* * *

Октябрь — бармен, он боготворит глинтвейны, гроги, пунши — алфавит используя, как пряную приправу. Он греет красное и тихо говорит о том, что раскрывается внутри, о том, на что мы не имели права. Иди сюда, дружок, и повтори вино, гвоздику, кардамон, имбирь, налей еще горячего, не мешкай. Смотри в окно — как льется по листве и золото, и патока, и свет, течет к стволам и застывает между. И этот сруб, и горная тропа, и камень, и медвежьи черепа, и дерево, и кованые цепи придумал бог, когда устал молчать, здесь в солнечный сургуч его печать ложится, счастью назначая цену. Мы, налегке пришедшие сюда, не знающие, хлеб или вода нам суждены, не верящие в силу, сидим внутри немыслимых чудес, и пьем глинтвейн, и обретаем лес, октябрь — бармен, солнце на столе, считай нам вместе, господи, спасибо.

Светлана Лаврентьева

#лаврентьева
#октябрь

ИЗ ИНТЕРВЬЮ:

— У вас никогда не было ощущения, которое часто мучает молодых писателей, — что все уже названо и писать после Шекспира вообще нет смысла?

— Нет. Это говорит о скудости души, о малодушии. В каком-то смысле до меня ничего не было! Я родилась, и это моя вселенная. Я умру, со мной она закончится. Нельзя говорить, что есть семь нот — и уже все сыграно. Тогда иди водить автобус. А зачем водить автобус, до тебя же водили? Чем более ты душевно богат и разнообразен, тем больше к тебе приходит слов. Ты же их не на аркане цепляешь, они сами в тебя вливаются, когда ты открыт и когда ты хочешь этого.

Диана Арбенина

#арбенина
#поэзия
#цитата
#интервью

* * *

Гасит дождь осенние костры,
дым к земле холодной прибивая.
Как давно я не был у сестры.
Словно нету в городе трамвая.

Не сходить ли? - думаю порой -
машинально, просто по привычке.
Как чужие стали мы с сестрой.
Брат уехал к чёрту на кулички.

Не с кем по душам потолковать,
некому открыться по секрету.
Если бы жила на свете мать...
Но её давно на свете нету.

С чёрных веток падает листва.
Не горят намокнувшие спички.
Что у нас осталось от родства,
кроме умирающей привычки?

Гасит дождь последние костры,
дым к земле холодной прибивая.
Как давно я не был у сестры!
Как гремят за окнами трамваи!

Валерий Котеленец

1988

#котеленец

ПАПА-ПТИЧКА

сел напротив. ел руками,
вероятно, по привычке.
ел, как птичка. разве птичка
не смогла бы сдвинуть камень,
если б крылышки – на нитку,
если нитку – в страшный узел?
донести и объяснить как
эти призрачные узы,
эти прочные веревки,
что связали руки ловко,
чтобы будто по привычке,
чтобы будто так и надо:
есть, как птичка,
пить, как птичка,
петь, как птичка?
чтобы в радость
было угостить бродяжку
завтраком своим вчерашним.
никогда не стану младше,
чем сегодня.
лучше дальше,
дальше хуже, мой отец там
сел напротив, ел руками.
очень захотелось в детство,
где не надо двигать камень.
очень захотелось к маме.

Аля Карелина

#карелина

* * *

исчезнуть из глаз твоих,
раствориться.
другим берегам, наконец, присниться.
небом проплыть холодным.
только о важном говорить,
не ронять вишни слов
голодным.
во поле, во саду ли
неутолённые печали
уснули.
только в колыбели
подросшее стихотворение
перебирает ножками –
не спится.

Надежда Волненко

#волненко

Репейная бравада

Давай поговорим о том, что мы уйдём,
о том, что жизнь бежит,
звенящие подковы,
вот мы с тобой стоим пока ещё вдвоём,
а дальше, дальше как?
Никто не застрахован.

Ты хочешь подсмотреть, что будет за углом,
что будет через год,
чем обернётся пламя?
Шипящим кипятком,
рассерженным углём,
никто и никогда уже не будет нами.

Пока толпа людей устраивает быт,
не думая о том, что выдадут в финале,
при свете я держусь, но по ночам болит
сознание того, что мир не идеален.

Всё это только бред, пустая болтовня,
колючая труха, репейная бравада,

есть золотой закат растраченного дня
и будет новый день
до звёздного парада.

