Выпуск подкаста, в котором Евгений Цуркан рассказывает о философии юмора. Обсуждаем различные теории, объясняющие природу смешного. Выясняем, как к юмору относились Платон, Аристотель, Гегель, Шопенгауэр, Бергсон и другие философы. Вспоминаем о комичных эпизодах из биографий известных мыслителей. Говорим про юмор философов и философию в юморе.

https://youtu.be/DR493j7oZl8?si=SPrufNO5tPmwTQtB

Для Селларса эпистемические отношения – это нормативные отношения. Рассмотрим это подробнее на примере отчетов об ощущениях. Когда мы обучаемся языку, сообщество закрепляет наши верные употребления понятия «красный». Уметь правильно употреблять «красный» – значит обладать практическим навыком следования правилу языкового сообщества. Этот навык вырабатывается через подкрепление и исправление нашего употребления сообществом. Правило употребления слова «красный» устанавливает, в каких перцептивных условиях корректно будет дать отчет о видимом красном объекте – в условиях, схожих с теми, в каких ранее языковое сообщество одобряло наше употребление слова «красный».

Эпистемический авторитет отчетов о наблюдении покоится на надежности, которой обладают эти отчеты в языковом сообществе. Чтобы сделать отчет о наблюдении «этот предмет – красный», необходимо знать, что такой отчет является, как выражаются селларсианцы, надежным симптомом наличия перед наблюдателем красного предмета.

С точки зрения Селларса, производя отчеты о наблюдении, мы берем на себя ответственность за них, поскольку претендуем на то, что знаем правила, по которым эти отчеты должны производиться. Употребление отчетов является практикой, которая регулируется нормами языка лингвистического сообщества, так что если мы претендуем на следование этим нормам, то мы должны быть способны предоставлять основания своих утверждений. Именно такая ответственность отличает наши языковые отчеты от простого попугайства – другие люди рассчитывают на наши языковые компетенции, на наше знание более широкой картины, позволяющей нам делать верные отчеты.

Селларс описывает эту ситуацию так: «…определяя некий эпизод или состояние как знание, мы не даем эмпирического описания этого эпизода или состояния, а помещаем его в логическое пространство разумных оснований, т.е. в пространство обоснования и способности обосновывать то, что мы говорим». Логическое пространство разумных оснований – пространство нормативных отношений между членами языкового сообщества. В этом пространстве языковые существа могут совершать утверждения, подвергать их сомнению, запрашивать и предоставлять основания для утверждений, менять свою точку зрения и менять точку зрения других.

Из статьи «Миф о Данном. Введение в философию Уилфрида Селларса».

Друзья, будем признательны, если вы пробустите канал, чтобы к нам вернулась возможность публиковать истории.

Вместе с новыми технологиями люди открывают и новые формы одиночества. Восторг от возможностей интернет-общения соседствует с разочарованием и ощущением отчуждения в социальных сетях. В своей статье Михаил Федорченко рассуждает о цифровой меланхолии — о разнице в том, как она отражается в музыке Radiohead и Massive Attack, «Экспериментах Лейн» и творчестве Yeule.

В философии сознания иллюзионисты утверждают, что у нас нет хороших оснований верить, что наш опыт вообще содержит квалиа. Здесь иллюзионисты используют так называемый «аргумент разоблачения». Общая идея всех таких аргументов состоит в том, что если мы можем объяснить наше убеждение в существовании какой-либо экстраординарной сущности, не допуская реального её существования, то мы не должны верить в неё. Яркий пример подобной сущности — корабли инопланетян. Мы можем объяснить отчёты людей о том, что они видели в небе НЛО, с помощью хорошо изученных и известных нам атмосферных явлений. И поскольку такое объяснение возможно, то с учётом ряда хорошо известных эпистемических принципов (бритва Оккама, объяснительный приоритет естественных наук и т.д.) мы должны отвергать убеждение об инопланетном происхождении НЛО как необоснованное.

Аналогичным образом, утверждают иллюзионисты, мы должны рассуждать и о квалиа. Сами по себе квалиа являются экстраординарной с точки зрения естественных наук сущностью — ничто другое в мире не является сущностно субъективным. Поэтому если у нас есть возможность объяснить нашу веру в существование квалиа, не допуская их реального существования, то мы можем считать сами квалиа разоблачёнными и, следовательно, нереальными в том же смысле, что и инопланетные НЛО.

