Борис Исаакович Постернак (имя при рождении) родился в Москве, в творческой еврейской семье: отец - художник Леонид Осипович (Исаак Иосифович) Пастернак и мать - пианистка Розалия Кауфман.
Рос Борис в творческом окружении: в гостях у Пастернаков бывали Лев Толстой, Василий Поленов, Исаак Левитан, Сергей Рахманинов, Александр Скрябин, Михаил Нестеров, Николай Ге, Райнер Мария Рильке.
Под влиянием Скрябина Борис увлекся музыкой — занимался по программе консерваторских курсов шесть лет и даже написал две прелюдии и сонату для фортепиано.
В 1903 году при падении с лошади сломал ногу и из-за неправильного срастания (лёгкая хромота, которую писатель скрывал, осталась на всю жизнь) был в дальнейшем освобождён от воинской повинности и не был призван ни на одну из мировых и гражданских войн.
В октябре 1905 года попал под казачьи нагайки, когда на Мясницкой улице столкнулся с толпой митингующих, которую гнала конная полиция. Этот эпизод потом нашёл своё отражение в его книгах.
Учеба в гимназии давалась легко, Пастернак окончил ее с золотой медалью и всеми высшими баллами, кроме закона Божьего, от которого был освобождён из-за еврейского происхождения.
А вот с будущей профессией долго определиться не мог. По примеру родителей, добившихся высоких профессиональных успехов неустанным трудом, стремился во всём «дойти до самой сути, в работе, в поисках пути».
Пастернак, вспоминая впоследствии свои переживания, писал в «Охранной грамоте»: «Больше всего на свете я любил музыку… Но у меня не было абсолютного слуха…». После ряда колебаний Пастернак отказался от карьеры профессионального музыканта и композитора: «Музыку, любимый мир шестилетних трудов, надежд и тревог, я вырвал вон из себя, как расстаются с самым драгоценным».
Борис поступил на юридическое отделение историко-филологического факультета Москвоского университета, позже перевёлся на философское.
В 1912 году он учился в Марбурге в Германии на летних курсах у философа, профессора Германа Когена, который советовал ему продолжить карьеру философа в Германии.
Тогда же Борис сделал предложение Иде Высоцкой (дочери крупного чаеторговца), но получил отказ (факт описан в стихотворении «Марбург» и автобиографической повести «Охранная грамота»).
После каникул Пастернак поселился в Москве, окончил университет, но диплом не забрал: документ так и остался в архиве на Воробьёвых горах.
В это время Пастернак пробовал писать стихи. Его привлекали разные литературные объединения.
Одним из первых оценил его поэтический талант Дурылин. Позднее поэт написал, что именно «он переманил меня из музыки в литературу, по доброте своей сумев найти что-то достойное внимания в моих первых опытах».
В 1913 году Пастернак опубликовал свое первое стихотворение в сборнике группы поэтов «Лирика», а уже в конце этого же года выпустил собственную книгу стихотворений «Близнец в тучах».
После революции 1917 года, в 1921 году, родители Пастернака и его сёстры покидают советскую Россию по личному ходатайству Луначарского для лечения главы семейства в Германии и обосновываются в Берлине, однако после операции Леонида Осиповича Пастернака семья не пожелала вернуться в СССР (позднее, после прихода к власти нацистов, семья в 1938 году переезжает в Лондон).
В 1922 году Пастернак женился на художнице Евгении Лурье, с которой проводит в гостях у родителей в Берлине вторую половину года и всю зиму 1922—1923 годов. В 1923 году в семье Пастернаков родился сын Евгений (скончался в 2012 году).
После возвращения в СССР началась активная переписка Пастернака с русскими эмиграционными кругами вообще, в частности, с Мариной Цветаевой. В 1926 г. началась переписка с Райнером Марией Рильке.
Чтобы содержать семью, Пастернак взялся за переводы. Он перевёл многие произведения Поля Верлена, Джона Китса, Райнера Марии Рильке и других поэтов. Пастернак умел точно передать посыл, сохранить ритм и объем оригинального произведения.
В конце 1920-х Пастернак дописал «Охранную грамоту» –автобиографические заметки о юности и первой любви, путешествиях по Европе и встречах с известными современниками.
#пастернак
#биография
Рос Борис в творческом окружении: в гостях у Пастернаков бывали Лев Толстой, Василий Поленов, Исаак Левитан, Сергей Рахманинов, Александр Скрябин, Михаил Нестеров, Николай Ге, Райнер Мария Рильке.
Под влиянием Скрябина Борис увлекся музыкой — занимался по программе консерваторских курсов шесть лет и даже написал две прелюдии и сонату для фортепиано.
В 1903 году при падении с лошади сломал ногу и из-за неправильного срастания (лёгкая хромота, которую писатель скрывал, осталась на всю жизнь) был в дальнейшем освобождён от воинской повинности и не был призван ни на одну из мировых и гражданских войн.
В октябре 1905 года попал под казачьи нагайки, когда на Мясницкой улице столкнулся с толпой митингующих, которую гнала конная полиция. Этот эпизод потом нашёл своё отражение в его книгах.
Учеба в гимназии давалась легко, Пастернак окончил ее с золотой медалью и всеми высшими баллами, кроме закона Божьего, от которого был освобождён из-за еврейского происхождения.
А вот с будущей профессией долго определиться не мог. По примеру родителей, добившихся высоких профессиональных успехов неустанным трудом, стремился во всём «дойти до самой сути, в работе, в поисках пути».
Пастернак, вспоминая впоследствии свои переживания, писал в «Охранной грамоте»: «Больше всего на свете я любил музыку… Но у меня не было абсолютного слуха…». После ряда колебаний Пастернак отказался от карьеры профессионального музыканта и композитора: «Музыку, любимый мир шестилетних трудов, надежд и тревог, я вырвал вон из себя, как расстаются с самым драгоценным».
Борис поступил на юридическое отделение историко-филологического факультета Москвоского университета, позже перевёлся на философское.
В 1912 году он учился в Марбурге в Германии на летних курсах у философа, профессора Германа Когена, который советовал ему продолжить карьеру философа в Германии.
Тогда же Борис сделал предложение Иде Высоцкой (дочери крупного чаеторговца), но получил отказ (факт описан в стихотворении «Марбург» и автобиографической повести «Охранная грамота»).
