В 2019 году во время уборки в офисе футбольного журнала When Saturday Comes нашли первый выпуск фанзина All Quiet on the Western Avenue. Этот самиздат, посвященный «Куинз Парк Рейнджерс», интересен по двум причинам.

Первая: его редачил 15-летний Пит Доэрти – «самый молодой редактор фанзина в стране», болельщик «КПР» и будущий вокалист и сонграйтер The Libertines и Babyshambles.

Вторая: название All Quiet on the Western Avenue, вероятно, отсылает к английскому варианту названия романа Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен» – All Quiet on the Western Front. Western Avenue – дорога у стадиона «КПР» Loftus Road.

«Уэмбли», 1923», Уильям Реджинальд Хоу Браун. 1923 (?)

Браун изобразил на картине финал Кубка Англии между «Болтоном» и «Вест Хэмом» – первый матч на стадионе «Уэмбли» (Empire Stadium), который вошел в историю как «Финал белого коня».

Как появилось это название и почему болельщики заполнили не только трибуны, но и поле, рассказывает Юрий Истомин. А ютуб-канал British Pathé делится кадрами того матча.

Предматчевые программки «Ман Сити», «Ипсвича» и «Бристоля» из 1976-го с рекламой сингла и тура «Anarchy in the U.K.» Sex Pistols.

Сегодня сто лет со дня рождения Юрия Трифонова. Вспоминаем несколько текстов – его и о нем.

Вот фрагмент из очерка «Исполнение надежд»:

«Жизнь болельщика проходит в ожидании. Болельщик всегда чего-то ждет: начала сезона, конца сезона, какого-то решающего матча, выхода на поле знаменитого игрока, который был болен, или, наконец, он ждет первенства мира, которое бывает раз в четыре года. В общем, его вечно томит ожидание. Никогда не бывает так, чтоб болельщик сказал: «Ну, все! Я дождался всего, чего хотел, и могу успокоиться...» Даже после того, как любимая команда выигрывает одновременно Кубок и первенство, болельщик не испытывает окончательной радости: где-то в глубине души он мается в ожидании нового сезона, его гложет беспокойство по поводу будущих игр, и ему не терпится заглянуть вдаль.

<...>

Итак, вечное ожидание. Вечное исполнение и неисполнение надежд! Пройдет и третий тур, и четвертый, и восьмой, и восемнадцатый, а мы будем все ждать чего-то и нетерпеливо смотреть в календарь и подгонять время. Для болельщика главный день всегда впереди.

Иногда я задумываюсь: вот я болею за московский «Спартак» и хочу, чтобы он был сильнее всех, чтобы всегда выигрывал, всегда был чемпионом. Ну а что было бы, если бы мое страстное желание исполнилось? Была бы невозможная скучища! Меня бы перестало томить ожидание, потому что я знал бы наверняка: «Спартак» выиграет. И я... перестал бы ходить на футбол.

Ожидание неизвестного, раскрытие тайны – вот в чем прелесть игры. Когда игра полна тайн и загадок, тогда есть смысл подгонять время, а когда результат известен заранее – стоит ли торопиться?»

А вот отрывок из текста Дениса Романцова на Спортсе":

«Той же весной, 26 апреля, «Советский спорт» опубликовал заметку Трифонова о старте нового футбольного сезона, в которой тот рассказал, как оказался с Ваншенкиным в окружении восьми человек, равнодушных к футболу. «Они иронизировали над нами. Говорили, что мы им надоели. Быть болельщиками, говорили они, это несерьезно». Константин Ваншенкин описал тот случай в «Воспоминаниях о спорте»: «Сидели когда-то с Трифоновым в кафе Дома литераторов и говорили о футболе. Кто-то сказал: «О чем вы! Как вы можете?» Мы вежливо объяснили: «Это гораздо интереснее, чем говорить о ваших повестях и пьесах».

– Не жалеешь ли о своем прошлом?

– Да жалею, конечно. Можно было сделать и покруче, и посильнее. Но по большому счету, то, что я мог сделать, я сделал. Я делал постоянно что-то все это время, делал через «не могу». В 90-м году меня покусал энцефалитный клещ на Урале, у меня была температура 41 градус в течение месяца, и меня должно было парализовать. Но я смотрел матчи Камеруна, почему я ему альбом-то и посвятил, они меня спасли, собственно говоря, и писал песни все вот эти — про дурачка, альбом весь «Прыг-Скок». Врачи говорили, что в любой момент меня может парализовать или я с ума сойду. Но ничего. Оказывается, человек привыкает ко всему. Я не спал все это время. Потом привык. А потом взял, и неожиданно выздоровел, сам, без всяких лекарств. Приехала Янка, я закончил альбом, свел его, и все. Это был у меня, я считаю, критический момент. После этого я вообще ничего не боюсь.

