Внезапно включили осень
 
Внезапно включили осень:
Вчера ещё было солнце,
А нынче по крышам косо
Холодный дождь зарядил,
 
И сразу слёзы на стёклах,
И сразу сопли и сонно,
И садик не весь зелёный,
И бог весть что впереди.
 
У тех всё не так, я знаю,
Кто взрос среди пальм и зноя:
Им жизнь не напоминает
Конечной длины спираль.
 
Я тоже, младой да ранний,
Жил в кущах вечного рая,
Плевать хотел на спирали
И фрукт чудной собирал. 
 
Сегодня студёный воздух
Цежу и слежу, как пустошь
Сменяет пёструю роскошь.
Ты снова мне, осень, дашь
 
Прочувствовать это благо;
Помедлить очень бы надо,
И снова бела бумага,
И снова прост карандаш.
 
Пинать опавшие листья,
Опять не понять, кто есть я
И что потребно для счастья:
Сонет или сумма смет.
 
Чтоб в этом практиковаться,
Осталось осеней двадцать,
А может быть, их двенадцать,
А может, их вовсе нет.

Арсений Загаевский

#загаевский
#осень

Поэзия не была чем-то, что можно "объяснить", усвоить и перемолоть в парафразе. По поводу чего можно сделать зарубку: постиг. Скорее это была битва, в которую бросаешься полный страха и трепета, встреча лицом к лицу с самой материей языка. Такая встреча могла заколебать почву под нашими основными представлениями о бытии.

Свен Биркертс, (эссеист, литературный критик, ученик Иосифа Бродского)

#поэзия
#цитата
#биркертс

* * *

Вишня, миндаль, корица, пара кофейных зёрен. Облако в форме птицы. Горький имбирный корень. Вечер. Закат латунный. Хлеб без вина и соли. Тени людей – скульптуры. Книги на антресоли. Письма в больших конвертах.
Боль под ребром и глубже.

Помнишь, я был [как Вертер] чувством немым простужен?
Время идет кругами. Вьюн овивает сосны. Ветер в оконной раме знает все наши вёсны. Знает все наши зимы, осени и пороги. Помнишь, идет до Рима только одна дорога? Мы уходили в горы, прятались за пшеницей.
Пряный осенний город. Облако в форме птицы.

Если бы знали, черти, как полюбить боялся. Мельницы крутит ветер. Письма слагают пальцы.
Время идет кругами. Я потерял начало. Небо бросает камни.
Вкус сентября и чая.

Мята и сок грейпфрута [привкус солёно-горький]. Здание института. Парты, шкафы и полки. Грозы. Зонты. Ботинки. Мир неопрятно ярок. Время работы рынка. Толстый цветной Икарус.
Вишня, миндаль, корица. Путанный мелкий почерк.
Боже.

Зачем ты снишься
каждой безумной ночью?

Джек Абатуров
(Саша Кириллова)

#кириллова

* * *

Нас пытались лишить этой магии, сжали в цифру, разделили по взглядам, привычкам, гражданствам, гостам. Только магия окружила нас, словно циркуль, городской ойкуменой, которая нам по росту. А для тех, кто готов, в горизонте открыты двери. Ни границ, ни замков, ни паролей, чтоб выйти в чудо. Просто делаешь шаг — и ступаешь на мох и вереск, отключаешь разум и обретаешь чувство. Говоришь с ветрами, на скалах растёшь рябиной, прилетают вороны — мудрость твоя и память, это магия принимает тебя с повинной: «Начинай творить, хорошо, что вернулся, парень». И тогда понимаешь, чему не учили в школе, для чего насаждали шаблоны, вели границы. И свобода твоя, стоявшая комом в горле, обретает крылья и вольное сердце птицы. Ты стоишь на скале, и мир создаётся силой, из тебя идущей — пламенем ли, дождём ли.
Кто-то в небе заметит молнию: «Как красиво!».

Кто-то скажет: «Добро пожаловать, Пробуждённый».

Светлана Лаврентьева

#лаврентьева

То время
Первый романс
 
Помнится время, когда,
Сказки заманчивой краше,
В ночь восходила звезда
Неугасимая наша.
 
Видится – клин журавлей
Синью ночной окрашен.
И над молчаньем полей
Песня рассветная наша.
 
Помнится стужа и зной.
Слышатся высвисты пташьи.
Над ветровою землёй –
Беды и радости наши.
 
Хмарой тяжёлой – смотри:
Свет небосвода погашен.
Но восстаёт впереди
Ясная молодость наша.
 