После каникул Пастернак поселился в Москве, окончил университет, но диплом не забрал: документ так и остался в архиве на Воробьёвых горах.
В это время Пастернак пробовал писать стихи. Его привлекали разные литературные объединения.
Одним из первых оценил его поэтический талант Дурылин. Позднее поэт написал, что именно «он переманил меня из музыки в литературу, по доброте своей сумев найти что-то достойное внимания в моих первых опытах».
В 1913 году Пастернак опубликовал свое первое стихотворение в сборнике группы поэтов «Лирика», а уже в конце этого же года выпустил собственную книгу стихотворений «Близнец в тучах».
После революции 1917 года, в 1921 году, родители Пастернака и его сёстры покидают советскую Россию по личному ходатайству Луначарского для лечения главы семейства в Германии и обосновываются в Берлине, однако после операции Леонида Осиповича Пастернака семья не пожелала вернуться в СССР (позднее, после прихода к власти нацистов, семья в 1938 году переезжает в Лондон).
В 1922 году Пастернак женился на художнице Евгении Лурье, с которой проводит в гостях у родителей в Берлине вторую половину года и всю зиму 1922—1923 годов. В 1923 году в семье Пастернаков родился сын Евгений (скончался в 2012 году).
После возвращения в СССР началась активная переписка Пастернака с русскими эмиграционными кругами вообще, в частности, с Мариной Цветаевой. В 1926 г. началась переписка с Райнером Марией Рильке.
Чтобы содержать семью, Пастернак взялся за переводы. Он перевёл многие произведения Поля Верлена, Джона Китса, Райнера Марии Рильке и других поэтов. Пастернак умел точно передать посыл, сохранить ритм и объем оригинального произведения.
В конце 1920-х Пастернак дописал «Охранную грамоту» –автобиографические заметки о юности и первой любви, путешествиях по Европе и встречах с известными современниками.
#пастернак
#биография
С Евгенией Лурье отношения не заладились: она хотела уделять больше внимания своему творчеству. Позже их сын Евгений писал: «Обостренная впечатлительность была равно свойственна им обоим, и это мешало спокойно переносить неизбежные тяготы семейного быта». Брак распался.
В 1931 году Пастернак посетил Грузию, познакомился с местными поэтами и к переводам добавилась и грузинская поэзия. Под впечатлением от поездки он написал цикл собственных стихотворений «Волны».
Вскоре Пастернак женился второй раз – на Зинаиде Нейгауз. На это время пришелся период официального признания поэта: сборник его стихотворений переиздавали несколько раз, Пастернак участвовал в работе Союза писателей, а в 1934 году выступил с речью на его первом съезде.
Тогда же Николай Бухарин предложил назвать Пастернака лучшим поэтом Советского Союза.
В 1935 году Борис Пастернак заступился за арестованных мужа и сына Ахматовой, написал письмо Сталину. После их освобождения выслал главе государства книгу переводов «Грузинские лирики».
В ночь на 1 января 1938 года у Пастернака и его второй жены рождается сын Леонид (будущий физик, умер в 1976).
Но к концу 30-х годов отношение коллег к Пастернаку ухудшилось: он писал о природе и чувствах, а от него ждали гражданской лирики, воспевающей советский строй.
Писатель обращается к прозе и переводам, которые в 40-х годах становятся основным источником его заработка. В тот период Пастернаком создаются ставшие классическими переводы многих трагедий Шекспира, Гете, Шиллера. Пастернак понимал, что переводами спасал близких от безденежья, а себя — от упрёков в «отрыве от жизни», но в конце жизни c горечью констатировал, что «… полжизни отдал на переводы — своё самое плодотворное время».
В 1946 году Пастернак познакомился с Ольгой Ивинской, она стала «музой» поэта. Он посвятил ей многие стихотворения. До самой смерти Пастернака их связывали близкие отношения.
В этом же году Борис Леонидович начал писать роман «Доктор Живаго». Основным прообразом главной героини стала его новая любовь — Ольга Ивинская.
«Борис Леонидович мне часто говорил, что не нужны полные биографические совпадения героев с их прототипами. Пусть это будут собирательные образы, пусть у Тони будут черты и мои, и Зинаиды Николаевны, так же как те и другие (и ещё чьи-то третьи) будут у Лары», - Ольга Ивинская.
Пастернак писал роман по частям, причем каждую часть он читал на встречах друзей, рассказывал о планах и задумках. Ольга Ивинская, работавшая тогда в одном из отделов журнала «Нового мира», передавала рукописи машинистке Марине Баранович, и та отпечатывала несколько экземпляров. Пастернак тут же раздавал их всем знакомым, а Ивинской говорил: «Ты не жалей, широко давай читать, кто бы ни попросил, мне очень важно — что будут говорить».
Используя отношения между Ивинской и Пастернаком, советские органы госбезопасности неоднократно оказывали давление на писателя через Ивинскую — в 1949 году она была арестована за «антисоветскую агитацию» и «близость к лицам, подозреваемым в шпионаже». Пастернак тяжело переживал её арест.
В тюрьме у беременной Ивинской произошёл выкидыш. Она была приговорена к 5 годам заключения.
После освобождения, в апреле 1953 года, вернулась в Москву, где была для Пастернака опорой и поддержкой во время травли после присуждения ему Нобелевской премии.
В 1955 году Пастернак закончил роман. Однако советские редакции не спешили его печатать. О романе узнал крупный итальянский издатель Джанджакомо Фельтринелли и предложил выпустить произведение. Пастернак согласился и передал экземпляр романа.
Передавая рукопись, Пастернак сказал: «Вы меня пригласили взглянуть в лицо собственной казни».
Ольга Ивинская просила Фельтринелли опубликовать роман после того, как его напечатает Литиздат. Но советское издательство от романа отказалось, и «Доктор Живаго» вышел в Италии.
Творчество Пастернака, несмотря на гонения внутри страны, высоко ценили за рубежом. В 1958 году на премию Нобеля Пастернака выдвинул лауреат по литературе, французский писатель Альбер Камю.
#пастернак
#биография
В 1931 году Пастернак посетил Грузию, познакомился с местными поэтами и к переводам добавилась и грузинская поэзия. Под впечатлением от поездки он написал цикл собственных стихотворений «Волны».