Из статьи «Не стоит переживать из-за квалиа».

Что связывает экзистенциализм и аналитическую философию? На первый взгляд – буквально ничего. Представителей обоих направлений даже трудно застать за ссылками друг на друга, не говоря уже о том, что литературность экзистенциалистских текстов – это противоположность аналитического упора на явную аргументацию. Но на деле ситуация сложнее и интереснее, что мы и обсуждаем с Романом Кочневым.

Как Ницше и Сартр предвосхищали аргументы аналитических философов? Каким образом идеи экзистенциалистов вписываются в дискуссию о тождестве личности? Почему Дерек Парфит – это экзистенциалист, который притворяется аналитическим философом? И чем оба направления могут быть полезны друг другу? Об этом и многом другом вы узнаете в новом выпуске нашего подкаста.

https://youtu.be/19okpgWWQVk?si=gfPtNfDJ_wgmndEa

Знакомьтесь, болотный человек – ближайший родственник философского зомби. Пока зомби пирует в угодьях философии сознания, его болотного брата примечают в других местах – в эпистемологии, обсуждениях природы личности и т.д. Но обо всем по порядку.

Представим себе Петра, который любит бродить по болотам, за которыми закрепился статус мистических мест силы. Во время одной из прогулок он останавливается у дерева, чтобы укрыться от дождя. Только Пётр успевает достать телефон, чтобы запечатлеть момент, как вдруг в дерево рядом с ним ударяет молния. К сожалению, тело Петра испепеляется до мельчайших частиц. Одновременно с этим по воле случая разряд молнии перетасовывает атомы ближайшего дерева так, что оно становится физической репликой Петра.

Домой возвращается именно этот болотный человек. Он ведёт себя ровно также, как Пётр. Окружающие узнают в болотном человеке своего товарища. Он даже сделал фото, которое не успел сделать Пётр, и выложил в «свой» телеграм-канал. Никто не замечает подмены. Вопрос в следующем: что отличает болотного человека от Петра?

Дональд Дэвидсон, придумавший этот мысленный эксперимент, считал, что болотному человеку не хватает опыта познания от первого лица. Появляясь в ходе мистического происшествия, болотный человек получает актуальный срез личности Петра как результат его жизненных решений и обстоятельств, но не опыт принятиях этих самых решений и нахождения в этих самых обстоятельствах. Согласно Дэвидсону, болотный человек, несмотря на то что в его голову подгружены все пропозиции, в которых был убежден Пётр, заранее не знает, что именно является содержанием этих пропозиции. То есть, болотному человеку известно, что у него есть друг Валентин, но вживую он Валентина не признает, пока тот сам не сообщит, что именно на него и ссылается пропозиция «у меня есть друг Валентин». Если принять, что значение языковым выражениями придаёт в том числе контекст их изучения и употребления, то болотный человек в конце концов банально не знает значения большинства слов, хотя и знает соответствующий набор символов со звуками.

Болотный человек – это человек, который всём идентичен натуральному, но не имеет какой-либо каузальной истории. В этом смысле он аналогичен философскому зомби, который тоже такой же, как и мы, но без субъективных переживаний. И в той мере, в которой каузальная история имеет значение, болотный человек отличается от обычного человека. Если знание о том, что у тебя есть друг Валентин – это по сути своей только знание пропозиции «у меня есть друг Валентин», которое не подразумевает опыта распознавания Валентина вживую, то тогда болотный человек знаёт всё то же, что и Пётр.

Разумеется, есть и те, кто отстаивают право болотного человека быть Петром в полном смысле слова. Тут уже Дэвидсон допустил неточность в начальной формулировке мысленного эксперимента, когда одновременно допустил два условия, что болотный человек на уровне поведения не отличается от обычного, но при этом болотный человек не узнает тех же друзей. Дело в том, что когда мы что-то не узнаем, то это как раз и создает разницу в поведении. Но это лишь небольшая неточность, потому что ничто не мешает болотному человеку научиться узнавать людей, которых он и без того считает друзьями.

Если этот момент поправить, то история приобретает налёт хоррора. Пётр возвращается с болота, какое-то время ведёт себя странно и после «приходит в себя». Соответственно, если за отведенный период странности мы не распознаем в Петре другое существо, то из этого следует, что для нас не так уж принципиально, являются ли окружающие теми же персонами, что и днём раньше. Но если мы посчитаем странность в поведении легитимным поводом подозревать человека в том, что он – это уже не он, то тогда и без магических молний можно подозревать, что окружающие могут быть уже не теми существами, что и днём ранее.

