Демократия против вечности

Изменение человеческих представлений о времени напрямую отразилось в смене «предпочтительного» государственного устройства. Во взглядах традиционного общества в том или ином виде присутствовала инстанция вечности, которая была наполнена сакральным смыслом. Это отражалось в форме правления. К примеру, христианские государи считались помазанниками Божиими, так как цари переживали второе Таинство миропомазания при восхождении на престол. Монарх мог править сколь угодно долго, ведь он получал «мандат» напрямую от Бога.

Западный мир, как самая прогрессивная часть мира, постепенно стал переходить к демократической форме правления. Это явно связано с модерновым представлением о линейном времени. Не совсем понятно, где такое время начинается, куда течет (в абстрактное «вперед»), что с ним будет «дальше». Cмысла в таком времени нет, а инстанция вечности пропадает.

Теперь смотрим: в демократии правителя выбирают смертные люди, срок правления, как правило, ограничен. Политические решения часто меняются из-за общественных настроений, а горизонт планирования крайне мал. И вообще, демократию можно назвать политикой сиюминутного — с новым кандидатом приходят новые обещания, новые посылы, новая пропаганда. Поэтому демократии нужны люди, которые ничего не помнят и не имеют в голове ничего постоянного, а самое главное — представления о вечности.

Объективно лучше

Иногда в разговорах всплывает выражение «объективно лучше». Интересно, что под этим почти никогда не имеется в виду буквально то, что это выражение означает или должны бы означать. Ведь, по сути, речь идет о том, что в одну вещь (объект) априори заложено качество превосходства над другой вещью.

Это довольно непонятная расшифровка, так как в современной картине мира мы вообще не оперируем такими категориями. Под словом «лучше» мы почти всегда имеем в виду наше субъективное восприятие чего-то. И оно, конечно же, не может быть «объективным». К примеру, одна ягода вкуснее другой — здесь речь идет именно об отношении человека, «вкуснее» для нас это «лучше». Но о каких-то объективных свойствах речи не идет. Мы всего лишь занимаемся оценкой вещей, но сами они хранят молчание.

Иными словами, выражение «объективно лучше» — один из самых общих примеров грубой (хоть и не всегда осознанной) объективации.

Понятийные сложности или как поделить неделимое

То, что в современной науке называется «атомом», делится на более мелкие частицы. При этом само слово произошло от греческого ἄτομος, что переводится как «неделимый». То есть, в одном случае понятие можно формировать исходя из определенных языковых указаний, а в другом — произвольно, путем достижения консенсуса в некотором сообществе. К примеру, разграничением понятий атома и молекулы занимался международный съезд химиков в Карлсруэ в 1860 году.

Но ситуация с понятием атома даже более интересна. В Древней Греции оно было чисто концептуальным и указывало именно на нечто неделимое, что бы это ни было. Позже ученые смогли эмпирически исследовать структуру вещества. Таким образом была обнаружена частица, которая считалась неделимой, за что ее справедливо называли атомом. Но в конце XIX века было доказано, что эта частица делится на другие, более мелкие. Но понятие атома уже привязалось к конкретному классу объектов и перестало быть чисто концептуальным.

Так вышло, что «неделимое» делится. Если бы ученые следовали изначальной концептуальной логике, они бы называли атомом те частицы, которые сегодня считаются неделимыми. К примеру, кварки. Но так не происходит. Это не принято считать какой-то проблемой, но некоторые усматривают в этом признаки глубокого кризиса современной науки западного образца, которая все больше отрывается от концептуального мышления.

Иногда все еще можно услышать претензии к СМИ, которые подают информацию «необъективно». Проблема в том, что такой задачи и не стоит. Задача СМИ — «задать» вам определенное отношение к фактам, а не рассказать «как все было на самом деле». Журналисты не описывают реальность, они ее конструируют. Поэтому всем СМИ можно так или иначе приклеить какой-то ярлык: демократическое, республиканское, провластное, либеральное и так далее.