Из интервью Егора Летова
1998

Протокол матча между 6-й гимназией и Тенишевским училищем, который прошел 1 октября 1916 года на поле «Унитаса». За училище играл 17-летний Владимир Набоков.

«Меня обвиняли в нежелании «приобщиться к среде»; в «надменном щегольстве» (главным образом французскими и английскими выражениями, которые испещряли мои русские сочинения, что было для меня только естественным); в отказе пользоваться грязными мокрыми полотенцами в умывальной; в том что при драках я пользовался наружными костяшками кулака, а не нижней его стороной, как принято у русских забияк. Один из наставников, плохо разбиравшийся в играх, хотя весьма одобрявший их группово-социальное значение, пристал ко мне однажды с вопросом, почему, играя в футбол, я всегда торчу в воротах, «вместо того, чтобы бегать с другими ребятами».

Из книги Владимира Набокова «Память, говори» (пер. С. Ильина; англ. «Speak, Memory»)

«Поговорили о Романове. О его картинах. <...> Вы знаете его «Футболиста»? Вот как раз журнал с репродукцией. Потное, бледное, напряженно-оскаленное лицо игрока во весь рост, собирающегося со страшной силой шутовать по голу. Растрепанные рыжие волосы, пятно грязи на виске, натянутые мускулы голой шеи. Мятая, промокшая фиолетовая фуфайка, местами обтягивая стан, низко находит на забрызганные трусики, и на ней видна идущая по некой удивительной диагонали мощная складка. Но главное, конечно, – ноги: блестящая белая ляжка, огромное израненное колено, толстые, темные буцы, распухшие от грязи, бесформенные, а все-таки отмеченные какой-то необыкновенно точной и изящной силой; чулок сполз на яростной кривой икре, нога ступней влипла в жирную землю, другая собирается ударить – и как ударить! – по черному, ужасному мячу, – и все это на темно-сером фоне, насыщенном дождем и снегом. Глядящий на эту картину уже слышал свист кожаного снаряда, уже видел отчаянный бросок вратаря».

Это фрагмент из романа Владимира Набокова «Дар» (1938). Историк русской литературы, переводчик и автор комментария к роману Александр Долинин считает, что у вымышленного набоковского экфрасиса нет аналогов среди советских футбольных картин того времени (Дейнека, Пименов и пр.): «все они трактуют футбол как выражение коллективистского молодежного духа нового мира, своего рода воздушную акробатику». Единственная реальная картина, указывает литературовед, с «бегущим по грязи и снегу рыжим форвардом, готовым ударить по воротам» – это «Футбольный матч зимой» (1932) люксембургского художника Жана Жакоби.

Жакоби представил картину в 1932-м, участвуя в конкурсе искусств на летних Олимпийских играх в Лос-Анджелесе, – и впервые остался без золота. В Париже-1924 он стал чемпионом с триптихом «Спортивный этюд» («Угловой», «Старт», «Регби»), а в Амстердаме-1928 – с работой «Регби».

Еще Долинин отмечает схожесть с описанием футбольного матча в романе «Зависть» (1927) Юрия Олеши: «немецкий футболист Гецке «бежал, нагнув спину, плотно обтянутую пропотевшей до черноты фуфайкой»; у советского вратаря Володи Макарова «чулок на одной ноге <...> спустился, обернувшись зеленым бубликом вокруг грушевидной, легко волосатой икры».

– Вы все еще чувствуете себя в изгнании?

– Искусство – это изгнание. Ребенком в России я чувствовал себя чужим среди других детей. Я защищал ворота, когда мы играли в футбол, а все вратари – изгнанники.

Из интервью Нурит Берецки с Владимиром Набоковым (пер. Т. Ершовой)
1970

– А сфоткай типа вратарь-изгнанник!

Какая классная история, спасибо Роме за наводку. Как футбол помирил Пьер Паоло Пазолини и Бернардо Бертолуччи (и про чем здесь Карло Анчелотти).

Несмотря на то, что свой первый полнометражный фильм в качестве режиссера Бертолуччи («Костлявая кума», 1962) выпустил всего год спустя после режиссерского дебюта Пазолини («Аккатоне», 1961), второго можно без преувеличения назвать учителем первого. К 1960-м годам Пазолини уже давно работал в кино (например, был одним из сценаристов «Сладкой жизни») и когда поэт Аттилио Бертолуччи, задумался, куда бы пристроить своего увлеченного кино сына, он сразу вспомнил о своем друге Пазолини. Так Бертолуччи-младший получил роль ассистента режиссера на съемках «Аккатоне», а его собственный дебют — та самая «Костлявая кума» — был основан на коротком рассказе Пазолини (более того, долгое время тот собирался экранизировать рассказ сам).

