Вот как звучит одно из самых пронзительных песнопений Страстной недели «Днесь висит на древе…» на русском языке в исполнении хора Свято-Филаретовского института (регент — Светлана Чукавина).

https://www.youtube.com/watch?v=YYqxaWbQnzA

«Днесь висит на древе…» 15-й антифон на утрене Великой пятницы, музыка Сергея Трубачёва

Ныне То́т висит на древе, / Кто подвесил землю среди вод; / венцом из терния уве́нчан ангелов Царь; / в плащ багряный облачён Одевающий небо облаками; / пощёчины воспри́нял во Иордане Освободивший Адама; / гвоздя́ми пригвождён Жених Церкви; / пронзён копьём Сын Девы. / Поклоняемся страданиям Твоим, Христе! / Поклоняемся страданиям Твоим, Христе! / Поклоняемся страданиям Твоим, Христе! — // Яви нам и Твоё славное Воскресение!

Перевод священника Георгия Кочеткова

Песнопения Страстной седмицы на русском языке в исполнении хора СФИ на музыкальных площадках:
Youtube Православное богослужение на русском языкеVK Музыка
МТС Музыка
Apple Music

Что почитать в Telegram?

Каталог православных каналов — мощнейший навигатор по жизни православных людей от Москвы до Чукотки, от Архангельска до Астрахани и далее везде - через Австралию, Африку, благословенные земли Беларуси, Крыма, Донбасса, Молдавии, Армении и Грузии, от пригородов Ташкента до древнейшего московского Андроникова монастыря.

Ежедневная подборка самых читаемых постов (ТОПов) православных каналов.

СТИХИРА, НА ЦЕЛОВАНИЕ ПЛАЩАНИЦЫ, ГЛАС 5 
Н Приди́те, прославим Иосифа, всегда воспоминаемого, / в ночи́ к Пилату пришедшего / и у него Жизнь мира испросившего: / «Дай мне сего Странника, / не имеющего где главу́ приклони́ть! / Дай мне сего Странника, / Которого ученик коварный пре́дал на смерть! / Дай мне сего Странника, / Чья Матерь, видя Его вися́щим на кресте, / рыдая, вопияла и по-матерински восклицала: / “Горе мне, о Чадо Моё! / Горе мне, о Свет мой / и чрева моего Плод возлюбленный! / Некогда предреченное во храме Симеоном сбыло́сь ныне: / моё сердце рассёк меч. / Но в радость о Воскресении Твоём / плач обрати!”» / Поклоняемся страданиям Твоим, Христе! / Поклоняемся страданиям Твоим, Христе! / Поклоняемся страданиям Твоим, Христе, / и Твоему святому Воскресению!

Христос Воскрес! Друзья, весь мир ликует, радуясь встрече со Христом Воскресшим!
"Так входите же все в радость Господина своего! ..Все наслаждайтесь пиршеством веры! Все вкусите богатство благости!.. Ибо Христос восстал из мёртвых, став Пе́рвенцем из уме́рших, ─
Ему слава и власть во веки веков!
Аминь!"(из огласительного слова свт. Иоанна Златоуста)