Для интереса можно взять какую-нибудь журналистскую статью по актуальным событиям, и попытаться убрать из нее все оценочные суждения, попытки манипуляции, предзаданные позиции, добавить то, что намеренно умалчивается, и так далее. В итоге выйдет что-то крайне невзрачное, что никто читать не захочет. Человек — не фактологическая машина, он всегда как-то относится к тому, что видит и слышит. Поэтому и читать он обычно хочет то, что близко к его отношению.

Заколдованный мир специализаций

Доктор Ватсон в советской экранизации Шерлока Холмса с горечью в голосе представляет себе, каким ужасным был бы мир, где все знали бы только то, что нужно для их дела. Между тем научно-технический прогресс и развивающееся разделение труда ведут ровно к этому. Человечество в целом накопило такое количество знаний, что отдельный человек вместить их при всем желании не сможет.

Отсюда появляется любопытная тенденция. Современная наука все больше «расколдовывает» мир, объясняя принципы его работы. При этом для отдельного человек он одновременно заколдовывается обратно, потому что нельзя углубиться сразу во все, а тратить время на все по чуть-чуть непродуктивно. Симптоматично, что многие совершенно не понимают, как работают вещи ежедневного обихода. Почему летит самолет, принцип действия компьютера и многое другое. Для этого есть свой специалист, он разберется.

Иными словами, очень много вещей объяснено, но обычно кем-то другим. Конкретные области знаний в некотором смысле снова становятся элитарными, принадлежащими узкой группе экспертов. Не потому, что к знанию намеренно закрывают доступ, а просто потому, что оно требует очень узкой специализации. Достичь ее непросто, особенно параллельно с изучением чего-то другого.

Так получается, что средний специалист понятия не имеет, как устроены другие области знания. Естественно, это не способствует формированию каких-либо цельных картин мир, в которых знание обобщается. Вообще обобщить что-либо становится все сложнее — физик и биолог изучают совершенно разные «миры», несмотря на общий статус научных дисциплин. А попытки пойти от общего к частному, а не наоборот, серьезно уже не воспринимаются. Какая может быть философия, если у нас есть квантовая физика. Мол, когда-нибудь кто-нибудь объяснит, как всё работает, но уж точно не я. Судя по всему, уже никто и никогда. Может, даже не попробуют.

Классическая музыка и молчаливый Восток

В курсе Йеля «Введение в классическую музыку» не найдется ни одного разбора восточных произведений. Это не ошибка, ведь на Востоке нет классической музыки в привычном нам понимании. А что это за понимание? В целом понятие классической музыки имеет несколько распространенных значений.

В широком смысле так обозначают всю нотную художественную (структурированную) музыку примерно с начала X века. В узком смысле термин относится к конкретному периоду в истории западной музыки, примерно с 1750 по 1820. К нему относят творчество ряда композиторов, таких как Гайдн, Моцарт, Бетховен и ранний Шуберт. Есть еще «оценочная» трактовка — академическая музыка, которая прошла проверку временем, широко распространена и входит в некий «золотой фонд». Такую музыку слушают просто ради эстетического наслаждения, по сути, она является самоцелью.

Нельзя сказать, что на Востоке нет ничего похожего, особенно учитывая современные тенденции и наличия несколько самостоятельных восточных цивилизаций. Тем не менее, даже при обобщении различия будут очевидны. Во-первых, на Востоке устная форма передачи знаний является основной, в том числе в музыке. Где-то общепринятой системы нотной записи нет вообще, где-то она используется только в учебных целях или обозначения общих контуров произведения, но не для детальной фиксации. Во-вторых, Гайдн, Моцарт и прочие к Востоку не имеют никакого отношения.

Наконец, прослушивание музыки просто ради музыки на Востоке распространено гораздо меньше, особенно если речь о традиционной музыке. Она чаще имеет связь с духовными практиками или какую-нибудь другую цель. И, естественно, никакого академизма в этом нет. В Европе нечто похожее можно было увидеть в Средневековье. Тогда музыка была функциональным искусством, и исполнялась либо в религиозных целях, либо для танцев. Логично, что именно в этот период европейская цивилизация еще имела традиционное учение (исключительно в виде религии).

