Я чувствую, что моё детство вырвали с куском сердца
«Мне повезло, мой дом в порядке, близкие живы и целы — но крёстная выбиралась из Ирпеня буквально на следующий день после того, как семью из четырёх человек на единственном выходе из города расстреляли русские солдаты. Просто потому что могли. А у неё на руках муж, и его рак после ремиссии опять прогрессирует. А у них дочь с её мужем, и старший сын с женой и трёхлетней дочкой.
А младший сын шел лесом в Ирпень из Бучи. Молодой парень с тяжёлой эпилепсией. Я представить себе не могу, что с ними всеми могли бы сделать ваши военные.
Мои подруги и приятельницы — боевые медики. Некоторые из моих приятелей на фронте.
Каждый день — страх. Он начинается с проверки "не бомбили ли Киев" и заканчивается "Господи, надеюсь, нам удалось что-нибудь отбить".
У меня есть две подруги. У одной в Мариуполе часть семьи, у другой — почти вся. И вся семья её мужа. Я не знаю этих людей, но каждый раз, когда говорю с подругами, думаю: "Господи, лишь бы они выжили. Лишь бы выжили".
Вся Украина охвачена болью и гневом. Каждый из нас охвачен болью, гневом и ненавистью — кто больше, кто меньше.
И вот мы здесь. Боремся, волонтёрим, пытаемся сохранить психическое здоровье, держимся на связи с кем можем. Пьём кофе в кафе — потому что нужно держать хоть что-то, что мы делали до эскалации войны — ведь война началась больше восьми лет назад. Делаем мемы. Господи, как же помогают мемы, знали бы вы.
Я росла в русскоязычной семье. Мой первый и основной язык общения — русский. Моя мама рассказывала мне сказки на русском языке; нет, не то чтобы при этом была атмосфера русской культуры — просто так сложилось. И последние слова её тоже прозвучали на русском языке.
Теперь я чувствую, что моё детство вырвали с куском сердца. Что его раздавили, уничтожили, отравили. Теперь всё чаще бывает, когда русский язык застревает колом в горле. Им оправдывают немыслимые вещи — чистое Зло, как оно есть. Его несут, как знамя, убивая, пытая, насилуя, похищая тех людей, которых якобы пришли защищать.
Чем мы это заслужили, скажите?
И ещё. Пожалуйста, рассказывайте о том, что делаете. Потому что есть те, кому важно видеть, что среди россиян есть люди, которые помогают украинцам. Не хвастаясь, не требуя благодарности, не присваивая себе лавры снизошедших святых. Понимая, что боль от отключенного Спотифая — ничто по сравнению с ракетой. Вы есть. Очень трудно благодарить вас — вы понимаете, почему. Но хорошо, что вы есть.
Желаю, чтобы каждая и каждый из вас избежали наказания за свою позицию».
#голоса_украин_ок
«Мне повезло, мой дом в порядке, близкие живы и целы — но крёстная выбиралась из Ирпеня буквально на следующий день после того, как семью из четырёх человек на единственном выходе из города расстреляли русские солдаты. Просто потому что могли. А у неё на руках муж, и его рак после ремиссии опять прогрессирует. А у них дочь с её мужем, и старший сын с женой и трёхлетней дочкой.
А младший сын шел лесом в Ирпень из Бучи. Молодой парень с тяжёлой эпилепсией. Я представить себе не могу, что с ними всеми могли бы сделать ваши военные.
Мои подруги и приятельницы — боевые медики. Некоторые из моих приятелей на фронте.
Каждый день — страх. Он начинается с проверки "не бомбили ли Киев" и заканчивается "Господи, надеюсь, нам удалось что-нибудь отбить".
У меня есть две подруги. У одной в Мариуполе часть семьи, у другой — почти вся. И вся семья её мужа. Я не знаю этих людей, но каждый раз, когда говорю с подругами, думаю: "Господи, лишь бы они выжили. Лишь бы выжили".
Вся Украина охвачена болью и гневом. Каждый из нас охвачен болью, гневом и ненавистью — кто больше, кто меньше.
И вот мы здесь. Боремся, волонтёрим, пытаемся сохранить психическое здоровье, держимся на связи с кем можем. Пьём кофе в кафе — потому что нужно держать хоть что-то, что мы делали до эскалации войны — ведь война началась больше восьми лет назад. Делаем мемы. Господи, как же помогают мемы, знали бы вы.
Я росла в русскоязычной семье. Мой первый и основной язык общения — русский. Моя мама рассказывала мне сказки на русском языке; нет, не то чтобы при этом была атмосфера русской культуры — просто так сложилось. И последние слова её тоже прозвучали на русском языке.
Теперь я чувствую, что моё детство вырвали с куском сердца. Что его раздавили, уничтожили, отравили. Теперь всё чаще бывает, когда русский язык застревает колом в горле. Им оправдывают немыслимые вещи — чистое Зло, как оно есть. Его несут, как знамя, убивая, пытая, насилуя, похищая тех людей, которых якобы пришли защищать.
Чем мы это заслужили, скажите?
И ещё. Пожалуйста, рассказывайте о том, что делаете. Потому что есть те, кому важно видеть, что среди россиян есть люди, которые помогают украинцам. Не хвастаясь, не требуя благодарности, не присваивая себе лавры снизошедших святых. Понимая, что боль от отключенного Спотифая — ничто по сравнению с ракетой. Вы есть. Очень трудно благодарить вас — вы понимаете, почему. Но хорошо, что вы есть.
Желаю, чтобы каждая и каждый из вас избежали наказания за свою позицию».
#голоса_украин_ок
Ирина Дагаева — врачиня из Мариуполя. Когда в начале марта город начали бомбить, она, её дочь и две внучки укрылись в здании Мариупольской филармонии. Вместе с ними там находились ещё от 700 до 800 человек.
В течение многих дней она оказывала медицинскую помощь и была «хранительницей аптеки», которую сама же собирала по соседним медицинским учреждениям, рискуя жизнью под непрекращающимися обстрелами.
Сейчас она и её семья в безопасности. Вот её свидетельство того, что происходило с мариупольцами, когда войска РФ пришли их «освобождать».
«У людей [которые пришли в укрытие] ничего не было, у них не было даже пластикового стакана, чтобы воды напиться. И воды у них тоже не было».
«Самое страшное было, когда попала авиабомба в роддом, и когда из этого роддома стали поступать однодневные дети [...]. Мама, которая с этим ребёнком, у неё послеродовое маточное кровотечение. И, конечно, у неё нет молока! Откуда бы оно у неё взялось, если она не ест, не пьёт, такой стресс, и на роддом скинули бомбу?!»
