Восемьдесят лет
Мне восемьдесят лет, ещё легка походка,
Ещё упруг мой шаг по ступеня́м.
Но что-то уж во мне внимает кротко
Предчувствиям и предсказаньям, снам.
Мне восемьдесят лет? Сие́ понять легко ли,
Когда ещё взбегаешь по холму,
И никогда ещё сердечной сильной боли,
Ни головной, — но сердцу моему
Уж ве́домо предвестие томленья,
Тоска веселья, трезвость на пиру,
Молчание прикосновенья
К замедлившему на строке перу…
Анастасия Цветаева
лето 1974
#анастасияцветаева
Мне восемьдесят лет, ещё легка походка,
Ещё упруг мой шаг по ступеня́м.
Но что-то уж во мне внимает кротко
Предчувствиям и предсказаньям, снам.
Мне восемьдесят лет? Сие́ понять легко ли,
Когда ещё взбегаешь по холму,
И никогда ещё сердечной сильной боли,
Ни головной, — но сердцу моему
Уж ве́домо предвестие томленья,
Тоска веселья, трезвость на пиру,
Молчание прикосновенья
К замедлившему на строке перу…
Анастасия Цветаева
лето 1974
#анастасияцветаева
* * *
Когда, вот кажется, вычерпала до донышка
эту изнуряющую жажду тепла,
когда плывешь потерявшимся в море суденышком,
вроде бы все долги раздала,
когда на месте этой адской чертовой бездны
вроде бы создается земная пристань
вот тут он приходит, демон твой разлюбезный,
давно уже, казалось бы, перелистан.
Размешивает, как сахар в кофе, твое нутро,
ныряет тебя, как народ поутру в метро.
И снова внутри эта чертова злая жажда,
она за тебя решает, что тебе надо -
ведь ты в эту чертову реку ныряла однажды,
ведь ты погружалась в это торнадо.
И знаешь, что надо бежать, что надо рвать когти,
но превратилась - в бумагу мятую, в ветошь,
стоишь у окна, закуталась в старой кофте,
и знаешь - позвонит он, а ты ответишь.
Он злой судьбою тебе похоже что дан,
ты плачешь - а он снова глядит в лорнет,
и ты молчишь,
ты словно пустой стакан,
в котором бы звякнула ложка,
но ложки
нет.
Анна Долгарева
#долгарева
Когда, вот кажется, вычерпала до донышка
эту изнуряющую жажду тепла,
когда плывешь потерявшимся в море суденышком,
вроде бы все долги раздала,
когда на месте этой адской чертовой бездны
вроде бы создается земная пристань
вот тут он приходит, демон твой разлюбезный,
давно уже, казалось бы, перелистан.
Размешивает, как сахар в кофе, твое нутро,
ныряет тебя, как народ поутру в метро.
И снова внутри эта чертова злая жажда,
она за тебя решает, что тебе надо -
ведь ты в эту чертову реку ныряла однажды,
ведь ты погружалась в это торнадо.
И знаешь, что надо бежать, что надо рвать когти,
но превратилась - в бумагу мятую, в ветошь,
стоишь у окна, закуталась в старой кофте,
и знаешь - позвонит он, а ты ответишь.
Он злой судьбою тебе похоже что дан,
ты плачешь - а он снова глядит в лорнет,
и ты молчишь,
ты словно пустой стакан,
в котором бы звякнула ложка,
но ложки
нет.
Анна Долгарева
#долгарева
Голос обывателя
В двадцать третьем году, весной
В берлинской пивной
Сошлись русские эмигранты:
«Наемники Антанты»,
«Мелкобуржуазные предатели»
И «социал-соглашатели»…
Тема беседы была бескрайна,
Как теософическая тайна:
Что такое эмиграция?
Особая ли нация?
Отбор ли лучших людей?
Или каждый эмигрант злодей?
Кто-то даже сказал
На весь зал:
«Эмигранты — сплошь обыватели!»
А ведь это страшней, чем «социал-соглашатели».
Прокравшийся в зал из-под пола
Наканунский Лойола,
Предложил надеть на шею веревку
И вернуться в советскую мышеловку,—
Сам он в силу каких-то причин
Возлюбил буржуазный Берлин.
Спорящих было — двенадцать,
Точек зрения — двадцать,
Моя, двадцать первая, самая простая,
Такая:
Каждый может жить совершенно свободно,
Где угодно.
В прежнее время —
Ногу в стремя,
Белье в чемодан,
Заграничный паспорт в карман,
Целовал свою Пенелопу
И уезжал в Европу.
В Аракчеевской красной казарме
Не так гуманны жандармы:
Кто откупался червонцем,
Кто притворялся эстонцем,
Кто просто, сорвавшись с цепи,
Бежал сквозь леса и степи…
Тысячам тысяч не довелось,—
Кое-кому удалось…
Это и есть эмиграция,
Цыганская, пестрая нация.
Как в любой человеческой груде
В ней есть разные люди:
Получше — похуже,
Пошире — поуже,
Но судить нам друг друга нелепо,
И так живется, как в склепе…
Что касается «завоеваний революции»,
О которых невнятно бормочут иные Конфуции,
То скажу, как один пожилой еврей
(Что, пожалуй, всего мудрей):
Революция очень хорошая штука,—
Почему бы и нет?
Но первые семьдесят лет —
Не жизнь, а сплошная мука.
Саша Черный
22 апреля 1923
#черный
В двадцать третьем году, весной
В берлинской пивной
Сошлись русские эмигранты:
«Наемники Антанты»,
«Мелкобуржуазные предатели»
И «социал-соглашатели»…
Тема беседы была бескрайна,
Как теософическая тайна:
Что такое эмиграция?