В целом, справедливо будет сказать, что почти вся музыка, с которой мы сегодня имеем дело — музыка западная. Не только потому, что Россия частично является западной страной, но и потому, что западная культура (или то, что так называют) имеет свойство широко распространяться и часто даже претендует на всеобщность. Культура Востока же остается на Востоке. Есть мнение, что это говорит о его самодостаточности. Поэтому для окружающего мира Восток молчит.

На самом деле

В самых разнообразных разговорах можно услышать утверждения, которые предваряются фразой «на самом деле». Сейчас это просто фразеологизм, который используется без особых раздумий. Между тем выражение очень и очень серьезное. Говоря нечто подобное, мы, по сути, претендуем на полное знание истины. То «самое дело» — это объективная реальность, независящая от человека. Ее познаваемость в рамках западных наук и философии, мягко говоря, под вопросом.

Забавно, что сейчас это словосочетание часто используют при высказывании чисто субъективных точек зрения. Иногда это даже выдает человека, который искренне считает свое мнение истиной в высшей инстанции. Срочно отказываться от фразы «на самом деле», конечно, не надо. Но это еще раз характеризует некоторые особенности нашего мышления, которые приводят к созданию огромного количества мнимых очевидностей.

В мире едва ли найдется хоть одно утверждение, с которым согласятся все жители планеты. Не все видят «очевидное», некоторые сомневаются в «несомненном» и спорят с «бесспорным». Абсолютный консенсус как способ поиска истины не работает.

Человек и (не)строгая причинность

Когда мы пытаемся объяснить действия людей, мы часто используем слово «причины». Простая схема — «N поступил так, потому что...». Это привычная логика, но, если говорить строго, в мире человеческой воли никакой строгой причинности не существует. Просто потому что у человека есть свобода воли (привычно игнорируем детерминистов). На любой стимул он волен реагировать так, как захочет, вне зависимости от характера этого стимула.

Если я подкидываю камень, он обязательно упадет вниз — он не может сделать выбор и не упасть. Следствие неизбежно. А у человека, как мы помним, выбор есть всегда. Поэтому чаще всего под причинами человеческих действий мы имеем в виду скорее предпосылки. Они делают определенную реакцию на стимул более вероятной, но не более того.

Смысл не в том, чтобы изменить существующие языковые практики. Нужно просто помнить, что строгая причинность есть далеко не везде. Что бы ни сделал N, он мог поступить иначе. При этом для сохранения психического здоровья хоть какой-то предсказуемости нельзя скатываться в полное отрицание связи одних событий с другими. N мог поступить иначе, но почему-то поступил именно так. И, вероятно, на это у него были «причины». Кому-то они могут показаться не очень убедительными — вот тут и начинаются проблемы. Но это совсем другая история.

Разговоры у костра I. За что сожгли Джордано Бруно

В спорах об отношениях науки и религии в качестве аргумента часто всплывают действия католической инквизиции. Явление действительно не самое приятное, но за такими аргументами часто кроются эмоции, а не факты. Одним из наиболее известных примеров «подавления церковью свободы мысли» является сожжение Джордано Бруно, которого иногда называют «мучеником науки». В то же время серьезные исследователи, исходя из известных фактов, показывают, что Бруно сожгли совсем не за научные взгляды или гелиоцентризм, а за сознательное отрицание догматов христианства, то есть ереси.

Кратко об этом. Начнем с того, что Бруно был скандальным человеком и не смог прижиться ни в доминиканском монастыре, ни у кальвинистов, ни в Сорбонне, ни в Оксфорде и других местах. Вероятно, все это связано с тем, что он не был ни ученым, ни христианином (хоть и был верующим) в полном смысле слова. Бруно строил религиозно-философские концепции и плодил множество гипотез. Они никак не вписывались в католическое вероучение, а попыток доказать все это научным путем просто не было. Тот самый гелиоцентризм Коперника для Бруно был скорее вспомогательным инструментом, чем какой-то серьезной научной моделью.

