* * *

В жизни не так уж мало
ради чего пожить.
Веточки краснотала,
зелень озимой ржи.

Небо роняет в лужи
пёрышки-облака.
Чайки вернулись, кружат
голову мне слегка.

Первый полёт лимонниц –
солнечных лепестков...
Слышишь в пасхальном звоне
всякой беды исход?

Полина Орынянская

2023

#орынянская
#страстнаянеделя
#пасха

Пять способов увидеть

1.

Всматриваешься вдаль, щуришься, напрягаешь диафрагму,
заставляешь вытягиваться щупальцы зренья,
утыкаешься в собственную рассеянность,
в бесконечность нехватки, плоскость картинки,
глубину воображения.

2.

Закрываешь глаза, успокаиваешь дыхание,
погружаешься в пульсирующую тьму,
разрешаешь следить и не вмешиваться,
наблюдать и запоминать.

3.

Полная темнота с небольшими всполохами запаха липы,
соловьиных трелей, похожих на дождь в фонарном свете,
всплеск голосов далеких прохожих, смех,
тишина. Голос.

4.

Голос света, теплый на ощупь.
Трогаю без рук, солнечным сплетением,
губами, обратной стороной лба.
Вижу.

5.

Открываю рот, ложечка со Святыми дарами
делает меня младенцем. Руки, сложенные на плечах,
помогают воскреснуть из мертвых
каждый раз, когда
Ты меня видишь.
Мою мерцающую и быстро гаснущую фигурку,
выходящую из храма.
Видишь, не видишь,
всматриваешься, щуришься, ждешь, любишь.

Надя Делаланд
(Надежда Черных)

#делаланд
#страстнаянеделя

* * *

вот что я думаю
вот я получил от Бога письмо
там написано
Миша ничего делать не надо
просто живи
Бог

Михаил Кукин

#кукин
#бог

* * *

Полным полно и воздуха, и пчёл…
И часть межи плывёт как будто чёлн,
поднявший нежный розоватый парус -
чуть выгнутый под ветром абрикос,
средь двух миров ...
И свет высокоросл
и так широк,
что смерти не осталось.

Сергей Пагын

2023

#пагын

* * *

Как маковое зёрнышко, как рисовое зёрнышко, как косточка от сливы.
Летело с неба перышко, в ладонь ложилось пёрышко и делало счастливой.
Где расцветало нежное, ночное, острожное, где были только двое,
Как маковое зёрнышко, как рисовое зёрнышко, как косточка от сливы.
Летело с неба перышко, в ладонь ложилось пёрышко и делало счастливой.
Где расцветало нежное, ночное, острожное, где были только двое, случилось долгожданное, святое, невозможное.

Великое.

Живое.

Светлана Лаврентьева

#лаврентьева

* * *

это так легко — находить в каждом дне чудо,
мир вообще щедр на маленькие чудеса,
на самом деле прекрасные люди повсюду.
будь подтверждением этому сам.

послушай, это ведь правда просто:
каждого, кто разбит, молча обнять за плечи.
вместо чтения умных книг о духовном росте
можно просто быть человечней.

поменяется мода, но чуткое сердце — это всегда красиво.
отогреть замерзших тёплым словом или чаем.
накормить кота, придержать дверь, сказать «спасибо»,
вечные ценности не мельчают.

это так легко — улыбаться на улице хмурым лицам,
показать незнакомцу маршрут, меньше ругаться матом,
чтобы счастья стало больше — им нужно делиться,
кинуть монетку в гитарный чехол бродячему музыканту -
пусть это совсем немного.

и вместо супермаркета купить у старушки на рынке яблок два килограмма,
в доброте куда больше Бога,
чем в молитвах и сотнях храмов.

это так просто: сказать первым «здравствуй»,
тот, кто несчастлив, умеет лишь делать больно,
кто светится изнутри, тот излучает счастье —

каждый дарит миру то,
чем сам наполнен.

уметь прощать и не копить обид — огромный душевный труд,
просыпаться с чистыми мыслями утром.

уяснить, что весь этот мир вокруг —
лишь отражение твоего внутреннего.

Аня Захарова

#захарова

* * *

Хочу отдельности, как летний дождь отвесный, -
не общности, не сети повсеместной;
единственности - карий с голубым
(не желтый, не зеленый, - не с любым).