«Люди, которые там остались, ни в чем не повинны. Это рядовые мариупольские граждане. Они пострадали за то, что они не так мыслят, как хотелось бы оккупантам. Они говорят на понятном языке, но мышление у них совершенно другое. И этого им не могут простить. Именно поэтому их уничтожают с такой звериной ненавистью».
Смотрите полное видео рассказа Ирины Дагаевой.
#голоса_украин_ок
В течение многих дней она оказывала медицинскую помощь и была «хранительницей аптеки», которую сама же собирала по соседним медицинским учреждениям, рискуя жизнью под непрекращающимися обстрелами.
Сейчас она и её семья в безопасности. Вот её свидетельство того, что происходило с мариупольцами, когда войска РФ пришли их «освобождать».
«У людей [которые пришли в укрытие] ничего не было, у них не было даже пластикового стакана, чтобы воды напиться. И воды у них тоже не было».
«Самое страшное было, когда попала авиабомба в роддом, и когда из этого роддома стали поступать однодневные дети [...]. Мама, которая с этим ребёнком, у неё послеродовое маточное кровотечение. И, конечно, у неё нет молока! Откуда бы оно у неё взялось, если она не ест, не пьёт, такой стресс, и на роддом скинули бомбу?!»
«Люди, которые там остались, ни в чем не повинны. Это рядовые мариупольские граждане. Они пострадали за то, что они не так мыслят, как хотелось бы оккупантам. Они говорят на понятном языке, но мышление у них совершенно другое. И этого им не могут простить. Именно поэтому их уничтожают с такой звериной ненавистью».
Смотрите полное видео рассказа Ирины Дагаевой.
#голоса_украин_ок
Автор популярного литературного ютьюб-канала «Армен и Фёдор» Армен Захарян опубликовал письмо от подписчицы, пережившей 2 недели под бомбёжками в Северодонецке. Вот это письмо.
«Здравствуй, Армен. Я Руслана из Северодонецка, ныне исчезающего города. Мне почти 16, а год назад 16 июня я дочитала Улисса. Ты при этом моменте присутствовал, но ты, конечно, этого не помнишь. А я помню этот момент. Тогда я вела дневник по чтению Улисса ныне сгоревший в моей комнате, в моей Итаке. Моя Итака тоже сгорела.
Я помню как полюбила Дублин, хотя не была там. Как научилась анализировать книги. Как научилась видеть детали. Так вот, я слушала ропот Чёрного моря в тот день. Веранда залитая солнцем и чай на деревянном столе. Сколько книг было прочитано на берегу этого самого моря! Мысли о предстоящей поездке в Киев, мне хотелось бродить по дворикам Киева как Блум бродил по улицам Дублина. И это было прекрасное лето за год до войны.
Я привезла из Киева книги и рисунки и думала что в них сохранится моя любовь к городу и к жизни. Но, видимо, единственное в чем человек может хранить дорогие воспоминание и любовь, это его сердце. Любая физическая форма исчезает и даже слишком быстро.
В Епифановке, деревня под Северодонецком, остались мои дедушка и бабушка и моя кошка. Мы с мамой не могли заставить дедушку и бабушку пойти с нами в бомбоубежище, но я должна была настоять и оставить кошку у себя, ее же увезли в деревню. Моя вина в том что я не смогла уберечь животе, которое приручила.
Когда начали бомбить, в ту же ночь начали обстреливать Северодонецк. Через 4 дня выйти из бомбоубежища было нельзя. Когда была возможность стояли за хлебом в очереди, но хлеб быстро кончился и мы жили на конфетах. Я не успела взять ни книг, ни дорогих сердцу памяток из путешествий: путевых заметок, билетиков, глиняных статуэток богинь, бронзовых Быков Крита.
Две недели мы сидели в бомбоубежище. Люди вокруг плакали, кого-то накрывали панические атаки. А я была каменной. Странно, но я думала, что если выживу – повезло, не выживу ну что ж. Повторяла «И это пройдёт». Каждый раз, когда падало где-то рядом думала «И это пройдёт».
Спала на стульях вместе подставленных под стену в куртке и сквозь сон слышала как люди сидят и ждут, когда же прилетит сюда. Научились отличать когда по нам бьют, когда наши отвечают. Весь день читала Фицджеральда, ночью спала и ждала когда «это пройдёт». Прийти домой уже возможности не было. Потом позвонил брат из-за границы (связь была чудом) и сказал: сейчас приедет машина, довезет до вокзала, бросай одеяла, бери маму и бегите.
И мы бежали. Я ничего не чувствовала, помню машину и взрывы и грохот и танки, потом поезд, люди в проходах, 15 человек в купе. Плачут дети, гробовое молчание, когда остановились в Харькове, выстрел, ещё сутки, Киев, любимый мой Киев, сирены, фотография разбомблённого бомбоубежища, где мы с мамой сидели, фотография моей разбомблённой школы, фотография моего дома разрушенного, забытая в бомбоубежище, фотография моей кошки, Львов, я тащу коробку с чьей-то кошкой от вокзала, думая «Моя Кошаня осталась, вот тащу чужую», Ужгород, часы на границе со Словакией, вина за то что я жива, а другие нет, горы, виза в Австралию, вина за Кошаню, самолёт, попытки вывести маму из ступора, в который она впала ещё в бомбоубежище, вина за дедушку и бабушку, сутки полёта, осознание что нет больше моего города, нет больше жизни у тысячи людей, Австралия, пропала связь с дедушкой и бабушкой, новая школа, английский язык, созвон с одноклассниками из Северодонецка по субботам, месяцы незнания что случилось там в Епифановке, экзамены, понимание, что я на другой части земли, мысль «я так сумую за Україною, за конями, за Кошанею, за книгами, за всим, що вже не поверну». Что теперь стало с моей страной?
Прочтёшь или нет, но все равно спасибо, я тебя обнимаю. Но если все же прочтёшь, расскажи мне видел ли ты «Демона сидящего» Врубеля, побыть рядом с ним было моей мечтой».
#голоса_украин_ок
«Здравствуй, Армен. Я Руслана из Северодонецка, ныне исчезающего города. Мне почти 16, а год назад 16 июня я дочитала Улисса. Ты при этом моменте присутствовал, но ты, конечно, этого не помнишь. А я помню этот момент. Тогда я вела дневник по чтению Улисса ныне сгоревший в моей комнате, в моей Итаке. Моя Итака тоже сгорела.
Я помню как полюбила Дублин, хотя не была там. Как научилась анализировать книги. Как научилась видеть детали. Так вот, я слушала ропот Чёрного моря в тот день. Веранда залитая солнцем и чай на деревянном столе. Сколько книг было прочитано на берегу этого самого моря! Мысли о предстоящей поездке в Киев, мне хотелось бродить по дворикам Киева как Блум бродил по улицам Дублина. И это было прекрасное лето за год до войны.