Идея «оцерковления», как говорили в начале XX века, или «воцерковления» жизни, как говорили в девяностых годах того же столетия, конечно, идея великая. Она предполагала и предполагает действительно целожизненное служение добру, истине, красоте, любви, миру, Богу, Церкви, людям, а не себе и своему – своим интересам, или своим родственникам, или своей идеологии и т. п.
Неудивительно, что идея оцерковления жизни не получила развития в России в начале ХХ века, поскольку этому помешали события революционной эпохи. После 1917 года говорить о воцерковлении жизни было всё труднее и труднее, а с какого-то момента стало просто невозможно. Эти идеи сохранились лишь в русской эмиграции, и там они были плодотворны. Мы знаем это по творчеству многих великих философов, богословов, учёных, деятелей культуры и искусства, которые оказались в эмиграции – выехав из России, будучи насильственно из неё высланы или бежав из неё. Но надо удивляться тому, что после падения советской власти некоторые люди вдруг вспомнили о воцерковлении жизни. Конечно, это было потребностью сердца, потребностью жизненной, живой, а иногда плодом влияния тех же деятелей русского религиозно-философского возрождения первой половины XX века (что, впрочем, не обязательно, я хотел бы это подчеркнуть). А вот спад такого рода настроений не должен вызывать особого удивления. Это было прогнозируемо заранее, постольку поскольку было ясно, что будет очень мало людей, которые будут готовы эту идею осуществить в своей жизни, которые будут готовы в этом сами показать пример. Одно дело читать Бердяева, восхищаться им, и совсем другое дело – жить так, как он предлагал, так, как это следовало из его откровений и размышлений. Люди были не готовы к этому. Слишком уж разрушенным пришёл наш народ к концу XX века. И ожидать в ближайшее время полного его восстановления не приходится. Даже живая церковная среда далеко не сразу приводит людей к служению. Оказывается, человеку мало просто поверить в Бога, мало даже пройти полную катехизацию, чтобы начать служить Богу и Церкви, жертвенно отдавать себя, своё время, силы, средства на это служение, при этом делая его, естественно, приоритетным перед задачами восстановления семьи, укрепления собственного благосостояния или поднятия своего образовательного и культурного уровня и т. д. Так и вышло, что не увидев достаточного количества качественных примеров служения, более того, видя очень много суррогатов, люди остыли, и их вера пошатнулась снова.
Говоря об этом, важно, на мой взгляд, отметить, что идея воцерковления жизни не может быть отождествлена с идеей служения. Воцерковлять жизнь – это пассивный процесс. А служение всегда процесс активный. В жизни должна быть действенной и любовь нисходящая, и любовь восходящая, и любовь каритативная, и любовь творческая или эротическая в философском смысле этого слова. Добиться действенности своей веры, добиться той активности, которая не захлёстывала бы собой глубокую нужду человеческого сердца в созерцании и каритативной любви, очень трудно. Наверное, даже такому человеку, который уже определился со своим желанием служить Богу и Церкви, Богу и ближним, нужно не один год готовиться к служению. Для этого могут существовать разные средства. Люди могут и должны здесь помогать друг другу. 
Продолжение тут https://gazetakifa.ru/vocerkovlenie-zhizni-i-celozhiznennoe-sluzhenie/

Мамин отец ушёл в 1942-м. Странно называть его «дедом», ведь ему было всего 23 года…

https://gazetakifa.ru/v-poiskah-mogily-deda/

В русской поэзии времён Великой Отечественной войны стихотворений, напрямую затрагивающих религиозную тематику, крайне мало. Духовная традиция в СССР последовательно искоренялась в предвоенные десятилетия, воскреснуть в одночасье она не могла. Да, некоторые молодые поэты обращались к ней, но больше как к атрибуту истории, она им была нужна для самоидентификации. По-настоящему с религиозными темами могли работать только авторы, у которых был дореволюционный бэкграунд. К ним относится Михаил Зенкевич, написавший в 1942 году стихотворение «У двух проталин»
Продолжение тут https://gazetakifa.ru/pashalnoj-nochju-u-dvuh-protalin/

Тропарь Антипасхи, глас 7
Запечатана была гробница, / но Жизнь воссияла из гроба — Ты, Христе Боже. / Заперты были двери, / но Ты, Воскресение всех людей, / ученикам явил Себя, / чрез них Дух правый обновляя в нас, // по Твоей великой милости.

Кондак Антипасхи, глас 8
Испытующей рукою / животворящие рёбра Твои, Христе Боже, Фома осязал, / ведь вошёл Ты при за́пертых дверя́х, — / и с прочими апостолами он воскликнул Тебе: // «Ты — Господь и Бог мой!»

Величание Антипасхи
Величаем Тебя, / о Податель Жизни Христос, / ради нас во ад сошедший // и с Собою всех воскресивший.

К 220-летию видного русского философа и богослова Алексея Степановича Хомякова- вспомним, что писал о нем наш современник философ Сергей Сергеевич Хоружий.

Мысль философа должна выражать его жизненный мир. Будь это условие единственным, что требуется от философии, – русские философы всегда были бы в ней в числе виднейших фигур, а Хомяков был бы меж ними из самых первых…

Для Хомякова высшие ценности, движущие начала существования – не в отвлечённом мышлении, а в «жизни», в живом «великом организме», которому принадлежит человек и которым для него самого была православная Русь. Поэтому его мысль побуждается к развитию не проблемами теории, а жизненными запросами, которые, по пресловутой воинственности его духа, виделись ему большей частью в полемической плоскости – в защите прав, отстаивании смысла и ценности «великого организма»… На первый план в этих полемических задачах всё больше выходят религиозные и богословские вопросы, а обсуждение их приобретает глубину, весьма превосходящую уровень дилетантского и кружково-салонного дискурса…