Анна Сеничева

#сеничева

* * *

Край города. Здесь царствует полынь,
Здесь жизнь построена из кирпича и досок,
Китайского тряпья, дешевых крепких вин,
В чьем перегаре – слабый отголосок
Красивой жизни. Рядом, между двух
Домов, недалеко от бара,
Кривая яблоня нашла себе приют.
Ее душа скрипит, под ней плоды гниют;
И, вечером, медовый пряный дух
Мешается с тем самым перегаром.
Здесь старые дома под ржавой крышей,
В них солнце через грязное окно,
Точнее, через чистый уголочек,
Подглядывает. Видя, что темно,
Смещается чуть выше.
И тогда,
Поймав в себя тот световой пучок,
Вдруг мутный обывательский зрачок
Становится второй из точек.
Источником же стали небеса,
Ничуть не потемнев при этом;
И этой связью, этим странным светом
В таких домах творятся чудеса.
Там ежемесячный обыденный запой
Внезапно завершается несмертью.
В соседнем доме чудом жив слепой,
Которому по средам из конвертов
Зачитывает письма гопота
Своими ломкими сухими голосами,
А самый мелкий шкет идет кормить кота:
Кот жрет салаку, шевеля усами.
И этот самый шкет присутствовал при чуде:
Вчера взорвал петарду, едва не выжгло глаз.
Он вряд ли атеист, и вряд ли он им будет,
Он знает, глядя в небо, что там глядят на нас.

Сергей Скуратовский

#скуратовский

Сегодня день рождения Сергея Эфрона, публициста, литератора, офицера Белой армии, мужа Марины Цветаевой (11 октября 1893, Москва - 16 октября 1941, Москва, реабилитирован посмертно 22 января 1956 года)

Когда-то на лекциях о Цветаевой наш преподаватель сказала, что как ни странно Сергею Эфрону Марина Цветаева не посвятила ни одного красивого стихотворения, все её шедевры всегда были адресованы другим, не мужу…

А мне кажется, что Сергею Яковлевичу посвящены очень красивые стихи, сегодня их опубликую.

#эфрон
#цветаева
#деньрождения

«Он очень болезненный, 16-ти лет у него начался туберкулёз… Если бы Вы знали, какой это пламенный, великодушный, глубокий юноша! Я постоянно дрожу над ним. От малейшего волнения у него повышается t°, он весь — лихорадочная жажда всего. Встретились мы с ним, когда ему было 17, мне 18 лет. За три — или почти три — года совместной жизни — ни одной тени сомнения друг в друге. Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем... Мы никогда не расстаёмся. Наша встреча — чудо… Он — мой самый родной на всю жизнь. Я никогда бы не могла любить кого-нибудь другого, у меня слишком много тоски и протеста. Только при нём я могу жить так, как живу — совершенно свободная.»

Марина Цветаева в письме Розанову о Сергее Эфроне

1915

#эфрон
#цветаева

«Марина — человек страстей. Гораздо в большей мере чем раньше — до моего отъезда. Отдаваться с головой своему урагану для неё стало необходимостью, воздухом её жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас — неважно. Почти всегда (теперь так же как и раньше), вернее всегда всё строится на самообмане. Человек выдумывается и ураган начался … Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно. Тяга пока хорошая — всё обращается в пламя. Дрова похуже — скорее сгорают, получше дольше. Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно. Когда я приехал встретить Марину в Берлин, уже тогда почувствовал сразу, что Марине я дать ничего не могу.»

Сергей Эфрон в письме Волошину о Марине Цветаевой

22 января 1924

#эфрон
#цветаева

* * *

Сергею Эфрон-Дурново

Есть такие голоса, Что смолкаешь, им не вторя, Что предвидишь чудеса. Есть огромные глаза Цвета моря.

Вот он встал перед тобой: Посмотри на лоб и брови И сравни его с собой! То усталость голубой, Ветхой крови.

Торжествует синева Каждой благородной веной. Жест царевича и льва Повторяют кружева Белой пеной.

Вашего полка — драгун, Декабристы и версальцы! И не знаешь — так он юн — Кисти, шпаги или струн Просят пальцы.

Марина Цветаева

Коктебель, 19 июля 1913

#цветаева
#эфрон

* * *

Я с вызовом ношу его кольцо
— Да, в Вечности — жена, не на бумаге. —
Его чрезмерно узкое лицо —
Подобно шпаге.

Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.

Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями распахнутых бровей —
Две бездны.

В его лице я рыцарству верна.
— Всем вам, кто жил и умирал без страху. —
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.

Марина Цветаева

Коктебель, 3 июня 1914

#цветаева
#эфрон

* * *

— Где лебеди? — А лебеди ушли.
— А во́роны? — А во́роны — остались.
— Куда ушли? — Куда и журавли.
— Зачем ушли? — Чтоб крылья не достались.