Нас обгоняя, спешат
Годы, чей бег бесшабашен…
 
Не утомилась душа,
Значит, и горе не наше.

Игорь Романов

#романов

* * *

Господи, как я устала.
Как я устала, Боже.
Снова одно и то же.
Мне сказали, что надо быть проще
И по возможности веселей.
Я смотрю за окно. У меня за окном роща.
И никого из людей.
Я восстав ото сна
осенив (конечно, от слова «осень»)
себя крестным знамением
Говорю едва слышно «Боже.
Когда весна?»
А потом понимаю.
А с чего я взяла,
что она вообще состоится.
И может быть эта осень —
последнее что может со мной случиться.
И, может быть, этот без повода детский плач
(проверка меня «на мать») —
Последнее что услышу.
И что мне дано понять.
И я начинаю жить, чувствовать жизнь заново.
Пою «Изумрудный город»
голосами Клары Румяновой.
Сгребаю в одну коробку и кубики, и посудки.
И снова
меня хватает
ещё на одни сутки.

Александра Ардова
(Александра Смолина)

#ардова

* * *

Пока я по земле хожу
и вижу все, на что гляжу
и что воображаю,
и вспоминая, и любя,
жизнь, все, что знаю
про тебя,
чего не знаю.
И я хочу еще
успеть,
начать
и выдумать,
посметь
и рыбами заполнить сеть,
заделав брешь к закату.
Тут иногда проходит смерть
и тихо говорит: «пометь
вторую дату»

Борис Фабрикант

#фабрикант

* * *

Лежит себе внутри и практически не беспокоит.
Через него со вздохом перелезают сны,
перекатываются эмоций волны,
его оплетают, ища опору подобно корням сосны,
словами как кружевами случайные разговоры,
пока он закованным в броню синьором
виртуозно отражает лобовые атаки с любой стороны.
— Дышать же не мешает? Ну, подумаешь, тянет.
Если уж отрастила на душе камень,
лучше не трогай бяку руками —
это вообще не страшно, это всего лишь память…
Обычная смертная человечья память,
та, что по закону эволюции обязана отваливаться кусками,
освобождая по миллиметру с каждым шагом
место для будущего светлого рая,
в который по умолчанию добираются
за целебным благословенным беспамятством.
Да ко всему привыкаешь,
даже к камню.
Сама же выбрала, поди, носиться с памятью.
Видеть далёкие родные лица
не закрывая глаз —
словно бы в первый или в последний раз
(какая разница!),
не хотя, не смея и не надеясь проститься.

Янина Солдаткина

10 сентября 2023

#солдаткина

Сегодня день рождения поэта Александра Кушнера, я писала о нём в прошлом году, почитать можно по ссылке сверху
⬆️⬆️⬆️

А сегодня только его стихи)

#кушнер
#деньрождения

* * *

"Страданье занимает в нас
Не больше места, чем мы сами
Ему отводим каждый раз" -
Такими жесткими словами
Я утешался целый день,
И, слава богу, был он прожит.
Так пригодился мне Монтень.
И завтра кто-нибудь поможет.

Александр Кушнер

#кушнер

* * *

Отнимать у Бога столько времени,
Каждый день, во всех церквях, — зачем?
И, придя домой, в вечерней темени,
Не спросив: "А вдруг я надоем?”

Боже мой, как мне, лентяю, хочется,
Чтобы Ты немного отдохнул,
Посмотрел, как сад во мраке топчется,
На веранду вынес старый стул!

Почитал кого-нибудь, хоть Тютчева,
Как его сейчас читаю я…
Неужели ничего нет лучшего,
Чем молитва бедная моя?

Александр Кушнер

#кушнер

Ночной парад
 
Я смотр назначаю вещам и понятьям,
Друзьям и подругам, их лицам и платьям,
   Ладонь прижимая к глазам,
Плащу, и перчаткам, и шляпе в передней,
Прохладной и бодрой бессоннице летней,
   Чужим голосам.
 
Я смотр назначаю гостям перелетным,
Пернатым и перистым, в небе холодном,
   И всем кораблям на Неве.
Буксир, как Орфей, и блестят на нем блики,
Две баржи за ним, словно две Эвридики.
   Зачем ему две?
 
Приятелей давних спешит вереница:
Кто к полке подходит, кто в кресло садится,
   И умерший дверь отворил,
Его ненадолго сюда отпустили,
Неправда, не мы его вовсе забыли,
   А он нас — забыл!
 