Особая ли нация?
Отбор ли лучших людей?
Или каждый эмигрант злодей?
Кто-то даже сказал
На весь зал:
«Эмигранты — сплошь обыватели!»
А ведь это страшней, чем «социал-соглашатели».
Прокравшийся в зал из-под пола
Наканунский Лойола,
Предложил надеть на шею веревку
И вернуться в советскую мышеловку,—
Сам он в силу каких-то причин
Возлюбил буржуазный Берлин.
Спорящих было — двенадцать,
Точек зрения — двадцать,
Моя, двадцать первая, самая простая,
Такая:
Каждый может жить совершенно свободно,
Где угодно.
В прежнее время —
Ногу в стремя,
Белье в чемодан,
Заграничный паспорт в карман,
Целовал свою Пенелопу
И уезжал в Европу.
В Аракчеевской красной казарме
Не так гуманны жандармы:
Кто откупался червонцем,
Кто притворялся эстонцем,
Кто просто, сорвавшись с цепи,
Бежал сквозь леса и степи…
Тысячам тысяч не довелось,—
Кое-кому удалось…
Это и есть эмиграция,
Цыганская, пестрая нация.
Как в любой человеческой груде
В ней есть разные люди:
Получше — похуже,
Пошире — поуже,
Но судить нам друг друга нелепо,
И так живется, как в склепе…
Что касается «завоеваний революции»,
О которых невнятно бормочут иные Конфуции,
То скажу, как один пожилой еврей
(Что, пожалуй, всего мудрей):
Революция очень хорошая штука,—
Почему бы и нет?
Но первые семьдесят лет —
Не жизнь, а сплошная мука.
Саша Черный
22 апреля 1923
#черный
* * *
В оконный проём узенький
Звонкая, как вода…
А у меня никогда такой музыки
Не было, никогда.
Там глубоко накурено,
Женщины там нахмурены,
Будто с морского дна,
Сонные, с полуулыбками,
И золотою рыбкою
Плавает там одна.
Как чешуя бусинки,
Плавает она в музыке,
Курит и пьёт вино
Медленно и давно.
Пальцы её на антенне,
Ей под глазами тени
Наводят кисти сирени,
Серебряные лепестки,
Слабые её мускулы
Передвигают музыку,
Такую звонкую музыку –
Чокаются материки.
Вячеслав Киктенко
#киктенко
В оконный проём узенький
Звонкая, как вода…
А у меня никогда такой музыки
Не было, никогда.
Там глубоко накурено,
Женщины там нахмурены,
Будто с морского дна,
Сонные, с полуулыбками,
И золотою рыбкою
Плавает там одна.
Как чешуя бусинки,
Плавает она в музыке,
Курит и пьёт вино
Медленно и давно.
Пальцы её на антенне,
Ей под глазами тени
Наводят кисти сирени,
Серебряные лепестки,
Слабые её мускулы
Передвигают музыку,
Такую звонкую музыку –
Чокаются материки.
Вячеслав Киктенко
#киктенко
Грустное без грусти
Я говорила: вот же, посмотри,
какая сила в крошечных побегах,
как зарастают снытью пустыри,
свои руины выпростав из снега.
Смотри, как тесно кольцам годовым
(деревья – помнишь? – умирают стоя),
и тянется в заоблачное дым,
небесное мешая и земное.
Смотри, как птица, голову склонив,
поёт на ветке грустное без грусти,
и как пушисты почки старых ив,
и как упрямы избы в захолустье.
Я говорила: пусть не всё сбылось,
смотри, как полон мир весенним светом...
А ты сказал: глаза нужны для слёз,
когда ты всё рассмотришь в мире этом.
Полина Орынянская
#орынянская
#грусть
Я говорила: вот же, посмотри,
какая сила в крошечных побегах,
как зарастают снытью пустыри,
свои руины выпростав из снега.
Смотри, как тесно кольцам годовым
(деревья – помнишь? – умирают стоя),
и тянется в заоблачное дым,
небесное мешая и земное.
Смотри, как птица, голову склонив,
поёт на ветке грустное без грусти,
и как пушисты почки старых ив,
и как упрямы избы в захолустье.
Я говорила: пусть не всё сбылось,
смотри, как полон мир весенним светом...
А ты сказал: глаза нужны для слёз,
когда ты всё рассмотришь в мире этом.
Полина Орынянская
#орынянская
#грусть
Сегодня день рождения Николая Заболоцкого (07.05.1903, Казань - 14.10.1958, Москва)
Поэт и самый знаменитый представитель литературного кружка обэриутов (ОБЭРИУ, Объединение Реального Искусства – группа писателей и деятелей культуры, работавшая с 1927 по начало 1930-х годов в Ленинграде) Николай Заболоцкий известен как переводчик "Слова о полку Игореве", автор множества философских стихов, в том числе прославленных строк "Не позволяй душе лениться!" и текста, который лег в основу знаменитой песни "Очарована, околдована", а так же создатель так называемого «ребусного стиха».
Тот, кто жизнью живёт настоящей, Кто к поэзии с детства привык, Вечно верует в животворящий, Полный разума русский язык.
Николай Заболоцкий
#заболоцкий
#деньрождения
Поэт и самый знаменитый представитель литературного кружка обэриутов (ОБЭРИУ, Объединение Реального Искусства – группа писателей и деятелей культуры, работавшая с 1927 по начало 1930-х годов в Ленинграде) Николай Заболоцкий известен как переводчик "Слова о полку Игореве", автор множества философских стихов, в том числе прославленных строк "Не позволяй душе лениться!" и текста, который лег в основу знаменитой песни "Очарована, околдована", а так же создатель так называемого «ребусного стиха».
