаваться вопросом о том, что с ней делать.

Из статьи «Поколения одного города: память, пророчество, ответственность».

Сегодня нам доступно множество цифровых и технических благ, незаметной платой за использование которых оказывается сбор данных. Намерение технологических корпораций улучшить продукт, отследив поведение пользователей, приводит к появлению рынков поведенческой информации и новых инструментов власти. В своей статье Александр Косенков разбирает идею Шошаны Зубофф о наступлении эпохи надзорного капитализма.

https://insolarance.com/surveillance-capitalism/

В основе аргумента от релятивности лежит интуиция о том, что если есть некоторая проблема вокруг которой имеется невероятно большое количество разногласий и отсутствует какая-либо правдоподобная конвергенция мнений, то у нас есть основания считать, что истина в этом вопросе недостижима. Подобный ход мысли не является новинкой, так как мы находим его ещё у Секста Эмпирика в виде первого из тропов младших скептиков, которые впоследствии стали называть тропами Агриппы.

Исследуя моральные нормы, кодексы, моральные убеждения и практики многих людей мы можем наблюдать огромные разногласия, которые прослеживаются не только от эпохи к эпохе, от культуры к культуре, от сообщества к сообществу, но и от одного человека к другому. Имеет место значимый эмпирический факт, что в истории человечества существовало и до сих пор существует множество моральных разногласий, которые не были урегулированы тем или иным рациональным способом. Вопрос для нас будет заключатся в следующем: следует ли из этого факта, что моральные разногласия в принципе не могут быть обосновано устранены?

Здесь может быть уместна аналогия с наукой. В ней если и существовали серьезные разногласия, то со временем они были устранены через открытие тех или иных фактов или благодаря принятию новых научных теорий (более сильных с точки зрения объяснения, предсказания и простоты). Физика Ньютона была заменена физикой Эйнштейна, геоцентризм гелиоцентризмом, а биология Аристотеля биологией Дарвина. Но были ли подобным образом устранены значимые моральные разногласия? Судя по всему, нет.

Если это так, то у нас может быть дано этому несколько объяснений.

Первое может заключаться в том, что на самом деле моральные истины существуют, но мы просто еще их не открыли, из-за чего и существуют моральные разногласия (ответ морального реалиста).

Второе может звучать так: на самом деле моральных истин не существует, так как если бы они существовали, то за столь долгое время которое люди потратили на исследование морали, мы бы открыли хотя бы некоторые их них, однако этого не произошло (ответ теоретика ошибок).

Сторонники теории ошибок считают, что вторая гипотеза обладает большей правдоподобностью, простотой и объяснительной силой в сравнении с первой, что дает нам основания считать, что она верна.

Из статьи «Почему мораль — это ошибка?».

В «Философии религии» Гегель предлагает крайне необычную на первый взгляд метафору духа: «Существование общины есть ее продолжающееся, вечное становление, основанное на том, что дух есть вечное познавание себя, он рассыпается на конечные искры отдельных сознаний и вновь собирает себя и постигает себя из этой конечности по мере того, как в конечном сознании рождается знание о его сущности и, таким образом, божественное самосознание. Из брожения конечности, превращающейся в пену, рождается благоухание духа».

Образ разума или сознания как огня (искра) существует издревле и в западной традиции возник, вероятно, задолго до гераклитовского Логоса. Эта возвышенная метафора внезапно соседствует с другой, более материальной и потому неожиданной в данном контексте. Брожение, причем не какой-то трюизм в духе «брожения умов», а прямое указание на бродящий напиток, порождающий аромат. И это не случайность: сравнение духа и познания истины с брожением встречается и в других его работах (например, в Предисловии второго издания «Энциклопедии философских наук»).

Однако я бы хотел отметить именно сложность, символическое богатство этого образа. Ведь если представить себе бокал пива или вина, то незашоренное мышление здесь увидит не развлечение и пьянство, а изобилующую деталями историю (столь дорогую Гегелю) — историю, породившую как многообразные культурные практики, так и вполне себе конкретный вкус, аромат и даже цвет, который тоже оказывается глубоко символичным — от золота до пурпура и тёмного дерева.

Перед нами буквально на пальцах представлена логика гегелевского снятия, Das Aufhebung: нечто конкретное, порождает своё противоречие, которое отрицается и превосходится, чтобы из него вызрело что-то совершенно новое, тоже конкретное и невозможное без негации старого. Это мне намного дороже и ближе всей возвышенной гигантомании, навороченной вокруг Гегеля, которая по сути лишь мешает увидеть сказанное. Ведь Гегель нигде не говорит, что снятие – это простая логическая процедура, дающая вам власть над реалиями, напротив, конкретика любой трансформации жизни завораживающе сложна, почему и требуется постоянное расширение целостности взгляда, без которого по его мысли не может быть истины.