Богословие Хомякова составило новый этап не только для русской, но и для общеправославной богословской мысли, с течением времени всё более становясь предметом активного исследования и полем межконфессионального диалога. В новейшем католическом обзоре-исследовании русской мысли прочтём: «Хомяков открыл новую эпоху в истории богословской мысли»1. Столь же несомненно и то, чем именно обеспечивается такая роль: это – экклезиология Хомякова, в основе которой – его знаменитое учение о соборности…
Дальше тут https://gazetakifa.ru/tainstvennoe-soedinenie-edinstva-i-svobody/

Прямой эфир презентации новой книги священника Георгия Кочеткова "Православная миссиология". Пишите ваши вопросы и реплики https://www.youtube.com/live/NcMyGls0O9w?si=yWNKH2AxuP9YgbTB

Тропарь перенесения мощей святителя и чудотворца Николая из Мир Ликийских в Бар, глас 4
Настал день светлого торжества, / град Бари радуется, / и с ним воспевает весь наш мир песнопения и песни духовные, / ведь сегодня — священное торжество: / перенесение святых и многоцелебных мощей / святителя и чудотворца Николая. / Он же, как солнце незаходимое, воссияв светозарными лучами, / избавляет от множества искушений и бедствий всех, кто с верою взывает: // «Спасай нас, о Николай, наш великий заступник!»

Кондак перенесения мощей святителя и чудотворца Николая из Мир Ликийских в Бар, глас 3
Мощи твои воссияли, словно звезда, от востока до запада, / море же освятилось шествием твоим. / Град Бари через тебя получает благодать, / ведь ради нас ты явился чудотворцем изрядным, // предивным и милостивым.

Величание перенесения мощей святителя и чудотворца Николая из Мир Ликийских в Бар
Величаем тебя, / святитель Николай, отец наш, / и почитаем святую память твою, / ибо молишь ты за нас // Христа, Бога нашего.

В день 150-летия Честертона вспомним, что писал о нем академик Сергей Аверинцев:

«Оптимист считает, что все идет к лучшему, что битва будет выиграна; для Честертона акценты ложились иначе - бытие хорошо не тем, что оно идет к лучшему, а тем, что оно противостоит небытию, и, чем бы ни кончилась битва, нужно с благодарностью принимать именно ее риск, ее нерешенность, ее непредсказуемость, с которой, как уже говорилось, связана свобода человеческого выбора».

Сегодня - 225 лет со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.
Это выступление о. Александра Шмемана мы публикуем ко дню рождения великого русского поэта

ОБЩЕСТВЕННОЕ СОЗНАНИЕ И ПУШКИН

В истории русского общественного самосознания был момент как бы некоего чудесного равновесия, когда после бурь и переживаний восемнадцатого века и до трагедий и разрывов века девятнадцатого вспыхнуло пускай на короткое, но незабываемое время некое видение, некий образ России, в котором именно это равновесие было обретено. Время это – «дней Александровых прекрасное начало», по знаменитой строчке поэта. Оно продолжалось недолго и закончилось, как всем известно, сначала аракчеевским гнетом, а потом – кровью, пролитой 14 декабря 1825 года на покрытой снегом Сенатской площади... Но оно было – мелькнуло и просияло, и к нему все чаще потом начал возвращаться взор русских людей, измученных разделениями и борьбой, расколом, все глубже проникавшим в русское общественное сознание. И, быть может, лучшим эпонимом и выразителем этого момента и этого равновесия остается в памяти России Пушкин.

