МОЙ ВЫСОЦКИЙ
Мне очень трудно писать о Высоцком. Лекцию записывать тоже было нелегко. Для меня Высоцкий — это огромный кусок жизни. Театр на Таганке — важнейшее для меня место. Фильмы. Песни. Рассказывать о Высоцком, все равно, что рассказывать о себе, чуть ли не исповедоваться.
Поэтому я решила спрятаться за самим Высоцким и просто сделать подборку из самых важных для меня цитат.
Самое главное — о любви.
«У нее все свое — и белье, и жилье —
Ну, а я ангажирую угол у тети.
Для нее — все свободное время мое,
На нее я гляжу из окна, что напротив».
Это начало самой любимой моей песни Высоцкого, я подробно говорю о ней в лекции.
Любовь у него всегда на пределе — как, впрочем, и вся жизнь.
«Девушка, милая, как вас звать?» — «Тома».
Как у меня замирало сердце в школьные годы от этой строчки…
«Семьдесят вторая». Жду, дыханье затая…
«Быть не может, повторите, я уверен — дома!..
Вот уже ответили. Ну здравствуй, это я».
Что еще я люблю? Иронию по отношению у себе, к миру, к самым мучительным вопросам бытия…
«Вот вам авария: в Замоскворечье
Трое везли хоронить одного —
Все, и шофер, получили увечья,
Только который в гробу — ничего».
И там же:
«Бабы по найму рыдали сквозь зубы,
Дьякон и тот верхней ноты не брал,
Громко фальшивили медные трубы,
Только который в гробу не соврал».
«Здесь и вправду ходит кот,
Как направо — так поет,
Как налево — так загнет анекдот,
Но ученый сукин сын —
Цепь златую снес в торгсин,
И на выручку один — в магазин».
И финал:
«Ты, уймись, уймись, тоска.
Душу мне не рань,
Раз уж это присказка —
Значит, дело дрянь».
А иногда эта ирония сменяется невероятным, экзистенциальным трагизмом:
«Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни — ведь уже нашли женьшень.
Не напрягаюсь, не стремлюсь, не трепещу
И не пытаюсь поразить мишень».
«И ни церковь, и ни кабак —
Ничего не свято!
Нет, ребята, все не так!
Все не так, ребята…»
А ведь были еще театр и кино.
Не буду хвастаться, рассказывая о том, что я дважды смотрела «Гамлета» на Таганке (сказала она и тут же похвасталась). Но для меня Высоцкий в театре — это не только (а может, не столько) Гамлет, и не надрывный крик Хлопуши, который так все любят вспоминать, и уж точно не карикатурный Керенский. Не могу забыть как в «Вишневом саде» Высоцкий-Лопахин ликовал, когда ему достался сад, а потом протягивал руки к Демидовой-Раневской и говорил: «Отчего же, отчего вы меня не послушали?».
Это был спектакль Эфроса, и я, кстати, вижу здесь доказательство того, что Любимов — при всей моей огромной любви к нему — не раскрыл по-настоящему выдающийся актерский талант Высоцкого. Эстетика Таганки не предполагала полноценного использования актера такого огромного дарования. «Вишневый сад» для меня — пример того, сколько еще поразительных ролей могло бы у него быть…
Кино? Ну сразу в ушах звучит: «Вор должен сидеть в тюрьме» и резкий жест Глеба Жеглова, когда он говорит «Я сказал!».
А я вспоминаю загнанного в угол Брусенцова в «Служили два товарища», «интеллигента» Ибрагима в «Сказе про то, как царь Петр арапа женил» и романтического Гуана в «Маленьких трагедиях» Швейцера.
Сколько же еще всего могло бы быть…
Ну что ж, слава богу, что есть то, что он успел нам подарить…
Мне очень трудно писать о Высоцком. Лекцию записывать тоже было нелегко. Для меня Высоцкий — это огромный кусок жизни. Театр на Таганке — важнейшее для меня место. Фильмы. Песни. Рассказывать о Высоцком, все равно, что рассказывать о себе, чуть ли не исповедоваться.
Поэтому я решила спрятаться за самим Высоцким и просто сделать подборку из самых важных для меня цитат.
Самое главное — о любви.