Из статьи «Гегель и искусство ферментации».

Квалиа — одно из центральных понятий современной философии сознания, с которым связано немало путаницы и споров. Константин Морозов объясняет значение квалиа и рассказывает о том, почему эта концепция не представляет серьёзной угрозы для натуралистических теорий сознания.

Философский зомби — это существо, которое во всех своих физических и поведенческих свойствах полностью идентично обычному человеку, но лишено каких-либо субъективных переживаний. У такого зомби, когда он смотрит на зелёное яблоко, происходят все те же нейрофизиологические процессы, что и у обычного человека, и он также демонстрирует все те же самые поведенческие реакции. Если его спросить, что он видит, то он ответит: «Я вижу зелёное яблоко». И он может также съесть его, а затем, несколько поморщившись, сказать: «Это яблоко довольно кислое на вкус». Но у зомби нет никакой приватной «картинки перед глазами», когда он смотрит на яблоко, а также нет никакого реального ощущения вкуса.

Аргумент зомби состоит в том, что если мы можем представить такое существо, то оно действительно возможно. Под представимостью (или мыслимостью) в данном случае подразумевается отнюдь не способность вообразить себе какой-то вымышленный образ. Вам может быть сложно вообразить какой-то чрезвычайно сложный образ, вроде фигуры с миллионом углов. Но если вы подумаете о самой концепции подобной фигуры, то вы не обнаружите в ней какого-либо явного противоречия. Так и в случае зомби под его представимостью имеется в виду способность помыслить о концепции такого существа без того, чтобы найти в ней явные противоречия. Как утверждает Кирк, если зомби представим в этом смысле, то он возможен в том же смысле, в котором в принципе возможно начертить фигуру с миллионом углов. А это подразумевает ложность физикализма, ведь тогда всех физических фактов о нашей нервной системе недостаточно, чтобы существовало субъективное сознание, в котором реализуются квалиа. Тогда сами квалиа являются нефизическими свойствами нашего мира.

Из статьи «Не стоит переживать из-за квалиа».

Наступил ли конец философии? Почему философия стремится образумить природу и оприродить разум? И в чем Хайдеггер видел задачу мышления? Захар Неустроев перевел статью Жана-Люка Нанси, в которой французский философ размышляет о том, чем является и может быть философия.

Бён-Чхоль Хан — это один из наиболее примечательных философов наших дней. Популярным его сделали размышления о современном обществе, в котором Хан обнаруживает тенденцию к усталости и выгоранию от бесконечного стремления ко всё новым и новым достижениям. На Бусти и Патреоне уже доступен расширенный выпуск подкаста, в котором мы вместе с Алексеем Салиным говорим о философии Хана, его взглядах на продуктивность и любовь.

Жизнь бывает искристой и ослепительной. Тому и посвящен новый сингл, с которым уже можно ознакомиться там, где вам удобно.

Как и всегда, рад вашим откликам и прослушиваниям ✨

Сегодня моральный реализм — мейнстримная позиция среди академических философов. В пользу этого говорит, например, опрос Дэвида Чалмерса и Дэвида Бурже, 62,07% участников которого принимают или склоняются к моральному реализму. Об этом же свидетельствует общее количество публикаций и тенденции в разделах «Метаэтика» и «Нормативная этика» на сайте PhilPapers. Сюда же можно отнести статистику самых цитируемых статей по философии с сайта Кембриджского университета. В списке самых цитируемых авторов, рождённых после 1900 года, на Стэнфордской философской энциклопедии тоже, как ни странно, доминируют моральные реалисты. Эти соображения ни в коей мере не говорят о том, что моральный реализм — это не вызывающий сомнений консенсус для всех философов, но они свидетельствуют в пользу мейнстримности подобного взгляда.

Коротко моральный реализм можно определить как позицию, согласно которой существуют объективно истинные моральные суждения. Говоря проще, моральные реалисты верят в существование объективной морали, истинной для всех людей. Если же говорить сложнее, то моральные реалисты утверждают, что моральные суждения выражают не эмоции, культурные предписания или субъективные установки людей, а объективные факты или свойства мира. И эти суждения бывают истинными в той мере, в какой они выражают реальные факты или свойства мира. Некоторые философы называют последние «моральными фактами» или «моральными свойствами», но не всем по душе подобная терминология.