Я привезла из Киева книги и рисунки и думала что в них сохранится моя любовь к городу и к жизни. Но, видимо, единственное в чем человек может хранить дорогие воспоминание и любовь, это его сердце. Любая физическая форма исчезает и даже слишком быстро.
В Епифановке, деревня под Северодонецком, остались мои дедушка и бабушка и моя кошка. Мы с мамой не могли заставить дедушку и бабушку пойти с нами в бомбоубежище, но я должна была настоять и оставить кошку у себя, ее же увезли в деревню. Моя вина в том что я не смогла уберечь животе, которое приручила.
Когда начали бомбить, в ту же ночь начали обстреливать Северодонецк. Через 4 дня выйти из бомбоубежища было нельзя. Когда была возможность стояли за хлебом в очереди, но хлеб быстро кончился и мы жили на конфетах. Я не успела взять ни книг, ни дорогих сердцу памяток из путешествий: путевых заметок, билетиков, глиняных статуэток богинь, бронзовых Быков Крита.
Две недели мы сидели в бомбоубежище. Люди вокруг плакали, кого-то накрывали панические атаки. А я была каменной. Странно, но я думала, что если выживу – повезло, не выживу ну что ж. Повторяла «И это пройдёт». Каждый раз, когда падало где-то рядом думала «И это пройдёт».
Спала на стульях вместе подставленных под стену в куртке и сквозь сон слышала как люди сидят и ждут, когда же прилетит сюда. Научились отличать когда по нам бьют, когда наши отвечают. Весь день читала Фицджеральда, ночью спала и ждала когда «это пройдёт». Прийти домой уже возможности не было. Потом позвонил брат из-за границы (связь была чудом) и сказал: сейчас приедет машина, довезет до вокзала, бросай одеяла, бери маму и бегите.
И мы бежали. Я ничего не чувствовала, помню машину и взрывы и грохот и танки, потом поезд, люди в проходах, 15 человек в купе. Плачут дети, гробовое молчание, когда остановились в Харькове, выстрел, ещё сутки, Киев, любимый мой Киев, сирены, фотография разбомблённого бомбоубежища, где мы с мамой сидели, фотография моей разбомблённой школы, фотография моего дома разрушенного, забытая в бомбоубежище, фотография моей кошки, Львов, я тащу коробку с чьей-то кошкой от вокзала, думая «Моя Кошаня осталась, вот тащу чужую», Ужгород, часы на границе со Словакией, вина за то что я жива, а другие нет, горы, виза в Австралию, вина за Кошаню, самолёт, попытки вывести маму из ступора, в который она впала ещё в бомбоубежище, вина за дедушку и бабушку, сутки полёта, осознание что нет больше моего города, нет больше жизни у тысячи людей, Австралия, пропала связь с дедушкой и бабушкой, новая школа, английский язык, созвон с одноклассниками из Северодонецка по субботам, месяцы незнания что случилось там в Епифановке, экзамены, понимание, что я на другой части земли, мысль «я так сумую за Україною, за конями, за Кошанею, за книгами, за всим, що вже не поверну». Что теперь стало с моей страной?
Прочтёшь или нет, но все равно спасибо, я тебя обнимаю. Но если все же прочтёшь, расскажи мне видел ли ты «Демона сидящего» Врубеля, побыть рядом с ним было моей мечтой».
#голоса_украин_ок
После начала вторжения России в Украину за Харьков начались бои. Российские войска уничтожают целые микрорайоны города. Из-за обстрелов зафиксированы многочисленные жертвы среди мирных жителей, в том числе детей.
Журналисты украинского медиа «Заборона» поговорили с харьковчанкой Дарьей Лобановой, о том, почему она осталась, и как сейчас складывается её жизнь в обстреливаемом городе.
#голоса_украин_ок
Журналисты украинского медиа «Заборона» поговорили с харьковчанкой Дарьей Лобановой, о том, почему она осталась, и как сейчас складывается её жизнь в обстреливаемом городе.
#голоса_украин_ок
Teletype
«Я должна жить сейчас». Монолог жительницы Харькова
У меня всё началось за несколько дней до 24 февраля. Было много тревожных новостей и мнений. 23 февраля я, слава всем богам, имела...
Сегодня в рубрике #голоса_украин_ок мы публикуем перевод отрывка из рассказа жены защитника Мариуполя. Женщина вместе с четырёхлетним сыном провела почти два месяца в бункере на заблокированной российскими войсками территории «Азовстали», пока её муж сражался с оккупантами, а позже прошла через жесткие допросы и унижения на «фильтрации», прежде, чем ей удалось, наконец, эвакуироваться в безопасное место.
«Мы жили в Приморском районе Мариуполя – до моря пешком десять минут. Я работала в аптеке, муж был военным Нацгвардии, Ваня ходил в садик – все как у всех.
В ночь на 24 февраля мужа по тревоге вызвали в часть. Мы с Ваней остались дома. Около восьми часов утра муж позвонил и сказал забирать из дома все документы, брать самые необходимые вещи на три дня и ехать к бабушке. Бабушка у нас жила на улице Кирова – это ближе к центру города.
С каждым днем обстрелы становились все жестче. От них мы прятались преимущественно в туалете или ванной.
В начале марта нам отключили всё: воду, газ, свет, отопление. Мы начали готовить еду на улице.
Ежедневно запасы пищи уменьшались – мы начинали экономить. Было страшно, что детям не хватит пищи, поэтому пытались откладывать, делить, растягивать.
9 марта пришел мой муж. Сказал, что если он нас отсюда не эвакуирует, мы умрем. Мы приехали в бункер на «Азовстали». Там для нас уже были готовы лежанки — составлены деревянные поддоны, а сверху фуфайки, брюки, куртки. Если это все сгрести в кучу, это была подушка, если укрыться – одеяло, ну и как матрас использовали. В бункере были и малые, и взрослые, и собаки — всего 42 человека, из них восемь детей. Ваня — самый младший, а так больше всего по 10–12 лет.
В бункере мы очень хорошо чувствовали, когда вокруг падали ракеты. Такое ощущение, будто волнами плывешь, все здание вело из стороны в сторону.
Еду добывали на улице, в местных разбомбленных магазинах. Кто мог, надевал заводскую каску, выходил на улицу и просто бежал в магазин или на какой-то склад, или в разрушенные брошенные здания.
Если были конфеты или что-нибудь сладкое — отдавали только детям. Доходило до того, что одну конфету резали на кусочки, чтобы всем хватило. Помню, нашли как-то два яблока, сморщенные, но нормальные. Мы их порезали на части, всем детям раздали.