— А папа где? — Спи, спи, за нами Сон,
Сон на степном коне сейчас приедет.
— Куда возьмет? — На лебединый Дон.
Там у меня — ты знаешь? — белый лебедь…

Марина Цветаева

9 августа 1918

#цветаева
#эфрон

* * *

С.Э.

Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблёклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом на стеклах, —

И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец — чтоб было всем известно! —
Что ты любим! любим! любим! — любим! —
Расписывалась — радугой небесной.

Как я хотела, чтобы каждый цвел
В веках со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-накрест перечеркивала — имя…

Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты — уцелеешь на скрижалях.

Марина Цветаева

18 мая 1920

#цветаева
#эфрон

* * *

Осенний ветер гонит лист и ствол качает.
Не полегчало коль еще, то полегчает.
Вот только птица пролетит и ствол качнется,
И полегчает наконец, душа очнётся.
Душа очнётся наконец, и боль отпустит.
И станет слышен вещий глас в древесном хрусте
И в шелестении листвы. Под этой сенью
Не на погибель все дано, а во спасенье.

Лариса Миллер

#миллер

Гость

<…>

Глава 2

Теперь покурим белых сигарет,
друзья мои, и пиджаки наденем,
и комнату на семь частей поделим,
и каждому достанется портрет.
Да, каждому портрет. Друзья, уместно ль
заметить вам, вы знаете, друзья,
приятеля теперь имею я…
Вот комната моя. Из переездов
всегда сюда. Родители, семья,
а дым отечественный запах не меняет.
…Приятель чем-то вас напоминает…
Друзья мои, вот комната моя.
Здесь родина. Здесь — будто без прикрас,
здесь — прошлым днем и нынешним театром,
но завтрашний мой день не здесь. О, завтра,
друзья мои, вот комната для вас.
Вот комната любви, диван, балкон,
и вот мой стол — вот комната искусства.
А по торцам грузовики трясутся
вдоль вывесок и розовых погон
пехотного училища. Приятель
идет ко мне по улице моей.
Вот комната, не знавшая детей,
вот комната родительских кроватей.
А что о ней сказать? Не чувствую ее,
не чувствую, могу лишь перечислить.
Вы знаете… Ах нет… Здесь очень чисто,
все это мать, старания ее.
Вы знаете, ко мне… Ах, не о том,
о комнате с приятелем, с которым…
А вот отец, когда он был майором,
фотографом он сделался потом.
Друзья мои, вот улица и дверь
в мой красный дом, вот шорох листьев мелких
на площади, где дерево и церковь
для тех, кто верит Господу теперь.
Друзья мои, вы знаете, дела,
друзья мои, вы ставите стаканы,
друзья мои, вы знаете — пора,
друзья мои с недолгими стихами.
Друзья мои, вы знаете, как странно…
Друзья мои, ваш путь обратно прост.
Друзья мои, вот гасятся рекламы.
Вы знаете, ко мне приходит гость.

<…>

Иосиф Бродский

1961

#бродский

Сегодня день рождения поэта Серебряного века Саши Черного (13 октября 1880, Одесса, Россия - 5 августа 1932, Прованс, Франция)

Читатели заучивали сатирические строки Черного наизусть, например, Маяковский, по воспоминаниям Лили Брик, цитировал их в общественном транспорте, если кто-то его толкал в трамвае, он говорил во всеуслышание: «Кто-то справа осчастливил — робко сел мне на плечо»

Из-за сатирических стихов Черного на политические темы власти изымали тиражи журналов и сборников и закрывали целые издания.

#черный
#деньрождения

Александр Менделевич Гликберг (настоящее имя Саши Черного) родился в Одессе в зажиточной еврейской семье.

У Александра было четверо братьев и сестер. Так вышло, что родители дали двум своим сыновьям одинаковые имена – Саша. Один был светленький – его называли Саша Белый, другой, будущий поэт, темненький – его называли, соответственно, Саша Черный.

Мать не баловала своих детей вниманием – она часто болела, отпрыски были ей в тягость. Отец редко бывал дома, поскольку по долгу службы постоянно находится в разъездах. Будучи человеком крутого нрава, он наказывал детей за малейшую провинность. Саша рос замкнутым и нелюдимым.

Для того чтобы дать возможность сыну получить образование в гимназии, мальчика крестили в русской православной церкви (поскольку годом ранее он не прошел в неё по процентной норме для евреев).

