* * *

Опять подкараулила его,
как бы случайно встретила в подъезде:
“А заходите в гости как-нибудь,
да хоть сегодня, я как раз сварила
варенье, любите из ревеня?”

Сказал “я постараюсь”. Не зашёл.
Потом лежал и думал, отчего же?
Нормальная же, или даже лучше:
хорошая. Варенье вон сварила,
неясно, правда, из чего. И ноги.

Конечно, плохо спал. Ревень приснился:
лиловый, крупный, с бивнями, усами.
Ревел, волок бесформенную тушу
по лестнице на их седьмой этаж.
Но запах источал приятный, нежный.

Проснулся и решил: зайду сегодня.
Полдня крутился у глазка дверного:
когда уже включаешься в игру,
то ничего не кажется абсурдом.
Напротив, всё осмысленно и ясно.

К примеру спать всегда башкой на запад,
годами в паре метров друг от друга,
но через стену: трубы, арматура,
бетон, шпаклевка, шесть слоёв обоев,
след от гвоздя, рисунок детский, бра.

Вот тоже слово странное какое.
Опасная, загадочная бра.
Она, похоже, ревеня сестра.

Дана Сидерос
(Мария Кустовская)

12 сентября 2023

#сидерос

Налёт и накипь

1.
Боль находит в тебе проёмы,
находит щели
и становится управляющим
в хрупком теле,
заполняя поверхности и пустоты,
боль доходчиво объясняет,
куда ты, кто ты.

Боль обыщет тебя внутри,
а потом снаружи,
незаметно обескуражит,
обезоружит,
выбьет спесь и придурь,
налёт и накипь,
осветит во мраке, повесит знаки,
ты подумаешь, боль сильнее,
но это враки.

2.
Ты — есть то, что держит её, вмещает,
это боль тебя мониторит
и навещает,
без тебя она ноль:
угаснет и обнищает,

но пока ты жив, исповедуй нежно
привкус соли, солода и железа,
тише, тише,
колышется под одеждой:
мне не больно,
не больно,
мне неизбежно.

Анна Сеничева

2023

#сеничева

* * *

"В жаропрочную форму
выложить кабачки внахлёст".
Я в бессилии гнома
жить пытаюсь всерьез.

Вот под шкафом фломастер,
дотянулась - и щелк -
денег хочется, власти,
класс, а вот колпачок.

Дочь назначила менеджером.
Проверяет меня , моя красота.
Мама, что беспорядок повержен?
Ставим галочку, да?

Ставим галочку, ставим,
и пускай в темноте
беззаботно летают
души сделанных дел.

Аня Логвинова

#логвинова

* * *

И чем плотней набивается в уши,
чем невыносимей дерет по коже,
тем лучше, говорю я, тем хуже,
тем, я вас уверяю, больше похоже
на жизнь, в которой трепет любовный
сменяется скрежетом зубовным,
а ритм лирического стихотворения –
не криком, так скрипом сопротивления,
хрипом...

Ян Сатуновский

#сатуновский

Сегодня день рождения поэта - Роальда Мандельштама (16 сентября 1932, Ленинград - 26 февраля 1961, Ленинград)

В прошлом веке в русской литературе было сразу 3 поэта трудной судьбы с одной фамилией — Мандельштам.

Осип Мандельштам, ставший литературной иконой, умер от дистрофии в декабре 1938 в пересыльном лагере во Владивостоке.

Юрий Мандельштам, поэт 1-й волны эмиграции, жил в Париже, умер от голода в 1943 в польском концлагере Явожно.

Роальд Мандельштам, которого называют «Серебряным веком Питерского андеграунда», свой путь окончил в январе 1961 в ленинградской больнице от кишечного кровотечения, вызванного болезнями и хроническим недоеданием.

Талант и ранняя смерть от туберкулеза – как будто тоже оттуда, из 20-х послереволюционных голодных лет.

Точнее всех роль Роальда и его место в русской поэзии определил поэт Данила Давыдов: «Р. Мандельштам…оказался «агентом влияния» Серебряного века в веке Бронзовом» и «закрыл собственным телом (жизнью, творчеством) дыру времён…».

