Влияние Роальда на друзей-художников было огромным.

Они слушали его стихи как завороженные. У него они и собирались потом, назвав его узкую и длинную комнату в коммуналке под самой крышей «Салоном отверженных», а себя «Орденом нищенствующих живописцев», спорили об искусстве, истории, говорили и о политике.

Роальд почти не выходил из дома. Он лежал на кровати – и писал, пытался как-то устроиться в этой жизни, учиться. После школы поступил на Восточное отделение факультета иностранных языков университета, изучал китайский язык, потом в Политехнический, но ни там, ни там курса не закончил, не смог учиться из-за своих многочисленных болезней, утратив возможность свободно передвигаться.

Его университетами стали залы Эрмитажа и Публичной библиотеки Салтыкова-Щедрина. При этом он писал курсовые работы для друзей, готовил их к экзаменам по любому предмету, в том числе и по медицине. А друзья рисовали его портреты.

Судьбы всех участников арефьевской группы непросты. Александр Арефьев, русский художник, был исключён в 1949 году из художественной школы, отчислен в 1953 году из медицинского университета, провёл три года в лагерях, умер в 47 лет в эмиграции, во Франции, в 1978 году. Вадим Преловский повесился в 1954 году. Владимир Шагин, чьи работы сейчас в Третьяковке, на протяжении 7 лет (61…68) находился на принудительном лечении в психбольнице. Рихард Васми был отчислен из архитектурного техникума, работал колористом на картонажной фабрике, разрисовщиком косынок, клееваром, лаборантом в Ботаническом институте, кочегаром, маляром. Шолом Шварц более или менее работал и зарабатывал (маляром, реставратором), позже его картины выставлялись на выставках в Париже, Берлине. Родион Гудзенко отсидел 10 лет в лагере за то, что пытался бежать во Францию в 50-х.

Роальд очень любил ночные прогулки по городу. Опираясь на костыль, часами мог бродить по улицам, то один, то с друзьями. Глухие переулки, питерские парадные – ничего не пропускала «болтайка» – как называли себя Роальд и его друзья-художники. Прогулки по ночному городу вылились в цикл стихов «Песни ночного города», и может быть, это лучшее из всего написанного Роальдом Мандельштамом.

Но болезнь отнимала и эту возможность. Он почти не выходил из дому, писал, лежа на кровати. Но стихи друзьям читал всегда только стоя. Он не позволял себе проваливаться в болезнь.

Живя практически без денег, он каждый день надевал белоснежную накрахмаленную рубашку. У него их было семь – по числу дней недели. Это было вызовом, определенным знаком свободомыслия. Все его творчество было вызовом и поражало немыслимой и непозволительной в то время свободой.
 
Магия его стихов и обаяние личности привлекали к нему многих. Одним из его друзей был композитор Исаак Шварц. Он читал стихи Роальда своему коллеге, сыну писателя Алексея Николаевича Толстого, композитору Дмитрию Толстому. Тот, в свою очередь, познакомил Мандельштама со своей матерью, поэтессой Натальей Крандиевской. Стихи Роальда она оценила очень высоко, но напечатать их в те времена было нереально.

Чтобы как-то поддержать Роальда, у которого из источников дохода были только деньги, присылаемые отцом, и пенсия по инвалидности матери, Шварц, который получил заказ Большого театра написать музыку к балету «Накануне», предложил ему написать либретто к этому балету. Постановщику балета Леониду Якобсону либретто понравилось. Эскизы декораций взялся написать художник из «Арефьевского круга» Родион Гудзенко. Они были великолепны, и балет должен был стать событием в культурной жизни.

Но закончилось все так, как и должно было закончится: Якобсона отстранили от постановки, либреттиста и художника заменили на идеологически выдержанных. Кто сейчас помнит балет «Накануне»?
Это была единственная попытка арефьевцев и Роальда вступить в творческий союз с государством.