Вскоре Пастернак женился второй раз – на Зинаиде Нейгауз. На это время пришелся период официального признания поэта: сборник его стихотворений переиздавали несколько раз, Пастернак участвовал в работе Союза писателей, а в 1934 году выступил с речью на его первом съезде.
Тогда же Николай Бухарин предложил назвать Пастернака лучшим поэтом Советского Союза.
В 1935 году Борис Пастернак заступился за арестованных мужа и сына Ахматовой, написал письмо Сталину. После их освобождения выслал главе государства книгу переводов «Грузинские лирики».
В ночь на 1 января 1938 года у Пастернака и его второй жены рождается сын Леонид (будущий физик, умер в 1976).
Но к концу 30-х годов отношение коллег к Пастернаку ухудшилось: он писал о природе и чувствах, а от него ждали гражданской лирики, воспевающей советский строй.
Писатель обращается к прозе и переводам, которые в 40-х годах становятся основным источником его заработка. В тот период Пастернаком создаются ставшие классическими переводы многих трагедий Шекспира, Гете, Шиллера. Пастернак понимал, что переводами спасал близких от безденежья, а себя — от упрёков в «отрыве от жизни», но в конце жизни c горечью констатировал, что «… полжизни отдал на переводы — своё самое плодотворное время».
В 1946 году Пастернак познакомился с Ольгой Ивинской, она стала «музой» поэта. Он посвятил ей многие стихотворения. До самой смерти Пастернака их связывали близкие отношения.
В этом же году Борис Леонидович начал писать роман «Доктор Живаго». Основным прообразом главной героини стала его новая любовь — Ольга Ивинская.
«Борис Леонидович мне часто говорил, что не нужны полные биографические совпадения героев с их прототипами. Пусть это будут собирательные образы, пусть у Тони будут черты и мои, и Зинаиды Николаевны, так же как те и другие (и ещё чьи-то третьи) будут у Лары», - Ольга Ивинская.
Пастернак писал роман по частям, причем каждую часть он читал на встречах друзей, рассказывал о планах и задумках. Ольга Ивинская, работавшая тогда в одном из отделов журнала «Нового мира», передавала рукописи машинистке Марине Баранович, и та отпечатывала несколько экземпляров. Пастернак тут же раздавал их всем знакомым, а Ивинской говорил: «Ты не жалей, широко давай читать, кто бы ни попросил, мне очень важно — что будут говорить».
Используя отношения между Ивинской и Пастернаком, советские органы госбезопасности неоднократно оказывали давление на писателя через Ивинскую — в 1949 году она была арестована за «антисоветскую агитацию» и «близость к лицам, подозреваемым в шпионаже». Пастернак тяжело переживал её арест.
В тюрьме у беременной Ивинской произошёл выкидыш. Она была приговорена к 5 годам заключения.
После освобождения, в апреле 1953 года, вернулась в Москву, где была для Пастернака опорой и поддержкой во время травли после присуждения ему Нобелевской премии.
В 1955 году Пастернак закончил роман. Однако советские редакции не спешили его печатать. О романе узнал крупный итальянский издатель Джанджакомо Фельтринелли и предложил выпустить произведение. Пастернак согласился и передал экземпляр романа.
Передавая рукопись, Пастернак сказал: «Вы меня пригласили взглянуть в лицо собственной казни».
Ольга Ивинская просила Фельтринелли опубликовать роман после того, как его напечатает Литиздат. Но советское издательство от романа отказалось, и «Доктор Живаго» вышел в Италии.
Творчество Пастернака, несмотря на гонения внутри страны, высоко ценили за рубежом. В 1958 году на премию Нобеля Пастернака выдвинул лауреат по литературе, французский писатель Альбер Камю.
#пастернак
#биография
23 октября 1958 года Шведский комитет присудил Пастернаку звание Нобелевского лауреата и премию с формулировкой «за выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы».
В этом же году «Доктор Живаго» был нелегально переиздан в Нидерландах на русском языке. Значительную часть этого тиража распространили в 1959 году на Всемирном фестивале молодежи и студентов в Вене.
Хотя Пастернака впервые номинировали на Нобелевскую премию еще в 1946 году, в Советском Союзе все равно считали, что награду ему вручили именно из-за «антисоветского» романа. Президиум ЦК КПСС принял постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака», а в газете «Правда» появился фельетон, в котором «Доктора Живаго» назвали «литературным сорняком».
«Признать, что присуждение Нобелевской премии роману Пастернака, в котором клеветнически изображается Октябрьская социалистическая революция, советский народ, совершивший эту революцию, и строительство социализма в СССР, является враждебным по отношению к нашей стране актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны», -
Постановление Президиума ЦК КПСС «О клеветническом романе Б. Пастернака», 23 октября 1958 года
Пастернака исключили из Союза писателей. По всей стране на заводах и в колхозах, в вузах и учреждениях культуры проходили собрания. Участники выступали против писателя-«предателя» и его творчества. Роман осуждали даже те, кто его не читал. Травля поэта привела к возникновению поговорки: «Не читал, но осуждаю!».
Постоянные выпады и обвинения со стороны бывших коллег, выступления в прессе и давление на Ивинскую принесли свои результаты. Пастернак телеграфировал в Нобелевский комитет: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ».
«Приехав вечером в Переделкино, я не узнал отца. Серое, без кровинки лицо, измученные, несчастные глаза, и на все рассказы — одно: «Теперь это все не важно, я отказался от премии», - Евгений Пастернак, сын поэта
Но отношение к Пастернаку это все равно не изменило. На собрании партийной группы Правления Союза писателей 25 октября 1958 года Николай Грибачев, Вера Инбер и Сергей Михалков выступили с требованием лишить Пастернака гражданства и выслать из страны
Обращаясь к Союзу писателей, Борис Пастернак говорил: «Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что вам угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, все равно через несколько лет вам придется меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз».
Пастернаку запретили иностранные переписки, встречи с зарубежными гостями и выезд за границу.
«Две недели я пробовал это соблюдать. Но это лишение уничтожает все, ничего не оставляя. Подобное воздержание искажает все составные элементы существования, воздух, землю, солнце, человеческие отношения. Мне сознательно стало ненавистно все, что бессознательно и по привычке я до сих пор любил», - Борис Пастернак
От депортации Пастернака спас телефонный звонок Хрущёву от премьер-министра Индии Джавахарлала Неру и подготовленное спецслужбами «покаянное письмо», которое поэт был вынужден подписать. Его опубликовали в газете «Правда» в ноябре 1958 года.