Ссылка на мейнстримность здесь, разумеется, не является обоснованием истинности морального реализма. Однако эта тенденция должна быть любопытным для всех, кто начинает своё знакомство с философией и особенно для тех, чьё знакомство связано с фигурами вроде Фридриха Ницше или Макса Штирнера. Как кажется, философы — это именно те люди, для которых профессиональным долгом является критическая рефлексия над распространёнными установками и убеждениями. И часто ожидается, что философы не будут принимать на веру любое мнение, которое распространено среди «простых обывателей». Почему же тогда многие философы столь большие энтузиасты в своей поддержке какой-то «объективной морали»?

Сперва стоит заметить, что моральный реализм не предполагает конкретной теории морали. Поэтому моральные реалисты вовсе не обязаны поддерживать конвенциональную мораль своих сообществ. Напротив, для моральных реалистов исследование морали в чём-то схоже с научным исследованием. На протяжении всей истории наука развивалась, отбрасывая или перерабатывая некорректно отражающие мир научные теории. Поэтому для моральных реалистов нет ничего невероятного в том, что конвенциональная мораль тех или иных сообществ окажется некорректной в отражении моральных фактов. Более того, моральный реализм может быть даже более плодотворным в том, чтобы мотивировать критическое переосмысление существующей морали, потому что конечной целью моральных реалистов является отыскание моральной истины, а не просто критика существующих моральных теорий.

Из статьи «Почему мораль объективна?».

Рассказываем о дружеском канале «вчемсуть» по современной философии: главные идеи философов 20 и 21 века, стримы с исследователями и основные проблемы актуальной философии.

Что можно почитать на канале?

• Мыслители современности об эстетике
• Подборка философских книг, исследующих понятие ужаса
• Материал о том, как читать сложные тексты
• Разбор термина «общества негативных отношений»
• Сайт, где можно сравнить взгляды философов
• 5 философских интервью

Ссылка на канал → t.me/vchistina

Тема психополитики, основанной на нейрональном насилии, проходит красной нитью через творчество немецкого философа южнокорейского происхождения Бён-Чхоль Хана. В его философских эссе, которые только недавно начали активно переводить на русский язык, а на западе издают на разных языках последние лет двадцать, он дискутирует с Мишелем Фуко и его концепцией биополитики, характерной для так называемых дисциплинарных обществ. Рассматривая власть как сложную динамическую архитектуру различных механизмов, стратегий и практик, Фуко говорит о внешнем давлении на субъекта, который для обретения внутренней свободы постоянно вынужден сопротивляться повседневным интервенциям извне. Для французского мыслителя власть отражена в самых разных социальных практиках и представляет рассеянные источники влияния и воздействия на человека со стороны государственных (и не только) институтов. Это может быть замедленная работа бюрократической машины, надзор в системе образовательных, пенитенциарных или психиатрических заведений. Даже власть, проявленная в образе регулировщика или светофора, регламентирующих порядок уличного движения.

Предлагая концепцию психополитики как совершенной иной тип власти, Хан утверждает, что описанные Фуко инструменты управления существенно отличаются от новой формы власти в эпоху позднего капитализма. Если для индивида, производство субъективности которого проходило в рамках дисциплинарных обществ действовал императив «ты должен», а власть выступала как система ограничений и принуждений к исполнению чужой воли, то в постдисциплинарных обществах ситуация меняется. Это отражается в системе неолиберальных инструментов управления, ловко мимикрирующих под свободу выбора, мотивацию, саморазвитие и стремление к счастью со стороны самого субъекта, который выступает как самодисциплинированный нейрофизически активный гражданин, стремящийся к личному успеху и благополучию.

Из статьи «Психополитика и нейрональное насилие».

Со второй половины XX века и по наши дни философия Аристотеля переживает возрождение после продолжительного периода, когда она только теряла популярность. Но как так получилось? И почему подъем аристотелизма коррелирует с подъемом аналитической философии? Вместе с Артемом Юнусовым и Василом разбираемся во всем этом, отдельно рассматривая, как Элизабет Энском и Стивен Мамфорд предложили убедительную альтернативу взглядам Юма на причинность.