В общем, осторожнее с прогулками по болотам.

Лэйн Ивакура, героиня аниме Тиаки Конаки, Рютаро Накамуры и Ёситосэ Абэ, это не человек и не богиня, но нечто среднее — цифровой дух Земли, существующий на границе между сетью и реальностью, которая медленно разрушается вместе с умиранием тел, спящих в проводах. Это и метафора на психоделическую революцию техно-рейвов 90-х; и последняя по-настоящему искренняя попытка очертить будущее-из-настоящего до массового распространения интернета; и космистская утопия про воскрешение мёртвых; и концептуальное размытие биологического и технологического. При этом Лэйн — расколотый субъект, существующий в рамках субличностей на разных уровнях реальности: Лэйн-человек как ученица средней школы и уверенная пользовательница ПК; Лэйн как богиня сети-Wired; и Лэйн как машинное бессознательное.

Лэйн-человек — это рефлексирующая над условиями технологического воспроизводства личность. Она робко запускает свой первый NAVI-компьютер, страдает от самоубийства одноклассницы, одиноко шагает под гул проводов по дороге в школу и узнает однажды, что Бог существует, и он в Сети. Лэйн не может найти отличий между Сетью-Wired и «реальным» Миром. Вероятно, этих отличий не было никогда, ведь «всё соединено со всем», но такие соединения могут быть встречены резким разрушением устоявшийся социально-психологических установок, депрессией и потерей земли под ногами, чувством утраты одного будущего при обретении другого, неопределённого.

Лэйн — это метавселенная, состоящая как из аниме-сериала, так и игры на PlayStation 1998 года, реального мира и мира Сети. Главный вопрос, на который пытается дать ответ сериал — необходимо ли богу-из-машины тело? Когда машинный Бог-Эйри предлагает Лэйн полностью избавиться от тела для того, чтобы слиться с Сетью и завершить кибернетическое единство миров, то Лэйн выбирает остаться с теми, кого она любит, сохранить тело как аппарат аффектов и перцепций. Она решает не нырять с головой в акселерационистский поток техносингулярности, но лишь подступиться к нему, сохранив тело. Можно представить себе, что тысячи современников Лэйн испытывали наряду с технооптимизмом относительно новых коммуникативных пространств и и здоровый скептицизм к скорости подобных изменений. Этот скепсис и сегодня присутствует в критике алгоритмов автоматизации письма и изображений, в имплицитном недоверии к восторженным отзывам о DeepSeek, ChatGPT и Gemini.

Из статьи «Цифровая меланхолия».

Любая наука и философия, как в общем-то и искусство, всегда предполагают мыслительные схемы — образы и предпосылки, которыми они разделяют и интерпретируют чувственное. Любой язык — это пример такой глобальной схемы, включающей набор знаков, трансформаций и их правил, синтаксиса и прочего. Выучил язык и весь мир теперь можешь описывать с его помощью. Тоже верно и для науки. Стоит лишь научится пользоваться основными понятиями той или иной дисциплины, как задача интерпретации мира как физического, химического, психологического или ещё какого-нибудь становится лишь вопросом приложения. Знания, картины, книги, тексты — лишь результат преобразования опыта посредством той или иной оптики.

Из статьи «Wetware studies».

«Когда парню исполняется 20 лет, он выбирает одного из этих персонажей, чтобы на его основе сформировать свою личность». Современная культура во многом ассоциативна, а поэтому образы и характеры персонажей известных произведений никогда не задерживаются только на страницах или экранах. В своей статье Александра Ильина рассказывает о психологии каннибальских отношений, обращаясь к одному из самых харизматичных антигероев популярной культуры — к Ганнибалу Лектеру.