Проходят сады, как войска на параде,
Веселые, в летнем зеленом наряде,
   И тополь, и дуб–молодец,
Кленовый листок, задевающий темя,
Любимый роман, возвращающий время,
   Елагин дворец.
 
И музыка, музыка, та, за которой
Не стыдно заплакать, как в детстве за шторой,
   Берется меня утешать.
Проходит ремонтный завод с корпусами,
Проходит строка у меня пред глазами —
   Лишь сесть записать.
 
Купавок в стакане букетик цыплячий,
Жена моя с сыном на вырицкой даче,
   Оставленный ею браслет,
Последняя часть неотложной работы,
Ночной ветерок, ощущенье свободы,
   Не много ли? Нет.
 
Кому объяснить, для чего на примете
Держу и вино, и сучок на паркете,
   И зыбкую невскую прыть,
Какую тоску, шелестящую рядом,
Я призрачным этим полночным парадом
   Хочу заслонить?

Александр Кушнер

#кушнер
#орфей

Слова

Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.

И понял я, что в мире нет
Затёртых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясённый гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.

Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.

Давид Самойлов

1961

#самойлов
#поэзия

* * *

Опять подкараулила его,
как бы случайно встретила в подъезде:
“А заходите в гости как-нибудь,
да хоть сегодня, я как раз сварила
варенье, любите из ревеня?”

Сказал “я постараюсь”. Не зашёл.
Потом лежал и думал, отчего же?
Нормальная же, или даже лучше:
хорошая. Варенье вон сварила,
неясно, правда, из чего. И ноги.

Конечно, плохо спал. Ревень приснился:
лиловый, крупный, с бивнями, усами.
Ревел, волок бесформенную тушу
по лестнице на их седьмой этаж.
Но запах источал приятный, нежный.

Проснулся и решил: зайду сегодня.
Полдня крутился у глазка дверного:
когда уже включаешься в игру,
то ничего не кажется абсурдом.
Напротив, всё осмысленно и ясно.

К примеру спать всегда башкой на запад,
годами в паре метров друг от друга,
но через стену: трубы, арматура,
бетон, шпаклевка, шесть слоёв обоев,
след от гвоздя, рисунок детский, бра.

Вот тоже слово странное какое.
Опасная, загадочная бра.
Она, похоже, ревеня сестра.

Дана Сидерос
(Мария Кустовская)

12 сентября 2023

#сидерос

Налёт и накипь

1.
Боль находит в тебе проёмы,
находит щели
и становится управляющим
в хрупком теле,
заполняя поверхности и пустоты,
боль доходчиво объясняет,
куда ты, кто ты.

Боль обыщет тебя внутри,
а потом снаружи,
незаметно обескуражит,
обезоружит,
выбьет спесь и придурь,
налёт и накипь,
осветит во мраке, повесит знаки,
ты подумаешь, боль сильнее,
но это враки.

2.
Ты — есть то, что держит её, вмещает,
это боль тебя мониторит
и навещает,
без тебя она ноль:
угаснет и обнищает,

но пока ты жив, исповедуй нежно
привкус соли, солода и железа,
тише, тише,
колышется под одеждой:
мне не больно,
не больно,
мне неизбежно.

Анна Сеничева

2023

#сеничева

* * *

"В жаропрочную форму
выложить кабачки внахлёст".
Я в бессилии гнома
жить пытаюсь всерьез.

Вот под шкафом фломастер,
дотянулась - и щелк -
денег хочется, власти,
класс, а вот колпачок.

Дочь назначила менеджером.
Проверяет меня , моя красота.
Мама, что беспорядок повержен?
Ставим галочку, да?

Ставим галочку, ставим,
и пускай в темноте
беззаботно летают
души сделанных дел.

Аня Логвинова

#логвинова

* * *

И чем плотней набивается в уши,
чем невыносимей дерет по коже,
тем лучше, говорю я, тем хуже,
тем, я вас уверяю, больше похоже
на жизнь, в которой трепет любовный
сменяется скрежетом зубовным,
а ритм лирического стихотворения –
не криком, так скрипом сопротивления,
хрипом...

Ян Сатуновский

#сатуновский

Сегодня день рождения поэта - Роальда Мандельштама (16 сентября 1932, Ленинград - 26 февраля 1961, Ленинград)

В прошлом веке в русской литературе было сразу 3 поэта трудной судьбы с одной фамилией — Мандельштам.

Осип Мандельштам, ставший литературной иконой, умер от дистрофии в декабре 1938 в пересыльном лагере во Владивостоке.

Юрий Мандельштам, поэт 1-й волны эмиграции, жил в Париже, умер от голода в 1943 в польском концлагере Явожно.

