Элизабет Энском внесла существенный вклад в этику и теорию действий, будучи одной из первых аналитических женщин-философов. Так, именно она является автором термина «консеквенциализм», а представления Энском о причинно-следственных связях и намерениях составили конкуренцию теории причинности Юма. Одновременно с этим она была ближайшей подругой Витгенштейна, распорядительницей его наследства, ревностной католичкой в некатолической стране и активистской, выступавшей против Гэрри Трумана, абортов и контрацепции. В этом подкасте мы вместе с Василом обсуждаем сложную личность Энском и её философское наследие.

https://youtu.be/DQdoQ_q8cd8?si=WECHxaVe9PGogEbm

Тут ещё на различных музыкальных площадках вышло три новых трека. Вас ожидают коты, Сатоси Кон, сломанная электроника и другие странности.

В общем, буду рад вашим прослушиваниям 🦇

Ганнибал Лектер как лектор

Ганнибал Лектер уже давно стал культовым антигероем. Интеллектуал, монстр, каннибал, поедающий только «грубых», Il Monstro, которого многие понимают как санитара леса. Не желая здесь поднимать вопросы добра и зла, мне кажется интересным попробовать посмотреть на Ганнибала как деятеля культуры и эстета. В этом мне поможет один из разделов книги «Ганнибал» тетралогии Харриса, часть II, «Флоренция». В очередной раз изменив свой внешний вид, чтобы избежать преследования, и даже лишив себя шестого пальца — особого типа полидактилии, который сильно выделял Ганнибала среди прочих преступников — он примеряет новую личину исследователя и лектора, доктора Фелла. Деятельность Фелла со всеми подробностями не описывается — это было бы излишне для такого короткого романа, который посвящен вовсе не интеллектуальной культуре. Однако Харрис мастерски справляется с тем, чтобы показать нам Ганнибала в роли интеллектуала, — благодаря короткой лекции, посвященной Данте.

Пока все самые знаменитые исследователи Средневековья и эпохи Возрождения устраивались на стульях, доктор Лектер составлял в уме конспект предстоящей лекции. Тема лекции была: «‘Ад’ Данте и Иуда Искариот».

Начало рассказа — Пьетро делла Виньи, логофет Сицилийского королевства, который, подобно Иуде Искариоту, занимает место в дантовском аду. Причина, по которой Данте помещает делла Виньи в Ад — непомерная жадность, схожая с той, что подтолкнула Иуду на предательство. Далее Лектер ссылается на Иеронима и Оригена, которые по-разному интерпретировали прозвище «Искариот». Следующая мысль — уже в Античные времена жадность и смерть путём повешения взаимосвязаны. Самоубийство и жадность отождествляются Ганнибалом, и он заканчивает лекцию кратким замечанием о том, что рассуждение его неполноценно, поскольку ему требуется также разобрать комментарии сына Данте, Пьетро. К этим словам относится авторская сноска:

Лекция доктора Лектера в Студиоло основана по большей части на материалах замечательного исследования Энтони К. Кассела «Ужасное искусство справедливости Данте». (И это верно, поскольку многие аспекты лекции Ганнибала — такие как толкования Иеронима и Оригена — взяты из книги Кассела — а.и.)

Необходимо отметить, что лекция Ганнибала имеет функциональное значение. Он выбирает тему и образы для того, чтобы испугать своего противника, который решил проявить всё те же добродетели, что и предатели, описываемые Ганнибалом. Ведь коммендаторе Пацци, — служитель закона, который должен был отдать Лектора в руки правосудия, — решил продать его садистическому бизнесмену Верже. Возмездие свершится, — говорит ему Ганнибал, — я буду самой справедливостью. Однако Кассел в своем комментарии к Данте расставляет совсем иные акценты. В двух главах, содержательно посвященных этой истории, — третьей и четвертой, — он рассказывает нам биографию Виньи, а также повествует об особенностях христианского взгляда на историю Иуды. Для Кассела важно, что историю предательства Виньи можно реконструировать несколькими способами. Виньи сам говорит о том, что он не виновен в предательстве Фридриха:

Моих корней клянусь ужасной кровью,
Я жил и умер, свой обет храня,
И господину я служил любовью!

Невиновность Виньи — первая деталь, на которую необходимо обратить внимание. Его вина заключается не в предательстве, иначе бы Данте поместил его на девятый круг — рядом с Иудой и Брутом. Основной его грех — это самоубийство. Поэтому Ганнибал неправ, когда произносит:

Таким образом, Данте напоминает — с помощью звуков — о смерти Пьера делла Виньи и видит в ней смерть Иуды, поскольку это смерть за одни и те же преступления, — жадность и предательство.