Еще затылком, холодок почуя,
осмысленности тлеющей хочу я, -
как молнии, отцарствующей в вышних;
хочу длиннот - повисшими на вишне.

Слепого солнца рыжие заплаты…
Окрылой тишины хочу крылатой;
царапающие – белоградин – санки,
икриные, пугливые овсянки

глаза и, будто сложенные вместе,
две палочки, две крохотные в тесте.
Вот вдумчивость намокшая, нагая
так желтоклюво, перисто шагает

по смоченной траве и по болотцам,
по маленькой губе, по обороткам
от пишущих машин; по их молчанью -
гудит огонь и пахнет кирпичами.

Не в зрелости еще, но и не юной –
хочу пугливой красоты июня;
овсянок, лета, вишни и камина –
и молнии хочу, и муравьино…

Герман Власов

2015

#власов

ДВЕ ЧАСТИ


l.

Мама лежит на родильном кресле.
За окнами – апрель тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.
Мама рожает меня, и тревожится,
что мне будет страшно входить в эту жизнь
одной.
Она шепчет, обращаясь ко мне:
«Не волнуйся, котёнок, тут совсем ничего опасного,
тут весна, и все тебя ждут –
твой папа, твои бабушка с дедушкой.
Иди скорее к нам, наша девочка.
Не пугайся, что мы с тобой расстаёмся,
наоборот –
именно теперь мы будем вместе по-настоящему,
станем ещё ближе,
почувствуем друг друга ещё глубже.
Я всегда буду тебя любить,
что бы ни случилось.
Иди на мой голос, солнышко,
иди на свет.
А за меня не беспокойся –
мне
не больно,
я
справлюсь».


ll.

Мама лежит на раскладном кресле.
За окнами – сентябрь две тысячи двадцать третьего года.
Мама умирает от рака, и я тревожусь,
что ей будет страшно входить в эту смерть
одной.
Я шепчу, обращаясь к маме:
«Не волнуйся, котёнок, там совсем ничего опасного,
Там весна, и все тебя ждут –
мой папа, мои бабушка с дедушкой.
Иди скорее к ним, наша девочка.
Не пугайся, что мы с тобой расстаёмся,
наоборот –
именно теперь мы будем вместе по-настоящему,
станем ещё ближе,
почувствуем друг друга ещё глубже.
Я всегда буду тебя любить,
что бы ни случилось.
Иди на мой голос, солнышко,
иди на свет.
А за меня не беспокойся –
мне
не больно,
я
справлюсь».

Дана Курская

25 апреля 2024

#курская

Лесник

Из глубокой глуши подмосковной
жизнь меня выводила не раз:
не засыпало в штольне бездонной,
видно, Он приберёг про запас,
нагорбатился вволю на драге,
намывая казённый металл,
и от Волоколамска до Праги
подрывную машинку таскал.
А за то, что ни пуля, ни мина
не оставила в той стороне,
нам с женой — две медали, два сына,
два инфаркта — всё сталось вдвойне.
Ну, почти… Только самую малость —
на погосте второго креста —
из ненáжитого и осталось.
Так ещё ведь не вся прожита.
Да и долго ль кресту на просторе,
уходя каждый вечер во тьму,
одному рассыхаться под ветром,
намокать под дождём одному.

Александр Переверзин

2005

#переверзин

СОЛОВЬИ

О мертвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова

Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо

Обветренные скулы сведены.
Тристапятидесятый день войны.

Еще рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулеметы…
Вот это место. Здесь он умирал —
Товарищ мой из пулеметной роты.

Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней
Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защелкал.

Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто сразу вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.

Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы еще едва означась,
Здесь рядом с нами возникал другой
В каком-то новом сочетанье качеств.

Как время, по траншеям тек песок.
К воде тянулись корни у обрыва,
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.

Еще минута — задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде. Она непроходима.

Еще мгновенье — перекосит рот
От сердце раздирающего крика.
Но успокойся, посмотри: цветет,
Цветет на минном поле земляника!

Лесная яблонь осыпает цвет,
Пропитан воздух ландышем и мятой…
А соловей свистит. Ему в ответ
Еще — второй, еще — четвертый, пятый.

Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом
Раскидан настороженный уют
Тяжелым громыхающим снарядом.

