ТЕКСТ

Замерзший кисельный берег

Замерзший кисельный берег. Прячущий в молоке отражения город. Позвякивают куранты. Комната с абажуром. Ангелы вдалеке галдят, точно высыпавшие из кухни официанты. Я пишу тебе это с другой стороны земли в день рожденья Христа. Снежное толковище за окном разражается искренним ‘ай-люли’: белизна размножается. Скоро Ему две тыщи лет. Осталось четырнадцать. Нынче уже среда, завтра — четверг. Данную годовщину нам, боюсь, отмечать не добавляя льда, избавляя следующую морщину от еенной щеки; в просторечии — вместе с Ним. Вот тогда мы и свидимся. Как звезда — селянина, через стенку пройдя, слух бередит одним пальцем разбуженное пианино. Будто кто-то там учится азбуке по складам. Или нет — астрономии, вглядываясь в начертанья личных имен там, где нас нету: там, где сумма зависит от вычитанья.

Иосиф Бродский

#бродский

ТЕКСТ

Речь о пролитом молоке

Я пришел к Рождеству с пустым карманом.
Издатель тянет с моим романом.
Календарь Москвы заражен Кораном.
Не могу я встать и поехать в гости
ни к приятелю, у которого плачут детки,
ни в семейный дом, ни к знакомой девке.
Всюду необходимы деньги.
Я сижу на стуле, трясусь от злости.

Ах, проклятое ремесло поэта.
Телефон молчит, впереди диета.
Можно в месткоме занять, но это
— все равно, что занять у бабы.
Потерять независимость много хуже,
чем потерять невинность. Вчуже,
полагаю, приятно мечтать о муже,
приятно произносить «пора бы».

Зная мой статус, моя невеста
пятый год за меня ни с места;
и где она нынче, мне неизвестно:
правды сам черт из нее не выбьет.
Она говорит: «Не горюй напрасно.
Главное — чувства! Единогласно?»
И это с ее стороны прекрасно.
Но сама она, видимо, там, где выпьет.

Я вообще отношусь с недоверьем к ближним.
Оскорбляю кухню желудком лишним.
В довершенье всего, досаждаю личным
взглядом на роль человека в жизни.
Они считают меня бандитом,
издеваются над моим аппетитом.
Я не пользуюсь у них кредитом.
«Наливайте ему пожиже!»

Я вижу в стекле себя холостого.
Я факта в толк не возьму простого,
как дожил до Рождества Христова
Тысяча Девятьсот Шестьдесят Седьмого.
Двадцать шесть лет непрерывной тряски,
рытья по карманам, судейской таски,
ученья строить Закону глазки,
изображать немого.

Жизнь вокруг идет как по маслу.
(Подразумеваю, конечно, массу.)
Маркс оправдывается. Но, по Марксу,
давно пора бы меня зарезать.
Я не знаю, в чью пользу сальдо.
Мое существование парадоксально.
Я делаю из эпохи сальто.
Извините меня за резвость!

То есть все основания быть спокойным.
Никто уже не кричит: «По коням!»
Дворяне выведены под корень.
Ни тебе Пугача, ни Стеньки.
Зимний взят, если верить байке.
Джугашвили хранится в консервной банке.
Молчит орудие на полубаке.
В голове моей — только деньги.

Деньги прячутся в сейфах, в банках,
в чулках, в полу, в потолочных балках,
в несгораемых кассах, в почтовых бланках.
Наводняют собой Природу!
Шумят пачки новеньких ассигнаций,
словно вершины берез, акаций.
Я весь во власти галлюцинаций.
Дайте мне кислороду!

Ночь. Шуршание снегопада.
Мостовую тихо скребет лопата.
В окне напротив горит лампада.
Я торчу на стальной пружине.
Вижу только лампаду. Зато икону
я не вижу. Я подхожу к балкону.
Снег на крышу кладет попону,
и дома стоят, как чужие.

Равенство, брат, исключает братство.
В этом следует разобраться.
Рабство всегда порождает рабство.
Даже с помощью революций.
Капиталист развел коммунистов.
Коммунисты превратились в министров.
Последние плодят морфинистов.
Почитайте, что пишет Луций.

К нам не плывет золотая рыбка.
Маркс в производстве не вяжет лыка.
Труд не является товаром рынка.
Так говорить — оскорблять рабочих.
Труд — это цель бытия и форма.
Деньги — как бы его платформа.
Нечто помимо путей прокорма.
Размотаем клубочек.