Ещё одна характерная черта нынешней эпохи — культ ностальгии и романтизация прошлого, что представляется социальной и психологической защитой перед полной неопределенностью будущего. Поп-культура активно эксплуатирует образы 80-х, 90-х и более ранние времена в сериалах, модной одежде и вечеринках. Зигмунт Бауман в книге «Ретротопия» пишет, что ХХ век начался с футуристической утопии и закончился ностальгией. Отказ от надежды на лучшее и не вызывающее доверия будущее обернулся культом стабильного и утешающего прошлого. Эти романтические фантазии с характерным для них слоганом «раньше было лучше» формируют ретротопическое мироощущение, в котором хорошо всегда там, где нас нет, а идеальным временем предстаёт прошлое. Такой ход мысли явно напоминает идею регрессии в психоаналитической теории: сталкиваясь с травмирующей реальностью, мы ищем простые средства удовлетворения и самоуспокоения, что были доступны нам на ранних стадиях развития. При этом речь идёт не только о простых практиках (в духе анорексии, заедания стресса, оральных «затычек» вроде сигареты, вейпа или бутылки), но и о культурной возможности фантазировать «прошлое, в котором удовольствие было доступно» (как, например, курильщики ностальгируют по 40-50 гг., в которых не жили, но это та эпоха, когда курить можно было везде — от личного офиса до салона самолёта).

В близком ключе размышляет Марк Фишер, описывая характерную черту капиталистического реализма как «медленную отмену будущего». В нём общее состояние таково, что «жизнь как бы продолжается, но время остановилось». Модные тренды и инновации стремятся опровергнуть эти мрачные пророчества критически настроенных теоретиков культуры и общества, однако очередной новый альбом Royksopp поразительно похож на два предыдущих, а ежегодно появляющийся новый iPhone привычен и не так сильно отличается от старого.

Из статьи «Стигмы времени и культура суеты».

По Лакану существует четыре дискурса: дискурс господина (он же дискурс мэтра, dM), дискурс университета (dU), дискурс истерика (dH) и аналитический дискурс или дискурс (психо)аналитика (dA). В своей сути они очень близки к ключевым функциям человеческой коммуникации, а также к «невозможным профессиям» по Фрейду (управлять, обучать, делать психоанализ). Дискурс капитализма (dC) выделяется отдельно, так как строится на нарушении логики, лежащей в основе предыдущих четырёх. Каждый дискурс описывает одновременно и организацию конкретного высказывания, и ту социальную связь, которая соответствует ему и/или вырастает из него.

Важно отметить два момента. Во-первых, наиболее привычным и широко распространенным является дискурс господина: это дискурс «по умолчанию», без него по сути была бы невозможна культура. Во-вторых, все дискурсы, кроме дискурса истерика, историчны, поэтому дискурс мэтра с необходимостью породил университет и аналитика, но впоследствии обнаружилась возможность иных способов организации. Число дискурсов не ограничено четырьмя или пятью: существуют четыре дискурса, основанных на бессознательном вытеснении, и определенное количество вариаций (в основном неустойчивых), опирающихся на генерализированную форклюзию, то есть на нарушениях логики вытеснения.

В сущности, для начала достаточно просто принять идею о том, что речь (в отличие от языка как формальной системы) – это всегда мотивированная деятельность, поэтому в том, как она организована неизменно присутствуют как формальные элементы, так и индивидуально-содержательные. Под формальными элементами я имею в виду речевые роли и идентификационные признаки, формулы этикета, общие высказывания (содержащие знания или социальные конвенции) и т.п. А под индивидуально-содержательными – мотивы, а если быть точным, желания и ожидания, которые могут сильно отличаться от индивида к индивиду. По этой причине четыре дискурса – это не попытка обобщить и описать всё речевое многообразие, а всего лишь вспомогательный инструмент для понимания эффектов речи (да и то возможно не всех). Однако не будем забывать, что субъект в лакановской теории – это тоже эффект речи, поэтому доминирование того или иного дискурса в значительной степени поясняет и тот тип субъекта, которого мы встречаем в данном обществе.

Из статьи «Введение в теорию дискурсов Лакана: модель четырёх дискурсов».

Этика естественного закона предполагает, что существуют базовые блага, которые определяются человеческой природой, а поэтому имеют объективные способы и правила их достижения. Согласно этой традиции, мораль — это не инструмент усмирения нравов, а способ обнаружения законов человеческого процветания. В этом выпуске подкаста, который уже доступен на Бусти и Патероне, вместе с Василом и Константином Морозовым обсуждаем старый и новый естественный закон, школу Финниса-Гризе, природу базовых благ и множество других вопросов, связанных с традицией естественного закона.