Мы говорим сейчас не только о гармоничности и равновесии пушкинской поэзии, его поэтического дара. Пушкин – явление не только в истории русской литературы, но также и в истории именно русского общественного сознания. Как правильно пишет в своей прекрасной статье «Певец империи и свободы» Георгий Петрович Федотов: «Как не выкинешь слова из песни, так не выкинешь политики из жизни и песен Пушкина. Хотим ли мы этого или не хотим, но имя Пушкина остается связанным с историей русского политического сознания. <...> Его письма, его заметки, исторические темы его произведений об этом свидетельствуют. Конечно, поэт никогда не был политиком (как не был ученым-историком). Но у него был орган политического восприятия, в благороднейшем смысле слова (как и восприятия исторического)... Он никогда не был тем отрешенным жрецом красоты, каким хотел порой казаться. Он с удовольствием брался за метлу и политической эпиграммы, и журнальной критики. А главное, в нем всегда жили нравственные основы, на которых вырастает политическая совесть и политическое волнение. Во всяком случае, в его храме Аполлона было два алтаря: России и свободы... Пушкин никогда не отъединял своей личности от мира, от России, от народа и государства русского. В то же время его живое нравственное сознание, хотя и подчиненное эстетическому, не позволяло принять все действительное как разумное... Но главное, поэт никогда и ни при каких обстоятельствах не мог отречься от того, что составляло основу его духа, – от свободы. Свобода и Россия – это два метафизических корня, из которых вырастает его личность. <...> Замечательно, – продолжает профессор Федотов: – как только Пушкин закрыл глаза, разрыв империи и свободы в русском сознании совершился бесповоротно. В течение целого столетия люди, которые строили или поддерживали империю, гнали свободу, а люди, боровшиеся за свободу, разрушали империю. Этого самоубийственного разлада – духа и силы – не могла выдержать монархическая государственность. Тяжкий обвал императорской России есть прежде всего следствие этого внутреннего рака, ее разъедавшего. Консервативная, свободоненавистническая Россия окружала Пушкина в его последние годы; она создавала тот политический воздух, которым он дышал, в котором он порой задыхался. Свободолюбивая, но безгосударственная Россия рождается в те же тридцатые годы с кружком Герцена, с письмами Чаадаева. С весьма малой погрешностью можно утверждать: русская интеллигенция рождается в год смерти Пушкина. Вольнодумец, бунтарь, декабрист, Пушкин ни в одно мгновение своей жизни не может быть поставлен в связь с этой замечательной исторической формацией – русской интеллигенцией. Всеми своими корнями он уходит в XVIII век, который им заканчивается. К нему самому можно приложить его любимое имя: «Сей остальной из стаи славных екатерининских орлов».

Так пишет профессор Федотов.

Но в чем же, конкретнее, состоял этот общественно-политический идеал Пушкина, идеал, распавшийся после его смерти? Хронологически, биографически на первое место следует поставить унаследованную им от XVIII века интуицию России как мощной и славной империи, любовь к той «славе», о которой мы говорили в предыдущих беседах как о содержании и вдохновении нового сознания, привитого русскому образованному обществу Петром Великим.

Не случаен, конечно, его культ Петра Великого, образ, красной нитью проходящий через всю его поэзию, всегда его вдохновляющий. Нужно ли напоминать «Полтаву» и «Медного всадника»? О «Медном всаднике» прекрасно пишет тот же Федотов: «В этой поэме империя представлена не только Петром, воплощением ее титанической воли, но и Петербургом, его созданием. Незабываемые строфы о Петербурге лучше всего дают возможность понять, что любит Пушкин в «творении Петра». ...все волшебство этой северной петербургской красоты заключается в примирении двух противоположных начал: тяжести и строя. <...> Но эта эстетическая стройность империи получает – по крайней мере, стремится получить – и свое нравственное выражение . <...> Но еще более, чем правда и милость, подвиг просвещения и культуры составляет для Пушкина, как для людей XVIII века, главный смысл империи: он «нравы укротил наукой», «он смело сеял просвещенье». Преклонение Пушкина перед культурой, еще ничем не отравленное – ни славянофильскими, ни народническими, ни толстовскими сомнениями, почти непонятное в наши сумеречные дни, – не менее военной славы приковывало его к XVIII веку. <...> В своей поэзии – включая и прозаическую поэзию – Пушкин чтит в венценосцах XVIII века – более в Петре, конечно, – творцов русской славы и русской культуры». Таким образом, империя, ее мощь, ее сила суть опора культуры, как культура является опорой свободы. «Петр I, – пишет Пушкин в 1822 году в «Заметках по русской истории XVIII в.», – не страшился народной свободы, неминуемого следствия просвещения».

