#побег_Толстого #прости_жена #невыносимо
📩 Толстая Софья Андреевна
🗓 28 октября 1910
📍 Ясная Поляна
Отъезд мой огорчит тебя. Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме становится, стало невыносимым. Кроме всего другого, я не могу более жить, в тех условиях роскоши, в к[отор]ых жил, и делаю то, что обыкновенно делают[1] старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши после[дние] дни своей жизни.
Пожалуйста пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твое и мое положение, но не изменит моего решения. Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всем, чем я был виноват перед тобой, также как и я от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо мной. Советую тебе помириться с тем новым положением, в к[отор]ое ставит тебя мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства. Если захочешь что сообщить мне, передай Саше, она будет знать, где я, и перешлет мне, что нужно; сказать же о том, где я, она не может, п[отому] ч[то] я взял с нее обещание не говорить этого никому.
Лев Толстой.
28 Окт.
Собрать вещи и рукописи мои и переслать мне я поручил Саше.
Л. Т.
На конверте: Софье Андреевне.
📒 В ночь с 27 на 28 октября, как записал Толстой в «Дневнике для одного себя», «произошел тот толчок, который заставил предпринять» его тот шаг, который в течение тридцати лет был его заветной мечтой (см. Дневник, т. 58, стр. 123—124). В шестом часу утра 28 октября 1910 г. Толстой вместе с Д. П. Маковицким, своим врачом, выехал из Ясной Поляны, оставив жене комментируемое письмо.
Толстой, выполняя своё решение прожить последние годы соответственно своим взглядам, тайно покинул Ясную Поляну навсегда.
📝 Примечания
[1][В подлиннике:] делает
👤 #Софья_Андреевна_Толстая #Александра_Львовна_Толстая
Том 84, письмо 837
📩 Толстая Софья Андреевна
🗓 28 октября 1910
📍 Ясная Поляна
Отъезд мой огорчит тебя. Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме становится, стало невыносимым. Кроме всего другого, я не могу более жить, в тех условиях роскоши, в к[отор]ых жил, и делаю то, что обыкновенно делают[1] старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши после[дние] дни своей жизни.
Пожалуйста пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твое и мое положение, но не изменит моего решения. Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всем, чем я был виноват перед тобой, также как и я от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо мной. Советую тебе помириться с тем новым положением, в к[отор]ое ставит тебя мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства. Если захочешь что сообщить мне, передай Саше, она будет знать, где я, и перешлет мне, что нужно; сказать же о том, где я, она не может, п[отому] ч[то] я взял с нее обещание не говорить этого никому.
Лев Толстой.
28 Окт.
Собрать вещи и рукописи мои и переслать мне я поручил Саше.
Л. Т.
На конверте: Софье Андреевне.
📒 В ночь с 27 на 28 октября, как записал Толстой в «Дневнике для одного себя», «произошел тот толчок, который заставил предпринять» его тот шаг, который в течение тридцати лет был его заветной мечтой (см. Дневник, т. 58, стр. 123—124). В шестом часу утра 28 октября 1910 г. Толстой вместе с Д. П. Маковицким, своим врачом, выехал из Ясной Поляны, оставив жене комментируемое письмо.
Толстой, выполняя своё решение прожить последние годы соответственно своим взглядам, тайно покинул Ясную Поляну навсегда.
📝 Примечания
[1][В подлиннике:] делает
👤 #Софья_Андреевна_Толстая #Александра_Львовна_Толстая
Том 84, письмо 837
#прости_жена #потерял_кошелек
📩 Толстая Софья Андреевна
🗓 13 июня 1878
📍 Нижний Новгород
Милый друг Соня. Теперь чувствую, что я уже окончательно осрамился перед тобой, и что мне уже в практических делах остается только признавать свою полную к ним неспособность.
Не понимаю, как я мог забыть, потерять или дать украсть у меня бумажник.
Я не обедал в Москве, и пошли мы все в Павлове[1] на станцию, — дети чай пить, а мы с Ньефом, ужинать. Я еще не доел своей стерлядки, как стали звонить. Я достал бумажник и, не находя в нем 3-х рублей, обратился к Ньефу. Он дал 2 рубля, я заплатил и пошел в вагон. В вагоне тотчас же стали спрашивать билеты. Я хватился — нет. Или я забыл его на столе, или не попал в карман, или у меня его вытащили. Первое самое вероятное. Телеграфировали в Павлово, но ответили в Нижнем, что бумажника не оказалось. Денег было рублей 270.