В новом выпуске подкаста обсуждаем гилеморфизм и эссенциализм с Василом и Артемом Юнусовым. Среди прочего выясняем, всякая ли вещь обладает природой? Как соотносятся форма объекта и материя, из которой он состоит? И можно ли сказать, что деревянный стол имеет отличную от деревьев природу или же столы — это только искалеченная плоть деревьев?

https://youtu.be/yYrS6ijksfY

Мы изучаем слова и обучаем им в одних контекстах, и затем от нас и от других ожидается способность использовать их в других контекстах. Ничто (в частности, ни усвоение универсалий, ни усвоение свода правил) не гарантирует, что такого рода будущее употребление будет иметь место, так же как ничто не гарантирует, что мы будем совершать и понимать именно те же самые действия. То, что мы делаем, в целом зависит от наших совместных интересов и чувств, видов реакций, чувства юмора, значимости и удовлетворения, от того, что является оскорбительным, от схватывания подобия, понимания того, что такое упрек, а что такое прощение, от того, является ли высказывание утверждением, обращением или объяснением — т.е. от всего круговорота того организма, который Витгенштейн называет «форма жизни». Человеческая речь и деятельность, здравомыслие и сообщество имеют именно такое основание — не больше, но и не меньше. Этот взгляд столь же прост, сколь и труден, и столь же (и потому что) труден, сколь и страшен.

Стэнли Кэвелл

Франкиш выделяет три подхода к пониманию квалиа. Первый — это его собственная позиция (нулевые квалиа), согласно которой никаких феноменальных свойств опыта в реальности не существует, но из-за дефектов нашей интроспекции мы систематически попадаем в иллюзию подобных свойств. Второй подход — это «классические» квалиа, на которых и базируются антифизикалистские аргументы в духе Чалмерса. Как утверждает Деннет, «классические» квалиа по определению являются внутренними, нефизическими, невыразимыми свойствами опыта, к которым субъект этого опыта имеет прямой и безошибочный доступ.

Сторонники «классических» квалиа считают, что квалиа сами по себе не сводятся к какому-либо физическому свойству, а также что они определённым образом концептуально или даже метафизически независимы от всего физического. Под невыразимостью же квалиа подразумевается, что мы не можем выразить их никаким иным образом, кроме как с помощью аналогий. Например, я могу сказать, что мой зрительный опыт, когда я смотрю на зелёное яблоко, напоминает мне мой зрительный опыт, когда я смотрю на свежескошенную траву или когда я смешиваю жёлтую краску с синей. В сущности, это не говорит о том, как именно для меня выглядит и ощущается зелёный цвет. Если вы никогда не видели ни зелёных яблок, ни свежескошенной травы, ни смеси жёлтой краски с синей, то для вас эти сравнения не будут информативны. Наконец, идея прямого и безошибочного доступа пересекается с изложенным выше тезисом откровения: в нашей интроспекции нам раскрывается истинная природа квалиа, и мы абсолютно застрахованы от ошибок в наших суждениях о собственных квалиа.

Но между нулевыми и «классическими» квалиа существует третья концепция, которую Франкиш называет «диетическими квалиа». Согласно этой концепции, нашим переживаниям действительно присущи реальные феноменальные свойства, но этим свойствам не присущи те характеристики, которые Деннет приписывает «классическим» квалиа. Диетические физикалисты могут считать, что квалиа реальны, но не являются внутренними, а, напротив, имеют функциональный или репрезентативный характер. Например, можно считать, что квалиа зелёности, которые реализуются в моём опыте зрительного восприятия зелёных яблок, являются не внутренним свойствами самого опыта, а репрезентативным содержанием моего акта восприятия. Иначе говоря, квалиа зелёности — это то, как объективное физическое свойство яблока «Отражение света определённого спектрального состава» репрезентируется в моём опыте, который в конечном счёте редуцируется к моим нейрофизиологическим процессам. Ещё более радикальная физикалистская трактовка квалиа состоит в том, что это не просто репрезентативное содержание опыта, но сами реляционные свойства объектов, представленных в опыте. С этой точки зрения, квалиа зелёности — это даже не то, как способность зелёных объектов отражать свет определённого спектрального состава выражается в моих переживаниях, а сама эта способность. Нет, строго говоря, посредника между моим восприятием и свойствами внешних объектов.

Из статьи «Не стоит переживать из-за квалиа».