Вещи больше, чем их оценки.
Сейчас экономика просто в центре.
Объединяет нас вместо церкви,
объясняет наши поступки.
В общем, каждая единица
по своему существу — девица.
Она желает объединиться.
Брюки просятся к юбке.

Шарик обычно стремится в лузу.
(Я, вероятно, терзаю Музу.)
Не Конкуренции, но Союзу
принадлежит прекрасное завтра.
(Я отнюдь не стремлюсь в пророки.
Очень возможно, что эти строки
сократят ожиданья сроки:
«Год засчитывать за два».)

Пробил час и пора настала
для брачных уз Труда — Капитала.
Блеск презираемого металла
(дальше — изображенье в лицах)
приятней, чем пустота в карманах,
проще, чем чехарда тиранов,
лучше цивилизации наркоманов,
общества, выросшего на шприцах.

Грех первородства — не суть сиротства.
Многим, бесспорно, любезней скотство.
Проще различье найти, чем сходство:
«У Труда с Капиталом контактов нету».
Тьфу-тьфу, мы выросли не в Исламе,
хватит трепаться о пополаме.
Есть влечение между полами.
Полюса создают планету.

Как холостяк я грущу о браке.
Не жду, разумеется, чуда в раке.
В семье есть ямы и буераки.
Но супруги — единственный вид владельцев
того, что они создают в усладе.
Им не требуется «Не укради».
Иначе все пойдем Христа ради.
Поберегите своих младенцев!

Мне, как поэту, все это чуждо.

Больше: я знаю, что «коемуждо...»
Пишу и вздрагиваю: вот чушь-то,
неужто я против законной власти?
Время спасет, коль они неправы.
Мне хватает скандальной славы.
Но плохая политика портит нравы.
Это уж — по нашей части!

Деньги похожи на добродетель.
Не падая сверху — Аллах свидетель,—
деньги чаще летят на ветер
не хуже честного слова.
Ими не следует одолжаться.
С нами в гроб они не ложатся.
Им предписано умножаться,
словно басням Крылова1.

Задние мысли сильней передних.
Любая душа переплюнет ледник.
Конечно, обществу проповедник
нужней, чем слесарь, науки.
Но, пока нигде не слыхать пророка,
предлагаю — дабы еще до срока
не угодить в объятья порока:
займите чем-нибудь руки.

Я не занят, в общем, чужим блаженством.
Это выглядит красивым жестом.
Я занят внутренним совершенством:
полночь — полбанки — лира.
Для меня деревья дороже леса.
У меня нет общего интереса.
Но скорость внутреннего прогресса
больше, чем скорость мира.

Это — основа любой известной
изоляции. Дружба с бездной
представляет сугубо местный
интерес в наши дни. К тому же
это свойство несовместимо
с братством, равенством, и, вестимо,
благородством невозместимо,
недопустимо в муже.

Так, тоскуя о превосходстве,
как Топтыгин на воеводстве,
я пою вам о производстве.
Буде указанный выше способ
всеми правильно будет понят,
общество лучших сынов нагонит,
факел разума не уронит,
осчастливит любую особь.

Иначе — верх возьмут телепаты,
буддисты, спириты, препараты,
фрейдисты, неврологи, психопаты.
Кайф, состояние эйфории,
диктовать нам будет свои законы.
Наркоманы прицепят себе погоны.
Шприц повесят вместо иконы
Спасителя и Святой Марии.

Душу затянут большой вуалью.
Объединят нас сплошной спиралью.
Воткнут в розетку с этил-моралью.
Речь освободят от глагола.
Благодаря хорошему зелью,
закружимся в облаках каруселью.
Будем спускаться на землю
исключительно для укола.

Я уже вижу наш мир, который
покрыт паутиной лабораторий.
А паутиною траекторий
покрыт потолок. Как быстро!
Это неприятно для глаза.
Человечество увеличивается в три раза.
В опасности белая раса.
Неизбежно смертоубийство.

Либо нас перережут цветные.
Либо мы их сошлем в иные
миры. Вернемся в свои пивные.
Но то и другое — не христианство.
Православные! Это не дело!
Что вы смотрите обалдело?!
Мы бы предали Божье Тело,
расчищая себе пространство.

Я не воспитывался на софистах.
Есть что-то дамское в пацифистах.
Но чистых отделять от нечистых —
не наше право, поверьте.
Я не указываю на скрижали.
Цветные нас, бесспорно, прижали.
Но не мы их на свет рожали,
не нам предавать их смерти.