Многие говорили об эвакуации. Мы постоянно слышали о зеленых коридорах, но несколько раз они срывались, потому что россияне открывали по ним огонь. Бывало, мы уже выходили, но начинались обстрелы, и мы забегали назад. Это длилось неделю, пока за эвакуацию не взялся Красный Крест.
6 мая к нам пришли украинские военные и приказали выходить. Мы были последние из гражданских, вывезенных из «Азовстали». На проходной завода сказали, что мы будем проходить фильтрацию, и я не должна рассказывать, что мой муж военный. Я понимала, что так будет, задолго до этого, поэтому Ване рассказывала, что папа ушел в море. Даже сейчас, если спросишь, он может сказать: мой папа в море, ловит рыбу».
Читайте продолжение этой истории на сайте «Заборона».
«Мы жили в Приморском районе Мариуполя – до моря пешком десять минут. Я работала в аптеке, муж был военным Нацгвардии, Ваня ходил в садик – все как у всех.
В ночь на 24 февраля мужа по тревоге вызвали в часть. Мы с Ваней остались дома. Около восьми часов утра муж позвонил и сказал забирать из дома все документы, брать самые необходимые вещи на три дня и ехать к бабушке. Бабушка у нас жила на улице Кирова – это ближе к центру города.
С каждым днем обстрелы становились все жестче. От них мы прятались преимущественно в туалете или ванной.
В начале марта нам отключили всё: воду, газ, свет, отопление. Мы начали готовить еду на улице.
Ежедневно запасы пищи уменьшались – мы начинали экономить. Было страшно, что детям не хватит пищи, поэтому пытались откладывать, делить, растягивать.
9 марта пришел мой муж. Сказал, что если он нас отсюда не эвакуирует, мы умрем. Мы приехали в бункер на «Азовстали». Там для нас уже были готовы лежанки — составлены деревянные поддоны, а сверху фуфайки, брюки, куртки. Если это все сгрести в кучу, это была подушка, если укрыться – одеяло, ну и как матрас использовали. В бункере были и малые, и взрослые, и собаки — всего 42 человека, из них восемь детей. Ваня — самый младший, а так больше всего по 10–12 лет.
В бункере мы очень хорошо чувствовали, когда вокруг падали ракеты. Такое ощущение, будто волнами плывешь, все здание вело из стороны в сторону.
Еду добывали на улице, в местных разбомбленных магазинах. Кто мог, надевал заводскую каску, выходил на улицу и просто бежал в магазин или на какой-то склад, или в разрушенные брошенные здания.
Если были конфеты или что-нибудь сладкое — отдавали только детям. Доходило до того, что одну конфету резали на кусочки, чтобы всем хватило. Помню, нашли как-то два яблока, сморщенные, но нормальные. Мы их порезали на части, всем детям раздали.
Многие говорили об эвакуации. Мы постоянно слышали о зеленых коридорах, но несколько раз они срывались, потому что россияне открывали по ним огонь. Бывало, мы уже выходили, но начинались обстрелы, и мы забегали назад. Это длилось неделю, пока за эвакуацию не взялся Красный Крест.
6 мая к нам пришли украинские военные и приказали выходить. Мы были последние из гражданских, вывезенных из «Азовстали». На проходной завода сказали, что мы будем проходить фильтрацию, и я не должна рассказывать, что мой муж военный. Я понимала, что так будет, задолго до этого, поэтому Ване рассказывала, что папа ушел в море. Даже сейчас, если спросишь, он может сказать: мой папа в море, ловит рыбу».
Читайте продолжение этой истории на сайте «Заборона».
Заборона
Бункер — евакуація — допит. Дружині захисника Маріуполя вдалося врятуватися з «Азовсталі». Ось її історія
Журналістка Заборони Поліна Вернигор поговорила з жінкою про все, через що вона пройшла від початку повномасштабного вторгнення.
«С 12 лет я живу (жила) на восточной окраине Харькова. 24 февраля в 5 утра увидела на горизонте, где была военная часть, зарево пожара и столб дыма.
Сначала казалось, что все неправда. Потом взорвали школу старшего сына. Попали во двор садика младшей дочери. С каждым днем бои подходили ближе. Пропало электричество, отопление, вода. Невозможно было купить продуктов, лекарств, бензина. Мы всерьез обсуждали, как будем отлавливать бездомных животных, чтобы накормить детей. Как хорошо, что моя бабушка, пережившая Сталинградскую битву, не дожила до этого… Помню ее рассказы про съеденных животных и суп из травы.
Нам некуда было бежать, но последней каплей стал вопрос дочери: «Мама, а умирать больно?». Мы добрались до вокзала. Было неважно, куда едет поезд. Так началась наша эвакуация с детьми, мамой (71 год) и большой собакой.
В Испании мы с 10 марта. Нас распределили в городок под Валенсией, в социальную квартиру. В пяти комнатах живет 11 человек и 2 собаки. Пособий не платят. Работы нет. Но есть кров и еда. День начинается в 7 утра. Я поднимаю детей и отвожу в школы, где они общаются на пальцах. После этого веду гулять собаку, параллельно провожу рейд по мусоркам. Боже, стыдно это писать, но так и есть. В Испании на мусорках можно найти практически все... Прихожу домой, разбираю «добычу».
Я начала говорить. До этого не могла ни говорить, ни писать, плакать тоже не могла. Все тело и лицо будто закаменели. В зеркале был кто-то другой, не я…
Конечно, домой хочется. Но дом разбомблен, окон нет, территория может быть заминирована.
Когда мне было 12 лет, мама вышла замуж и забрала меня из Волгограда. Мне долгие годы снились улочки родного города, помнился запах утренней Волги, мокрого песка на пляже. Может, второй раз отрубать корни будет легче?..»
#голоса_украин_ок
Сначала казалось, что все неправда. Потом взорвали школу старшего сына. Попали во двор садика младшей дочери. С каждым днем бои подходили ближе. Пропало электричество, отопление, вода. Невозможно было купить продуктов, лекарств, бензина. Мы всерьез обсуждали, как будем отлавливать бездомных животных, чтобы накормить детей. Как хорошо, что моя бабушка, пережившая Сталинградскую битву, не дожила до этого… Помню ее рассказы про съеденных животных и суп из травы.
Нам некуда было бежать, но последней каплей стал вопрос дочери: «Мама, а умирать больно?». Мы добрались до вокзала. Было неважно, куда едет поезд. Так началась наша эвакуация с детьми, мамой (71 год) и большой собакой.