Ирония и подчеркнутая несерьезность, с которыми связывают эпоху постмодерна, оказались способны не только разрушать метанарративы, но и обращать тяготы экзистенциального выбора в развлечение. Тем более удивительно, что на этом фоне максимальной востребованности достигла психотерапия. В своей статье психоаналитик Николай Медведев с неожиданного ракурса рассказывает о том, чем занимаются психологи постмодерна и кто становится их клиентами.

В своём представлении Лектер, конечно, является Богом — та параллель, которую он постоянно пытается проводить. Бог представляется ему существом внезапным, порывистым, строгим и жестокосердным, обладающим особым представлением о справедливости. Однако то, что на самом деле пытается сыграть Лектер, по сути своей напоминает воинствующего Бога Ветхого завета или греческого бога, но никак не христианского. Впрочем, Ганнибал создаёт свою систему пороков и добродетелей, которые имеют эстетический корень. Этика становится эстетикой. Только то является настоящим злом, что отвратительно. В сериале это пытаются показать выбором жертв — обычно жертвы Ганнибала безыскусны, неприятны и грубы. Они уничтожают нечто благое или нарушают само представление о прекрасном. Чуть выше находятся жертвы, которым просто не повезло, — полицейские, которые были вынуждены его задержать и проверить документы. Случайных убийств Ганнибал старается, насколько это возможно, избегать. Ганнибал любит просчитывать и расширять границы того, во что он может вмешаться. Всё это набрасывает на него теологическую перспективу.

Никто не обязывает нас так смотреть на него. Можно взглянуть на Ганнибала как на инверсию всякого света, на дьявола. Однако и здесь наши представления терпят крушение, потому что он никогда не разрушает из чистого желания разрушения. Сатана хорошо нам известен из книги Иова, в которой он посягает на благочестивого человека, имеющего от Бога многие дары. Из ничего не получается ничего, у Сатаны не получается сокрушить веру Иова, поскольку она стоит на крепких основаниях. Ганнибал не трогает неиспорченное. Например, мы можем видеть это в тексте Харриса, — в описании сцены полёта. Он предлагает мальчику сэндвич, явно содержащий человеческую плоть. Мальчик от него в конечном итоге отказывается. Тогда Ганнибал назидательно говорит ему, чтобы он никогда не ел подобную дрянь. Мальчик прошел «экзамен»; другой вопрос — смогли бы пройти мы?

Не будучи Богом и не будучи дьяволом, Ганнибал помогает задуматься о вопросах добра и зла. Вернее — он предлагает помыслить, до какого предела мы можем дойти, за какую грань заступить и что оправдать? Он — воплощение моральной дилеммы, и он же заостряет её до предела, когда просит Старлинг определить его. В сущности, чем он отличается от бури или урагана? Ведь он не выбирал свою судьбу. С той же вероятностью при другом наборе генов даже после столь травматических событий он мог бы иметь другие склонности. Например, если бы в нём было больше страха и если бы он был больше склонен к тревоге, вид крови или обнажённой плоти мог бы его панически пугать. Всё это напоминает современные исследования в области психологии, которые указывают на то, что человеческое бессознательное, а не сознательное ответственно за принятие решений и личностный рост. Та же мысль, которую пытался высказать Шопенгауэр в «Parerga и Paralipomena» о характере человека: «Всё это зависит от того, что наши действия — необходимый продукт двух факторов, из которых один, наш характер, отличается неизменным постоянством, но делается нам известен лишь a posteriori, т.е. постепенно, а другой, это — мотивы: они лежат вне нас, необходимо обусловливаются мировой жизнью и определяют данный характер, предполагая неизменность его природы, с такою необходимостью, которая равна механической».

Из статьи «Τι θηρίον».

После нескольких десятилетий постмодернизма, French Theory и «социального конструирования реальности» мы столкнулись с изобилием «реализмов», предположительно призванных пробудить нас от догматического сна и вновь ввести в моду метафизику, конец которой был провозглашён практически всеми философскими течениями — начиная с того самого постмодернизма — вот уже полвека назад. Упомянутое засилье новых реализмов — международное явление. Существует «спекулятивный реализм» французского философа Квентина Мейясу, получившего народный титул «авангарда» сегодняшнего материалистического реализма — передового мыслителя, который вдохновил целую школу англоговорящих мыслителей, в число которых входят Рэй Брассье, Грэм Харман, Иен Гамильтон Грант.