Важно многим создать удобства.
(Это можно найти у Гоббса.)
Я сижу на стуле, считаю до ста.
Чистка — грязная процедура.
Не принято плясать на могиле.
Создать изобилие в тесном мире
это по-христиански. Или:
в этом и состоит Культура.

Нынче поклонники оборота
«Религия — опиум для народа»
поняли, что им дана свобода,
дожили до золотого века.
Но в таком реестре (издержки слога)
свобода не выбрать — весьма убога.
Обычно тот, кто плюет на Бога,
плюет сначала на человека.

«Бога нет. А земля в ухабах».
«Да, не видать. Отключусь на бабах».
Творец, творящий в таких масштабах,
делает слишком большие рейды
между объектами. Так что то, что
там Его царствие,— это точно.
Оно от мира сего заочно.
Сядьте на свои табуреты.

Ночь. Переулок. Мороз блокады.
Вдоль тротуаров лежат карпаты.
Планеты раскачиваются, как лампады,
которые Бог возжег в небосводе
в благоговенье своем великом
перед непознанным нами ликом
(поэзия делает смотр уликам),
как в огромном кивоте.

В Новогоднюю ночь я сижу на стуле.
Ярким блеском горят кастрюли.
Я прикладываюсь к микстуре.
Нерв разошелся, как черт в сосуде.
Ощущаю легкий пожар в затылке.
Вспоминаю выпитые бутылки,
вологодскую стражу, Кресты, Бутырки.
Не хочу возражать по сути.

Я сижу на стуле в большой квартире.
Ниагара клокочет в пустом сортире.
Я себя ощущаю мишенью в тире,
вздрагиваю при малейшем стуке.
Я закрыл парадное на засов, но
ночь в меня целит рогами Овна,
словно Амур из лука, словно
Сталин в XVII съезд из «тулки».

Я включаю газ, согреваю кости.
Я сижу на стуле, трясусь от злости.

Не желаю искать жемчуга в компосте!
Я беру на себя эту смелость!
Пусть изучает навоз кто хочет!
Патриот, господа, не крыловский кочет.
Пусть КГБ на меня не дрочит.
Не бренчи ты в подкладке, мелочь!

Я дышу серебром и харкаю медью!
Меня ловят багром и дырявой сетью.
Я дразню гусей и иду к бессмертью,
дайте мне хворостину!
Я беснуюсь, как мышь в темноте сусека!
Выносите святых и портрет Генсека!
Раздается в лесу топор дровосека.
Поваляюсь в сугробе, авось остыну.

Ничего не остыну! Вообще забудьте!
Я помышляю почти о бунте!
Не присягал я косому Будде,
за червонец помчусь за зайцем!
Пусть закроется — где стамеска!—
яснополянская хлеборезка!
Непротивленье, панове, мерзко.
Это мне — как серпом по яйцам!

Как Аристотель на дне колодца,
откуда не ведаю что берется.
Зло существует, чтоб с ним бороться,
а не взвешивать на коромысле.
Всех скорбящих по индивиду,
всех подверженных конъюнктивиту,
всех к той матери по алфавиту:
демократия в полном смысле!

Я люблю родные поля, лощины,
реки, озера, холмов морщины.
Все хорошо. Но дерьмо мужчины:
в теле, а духом слабы.
Это я верный закон накнокал.
Все утирается ясный сокол.
Господа, разбейте хоть пару стекол!
Как только терпят бабы?

Грустная ночь у меня сегодня.
Смотрит с обоев былая сотня.
Можно поехать в бордель, и сводня —
нумизматка — будет согласна.
Лень отклеивать, суетиться.
Остается тихо сидеть, поститься
да напротив в окно креститься,
пока оно не погасло.

«Зелень лета, эх, зелень лета!
Что мне шепчет куст бересклета?
Хорошо пройтись без жилета!
Зелень лета вернется.
Ходит девочка, эх, в платочке.
Ходит по полю, рвет цветочки.
Взять бы в дочки, эх, взять бы в дочки.
В небе ласточка вьется».