В Испании мы с 10 марта. Нас распределили в городок под Валенсией, в социальную квартиру. В пяти комнатах живет 11 человек и 2 собаки. Пособий не платят. Работы нет. Но есть кров и еда. День начинается в 7 утра. Я поднимаю детей и отвожу в школы, где они общаются на пальцах. После этого веду гулять собаку, параллельно провожу рейд по мусоркам. Боже, стыдно это писать, но так и есть. В Испании на мусорках можно найти практически все... Прихожу домой, разбираю «добычу».
Я начала говорить. До этого не могла ни говорить, ни писать, плакать тоже не могла. Все тело и лицо будто закаменели. В зеркале был кто-то другой, не я…
Конечно, домой хочется. Но дом разбомблен, окон нет, территория может быть заминирована.
Когда мне было 12 лет, мама вышла замуж и забрала меня из Волгограда. Мне долгие годы снились улочки родного города, помнился запах утренней Волги, мокрого песка на пляже. Может, второй раз отрубать корни будет легче?..»
#голоса_украин_ок
«Увидела её тело – и не верила, что это она»: пишет украинка, потерявшая сестру в Буче
Мы взяли небольшое интервью у украинской художницы Миланы Л., сестру которой российские военные убили в Буче. Прочитайте, пожалуйста, её реплику, распространите её дальше. Голоса украин_ок, переживающих трагедию и ужасы войны, должны быть слышны в России!
«Я художница, родилась в Киеве. Моя мама украинка, а отец из Норвегии. Всё своё основное детство я провела в Киеве и во время войны также осталась здесь.
Когда началась война, я была с сестрой в Борисполе (пригород Киева). В 3 часа ночи я получила сообщения от друзей, которые жили в Харькове – сообщения о том, что началась война, и Харьков под обстрелами. Я не могла в это поверить – я выглянула в окно, там ещё было тихо. И в Киеве было пока что тихо. Обычная тихая февральская ночь.
Я не смогла спать дальше, началось ощущение сильной тревоги. Мне позвонили друзья из Мариуполя, и сказали, что там тоже сильные обстрелы.
Через несколько минут, в 4:30 утра, я услышала взрывы и увидела в окне огни и снаряды и рядом, и вдалеке. Я увидела вдалеке самолеты и летящие ракеты. Я поняла, что началось.
Мы с сестрой выехали в Киев к семье. На улицах была паника, были слышны взрывы, в воздухе воняло гарью. Параллельно мы были на связи со всеми родными со всей Украины, и почти в каждой части страны происходило то же самое.
Несмотря на то, что в первые же дни к нам во двор прилетели снаряды (во время каждочасовых обстрелов города), мы приняли решение оставаться в родном городе.
Через несколько дней мы выехали в Бучу, чтобы забрать бабушку с собаками. Когда мы с трудом и риском забрали её и сели в машину, намереваясь ехать в Киев, российские военные начали расстреливать из танков колонну машин, обычных людей.
Мы поняли, что у нас не осталось выхода и придётся возвращаться в Бучу. Мы вернулись в свой частный дом, взяли всё необходимое и спустились в подвал под домом. В тот момент Буча уже была под оккупацией.
Мы не выходили из подвала несколько дней, иногда слышали скрип над потолком – по дому ходили российские солдаты. Мы слышали крики и стоны людей на улице и понимали, что рано или поздно нас тоже найдут. Поэтому спустя 4 дня мы приняли решение уходить.
Ночью мы вышли из подвала своего дома и через огороды пошли к лесу. С нами были наши 4 немецкие овчарки, которые вели нас по тропе. Думаю, именно благодаря собакам мы выбрались из этого леса и никому не попались.
У меня была ещё одна сестра. Я знала, что она находится в другом селе, в 80 км от Киева со стороны Беларуси. Эти места тоже были под оккупацией, и последним нашим разговором с ней был разговор о том, что она при любой возможности будет стараться бежать в Киев.
С этого момента я потеряла связь с ней.
4 марта я потеряла с ней связь.
Потом я увидела её на фото, когда наши войска уже зашли в Бучу и фотографировали места преступлений российских солдат.
Увидела её тело и не верила, что это она, пока не приехала и не убедилась точно.
Не понимаю до сих пор, как и почему она оказалась в Буче в тот роковой период.
Прошло полгода, и я вижу сильные изменения в нашем обществе. Мы стали сплоченнее и сильнее, мы максимально оставляем позади все, что тянуло бы нас вниз. Люди, несмотря на ракетные обстрелы каждый день, творят искусство, работают, открывают новый бизнес. В состоянии войны мы поняли что быть объединёнными и быть украинцами – это большая сила. Сейчас мы все закладываем новое европейское государство и движемся вперёд. Несмотря на то, что у каждого украинца родственник/ знакомый/друг погиб во время этой войны.
Я не верю в то, что та часть россиян, которая превратилась в зомби от пропаганды, изменится. Пусть в своей ненависти и исчезнут!
Но я верю в то, что вы – те, кто составляет тот самый 1%, – вы и есть будущее вашей страны. Маленький процент большой осознанности и смелости.
Представьте, какую борьбу ведём здесь мы, и эта борьба даётся нам кровью и огромной болью… И то, что есть вы, что вы тоже боретесь, – это очень важно.
Жаль, что вас так мало, но так важно, что вы есть!»
#голоса_украин_ок
Мы взяли небольшое интервью у украинской художницы Миланы Л., сестру которой российские военные убили в Буче. Прочитайте, пожалуйста, её реплику, распространите её дальше. Голоса украин_ок, переживающих трагедию и ужасы войны, должны быть слышны в России!
«Я художница, родилась в Киеве. Моя мама украинка, а отец из Норвегии. Всё своё основное детство я провела в Киеве и во время войны также осталась здесь.
Когда началась война, я была с сестрой в Борисполе (пригород Киева). В 3 часа ночи я получила сообщения от друзей, которые жили в Харькове – сообщения о том, что началась война, и Харьков под обстрелами. Я не могла в это поверить – я выглянула в окно, там ещё было тихо. И в Киеве было пока что тихо. Обычная тихая февральская ночь.
Я не смогла спать дальше, началось ощущение сильной тревоги. Мне позвонили друзья из Мариуполя, и сказали, что там тоже сильные обстрелы.
Через несколько минут, в 4:30 утра, я услышала взрывы и увидела в окне огни и снаряды и рядом, и вдалеке. Я увидела вдалеке самолеты и летящие ракеты. Я поняла, что началось.
Мы с сестрой выехали в Киев к семье. На улицах была паника, были слышны взрывы, в воздухе воняло гарью. Параллельно мы были на связи со всеми родными со всей Украины, и почти в каждой части страны происходило то же самое.