Но что конкретно не понравилось церкви? Не все документы дошли до нас в полном объеме, но всего упоминается 8 еретических тезисов. Точно задокументировано отрицание единства Святой Троицы и Таинства Причастия. Во вторичных источниках, в том числе в доносе, говорится, что Бруно проповедовал переселение душ, множественность миров, пантеизм и вообще называл Христа обманщиком. Инквизиционный трибунал пытался переубедить его около 7 лет. В таких случаях с заключенным беседовали, проверяя данные обвинения, прося признаться в еретических положениях и отречься от них. Бруно этого не сделал, был признан еретиком, передан светским властям и в конце концов сожжен в 1600 году.

Точно так же как сожжение еретиков нельзя оправдать с точки зрения Евангелия, так и Джордано Бруно нельзя назвать мучеником науки. Можно позавидовать его принципиальности, стойкости и умственным талантам, но на смерть он пошел осознанно, защищая свои убеждения. Они и сегодня многим покажутся странными, а тогда были просто безумием. Но неужели на кострах жгли каждого праздного философа? Конечно, нет. Почему же все вышло именно так? Ответ отчасти кроется в том, как себя позиционировал сам Бруно — «доктор наиболее глубокой теологии, профессор чистейшей безвредной мудрости», «чужеземец только среди варваров и бесчестных людей», «друг Бога», «пробудитель спящих душ» и тому подобное. Это говорит нам об одной актуальной и сегодня проблеме, но об этом чуть позже.

Разговоры у костра II. Дело Галилея

Часто вспоминают об еще одном эпизоде «борьбы науки и религии» — деле Галилея. К счастью, его не сжигали и (насколько известно) даже не пытали. Галилея можно назвать ученым с гораздо большей уверенностью, чем в случае Джордано Бруно. Кроме того, его противоречия с церковью были связаны именно с гелиоцентризмом Коперника, то есть по крайней мере связанными с наукой вещами, а не откровенным отрицанием ключевых догматов христианства. Но и здесь все было не так просто, как может показаться.

Теперь к деталям. В деле Галилея был не один эпизод. Сначала ему дали предупреждение и обязали «не придерживаться, не преподавать и не защищать» идеи Коперника о гелиоцентризме. По мнению церкви, это противоречило Священному Писанию, которое при буквальном прочтении указывает на истинность геоцентризма. Галилей в одном из своих обобщающих трудов попытался осторожно обойти этот запрет, так как рассуждать о таких теориях в нейтральном ключе формально было дозволено. Однако церковь решила, что запрет все-таки был нарушен, и ученый предстал перед судом. В конце концов ему было предъявлено «сильное подозрение в ереси».

В начальном этапе дела Галилея участвовал один из авторитетнейших кардиналов того времени — Роберт Беллармин. Известно, что он участвовал и в деле Бруно ближе к его концу, хотя здесь деталей не так много. Беллармин был известным и уважаемым многими служителем церкви, образованным, открытым к новому человеком, который считал поиск истины одной из главных своих задач. В 1930 году был канонизирован.

Процесс нельзя назвать сфабрикованным, когда исход известен заранее. В то время в церкви считалось, что текст Священного Писания не стоит толковать вопреки доводам разума и опыта — такая позиция исходит еще от Святого Августина. Поэтому церковь не была против существования гелиоцентрической модели, но была против утверждения ее объективной истинности без неоспоримых доказательств. Насколько известно, из этого исходил и кардинал Беллармин. В одном из писем тех лет он писал: «Если бы кто-то убедительно продемонстрировал, что Земля вращается вокруг Солнца, то надо было бы с большой осторожностью истолковывать те места из Писания, где говорится обратное, и признать, что скорее мы их не понимаем, чем то, что демонстрация была ложной».

Это были не пустые слова. Все аргументы Галилея были рассмотрены, для этого проводились специальные беседы об астрономии и математике. Беллармин даже созерцал небо с помощью построенного Галилеем телескопа. Однако в итоге кардинал не счел представленные доказательства убедительными. Вероятно, их можно было назвать правдоподобными, но не неоспоримыми. К примеру, тогда еще не была отвергнута компромиссная гео-гелиоцентрическая теория Тихо Браге, согласно которой планеты вращаются вокруг Солнца, а вся эта конструкция вращается вокруг недвижимой Земли.