Иосиф Бродский

#бродский

ТЕКСТ

Большая элегия Джону Донну

…
«Нет, это я, твоя душа, Джон Донн. Здесь я одна скорблю в небесной выси о том, что создала своим трудом тяжелые, как цепи, чувства, мысли. Ты с этим грузом мог вершить полет среди страстей, среди грехов, и выше. Ты птицей был и видел свой народ повсюду, весь, взлетал над скатом крыши. Ты видел все моря, весь дальний край. И Ад ты зрел — в себе, а после — в яви. Ты видел также явно светлый Рай в печальнейшей — из всех страстей — оправе. Ты видел: жизнь, она как остров твой. И с Океаном этим ты встречался: со всех сторон лишь тьма, лишь тьма и вой. Ты Бога облетел и вспять помчался. Но этот груз тебя не пустит ввысь, откуда этот мир — лишь сотня башен да ленты рек, и где, при взгляде вниз, сей страшный суд совсем не страшен. И климат там недвижен, в той стране. Откуда всё, как сон больной в истоме. Господь оттуда — только свет в окне туманной ночью в самом дальнем доме. Поля бывают. Их не пашет плуг. Года не пашет. И века не пашет. Одни леса стоят стеной вокруг, а только дождь в траве огромной пляшет. Тот первый дровосек, чей тощий конь вбежит туда, плутая в страхе чащей, на сосну взлезши, вдруг узрит огонь в своей долине, там, вдали лежащей. Всё, всё вдали. А здесь неясный край. Спокойный взгляд скользит по дальним крышам. Здесь так светло. Не слышен псиный лай. И колокольный звон совсем не слышен. И он поймет, что всё — вдали. К лесам он лошадь повернет движеньем резким. И тотчас вожжи, сани, ночь, он сам и бедный конь — всё станет сном библейским. Ну, вот я плачу, плачу, нет пути. Вернуться суждено мне в эти камни. Нельзя прийти туда мне во плоти. Лишь мертвой суждено взлететь туда мне. Да, да, одной. Забыв тебя, мой свет, в сырой земле, забыв навек, на муку бесплодного желанья плыть вослед, чтоб сшить своею плотью, сшить разлуку. Но чу! пока я плачем твой ночлег смущаю здесь, — летит во тьму, не тает, разлуку нашу здесь сшивая, снег, и взад-вперед игла, игла летает. Не я рыдаю — плачешь ты, Джон Донн. Лежишь один, и спит в шкафах посуда, покуда снег летит на спящий дом, покуда снег летит во тьму оттуда».
Подобье птиц, он спит в своем гнезде, свой чистый путь и жажду жизни лучшей раз навсегда доверив той звезде, которая сейчас закрыта тучей. Подобье птиц. Душа его чиста, а светский путь, хотя, должно быть, грешен, естественней вороньего гнезда над серою толпой пустых скворешен. Подобье птиц, и он проснется днем. Сейчас — лежит под покрывалом белым, покуда сшито снегом, сшито сном пространство меж душой и спящим телом. Уснуло всё. Но ждут еще конца два-три стиха и скалят рот щербато, что светская любовь — лишь долг певца, духовная любовь — лишь плоть аббата. На чье бы колесо сих вод не лить, оно все тот же хлеб на свете мелет. Ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит? Дыра в сей ткани. Всяк, кто хочет, рвет. Со всех концов. Уйдет. Вернется снова. Еще рывок! И только небосвод во мраке иногда берет иглу портного. Спи, спи, Джон Донн. Усни, себя не мучь. Кафтан дыряв, дыряв. Висит уныло. Того гляди и выглянет из туч Звезда, что столько лет твой мир хранила.

Иосиф Бродский

#бродский

Часть поэмы «Зофья» Иосифа Бродского

Текст не буду выкладывать, очень длинный

Начало зимы

1

Зима приходит вздохом струнных:
«Всему конец».
Она приводит белорунных
Своих овец,
Своих коней, что ждут ударов,
Как наивысшей похвалы,
Своих волков, своих удавов,
И все они белы, белы.

Есть в осени позднеконечной,
В ее кострах,
Какой-то гибельный, предвечный,
Сосущий страх:
Когда душа от неуюта,
От воя бездны за стеной
Дрожит, как утлая каюта
Иль теремок берестяной.

Все мнется, сыплется, и мнится,
Что нам пора,
Что опадут не только листья,
Но и кора,
Дома подломятся в коленях
И лягут грудой кирпичей —
Земля в осколках и поленьях
Предстанет грубой и ничьей.

Но есть и та еще услада
На рубеже,
Что ждать зимы теперь не надо:
Она уже.
Как сладко мне и ей — обоим —
Вливаться в эту колею:
Есть изныванье перед боем
И облегчение в бою.

Свершилось. Все, что обещало
Прийти — пришло.
В конце скрывается начало.
Теперь смешно
Дрожать, как мокрая рубаха,
Глядеть с надеждою во тьму
И нищим подавать из страха —
Не стать бы нищим самому.