«У нее все свое — и белье, и жилье —
Ну, а я ангажирую угол у тети.
Для нее — все свободное время мое,
На нее я гляжу из окна, что напротив».
Это начало самой любимой моей песни Высоцкого, я подробно говорю о ней в лекции.
Любовь у него всегда на пределе — как, впрочем, и вся жизнь.
«Девушка, милая, как вас звать?» — «Тома».
Как у меня замирало сердце в школьные годы от этой строчки…
«Семьдесят вторая». Жду, дыханье затая…
«Быть не может, повторите, я уверен — дома!..
Вот уже ответили. Ну здравствуй, это я».
Что еще я люблю? Иронию по отношению у себе, к миру, к самым мучительным вопросам бытия…
«Вот вам авария: в Замоскворечье
Трое везли хоронить одного —
Все, и шофер, получили увечья,
Только который в гробу — ничего».
И там же:
«Бабы по найму рыдали сквозь зубы,
Дьякон и тот верхней ноты не брал,
Громко фальшивили медные трубы,
Только который в гробу не соврал».
«Здесь и вправду ходит кот,
Как направо — так поет,
Как налево — так загнет анекдот,
Но ученый сукин сын —
Цепь златую снес в торгсин,
И на выручку один — в магазин».
И финал:
«Ты, уймись, уймись, тоска.
Душу мне не рань,
Раз уж это присказка —
Значит, дело дрянь».
А иногда эта ирония сменяется невероятным, экзистенциальным трагизмом:
«Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни — ведь уже нашли женьшень.
Не напрягаюсь, не стремлюсь, не трепещу
И не пытаюсь поразить мишень».
«И ни церковь, и ни кабак —
Ничего не свято!
Нет, ребята, все не так!
Все не так, ребята…»
А ведь были еще театр и кино.
Не буду хвастаться, рассказывая о том, что я дважды смотрела «Гамлета» на Таганке (сказала она и тут же похвасталась). Но для меня Высоцкий в театре — это не только (а может, не столько) Гамлет, и не надрывный крик Хлопуши, который так все любят вспоминать, и уж точно не карикатурный Керенский. Не могу забыть как в «Вишневом саде» Высоцкий-Лопахин ликовал, когда ему достался сад, а потом протягивал руки к Демидовой-Раневской и говорил: «Отчего же, отчего вы меня не послушали?».
Это был спектакль Эфроса, и я, кстати, вижу здесь доказательство того, что Любимов — при всей моей огромной любви к нему — не раскрыл по-настоящему выдающийся актерский талант Высоцкого. Эстетика Таганки не предполагала полноценного использования актера такого огромного дарования. «Вишневый сад» для меня — пример того, сколько еще поразительных ролей могло бы у него быть…
Кино? Ну сразу в ушах звучит: «Вор должен сидеть в тюрьме» и резкий жест Глеба Жеглова, когда он говорит «Я сказал!».
А я вспоминаю загнанного в угол Брусенцова в «Служили два товарища», «интеллигента» Ибрагима в «Сказе про то, как царь Петр арапа женил» и романтического Гуана в «Маленьких трагедиях» Швейцера.
Сколько же еще всего могло бы быть…
Ну что ж, слава богу, что есть то, что он успел нам подарить…
YouTube
Лица и маски Владимира Высоцкого
Гамлет, альпинист, опер, урка, бард, романтик, звезда... У каждого был как будто свой собственный, личный Высоцкий. С ним можно было спорить, ругать начальство и смеяться над незатейливым советским бытом. Им можно было вдохновляться. Сегодня я расскажу вам…
РАЗГОВОРЫ О ВАЖНОМ: МЕДИЦИНА РОССИИ
Уже завтра, в понедельник, в российских школах пройдут новые «Разговоры о важном».
Если я спрошу вас, с чего начинается посвящённая медицине презентация, которую завтра учителя во всех школах России должны будут показать детям, вы, наверное, легко догадаетесь: с Путина!
Как провести это занятие без пропаганды? О чём стоит упомянуть?
Читайте в моём новом разборе по ссылке.
Уже завтра, в понедельник, в российских школах пройдут новые «Разговоры о важном».