Несмотря на то, что в первые же дни к нам во двор прилетели снаряды (во время каждочасовых обстрелов города), мы приняли решение оставаться в родном городе.
Через несколько дней мы выехали в Бучу, чтобы забрать бабушку с собаками. Когда мы с трудом и риском забрали её и сели в машину, намереваясь ехать в Киев, российские военные начали расстреливать из танков колонну машин, обычных людей.
Мы поняли, что у нас не осталось выхода и придётся возвращаться в Бучу. Мы вернулись в свой частный дом, взяли всё необходимое и спустились в подвал под домом. В тот момент Буча уже была под оккупацией.
Мы не выходили из подвала несколько дней, иногда слышали скрип над потолком – по дому ходили российские солдаты. Мы слышали крики и стоны людей на улице и понимали, что рано или поздно нас тоже найдут. Поэтому спустя 4 дня мы приняли решение уходить.
Ночью мы вышли из подвала своего дома и через огороды пошли к лесу. С нами были наши 4 немецкие овчарки, которые вели нас по тропе. Думаю, именно благодаря собакам мы выбрались из этого леса и никому не попались.
У меня была ещё одна сестра. Я знала, что она находится в другом селе, в 80 км от Киева со стороны Беларуси. Эти места тоже были под оккупацией, и последним нашим разговором с ней был разговор о том, что она при любой возможности будет стараться бежать в Киев.
С этого момента я потеряла связь с ней.
4 марта я потеряла с ней связь.
Потом я увидела её на фото, когда наши войска уже зашли в Бучу и фотографировали места преступлений российских солдат.
Увидела её тело и не верила, что это она, пока не приехала и не убедилась точно.
Не понимаю до сих пор, как и почему она оказалась в Буче в тот роковой период.
Прошло полгода, и я вижу сильные изменения в нашем обществе. Мы стали сплоченнее и сильнее, мы максимально оставляем позади все, что тянуло бы нас вниз. Люди, несмотря на ракетные обстрелы каждый день, творят искусство, работают, открывают новый бизнес. В состоянии войны мы поняли что быть объединёнными и быть украинцами – это большая сила. Сейчас мы все закладываем новое европейское государство и движемся вперёд. Несмотря на то, что у каждого украинца родственник/ знакомый/друг погиб во время этой войны.
Я не верю в то, что та часть россиян, которая превратилась в зомби от пропаганды, изменится. Пусть в своей ненависти и исчезнут!
Но я верю в то, что вы – те, кто составляет тот самый 1%, – вы и есть будущее вашей страны. Маленький процент большой осознанности и смелости.
Представьте, какую борьбу ведём здесь мы, и эта борьба даётся нам кровью и огромной болью… И то, что есть вы, что вы тоже боретесь, – это очень важно.
Жаль, что вас так мало, но так важно, что вы есть!»
#голоса_украин_ок
Нам прислали продолжение истории двух сестёр, бывших когда-то не разлей вода, а теперь разругавшихся из-за войны. Маме нашей подписчицы удалось связаться со своей кузиной, жившей до войны в Херсоне. Публикуем рассказ этой женщины с минимальными сокращениями.
«Мы бросили всё: квартиру, машину, вещи — и убежали в Одессу, сняли здесь квартиру. Здесь хоть спокойно. Там [в Херсоне] жить совсем невозможно… Оккупанты ходят везде, грабят и квартиры, и дома, и магазины, и предприятия — все, что можно…
Птицефабрика у нас была — огромная, современная, хорошая. Разграбили, разломали, больше не работает… Порушили много в городе…
Я очень и очень рада и одновременно удивлена, что вы все на нашей стороне, вы против войны. А с сестрой и племянницей вообще невозможно разговаривать, только и слышно в ответ: у вас одни нацисты, Путин — наш Президент.
Какие же мы нацисты?! Мы разве хоть раз кому-то зла пожелали? Мы запрещали кому-то по-русски разговаривать, выгоняли хоть кого-нибудь?! Мы так хорошо жили, зачем на нас это все обрушилось?!…»
#голоса_украин_ок
«Мы бросили всё: квартиру, машину, вещи — и убежали в Одессу, сняли здесь квартиру. Здесь хоть спокойно. Там [в Херсоне] жить совсем невозможно… Оккупанты ходят везде, грабят и квартиры, и дома, и магазины, и предприятия — все, что можно…
Птицефабрика у нас была — огромная, современная, хорошая. Разграбили, разломали, больше не работает… Порушили много в городе…
Я очень и очень рада и одновременно удивлена, что вы все на нашей стороне, вы против войны. А с сестрой и племянницей вообще невозможно разговаривать, только и слышно в ответ: у вас одни нацисты, Путин — наш Президент.
Какие же мы нацисты?! Мы разве хоть раз кому-то зла пожелали? Мы запрещали кому-то по-русски разговаривать, выгоняли хоть кого-нибудь?! Мы так хорошо жили, зачем на нас это все обрушилось?!…»
#голоса_украин_ок
Telegram
Феминистское Антивоенное Сопротивление
«Моя бабушка — украинка, из деревни Ивановка Херсонской области. Пережила в детстве оккупацию, закончила Херсонский метеорологический техникум и по распределению попала в Новосибирскую область. У неё была старшая сестра, Галя. У Гали было две дочки. Младшая…
«Я сейчас напишу самые страшные слова в своей жизни. Напишу на русском, последний раз, потому что на нем я говорила только с тобой. Не писать не могу, я хочу чтобы весь мир кричал, каким ты был. И без тебя я умею только одно - писать.
Я сижу рядом с мертвым мужем. Моя жизнь лежит рядом со мной в закрытом гробу. Моя жизнь, которая вытирала мне слезы и говорила, что никогда не оставит. Которая всю ночь гладила меня, когда было плохо. Которая хвасталась мной на каждом шагу. А я хвасталась тобой. И благодарила Бога, что ты такой есть. Меня как будто больше не существует.
Я не знаю более чистого, доброго и достойного Человека. Ты был лучшим во всем. Не потому что мой. Так и было, у тебя все получалось. Тебя везде ценили.
Мне звоном в ушах стоят все твои слова. Только ласковые, других ты не говорил ни разу. Если у нас дома появлялось что-то классное, ты в тот же момент говорил, с кем мы поделимся. Если что-то случалось, я держалась только из-за тебя. Одного «зззая!» хватало, чтобы стояла по струночке смирно.