Зиме смятенье не пристало.
Ее стезя
Структуры требует, кристалла.
Скулить нельзя,
Но подберемся. Без истерик,
Тверды, как мерзлая земля,
Надвинем шапку, выйдем в скверик:
Какая прелесть! Все с нуля.

Как все бело, как незнакомо!
И снегири!
Ты говоришь, что это кома?
Не говори.
Здесь тоже жизнь, хоть нам и странен
Застывший, колкий мир зимы,
Как торжествующий крестьянин.
Пусть торжествует. Он — не мы.

Мы никогда не торжествуем,
Но нам мила
Зима. Коснемся поцелуем
Ее чела,
Припрячем нож за голенищем,
Тетрадь забросим под кровать,
Накупим дров, и будем нищим
Из милосердья подавать.

2

— Чтобы было, как я люблю,— я тебе говорю,— надо еще пройти декабрю, а после январю. Я люблю, чтобы был закат цвета ранней хурмы, и снег оскольчат и ноздреват — то есть распад зимы: время, когда ее псы смирны, волки почти кротки, и растлевающий дух весны душит ее полки. Где былая их правота, грозная белизна? Марширующая пята растаптывала, грузна, золотую гниль октября и черную — ноября, недвусмысленно говоря, что все уже не игра. Даже мнилось, что поделом белая ярость зим: глотки, может быть, подерем, но сердцем не возразим. Ну и где триумфальный треск, льдистый хрустальный лоск? Солнце над ним водружает крест, плавит его, как воск. Зло, пытавшее на излом, само себя перезлив, побеждается только злом, пытающим на разрыв, и уходящая правота вытеснится иной — одну провожает дрожь живота, другую чую спиной.
Я начал помнить себя как раз в паузе меж времен — время от нас отводило глаз, и этим я был пленен. Я люблю этот дряхлый смех, мокрого блеска резь. Умирающим не до тех, кто остается здесь. Время, шедшее на убой, вязкое, как цемент, было занято лишь собой, и я улучил момент. Жизнь, которую я застал, была кругом неправа — то ли улыбка, то ли оскал полуживого льва. Эти старческие черты, ручьистую болтовню, это отсутствие правоты я ни с чем не сравню. Я наглотался отравы той из мутного хрусталя, я отравлен неправотой позднего февраля.
Но до этого — целый век темноты, мерзлоты. Если б мне любить этот снег, как его любишь ты — ты, ценящая стиль макабр, вскормленная зимой, возвращающаяся в декабрь, словно к себе домой, девочка со звездой во лбу, узница правоты! Даже странно, как я люблю все, что не любишь ты. Но покуда твой звездный час у меня на часах, выколачивает матрас метелица в небесах, и в четыре почти черно, и вовсе черно к пяти, и много, много еще чего должно произойти.

#быков
#зима
#декабрь
#январь

3

Вот девочка-зима из спального района,
Сводившая с ума меня во время оно,
Соседка по двору с пушистой головой
И в шапке меховой.
Она выходит в сквер, где я ее встречаю,
Выгуливает там собаку чау-чау;
Я медленно брожу от сквера к гаражу,
Но к ней не подхожу.

Я вижу за окном свою Гиперборею,
В стекло уткнувшись лбом, коленом — в батарею,
Гляжу, как на окне кристальные цветы
Растут из темноты.

Мне слышно, как растут кристаллы ледяные,
Колючие дворцы и замки нитяные,
На лиственных коврах, где прежде завывал
Осенний карнавал.
Мне слышится в ночи шуршанье шуб и шапок
По запертым шкафам, где нафталинный запах;
За створкой наверху подглядывает в щель
Искусственная ель;
Алмазный луч звезды, танцующий на льдине,
Сшивает гладь пруда от края к середине,
Явление зимы мне видно из окна,
И это все она.

Вот комната ее за тюлевою шторой,
На третьем этаже, прохладная, в которой,
Средь вышивок, картин, ковров и покрывал,
Я сроду не бывал;
Зато внутри гостят ангина и малина,
Качалка, чистота, руина пианино —
И книги, что строчат светлейшие умы
Для чтения зимы.

Когда настанет час — из синих самый синий,—
Слияния цветов и размыванья линий,
Щекотный снегопад кисейным полотном
Повиснет за окном,—
Ей в сумерках видны ряды теней крылатых,
То пестрый арлекин, то всадник в острых латах,
Которому другой, спасающий принцесс,
Бежит наперерез.