#роальдмандельштам
#деньрождения

Роальд Чарльзович Мандельштам родился в 1932 году в Ленинграде, в по-настоящему петербургской семье. Отец, Чарльз Горович, разносторонне образованный и обладавший феноменальной памятью человек, инженер, обожавший поэзию, часами наизусть читавший стихи, особенно поэтов Серебряного века, чем и подкупил сердце матери Роальда, Елены Иосифовны, одной из первых красавиц Ленинграда, дочери знаменитого адвоката Мандельштама, которая и сама писала стихи и неплохо рисовала.

Отец родился в Америке, бабушка Роальда не доверяла отечественной медицине (тогда ещё российской, имперской), и рожать уехала в США, вместе с мужем. Там родился её сын, которого назвали Чарльзом. Чарльз Яковлевич прожил в США довольно долго, даже успел стать чемпионом какого-то штата по боксу в наилегчайшем весе. А потом принял решение вернуться в СССР – чтобы продолжить дело революции. Как выяснилось позже, совершенно зря.

Чарльз женился в 1931 году, а 16 сентября 1932 года у него и супруги, Елены Иосифовны Мандельштам, родился мальчик, которого назвали по моде 30-х в честь именитого человека – путешественника Роальда Амундсена.

Родители Роальда расстались, а чуть позже его отца арестовали и сослали в Казахстан.

По второму мужу (после высылки Чарльза мать Роальда снова вышла замуж) Елена взяла фамилию мужа - Томинг. Во времена оккупации при весьма мрачных обстоятельствах нехорошую немецкую фамилию изменили на русское Томина. В 1944 году инженера Дмитрия Томина, её мужа, арестовали – из лагерей он уже не вернулся.

Роальд был записан на фамилию матери, Осипу Мандельштаму он родственником не был, свою фамилию очень не любил, воспринимая ее как издевательство, и даже написал и повесил на дверь квартиры стихотворение:

В квартиру девятнадцать
Вам лучше не являться.
Здесь живу я, Р. Мандельштам,
И я совсем не нужен Вам.
А Мандельштам, что нужен Вам,
Уже давно не здесь, а ТАМ.
 
Роальд был тяжело болен. Еще с детства страдал бронхиальной астмой, а война и блокада подорвали и без того слабое здоровье. В дополнение к астме в 16 лет у него открылся костный и легочный туберкулез. В те годы это было равнозначно приговору. Без денег на лечение, при отсутствии элементарных лекарств и условий он был обречен, но боролся со страшной болезнью, пока оставались хоть какие-то силы.

Первое время в Ленинграде он жил с матерью и сводной сестрой, но вскоре Елену Иосифовну арестовали, предъявив обвинение в том, что она сестра врага народа поэта Осипа Мандельштама. Родство не подтвердилось, но несколько страшных месяцев она провела в «Крестах».

В свои шестнадцать он жил один и был совершенно зрелым человеком, с ясным и твердым взглядом на жизнь. Благодаря бабушке он получил блестящее домашнее образование, хорошо разбирался в русской истории и культуре, особенно в литературе – от Державина до Гумилева с Мандельштамом и Маяковского. Так же хорошо знал и западную культуру от любимой им «золотой, как факел, Эллады» до стихотворений Гарсиа Лорки, которые он с удовольствием переводил.

Книжный юноша, болезнью прикованный к убогой комнате коммунальной квартиры, он был вне литературной среды, не общался с другими поэтами, у него не было связей в литературном мире. Его кругом были художники-авангардисты, «арефьевцы»: А. Арефьев, Р. Гудзенко, Р. Васми, В. Гром, Ш. Шварц, В. Шагин и В. Преловский.

Ленинградские подростки, пережившие блокаду, обладающие незаурядным талантом художников, вылетевшие из художественных учебных заведений за «западничество и формализм», они создавали свой живописный непарадный Ленинград.

«Арефьевский круг» объединился вокруг Александра Арефьева и стоял у истоков послевоенного неформального искусства. Обаятельный, общительный и остроумный Роальд Мандельштам, легко вписавшийся в эту компанию, был среди них единственным поэтом. Они познакомились на квартире у Рихарда Васми, точнее, в его единственной комнате, в 1948. Он пришёл, этот шестнадцатилетний мальчик, и читал свои стихи таким же юным художникам – и был им интересен.