Роальд Мандельштам, которого называют «Серебряным веком Питерского андеграунда», свой путь окончил в январе 1961 в ленинградской больнице от кишечного кровотечения, вызванного болезнями и хроническим недоеданием.

Талант и ранняя смерть от туберкулеза – как будто тоже оттуда, из 20-х послереволюционных голодных лет.

Точнее всех роль Роальда и его место в русской поэзии определил поэт Данила Давыдов: «Р. Мандельштам…оказался «агентом влияния» Серебряного века в веке Бронзовом» и «закрыл собственным телом (жизнью, творчеством) дыру времён…».

#роальдмандельштам
#деньрождения

Роальд Чарльзович Мандельштам родился в 1932 году в Ленинграде, в по-настоящему петербургской семье. Отец, Чарльз Горович, разносторонне образованный и обладавший феноменальной памятью человек, инженер, обожавший поэзию, часами наизусть читавший стихи, особенно поэтов Серебряного века, чем и подкупил сердце матери Роальда, Елены Иосифовны, одной из первых красавиц Ленинграда, дочери знаменитого адвоката Мандельштама, которая и сама писала стихи и неплохо рисовала.

Отец родился в Америке, бабушка Роальда не доверяла отечественной медицине (тогда ещё российской, имперской), и рожать уехала в США, вместе с мужем. Там родился её сын, которого назвали Чарльзом. Чарльз Яковлевич прожил в США довольно долго, даже успел стать чемпионом какого-то штата по боксу в наилегчайшем весе. А потом принял решение вернуться в СССР – чтобы продолжить дело революции. Как выяснилось позже, совершенно зря.

Чарльз женился в 1931 году, а 16 сентября 1932 года у него и супруги, Елены Иосифовны Мандельштам, родился мальчик, которого назвали по моде 30-х в честь именитого человека – путешественника Роальда Амундсена.

Родители Роальда расстались, а чуть позже его отца арестовали и сослали в Казахстан.

По второму мужу (после высылки Чарльза мать Роальда снова вышла замуж) Елена взяла фамилию мужа - Томинг. Во времена оккупации при весьма мрачных обстоятельствах нехорошую немецкую фамилию изменили на русское Томина. В 1944 году инженера Дмитрия Томина, её мужа, арестовали – из лагерей он уже не вернулся.

Роальд был записан на фамилию матери, Осипу Мандельштаму он родственником не был, свою фамилию очень не любил, воспринимая ее как издевательство, и даже написал и повесил на дверь квартиры стихотворение:

В квартиру девятнадцать
Вам лучше не являться.
Здесь живу я, Р. Мандельштам,
И я совсем не нужен Вам.
А Мандельштам, что нужен Вам,
Уже давно не здесь, а ТАМ.
 
Роальд был тяжело болен. Еще с детства страдал бронхиальной астмой, а война и блокада подорвали и без того слабое здоровье. В дополнение к астме в 16 лет у него открылся костный и легочный туберкулез. В те годы это было равнозначно приговору. Без денег на лечение, при отсутствии элементарных лекарств и условий он был обречен, но боролся со страшной болезнью, пока оставались хоть какие-то силы.

Первое время в Ленинграде он жил с матерью и сводной сестрой, но вскоре Елену Иосифовну арестовали, предъявив обвинение в том, что она сестра врага народа поэта Осипа Мандельштама. Родство не подтвердилось, но несколько страшных месяцев она провела в «Крестах».

В свои шестнадцать он жил один и был совершенно зрелым человеком, с ясным и твердым взглядом на жизнь. Благодаря бабушке он получил блестящее домашнее образование, хорошо разбирался в русской истории и культуре, особенно в литературе – от Державина до Гумилева с Мандельштамом и Маяковского. Так же хорошо знал и западную культуру от любимой им «золотой, как факел, Эллады» до стихотворений Гарсиа Лорки, которые он с удовольствием переводил.

Книжный юноша, болезнью прикованный к убогой комнате коммунальной квартиры, он был вне литературной среды, не общался с другими поэтами, у него не было связей в литературном мире. Его кругом были художники-авангардисты, «арефьевцы»: А. Арефьев, Р. Гудзенко, Р. Васми, В. Гром, Ш. Шварц, В. Шагин и В. Преловский.

Ленинградские подростки, пережившие блокаду, обладающие незаурядным талантом художников, вылетевшие из художественных учебных заведений за «западничество и формализм», они создавали свой живописный непарадный Ленинград.