В итоге Галилея принудили отречься от своих взглядов, запретили его труд «Диалог о двух главнейших системах мира» и отправили на пожизненный домашний арест. Это действительно можно рассматривать как осуждение за чисто научные взгляды. Сам Галилей был верующим человеком и считал Писание непогрешимым в вопросах веры и морали, а науку выводил за эти рамки. Однако и позиция инквизиции была намного тоньше и рациональней, чем принято считать. Вероятно, это и повлияло на вынесение далеко не самого жесткого приговора. Выводы и возможную связь с делом Джордано Бруно обсудим далее.

Разговоры у костра III. Наука и религия

В 1992 году Папа Римский Иоанн Павел II официально реабилитировал Галилея и извинился за его притеснения инквизицией. Это известный эпизод. Но мало кто знает, что еще в начале XX века за Галилея уже от лица ученых перед церковью извинился Филипп Франк — друг Эйнштейна, физик, философ, член Венского кружка, защитивший диссертацию под началом печально известного Людвига Больцмана.

У кого-то может возникнуть вопрос, на кой черт физикам извиняться за Галилея? Если вкратце, это еще раз говорит о том, что та самая «борьба науки и религии» — более сложное явление, чем может показаться. Многие ее эпизоды были не просто подавлением свободы мысли со стороны узколобых церковников. Это была борьба за «территорию», за границы дозволенного. И экспансия здесь возможна с обеих сторон.

Вернемся к делу Галилея. Как мы помним, церковь не была против обсуждения теорий, гипотез и моделей. Она была против утверждения как объективной истины того, что еще не было достоверно доказано. Да, действия инквизиции действительно могли тормозить движение к открытиям, но по сути вопроса противоречия были далеко не всегда. В этом случае церковь даже могла выступать как здравый научный оппонент, который ставит под сомнения те утверждения, которые еще не доказаны бесспорно.

На этот вопрос можно взглянуть еще глубже. Как мы уже писали, основания любой науки по определению донаучны. Проще говоря, наука в самых своих истоках неизбежно основана на вере. Один из радикальных выводов, который можно сделать из этого тезиса — наука не рассказывает ничего о том, какой мир есть на самом деле. Каждая из дисциплин лишь оперирует своим языком описания, выдвигает свои модели. Если это верно, честный ученый говорит так — это то, как мы видим мир, но совсем не факт, что он такой на самом деле. К примеру, физик Эрнст Мах вообще не признавал существования чего-либо кроме чувственного опыта. Радикально, но с философской точки зрения довольно честно.

В этом смысле, когда наука начинает рьяно претендовать на объективное познание мира — она метит на место религии. За это и извинялся Филипп Франк, который лучше понимал, что стоит в основании науки. По сути, он призывал ученых быть скромнее. В свое время религия очень жестко и уродливо карала за «нескромность». Возможно, это не очень справедливо. Но религия во многих моментах (далеко не во всех, конечно) показывает себя намного честнее. Она не пытается рациональным путем доказать то, что доказать невозможно. Поэтому мы говорим о вере, а не знании в научном смысле.

Ученые же часто претендуют именно на объективное, неоспоримое знание, хотя покоится оно все на тех же слонах и черепахах, пусть и отодвинутых на тысячу логических шагов назад. Поэтому когда ученый с очень серьезным лицом говорит о том, что понял объективную сущность мира или его части, хочется посоветовать ему надеть рясу. Так будет честнее.

P.S. Немного о связи с делом Джордано Бруно. Он не был ученым, хотя и сделал некоторые догадки, которые оказались близки к (научной) правде. В целом его воззрения носят скорее философско-религиозный характер. И тем удивительней, что сам он считал себя «профессором чистейшей безвредной мудрости». Это и есть пример «нескромности» и излишней самонадеянности, хоть и не в мире классической науки. Но, к сожалению, сейчас мы видим такие примеры и в нем.