Самый понятный способ оценить нечто, что заявляется как непосредственное свидетельство, — это оценить сам когнитивный процесс, являющийся его источником. Обратимся к примеру. Вы встретились со своим знакомым и вам нужно зайти в книжный магазин. Если ваш знакомый скажет, что видел книжный за углом, то вряд ли вы подвергнете эту информацию большому сомнению, поскольку в целом скорее всего доверяете зрению как способу узнавать расположение объектов в пространстве. Немаловажно, что на сомнение не влияет то, что вы эксплицитно допускаете возможность ошибки. Возможно, что ваш знакомый плохо видит, не отличает фасады магазинов от реальных магазинов или вообще толком не понимает, что такое «книжный магазин», но даже так, если он вас не обманывает, то вы понимаете, что его слова передают информацию о расположении чего-то за углом. Таков минимальный когнитивный успех, создаваемый даже не самым корректным свидетельством.

Радикально иной была бы ситуация, в которой ваш знакомый сообщил бы, что у него было видение о том, что книжный находится за углом. Если он не шутит, то у вас нет особых поводов доверять непосредственным свидетельствам мистического опыта. И вновь на сомнение или доверие не должно влиять то, прав ли ваш знакомый или ошибается. Принципиальное отличие этих двух ситуаций состоит в том, что в случае со зрением вам известны признаки, позволяющие понять или хотя бы допустить, что этот когнитивный процесс мог быть источником рассматриваемого свидетельства. В конечном счете вы знаете, что ваш знакомый не слеп. В случае с мистическим видением у вас столь же наглядного критерия не имеется.

Даже если вы допустите, что имеет место некий процесс, который стоит называть «мистическим видением», то как понять, что он именно когнитивный, то есть пригодный для познания? Со зрением этот вопрос решаем – на обыденном уровне вы просто знаете, что значит что-то увидеть от первого лица, а на углубленном уровне на вас работают множество философов и ученых, предоставляющих теоретические и эмпирические сведения о познавательном характере перцепции. Кроме того, вы с раннего детства привыкли к практике отчетов о наблюдениях в рамках обыденной коммуникации. Вам знакомы неявные правила составления таких отчетов, тогда как имплицитные правила отчетов о ясновидении – загадка для любого, кто не рос в обществе ясновидящих.

Из статьи «Какими бывают свидетельства?».

Если вы видите бронзовую статую, означает ли это, что в этот же самый момент вы видите и другой объект — кусок бронзы как таковой? Как соотносятся форма объекта и материя, из которой он состоит? Всякая ли вещь обладает природой? Можно ли сказать, что деревянный стол имеет отличную от деревьев природу или же столы — это только искалеченная плоть деревьев? На Бусти и Патреоне уже доступен подкаст, в котором мы с Василом и Артемом Юнусовым обсуждаем гилеморфизм и эссенциализм в метафизике неоаристотелизма.

Как Плотин повлиял на западную философию и христианство? В чем состояла его идея трех ипостасей? Откуда берется Единое и множественность Ума? И является ли философия заметками на полях Пифагора, а не Платона? В этом подкасте говорим о Плотине с экспертами по античной философии — Дмитрием Бугаем и Андреем Нечаевым.

https://youtu.be/St_btxNmTbo

Город — это память и обещание, которые никогда не смешиваются с тем, что является видимым, представимым, построенным и пригодным для жизни здесь и сейчас. И поэтому помыслить его трудно. Трудно в силу нескольких причин. Трудно постольку, поскольку ещё не удавалось помыслить сущность города вообще (générale). Ведь трудно помыслить то, что самим фактом своего существования сводится к образному представлению, некому бытию-присутствию. Трудно помыслить то, что никогда в них не включается и к ним не сводится, — уникальную сущность каждого города. Эта же трудность возникает ещё и тогда, когда берёшь риск мыслить такую сущность, как столица.

Но вообще, мне кажется, что уже сегодня от вопросов «Что такое город?» или «Что такое столица?» всё больше и больше веет какой-то меланхоличностью и эсхатологичностью… У меня есть смутная гипотеза, — которая и ведёт за собой эти скромные замечания, — о том, что город, метрополия или полис больше не являются крепкими и чёткими формами единства чего-либо. Больше они топологически не охватывают сред обитания, не охватывают всех взаимодействий и коммуникаций, всех стратегий и всей торговли. Одним словом, они постепенно перестают опоясывать человеческую социальность и политику. Ту самую политику, которая первой же сменит своё название, как только город как pólis или acropolis уже больше не сможет вмещать res publica [общественное дело]. Однако подобное вступление в Эпоху Пост-городов не означает того, что мы должны забыть о них вовсе.