<...> Все же произошло преимущественно потому, что я очень раскис, как писал тебе из Москвы. Не знаю, дошло ли до тебя это письмо, написанное на клочке буфетной бумаги. Вследствии ли болезни, или перемены пищи, или бессонницы, но мне было вчера 100 лет и я был как во сне.
<...>Скучно и досадно, но чтож делать. Это все Степины[2] 300 рублей пропадают. <...>
📒 В ответном письме от 15 июня 1878 г. С. А. Толстая писала: «Что это, милый мой, как ты смутился и точно растерялся от таких пустяков. Это на тебя, Левочка, не похоже. Гораздо больше меня смутило, что ты пишешь, будто ты нездоров..... Упрекать тебе в этой потере никогда не могу; с какого права? У тебя столько желания всё устроить и сделать хорошо, что все мои упреки, если они когда и бывают, то только стыдно мне за то, что я несправедлива. А сам можешь себя утешать, что это твоя первая потеря в жизни».
📝 Примечания
[1] Первая большая остановка по Нижегородской железной дороге, в 61 версте от Москвы. Поезд стоял на станции 17 минут.
[2] Степан Андреевич Берс.
👤 #Софья_Андреевна_Толстая
Том 83, письмо 141
📩 Толстая Софья Андреевна
🗓 13 июня 1878
📍 Нижний Новгород
Милый друг Соня. Теперь чувствую, что я уже окончательно осрамился перед тобой, и что мне уже в практических делах остается только признавать свою полную к ним неспособность.
Не понимаю, как я мог забыть, потерять или дать украсть у меня бумажник.
Я не обедал в Москве, и пошли мы все в Павлове[1] на станцию, — дети чай пить, а мы с Ньефом, ужинать. Я еще не доел своей стерлядки, как стали звонить. Я достал бумажник и, не находя в нем 3-х рублей, обратился к Ньефу. Он дал 2 рубля, я заплатил и пошел в вагон. В вагоне тотчас же стали спрашивать билеты. Я хватился — нет. Или я забыл его на столе, или не попал в карман, или у меня его вытащили. Первое самое вероятное. Телеграфировали в Павлово, но ответили в Нижнем, что бумажника не оказалось. Денег было рублей 270.
<...> Все же произошло преимущественно потому, что я очень раскис, как писал тебе из Москвы. Не знаю, дошло ли до тебя это письмо, написанное на клочке буфетной бумаги. Вследствии ли болезни, или перемены пищи, или бессонницы, но мне было вчера 100 лет и я был как во сне.
<...>Скучно и досадно, но чтож делать. Это все Степины[2] 300 рублей пропадают. <...>
📒 В ответном письме от 15 июня 1878 г. С. А. Толстая писала: «Что это, милый мой, как ты смутился и точно растерялся от таких пустяков. Это на тебя, Левочка, не похоже. Гораздо больше меня смутило, что ты пишешь, будто ты нездоров..... Упрекать тебе в этой потере никогда не могу; с какого права? У тебя столько желания всё устроить и сделать хорошо, что все мои упреки, если они когда и бывают, то только стыдно мне за то, что я несправедлива. А сам можешь себя утешать, что это твоя первая потеря в жизни».
📝 Примечания
[1] Первая большая остановка по Нижегородской железной дороге, в 61 версте от Москвы. Поезд стоял на станции 17 минут.
[2] Степан Андреевич Берс.
👤 #Софья_Андреевна_Толстая
Том 83, письмо 141
#прости_жена #Толстой_медийный #ответ_хейтерам
📩 Эйльмер Моод, Aylmer Maude
🗓 14 июня 1904
📍 Ясная Поляна
Любезный друг Моод.
Сейчас получил ваше письмо и спешу отвечать. Я так решительно протестовал против возражения на статью[1], потому что полагал, что она направлена против меня. Если же она, напротив, ложно превозносит меня в ущерб жене, то я, разумеется, очень желал бы, чтобы ее не было.
Но так как этого сделать нельзя, я все-таки думаю, что лучше ничего не писать, так как убежден, что кроме того, что на всякое чиханье не наздравствуешься, т. е. никогда не поспеешь возражать на все те глупости, которые о вас пишут, убежден, что всякая клевета получает только больше значения от возражений на нее.