Для человека разумного мы слишком много всего принимаем на веру. Наши познавательные способности ограничены таким образом, что любое рациональное понимание является лишь надстройкой для аксиом, принимаемых на веру. Мы можем объяснить гораздо больше, чем раньше, но это объяснение идет «поверх» фундаментальных вопросов, на которые ответа как нет, так и не было.

Дикарь, который испытывает ужас при виде огня от удара молнии, сейчас выглядит смешно. Но мы ушли от него не так далеко, как может показаться. Просто наш первобытный ужас от непонимания основ мироздания подавлен сотнями лет «поверхностных» объяснений и успехов в покорении природы.

Человек определенный

Понять — определить в понятиях. Ключевое слово не «понятия», а «определить». Мы понимаем только то, что помещено в пределы. Это касается не только научного/рационального познания. К примеру, если мы мыслим образами, как в искусстве, мы тоже нечто определяем. Границы таких «определений» могут быть весьма широкими и размытыми, но они есть.

Если мы столкнемся с чем-то безграничным, мы просто не сможем это понять. Вероятно, даже не сможем осознать факт этой безграничности. Мы можем говорить о бесконечном пространстве, о вечности, но взять и осознать их в «чистом виде» неспособны. Есть такое выражение — в голове не укладывается. Нельзя уложить то, что не имеет пределов.

Некоторых людей называют ограниченными, но, строго говоря, мы все такие. Просто у кого-то границы чуть шире.

Христос воскрес?

Мы уже несколько раз обращались к ситуациям, когда люди (вы и я) не очень-то рефлексируют над тем, что говорят или пишут. В Пасху уместно вспомнить еще один такой момент. Всем знакомы слова традиционного пасхального приветствия и ответа на него. Не будем задавать вопрос, сколько среди произносящих это по-настоящему верующих христиан, но возьмем эти слова в более широком контексте.

Иисус Христос — историческая личность, его жизнеописание рассказывает в каких обстоятельствах, почему и для чего он воскрес. Значимость этого факта для верующих описывал, к примеру, апостол Павел: «Если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша». Однако опустим это и спросим — что для нас значит факт воскресения кого-либо, сама возможность этого?

Нельзя ответить за всех, но не будет слишком смело сказать, что это меняет всё. Воскресение как факт и потенция ломает то, что мы называем естественными законами. Хотя научная картина беспрестанно развивается, прогресс все дальше и дальше расширяет возможности человека, воскресение остается чем-то немыслимым, запредельным. Тем интересней, что даже далекие от религии люди говорят о чем-то подобном. Может быть, это просто привычка, культурная инерция. А может, за этим кроется глубоко затаенная надежда на то, что «после» еще что-то будет.

Зыбкое будущее

Человек принципиально не может знать, что произойдет в будущем. Мысль не нова, но иногда еще можно услышать очередной якобы 100%-й прогноз. Это просто иллюзия, и вот почему.

1. Свобода воли
Предсказывать что-то, связанное с обществом или отдельными людьми, сложно из-за загадочной природы человека и наличия у него свободы воли. На человека не распространяется строгая причинность, и его поведение, насколько нам известно, ничем не детерминировано на 100%. Иногда человек делает что-то «просто так». Даже если это просто ширма, спектр причин того или иного действия порой настолько широк и сложен, что разобраться в нем просто невозможно. Поэтому математические модели социального прогнозирования работают довольно слабо.

2. Многообразие внешних факторов
Свобода воли может выступать как внешний фактор, который внезапно меняет ход событий. Но даже если вычеркнуть его из списка, все равно останется огромное множество других факторов. Учесть их все мы не можем, потому что далеко не все из них нам известны. А связь между известными может быть так сложна, что вклад каждого отдельного фактора и вероятности, которые он за собой несет, будет очень трудно оценить.

По этой причине научные эксперименты проводятся в максимально предсказуемой среде. Обычно этого достаточно для наших целей, нам не нужна чистая 100%-я предсказуемость, слишком маленькие погрешности нас не интересуют. По сути, все наши предсказания — это более или менее строгое моделирование, при котором учитывается лишь ограниченное количество факторов.