В нем были такие строки: «У меня никогда не было намерений принести вред своему государству и своему народу. Редакция «Нового мира» предупредила меня о том, что роман может быть понят читателями как произведение, направленное против Октябрьской революции и основ советского строя. Я этого не осознавал, о чем сейчас сожалею».
Несмотря на исключение из Союза писателей СССР, Пастернак продолжал оставаться членом Литфонда СССР, получать гонорары, публиковаться. Неоднократно высказывавшаяся его гонителями мысль о том, что он, вероятно, захочет покинуть СССР, была им отвергнута — Пастернак в письме на имя Хрущева написал: «Покинуть Родину для меня равносильно смерти. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой».
#пастернак
#биография
В этом же году «Доктор Живаго» был нелегально переиздан в Нидерландах на русском языке. Значительную часть этого тиража распространили в 1959 году на Всемирном фестивале молодежи и студентов в Вене.
Хотя Пастернака впервые номинировали на Нобелевскую премию еще в 1946 году, в Советском Союзе все равно считали, что награду ему вручили именно из-за «антисоветского» романа. Президиум ЦК КПСС принял постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака», а в газете «Правда» появился фельетон, в котором «Доктора Живаго» назвали «литературным сорняком».
«Признать, что присуждение Нобелевской премии роману Пастернака, в котором клеветнически изображается Октябрьская социалистическая революция, советский народ, совершивший эту революцию, и строительство социализма в СССР, является враждебным по отношению к нашей стране актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны», -
Постановление Президиума ЦК КПСС «О клеветническом романе Б. Пастернака», 23 октября 1958 года
Пастернака исключили из Союза писателей. По всей стране на заводах и в колхозах, в вузах и учреждениях культуры проходили собрания. Участники выступали против писателя-«предателя» и его творчества. Роман осуждали даже те, кто его не читал. Травля поэта привела к возникновению поговорки: «Не читал, но осуждаю!».
Постоянные выпады и обвинения со стороны бывших коллег, выступления в прессе и давление на Ивинскую принесли свои результаты. Пастернак телеграфировал в Нобелевский комитет: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ».
«Приехав вечером в Переделкино, я не узнал отца. Серое, без кровинки лицо, измученные, несчастные глаза, и на все рассказы — одно: «Теперь это все не важно, я отказался от премии», - Евгений Пастернак, сын поэта
Но отношение к Пастернаку это все равно не изменило. На собрании партийной группы Правления Союза писателей 25 октября 1958 года Николай Грибачев, Вера Инбер и Сергей Михалков выступили с требованием лишить Пастернака гражданства и выслать из страны
Обращаясь к Союзу писателей, Борис Пастернак говорил: «Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что вам угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, все равно через несколько лет вам придется меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз».
Пастернаку запретили иностранные переписки, встречи с зарубежными гостями и выезд за границу.
«Две недели я пробовал это соблюдать. Но это лишение уничтожает все, ничего не оставляя. Подобное воздержание искажает все составные элементы существования, воздух, землю, солнце, человеческие отношения. Мне сознательно стало ненавистно все, что бессознательно и по привычке я до сих пор любил», - Борис Пастернак
От депортации Пастернака спас телефонный звонок Хрущёву от премьер-министра Индии Джавахарлала Неру и подготовленное спецслужбами «покаянное письмо», которое поэт был вынужден подписать. Его опубликовали в газете «Правда» в ноябре 1958 года.
В нем были такие строки: «У меня никогда не было намерений принести вред своему государству и своему народу. Редакция «Нового мира» предупредила меня о том, что роман может быть понят читателями как произведение, направленное против Октябрьской революции и основ советского строя. Я этого не осознавал, о чем сейчас сожалею».
Несмотря на исключение из Союза писателей СССР, Пастернак продолжал оставаться членом Литфонда СССР, получать гонорары, публиковаться. Неоднократно высказывавшаяся его гонителями мысль о том, что он, вероятно, захочет покинуть СССР, была им отвергнута — Пастернак в письме на имя Хрущева написал: «Покинуть Родину для меня равносильно смерти. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой».
#пастернак
#биография
Из-за опубликованного на Западе стихотворения «Нобелевская премия»Пастернак в феврале 1959 года был вызван к Генеральному прокурору СССР, где ему угрожали обвинением по статье «Измена Родине».
Летом 1959 года Пастернак начал работу над оставшейся незавершённой пьесой «Слепая красавица», но обнаруженный вскоре рак легких в последние месяцы жизни приковал его к постели.
В 1960-м году поэта не стало.
Пастернак завещал Ольге Ивинской часть авторских гонораров, которые он не мог получить, за заграничные издания «Доктора Живаго». Эти деньги, привозимые в СССР иностранцами, обмениваемые на рубли и передаваемые Ивинской, явились причиной её повторного ареста уже через два с половиной месяца после смерти Пастернака по обвинению в контрабанде. Она провела в заключении несколько лет (вплоть до 1964), потом на полученные по завещанию гонорары приобрела квартиру в доме около Савеловского вокзала, где жила до своей кончины в 1995 году.
В 1987 году Борис Пастернак был реабилитирован и его посмертно вернули в Союз писателей СССР. Через год журнал «Новый мир» опубликовал роман «Доктор Живаго», а Шведская академия признала недействительным вынужденный отказ от награды, и в 1989 году на официальной церемонии Нобелевский диплом и медаль Бориса Пастернака передали его старшему сыну Евгению.
#пастернак
#биография
Летом 1959 года Пастернак начал работу над оставшейся незавершённой пьесой «Слепая красавица», но обнаруженный вскоре рак легких в последние месяцы жизни приковал его к постели.
В 1960-м году поэта не стало.
Пастернак завещал Ольге Ивинской часть авторских гонораров, которые он не мог получить, за заграничные издания «Доктора Живаго». Эти деньги, привозимые в СССР иностранцами, обмениваемые на рубли и передаваемые Ивинской, явились причиной её повторного ареста уже через два с половиной месяца после смерти Пастернака по обвинению в контрабанде. Она провела в заключении несколько лет (вплоть до 1964), потом на полученные по завещанию гонорары приобрела квартиру в доме около Савеловского вокзала, где жила до своей кончины в 1995 году.