Тот, кто жизнью живёт настоящей, Кто к поэзии с детства привык, Вечно верует в животворящий, Полный разума русский язык.
Николай Заболоцкий
#заболоцкий
#деньрождения
Николай Алексеевич Заболоцкий родился 7 мая 1903 года поблизости от Казани в семье агронома и учительницы. Его детство прошло в Кизической слободе около Казани.
Литературный талант Заболоцкого проявился еще в раннем возрасте. В третьем классе школы он делал рукописный журнал, в котором размещал свои стихотворения.
В 1913 году Заболоцкий поступил в реальное училище в Уржуме, куда переехала его семья.
В 1920 году Заболоцкий поступает на медицинский факультет Московского университета.
Литературная и театральная жизнь Москвы захватила Заболоцкого: выступления Маяковского, Есенина, футуристов, имажинистов. Начав писать стихи еще в школе, теперь он увлекся подражанием то Блоку, то Есенину.
Однако через полгода Николай бросает учебу и переезжает в Петроград, где поступает в Пединститут имени Герцена на отделение языка и литературы. В 1925 году оканчивает вуз.
В 1927 году вместе с другими писателями основал Объединение Реального Искусства (ОБЭРИУ), в которое входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Игорь Бахтерев. Их редко и мало печатали, но они часто выступали с чтением своих стихов. Участие в этой группе помогло поэту найти свой путь.
В этом же году Николай Алексеевич устраивается в отделение детской книги ОГИЗа в Ленинграде.
В 1938 году Николая Заболоцкого, биография которого ранее проблем с законом не включала, арестовали, обвинив в антисоветской пропаганде.
Заболоцкий в общей сложности провел в сталинских лагерях 8 лет. Все эти годы его опорой была жена Екатерина, которую Корней Чуковский назвал "ангелом-хранителем" Заболоцкого.
"Это, прямо говоря, одна из лучших женщин, которых встречал я в жизни", – писал Евгений Шварц в своих дневниках.
Причём до встречи с Екатериной Заболоцкий "ругал женщин яростно", утверждал, что семья – это обуза, и имел репутацию циника и женоненавистника.
И вдруг в 1930 году 27-летний поэт женится на Екатерине Клыковой, выпускнице педагогического института, преподавательнице русского языка и литературы.
В январе 1932 года у Заболоцких родился первенец – сын Никита. В апреле 1937 года появилась на свет дочь Наталья.
"Жена его Катерина Васильевна была готова ради него на любые лишения, на любой подвиг. По крайней мере, такова была ее репутация в нашем кругу, и в течение многих-многих лет она подтверждала эту репутацию всеми своими поступками. В первые годы их совместной жизни он был не только беден, а просто нищ; и ей, с двумя крошечными детьми, пришлось хлебнуть немало лишений. К середине тридцатых годов Николай Алексеевич стал несколько лучше зарабатывать, у них появилось жилье в Ленинграде, наладился быт; но после двух-трех лет относительно благополучной жизни все рухнуло – его арестовали", - Корней Чуковский.
За Заболоцким пришли 19 марта 1938 года.
Из книги воспоминаний Николая Заболоцкого "История моего заключения":
"Отобрали два чемодана рукописей и книг. Я попрощался с семьей. Младшей дочке было в то время 11 месяцев. Когда я целовал ее, она впервые пролепетала: "Папа!" Мы вышли и прошли коридором к выходу на лестницу. Тут жена с криком ужаса догнала нас. В дверях мы расстались".
Заблоцкому предстояло стать частью большого показательного процесса над ленинградскими литераторами.
Поэт не оговорил никого.
"Я очнулся от невыносимой боли в правой руке. С завернутыми назад руками я лежал прикрученный к железным перекладинам койки. Одна из перекладин врезалась в руку и нестерпимо мучила меня. ... Затем, как сквозь сон, помню, что какие-то люди волокли меня под руки по двору... Когда сознание снова вернулось ко мне, я был уже в больнице для умалишенных".
В тюремной больнице Института судебной психиатрии Заболоцкому удалось немного восстановиться после издевательств и побоев.
Из больничной палаты Заболоцкого перевели в камеру, рассчитанную человек на 12–15, в которой сидело около сотни заключенных.
#заболоцкий
#биография
Литературный талант Заболоцкого проявился еще в раннем возрасте. В третьем классе школы он делал рукописный журнал, в котором размещал свои стихотворения.
В 1913 году Заболоцкий поступил в реальное училище в Уржуме, куда переехала его семья.
В 1920 году Заболоцкий поступает на медицинский факультет Московского университета.
Литературная и театральная жизнь Москвы захватила Заболоцкого: выступления Маяковского, Есенина, футуристов, имажинистов. Начав писать стихи еще в школе, теперь он увлекся подражанием то Блоку, то Есенину.
Однако через полгода Николай бросает учебу и переезжает в Петроград, где поступает в Пединститут имени Герцена на отделение языка и литературы. В 1925 году оканчивает вуз.
В 1927 году вместе с другими писателями основал Объединение Реального Искусства (ОБЭРИУ), в которое входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Игорь Бахтерев. Их редко и мало печатали, но они часто выступали с чтением своих стихов. Участие в этой группе помогло поэту найти свой путь.
В этом же году Николай Алексеевич устраивается в отделение детской книги ОГИЗа в Ленинграде.