3. Опосредование
Все наши прогнозы основаны на том, что мы видели в прошлом. На основе этой информации мы пытаемся понять, что произойдет в будущем, это происходит опосредованно. В определенной мере это работает, мы видим повторяющиеся паттерны и пытаемся их изучить и учесть. Когда мы делаем это неудачно, происходит нечто неожиданное. Это часто случается и в повседневной жизни, и в науке. Но помимо этого есть более фундаментальное препятствие — у нас нет строгого доказательства того, что прошлое что-то говорит нам о будущем. Если Земля обернулась вокруг Солнца 1000 раз, это не значит, что будет 1001-й. Принцип повторяемости мы вынесли из известной нам истории, но кто сказал, что завтра этот принцип не даст сбой?

Возможно, все эти проблемы так и останутся нерешаемыми. Для жизни на Земле нам хватает существующих инструментов и их предсказательной силы. Но мы никогда не можем исключать альтернативное развитие событий, этот зазор в несколько процентов или даже сотых процентов принципиально важен. Преодолеть барьер 100%, вероятно, удастся только с помощью «прямого» обращения к будущему, когда мы сможем видеть, что произойдет у до того, как это произойдет. Хотя в этом случае категории «до» и «после» станут уже не такими очевидными. Будущее хранит множество тайн, и тайна самого будущего среди них самая загадочная.

«Твердое» будущее в нашей жизни присутствует, но по большему счету только в нашей голове. Это проявляется в том числе в языке. Будущее время в русском и других языках имеет категоричную форму. К примеру, фраза «завтра я увижу, как взойдет солнце» подразумевает, что я абсолютно точно увижу, как взойдет солнце. И здесь совсем не упоминаются те «внезапности», о которых нас предупреждал Булгаков в лице Воланда.

Если бы перед нами стояла цель выражаться максимально строго, мы должны были бы всегда делать оговорку о том, что наши ожидания от будущего или планы — всего лишь вероятности. И если к сегодняшнему вечеру Аннушка уже разлила масло, то можно выкидывать в мусорку все наши «завтра я...».

В то же время в повседневном языке такая формальная строгость не нужна, а «твердое» будущее должно присутствовать хоть где-то. Хотя бы для сохранения психического здоровья и минимального чувства уверенности. Язык в этом случае дает нам почву, на которой мы можем твердо стоять на ногах. Но и о «зыбком» будущем стоит помнить, особенно для осмысления фундаментальных вопросов. К примеру, не стоит уверять, что вы точно попадете в рай. Но если речь о покупке хлеба, то можно проявить чуть больше уверенности.

Победа — 80

Сегодня мы вспоминаем, как наши деды и прадеды поднимали красное Знамя Победы над Рейхстагом после самой кровопролитной войны в истории человечества. Они были советскими людьми. СССР кардинально отличался от современной России, но мы помним и чтим сохранившуюся преемственность. Была такая преемственность и в самом Советском Союзе, несмотря на революционный характер его возникновения.

Это интересным образом проявляется, к примеру, в одной из самых известных песен военных лет под названием «Священная война». Само название уже звучит странно для государства, которое проповедует атеизм и материализм, ведь в нем априори не должно быть ничего сакрального. В тексте есть еще несколько интересных выражений: «сила темная», «царство тьмы», «нечисть». Уж точно не самые аутентичные образы для страны строителей коммунизма. Песня была написана всего спустя 2 дня после начала ВОВ. Когда что-то делаешь быстро, в голову часто приходит то, что давно сидит глубоко внутри тебя. В некотором смысле это и есть нечто «сакральное» для нас.

Советская идеологическая машина не могла полностью переформатировать сознание миллионов человек, которые до революции жили в «другой» стране, или воспитывались такими людьми. Какими бы резкими и кардинальными ни были перемены, всегда остается то, что связывает нас с прошлым. В той самой песне мы видим эту связь, советский народ в ней становится ни много ни мало силой света, откуда буквально один шажочек до «с нами Бог». И, несмотря на все противоречия, ничего плохого в этом нет. У России было много названий, но она всегда оставалась Россией. Такая разная, но все-таки одна.

С праздником!