https://youtu.be/R_4lg8Znb4k

Квалиа — это интроспективно доступные феноменальные свойства сознательных переживаний. Их интроспективная доступность означает, что мы узнаём о квалиа через интроспекцию. Сама интроспекция — это наблюдение за собственными ментальными состояниями (чувствами, мыслями, эмоциями, воспоминаниями, представлениями, восприятиями, переживаниями и т.д.). Так, когда я смотрю на зелёное яблоко, то я переживаю особый визуальный опыт, и, переводя внимание с самого яблока на этот опыт, посредством интроспекции я узнаю, что ему присущи особые феноменальные свойства — квалиа зелёности. Их феноменальность означает, что квалиа относятся к тому, как соответствующий опыт воспринимается нами — каков этот опыт для нас. Наконец, квалиа реализуются в нашем опыте, а не в каких-либо внешних по отношению к опыту объектах. Квалиа зелёности — это свойство нашего опыта визуального восприятия зелёного, а не самих зелёных объектов. Если бы в мире не оказалось существ со способностью к визуальному восприятию, то сами зелёные объекты никуда бы не делись, но в таком мире не существовало бы соответствующих зелёному цвету квалиа.

Квалиа являются одной из центральных тем современной философии сознания, потому что, как часто предполагается, они являются главной трудностью для попыток дать сознанию естественно-научное объяснение. Квалиа по определению являются субъективными и приватными свойствами опыта, доступ к которым имеет только субъект соответствующих переживаний. Когда я смотрю на зелёное яблоко, то у вас нет доступа к моему зрительному восприятию. Вы можете сами взглянуть на это же самое яблоко, но это не даст вам доступа к самому моему зрению. Если я откушу от яблока кусок, то вы не почувствуете того же самого вкуса, который чувствую я. Даже если вы сами откусите от этого же яблока, это не даст вам доступа к моим ощущениям, вы просто будете испытывать что-то приблизительно похожее. Естественные же науки описывают объективные (или интерсубъективные) явления, эпистемический доступ к которым все субъекты имеют в равной степени, пусть даже иногда этот доступ как-либо опосредован.

Из статьи «Не стоит переживать из-за квалиа».

Выпуск подкаста, в котором Евгений Цуркан рассказывает о философии юмора. Обсуждаем различные теории, объясняющие природу смешного. Выясняем, как к юмору относились Платон, Аристотель, Гегель, Шопенгауэр, Бергсон и другие философы. Вспоминаем о комичных эпизодах из биографий известных мыслителей. Говорим про юмор философов и философию в юморе.

https://youtu.be/DR493j7oZl8?si=SPrufNO5tPmwTQtB

Для Селларса эпистемические отношения – это нормативные отношения. Рассмотрим это подробнее на примере отчетов об ощущениях. Когда мы обучаемся языку, сообщество закрепляет наши верные употребления понятия «красный». Уметь правильно употреблять «красный» – значит обладать практическим навыком следования правилу языкового сообщества. Этот навык вырабатывается через подкрепление и исправление нашего употребления сообществом. Правило употребления слова «красный» устанавливает, в каких перцептивных условиях корректно будет дать отчет о видимом красном объекте – в условиях, схожих с теми, в каких ранее языковое сообщество одобряло наше употребление слова «красный».

Эпистемический авторитет отчетов о наблюдении покоится на надежности, которой обладают эти отчеты в языковом сообществе. Чтобы сделать отчет о наблюдении «этот предмет – красный», необходимо знать, что такой отчет является, как выражаются селларсианцы, надежным симптомом наличия перед наблюдателем красного предмета.

С точки зрения Селларса, производя отчеты о наблюдении, мы берем на себя ответственность за них, поскольку претендуем на то, что знаем правила, по которым эти отчеты должны производиться. Употребление отчетов является практикой, которая регулируется нормами языка лингвистического сообщества, так что если мы претендуем на следование этим нормам, то мы должны быть способны предоставлять основания своих утверждений. Именно такая ответственность отличает наши языковые отчеты от простого попугайства – другие люди рассчитывают на наши языковые компетенции, на наше знание более широкой картины, позволяющей нам делать верные отчеты.

Селларс описывает эту ситуацию так: «…определяя некий эпизод или состояние как знание, мы не даем эмпирического описания этого эпизода или состояния, а помещаем его в логическое пространство разумных оснований, т.е. в пространство обоснования и способности обосновывать то, что мы говорим». Логическое пространство разумных оснований – пространство нормативных отношений между членами языкового сообщества. В этом пространстве языковые существа могут совершать утверждения, подвергать их сомнению, запрашивать и предоставлять основания для утверждений, менять свою точку зрения и менять точку зрения других.

Из статьи «Миф о Данном. Введение в философию Уилфрида Селларса».