Они просто хотели «делать искусство», не оглядываясь на установки партии. Они работали малярами, кочегарами, картонажниками и клееварами, но упорно отстаивали свое право на свободу творчества.

#роальдмандельштам
#биография

Ровльду становилось все хуже. Он испытывал страшную боль даже лежа неподвижно. Каждое движение было пыткой. Спасал только морфий, без которого он уже не мог обходиться.

Он умирал дважды. В 1956 году ему стало совсем плохо и он попал в больницу в таком тяжёлом состоянии, что врачи заранее подготовили и оформили справку о смерти. И придя однажды в больницу, его друзья услышали, что Роальд умер.

Все остальное было каким-то чудовищным трагифарсом, о котором потом сам Мандельштам рассказывал со свойственной ему иронией. Справка о смерти есть, а тела в морге нет. Наконец обнаружили «дорогого покойника» живым и даже неплохо себя чувствовавшим.

Эту справку Роальд часто показывал потом своим друзьям, рассказывая о том, «когда я первый раз умер».

Роальд Мандельштам умер 26 февраля 1961 года, оставив после себя около четырехсот стихотворений, больше половины из которых – варианты. Ему было 28 лет. Хоронили его на Красненьком кладбище четверо: трое художников-арефьевцев и сестра Елена.

Тяжело переживавший эту кончину Арефьев несколько месяцев, ночуя в кладбищенских склепах, сознательно вёл на кладбище бродячий образ жизни вместе с Шагиным.

Позже, в 1990-е гг. в могилу Мандельштама был подхоронен прах художника Арефьева, умершего во Франции, а в сентябре 1998 года прах художника Васми. В мае 2012 года на их общей могиле был поставлен памятник.

До сих пор неизвестно, где хранятся рукописи поэта. Ходили слухи, что их сожгли родственники после его смерти, но иногда из личных архивов его друзей и знакомых всплывают какие-то неизвестные раньше стихи, черновики, наброски.

Сохранилось много стихов у Михаила Шемякина, который познакомился с Роальдом незадолго до его смерти. Он и опубликовал впервые стихи Мандельштама в «Аполлоне-77» спустя пятнадцать лет после его смерти. Потом стихи появились в «Антологии Голубой лагуны» Константина Кузьминского, еще одного из хранителей и яростных поклонников творчества Мандельштама. Он утверждает, что собранный им полный архив поэта находится в Институте современной русской культуры в Техасе и надеется, что он будет издан.

В начале 80-х в Израиле вышла маленькая книжка «Избранное», собравшая написанные на клочках и подаренные друзьям стихи Мандельштама.

После 1991 года стали публиковать стихи Роальда и в России.

#роальдмандельштам
#биография

* * *

Не придёт, но, может быть, приснится,
Так светла и так же далека,
А над ней взрываются зарницы,
Проплывают дымом облака.
 
Озорной и опьяневший ветер
Из садов темнеющих занёс
Лепестки невиданных соцветий
В шёлковое золото волос.
 
Но как только ночь придёт в больницу,
Я в бреду её не узнаю —
Девочку, которая мне снится,
Золотую звёздочку мою.
 
А она приходит осторожно
И садится рядом на кровать,
И так хочется ей сон тревожный
От упрямых глаз моих прогнать.
 
Собирает бережной рукою
Лепестки неконченных поэм
И полна бессильною тоскою,
И укор в глазах глубок и нем.
 
Плачет надо мной, совсем погибшим,
Сброшенным в бездарнейшую грусть,
А себе я снюсь бездомным нищим
И чему-то страшному смеюсь.
 
И всю ночь летят куда-то птицы,
И, не зная, как она близка,
Безнадёжно уронив ресницы,
Я зову её издалека.
 
Роальд Мандельштама

#роальдмандельштам

Алый трамвай

Сон оборвался. Не кончен.
Хохот и каменный лай.
В звёздную изморозь ночи
Выброшен алый трамвай.
 