В 1938 году Николая Заболоцкого, биография которого ранее проблем с законом не включала, арестовали, обвинив в антисоветской пропаганде.
Заболоцкий в общей сложности провел в сталинских лагерях 8 лет. Все эти годы его опорой была жена Екатерина, которую Корней Чуковский назвал "ангелом-хранителем" Заболоцкого.
"Это, прямо говоря, одна из лучших женщин, которых встречал я в жизни", – писал Евгений Шварц в своих дневниках.
Причём до встречи с Екатериной Заболоцкий "ругал женщин яростно", утверждал, что семья – это обуза, и имел репутацию циника и женоненавистника.
И вдруг в 1930 году 27-летний поэт женится на Екатерине Клыковой, выпускнице педагогического института, преподавательнице русского языка и литературы.
В январе 1932 года у Заболоцких родился первенец – сын Никита. В апреле 1937 года появилась на свет дочь Наталья.
"Жена его Катерина Васильевна была готова ради него на любые лишения, на любой подвиг. По крайней мере, такова была ее репутация в нашем кругу, и в течение многих-многих лет она подтверждала эту репутацию всеми своими поступками. В первые годы их совместной жизни он был не только беден, а просто нищ; и ей, с двумя крошечными детьми, пришлось хлебнуть немало лишений. К середине тридцатых годов Николай Алексеевич стал несколько лучше зарабатывать, у них появилось жилье в Ленинграде, наладился быт; но после двух-трех лет относительно благополучной жизни все рухнуло – его арестовали", - Корней Чуковский.
За Заболоцким пришли 19 марта 1938 года.
Из книги воспоминаний Николая Заболоцкого "История моего заключения":
"Отобрали два чемодана рукописей и книг. Я попрощался с семьей. Младшей дочке было в то время 11 месяцев. Когда я целовал ее, она впервые пролепетала: "Папа!" Мы вышли и прошли коридором к выходу на лестницу. Тут жена с криком ужаса догнала нас. В дверях мы расстались".
Заблоцкому предстояло стать частью большого показательного процесса над ленинградскими литераторами.
Поэт не оговорил никого.
"Я очнулся от невыносимой боли в правой руке. С завернутыми назад руками я лежал прикрученный к железным перекладинам койки. Одна из перекладин врезалась в руку и нестерпимо мучила меня. ... Затем, как сквозь сон, помню, что какие-то люди волокли меня под руки по двору... Когда сознание снова вернулось ко мне, я был уже в больнице для умалишенных".
В тюремной больнице Института судебной психиатрии Заболоцкому удалось немного восстановиться после издевательств и побоев.
Из больничной палаты Заболоцкого перевели в камеру, рассчитанную человек на 12–15, в которой сидело около сотни заключенных.
#заболоцкий
#биография
Писательское дело начало рассыпаться. Первые арестованные почти сплошь были приговорены к высшей мере наказания. Были расстреляны переводчик Вильгельм Зоргенфрей, прозаик Юрий Юркун, поэты Сергей Дагаев и Бенедикт Лившиц, Елена Тагер, оговорившая Заболоцкого, была приговорена к 10 годам лагерей.
Однако многие из литераторов, арестованные позже на основании их показаний, сумели уцелеть, поскольку стало понятно: большого показательного процесса выстроить не удается.
Заболоцкий, который не оклеветал ни себя, ни своих друзей, также смог избежать расстрела, на который тянули предъявленные ему изначально обвинения. При вынесении приговора, по всей видимости, учли, что поэт не признал вины. В сентябре 38-го ему присудили пять лет лагерей.
Заболоцкого отправили по этапу через всю страну, на Дальний Восток.
"Однажды мы около трех суток почти не получали воды и, встречая Новый, 1939 год где-то около Байкала, должны были лизать черные закоптелые сосульки, наросшие на стенах вагона от наших же собственных испарений. Это новогоднее пиршество мне не удастся забыть до конца жизни…Понемногу жизнь превратилась в чисто физиологическое существование, лишенное духовных интересов, где все заботы человека сводились лишь к тому, чтобы не умереть от голода и жажды, не замерзнуть и не быть застреленным, подобно зачумленной собаке... Счастливцем чувствовал себя тот, кому удавалось спасти от уголовников свои носильные вещи. Потеря вещей обозначала собой почти верную смерть в дороге".
В начале февраля 1939 года поэт прибыл по этапу, длившемуся два с лишним месяца, на Дальний Восток, на так называемую Комсомольскую пересылку, откуда его отправили в Восточный железнодорожный лагерь, место отбывания наказания. Заключенные этого лагеря строили дорогу Комсомольск-Усть-Ниман, которая являлась частью БАМа. Так поэт стал вальщиком леса.
С лесоповала Заболоцкого перевели на еще более тяжелую работу – в каменный карьер. Спас его счастливый случай.
Нижнеамурскому лагерю понадобился чертежник для работы в проектном бюро и Заболоцкий выдался на эту работу, поскольку немного умел чертить.
Именно в это время он сочинил стихотворения "Соловей" и "Лесное озеро", но записать их смог лишь после освобождения, по памяти.
После заключенных приказали переправить через Амур. Когда очередную партию зэков начали грузить на баржу, начальник проектного отдела Воронцов с криком и руганью вытащил из общего строя своих бывших подчиненных. Баржа с партией, из которой Воронцов вытащил своих работников, утонула вместе со всеми заключенными. Заболоцкий был уверен, что ее потопили специально.
А в это время жена Заболоцкого с двумя маленькими детьми была в блокадном Ленинграде, но всем троим удалось выжить.
В марте 1943 года пятилетний срок Заболоцкого закончился, но заключение продлили до конца войны.