В 1987 году Борис Пастернак был реабилитирован и его посмертно вернули в Союз писателей СССР. Через год журнал «Новый мир» опубликовал роман «Доктор Живаго», а Шведская академия признала недействительным вынужденный отказ от награды, и в 1989 году на официальной церемонии Нобелевский диплом и медаль Бориса Пастернака передали его старшему сыну Евгению.
#пастернак
#биография
* * *
Мне хочется домой, в огромность
Квартиры, наводящей грусть.
Войду, сниму пальто, опомнюсь,
Огнями улиц озарюсь.
Перегородок тонкоребрость
Пройду насквозь, пройду, как свет,
Пройду, как образ входит в образ
И как предмет сечет предмет.
Пускай пожизненность задачи,
Врастающей в заветы дней,
Зовется жизнию сидячей,-
И по такой, грущу по ней.
Опять знакомостью напева
Пахнут деревья и дома.
Опять направо и налево
Пойдет хозяйничать зима.
Опять к обеду на прогулке
Наступит темень, просто страсть.
Опять научит переулки
Охулки на руки не класть.
Опять повалят с неба взятки,
Опять укроет к утру вихрь
Осин подследственных десятки
Сукном сугробов снеговых.
Опять опавшей сердца мышцей
Услышу и вложу в слова,
Как ты ползешь и как дымишься,
Встаешь и строишься, Москва.
И я приму тебя, как упряжь,
Тех ради будущих безумств,
Что ты, как стих, меня зазубришь,
Как быль, запомнишь наизусть.
Борис Пастернак
#пастернак
Мне хочется домой, в огромность
Квартиры, наводящей грусть.
Войду, сниму пальто, опомнюсь,
Огнями улиц озарюсь.
Перегородок тонкоребрость
Пройду насквозь, пройду, как свет,
Пройду, как образ входит в образ
И как предмет сечет предмет.
Пускай пожизненность задачи,
Врастающей в заветы дней,
Зовется жизнию сидячей,-
И по такой, грущу по ней.
Опять знакомостью напева
Пахнут деревья и дома.
Опять направо и налево
Пойдет хозяйничать зима.
Опять к обеду на прогулке
Наступит темень, просто страсть.
Опять научит переулки
Охулки на руки не класть.
Опять повалят с неба взятки,
Опять укроет к утру вихрь
Осин подследственных десятки
Сукном сугробов снеговых.
Опять опавшей сердца мышцей
Услышу и вложу в слова,
Как ты ползешь и как дымишься,
Встаешь и строишься, Москва.
И я приму тебя, как упряжь,
Тех ради будущих безумств,
Что ты, как стих, меня зазубришь,
Как быль, запомнишь наизусть.
Борис Пастернак
#пастернак
* * *
Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.
Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.
О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.
О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.
Я вывел бы ее закон,
Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.
Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.
В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.
Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.
Достигнутого торжества
Игра и мука -
Натянутая тетива
Тугого лука.
Борис Пастернак
#пастернак
Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.
Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.
О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.
О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.
Я вывел бы ее закон,
Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.
Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.
В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.
Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.
Достигнутого торжества
Игра и мука -
Натянутая тетива
Тугого лука.
Борис Пастернак
#пастернак
* * *
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю Твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
Борис Пастернак
#пастернак
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю Твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
Борис Пастернак
#пастернак
* * *
чувствовать тишину друг друга и не кричать в неё ради своего же эха;
любить закатное поле с люпинами, есть розовые помидоры с крупной солью и множить свободу друг друга.
и чувствовать.
конечно, чувствовать.
без слов.
вроде все такое простое, а какой-нибудь пазл, самый главный и самый последний, все время возьми, да завались куда-нибудь
Софья Погорелова
#погорелова
чувствовать тишину друг друга и не кричать в неё ради своего же эха;
любить закатное поле с люпинами, есть розовые помидоры с крупной солью и множить свободу друг друга.
и чувствовать.
конечно, чувствовать.
без слов.
вроде все такое простое, а какой-нибудь пазл, самый главный и самый последний, все время возьми, да завались куда-нибудь
Софья Погорелова
#погорелова
* * *
что ты, рай, для меня
сердце-блюдце огня
или кислородного утра подушка?
любимый мой
время идти домой
спит на цепях, в огнях-хрусталях
стеариновая подружка
и юлит итальянская музыка
я так весел с тобой говорить
по разумному саду ходить
певчих птиц называть-призывать
только ты их привадь
а как смотрят
они из сада
дорогие твои глаза
а какие, сказать нельзя
и не надо
Дмитрий Строцев
#строцев
что ты, рай, для меня
сердце-блюдце огня
или кислородного утра подушка?
любимый мой
время идти домой
спит на цепях, в огнях-хрусталях
стеариновая подружка
и юлит итальянская музыка
я так весел с тобой говорить
по разумному саду ходить
певчих птиц называть-призывать
только ты их привадь
а как смотрят
они из сада
дорогие твои глаза
а какие, сказать нельзя
и не надо
Дмитрий Строцев
#строцев
* * *
скажи пластмасса и я пластмасса
скажи лавина и я сойду
скажи мне слово для жарки мяса
скажи мне слово для сна в саду
я видел облако над серова
я видел радугу с крымских гор
я верю в бег без конца и крова
я верю в кровь и её узор
скажи мне слово и я ослаблю
узлы и мускулы, цель и цепь
о разрубающий саблей саблю
я видел свет на твоём лице
перелистнуть не хватило роста
пройти насквозь не хватило сил
скажи мне слово чтоб стало просто,
но так, как если я не просил
на карте память и пара чисел
вокруг цветная от слов вода
я верю в скорость, и я превысил,
а прав и не было никогда
Вера Полозкова
#полозкова
скажи пластмасса и я пластмасса
скажи лавина и я сойду
скажи мне слово для жарки мяса
скажи мне слово для сна в саду
я видел облако над серова
я видел радугу с крымских гор
я верю в бег без конца и крова
я верю в кровь и её узор
скажи мне слово и я ослаблю
узлы и мускулы, цель и цепь
о разрубающий саблей саблю
я видел свет на твоём лице
перелистнуть не хватило роста
пройти насквозь не хватило сил
скажи мне слово чтоб стало просто,
но так, как если я не просил
на карте память и пара чисел
вокруг цветная от слов вода
я верю в скорость, и я превысил,
а прав и не было никогда
Вера Полозкова
#полозкова
* * *
Так давно, так загодя начал с тобой прощаться,
Что теперь мне почти уже и не страшно,
Представлял, что сначала забуду это, потом вот это,
Понимал, что когда-нибудь всё забуду,
И останется шрамик, нательный крестик, ноющий нолик,
Но уж с ним я как-то справлюсь, расправлюсь.