Это место — город — называют по его имени собственному, и в этом месте мы живём в настоящем времени. Тем не менее мы всегда должны продумывать его как «грядущее место». Оно должно однажды настать своим собственным образом, как бы предписанным особой сущностью его памяти. У этого места уже есть богатая история, и она наслаивается поверх его стен, памятников и улиц. И эта история ещё только должна произойти, поскольку мы всё ещё продолжаем задаваться вопросом о том, что с ней делать.

Из статьи «Поколения одного города: память, пророчество, ответственность».

Сегодня нам доступно множество цифровых и технических благ, незаметной платой за использование которых оказывается сбор данных. Намерение технологических корпораций улучшить продукт, отследив поведение пользователей, приводит к появлению рынков поведенческой информации и новых инструментов власти. В своей статье Александр Косенков разбирает идею Шошаны Зубофф о наступлении эпохи надзорного капитализма.

https://insolarance.com/surveillance-capitalism/

В основе аргумента от релятивности лежит интуиция о том, что если есть некоторая проблема вокруг которой имеется невероятно большое количество разногласий и отсутствует какая-либо правдоподобная конвергенция мнений, то у нас есть основания считать, что истина в этом вопросе недостижима. Подобный ход мысли не является новинкой, так как мы находим его ещё у Секста Эмпирика в виде первого из тропов младших скептиков, которые впоследствии стали называть тропами Агриппы.

Исследуя моральные нормы, кодексы, моральные убеждения и практики многих людей мы можем наблюдать огромные разногласия, которые прослеживаются не только от эпохи к эпохе, от культуры к культуре, от сообщества к сообществу, но и от одного человека к другому. Имеет место значимый эмпирический факт, что в истории человечества существовало и до сих пор существует множество моральных разногласий, которые не были урегулированы тем или иным рациональным способом. Вопрос для нас будет заключатся в следующем: следует ли из этого факта, что моральные разногласия в принципе не могут быть обосновано устранены?

Здесь может быть уместна аналогия с наукой. В ней если и существовали серьезные разногласия, то со временем они были устранены через открытие тех или иных фактов или благодаря принятию новых научных теорий (более сильных с точки зрения объяснения, предсказания и простоты). Физика Ньютона была заменена физикой Эйнштейна, геоцентризм гелиоцентризмом, а биология Аристотеля биологией Дарвина. Но были ли подобным образом устранены значимые моральные разногласия? Судя по всему, нет.

Если это так, то у нас может быть дано этому несколько объяснений.

Первое может заключаться в том, что на самом деле моральные истины существуют, но мы просто еще их не открыли, из-за чего и существуют моральные разногласия (ответ морального реалиста).

Второе может звучать так: на самом деле моральных истин не существует, так как если бы они существовали, то за столь долгое время которое люди потратили на исследование морали, мы бы открыли хотя бы некоторые их них, однако этого не произошло (ответ теоретика ошибок).

Сторонники теории ошибок считают, что вторая гипотеза обладает большей правдоподобностью, простотой и объяснительной силой в сравнении с первой, что дает нам основания считать, что она верна.

Из статьи «Почему мораль — это ошибка?».

В «Философии религии» Гегель предлагает крайне необычную на первый взгляд метафору духа: «Существование общины есть ее продолжающееся, вечное становление, основанное на том, что дух есть вечное познавание себя, он рассыпается на конечные искры отдельных сознаний и вновь собирает себя и постигает себя из этой конечности по мере того, как в конечном сознании рождается знание о его сущности и, таким образом, божественное самосознание. Из брожения конечности, превращающейся в пену, рождается благоухание духа».

Образ разума или сознания как огня (искра) существует издревле и в западной традиции возник, вероятно, задолго до гераклитовского Логоса. Эта возвышенная метафора внезапно соседствует с другой, более материальной и потому неожиданной в данном контексте. Брожение, причем не какой-то трюизм в духе «брожения умов», а прямое указание на бродящий напиток, порождающий аромат. И это не случайность: сравнение духа и познания истины с брожением встречается и в других его работах (например, в Предисловии второго издания «Энциклопедии философских наук»).