Если я спрошу вас, с чего начинается посвящённая медицине презентация, которую завтра учителя во всех школах России должны будут показать детям, вы, наверное, легко догадаетесь: с Путина!
Как провести это занятие без пропаганды? О чём стоит упомянуть?
Читайте в моём новом разборе по ссылке.
Tamara-Eidelman
Разговоры о важном: Медицина России
Как нам вылечить медицину?
ГОРОДКИ ПРОВАНСА
Даже не знаю, с чего начать — со средневековой архитектуры, с виноградников, с колючих кустарников или с кафе на площади…
Совершив бросок в 14 километров, мы добрались до городка Сен-Жиль, о котором НИКОГДА ВООБЩЕ НЕ СЛЫШАЛИ. Высшее историческое образование, десятки лет преподавания — и не слышали никогда и ничего.
А между тем выяснилось, что Сен-Жиль в средние века был популярнейшим центром паломничества. Французская Википедия сравнивает его по значению с Римом, Иерусалимом и Сантьяго-де-Компостелла, впрочем, здесь они, кажется, слегка увлеклись.
Но факт тот, что сюда приходили поклониться останкам святого Жиля, о популярности которого можно судить по широчайшему распространению в то время этого имени.
Святой Жиль жил не то в VI, не то в VII, не то в XII веке. Уровень достоверности понятен. Но легенды, которые о нём рассказывали, очень симпатичны. Он родился в Афинах, стал монахом и бродил по Галлии/Франции в сопровождении одной только лани, чьим молоком и питался.
Однажды в лесу лань встретил охотившийся там вестготский король Вамба и погнался за ней. Та прибежала к хозяину, и он её обнял в тот момент, когда Вамба выпустил стрелу. Стрела пронзила Жилю руку, но лань была спасена, а Вамба раскаялся и больше так плохо себя не вёл.
И вот теперь весь город покрыт очень трогательными изображениями святого, обнимающего лань рукой, в которую воткнулась стрела, попадаются магазинчики типа La Biche fleurie — «Цветущая лань» и т. д. Мощи святого Жиля привлекли огромное количество людей, и к тому же город, стоящий на берегу одной из притоков Роны, стал портом, откуда корабли выходили в Средиземное море и везли крестоносцев на восток.
В XI веке в течение 50 лет здесь даже чеканили свою монету, и в городе в те времена было более 100 менял — так много сюда приходило людей из разных мест.
Ну а в середине XIII века у Сен-Жиля появляется мощный конкурент. Людовик IX нуждался в собственном порте на Средиземном море, не зависящем ни от каких местных феодалов. Он возвёл мощные укрепления и построил порт рядом с местом, где до этого только добывали соль, и которое называлось поэтому Эг-Морт — Мёртвая вода. Эг-Морт перебил значение Сен-Жиля как порта.
Культ святого сохранялся, но народу стало уже меньше. Город, правда, ещё славился своими винами, которые возили к папам в Авиньон. Потом наступил XVI век, религиозные войны — юг Франции был очень сильно гугенотским. Аббатство было разрушено, мощи святого затерялись — и только в XIX веке был снова найден его саркофаг. Потом был ещё удар Французской революции…
Сегодня в Сен-Жиле около 14 тысяч жителей, паломники сюда приходят, им тут рады, но что-то, толп не видно. А здесь — маленький, но очень симпатичный средневековый центр города, собор, оставшийся от аббатства, руины старого собора.
Нас, с нашими паспортами пилигримов, пустили бесплатно в крипту — и тут мы просто онемели. Собор был хорошим, интересным, мало чем отличающимся от других провинциальных построек. Руины — как руины. Улочки милые. И тут мы спускаемся в подземелье и оказываемся в огромнейшей крипте с романскими и готическими (да-да, одни переходят в другие) сводами, с многочисленными статуями, которые воздвигали верующие в разные века. (Трогательная надпись на одной из них гласит, что она сделана по заказу «Кружка рабочих-католиков Арля». Вот вам и рабочий класс.)
Здесь же — жуткий колодец, куда, как гласит латинская надпись, кальвинисты в 1562 году сбросили католических священников. Тут же лежат косточки, чтобы уж точно никаких сомнений, и почему-то висит ведро.