#роальдмандельштам
#биография

Влияние Роальда на друзей-художников было огромным.

Они слушали его стихи как завороженные. У него они и собирались потом, назвав его узкую и длинную комнату в коммуналке под самой крышей «Салоном отверженных», а себя «Орденом нищенствующих живописцев», спорили об искусстве, истории, говорили и о политике.

Роальд почти не выходил из дома. Он лежал на кровати – и писал, пытался как-то устроиться в этой жизни, учиться. После школы поступил на Восточное отделение факультета иностранных языков университета, изучал китайский язык, потом в Политехнический, но ни там, ни там курса не закончил, не смог учиться из-за своих многочисленных болезней, утратив возможность свободно передвигаться.

Его университетами стали залы Эрмитажа и Публичной библиотеки Салтыкова-Щедрина. При этом он писал курсовые работы для друзей, готовил их к экзаменам по любому предмету, в том числе и по медицине. А друзья рисовали его портреты.

Судьбы всех участников арефьевской группы непросты. Александр Арефьев, русский художник, был исключён в 1949 году из художественной школы, отчислен в 1953 году из медицинского университета, провёл три года в лагерях, умер в 47 лет в эмиграции, во Франции, в 1978 году. Вадим Преловский повесился в 1954 году. Владимир Шагин, чьи работы сейчас в Третьяковке, на протяжении 7 лет (61…68) находился на принудительном лечении в психбольнице. Рихард Васми был отчислен из архитектурного техникума, работал колористом на картонажной фабрике, разрисовщиком косынок, клееваром, лаборантом в Ботаническом институте, кочегаром, маляром. Шолом Шварц более или менее работал и зарабатывал (маляром, реставратором), позже его картины выставлялись на выставках в Париже, Берлине. Родион Гудзенко отсидел 10 лет в лагере за то, что пытался бежать во Францию в 50-х.

Роальд очень любил ночные прогулки по городу. Опираясь на костыль, часами мог бродить по улицам, то один, то с друзьями. Глухие переулки, питерские парадные – ничего не пропускала «болтайка» – как называли себя Роальд и его друзья-художники. Прогулки по ночному городу вылились в цикл стихов «Песни ночного города», и может быть, это лучшее из всего написанного Роальдом Мандельштамом.

Но болезнь отнимала и эту возможность. Он почти не выходил из дому, писал, лежа на кровати. Но стихи друзьям читал всегда только стоя. Он не позволял себе проваливаться в болезнь.

Живя практически без денег, он каждый день надевал белоснежную накрахмаленную рубашку. У него их было семь – по числу дней недели. Это было вызовом, определенным знаком свободомыслия. Все его творчество было вызовом и поражало немыслимой и непозволительной в то время свободой.
 
Магия его стихов и обаяние личности привлекали к нему многих. Одним из его друзей был композитор Исаак Шварц. Он читал стихи Роальда своему коллеге, сыну писателя Алексея Николаевича Толстого, композитору Дмитрию Толстому. Тот, в свою очередь, познакомил Мандельштама со своей матерью, поэтессой Натальей Крандиевской. Стихи Роальда она оценила очень высоко, но напечатать их в те времена было нереально.

Чтобы как-то поддержать Роальда, у которого из источников дохода были только деньги, присылаемые отцом, и пенсия по инвалидности матери, Шварц, который получил заказ Большого театра написать музыку к балету «Накануне», предложил ему написать либретто к этому балету. Постановщику балета Леониду Якобсону либретто понравилось. Эскизы декораций взялся написать художник из «Арефьевского круга» Родион Гудзенко. Они были великолепны, и балет должен был стать событием в культурной жизни.

Но закончилось все так, как и должно было закончится: Якобсона отстранили от постановки, либреттиста и художника заменили на идеологически выдержанных. Кто сейчас помнит балет «Накануне»?
Это была единственная попытка арефьевцев и Роальда вступить в творческий союз с государством.

Они просто хотели «делать искусство», не оглядываясь на установки партии. Они работали малярами, кочегарами, картонажниками и клееварами, но упорно отстаивали свое право на свободу творчества.