1 сентября 1944 года Заболоцкий был "расконвоирован", то есть получил право жить вне зоны и передвигаться без конвоя, однако обязан подчиняться лагерной дисциплине и работать в лагере. При первом замечании – становишься по-прежнему зэком, опять возвращаешься в зону. И поэт получил право выписать к себе семью.
#заболоцкий
#биография
Однако многие из литераторов, арестованные позже на основании их показаний, сумели уцелеть, поскольку стало понятно: большого показательного процесса выстроить не удается.
Заболоцкий, который не оклеветал ни себя, ни своих друзей, также смог избежать расстрела, на который тянули предъявленные ему изначально обвинения. При вынесении приговора, по всей видимости, учли, что поэт не признал вины. В сентябре 38-го ему присудили пять лет лагерей.
Заболоцкого отправили по этапу через всю страну, на Дальний Восток.
"Однажды мы около трех суток почти не получали воды и, встречая Новый, 1939 год где-то около Байкала, должны были лизать черные закоптелые сосульки, наросшие на стенах вагона от наших же собственных испарений. Это новогоднее пиршество мне не удастся забыть до конца жизни…Понемногу жизнь превратилась в чисто физиологическое существование, лишенное духовных интересов, где все заботы человека сводились лишь к тому, чтобы не умереть от голода и жажды, не замерзнуть и не быть застреленным, подобно зачумленной собаке... Счастливцем чувствовал себя тот, кому удавалось спасти от уголовников свои носильные вещи. Потеря вещей обозначала собой почти верную смерть в дороге".
В начале февраля 1939 года поэт прибыл по этапу, длившемуся два с лишним месяца, на Дальний Восток, на так называемую Комсомольскую пересылку, откуда его отправили в Восточный железнодорожный лагерь, место отбывания наказания. Заключенные этого лагеря строили дорогу Комсомольск-Усть-Ниман, которая являлась частью БАМа. Так поэт стал вальщиком леса.
С лесоповала Заболоцкого перевели на еще более тяжелую работу – в каменный карьер. Спас его счастливый случай.
Нижнеамурскому лагерю понадобился чертежник для работы в проектном бюро и Заболоцкий выдался на эту работу, поскольку немного умел чертить.
Именно в это время он сочинил стихотворения "Соловей" и "Лесное озеро", но записать их смог лишь после освобождения, по памяти.
После заключенных приказали переправить через Амур. Когда очередную партию зэков начали грузить на баржу, начальник проектного отдела Воронцов с криком и руганью вытащил из общего строя своих бывших подчиненных. Баржа с партией, из которой Воронцов вытащил своих работников, утонула вместе со всеми заключенными. Заболоцкий был уверен, что ее потопили специально.
А в это время жена Заболоцкого с двумя маленькими детьми была в блокадном Ленинграде, но всем троим удалось выжить.
В марте 1943 года пятилетний срок Заболоцкого закончился, но заключение продлили до конца войны.
1 сентября 1944 года Заболоцкий был "расконвоирован", то есть получил право жить вне зоны и передвигаться без конвоя, однако обязан подчиняться лагерной дисциплине и работать в лагере. При первом замечании – становишься по-прежнему зэком, опять возвращаешься в зону. И поэт получил право выписать к себе семью.
#заболоцкий
#биография
«Это была огромная радость, мы отмечаем день 1 сентября как праздник и теперь, – рассказывала Наталья Заболоцкая. – Мама не боялась никаких трудностей – жить близ зоны, передвигаться вместе с лагерем и пр. Отец же настаивал не спешить и соединиться уже после предстоящего переезда лагеря в Караганду, сократив мучения для семьи. Однако мама победила, и вот мы встретились в ноябре 1944 года. Мне было так радостно и легко, я увидела того папу, к фотографии которого обращалась за защитой 8 лет. Наконец мы все были вместе… С тех пор на долгие годы самый мой страшный повторяющийся сон – о том, как черные силы растаскивают нас неминуемо, неизвестно куда».
Лагерь и вместе с ним семью Заболоцкого перевели в Караганду, там у поэта впервые появилась возможность снова писать. Ночами, после изнурительной работы и длинного пути домой, Заболоцкий стал работать над переводом "Слова о полку Игореве".
Столом ему служила прекрасная лиственничная доска, она же была и кроватью. Угол одеял отгибался – и раскладывались бумаги. Это, конечно, был подвиг и доказательство не убитого таланта.
Осенью 1946 года в журнале "Октябрь" был впервые напечатан полный перевод "Слова о полку Игореве" в переложении Заболоцкого. Слава снова вернулась к поэту, он получил разрешение жить в Москве. В том же 1946 году его восстановили в Союзе писателей.
Однако подорванное лагерями здоровье было уже не вернуть. В 1954 году у Заболоцкого случился первый инфаркт. Понимая, что времени у него осталось мало, Заболоцкий, забыв о привычной осторожности, начал писать "Историю моего заключения". Но завершить успел лишь первую часть о следствии и этапе в Востоклаг.
Заболоцкий написал и несколько стихотворений о пережитом, в том числе "Где-то в поле возле Магадана", ставшее каноническим текстом о лагерях.
После переезда в Москву с Заболоцким случается несчастье, которое по словам его исследователей, он пережил гораздо тяжелее, чем арест.
Его любимая жена, которая не бросила его ни во время ареста, ни во время войны, пережила с ним все трудности и лишения, вдруг уходит к их соседу по московской жизни - Василию Гроссману. По любви. В 49 лет. Гроссман в этот момент так же разводится со своей женой.