То ли размеры крипты на нас повлияли, то ли колодец, то ли тот факт, что кроме нас там никого не было, но впечатление было огромное.
Но пора было двигаться дальше.
Даже не знаю, с чего начать — со средневековой архитектуры, с виноградников, с колючих кустарников или с кафе на площади…
Совершив бросок в 14 километров, мы добрались до городка Сен-Жиль, о котором НИКОГДА ВООБЩЕ НЕ СЛЫШАЛИ. Высшее историческое образование, десятки лет преподавания — и не слышали никогда и ничего.
А между тем выяснилось, что Сен-Жиль в средние века был популярнейшим центром паломничества. Французская Википедия сравнивает его по значению с Римом, Иерусалимом и Сантьяго-де-Компостелла, впрочем, здесь они, кажется, слегка увлеклись.
Но факт тот, что сюда приходили поклониться останкам святого Жиля, о популярности которого можно судить по широчайшему распространению в то время этого имени.
Святой Жиль жил не то в VI, не то в VII, не то в XII веке. Уровень достоверности понятен. Но легенды, которые о нём рассказывали, очень симпатичны. Он родился в Афинах, стал монахом и бродил по Галлии/Франции в сопровождении одной только лани, чьим молоком и питался.
Однажды в лесу лань встретил охотившийся там вестготский король Вамба и погнался за ней. Та прибежала к хозяину, и он её обнял в тот момент, когда Вамба выпустил стрелу. Стрела пронзила Жилю руку, но лань была спасена, а Вамба раскаялся и больше так плохо себя не вёл.
И вот теперь весь город покрыт очень трогательными изображениями святого, обнимающего лань рукой, в которую воткнулась стрела, попадаются магазинчики типа La Biche fleurie — «Цветущая лань» и т. д. Мощи святого Жиля привлекли огромное количество людей, и к тому же город, стоящий на берегу одной из притоков Роны, стал портом, откуда корабли выходили в Средиземное море и везли крестоносцев на восток.
В XI веке в течение 50 лет здесь даже чеканили свою монету, и в городе в те времена было более 100 менял — так много сюда приходило людей из разных мест.
Ну а в середине XIII века у Сен-Жиля появляется мощный конкурент. Людовик IX нуждался в собственном порте на Средиземном море, не зависящем ни от каких местных феодалов. Он возвёл мощные укрепления и построил порт рядом с местом, где до этого только добывали соль, и которое называлось поэтому Эг-Морт — Мёртвая вода. Эг-Морт перебил значение Сен-Жиля как порта.
Культ святого сохранялся, но народу стало уже меньше. Город, правда, ещё славился своими винами, которые возили к папам в Авиньон. Потом наступил XVI век, религиозные войны — юг Франции был очень сильно гугенотским. Аббатство было разрушено, мощи святого затерялись — и только в XIX веке был снова найден его саркофаг. Потом был ещё удар Французской революции…
Сегодня в Сен-Жиле около 14 тысяч жителей, паломники сюда приходят, им тут рады, но что-то, толп не видно. А здесь — маленький, но очень симпатичный средневековый центр города, собор, оставшийся от аббатства, руины старого собора.
Нас, с нашими паспортами пилигримов, пустили бесплатно в крипту — и тут мы просто онемели. Собор был хорошим, интересным, мало чем отличающимся от других провинциальных построек. Руины — как руины. Улочки милые. И тут мы спускаемся в подземелье и оказываемся в огромнейшей крипте с романскими и готическими (да-да, одни переходят в другие) сводами, с многочисленными статуями, которые воздвигали верующие в разные века. (Трогательная надпись на одной из них гласит, что она сделана по заказу «Кружка рабочих-католиков Арля». Вот вам и рабочий класс.)
Здесь же — жуткий колодец, куда, как гласит латинская надпись, кальвинисты в 1562 году сбросили католических священников. Тут же лежат косточки, чтобы уж точно никаких сомнений, и почему-то висит ведро.
То ли размеры крипты на нас повлияли, то ли колодец, то ли тот факт, что кроме нас там никого не было, но впечатление было огромное.
Но пора было двигаться дальше.
ГОРОДКИ ПРОВАНСА: ПРОДОЛЖЕНИЕ
Нашим следующим пунктом был городок Бовуазен (что значит — Красивый сосед). До него было идти 12 км. Молодой человек в туристическом офисе в Сен-Жиле был удивлён, услышав, куда мы отправляемся.