Когда рассветный луч вдоль желтого фасада
Смещался в феврале и было все как надо:
Лимонный цвет луча, медовый — кирпича,
И тень ее плеча,—
Я чувствовал, что с ней мы сплавлены и слиты:
Ни девочка-апрель, что носит хризолиты,
Ни девочка-октябрь, что любит родонит,
Ее не заслонит.

Тот дом давно снесен, и дряхлый мир, в котором
Мы жили вместе с ней, распался под напором
Подспудных грубых сил, бродивших в глубине,
Понятных ей и мне,—
Но девочка-зима, как прежде, ходит в школу
И смотрит на меня сквозь тюлевую штору;
Ту зиму вместе с ней я пробыл на плаву —
И эту проживу.

#быков
#рассвет
#зима

4. Танго

Когда ненастье, склока его и пря
начнут сменяться кружевом декабря,
иная сука скажет: «Какая скука!» —
но это счастье, в сущности говоря.
Не стало гнили. Всюду звучит: «В ружье!»
Сугробы скрыли лужи, «рено», «пежо».
Снега повисли, словно Господни мысли,
От снежной пыли стало почти свежо.
Когда династья скукожится к ноябрю
и самовластье под крики «Кирдык царю!»
начнет валиться хлебалом в сухие листья,
то это счастье, я тебе говорю!
Я помню это. Гибельный, но азарт
полчасти света съел на моих глазах.
Прошла минута, я понял, что это смута,—
но было круто, надо тебе сказать.
Наутро — здрасьте!— все превратят в содом,
И сладострастье, владеющее скотом,
затопит пойму, но, Господи, я-то помню:
сначала счастье, а прочее все потом!

Когда запястье забудет, что значит пульс,
закрою пасть я и накрепко отосплюсь,
смущать, о чадо, этим меня не надо —
все это счастье, даже и счастье плюс!

Потом, дорогая всадница, как всегда,
Настанет полная задница и беда,
А все же черни пугать нас другим бы чем бы:
Им это черная пятница, нам — среда.

5

Из серой тучи тянут нить
Белей белил.
Вот снег сказал: «Пора валить!» —
И повалил.
Не может быть, чтоб просто так
Летел с утра —
Он получил какой-то знак:
Уже пора.
Валить, наверное, пришлось.
О нем давно
Небесный Мамонтов небось
Снимал кино:
О темных связях, воровстве,
Деньгах, еде…
И вот теперь его в Москве —
Как нас везде.

Из тучи, словно из тюрьмы,
Слетает снег.
Он валит так, как валим мы —
Который век?
Мы завалили все пути
И все умы.
Не разобрать, не разгрести —
Повсюду мы.
Перевернули кверху дном
Небесный скит.
Снег валит ночью, валит днем.
Москва стоит.
Буксуют белые стада
Ночных авто.
Не успевает никуда
Уже никто.
Под белой шапкой неживой —
Родимый край.
Куда ты валишь, Боже мой?
Ведь здесь не рай.
Куда ты валишься, поток
Сухой воды?
Из новостей у нас, браток,—
Одни суды.
Не покрывай родной простор,
Назад стремись!
Тут если кто еще не вор,
То экстремист.
Над каждым — чаемая жуть,
Незримый грех,
И чтоб согласие вернуть,
Посадят всех.
Но валит снежная крупа,
Давя, слепя…
Ползет недвижная толпа,
Кляня себя.
У всех сосульки на усах,
Как у моржей…
Должно быть, там, на небесах
Еще хужей.

Он валит, валит. Даль пестра,
Вокруг бело,
И гастарбайтеры с утра
Скребут его.
Им надоели холода
И клонит в сон.
Они нападали сюда,
Почти как он.
Гудит который год подряд
Экспертов рать:
Что с ними делать? Слать назад?
Гражданство дать?
Темно с утра, темно с шести,
Темно уму…
Здесь ничего не разгрести
И никому.
Такой сезон у всей страны,
У всех элит.
Осталось только ждать весны.

Или валить.

Дмитрий Быков

#зима
#снег
#быков

ИЗ ИНТЕРВЬЮ ЛЕТЫ ЮГАЙ
13.01.2022

— Есть мнение, что современная поэзия удаляется от читателя, теряет с ним контакт. Согласна ли ты с этим? И если да — можно ли как-то исправить ситуацию?

— Я думаю, что вопрос в желании читателя приблизиться. Если оно есть, то, сколько бы она ни удалялась, он догонит и поймает ее. Вопрос в том, что она может дать? И как читателю узнать, что именно искать в ней?

Думаю, обеим сторонам важно понимать, что читать — это тоже работа, навыки, усилия на освоение азов, а потом более сложных вещей.