Отношения между ними испортились уже в 1970-х, после того как Пазолини критически отозвался о «Последнем танго в Париже». Весной 1975 года оба режиссера снимали свои фильмы (Пазолини — «Салó, или 120 дней Содома», Бертолуччи — «1900») неподалеку от Пармы, в паре километров друг от друга. Актриса Лаура Бетти, ближайшая подруга Пазолини, игравшая в обоих фильмах и отлично знавшая об испортившихся отношениях, предложила идею примирения: футбольный матч между съемочными командами.

Официально команды назывались Novecento и Salò, но мне нравится то, как матч постфактум окрестили для вышедшего в 2019 году документального фильма: Centoventi contro Novecento, то есть «120 против 1900». Команда Салó играла в цветах Болоньи (любимого клуба Пазолини), для 1900 Бертолуччи заказал специальную пурпурную форму с названием фильма, пересекающим ее словно орденская лента. Но на этом приготовления Бертолуччи не закончились — он пригласил двух 15-летних футболистов юношеской «Пармы» на съемочную площадку разнорабочими. В состав они, естественно, попали.

Матч прошел неплохо, «1900» выиграли со счетом 5:2 (юные таланты помогли), но главное, режиссеры худо-бедно помирились. Самое безумие вскрылось почти полвека спустя — когда журналисты Gazzetta dello Sport, внимательно вглядевшись в сохранившуюся с матча фотографию, задались вопросом: «а не знаем ли мы этого мальчика справа?». Решив проверить случайную догадку, добрались до Карло Анчелотти и задали ему прямой вопрос — не был ли он одним из тех разнорабочих. Тот сразу сознался.

Больше подробностей — в материале Сида Лоу для The Guardian.

Делюсь замечательной вещицей из моего любительского исследования футбола в жизни и творчестве Владимира Набокова – рецензией ВВН на роман «Мир» Василия Яновского, которая была опубликована в берлинском еженедельнике «Наш век» в 1932 году.

«Роман – скучный, шаблонный, наивный, с парадоксами, звучащими как общие места, с провинциальными погрешностями против русской речи, с надоевшими реминисценциями из Достоевского и с эпиграфом из Евангелия. Многочисленные персонажи книги чрезмерно говорливы: они густо и пошло раскрашены под русских эмигрантов. Простодушный автор заставляет их проделать все те гимнастические упражнения, которыми писатели поплоше обычно стараются оживить мертворожденных своих героев; получается нудный сумбур. Есть в романе и Смерть, и Спорт, и Любовь, и Преступление. Но все это похоже на пожар в убогом паноптикуме, когда от повышения температуры поникают головы восковых фигур, стекают щеки, разъезжаются ноги. А главное, – автор до смешного лишен наблюдательности, и потому от его образов веет фальшью и ложью. Ключом к правильному пониманию всего романа следует признать описание футбольного матча «Русские против сборной столицы» (т. е. Парижа). Любопытное описание это начинается с того, что «по площадке (т. е. полю) в одних легких трусиках и тяжелых буцах (без рубашек?), рисуясь (почему, собственно, рисуясь?), расхаживали второстепенные (?) футболисты, выставляя напоказ волосатые голени (буцы, по-видимому, надеты на босу ногу) и груди» (это множественное число прелестно). Далее следуют всякие забавные подробности игры, из которых явствует, что автор не только не знает простейших правил футбола, но вряд ли его видел вообще, или видел только в кинематографе, да и то не футбол, а другую какую-нибудь игру. «Русские форверта (вероятно, форварда?) облегли уже чужой гол, дожидаясь пасовки» (что как раз совершенно беззаконно). «Игроки свернулись в клубок (!) и покатились к голу. Жоржик беззаветно бросился в самую гущу. И вдруг раздался его визг… Остервенело дергался узел из человеческих тел. На минуту мелькнуло лицо подброшенного вверх Жоржика, перекошенное, окровавленное. Потом кучка сразу растаяла: игроки расступились, отбежали. На животе у самого гола ползал Жоржик, его нога топырилась криво и (!) как чужой предмет». Все это донельзя нелепо и неправдоподобно: ушибаются, подшибают друг друга, но не так, никто никого не «подбрасывает», никто не «ползает».

Футбол как будто мелочь, пустяк, – ну, ошибся, ну, написал чепуху, – но, увы, прочтя такое описание (а оно длинно, подробно), думаешь: «полно, уж не так же ли невежественен автор и во всем другом?» Автору перестаешь доверять, как мужики перестали доверять тому мальчику, который кричал: «Волк, волк!», – когда никакого волка не было. На протяжении всей своей скучной и плоской книжки автор не переставая кричит: «Волк!» Ему больше повезло, чем мальчику из нравоучительной сказки: волк Яновского так до конца книги и не появляется».