При этом учеба ему не давалась, и в 15 лет Гликберг сбежал из дома в Петербург. Первое время отец высылал ему деньги, чтобы он мог снимать себе жилье.
В столице мальчик продолжил обучение, но через год провалил экзамен по алгебре, и его отчислили. После этого Мендель Гликберг отказался оплачивать комнату сыну, и вскоре будущий поэт оказался на улице, бродяжничал и попрошайничал.

В 1898 году историю о брошенном мальчике напечатала газета «Сын Отечества», и его взял на воспитание состоятельный чиновник из Житомира Константин Роше. Он привил своему воспитаннику любовь к поэзии, обучал его музыке. Осенью этого же года Александр Гликберг поступил в житомирскую гимназию. Но ее он тоже не окончил: поругался с директором и был отчислен без права возобновить учебу.

В это время Гликбергу было почти 20 лет. Попытки получить образование на этом он оставил и вскоре добровольцем ушел в армию.

После службы Александр два года работал в Новоселицкой таможне, а потом увлекся литературным творчеством. В 1904 году его статьи, театральные рецензии и фельетоны напечатали в житомирской газете «Волынский вестник»; здесь же под псевдонимом «Сам по себе» и «Мечтатель» Гликберг опубликовал первые стихи.

В 1905 году он снова уехал в Петербург. Здесь встретил свою будущую супругу Марию Васильеву, студентку Бестужевских курсов.

Современник поэта Корней Чуковский так описывал ее: «Жена его, Мария Ивановна, была доктор философии. Она преподавала в высших учебных заведениях логику, и, признаться, я ее немножко побаивался. Да и он, кажется, тоже».

Жена была старше поэта на 9 лет, она стала его верным другом и ангелом хранителем, не раз вытягивала его из приступов глубокой депрессии, к которой он был склонен. Правда, несмотря на то, что в их семье царили мир и взаимопонимание, детей в этом браке так и не появилось.

В Санкт-Петербурге Черный продолжил печататься, его популярность нарастала.

Корней Чуковский писал, что «читатель, купив журнал, первым делом искал в нём новые стихи Саши Чёрного, до того он был популярен.»

Когда поэту было всего 25 лет, он уже сотрудничал с пятью крупными петербургскими журналами.

Первое произведение, опубликованное под именем “Саша Чёрный”, сатирический стих “Чепуха”, вызвало такую бурю возмущения, что напечатавший его журнал был закрыт по указу властей, но само стихотворение распространилось в списках по всей стране.

Фрагмент:

Витте родиной живет
И себя не любит.
Вся страна с надеждой ждет,
Кто ее погубит…

В 1906 году вышел в свет сборник стихов «Разные мотивы» под именем «А. Гликберг», который вскоре был запрещен цензурой из-за политической сатиры, но и это не останавило автора.

Язвительные стихи поэта согласились печатать в других изданиях. С этого времени к нему пришла слава сатирика, а имя Саша Чёрный стало постоянным псевдонимом Александра Гликберга.

«Но знаете, этот «Саша» мне много горя доставил, еще в Петербурге каждый встречный-поперечный фамильярно окликал меня «Саша», да и тут (в Европе) — столько времени прошло — каждый недоросль пристает с этим «Сашей»

Несмотря на свою известность, Саша был очень скрытен. Он не любил выступать на публике и печатать свои произведения, которые расходились с легкой руки.

#черный
#биография

В 1908 году ему присвоили звание «Король поэтов», но он не участвовал в литературных вечерах, из всех коллег общался только с Александром Куприным и Леонидом Андреевым.

«Худощавый, узкоплечий, невысокого роста, он, казалось, очутился среди этих людей поневоле и был бы рад уйти от них, подальше. Он не участвовал в их шумных разговорах и, когда они шутили, не смеялся. Грудь у него была впалая, шея тонкая, лицо без улыбки», - Корней Чуковский

Во времена Первой мировой войны (с 1914 года) Александр служил рядовым в пятой армии при полевом лазарете, вместе с женой. В это же время работал как прозаик, издавая сборники и детские книги. Однако, не выдержав ужасов войны, впал в депрессию и был помещен в госпиталь.
 
Революции поэт не принял, в 1920-м по поддельным документам смог получить литовское подданство и эмигрировать в Германию. Некоторое время жил в Италии, потом в Париже. На юге Франции провел он последние годы жизни. 
 
Его стихи эмигрантского периода проникнуты мучительной ностальгией. В 1923 году в Германии вышел том стихотворений «Жажда» - очень грустная книга о жгучей тоске по родине, об эмигрантском сиротстве.
 
В период экономического кризиса в Европе был вынужден уехать из Италии в Париж. Переезд обошелся дорого: Чёрному пришлось продать Римскому университету свою коллекцию произведений русских классиков, которую он собирал всю жизнь.