Мои отношения к жене, мое уважение и любовь к ней, наша дружная сорокалетняя семейная жизнь слишком известна всем знающим нас, и жена моя известна слишком многим, чтобы статья какого-то журналиста могла как-нибудь повлиять на репутацию моей жены. Впрочем, поступайте, как знаете, не спрашивая меня.
📒 Ответ на письмо Моода от 22 июня н. с. 1904 г., в котором он писал о статье (описание жизни Толстого и его жены) Эльберта Хеббарда (см. письмо № 157) и советовал Толстому написать опровержение.
📝 Примечания
[1] См. прим. к письму № 157.
👤 #Эйльмер_Моод
Том 75, письмо 167
📩 Эйльмер Моод, Aylmer Maude
🗓 14 июня 1904
📍 Ясная Поляна
Любезный друг Моод.
Сейчас получил ваше письмо и спешу отвечать. Я так решительно протестовал против возражения на статью[1], потому что полагал, что она направлена против меня. Если же она, напротив, ложно превозносит меня в ущерб жене, то я, разумеется, очень желал бы, чтобы ее не было.
Но так как этого сделать нельзя, я все-таки думаю, что лучше ничего не писать, так как убежден, что кроме того, что на всякое чиханье не наздравствуешься, т. е. никогда не поспеешь возражать на все те глупости, которые о вас пишут, убежден, что всякая клевета получает только больше значения от возражений на нее.
Мои отношения к жене, мое уважение и любовь к ней, наша дружная сорокалетняя семейная жизнь слишком известна всем знающим нас, и жена моя известна слишком многим, чтобы статья какого-то журналиста могла как-нибудь повлиять на репутацию моей жены. Впрочем, поступайте, как знаете, не спрашивая меня.
📒 Ответ на письмо Моода от 22 июня н. с. 1904 г., в котором он писал о статье (описание жизни Толстого и его жены) Эльберта Хеббарда (см. письмо № 157) и советовал Толстому написать опровержение.
📝 Примечания
[1] См. прим. к письму № 157.
👤 #Эйльмер_Моод
Том 75, письмо 167
#жена_опять_читает_мой_дневник #прости_жена #где_хранить_дневники #невыносимо
📩 Толстая Софья Андреевна
🗓 14 июля 1910
📍 Ясная Поляна
1) Теперешний дневник никому не отдам, буду держать у себя[1].
2) Старые дневники возьму у Черткова и буду хранить сам, вероятно, в банке.
3) Если тебя тревожит мысль о том, что моими дневниками, теми местами, в которых я пишу под впечатлением минуты о наших разногласиях и столкновениях, что этими местами могут воспользоваться недоброжелательные тебе будущие биографы, то не говоря о том, что такие выражения временных чувств, как в моих, так и в твоих дневниках никак не могут дать верного понятия о наших настоящих отношениях — если ты боишься этого, то я рад случаю выразить в дневнике или просто как бы в этом письме мое отношение к тебе и мою оценку твоей жизни.
Мое отношение к тебе и моя оценка тебя такие: как я с молоду любил тебя, так я, не переставая, несмотря на разные причины охлаждения, любил и люблю тебя. Причины охлаждения эти были — (не говорю о прекращении брачных отношений — такое прекращение могло только устранить обманчивые выражения не настоящей любви) — причины эти были, во 1-х, всё бóльшее и бóльшее[2] удаление мое от интересов мирской жизни и мое отвращение к ним, тогда как ты не хотела и не могла расстаться, не имея в душе тех основ, которые привели меня к моим убеждениям, что очень естественно и в чем я не упрекаю тебя. Это во 1-х. Во вторых (прости меня, если то, что я скажу, будет неприятно тебе, но то, что теперь между нами происходит, так важно, что надо не бояться высказывать и выслушивать всю правду), во вторых, характер твой в последние годы всё больше и больше становился раздражительным, деспотичным и несдержанным. <...> В третьих. Главная причина была роковая та, в которой одинаково не виноваты ни я, ни ты, — это наше совершенно противоположное понимание смысла и цели жизни. Всё в наших пониманиях жизни было прямо противоположно: и образ жизни, и отношение к людям, и средства к жизни — собственность, которую я считал грехом, а ты — необходимым условием жизни. <...>
Теперь 5) то, что если ты[3] не примешь этих моих условий доброй, мирной жизни, то я беру назад свое обещание не уезжать от тебя. Я уеду. Уеду наверное не к Черткову. Даже поставлю непременным условием то, чтобы он не приезжал жить около меня, но уеду непременно, потому что дальше так жить, как мы живем теперь, невозможно.