#роальдмандельштам
#биография

Ровльду становилось все хуже. Он испытывал страшную боль даже лежа неподвижно. Каждое движение было пыткой. Спасал только морфий, без которого он уже не мог обходиться.

Он умирал дважды. В 1956 году ему стало совсем плохо и он попал в больницу в таком тяжёлом состоянии, что врачи заранее подготовили и оформили справку о смерти. И придя однажды в больницу, его друзья услышали, что Роальд умер.

Все остальное было каким-то чудовищным трагифарсом, о котором потом сам Мандельштам рассказывал со свойственной ему иронией. Справка о смерти есть, а тела в морге нет. Наконец обнаружили «дорогого покойника» живым и даже неплохо себя чувствовавшим.

Эту справку Роальд часто показывал потом своим друзьям, рассказывая о том, «когда я первый раз умер».

Роальд Мандельштам умер 26 февраля 1961 года, оставив после себя около четырехсот стихотворений, больше половины из которых – варианты. Ему было 28 лет. Хоронили его на Красненьком кладбище четверо: трое художников-арефьевцев и сестра Елена.

Тяжело переживавший эту кончину Арефьев несколько месяцев, ночуя в кладбищенских склепах, сознательно вёл на кладбище бродячий образ жизни вместе с Шагиным.

Позже, в 1990-е гг. в могилу Мандельштама был подхоронен прах художника Арефьева, умершего во Франции, а в сентябре 1998 года прах художника Васми. В мае 2012 года на их общей могиле был поставлен памятник.

До сих пор неизвестно, где хранятся рукописи поэта. Ходили слухи, что их сожгли родственники после его смерти, но иногда из личных архивов его друзей и знакомых всплывают какие-то неизвестные раньше стихи, черновики, наброски.

Сохранилось много стихов у Михаила Шемякина, который познакомился с Роальдом незадолго до его смерти. Он и опубликовал впервые стихи Мандельштама в «Аполлоне-77» спустя пятнадцать лет после его смерти. Потом стихи появились в «Антологии Голубой лагуны» Константина Кузьминского, еще одного из хранителей и яростных поклонников творчества Мандельштама. Он утверждает, что собранный им полный архив поэта находится в Институте современной русской культуры в Техасе и надеется, что он будет издан.

В начале 80-х в Израиле вышла маленькая книжка «Избранное», собравшая написанные на клочках и подаренные друзьям стихи Мандельштама.

После 1991 года стали публиковать стихи Роальда и в России.

#роальдмандельштам
#биография

* * *

Не придёт, но, может быть, приснится,
Так светла и так же далека,
А над ней взрываются зарницы,
Проплывают дымом облака.
 
Озорной и опьяневший ветер
Из садов темнеющих занёс
Лепестки невиданных соцветий
В шёлковое золото волос.
 
Но как только ночь придёт в больницу,
Я в бреду её не узнаю —
Девочку, которая мне снится,
Золотую звёздочку мою.
 
А она приходит осторожно
И садится рядом на кровать,
И так хочется ей сон тревожный
От упрямых глаз моих прогнать.
 
Собирает бережной рукою
Лепестки неконченных поэм
И полна бессильною тоскою,
И укор в глазах глубок и нем.
 
Плачет надо мной, совсем погибшим,
Сброшенным в бездарнейшую грусть,
А себе я снюсь бездомным нищим
И чему-то страшному смеюсь.
 
И всю ночь летят куда-то птицы,
И, не зная, как она близка,
Безнадёжно уронив ресницы,
Я зову её издалека.
 
Роальд Мандельштама

#роальдмандельштам

Алый трамвай

Сон оборвался. Не кончен.
Хохот и каменный лай.
В звёздную изморозь ночи
Выброшен алый трамвай.
 
Пара пустых коридоров
Мчится, один за другим.
В каждом – двойник командора –
Холод гранитной ноги.
 
– Кто тут?
– Кондуктор могилы!
Молния взгляда черна.
Синее горло сдавила
Цепь золотого руна.
 