Пара пустых коридоров
Мчится, один за другим.
В каждом – двойник командора –
Холод гранитной ноги.
 
– Кто тут?
– Кондуктор могилы!
Молния взгляда черна.
Синее горло сдавила
Цепь золотого руна.
 
– Где я? (Кондуктор хохочет).
Что это? Ад или Рай?
– В звёздную изморозь ночи
Выброшен алый трамвай!
 
Кто остановит вагоны?
Нас закружило кольцо.
Мёртвый чугунной вороной
Ветер ударил в лицо.
 
Лопнул, как медная бочка,
Неба пылающий край.
В звёздную изморозь ночи
Бросился алый трамвай!

Роальд Мандельштам

#роальдмандельштам

* * *

Я молчаливо зябну на мосту,
Целуя золотистые ладони.
Роняет клён чеканную звезду:
Деревья губит медь осенних бро́ней.
Какие клады ветру разметать!
(В них твой резец, как шпага, Бенвенуто).
Их даже дворник, выйдя подметать,
Своей метлой обходит почему-то.
Холодный лист, похожий на звезду,
И говорящий цветом о лимоне, —
В моих руках:
Я зябну на мосту,
Целуя золотистые ладони.
 
Роальд Мандельштам

#роальдмандельштам

* * *

и пока кто-то ищет себя, разрезает гранит, разбивает нимб,
я потерян в сухих корешках имбиря и книг, окунаюсь в нил,
не спешу выплывать. так приветственно мягок тот,
кто меня пленил:
это желтая лампа, спокойные треки, стол,
грозовые дни

это время ветров, но нисколечко ими не сдавлен, не околел:
здравствуй, сущность моя, дорогой лабиринт минотавра,
норвежский лес
здравствуй, осень. я вновь обретенный,
потемки, холод — мой парадиз.
[хочешь встретить себя?
глубоко
всесторонне
безвыходно
заблудись].

Тим Эванс
(Валерия Мейхер)

#мейхер
#эванс

* * *

Мать-мигрень свою дочь украшала обручем, золотой тиарой, тугим кольцом: как все станет сумеречным да облачным, так ложись, родимая, на крыльцо. Головой на ступени, на доски старые, на пороги дубовые — дед рубил. И смотри сквозь время — какими стали мы, твои предки, корни твоей судьбы. Лоб горячий в твёрдые пальцы дерева — чтоб ни громкого звука, ни ветерка. Ох, прабабки, что же я вам не верила, ваша сила вам не была легка, ваша доля вам не давалась запросто, ваша память пряталась под засов. За калинов мост возвращаюсь в заросли — собирать вам ягоды в туесок. Будут к ночи пальцы от сока алые, к темноте привыкнут опять глаза. Мы шутили с кровью, как дети малые, пращур каждого розгами наказал. Так и ходим, носим следы заветные, через боль опять постигаем мир. Мать достанет однажды монеты медные — рассчитаться за время побыть людьми.

Обруч ладный крепче сжимает голову, растекается свет по тревожным снам.

Есть наследство даром, любовью, голосом.

Есть наследство болью.

Владей сполна.

Светлана Лаврентьева

#лаврентьева

Лодка над рекою

Наш монастырь за рекой.
Храм не достанешь рукой.

Дядь Жень, довезёшь через реку?
Бегут ещё два человека.
Папа и маленький сын:
Петька, смотри не простынь
Петя закутался в папу.
Я заприметила шляпу.
Машет нездешняя дама:
Возьмите, прошу Вас, до храма!
Пятеро в лодке и пёс.
Ветер его нам принёс.

Все со своею бедою.
В лодке одной, над рекою.

Варвара Заборцева

#заборцева

* * *

Дымок осенний,
одежда в сене,
клубочек пряный
пинал от яблонь.
Такое утро —
легко и трудно,
раз день не вечен,
придёт и вечер.
Приснилось: ночью
пласты ворочал,
и всё гудело,
ко мне летела
малютка птичка,
вьюрок-синичка,
в ладошку села,
любить хотела.