Однако я бы хотел отметить именно сложность, символическое богатство этого образа. Ведь если представить себе бокал пива или вина, то незашоренное мышление здесь увидит не развлечение и пьянство, а изобилующую деталями историю (столь дорогую Гегелю) — историю, породившую как многообразные культурные практики, так и вполне себе конкретный вкус, аромат и даже цвет, который тоже оказывается глубоко символичным — от золота до пурпура и тёмного дерева.

Перед нами буквально на пальцах представлена логика гегелевского снятия, Das Aufhebung: нечто конкретное, порождает своё противоречие, которое отрицается и превосходится, чтобы из него вызрело что-то совершенно новое, тоже конкретное и невозможное без негации старого. Это мне намного дороже и ближе всей возвышенной гигантомании, навороченной вокруг Гегеля, которая по сути лишь мешает увидеть сказанное. Ведь Гегель нигде не говорит, что снятие – это простая логическая процедура, дающая вам власть над реалиями, напротив, конкретика любой трансформации жизни завораживающе сложна, почему и требуется постоянное расширение целостности взгляда, без которого по его мысли не может быть истины.

Из статьи «Гегель и искусство ферментации».

Квалиа — одно из центральных понятий современной философии сознания, с которым связано немало путаницы и споров. Константин Морозов объясняет значение квалиа и рассказывает о том, почему эта концепция не представляет серьёзной угрозы для натуралистических теорий сознания.

Философский зомби — это существо, которое во всех своих физических и поведенческих свойствах полностью идентично обычному человеку, но лишено каких-либо субъективных переживаний. У такого зомби, когда он смотрит на зелёное яблоко, происходят все те же нейрофизиологические процессы, что и у обычного человека, и он также демонстрирует все те же самые поведенческие реакции. Если его спросить, что он видит, то он ответит: «Я вижу зелёное яблоко». И он может также съесть его, а затем, несколько поморщившись, сказать: «Это яблоко довольно кислое на вкус». Но у зомби нет никакой приватной «картинки перед глазами», когда он смотрит на яблоко, а также нет никакого реального ощущения вкуса.

Аргумент зомби состоит в том, что если мы можем представить такое существо, то оно действительно возможно. Под представимостью (или мыслимостью) в данном случае подразумевается отнюдь не способность вообразить себе какой-то вымышленный образ. Вам может быть сложно вообразить какой-то чрезвычайно сложный образ, вроде фигуры с миллионом углов. Но если вы подумаете о самой концепции подобной фигуры, то вы не обнаружите в ней какого-либо явного противоречия. Так и в случае зомби под его представимостью имеется в виду способность помыслить о концепции такого существа без того, чтобы найти в ней явные противоречия. Как утверждает Кирк, если зомби представим в этом смысле, то он возможен в том же смысле, в котором в принципе возможно начертить фигуру с миллионом углов. А это подразумевает ложность физикализма, ведь тогда всех физических фактов о нашей нервной системе недостаточно, чтобы существовало субъективное сознание, в котором реализуются квалиа. Тогда сами квалиа являются нефизическими свойствами нашего мира.

Из статьи «Не стоит переживать из-за квалиа».

Наступил ли конец философии? Почему философия стремится образумить природу и оприродить разум? И в чем Хайдеггер видел задачу мышления? Захар Неустроев перевел статью Жана-Люка Нанси, в которой французский философ размышляет о том, чем является и может быть философия.

Бён-Чхоль Хан — это один из наиболее примечательных философов наших дней. Популярным его сделали размышления о современном обществе, в котором Хан обнаруживает тенденцию к усталости и выгоранию от бесконечного стремления ко всё новым и новым достижениям. На Бусти и Патреоне уже доступен расширенный выпуск подкаста, в котором мы вместе с Алексеем Салиным говорим о философии Хана, его взглядах на продуктивность и любовь.

Жизнь бывает искристой и ослепительной. Тому и посвящен новый сингл, с которым уже можно ознакомиться там, где вам удобно.

Как и всегда, рад вашим откликам и прослушиваниям ✨

Сегодня моральный реализм — мейнстримная позиция среди академических философов. В пользу этого говорит, например, опрос Дэвида Чалмерса и Дэвида Бурже, 62,07% участников которого принимают или склоняются к моральному реализму. Об этом же свидетельствует общее количество публикаций и тенденции в разделах «Метаэтика» и «Нормативная этика» на сайте PhilPapers. Сюда же можно отнести статистику самых цитируемых статей по философии с сайта Кембриджского университета. В списке самых цитируемых авторов, рождённых после 1900 года, на Стэнфордской философской энциклопедии тоже, как ни странно, доминируют моральные реалисты. Эти соображения ни в коей мере не говорят о том, что моральный реализм — это не вызывающий сомнений консенсус для всех философов, но они свидетельствуют в пользу мейнстримности подобного взгляда.