– Где я? (Кондуктор хохочет).
Что это? Ад или Рай?
– В звёздную изморозь ночи
Выброшен алый трамвай!
 
Кто остановит вагоны?
Нас закружило кольцо.
Мёртвый чугунной вороной
Ветер ударил в лицо.
 
Лопнул, как медная бочка,
Неба пылающий край.
В звёздную изморозь ночи
Бросился алый трамвай!

Роальд Мандельштам

#роальдмандельштам

* * *

Я молчаливо зябну на мосту,
Целуя золотистые ладони.
Роняет клён чеканную звезду:
Деревья губит медь осенних бро́ней.
Какие клады ветру разметать!
(В них твой резец, как шпага, Бенвенуто).
Их даже дворник, выйдя подметать,
Своей метлой обходит почему-то.
Холодный лист, похожий на звезду,
И говорящий цветом о лимоне, —
В моих руках:
Я зябну на мосту,
Целуя золотистые ладони.
 
Роальд Мандельштам

#роальдмандельштам

* * *

и пока кто-то ищет себя, разрезает гранит, разбивает нимб,
я потерян в сухих корешках имбиря и книг, окунаюсь в нил,
не спешу выплывать. так приветственно мягок тот,
кто меня пленил:
это желтая лампа, спокойные треки, стол,
грозовые дни

это время ветров, но нисколечко ими не сдавлен, не околел:
здравствуй, сущность моя, дорогой лабиринт минотавра,
норвежский лес
здравствуй, осень. я вновь обретенный,
потемки, холод — мой парадиз.
[хочешь встретить себя?
глубоко
всесторонне
безвыходно
заблудись].

Тим Эванс
(Валерия Мейхер)

#мейхер
#эванс

* * *

Мать-мигрень свою дочь украшала обручем, золотой тиарой, тугим кольцом: как все станет сумеречным да облачным, так ложись, родимая, на крыльцо. Головой на ступени, на доски старые, на пороги дубовые — дед рубил. И смотри сквозь время — какими стали мы, твои предки, корни твоей судьбы. Лоб горячий в твёрдые пальцы дерева — чтоб ни громкого звука, ни ветерка. Ох, прабабки, что же я вам не верила, ваша сила вам не была легка, ваша доля вам не давалась запросто, ваша память пряталась под засов. За калинов мост возвращаюсь в заросли — собирать вам ягоды в туесок. Будут к ночи пальцы от сока алые, к темноте привыкнут опять глаза. Мы шутили с кровью, как дети малые, пращур каждого розгами наказал. Так и ходим, носим следы заветные, через боль опять постигаем мир. Мать достанет однажды монеты медные — рассчитаться за время побыть людьми.

Обруч ладный крепче сжимает голову, растекается свет по тревожным снам.

Есть наследство даром, любовью, голосом.

Есть наследство болью.

Владей сполна.

Светлана Лаврентьева

#лаврентьева

Лодка над рекою

Наш монастырь за рекой.
Храм не достанешь рукой.

Дядь Жень, довезёшь через реку?
Бегут ещё два человека.
Папа и маленький сын:
Петька, смотри не простынь
Петя закутался в папу.
Я заприметила шляпу.
Машет нездешняя дама:
Возьмите, прошу Вас, до храма!
Пятеро в лодке и пёс.
Ветер его нам принёс.

Все со своею бедою.
В лодке одной, над рекою.

Варвара Заборцева

#заборцева

* * *

Дымок осенний,
одежда в сене,
клубочек пряный
пинал от яблонь.
Такое утро —
легко и трудно,
раз день не вечен,
придёт и вечер.
Приснилось: ночью
пласты ворочал,
и всё гудело,
ко мне летела
малютка птичка,
вьюрок-синичка,
в ладошку села,
любить хотела.

Яна Савицкая

#савицкая

* * *

Земную жизнь пройдя до половины,
из сумрачного леса выходя,
он оказался посреди пустыни,
 
цветущей после зимнего дождя,
где радуга от края и до края
стояла и, мгновенье погодя,
 
вдруг понял, что дарована вторая
попытка, для которой возрождён
среди забытого земного рая,
 
светло сияющего с трёх сторон.

Вячеслав Баширов

2020

#баширов