Ты летел со службы домой с полными карманами шоколадок, чтобы я не грустила. А все, что брал с собой, вечно раздавал похвастаться как я готовлю. Ты никогда ничего не боялся, ни разу. Ты сиял улыбкой каждый день, даже если все было плохо. «Я тепло одет и хорошо кушаю», - на все случаи жизни.. Ты строил планы на год вперед, когда мы поедем к родителям. «Я тебе хоть раз в чем-то отказывал?» - отвечал ты на все мои самые глупые глупости. «Вот я тебя подлечу и все точно будет хорошо, нам еще детей рожать», «Какая работа, главное, чтобы ты была здоровая и счастливая», «Хочу себе такую маленькую девочку», - говорил ты каждый божий день.
И всегда помогал, я могла просить, что угодно. «Ты что командирша?» - подшучивал ты с хитрой улыбкой. «Хуже, - говорила я, - я жена командира» и целовала в нос.
Я могла тебе рассказать то, что не говорят никому и никогда, а ты всегда понимал.
После свадьбы к сердечку возле моего контакта ты добавил домик и сказал «Теперь ты - навсегда мой дом».
Я знала, какими мы невыносимыми будем в старости («ззззая, опять сковородка не на своем месте», «зззая, зззая, кто кофе пил и капсулу не достал»), я знала, какие глаза будут у наших детей. Я давно придумала,что дарить тебе на первую годовщину свадьбы. А выбирать пришлось венок на могилу. В последнем разговоре ты сказал, что охраняешь мой сон. Теперь я охраняю твой до конца своей жизни.
Ты офицер с таким внутренним кодексом чести, что этим сукам и не снилось. Ты - мое сердце! Ты - моя душа! Был и будешь. Я безмерно тебя люблю и горжусь.
Я проклинаю этих фашистов за тебя, родной, за наших с тобой нерожденных детей, за украденную жизнь, твою и мою.
Я сижу рядом с мертвым мужем. Я вдова в 25. Мою жизнь украли нелюди. Мою жизнь украла ебучая россия».
Источник
#голоса_украин_ок
Я сижу рядом с мертвым мужем. Моя жизнь лежит рядом со мной в закрытом гробу. Моя жизнь, которая вытирала мне слезы и говорила, что никогда не оставит. Которая всю ночь гладила меня, когда было плохо. Которая хвасталась мной на каждом шагу. А я хвасталась тобой. И благодарила Бога, что ты такой есть. Меня как будто больше не существует.
Я не знаю более чистого, доброго и достойного Человека. Ты был лучшим во всем. Не потому что мой. Так и было, у тебя все получалось. Тебя везде ценили.
Мне звоном в ушах стоят все твои слова. Только ласковые, других ты не говорил ни разу. Если у нас дома появлялось что-то классное, ты в тот же момент говорил, с кем мы поделимся. Если что-то случалось, я держалась только из-за тебя. Одного «зззая!» хватало, чтобы стояла по струночке смирно.
Ты летел со службы домой с полными карманами шоколадок, чтобы я не грустила. А все, что брал с собой, вечно раздавал похвастаться как я готовлю. Ты никогда ничего не боялся, ни разу. Ты сиял улыбкой каждый день, даже если все было плохо. «Я тепло одет и хорошо кушаю», - на все случаи жизни.. Ты строил планы на год вперед, когда мы поедем к родителям. «Я тебе хоть раз в чем-то отказывал?» - отвечал ты на все мои самые глупые глупости. «Вот я тебя подлечу и все точно будет хорошо, нам еще детей рожать», «Какая работа, главное, чтобы ты была здоровая и счастливая», «Хочу себе такую маленькую девочку», - говорил ты каждый божий день.
И всегда помогал, я могла просить, что угодно. «Ты что командирша?» - подшучивал ты с хитрой улыбкой. «Хуже, - говорила я, - я жена командира» и целовала в нос.
Я могла тебе рассказать то, что не говорят никому и никогда, а ты всегда понимал.
После свадьбы к сердечку возле моего контакта ты добавил домик и сказал «Теперь ты - навсегда мой дом».
Я знала, какими мы невыносимыми будем в старости («ззззая, опять сковородка не на своем месте», «зззая, зззая, кто кофе пил и капсулу не достал»), я знала, какие глаза будут у наших детей. Я давно придумала,что дарить тебе на первую годовщину свадьбы. А выбирать пришлось венок на могилу. В последнем разговоре ты сказал, что охраняешь мой сон. Теперь я охраняю твой до конца своей жизни.
Ты офицер с таким внутренним кодексом чести, что этим сукам и не снилось. Ты - мое сердце! Ты - моя душа! Был и будешь. Я безмерно тебя люблю и горжусь.
Я проклинаю этих фашистов за тебя, родной, за наших с тобой нерожденных детей, за украденную жизнь, твою и мою.
Я сижу рядом с мертвым мужем. Я вдова в 25. Мою жизнь украли нелюди. Мою жизнь украла ебучая россия».
Источник
#голоса_украин_ок
Как украинские дети переживают потерю родителей и войну
«Важные истории» опубликовали статью о детях, которые потеряли родителей. В военных сводках мы читаем о сотнях погибших и раненых детей, но война отбирает не только жизни, но и детство, родителей, их заботу у любовь. Более 3000 детей с февраля потеряли родителей.
Публикуем отрывок истории Оксаны и её семьи из Никополя:
«Где-то около восьми вечера зазвонил телефон. Номер незнакомый, мужской голос мне сказал, что мой муж погиб, их накрыло вражеским огнем во время минометного расчета где-то в Прилуцком районе Черниговской области. Он один погиб — это всё, что я услышала.
Со мной в тот день была подруга. Она выхватила трубку и разговаривала с ним. Я не могла, я убежала в другую комнату. Вообще, смутно себя помню. Потом мне дали какие-то успокоительные, и я немного пришла в себя.
Когда я пришла к сыну, ему уже сказали, что папы больше нет. Он не хотел разговаривать, просто плакал тихо, без истерики. Позже мне удалось его разговорить, он был зол на папу, что тот выбрал не нас, а войну, не понимал, почему папа не приехал домой, а пошел воевать — значит, мы не важны для него были?
Как объяснить ребенку, что это война, и папа должен был идти защищать нас и свою страну, я толком не знала. Сын злился на меня, что я не дала ему трубку, чтобы он поговорил с папой, он бы его уговорил не идти туда. Это разрывало меня на куски. Я понимала, что ни одна живая сила на земле его бы не остановила и не отговорила, — ни я, ни сын, ни мама — как бы ему больно и тяжело ни было.
Спустя несколько дней, уже после похорон, сын немного успокоился. Сказал, что не злится на меня и на папу и все понимает. Но на самом деле я не думаю, что это правда и он действительно до конца нас простил и понял.
Через неделю после похорон мы уехали в Польшу к знакомым. Туда, где жил и работал наш папа. Вот такая ирония судьбы. И по сей день мы здесь.