«Арефьевский круг» объединился вокруг Александра Арефьева и стоял у истоков послевоенного неформального искусства. Обаятельный, общительный и остроумный Роальд Мандельштам, легко вписавшийся в эту компанию, был среди них единственным поэтом. Они познакомились на квартире у Рихарда Васми, точнее, в его единственной комнате, в 1948. Он пришёл, этот шестнадцатилетний мальчик, и читал свои стихи таким же юным художникам – и был им интересен.

#роальдмандельштам
#биография

Влияние Роальда на друзей-художников было огромным.

Они слушали его стихи как завороженные. У него они и собирались потом, назвав его узкую и длинную комнату в коммуналке под самой крышей «Салоном отверженных», а себя «Орденом нищенствующих живописцев», спорили об искусстве, истории, говорили и о политике.

Роальд почти не выходил из дома. Он лежал на кровати – и писал, пытался как-то устроиться в этой жизни, учиться. После школы поступил на Восточное отделение факультета иностранных языков университета, изучал китайский язык, потом в Политехнический, но ни там, ни там курса не закончил, не смог учиться из-за своих многочисленных болезней, утратив возможность свободно передвигаться.

Его университетами стали залы Эрмитажа и Публичной библиотеки Салтыкова-Щедрина. При этом он писал курсовые работы для друзей, готовил их к экзаменам по любому предмету, в том числе и по медицине. А друзья рисовали его портреты.

Судьбы всех участников арефьевской группы непросты. Александр Арефьев, русский художник, был исключён в 1949 году из художественной школы, отчислен в 1953 году из медицинского университета, провёл три года в лагерях, умер в 47 лет в эмиграции, во Франции, в 1978 году. Вадим Преловский повесился в 1954 году. Владимир Шагин, чьи работы сейчас в Третьяковке, на протяжении 7 лет (61…68) находился на принудительном лечении в психбольнице. Рихард Васми был отчислен из архитектурного техникума, работал колористом на картонажной фабрике, разрисовщиком косынок, клееваром, лаборантом в Ботаническом институте, кочегаром, маляром. Шолом Шварц более или менее работал и зарабатывал (маляром, реставратором), позже его картины выставлялись на выставках в Париже, Берлине. Родион Гудзенко отсидел 10 лет в лагере за то, что пытался бежать во Францию в 50-х.

Роальд очень любил ночные прогулки по городу. Опираясь на костыль, часами мог бродить по улицам, то один, то с друзьями. Глухие переулки, питерские парадные – ничего не пропускала «болтайка» – как называли себя Роальд и его друзья-художники. Прогулки по ночному городу вылились в цикл стихов «Песни ночного города», и может быть, это лучшее из всего написанного Роальдом Мандельштамом.

Но болезнь отнимала и эту возможность. Он почти не выходил из дому, писал, лежа на кровати. Но стихи друзьям читал всегда только стоя. Он не позволял себе проваливаться в болезнь.

Живя практически без денег, он каждый день надевал белоснежную накрахмаленную рубашку. У него их было семь – по числу дней недели. Это было вызовом, определенным знаком свободомыслия. Все его творчество было вызовом и поражало немыслимой и непозволительной в то время свободой.
 
Магия его стихов и обаяние личности привлекали к нему многих. Одним из его друзей был композитор Исаак Шварц. Он читал стихи Роальда своему коллеге, сыну писателя Алексея Николаевича Толстого, композитору Дмитрию Толстому. Тот, в свою очередь, познакомил Мандельштама со своей матерью, поэтессой Натальей Крандиевской. Стихи Роальда она оценила очень высоко, но напечатать их в те времена было нереально.

Чтобы как-то поддержать Роальда, у которого из источников дохода были только деньги, присылаемые отцом, и пенсия по инвалидности матери, Шварц, который получил заказ Большого театра написать музыку к балету «Накануне», предложил ему написать либретто к этому балету. Постановщику балета Леониду Якобсону либретто понравилось. Эскизы декораций взялся написать художник из «Арефьевского круга» Родион Гудзенко. Они были великолепны, и балет должен был стать событием в культурной жизни.

Но закончилось все так, как и должно было закончится: Якобсона отстранили от постановки, либреттиста и художника заменили на идеологически выдержанных. Кто сейчас помнит балет «Накануне»?
Это была единственная попытка арефьевцев и Роальда вступить в творческий союз с государством.

Они просто хотели «делать искусство», не оглядываясь на установки партии. Они работали малярами, кочегарами, картонажниками и клееварами, но упорно отстаивали свое право на свободу творчества.

#роальдмандельштам
#биография