Коротко моральный реализм можно определить как позицию, согласно которой существуют объективно истинные моральные суждения. Говоря проще, моральные реалисты верят в существование объективной морали, истинной для всех людей. Если же говорить сложнее, то моральные реалисты утверждают, что моральные суждения выражают не эмоции, культурные предписания или субъективные установки людей, а объективные факты или свойства мира. И эти суждения бывают истинными в той мере, в какой они выражают реальные факты или свойства мира. Некоторые философы называют последние «моральными фактами» или «моральными свойствами», но не всем по душе подобная терминология.

Ссылка на мейнстримность здесь, разумеется, не является обоснованием истинности морального реализма. Однако эта тенденция должна быть любопытным для всех, кто начинает своё знакомство с философией и особенно для тех, чьё знакомство связано с фигурами вроде Фридриха Ницше или Макса Штирнера. Как кажется, философы — это именно те люди, для которых профессиональным долгом является критическая рефлексия над распространёнными установками и убеждениями. И часто ожидается, что философы не будут принимать на веру любое мнение, которое распространено среди «простых обывателей». Почему же тогда многие философы столь большие энтузиасты в своей поддержке какой-то «объективной морали»?

Сперва стоит заметить, что моральный реализм не предполагает конкретной теории морали. Поэтому моральные реалисты вовсе не обязаны поддерживать конвенциональную мораль своих сообществ. Напротив, для моральных реалистов исследование морали в чём-то схоже с научным исследованием. На протяжении всей истории наука развивалась, отбрасывая или перерабатывая некорректно отражающие мир научные теории. Поэтому для моральных реалистов нет ничего невероятного в том, что конвенциональная мораль тех или иных сообществ окажется некорректной в отражении моральных фактов. Более того, моральный реализм может быть даже более плодотворным в том, чтобы мотивировать критическое переосмысление существующей морали, потому что конечной целью моральных реалистов является отыскание моральной истины, а не просто критика существующих моральных теорий.

Из статьи «Почему мораль объективна?».

Рассказываем о дружеском канале «вчемсуть» по современной философии: главные идеи философов 20 и 21 века, стримы с исследователями и основные проблемы актуальной философии.

Что можно почитать на канале?

• Мыслители современности об эстетике
• Подборка философских книг, исследующих понятие ужаса
• Материал о том, как читать сложные тексты
• Разбор термина «общества негативных отношений»
• Сайт, где можно сравнить взгляды философов
• 5 философских интервью

Ссылка на канал → t.me/vchistina

Тема психополитики, основанной на нейрональном насилии, проходит красной нитью через творчество немецкого философа южнокорейского происхождения Бён-Чхоль Хана. В его философских эссе, которые только недавно начали активно переводить на русский язык, а на западе издают на разных языках последние лет двадцать, он дискутирует с Мишелем Фуко и его концепцией биополитики, характерной для так называемых дисциплинарных обществ. Рассматривая власть как сложную динамическую архитектуру различных механизмов, стратегий и практик, Фуко говорит о внешнем давлении на субъекта, который для обретения внутренней свободы постоянно вынужден сопротивляться повседневным интервенциям извне. Для французского мыслителя власть отражена в самых разных социальных практиках и представляет рассеянные источники влияния и воздействия на человека со стороны государственных (и не только) институтов. Это может быть замедленная работа бюрократической машины, надзор в системе образовательных, пенитенциарных или психиатрических заведений. Даже власть, проявленная в образе регулировщика или светофора, регламентирующих порядок уличного движения.

Предлагая концепцию психополитики как совершенной иной тип власти, Хан утверждает, что описанные Фуко инструменты управления существенно отличаются от новой формы власти в эпоху позднего капитализма. Если для индивида, производство субъективности которого проходило в рамках дисциплинарных обществ действовал императив «ты должен», а власть выступала как система ограничений и принуждений к исполнению чужой воли, то в постдисциплинарных обществах ситуация меняется. Это отражается в системе неолиберальных инструментов управления, ловко мимикрирующих под свободу выбора, мотивацию, саморазвитие и стремление к счастью со стороны самого субъекта, который выступает как самодисциплинированный нейрофизически активный гражданин, стремящийся к личному успеху и благополучию.

Из статьи «Психополитика и нейрональное насилие».