Избегали сказок, личных словечек, ласковых прозвищ,
Чтоб не расслабляться перед финалом.
С первых дней, не сговариваясь, готовились расставаться,
Понимая, что надо действовать в жанре:
Есть любовь, от которой бывают дети,
Есть любовь, заточенная на разлуку.
Всё равно что в первый же день, приехав на море,
Собирать чемоданы, бросать монетки,
Печально фотографироваться на фоне,
Повторять на закате: прощай, свободная ты стихия,
Больше я тебя не увижу.
А когда и увижу, уже ты будешь совсем другая,
На меня посмотришь, как бы не помня,
Потому что уже поплакали, попрощались,
И чего я тут делаю, непонятно.
Постоял на пляже, сказал цитатку, швырнул монетку,
Даже вместе снялись за пятнадцать гривен,
Для того ты и есть: сказать - прощай, стихия, довольно.
А зачем ещё? Не купаться же, в самом деле.
Жить со мной нельзя, я гожусь на то, чтоб со мной прощаться,
Жить с тобой нельзя, ты ещё честнее,
Ты от каждой подмены, чужого слова, неверной ноты
Душу отдёргиваешь, как руку.
Жить с тобой нельзя: умирать хорошо, остальное трудно,
Я же сам сказал, твой жанр - расставанье.
Жить вообще нельзя, но никто покуда не понял,
А если и понял, молчит, не скажет,
А если и скажет - живёт, боится.
И не надо врать, я любил страну проживанья,
Но особенно - из окна вагона,
Провожая взглядом её пейзажи и полустанки,
Улыбаясь им, пролетая мимо.
Потому и поезд так славно вписан в пейзаж российский,
Что он едет вдоль, останавливается редко,
Остановок хватает ровно, чтобы проститься:
Задержись на миг - и уже противно,
Словно ты тут прожил не три минуты, а два столетья,
Насмотревшись разора, смуты, кровопролитья,
Двадцать улиц снесли, пятнадцать переименовали,
Ничего при этом не изменилось.
Ты совсем другое. Прости мне, что я про это.
Ты не скука, не смута и не стихия.
Просто каждый мой час с тобою - такая правда,
Что день или месяц - уже неправда.
Потому я, знаешь ли, и колеблюсь,
Допуская что-нибудь там за гробом:
Это всё такая большая лажа,
Что с неё бы сталось быть бесконечной.
Дмитрий Быков
#быков
Так давно, так загодя начал с тобой прощаться,
Что теперь мне почти уже и не страшно,
Представлял, что сначала забуду это, потом вот это,
Понимал, что когда-нибудь всё забуду,
И останется шрамик, нательный крестик, ноющий нолик,
Но уж с ним я как-то справлюсь, расправлюсь.
Избегали сказок, личных словечек, ласковых прозвищ,
Чтоб не расслабляться перед финалом.
С первых дней, не сговариваясь, готовились расставаться,
Понимая, что надо действовать в жанре:
Есть любовь, от которой бывают дети,
Есть любовь, заточенная на разлуку.
Всё равно что в первый же день, приехав на море,
Собирать чемоданы, бросать монетки,
Печально фотографироваться на фоне,
Повторять на закате: прощай, свободная ты стихия,
Больше я тебя не увижу.
А когда и увижу, уже ты будешь совсем другая,
На меня посмотришь, как бы не помня,
Потому что уже поплакали, попрощались,
И чего я тут делаю, непонятно.
Постоял на пляже, сказал цитатку, швырнул монетку,
Даже вместе снялись за пятнадцать гривен,
Для того ты и есть: сказать - прощай, стихия, довольно.
А зачем ещё? Не купаться же, в самом деле.
Жить со мной нельзя, я гожусь на то, чтоб со мной прощаться,
Жить с тобой нельзя, ты ещё честнее,
Ты от каждой подмены, чужого слова, неверной ноты
Душу отдёргиваешь, как руку.
Жить с тобой нельзя: умирать хорошо, остальное трудно,
Я же сам сказал, твой жанр - расставанье.
Жить вообще нельзя, но никто покуда не понял,
А если и понял, молчит, не скажет,
А если и скажет - живёт, боится.
И не надо врать, я любил страну проживанья,
Но особенно - из окна вагона,
Провожая взглядом её пейзажи и полустанки,
Улыбаясь им, пролетая мимо.
Потому и поезд так славно вписан в пейзаж российский,
Что он едет вдоль, останавливается редко,
Остановок хватает ровно, чтобы проститься:
Задержись на миг - и уже противно,
Словно ты тут прожил не три минуты, а два столетья,
Насмотревшись разора, смуты, кровопролитья,
Двадцать улиц снесли, пятнадцать переименовали,
Ничего при этом не изменилось.
Ты совсем другое. Прости мне, что я про это.
Ты не скука, не смута и не стихия.
Просто каждый мой час с тобою - такая правда,
Что день или месяц - уже неправда.
Потому я, знаешь ли, и колеблюсь,
Допуская что-нибудь там за гробом:
Это всё такая большая лажа,
Что с неё бы сталось быть бесконечной.