О папе мы не разговариваем. Артем эту тему не поднимает, а я лишний раз боюсь ее затрагивать. Я взрослая, и мне тяжело, мне стоит титанических усилий всё это переживать, а он подросток, ему во сто крат тяжелее. Но он сын своего отца, я вижу это каждый день, что если он переживает, то в себе, и не даёт слабину.
Саша был очень заботливым, любящим и бесконечно добрым человеком. Это может подтвердить любой человек, который его когда-либо знал. Он излучал свет, всегда улыбался, всегда! Что бы ни случилось, всегда находил слова поддержки, умел успокоить, никогда не паниковал, был очень гостеприимным.
Он очень любил сына, баловал, позволял иногда больше, чем следовало. Он жил для него и им жил, его успехами, его победами и старался побольше ему дать, в него вложить, для него, для его будущего. Он водил его на тренировки, забирал с тренировок, учил с ним уроки, объяснял, водил к репетитору, играл в футбол. В общем, всепоглощающая, всеобъемлющая забота и внимание. Мне иногда казалось, что они одно целое. У них был свой мир, свои секреты.
Сейчас сын учит польский, с сентября ходит здесь в школу, домой вернуться не можем — там обстрелы. Адаптироваться к здешней жизни мне очень сложно: языковой барьер и постоянное ощущение, что ты чужая здесь. Ностальгия, тоска по дому, по прошлому, по тому, как все было, не даёт покоя».
Полную историю Оксаны, а также других семей можно прочитать здесь.
#голоса_украин_ок
«Важные истории» опубликовали статью о детях, которые потеряли родителей. В военных сводках мы читаем о сотнях погибших и раненых детей, но война отбирает не только жизни, но и детство, родителей, их заботу у любовь. Более 3000 детей с февраля потеряли родителей.
Публикуем отрывок истории Оксаны и её семьи из Никополя:
«Где-то около восьми вечера зазвонил телефон. Номер незнакомый, мужской голос мне сказал, что мой муж погиб, их накрыло вражеским огнем во время минометного расчета где-то в Прилуцком районе Черниговской области. Он один погиб — это всё, что я услышала.
Со мной в тот день была подруга. Она выхватила трубку и разговаривала с ним. Я не могла, я убежала в другую комнату. Вообще, смутно себя помню. Потом мне дали какие-то успокоительные, и я немного пришла в себя.
Когда я пришла к сыну, ему уже сказали, что папы больше нет. Он не хотел разговаривать, просто плакал тихо, без истерики. Позже мне удалось его разговорить, он был зол на папу, что тот выбрал не нас, а войну, не понимал, почему папа не приехал домой, а пошел воевать — значит, мы не важны для него были?
Как объяснить ребенку, что это война, и папа должен был идти защищать нас и свою страну, я толком не знала. Сын злился на меня, что я не дала ему трубку, чтобы он поговорил с папой, он бы его уговорил не идти туда. Это разрывало меня на куски. Я понимала, что ни одна живая сила на земле его бы не остановила и не отговорила, — ни я, ни сын, ни мама — как бы ему больно и тяжело ни было.
Спустя несколько дней, уже после похорон, сын немного успокоился. Сказал, что не злится на меня и на папу и все понимает. Но на самом деле я не думаю, что это правда и он действительно до конца нас простил и понял.
Через неделю после похорон мы уехали в Польшу к знакомым. Туда, где жил и работал наш папа. Вот такая ирония судьбы. И по сей день мы здесь.
О папе мы не разговариваем. Артем эту тему не поднимает, а я лишний раз боюсь ее затрагивать. Я взрослая, и мне тяжело, мне стоит титанических усилий всё это переживать, а он подросток, ему во сто крат тяжелее. Но он сын своего отца, я вижу это каждый день, что если он переживает, то в себе, и не даёт слабину.
Саша был очень заботливым, любящим и бесконечно добрым человеком. Это может подтвердить любой человек, который его когда-либо знал. Он излучал свет, всегда улыбался, всегда! Что бы ни случилось, всегда находил слова поддержки, умел успокоить, никогда не паниковал, был очень гостеприимным.
Он очень любил сына, баловал, позволял иногда больше, чем следовало. Он жил для него и им жил, его успехами, его победами и старался побольше ему дать, в него вложить, для него, для его будущего. Он водил его на тренировки, забирал с тренировок, учил с ним уроки, объяснял, водил к репетитору, играл в футбол. В общем, всепоглощающая, всеобъемлющая забота и внимание. Мне иногда казалось, что они одно целое. У них был свой мир, свои секреты.
Сейчас сын учит польский, с сентября ходит здесь в школу, домой вернуться не можем — там обстрелы. Адаптироваться к здешней жизни мне очень сложно: языковой барьер и постоянное ощущение, что ты чужая здесь. Ностальгия, тоска по дому, по прошлому, по тому, как все было, не даёт покоя».
Полную историю Оксаны, а также других семей можно прочитать здесь.
#голоса_украин_ок
Googleapis
«Я тоже пропадаю. Меня как будто нет»
Репортаж «Важных историй»
«Увидела её тело — и не верила, что это она». Год с освобождения Бучи
Ровно год назад украинские войска освободили Бучу — это был день, когда весь мир увидел ужасающие кадры российских преступлений.
Мы публикуем интервью с украинской художницей Миланой Л., которое мы брали в сентябре. Она стала свидетельницей военных преступлений России. Её родная сестра погибла в Буче.
«Мы стали сплочённее и сильнее, мы оставляем позади всё, что тянуло бы нас вниз. Люди, несмотря на ракетные обстрелы каждый день, творят искусство, работают, открывают новый бизнес».
«Я не верю в то, что та часть россиян, которая превратилась в зомби от пропаганды, изменится. Но я верю в то, что вы — те, кто составляет тот самый 1%, — вы и есть будущее вашей страны. И то, что есть вы, что вы тоже боретесь, — это очень важно».
#голоса_украин_ок
Ровно год назад украинские войска освободили Бучу — это был день, когда весь мир увидел ужасающие кадры российских преступлений.
Мы публикуем интервью с украинской художницей Миланой Л., которое мы брали в сентябре. Она стала свидетельницей военных преступлений России. Её родная сестра погибла в Буче.
«Мы стали сплочённее и сильнее, мы оставляем позади всё, что тянуло бы нас вниз. Люди, несмотря на ракетные обстрелы каждый день, творят искусство, работают, открывают новый бизнес».
«Я не верю в то, что та часть россиян, которая превратилась в зомби от пропаганды, изменится. Но я верю в то, что вы — те, кто составляет тот самый 1%, — вы и есть будущее вашей страны. И то, что есть вы, что вы тоже боретесь, — это очень важно».
#голоса_украин_ок