В один момент рухнул весь его мир, все, на чем, как оказалось, держалась и его жизнь, и его стихи. Он мгновенно растерял всю свою важность, которую приобрёл после возвращения в Москву и восстановления в Союзе писателей, и мог расплакаться в разговоре со знакомыми...
Потрясенный вероломством жены, поэт начал ухаживать за Наталией Роскиной. Никакой любви там не было, но он знал, что эта молодая женщина любит его стихи, и от одиночества хватался за нее как за соломинку.
И конечно, в своем состоянии он вел себя дико: уже на второй встрече с Натальей написал на ее салфетке : «Я п. В. б. м. ж.»! (Я прошу вас быть моей женой).
Заболоцкий женился на практически первой попавшейся молодой женщине и написал одно из лучших своих лирических стихотворений, известное теперь как романс «Очарована, околдована» (в оригинале было "зацелована...").
«Из жизни нашей, естественно, ничего не получилось. Я много лет любила другого человека и продолжала тянуться к нему, а Заболоцкий тоже не развеял своей печали. К тому же он ужасно пил: а я никак не могу с этим мириться: так что вскоре мы расстались", - напишет через много лет Наталья Роскина.
Екатерине тоже было нелегко. Через три года она вернулась к Заболоцкому. Почему она вернулась, знала только она, может быть из ревности, что Заболоцкий счастлив с другой, а может быть потому, что новые отношения не сложились. И все стало как прежде. Только Николай Алексеевич не прожил и полутора лет после ее возвращения.
Сердце поэта не выдержало стольких потрясений, и 14 октября 1958 года Николай Заболоцкий умер после второго инфаркта. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Реабилитирован посмертно 24 апреля 1963 года по заявлению вдовы.
Екатерина Васильевна пережила мужа на много лет в оцепенелом одиночестве, полностью посвятила себя детям и внукам. Василий Гроссман больше не женился.
#заболоцкий
#биография
Лагерь и вместе с ним семью Заболоцкого перевели в Караганду, там у поэта впервые появилась возможность снова писать. Ночами, после изнурительной работы и длинного пути домой, Заболоцкий стал работать над переводом "Слова о полку Игореве".
Столом ему служила прекрасная лиственничная доска, она же была и кроватью. Угол одеял отгибался – и раскладывались бумаги. Это, конечно, был подвиг и доказательство не убитого таланта.
Осенью 1946 года в журнале "Октябрь" был впервые напечатан полный перевод "Слова о полку Игореве" в переложении Заболоцкого. Слава снова вернулась к поэту, он получил разрешение жить в Москве. В том же 1946 году его восстановили в Союзе писателей.
Однако подорванное лагерями здоровье было уже не вернуть. В 1954 году у Заболоцкого случился первый инфаркт. Понимая, что времени у него осталось мало, Заболоцкий, забыв о привычной осторожности, начал писать "Историю моего заключения". Но завершить успел лишь первую часть о следствии и этапе в Востоклаг.
Заболоцкий написал и несколько стихотворений о пережитом, в том числе "Где-то в поле возле Магадана", ставшее каноническим текстом о лагерях.
После переезда в Москву с Заболоцким случается несчастье, которое по словам его исследователей, он пережил гораздо тяжелее, чем арест.
Его любимая жена, которая не бросила его ни во время ареста, ни во время войны, пережила с ним все трудности и лишения, вдруг уходит к их соседу по московской жизни - Василию Гроссману. По любви. В 49 лет. Гроссман в этот момент так же разводится со своей женой.
В один момент рухнул весь его мир, все, на чем, как оказалось, держалась и его жизнь, и его стихи. Он мгновенно растерял всю свою важность, которую приобрёл после возвращения в Москву и восстановления в Союзе писателей, и мог расплакаться в разговоре со знакомыми...
Потрясенный вероломством жены, поэт начал ухаживать за Наталией Роскиной. Никакой любви там не было, но он знал, что эта молодая женщина любит его стихи, и от одиночества хватался за нее как за соломинку.
И конечно, в своем состоянии он вел себя дико: уже на второй встрече с Натальей написал на ее салфетке : «Я п. В. б. м. ж.»! (Я прошу вас быть моей женой).
Заболоцкий женился на практически первой попавшейся молодой женщине и написал одно из лучших своих лирических стихотворений, известное теперь как романс «Очарована, околдована» (в оригинале было "зацелована...").
«Из жизни нашей, естественно, ничего не получилось. Я много лет любила другого человека и продолжала тянуться к нему, а Заболоцкий тоже не развеял своей печали. К тому же он ужасно пил: а я никак не могу с этим мириться: так что вскоре мы расстались", - напишет через много лет Наталья Роскина.
Екатерине тоже было нелегко. Через три года она вернулась к Заболоцкому. Почему она вернулась, знала только она, может быть из ревности, что Заболоцкий счастлив с другой, а может быть потому, что новые отношения не сложились. И все стало как прежде. Только Николай Алексеевич не прожил и полутора лет после ее возвращения.
Сердце поэта не выдержало стольких потрясений, и 14 октября 1958 года Николай Заболоцкий умер после второго инфаркта. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Реабилитирован посмертно 24 апреля 1963 года по заявлению вдовы.
Екатерина Васильевна пережила мужа на много лет в оцепенелом одиночестве, полностью посвятила себя детям и внукам. Василий Гроссман больше не женился.
#заболоцкий
#биография
Вчера, о смерти размышляя
Вчера, о смерти размышляя,
Ожесточилась вдруг душа моя.
Печальный день! Природа вековая
Из тьмы лесов смотрела на меня.