Кроме того, можно вспомнить le Manifesto del Nuovo Realismo под авторством Морицио Феррариса, чье влияние простирается далеко за пределы итальянского полуострова, «новый реализм» немецкого философа Маркуса Габриеля, провозглашающего, что существует всё кроме мира, или «реалистскую интерпретацию научной» деятельности Бруно Латура (хотя считалось, что в своём прошлом воплощении он был конструктивистом). Сюда же следует добавить «вещный» реализм Тристана Гарсии, «онтикологию» Леви Брайанта, «вибрирующий реализм» Джейн Беннетт, «транзитный» реализм Джона Капуто, «делёзовский» реализм Манюэля Деланда, не говоря о неутомимом Славое Жижеке, отстаивающем свой материализм, и прочих молодых поэтах. Ряд прочих авторов также провозглашает себя реалистами, хотя и не принимая тот метафизический скачок, который произвели вышеперечисленные персоналии. В их число входят Кора Даймонд с её духом «реализма», Сара Ложье, продвигающая «обыденный реализм» и Жослин Бенуа с его «контекстуальным» реализмом.

Таким образом, объявляется эпоха «realist turn», который какое-то время назад затмил все прочие философские «повороты», в результате чего мы столкнулись с умножением числа доктрин, чьи авторы куда больше озадачены их именованием («объектно-ориентированная философия», «трансцендентальный материализм», «трансцендентальная онтология», «трансцендентальный нигилизм»), нежели их построением. Каждый из них имеет свою собственную систему. Эта молниеносно распространившаяся волна реализмов уже нашла своих увлечённых комментаторов, ключевые тексты, интернет-блоги, журналы, коллоквиумы, научные сборники, конференции на Youtube и т.д. Некоторые из этих авторов громогласно приветствуются в прессе как «вундеркинды»: «немецкое дарование», «наиболее заметная фигура на мировом философском ландшафте», «метеор, рассекающий философские небеса» и т.д. Существует по меньшей мере одна вещь, которой не лишены все упомянутые новые реалисты, — вкус к публичности.

Из статьи «Китч-реализм».

В массовой культуре 90-х редко можно было увидеть рефлексию над наступающей эпохой сетевой коммуникации. Заметна скорее общая критика технологического ускорения, страх перед сломом традиционных форм труда и опасения относительно того, что отношения человек-машина перестанут быть исключительно отношением активного пользователя с полезным, но пассивным инструментом. Например, альбом «OK Computer» группы Radiohead повествует о депрессии и одиночестве среди растущих небоскребов и инвестиций технокапитала. Трек «Paranoid Android» назван так в честь андроида-параноика Марвина из романа Дугласа Адамса «Путеводитель по Галактике». Марвин страдает от тяжелой депрессии и скуки, отчасти потому, что он обладает мозгом размером с планету, который ему редко, если вообще когда-либо, позволяют использовать. Рассказчика в треке «The Tourist» охватывает тревога и он испытывает взрывной припадок, сравнимый с перегрузкой электронного устройства. Именно в таких состояниях перевозбуждения синестезия (которую испытывал в том числе Том Йорк) полностью овладевает им и ощущается как чистый экстаз.

Экстаз приближающегося конца света был и на альбоме «Mezzanine» группы Massive Attack. В «Dissolve Girl», которую слушает Нео из «Матрицы», рассказывается о потере чувства идентичности, страсти и желании вернуться к нормальности, выйти из круга отчуждения и утраты. Неслучайно в фанатском клипе на эту песню (сделанном из отрывков фильма «Бессмертные: Война миров», где повествуется про антиутопический мир генетически измененных людей и древнеегипетских богов) героиня сталкивается с тоталитарной техно-антиутопией будущего и вынуждена бежать от тюремщиков-экспериментаторов с телами киборгов, чтобы в конце воссоединится с такими же аномальными телами Других, находясь в вечном ускользании от биовласти. В треке «Teardrop» возникает метафора самого преданного зеркала [most faithful mirror] — это и отсылка к психоаналитической стадии зеркала, когда ребёнок впервые узнаёт своё отражение, так и к взгляду господина, его паноптикального неустанному взору, который контролирует и изменяет тело с его поведением.

Из статьи «Цифровая меланхолия от "Экспериментов Лэйн" до Yeule».