<...>
📒 Комментируемое письмо явилось следствием всего пережитого Толстым в отношениях с женою со времени возвращения его из Отрадного в Ясную Поляну. См. его Дневник 1910 г., т. 58.
📝 Примечания
[1]Вопрос о Дневниках Толстого сильно беспокоил С. А. Толстую. Его Дневники с 1847 по 1900 г. были ею отданы в Румянцевский музей, а Дневники с 1900 по 1909 г. хранились в сейфе А. Б. Гольденвейзера в банке в Москве. С. А. Толстая желала и Дневники за эти годы получить в свое распоряжение.
[2] Ударения поставлены Толстым.
[3][Зачеркнуто:] честной. [В подлиннике это слово восстановлено не рукой Толстого], [а рукой С. А. Толстой.]
👤 #Софья_Андреевна_Толстая
Том 84, письмо 831
📩 Толстая Софья Андреевна
🗓 14 июля 1910
📍 Ясная Поляна
1) Теперешний дневник никому не отдам, буду держать у себя[1].
2) Старые дневники возьму у Черткова и буду хранить сам, вероятно, в банке.
3) Если тебя тревожит мысль о том, что моими дневниками, теми местами, в которых я пишу под впечатлением минуты о наших разногласиях и столкновениях, что этими местами могут воспользоваться недоброжелательные тебе будущие биографы, то не говоря о том, что такие выражения временных чувств, как в моих, так и в твоих дневниках никак не могут дать верного понятия о наших настоящих отношениях — если ты боишься этого, то я рад случаю выразить в дневнике или просто как бы в этом письме мое отношение к тебе и мою оценку твоей жизни.
Мое отношение к тебе и моя оценка тебя такие: как я с молоду любил тебя, так я, не переставая, несмотря на разные причины охлаждения, любил и люблю тебя. Причины охлаждения эти были — (не говорю о прекращении брачных отношений — такое прекращение могло только устранить обманчивые выражения не настоящей любви) — причины эти были, во 1-х, всё бóльшее и бóльшее[2] удаление мое от интересов мирской жизни и мое отвращение к ним, тогда как ты не хотела и не могла расстаться, не имея в душе тех основ, которые привели меня к моим убеждениям, что очень естественно и в чем я не упрекаю тебя. Это во 1-х. Во вторых (прости меня, если то, что я скажу, будет неприятно тебе, но то, что теперь между нами происходит, так важно, что надо не бояться высказывать и выслушивать всю правду), во вторых, характер твой в последние годы всё больше и больше становился раздражительным, деспотичным и несдержанным. <...> В третьих. Главная причина была роковая та, в которой одинаково не виноваты ни я, ни ты, — это наше совершенно противоположное понимание смысла и цели жизни. Всё в наших пониманиях жизни было прямо противоположно: и образ жизни, и отношение к людям, и средства к жизни — собственность, которую я считал грехом, а ты — необходимым условием жизни. <...>
Теперь 5) то, что если ты[3] не примешь этих моих условий доброй, мирной жизни, то я беру назад свое обещание не уезжать от тебя. Я уеду. Уеду наверное не к Черткову. Даже поставлю непременным условием то, чтобы он не приезжал жить около меня, но уеду непременно, потому что дальше так жить, как мы живем теперь, невозможно.
<...>
📒 Комментируемое письмо явилось следствием всего пережитого Толстым в отношениях с женою со времени возвращения его из Отрадного в Ясную Поляну. См. его Дневник 1910 г., т. 58.
📝 Примечания
[1]Вопрос о Дневниках Толстого сильно беспокоил С. А. Толстую. Его Дневники с 1847 по 1900 г. были ею отданы в Румянцевский музей, а Дневники с 1900 по 1909 г. хранились в сейфе А. Б. Гольденвейзера в банке в Москве. С. А. Толстая желала и Дневники за эти годы получить в свое распоряжение.
[2] Ударения поставлены Толстым.
[3][Зачеркнуто:] честной. [В подлиннике это слово восстановлено не рукой Толстого], [а рукой С. А. Толстой.]
👤 #Софья_Андреевна_Толстая
Том 84, письмо 831