И нестерпимая тоска разъединенья
Пронзила сердце мне, и в этот миг
Все, все услышал я — и трав вечерних пенье,
И речь воды, и камня мертвый крик.
И я, живой, скитался над полями,
Входил без страха в лес,
И мысли мертвецов прозрачными столбами
Вокруг меня вставали до небес.
И голос Пушкина был над листвою слышен,
И птицы Хлебникова пели у воды.
И встретил камень я. Был камень неподвижен,
И проступал в нем лик Сковороды.
И все существованья, все народы
Нетленное хранили бытие,
И сам я был не детище природы,
Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!
Николай Заболоцкий
1936
#заболоцкий
Вчера, о смерти размышляя,
Ожесточилась вдруг душа моя.
Печальный день! Природа вековая
Из тьмы лесов смотрела на меня.
И нестерпимая тоска разъединенья
Пронзила сердце мне, и в этот миг
Все, все услышал я — и трав вечерних пенье,
И речь воды, и камня мертвый крик.
И я, живой, скитался над полями,
Входил без страха в лес,
И мысли мертвецов прозрачными столбами
Вокруг меня вставали до небес.
И голос Пушкина был над листвою слышен,
И птицы Хлебникова пели у воды.
И встретил камень я. Был камень неподвижен,
И проступал в нем лик Сковороды.
И все существованья, все народы
Нетленное хранили бытие,
И сам я был не детище природы,
Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!
Николай Заболоцкий
1936
#заболоцкий
* * *
Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мёрзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их лужёных глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах –
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека.
Вся душа у них перегорела
Вдалеке от близких и родных,
И усталость, сгорбившая тело,
В эту ночь снедала души их,
Жизнь над ними в образах природы
Чередою двигалась своей.
Только звёзды, символы свободы,
Не смотрели больше на людей.
Дивная мистерия вселенной
Шла в театре северных светил,
Но огонь её проникновенный
До людей уже не доходил.
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мёрзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Стали кони, кончилась работа,
Смертные доделались дела…
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.
Николай Заболоцкий
1956
#заболоцкий
Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мёрзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их лужёных глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах –
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека.
Вся душа у них перегорела
Вдалеке от близких и родных,
И усталость, сгорбившая тело,
В эту ночь снедала души их,
Жизнь над ними в образах природы
Чередою двигалась своей.
Только звёзды, символы свободы,
Не смотрели больше на людей.
Дивная мистерия вселенной
Шла в театре северных светил,
Но огонь её проникновенный
До людей уже не доходил.
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мёрзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Стали кони, кончилась работа,
Смертные доделались дела…
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.
Николай Заболоцкий
1956
#заболоцкий
Признание
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
Что прибавится — не убавится,
Что не сбудется — позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?
Николай Заболоцкий
1957
#заболоцкий
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
Что прибавится — не убавится,
Что не сбудется — позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?
Николай Заболоцкий
1957
#заболоцкий
Можжевеловый куст
Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.
Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.
Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст,
Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!
В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст…
Да простит тебя бог, можжевеловый куст!
Николай Заболоцкий
1957
#заболоцкий
Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.
Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.
Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст,
Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!
В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст…
Да простит тебя бог, можжевеловый куст!
Николай Заболоцкий
1957
#заболоцкий
* * *
Я только знаю, что необходим
сейчас и здесь,
где вьётся кислый дым
от очага, что под навесом сложен,
где радугой гордится высота…
И я текуч и светел, как вода,
и, как земля родная, непреложен.
Сергей Пагын
2023
#пагын
Я только знаю, что необходим
сейчас и здесь,
где вьётся кислый дым
от очага, что под навесом сложен,
где радугой гордится высота…
И я текуч и светел, как вода,
и, как земля родная, непреложен.
Сергей Пагын
2023
#пагын
* * *
Смотрю на сына, какой он красивый, честный, смелый.
Говорю: я тоже был красивым, честным, смелым.
Конечно, я вру. Был некрасивым, малодушным, трусливым.
Отца не было рядом.
Теперь у меня есть право так говорить.
Время прошло.
Получилось у сына, могло и у меня получиться.
Кто твой отец? Спрашивает меня.
Бог твой отец, отвечаю. И мой отец Бог.
Я немного похож на тебя глазами, и со спины, когда тороплюсь.
В одном мы схожи суть: страхом быть некрасивыми, малодушными.
Боимся отца.
Виталий Пуханов
#пуханов
#сын
#отец
Смотрю на сына, какой он красивый, честный, смелый.
Говорю: я тоже был красивым, честным, смелым.
Конечно, я вру. Был некрасивым, малодушным, трусливым.
Отца не было рядом.
Теперь у меня есть право так говорить.
Время прошло.
Получилось у сына, могло и у меня получиться.
Кто твой отец? Спрашивает меня.
Бог твой отец, отвечаю. И мой отец Бог.
Я немного похож на тебя глазами, и со спины, когда тороплюсь.
В одном мы схожи суть: страхом быть некрасивыми, малодушными.
Боимся отца.
Виталий Пуханов
#пуханов
#сын
#отец
* * *
Померкли очи голубые,
Погасли черные глаза –
Стареют школьницы былые,
Беседки, парки, небеса.
Исчезли фартучки, манжеты,
А с ними весь ажурный мир.
И той скамейки в парке нету,
Где было вырезано «Б. Р.».
Я сиживал на той скамейке,
Когда уроки пропускал.
Я для одной за три копейки
Любовь и солнце покупал.
Я говорил ей небылицы:
Умрем, и все начнется вновь.