— Это же не путь Сантьяго, это путь святого Жиля.
— Отлично, пойдём по нему.
— Но туда нет туристической дороги.
— Пойдём с Гуглом, — легкомысленно заявили мы. И пошли…
Дорога была прекрасна и совершенно не похожа на предыдущую. Больше никаких болот, сплошные виноградники. Мы шли от одной винодельни к другой, среди виноградников, ирисов, лютиков и маков. Это сочетание белого, фиолетового, жёлтого и красного было удивительным.
Всё было чудесно, пока не взбунтовался Гугл и не стал садиться телефон. Навигатор предлагал идти под горку — но горка вся заросла кустами какого-то загадочного шиповника с бело-жёлтыми цветами, высоченной травой и колючками. Тропинка была почти не видна. «Заколдобела дорожка, замуравела». Функцию соловья-разбойника выполнял мистраль, завывавший словно десять соловьёв. В телефоне осталось 6 процентов зарядки.
Решили идти с горки сквозь кусты. Это было неожиданно. Никогда не думала, что в природе СТОЛЬКО колючек… В конце концов мы прорвались — но куда? Телефон давал противоречивые указания. Мы бродили по территории, где повсюду висели таблички, сообщавшие, что это частная собственность, и никак не могли оттуда вырваться.
В конце концов из дома вышла женщина, тоже сообщившая нам, что это частная собственность — все эти поля принадлежат не маркизу Карабасу, а фирме Clarins, и нам тут делать нечего. Но, увидев наши несчастные лица, она сначала разрешила зарядить телефон, а потом оказалось, что через десять минут она едет домой… через Бовуазен…
Конечно, истинные паломники отказались бы от предложенной помощи и пошли бы дальше пешком. Но мы не отказались и через 20 минут уже были в Бовуазене — чудесном городке, где живёт около шести тысяч человек.
Здесь начались удивительные вещи. Мы пришли по адресу, который был написан в Букинге. Старинная дверь, никакой вывески. Дверь открывает очаровательная молодая женщина, ведёт нас по большому старому дому в наши комнаты — простые, но очень уютные. По коридору бродят кошки, во дворе — собака. Дальше оказалось, что этот дом достался ей по наследству, часть его — это Maison d’Accueil — язык не поворачивается перевести как дом престарелых. Просто у неё тут живут три старушки, за которыми она ухаживает, а в другой части дома сдаёт комнаты.
Утром мы попрощались с милой хозяйкой и отправились на поиски завтрака. Опять начался фильм из жизни французской глубинки. На площади — столики. В кафе дают только кофе, там сидят старички, у бара — люди чуть помоложе, один с шарфом, который просто сошёл с картинки под названием «традиционная французская одежда». Круассанов нет, они продаются в лавочке рядом. Там хозяйка спрашивает у клиентов:
— Франсуа, что сегодня ты хочешь?
Хозяин в кафе радостно шутит, на вопрос о том, где туалет, отвечает:
— Ну вот, конечно, я так и знал, что вы только ради туалета пришли.
Завсегдатаи в шарфах и беретах смеются.
В общем, какая-то провинциальная идиллия. В городе из достопримечательностей — здоровенная арена для боя быков — ну опять же не для убийства, а для срывания кокарды с быка, башня с часами XIX века и колоколом. А ещё — все дома покрыты знаками с изображениями быков, людей и ещё много чего — они означают, что люди тут пожертвовали на местный праздник, происходящий в августе. Жертвуют, похоже, все. С другой стороны — попробуй не пожертвуй, всё сразу увидят, что у тебя на доме нет рисунка. Ещё есть улица, где бегают ОТ быков, а не за их кокардами — такая мини-Памплона. И везде цветы-цветы-цветы и ставни, раскрашенные в яркие краски.
А мы уже двигались к городу Воверу. И опять всё изменилось — виноградников стало меньше, а маков и лютиков больше. И уже вокруг не винодельни, а фермы, где разводят лошадей. Так мы и шли, среди цветов и задумчивых белых лошадей…
Нашим следующим пунктом был городок Бовуазен (что значит — Красивый сосед). До него было идти 12 км. Молодой человек в туристическом офисе в Сен-Жиле был удивлён, услышав, куда мы отправляемся.