А мир гремит на сотни верст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.

Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.

Да, это жизнь. Ее живые звенья,
Ее крутой, бурлящий водоем.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своем.

Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле —
У нас сегодня пели соловьи».

И сразу канул в омут тишины
Тристяпятидесятый день войны.

Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.

И, может быть, в песке, в размытой глине,
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине —
У нас сегодня пели соловьи».

И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.

Пусть даже так. Потом просохнут слезы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем
У той поджигородовской березы
Ты всмотришься в зеленый водоем.

Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.

Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мертвых мы поговорим потом.

Михаил Дудин*
(*на момент написания автору 25 лет)

1942

#дудин

Две строчки

Из записной потертой книжки
Две строчки о бойце-парнишке,
Что был в сороковом году
Убит в Финляндии на льду.
Лежало как-то неумело
По-детски маленькое тело.
Шинель ко льду мороз прижал,
Далеко шапка отлетела.
Казалось, мальчик не лежал,
А все еще бегом бежал
Да лед за полу придержал…
Среди большой войны жестокой,
С чего — ума не приложу,
Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примерзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький, лежу.

Александр Твардовский

1943

#твардовский

* * *

Ты, вечно хныкающий о своём больном здоровье,
ты, мнительный,
ты, слабовольный,
малокровный,
остерегающийся - сырой воды,
очередей,
сигналов автомашин,
случайных скандалов,
уличных собак -
ты, как ты воевал, как?

Не знаю, ничего не знаю.
Ни зноя малинового, ни звона,
ни сна, ни солнца, ничего;
а знаю - бьётся, бьётся сердце, бьётся не переставая,
а с груди
простреленной - льётся что-то,
медленно натекает в сапоги.

Ян Сатуновский*

сентябрь 1945

(*Яков Абрамович Сатуновский. В 1939 году был призван в армию. Прошёл с отступающими войсками до Сталинграда, а потом - от Сталинграда до Праги и Вены. Гвардии лейтенант, командир артиллерийского взвода. Во время Великой Отечественной войны командовал артиллерийским взводом. В 1942 году был ранен в грудь. После госпиталя попал в армейскую газету «Патриот Родины» 66-й армии. Писал стихи, которые пользовались успехом у солдат.

Награждён орденом Красной Звезды
Медалью «За боевые заслуги», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.)

#сатуновский

Воспоминание о пехоте

Пули, которые посланы мной,
         не возвращаются из полета,
Очереди пулемета
         режут под корень траву.
Я сплю,
         положив под голову
                    Синявинские болота,
А ноги мои упираются
          в Ладогу и в Неву.

Я подымаю веки,
          лежу усталый и заспанный,
Слежу за костром неярким,
           ловлю исчезающий зной.
И когда я поворачиваюсь
           с правого бока на спину,
Синявинские болота
            хлюпают подо мной.

А когда я встаю
            и делаю шаг в атаку,
Ветер боя летит
            и свистит у меня в ушах,
И пятится фронт,
            и катится гром к рейхстагу,
Когда я делаю
            свой
                   второй
                               шаг.

И белый флаг
           вывешивают
                      вражеские гарнизоны,
Складывают оружье,
           в сторону отходя.
И на мое плечо,
          на погон полевой зеленый
Падают первые капли,
           майские капли дождя.

А я все дальше иду,
           минуя снарядов разрывы,
Перешагиваю моря
           и форсирую реки вброд.
Я на привале в Пильзене
           пену сдуваю с пива.
Я пепел с цигарки стряхиваю
            у Бранденбургских ворот.

А весна между тем крепчает,
              и хрипнут походные рации,
И, по фронтовым дорогам
             денно и нощно пыля,
Я требую у противника
             безоговорочной
                    капитуляции,
Чтобы его знамена
              бросить к ногам Кремля.

Но, засыпая в полночь,
           я вдруг вспоминаю что-то.
Смежив тяжелые веки,
           вижу как наяву:
Я сплю,
            положив под голову
                          Синявинские болота,
А ноги мои упираются
            в Ладогу и в Неву.

Александр Межиров

1954

#межиров

Грустное
 
Что с того, что я выжил
На минувшей войне?
Не становятся ближе
В мире радости мне.
 