И вновь на свете повторится
Скамейка, счастье и любовь.
Исчезло все, что было мило,
Что только-только началось, –
Любовь и солнце – мимо, мимо
Скамейки в парке пронеслось.
Осталась глупая досада –
И тихо злит меня опять
Не то, что говорить не надо,
А то, что нечего сказать.
Былая школьница, по плану –
У нас развод, да будет так.
Прости былому хулигану –
что там? – поэзию и мрак.
Я не настолько верю в слово,
Чтобы, как в юности, тогда,
Сказать, что все начнется снова.
Ведь не начнется никогда.
Борис Рыжий
1999
#рыжий
Померкли очи голубые,
Погасли черные глаза –
Стареют школьницы былые,
Беседки, парки, небеса.
Исчезли фартучки, манжеты,
А с ними весь ажурный мир.
И той скамейки в парке нету,
Где было вырезано «Б. Р.».
Я сиживал на той скамейке,
Когда уроки пропускал.
Я для одной за три копейки
Любовь и солнце покупал.
Я говорил ей небылицы:
Умрем, и все начнется вновь.
И вновь на свете повторится
Скамейка, счастье и любовь.
Исчезло все, что было мило,
Что только-только началось, –
Любовь и солнце – мимо, мимо
Скамейки в парке пронеслось.
Осталась глупая досада –
И тихо злит меня опять
Не то, что говорить не надо,
А то, что нечего сказать.
Былая школьница, по плану –
У нас развод, да будет так.
Прости былому хулигану –
что там? – поэзию и мрак.
Я не настолько верю в слово,
Чтобы, как в юности, тогда,
Сказать, что все начнется снова.
Ведь не начнется никогда.
Борис Рыжий
1999
#рыжий
* * *
Лопнет смородина в пальцах —
алое пятнышко кисло
Если на каждую новую ягоду
можно тебя загадать,
я загадаю другое — щербетную нежность: сколько осталось попыток?
Сколько кустов во дворе?
Сколько часов тишины мне бродить будто вишне на солнце
между колючих ветвей?
София Дарий
#дарий
Лопнет смородина в пальцах —
алое пятнышко кисло
Если на каждую новую ягоду
можно тебя загадать,
я загадаю другое — щербетную нежность: сколько осталось попыток?
Сколько кустов во дворе?
Сколько часов тишины мне бродить будто вишне на солнце
между колючих ветвей?
София Дарий
#дарий
* * *
Вернулись чайки и кричат над озером, срываясь то и дело в тишину. Уходит май, подсвечивая розовым мной так и не прожитую весну.
Холодный май… Но тронешь ветку яблони, цветущей дички (слышишь, шмель жужжит?) – и ветка эта, нежная, корявая, качнётся, обещая свет и жизнь.
И выплываешь из потьмы беспамятства, где выпит свет зрачками чёрных дыр. Война закончится, а мы останемся, и нам ещё любить весь этот мир.
Полина Орынянская
#орынянская
Вернулись чайки и кричат над озером, срываясь то и дело в тишину. Уходит май, подсвечивая розовым мной так и не прожитую весну.
Холодный май… Но тронешь ветку яблони, цветущей дички (слышишь, шмель жужжит?) – и ветка эта, нежная, корявая, качнётся, обещая свет и жизнь.
И выплываешь из потьмы беспамятства, где выпит свет зрачками чёрных дыр. Война закончится, а мы останемся, и нам ещё любить весь этот мир.
Полина Орынянская
#орынянская
* * *
Мне тогда было восемь. Знаешь, какое лето в белорусском полесье — трава достает до плеч… И бежишь в ней, хохочешь, собака несется следом, как устанешь бежать — можно в теплую зелень лечь и смотреть в облака, и бинокль сложив из пальцев, сочинять: это лошадь, а это — ее седло… Возле заводи шумно, мальчишки зовут купаться, там, где мелко, вода прозрачная, как стекло. Видно маленьких рыбок — их можно ловить руками, только жалко: смешные, беспомощные мальки… Накупавшись до одури, мчишься обратно, к маме — ее руки, слегка белесые от муки, пахнут сдобой и травами… Ждет на столе картошка, и кувшин молока, и еще не остывший хлеб… Я смотрю, как летит самолет — далеко, в окошке… Его тень, как беда, расстилается по земле. Я смотрю, как летит самолет… Молоко в кувшине начинает дрожать… Через поле солдат бежит…
— А потом что случилось, дедушка? Расскажи мне!
— А потом началась война.
И я стал большим.
Светлана Лаврентьева
#лаврентьева
Мне тогда было восемь. Знаешь, какое лето в белорусском полесье — трава достает до плеч… И бежишь в ней, хохочешь, собака несется следом, как устанешь бежать — можно в теплую зелень лечь и смотреть в облака, и бинокль сложив из пальцев, сочинять: это лошадь, а это — ее седло… Возле заводи шумно, мальчишки зовут купаться, там, где мелко, вода прозрачная, как стекло. Видно маленьких рыбок — их можно ловить руками, только жалко: смешные, беспомощные мальки… Накупавшись до одури, мчишься обратно, к маме — ее руки, слегка белесые от муки, пахнут сдобой и травами… Ждет на столе картошка, и кувшин молока, и еще не остывший хлеб… Я смотрю, как летит самолет — далеко, в окошке… Его тень, как беда, расстилается по земле. Я смотрю, как летит самолет… Молоко в кувшине начинает дрожать… Через поле солдат бежит…
— А потом что случилось, дедушка? Расскажи мне!
— А потом началась война.
И я стал большим.
Светлана Лаврентьева
#лаврентьева