Дмитрий Быков
#быков
* * *
это было так прекрасно
словно солнце в подреберье
у меня в глазах двоились
люди тонкие как перья
надо мной сгущалось масло
в молоке родного неба
мир хотел его намазать
на ломоть чужого хлеба
свет проскальзывал где жир
нарезал круги по коже
перескакивал на темя
звонко разрастаясь вширь
и вокруг меня трава
сделалась тугой и жёлтой
через тонкую решётку
звон просеян на неё
птицы пели
птицы ели
песню хором
хлеб из плевел
скоро
скоро
скоро
скоро
лето
лето
лето
лето
два красивых тонких звона
падали на срез газона
и земля зарылась носом
в молоко в меня и в солнце
птичий мех и травный жир
мир и цвёл и пел и жил
Стася Демина
#демина
это было так прекрасно
словно солнце в подреберье
у меня в глазах двоились
люди тонкие как перья
надо мной сгущалось масло
в молоке родного неба
мир хотел его намазать
на ломоть чужого хлеба
свет проскальзывал где жир
нарезал круги по коже
перескакивал на темя
звонко разрастаясь вширь
и вокруг меня трава
сделалась тугой и жёлтой
через тонкую решётку
звон просеян на неё
птицы пели
птицы ели
песню хором
хлеб из плевел
скоро
скоро
скоро
скоро
лето
лето
лето
лето
два красивых тонких звона
падали на срез газона
и земля зарылась носом
в молоко в меня и в солнце
птичий мех и травный жир
мир и цвёл и пел и жил
Стася Демина
#демина
* * *
В феврале далеко до весны,
ибо там, у него на пределе,
бродит поле такой белизны,
что темнеет в глазах у метели.
И дрожат от ударов дома,
и трепещут, как роща нагая,
над которой бушует зима,
белизной седину настигая.
Иосиф Бродский
15 февраля 1964
#бродский
В феврале далеко до весны,
ибо там, у него на пределе,
бродит поле такой белизны,
что темнеет в глазах у метели.
И дрожат от ударов дома,
и трепещут, как роща нагая,
над которой бушует зима,
белизной седину настигая.
Иосиф Бродский
15 февраля 1964
#бродский
Стихи ведь не то, что о них думают, не чувства (чувства приходят рано), стихи – это опыт.
Ради единого стиха нужно повидать множество городов, людей и вещей, надо понять зверей, пережить полет птиц, ощутить тот жест, каким цветы раскрываются утром.
Надо вспомнить дороги незнаемых стран, нечаянные встречи, и задолго чуемые разлуки, и до сих пор неопознанные дни детства, родителей, которых обижал непониманием, когда они несли тебе радость (нет, та радость не про тебя), детские болезни, удивительным образом всегда начинавшиеся с мучительных превращений, и дни в тишине затаившихся комнат, и утра на море, и вообще море, моря, и ночи странствий, всеми звездами мчавшие мимо тебя в вышине, – но и этого еще мало.
Нужно, чтобы в тебе жила память о несчетных ночах любви, из которых ни одна не похожа на прежние, о криках женщин в любовном труде и легких, белых, спящих, вновь замкнувшихся роженицах. И нужно побыть подле умирающего, посидеть подле мертвого, в комнате, отворенным окном ловящей прерывистый уличный шум.
Но мало еще иметь воспоминанья. Нужно научиться их прогонять, когда их много, и, набравшись терпения, ждать, когда они снова придут.
Сами воспоминания ведь мало чего стоят. Вот когда они станут в тебе кровью, взглядом и жестом, безымянно срастутся с тобой, вот тогда в некий редкостный час встанет среди них первое слово стиха и от них отойдет.
Райнер Мария Рильке
#рильке
#цитата
#поэзия
Ради единого стиха нужно повидать множество городов, людей и вещей, надо понять зверей, пережить полет птиц, ощутить тот жест, каким цветы раскрываются утром.
Надо вспомнить дороги незнаемых стран, нечаянные встречи, и задолго чуемые разлуки, и до сих пор неопознанные дни детства, родителей, которых обижал непониманием, когда они несли тебе радость (нет, та радость не про тебя), детские болезни, удивительным образом всегда начинавшиеся с мучительных превращений, и дни в тишине затаившихся комнат, и утра на море, и вообще море, моря, и ночи странствий, всеми звездами мчавшие мимо тебя в вышине, – но и этого еще мало.
Нужно, чтобы в тебе жила память о несчетных ночах любви, из которых ни одна не похожа на прежние, о криках женщин в любовном труде и легких, белых, спящих, вновь замкнувшихся роженицах. И нужно побыть подле умирающего, посидеть подле мертвого, в комнате, отворенным окном ловящей прерывистый уличный шум.
Но мало еще иметь воспоминанья. Нужно научиться их прогонять, когда их много, и, набравшись терпения, ждать, когда они снова придут.
Сами воспоминания ведь мало чего стоят. Вот когда они станут в тебе кровью, взглядом и жестом, безымянно срастутся с тобой, вот тогда в некий редкостный час встанет среди них первое слово стиха и от них отойдет.
Райнер Мария Рильке
#рильке
#цитата
#поэзия
* * *
Бессмертье есть. Но в вечной круговерти,
в тугой тревоге о судьбе детей,
в заботах быта, в ужасе смертей
мы не были приглашены к бессмертью.
И в ясный день над уровнем волны
едва заметишь в зыбком отдаленье
полоску меж бессмертьем и забвеньем –
они раздельны и разделены.
Вовек бессмертна горькая вода,
шуршащая всю ночь у изголовья,
и знающая лишь одно условье –
про нас с тобой не помнить никогда.
Бессмертна степь, наклонная к волне,
и глинистые рыхлые ущелья,
столетия забвенья и прощенья,
тем, прежним, да и с нами наравне.
И блеклая, сгоревшая трава,
и снова синь, уставшая от зноя,
с небесной и морской голубизною,
чуть выцветшей как поздние слова.
Свидетелей тому не соберу,
но есть один – молоденький, счастливый,
изысканный багульник над обрывом,
трепещущий на утреннем ветру.
Юрий Михайлик
#юриймихайлик
Бессмертье есть. Но в вечной круговерти,
в тугой тревоге о судьбе детей,
в заботах быта, в ужасе смертей
мы не были приглашены к бессмертью.
И в ясный день над уровнем волны
едва заметишь в зыбком отдаленье
полоску меж бессмертьем и забвеньем –
они раздельны и разделены.
Вовек бессмертна горькая вода,
шуршащая всю ночь у изголовья,
и знающая лишь одно условье –
про нас с тобой не помнить никогда.
Бессмертна степь, наклонная к волне,
и глинистые рыхлые ущелья,
столетия забвенья и прощенья,
тем, прежним, да и с нами наравне.
И блеклая, сгоревшая трава,
и снова синь, уставшая от зноя,
с небесной и морской голубизною,
чуть выцветшей как поздние слова.
Свидетелей тому не соберу,
но есть один – молоденький, счастливый,
изысканный багульник над обрывом,
трепещущий на утреннем ветру.
