Вчера после очередной ‘Жизели’ я совершила большую ошибку:
В магазинчике при Opera Garnier не купила дневник Вацлава Нижинского, не захотев читать во французском переводе.
Сейчас ночь, и я очень страдаю, потому что могла бы до утра уже прочитать.

Нижинский писал это в свои 29, зимой 1918-1919, когда жил в Швейцарии с женой и дочерью и уже погружался в… ну то, что все называют безумием…я предпочитаю называть ‘иным миром’, куда уходят лучшие из лучших.

Первое, что мне попалось на открытой наугад странице — откровение об опытах мастурбации, о страсти как мучении, о создании ‘Фавна’ и Дягилеве,
и в середине всего этого строчка:
‘Я понял жизнь в 22 года’ .
И много стихов, в которых он называет себя любовью, богом, Христом, кровью, и бесконечно повторяет ‘я люблю тебя тебя тебя’.
— В общем, must read как раз для меня.

Не буду искажать дважды, пытаясь перевести обратно на русский, оставлю в комментариях несколько фотографий страниц.

‘Я не хочу плакать, потому что люди подумают, что я притворяюсь. Я люблю людей, поэтому не хочу их огорчать’.
💔

На прошлой неделе я вот.. обращалась к Гамлету и призракам..
Так что не могу не отметить факт, что новый спектакль Серебренникова так и называется («Гамлет. Призраки») и, разумеется, я побывала на премьере в театре Châtelet.

Я давно уверилась в том, что в большинстве современных интерпретаций принц датский изображается круглым идиотом, бегающим по сцене в нижнем белье или, что намного чаще, без.
Версия Кирилла Семёновича — не исключение.

Если у Хайнера Мюллера была «Гамлет-машина», то здесь Гамлет-солянка, состоящая из той же «машины», ожидания Годо под песню Radiohead, шуток про всех великих завоевателей диктаторов — прошедших, настоящих и будущих, а заодно и про Макрона, и монологов разной степени рандомности: Шостаковича (о Мейерхольде и Сталине), Марии Шнайдер (о том самом отвратительном эпизоде со сливочным маслом), Антонена Арто (смысл утерян, ибо я была до безумия очарована Августом Дилем).

Собственно ради возможности видеть вживую, как Август Диль играет на трех языках, я и осталась до конца.
Но во втором акте я с открытым ртом смотрела уже на Жюдит Шемла в роли Сары Бернар, в течение почти получаса дающей интервью журналисту и постепенно перевоплощающейся во всех персонажей и, наконец, резюмирующей: Гамлета может сыграть только женщина, потому что двадцатилетние мальчики не в состоянии понять его сложности, а тридцатилетние уже не подходят по виду.

Как обычно случается по закону совпадений, стремящихся связать абсолютно всё, я прочитала о смерти Бьерна Андресена (Тадзио из ‘Смерти в Венеции’), вернувшись домой из Венеции…

и пошла смотреть давно отложенную документалку ‘The most beautiful boy in the world’ . Так Луккино Висконти впервые назвал пятнадцатилетнего Бьерна на премьере в 1971 году в присутствии Елизаветы II, после чего весь мир сошел по нему с ума.

Ровно 50 лет спустя ‘самый красивый мальчик в мире’, который провел всю дальнейшую жизнь в глубокой депрессии, возвращается к травмам, оставленным Висконти и всеми, кто видел его только как машину для зарабатывания денег или как трофей.
Есть показательно отвратительные вещи: например, видео с каннской пресс-конференции, где Висконти шутит про сидящего рядом и, кажется, не понимающего по-французски Бьерна, что тот был невероятно красивым в 15, а в 16 стал уже не очень…

Все полтора часа пропитаны ожидаемо безнадежным настроением.. но, увы, миф об ангеле разрушен только ради того, чтобы быть замененным мифом о жертве. Все трагедии жизни Б. обрисованы максимально схематично, а на остальные события просто нет времени. О роли в ‘Солнцестоянии’ Ари Астера ни слова, только пара кадров со съемок.

Девушка Бьерна в середине фильма бросает его по телефону, потому что он ‘даже в отношениях не может открыться’ … так и зритель, кажется, должен сделать вывод, что о Бьерне Андресене никто никогда ничего не узнает.
:(

А ещё вчера французам показали фильм про 37 год. В ноябре выходит ‘Два прокурора’ Сергея Лозницы, и я его уже посмотрела, потому что я очень люблю Александра Филиппенко.
В главных ролях он и Александр Кузнецов, который на предпремьере был, и теперь выглядит совсем как Руперт Гринт.

Это очень добротный и тяжелый фильм о том, что нам давно известно, и в котором, как сказал перед началом СЛ, всего 30 страниц сценария, но длится он два часа.