Вдохновение империи неотделимо для Пушкина от вдохновения свободы. «Свобода», «вольность», «воля» – нет слов, которые чаще бы бросались в глаза при чтении Пушкина. Правда, эта тема свободы и вольности не сразу облекается у Пушкина в свою окончательную форму. Сначала, в юности и ранней молодости, – это вольность разума, любовных приключений, голубого пунша пирушки холостой. За этой вольностью, навеянной легкой поэзией французского XVIII века, приходит уже «вольность» наносной революционности, протест против тирании. Но и это ненадолго. «Очищение Пушкина от «роковых страстей» протекает параллельно с изживанием революционной страстности. «Прощание с морем в 1824 году не простая разлука уезжающего на север Пушкина... Это внутреннее прощание с Байроном, революцией – все еще дорогими, но уже отходящими вдаль, но уже невозможными». После декабрьского восстания несомненен поворот в нем к тому, что Вяземский называл его «свободным консерватизмом». Пушкин не отрекся от своих друзей-декабристов, по-человечески ни в чем не предал их. Но он и не пошел по их пути. Слишком долго и внимательно вглядывался он в пугачевский бунт – «бессмысленный и беспощадный», чтобы принять дух разрыва, отречения и насилия. Как опять-таки хорошо пишет Федотов о позднем пушкинском консерватизме, «в главном он связан, конечно, с "поумнением" Пушкина: с возросшим опытом, с трезвым взглядом на Россию, на ее политические возможности, на роль ее исторической власти». Личный опыт и личный ум при этом оказываются в гармонии с основным и мощным потоком русской мысли. Это течение – от Карамзина к Погодину – легко забывается нами за блестящей вспышкой либерализма 20-х годов. А между тем национально-консервативное течение было, несомненно, и более глубоким и органически выросшим. Оно являлось прежде всего реакцией на европеизм XVIII века, могущественно поддержанный атмосферой 1812 года. У его истоков «История Государства Российского», в завершении – русские песни Киреевского, словарь Даля, молодая русская этнография николаевских лет. «Народность» не была только официальным лозунгом гр.

Уварова. Она удовлетворяла глубокой национальной потребности общества. И Пушкин принял участие в творческом изучении русской народности, как собиратель народных песен, как создатель «Бориса Годунова» и «Русалки»».

Таким образом, свобода для Пушкина в его последние, зрелые годы – это не романтическая революционная лихорадка, не темная стихия бунта, это – сочетание имперского, национального, гражданского и личного. Это свобода творчества и культуры, это, таким образом, прежде всего – свобода слова, но слова творческого и подлинного, это объективность и святость закона, это – в последнем итоге – свобода духа. «Беда стране, где раб и льстец одни приближены к престолу». Беда власти, только рабства и лести требующей. В глазах власти Пушкин оставался «под подозрением», но в своем творчестве этот синтез – империи и свободы – он нашел и ему оставался верным «без лести, без рабства». Он знал, что при своей глубоко продуманной, глубоко пережитой верности империи он в свой жестокий век восславил свободу и служил ей по-настоящему.

Как правильно пишет Федотов, «Никогда сознательно Пушкин не переходил в стан врагов свободы и не становился певцом реакции... С именем свободы на устах Пушкин и умер: политической свободы в своем «Памятнике», духовной в стихах к жене о «покое и воле». Пусть чаемый им синтез империи и свободы не осуществился... ...пусть Российская империя погибла, не решив этой пушкинской задачи. Она стоит и перед нами, как перед всеми будущими поколениями, теперь еще более трудная, чем когда-либо, но непреложная, неотвратимая. Россия не будет жить, если не исполнит завещания своего поэта, если не одухотворит тяжесть своей вновь воздвигаемой империи крылатой свободой».

Редакция благодарит Елену ДОРМАН,
предоставившую для публикации этот материал, никогда ранее не публиковавшийся в печатных изданиях

Источник: КИФА № 10 (48) июнь 2006 года
gazetakifa.ru/content/view/5939/11/

Иллюстрация: К. Петров-Водкин. Пушкин в Петербурге. 1937 г.

Воскресенье о слепом.

Тропарь воскресный, глас 5
Слово безначальное, как Отец и Дух, / Девою рождённое для нашего спасения, / воспоём, верные, и покло́нимся Ему, / ибо Он возжелал во пло́ти взойти на крест, / и претерпеть смерть, / и восставить уме́рших // славным Воскресением Своим.

Кондак воскресенья о слепом, глас 4
С оча́ми души́ ослеплёнными / я к Тебе, о Христос, приступаю, / словно слепорождённый, / и в покаянии восклицаю Тебе: // «Ты для пребывающих во тьме — пресветлый Свет!»

Поздравляем Свято-Филаретовский институт с получением ещё одной государственной аккредитации - теперь по программе магистратуры по истории РПЦ в ХХ веке! 🌷