Не хранила Отчизна
Никогда сыновей,
И ни в смерти, ни в жизни
Мы не дороги ей.
 
Не убавилось фальши,
И не стало светлей.
Не продвинулись дальше
Мы рутины своей.
 
Безупречная серость
По сегодня в цене.
Похоронена смелость
На стоклятой войне.
 
Под чиновничьим чванством,
Под присмотром вождей
Окунаешься в пьянство,
Вязнешь в тайной вражде.
 
Холод нищенства душит
В распрекрасном вранье.
Наши голые души
Отдаём сатане.
 
Годы катятся в Лету
Под трезвон суеты…
Жизнь, по сути, нелепа
Без глотка красоты.
 
Игорь Романов

декабрь 1956

#романов

* * *

Умереть — тоже надо уметь,
на свидание к небесам
паруса выбирая тугие.
Хорошо, если сам,
хуже, если помогут другие.

Смерть приходит тиха,
бестелесна
и себе на уме.
Грустных слов чепуха
неуместна,
как холодное платье — к зиме.

И о чем толковать?
Вечный спор
ни Христос не решил, ни Иуда…
Если там благодать,
что ж никто до сих пор
не вернулся с известьем оттуда?

Умереть — тоже надо уметь,
как прожить от признанья до сплетни,
и успеть предпоследний мазок положить,
сколотить табурет предпоследний,
чтобы к самому сроку,
как в пол — предпоследнюю чашу,
предпоследние слезы со щек…
А последнее — Богу,
последнее — это не наше,
последнее — это не в счет.

Умереть — тоже надо уметь,
как бы жизнь ни ломала
упрямо и часто…
Отпущенье грехов заиметь —
ах как этого мало
для вечного счастья!

Сбитый с ног наповал,
отпущением что он добудет?
Если б Бог отпущенье давал…
А дают-то ведь люди!

Что — грехи?
Остаются стихи,
продолжают бесчинства по свету,
не прося снисхожденья…
Да когда бы и вправду грехи,
а грехов-то ведь нету,
есть просто
движенье.

Булат Окуджава

1966

#окуджава

Отцу

Что на могиле мне твоей сказать?
Что не имел ты права умирать?

Оставил нас одних на целом свете.
Взгляни на мать – она сплошной рубец.
Такая рана видит даже ветер!
На эту боль нет старости, отец.

На вдовьем ложе памятью скорбя,
Она детей просила у тебя.

Подобно вспышкам на далёких тучах,
Дарила миру призраков летучих –
Сестёр и братьев, выросших в мозгу…
Кому об этом рассказать смогу?

Мне у могилы не просить участья.
Чего мне ждать?.. Летит за годом год.
– Отец! – кричу. – Ты не принёс нам счастья!.. –
Мать в ужасе мне закрывает рот.

Юрий Кузнецов

1969

#кузнецов

Старухи без стариков

Вл. Сякину

Старух было много, стариков было мало:
то, что гнуло старух, стариков ломало.
Старики умирали, хватаясь за сердце,
а старухи, рванув гардеробные дверцы,
доставали костюм выходной, суконный,
покупали гроб дорогой, дубовый
и глядели в последний, как лежит законный,
прижимая лацкан рукой пудовой.
Постепенно образовались квартиры,
а потом из них слепились кварталы,
где одни старухи молитвы твердили,
боялись воров, о смерти болтали.
Они болтали о смерти, словно
она с ними чай пила ежедневно,
такая же тощая, как Анна Петровна,
такая же грустная, как Марья Андревна.
Вставали рано, словно матросы,
и долго, темные, словно индусы,
чесали гребнем редкие косы,
катали в пальцах старые бусы.
Ложились рано, словно солдаты,
а спать не спали долго-долго,
катая в мыслях какие-то даты,
какие-то вехи любви и долга.
И вся их длинная,
вся горевая,
вся их радостная,
вся трудовая —
вставала в звонах ночного трамвая,
на миг
бессонницы не прерывая.