Но если бы мне в то время, когда я смотрела ‘Дядю Ваню’ и ‘Три сестры’ с Филиппенко в театре Моссовета по 3-4 раза в год, сказали, что я буду видеть его на экране в главном кинотеатре Парижа, я была бы слишком счастлива !

Сначала думал, что любовь наша только отблеск искусства. Это всё было куски души, без этого нельзя обойтись, но я думаю, что этот [утончённый] анализ и раскрытие язв есть только туннель, после которого говоришь «слава Богу», выехав в улыбающуюся долину.

107

Возвращаюсь и слушаю Баха, возвращаюсь,
чтобы вдыхать запах земли в саду,
возвращаюсь, чтоб снова думать о стихах и романах, возвращаюсь
к совсем беззвучному утреннему дождю,

к началу завтрашнего мира, растворяюсь
среди призраков тех первых парней,
которых ты знал, но их время кончилось, отдаляюсь
вместе с ними от солнца, которое уже не 

окутывает их головы победным свечением,
и новым шиком причесок потрясающих,
и яйцами всмятку в тугих штанах.

Ты смеешься над моим Бахом, изображая почтение,
восхищенно говоришь о моих товарищах,
но в твоем смешливом почтении — мой полный крах.

П.П.П.

Сегодня на ретроспективе Дерека Джармена я познакомилась с Джонни Брусом, садовником, писателем и близким другом Кита Коллинза, который в свою очередь был, наверное, ближайшим человеком для ДД в последние 7 лет его жизни.

Джонни таким образом ‘по наследству’ после смерти Коллинза в 2018 занимается (не один, конечно) садом и домом Джармена, Prospect Cottage.
Записаться для посещения можно на сайте, но можно ещё и просто написать Джонни в инсте и приехать на несколько дней помочь ему с садом в марте или в октябре.

В общем, если для вас это тоже звучит как мечта и, может быть, даже возможность — то вот, я авторизована поделиться контактом.
😭💔

Кажется, я вышла на какой-то новый уровень, на котором мне уже ничего не поможет. 🫠

Они вдвоем глядят в соседний сад,
и мысленно в той комнате огромной
уже давно. Но тени их назад
бегут вдвоем по грядке помидорной.
Стоит безмолвно деревянный дом,
но все в морщинах: стены, дверь, стропила
как будто повествуют здесь о том,
что сходство между ними наступило.
И в то же время дымную свечу
труба пускает в направленьи взгляда,
вложив сюда всю зависть к кирпичу,
которая плывет через ограду.
Они ж не шелохнутся. Но из глаз
струится ровный свет в чужие розы.
И как прекрасно, что они сейчас
еще не там, совсем не там, где грезы,
что вот они и могут выбирать,
пустой участок предпочесть раките,
и там свою дилемму повторять,
как миф о Филемоне и Бавкиде.

И. Б.
1962

Когда в начале ноября я ночевала в больнице Танжера с воспалением троичного нерва, мой врач сдался и назначил лекарство с опиумом. Единственное средство, благодаря которому боль отступала, и я могла положить свою анестезированную голову на подушку.
Я была одна в неотложном отделении, и от смешения тишины с медицинским наркотиком, и от глухого звука капельницы, наконец, становилось легко и спокойно.

Я снова думала о том, что боль наступила только как следствие безумия моей любви — и от этой мысли почему-то тоже было легко и спокойно. Было совсем не жаль.
На самом деле мне почти никогда в жизни не было жаль себя. /«Нет, вынесу что угодно! Я себя даже в Марокко не предам, я ведь поэт…
И как хорошо, что вы все ничего обо мне не знаете.»/
Только невыносимо хотелось спать, и та ночь стала первой, когда это удалось после трех бессонных.

Снилось, что кого-то привезли в отделение реанимации.
в мозг издалека врывались какие-то гудки.

***
Было шесть утра, когда я вышла из больницы и вызвала такси до отеля. Сквозь пальмовые лапы блестела полная Луна.
Было легко и приятно думать, что через несколько минут я снова усну в чистых простынях под мраморными сводами виллы, где когда-то так же, как и я, засыпал Анри Матисс…

На крыльце больницы курил мой врач.
Au revoir.
— Au revoir,
et merci pour tout.

Неделю спустя, более-менее вылечившись, я покинула Танжер.
Город из моих снов, мечта о котором несколько лет соседствовала во мне с убеждением: когда я попаду туда, я пойму что-то и моя жизнь навсегда изменится.

Ещё неделю спустя мне рассказали, что прежде чем закурить, врач плакал, потому что мужчину в реанимации не удалось спасти.

***
В шесть утра, когда я обычно ложусь спать, за окном моей парижской квартиры зажигается билборд. Знамение нового дня в моем знакомом мире.

Только в этот час я иногда думаю о человеке из далекой страны, чьего лица я не видела, и о котором не знаю ничего, кроме смерти.