Юрий Михайлик
#юриймихайлик
Сны среди бессонниц
Где ливнями намешивало глину,
снегами укрывается февраль.
Зима, перевалив за половину,
закручивает в белую спираль
и день, и ночь, и сны среди бессонниц.
Промаявшись, забудешься к утру —
приснятся голоса далёких звонниц.
По ком звонят? Да нет, я не умру...
И с детства это «мам, я не умру, да?»
подмешивает в кровь тоску и страх...
А звёзды всех оттенков изумруда
всё те же на небесных куполах,
и тот же свет от веку и до веку
стекает утром в сонные сады.
Идёшь по свежевыпавшему снегу —
и веришь, что останутся следы...
Полина Орынянская
2017
#орынянская
Где ливнями намешивало глину,
снегами укрывается февраль.
Зима, перевалив за половину,
закручивает в белую спираль
и день, и ночь, и сны среди бессонниц.
Промаявшись, забудешься к утру —
приснятся голоса далёких звонниц.
По ком звонят? Да нет, я не умру...
И с детства это «мам, я не умру, да?»
подмешивает в кровь тоску и страх...
А звёзды всех оттенков изумруда
всё те же на небесных куполах,
и тот же свет от веку и до веку
стекает утром в сонные сады.
Идёшь по свежевыпавшему снегу —
и веришь, что останутся следы...
Полина Орынянская
2017
#орынянская
* * *
И снег белел, и даль лучилась,
А я счастливой быть училась...
Училась благодарной быть,
Не привередничать, не ныть,
Простые дни считать дарами...
И получалось временами...
Лариса Миллер
#миллер
И снег белел, и даль лучилась,
А я счастливой быть училась...
Училась благодарной быть,
Не привередничать, не ныть,
Простые дни считать дарами...
И получалось временами...
Лариса Миллер
#миллер
* * *
Как будто призраки какие-то
друзья мне пишут иногда
ну как ты? как дела? какие новости?
а новость тут у нас на всех одна
а что читаю?
вот на упаковке
обжарить с двух сторон и до готовности
а что я думаю?
записываю
в столбик
имена
Михаил Кукин
#кукин
Как будто призраки какие-то
друзья мне пишут иногда
ну как ты? как дела? какие новости?
а новость тут у нас на всех одна
а что читаю?
вот на упаковке
обжарить с двух сторон и до готовности
а что я думаю?
записываю
в столбик
имена
Михаил Кукин
#кукин
ГЕРОЯМ ЗИМНЕЙ КАМПАНИИ
Тяжелые бомбардировщики зимы
Утюжат нас третий месяц.
Активисты противовоздушной обороны
Выходят с лопатами, бьются
Не на шутку. Отрывают занесённые
Белыми взрывами машины и подъезды,
Восстанавливают коммуникацию.
Но по радио снова и снова передают
Об эскадрильях снега уже на подходе.
Я выхожу из дома, мне надоело прятаться,
Я снимаю шапку и бросаю её высоко в воздух.
Шапка летит в небо с высокой концентрацией
Сил противника, как бесстрашный истребитель
На неравный бой. Потом она падает, вся в снегу.
Её подибрает неунывающая санитарная служба –
Тёплые кожаные перчатки.
Сергей Тимофеев
#тимофеев
Тяжелые бомбардировщики зимы
Утюжат нас третий месяц.
Активисты противовоздушной обороны
Выходят с лопатами, бьются
Не на шутку. Отрывают занесённые
Белыми взрывами машины и подъезды,
Восстанавливают коммуникацию.
Но по радио снова и снова передают
Об эскадрильях снега уже на подходе.
Я выхожу из дома, мне надоело прятаться,
Я снимаю шапку и бросаю её высоко в воздух.
Шапка летит в небо с высокой концентрацией
Сил противника, как бесстрашный истребитель
На неравный бой. Потом она падает, вся в снегу.
Её подибрает неунывающая санитарная служба –
Тёплые кожаные перчатки.
Сергей Тимофеев
#тимофеев
* * *
мы хоронили птичку всем двором
воробушка полина насчитала
двенадцать одуванчиков а я
нашла коробку мятую по росту
мой брат устлал травой ее тепло
воробушек лежал в ней как в кроватке
укрытый одуванчиками мертвый
под тютиной мы раскопали ямку
сказали неуклюжие слова
мой брат заплакал я взяла коробку
и опустила в землю в этот миг
на дереве светло защебетали
другие воробьи и мы наверх
смотрели а когда я опустила
глаза к коробке – в ласковой траве
среди цветов лежала пара перьев
и больше никого но как куда
он мог пропасть? взлететь?
упасть? а может
какая кошка незаметно ловко
подкралась и украла мы уже
не разгадаем этого но только
мы все равно коробку закопали
и долго это было нашей тайной
Надя Делаланд
(Надежда Черных)
12 февраля 2023
#делаланд
мы хоронили птичку всем двором
воробушка полина насчитала
двенадцать одуванчиков а я
нашла коробку мятую по росту
мой брат устлал травой ее тепло
воробушек лежал в ней как в кроватке
укрытый одуванчиками мертвый
под тютиной мы раскопали ямку
сказали неуклюжие слова
мой брат заплакал я взяла коробку
и опустила в землю в этот миг
на дереве светло защебетали
другие воробьи и мы наверх
смотрели а когда я опустила
глаза к коробке – в ласковой траве
среди цветов лежала пара перьев
и больше никого но как куда
он мог пропасть? взлететь?
упасть? а может
какая кошка незаметно ловко
подкралась и украла мы уже
не разгадаем этого но только
мы все равно коробку закопали
и долго это было нашей тайной
Надя Делаланд
(Надежда Черных)
12 февраля 2023
#делаланд
* * *
У счастливой любви не бывает стихов,
А несчастная их не считает.
Пусть они утешением для простаков
Служат, если им слов не хватает.
Эти рифмы, которые сами пришли,
Ничего для нее не добились.
Постояли, поплакали.
В строчку вошли.
Не утешили. Зря торопились.
Александр Кушнер
#кушнер
У счастливой любви не бывает стихов,
А несчастная их не считает.
Пусть они утешением для простаков
Служат, если им слов не хватает.
Эти рифмы, которые сами пришли,
Ничего для нее не добились.
Постояли, поплакали.
В строчку вошли.
Не утешили. Зря торопились.
Александр Кушнер
#кушнер