Борис Слуцкий

1971

#слуцкий

* * *

Родина, моя родина,
Белые облака.
Пахнет чёрной смородиной
Ласковая рука.
Тишь твоя заповедная
Грозами не обкатана,
Высветлена поэтами,
Выстрадана солдатами.
Выкормила, не нянчила
И послала их в бой.
Русые твои мальчики
Спят на груди сырой.
Вишнею скороспелою
Вымазано лицо.
Мальчики сорок первого
Выковались в бойцов.
Бронзовые и мраморные
Встали по городам,
Как часовые ранние,
Как по весне - вода!
Что по лесам аукают
Бабушки из невест?
Вот запыхались с внуками,
Памятник - наперерез.
Имени и фамилии
Можете не искать,
Братски похоронили
Ягоды у виска.
Кто-то венок оставил,
Может быть, постоял.
Кто-то опять прославил
Звёзды и якоря.
Знай же, что б ты ни делала,
Если придёт беда,
Мальчики сорок первого
Бросятся в поезда.
Сколько уж ими пройдено?
Хватит и на века!
Родина, моя родина,
Чистые берега!

Леонид Губанов

9 июля 1979

#губанов

* * *

Помни о брате, помни о подвиге ратном,
В поле — следы и пометы.
Ночью на ощупь ищу твою тень на асфальте
В сердце полощется знамя последней победы
Мы победили, но нас убедили в обратном.

Михаил Гронас

#гронас

* * *

Тянется из сердца моего зелёная нитка —
через юность мою в десятых, через детство моё в девяностых
(где коленки все в синяках и пальцы в занозах,
где до школы — дача, и речка, и земляника) —

через землянику и речку, через речку Смородину,
тянется нитка из сердца, как долгая, долгая жи́ла,
туда, где тяжёлые яблоки, и Змей Горыныч молоденький,
и бабушка вяжет мне кофту, потому что все они живы.

Вот зелёная нитка, вот красная, солнечной шерсти овечьей,
«эта кофта спрячет тебя от зимы и чёрта!»

Вот и дед мой. И Макс — черноглазый, с кудрявой чёлкой.
И горят для них жаркие звёзды, как наши свечи.

Прилетел Гагарин. Христос дошагал с Голгофы —
всё туда, в этот яблочный Рай, где Яга со Змеем.
Мне пять лет — я надела кофту и красные гольфы.

Если колет в сердце — значит, я так взрослею.

…Через месяц мне тридцать. Бабушка дёрнет за нитку —
наклонюсь я над зеркалом, гляну в него, как в книгу.

И увижу их всех — в стрекозином бескрайнем свете.

Это сила моя. Это кровь моя, земляника.
Это речь моя, речка, впадающая в бессмертие.

Юлия Мамочева

2024

#мамочева

Вдова

Сколько мне нужно пробыть вдовой,
Чтобы заглушить свой собственный вой?
Чтобы снять кольцо,
Положить на полку-
Потому что от него больше нет толку.

Да, кольцо. Символ вечности, бесконечности.
Так ведь шло тебе белое подвенечное.
Так ведь шла к алтарю
А пришла к тому,
Что стою одна и курю во тьму.

И клянусь себе - что последняя сигарета.
А потом даю поблажку - ну ладно, пачка.
Как здесь было помнишь, страна Советов?
Алый флаг его кровью ведь не запачкать.

Как в тебе было до личного конца света?
Как в тебе всё цвело, как лавандовый дым в Провансе.
Платье легкое, как безе и цветы, и ленты,
И дурацкие клятвы «не расставаться».

Я спросила одну с таким же, как у меня, взглядом.
Что сложней - засыпать одной? Одной просыпаться?
И ладонью шарить по простыне, где он спал рядом.
И не видеть его, а только кольцо на пальце.

Но она промолчала. Быть может она голос
Отдала, как русалочка, в обмен на него пленного.
- Интересно, он снял кольцо, он теперь холост?
Я уже могу обратиться морской пеною?

Я их вижу, я узнаю их в толпе - они призраки.
Они так прозрачны, что всё через них просвечивает
Я Абхазия.
Ты Абхазия
Мы не признаны.
Смерть венчает. Но не всех же увековечивает.

А страшнее всего - никогда уже не влюбиться.
Я Абхазии.
Ты Абхазия.
Плещет Рица.
А над нашей Родиной дым клубится
И победа одна на всех.

И одна на всех смерть. Её точно на всех хватит.
Слишком много места в твоей кровати
Знаешь, кольца - нам лучше не надевать их.
Лучше спать обнаженной во всей красе.

Ирина Глузгольд

#глузгольд