— В чем сложность быть поэтом сегодня? И нужен ли вообще сегодня поэт, если «коллективное бессознательное» с успехом воплощает себя в популярных формах культуры — от сериалов до мемов?

— Сложность, наверное, человеческая: с одной стороны, каждый поступок должен быть рассмотрен как потенциальный всеобщий закон, с другой — есть понятие свободы как бесконечного набора развилок и вариантов, когда частный путь принадлежит человеку и не является ничьим делом.

С одной стороны, — русское романтическое ожидание от поэта, что он будет мудр, сформулирует и провозгласит (особенно в нелитературном сегменте) некое общее кредо и требование нести ответственность за текст как за любое публичное высказывание, с другой — творческая необходимость быть соответствующим себе, а ты всего лишь человек, со своим набором бугорков и трещинок.

Но обе эти роли — и формирование (трансляция) эмоцио­нальных матриц, и фиксация частного опыта — вполне себе важны, на мой взгляд. И сериалы, и мемы тоже важны. Я не вижу здесь конкуренции.

— А каким образом поэт может участвовать в формировании эмоциональных матриц?

— Пока человек не знает, чтó можно чувствовать в таких обстоя­тельствах, он часто не может ничего подобного испытать (какой-то дискомфорт — да, но не выраженную «обиду» или «сладкую грусть»).

Заимствование слов ведет за собой заимствование чувств.
Новые слова формируют новые чувства.

Думаю, это имеет отношение к лингвистическому понятию «эмотива» — высказывания, которое одновременно описывает и создает чувство.

Суть теории эмотивов в том, что человек формирует свое чувство в процессе высказывания, будь то признание в любви к человеку или присяга Родине, и это произнесение вслух меняет и отношение к действительности, и саму действительность.

А лирические стихо­творения часто — развернутые эмотивы. Это слова, найденные для какой-то небанальной эмоции в новой ситуации, и они показывают, что можно чувствовать вот так и интерпретировать какое-то событие определенным образом (как повод для стыда и сожаления или счастья и тайной гордости, например).

— Как воспринимают современную поэзию студенты? Есть ли в ней что-то, вызывающее у них интерес?

— Воспринимают по-разному, есть сопротивление непривычному. Я запомнила реакцию на текст «Свобода» Всеволода Некрасова — «это не стихи, но это гениально».

Есть устойчивое представление о том, что «похоже на стихи». Но если этот процесс первичного определения деавтоматизировать, то дальше уже восприятие более свободно.

Есть вещи, которые я приношу. Вызывают отклик стихи на социальную тему (они могут спровоцировать возмущение своей «непоэтичностью» и мрачностью, а могут, наоборот, — пробудить солидарность).

Мы читали тексты Ирины Котовой, и кто-то был в восторге, кто-то в шоке и неприятии «хирургической» жесткости (разрушение штампа «доброй» и развлекательной поэзии), но не было равнодушных.

Скорее, не достигают цели стихи, построенные на игре цитат, — цитаты не считываются, и текст остается пустым, даже если его тщательно прокомментировать, непосредственного и единовременного восприятия не происходит.

Еще есть «мостики» между поэзией и актуальным восприятием. Режиссер и куратор ряда проектов по современной поэзии Роман Либеров недавно записал альбом в честь Осипа Мандельштама, а еще раньше в финале анимационного фильма звучит рэп. Я думаю, что есть люди, которые узнают о Мандельштаме или Бродском из уст их любимого современного исполнителя, когда он делится своим авторитетом с классиком, а не наоборот, и это в чем-то процесс естественный.

#югай
#интервью
#поэзия
#цитата

* * *

Собеседник сказал:
— Что у тебя там?
Я готов перебраться в твой город.
Открывай ворота́.
— Не город, — говорю, — сад.
— Сад-огород? Ну так бы и говорила, что пустота.
А ворота размалевала, как будто есть что охранять!
Отвернулся и даже смотреть не стал.
А они простояли открыты всю зиму.
Ничего не осталось:
Воры вынесли инвентарь,
Мыши съели крупу и мыло.
Воры вынесли силы,
Мыши съели все имена,
Ветер выдул цвета.

Лета Югай
(Елена Югай)

#югай
#просебя
#внутреннийсад

* * *

Ты узор, нерукотворно вышитый,
жизни бережно осиль.
Видишь, как слетает с крыши той,
вьётся пыль

снежная, покуда не рассеется,
в чистокровном воздухе висит,
тянется, и светится, и веется,
как дымит

во дворе котельная и, стало быть,
как на белом – гаревый налёт,
как умеет косо ломом скалывать
вратник лёд?