Яна Савицкая

#савицкая

* * *

Земную жизнь пройдя до половины,
из сумрачного леса выходя,
он оказался посреди пустыни,
 
цветущей после зимнего дождя,
где радуга от края и до края
стояла и, мгновенье погодя,
 
вдруг понял, что дарована вторая
попытка, для которой возрождён
среди забытого земного рая,
 
светло сияющего с трёх сторон.

Вячеслав Баширов

2020

#баширов

Ариадна Сергеевна Эфрон родилась в Москве, в семье поэта Марины Цветаевой и публициста Сергея Эфрона.

Цветаева отметила в дневнике, что дочь родилась в половине шестого утра под звон ранних московских колоколов. Марина Ивановна назвала девочку Ариадной – именем своей любимой мифологической героини, о которой позже напишет трагедию. В четыре года необыкновенный ребенок уже выучился читать, а в пять – писать. С шести лет Аля начала вести дневники.

Эренбург описывает своё посещение Цветаевой в голодной и холодной Москве в 1918 году: «Ко мне подошла маленькая, очень худенькая, бледная девочка и, прижавшись доверчиво, зашептала:

Какие бледные платья! Какая странная тишь! И лилий полны объятья, И ты без мысли глядишь.

Я похолодел от ужаса. Дочке Цветаевой – Але – было тогда пять лет, и она декламировала стихи Блока».

Вот свидетельство другого близкого друга Марины Ивановны Константина Бальмонта: «Марина живёт одна со своей семилетней девочкой Алей, которая видит ангелов, пишет мне письма, самые красивые из девических писем, какие я получал когда-либо в жизни, и пишет стихи, совершенно изумительные. Припоминаю сейчас одно, которое могло бы быть отмечено среди лучших японских троестрочий:

Корни сплелись,
Ветви сплелись.
Лес любви».

Поздней осенью 1919 года Марина Ивановна, оставшись одна с двумя маленькими детьми в Москве (Сергей Эфрон в это время воевал в рядах Белой армии), стремясь спасти дочерей от голодной смерти, определяет их в Кунцевский детский приют, что в последствии обернётся трагедией: в начале 1920 года Ирина умирает, а семилетнюю Алю с трудом удается выходить и спасти.

Ариадна часто болела, сначала лихорадкой, потом тифом, но к счастью выжила, а в 1922 году мама с дочерью уехали за границу, в Германию к Сергею Яковлевичу, уехавшему из России вместе с другими белогвардейцами.

Аля отправилась в гимназию в 1922-м, в возрасте десяти лет. К тому времени девочка уже знала латинский алфавит, русский язык, молитвы и азы математики. В этом учебном заведении ее сразу прозвали Пушкиным. Учеба давалась Ариадне с трудом, поэтому вскоре родители забрали ее из учебного заведения, и Марина занималась с ней сама. Цветаева сумела дать ей намного больше, чем стандартная школьная программа, Ариадна прекрасно знала литературу, историю, искусство, стала настоящим полиглотом.

В эмиграции семья испытывает материальные трудности. В 1925 году родился третий ребенок Сергея и Марины - сын Георгий (Мур). В этом же году семья переезжает во Францию.

На жизнь пришлось зарабатывать, кто чем может. Отец получал стипендию, мама писала и публиковала стихи, дочь занималась журналистикой, причем сотрудничала одновременно с четырьмя изданиями. Кроме этого, занималась переводам, вязала и шила мягкие игрушки.
В Париже она была буквально спасительницей семьи. Марина Ивановна писала чешской подруге: «Она ничего не успевает: уборка, лавка, угли, вёдра, еда...» и предсказывала: «Годам к двадцати озлобится люто...».

#ариаднаэфрон
#биография