Поэт часто участвовал в благотворительных вечерах в помощь инвалидам Первой мировой войны и посещал русских эмигрантов во французских городах, в Бельгии, Сербии и Чехии. Он также поддерживал молодых русских писателей: привозил сборники соотечественников, выступал на литературных вечерах, помогал выпускать альманахи.

«Есть два рода помощи: есть похвала, подписанная громким именем, и есть помощь в прямом смысле слова: советы старшего, его пометы на рукописи новичка, — волнистая линия недоумения, осторожно исправленная безграмотность, — его прекрасное сдержанное поощрение, и уже ничем не сдерживаемое содействие. Вот этот второй — важнейший — род помощи я и получил от Александра Михайловича», - Владимир Набоков

Смерть Саши Черного была внезапной и неожиданной: рискуя жизнью, он помогал соседям тушить пожар, а потом, уже дома, у него произошел сердечный приступ. Умер он во Франции в местечке Лаванду 5 августа 1932 года. Ему было всего 52 года.

Был похоронен в департаменте Вар, однако могила поэта была утеряна. Есть две версии: первая банальная: за могилу Чёрного просто некому было платить и её передали другим людям, а вторая гласит, что во время войны снаряд упал прямо на место захоронения поэта и уничтожил его.
 
В СССР Сашу Чёрного внесли в учебную программу по литературе, а многие его работы экранизировали.

На стихи Саши Чёрного были написаны и исполнены песни многими современными музыкантами, среди которых Жанна Агузарова и группа «Браво», Максим Покровский (группа «Ногу свело!»), Александр Васильев (группа «Сплин»), Аркадий Северный, Александр Новиков.

#черный
#биография

Жалобы обывателя

Моя жена – наседка,
Мой сын – увы, эсер,
Моя сестра – кадетка,
Мой дворник – старовер.

Кухарка – монархистка,
Аристократ – свояк,
Мамаша – анархистка,
А я – я просто так...

Дочурка – гимназистка
(Всего ей десять лет)
И та социалистка –
Таков уж нынче свет!

От самого рассвета
Сойдутся и визжат –
Но мне комедья эта,
Поверьте, сущий ад.

Сестра кричит: «Поправим!»
Сынок кричит: «Снесем!»
Свояк вопит: «Натравим!»
А дворник – «Донесем!»

А милая супруга,
Иссохшая как тень,
Вздыхает, как белуга,
И стонет: «Ах, мигрень!»

Молю тебя, создатель
(совсем я не шучу),
Я р у с с к и й о б ы в а т е л ь –
Я п р о с т о ж и т ь х о ч у!

Уйми мою мамашу,
Уйми родную мать –
Не в силах эту кашу
Один я расхлебать.

Она, как анархистка,
Всегда сама начнет,
За нею гимназистка
И весь домашний скот.

Сестра кричит: «Устроим!»
Свояк вопит: «Плевать!»
Сынок кричит: «Накроем!»
А я кричу: «Молчать!!»

Проклятья посылаю
Родному очагу
И втайне замышляю –
В Америку сбегу!..

Саша Черный
(Александр Гликберг)

1906

#черный

Пробуждение весны

Вчера мой кот взглянул на календарь
И хвост трубою поднял моментально,
Потом подрал на лестницу, как встарь,
И завопил тепло и вакханально:
«Весенний брак! Гражданский брак!
Спешите, кошки, на чердак...»

И кактус мой — о, чудо из чудес! —
Залитый чаем и кофейной гущей,
Как новый Лазарь, взял да и воскрес
И с каждым днем прет из земли всё пуще.
Зеленый шум... Я поражен:
«Как много дум наводит он!»

Уже с панелей смерзшуюся грязь,
Ругаясь, скалывают дворники лихие,
Уже ко мне забрел сегодня «князь»,
Взял теплый шарф и лыжи беговые...
«Весна, весна! — пою, как бард,—
Несите зимний хлам в ломбард».

Сияет солнышко. Ей-богу, ничего!
Весенняя лазурь спугнула дым и копоть,
Мороз уже не щиплет никого,
Но многим нечего, как и зимою, лопать...
Деревья ждут... Гниет вода,
И пьяных больше, чем всегда.

Создатель мой! Спасибо за весну! —
Я думал, что она не возвратится, —
Но... дай сбежать в лесную тишину
От злобы дня, холеры и столицы!
Весенний ветер за дверьми...
В кого б влюбиться, черт возьми!

Саша Черный
(Александр Гликберг)

1909

#черный