Пристально во всё вживись:
в перекличку огненную фар, в
бег служивого – как, съёжившись,
дышит в шарф.

Несказанное лови, бесшумное.
Я в разрыв проникну временной
и, пока не выдворен, вдышу моё
в то, что мной

станет после жизни, и с удвоенной
силой ты увидишь вдалеке
гаснущий мой вечер, упокоенный
здесь, в строке.

Владимир Гандельсман

#гандельсман
#поэзия
#жизнь
#смысл

* * *
Спящей ночи трепетанье…
А. Пушкин

Вой ветра или чей-то плач?
Я подошёл к ограде –
в саду безмолвно стыла ночь,
и вcё затихло вроде.
Сверкнул светильник из-за туч
и тоже стих бесследно.
О чём ты, стих, заводишь речь?
О ком ты? Здесь безлюдно.
В ночной квартире я один.
Один. Чего ты хочешь?
Угомонись. Средь этих стен
ведь только ты и хнычешь.
Как поводырь, меня провёл…
Провёл? Но я не слеп и
я не был там, где ветер выл,
и не слыхал ни всхлипа.
И я не рад тебе, не рад,
как если б ты постылым
мотивом мне пророчил труд,
который не по силам.

Владимир Гандельсман

#гандельсман
#пушкин
#поэзия

ИЗ ИНТЕРВЬЮ МАРИИ ГАЛИНОЙ
10.11.2018

— С точки зрения стороннего наблюдателя самая странная ситуация сейчас сложилась с поэзией. Тиражи упали до нескольких сотен, а то и нескольких десятков экземпляров, на слуху только пара имен — да и эти авторы, по большому счету, известны в основном как эстрадные исполнители. Тем не менее стихи — пишут, фестивали — проводят, премии — вручают. Поделитесь инсайдом: чем вообще живет современная русскоязычная поэзия?

— Нормальная с моей точки зрения ситуация, ненормальная она была в советское время, когда книги поэтов выходили тысячными тиражами. И ведь не потому, что вокруг сплошь все были любителями поэзии, а в силу сенсорной депривации, когда книги заменяли все остальное.

Тем более что сейчас есть социальные сети, а в соцсетях действует обратная связь, что для поэта на самом деле насущно необходимо и естественно.

Отчуждение поэта от текста посредством тиражирования этого текста на бумаге — очень позднее историческое явление. А в нынешней ситуации книга — визитная карточка или новостной повод, не больше. Ну и для автора может быть важно издать свои тексты большой подборкой, тем самым закрыть определенный этап и идти дальше.

Как мне кажется, механизм бытования поэзии отличается от механизма бытования прозы. Поэзия — это абсолютно бесполезное, аристократическое занятие и именно потому очень престижное.

Поэзия ведь не ставит перед собой никаких утилитарных целей — развлечь читателя или озолотить автора. Это чистое искусство, работа текста напрямую с сознанием реципиента, читателя, слушателя. И, как любое чистое искусство, она имеет своих покровителей и приносит свои бонусы.

На самом деле у поэзии довольно узкая аудитория — большей частью те же поэты или филологи.

Поэзия — фронтир культуры, какое-то прощупывание неосвоенных, топких областей. Иногда, впрочем, бывает счастливое попадание и эти области оказываются плодородны и желанны. Тогда она становится классикой, аудитория расширяется, часто несколько насильственным образом — посредством школьной программы, скажем.

А то, что называют эстрадной поэзией, скорее ближе как раз к беллетристике, там есть некое внепоэтическое целеполагание — вызвать реакцию зала, понравиться многим, возможно, рассказать о чем-то очень важном, но внепоэтическом, житейском.

#галина
#интервью
#поэзия
#цитата

* * *

это тени деревьев дрожат на снегу
это сосны пытаются небо рассечь
это я немогунемогунемогу
облачаться в привычную речь

это я становлюсь голубой и любой
не дитя не жена и не мать
тридцать лет я училась сказать про любовь
а теперь обучаюсь молчать

сотвори меня боже из этого льда
что так бел и безбрежен и нем
и снегирь загорается словно звезда
что ведёт пастухов в вифлеем

Лемерт
(Анна Долгарева)

#долгарева
#лемерт
#просебя
#рождество

* * *

карнавальное
напыление
в магазинчике
темноты

преходящий
огонь

минус
десять
градусов
слёз

плюс
лес

вы
находитесь
здесь

Андрей Черкасов

#черкасов