— Это же не путь Сантьяго, это путь святого Жиля.
— Отлично, пойдём по нему.
— Но туда нет туристической дороги.
— Пойдём с Гуглом, — легкомысленно заявили мы. И пошли…
Дорога была прекрасна и совершенно не похожа на предыдущую. Больше никаких болот, сплошные виноградники. Мы шли от одной винодельни к другой, среди виноградников, ирисов, лютиков и маков. Это сочетание белого, фиолетового, жёлтого и красного было удивительным.
Всё было чудесно, пока не взбунтовался Гугл и не стал садиться телефон. Навигатор предлагал идти под горку — но горка вся заросла кустами какого-то загадочного шиповника с бело-жёлтыми цветами, высоченной травой и колючками. Тропинка была почти не видна. «Заколдобела дорожка, замуравела». Функцию соловья-разбойника выполнял мистраль, завывавший словно десять соловьёв. В телефоне осталось 6 процентов зарядки.
Решили идти с горки сквозь кусты. Это было неожиданно. Никогда не думала, что в природе СТОЛЬКО колючек… В конце концов мы прорвались — но куда? Телефон давал противоречивые указания. Мы бродили по территории, где повсюду висели таблички, сообщавшие, что это частная собственность, и никак не могли оттуда вырваться.
В конце концов из дома вышла женщина, тоже сообщившая нам, что это частная собственность — все эти поля принадлежат не маркизу Карабасу, а фирме Clarins, и нам тут делать нечего. Но, увидев наши несчастные лица, она сначала разрешила зарядить телефон, а потом оказалось, что через десять минут она едет домой… через Бовуазен…
Конечно, истинные паломники отказались бы от предложенной помощи и пошли бы дальше пешком. Но мы не отказались и через 20 минут уже были в Бовуазене — чудесном городке, где живёт около шести тысяч человек.
Здесь начались удивительные вещи. Мы пришли по адресу, который был написан в Букинге. Старинная дверь, никакой вывески. Дверь открывает очаровательная молодая женщина, ведёт нас по большому старому дому в наши комнаты — простые, но очень уютные. По коридору бродят кошки, во дворе — собака. Дальше оказалось, что этот дом достался ей по наследству, часть его — это Maison d’Accueil — язык не поворачивается перевести как дом престарелых. Просто у неё тут живут три старушки, за которыми она ухаживает, а в другой части дома сдаёт комнаты.
Утром мы попрощались с милой хозяйкой и отправились на поиски завтрака. Опять начался фильм из жизни французской глубинки. На площади — столики. В кафе дают только кофе, там сидят старички, у бара — люди чуть помоложе, один с шарфом, который просто сошёл с картинки под названием «традиционная французская одежда». Круассанов нет, они продаются в лавочке рядом. Там хозяйка спрашивает у клиентов:
— Франсуа, что сегодня ты хочешь?
Хозяин в кафе радостно шутит, на вопрос о том, где туалет, отвечает:
— Ну вот, конечно, я так и знал, что вы только ради туалета пришли.
Завсегдатаи в шарфах и беретах смеются.
В общем, какая-то провинциальная идиллия. В городе из достопримечательностей — здоровенная арена для боя быков — ну опять же не для убийства, а для срывания кокарды с быка, башня с часами XIX века и колоколом. А ещё — все дома покрыты знаками с изображениями быков, людей и ещё много чего — они означают, что люди тут пожертвовали на местный праздник, происходящий в августе. Жертвуют, похоже, все. С другой стороны — попробуй не пожертвуй, всё сразу увидят, что у тебя на доме нет рисунка. Ещё есть улица, где бегают ОТ быков, а не за их кокардами — такая мини-Памплона. И везде цветы-цветы-цветы и ставни, раскрашенные в яркие краски.
А мы уже двигались к городу Воверу. И опять всё изменилось — виноградников стало меньше, а маков и лютиков больше. И уже вокруг не винодельни, а фермы, где разводят лошадей. Так мы и шли, среди цветов и задумчивых белых лошадей…
КАК ПРОВАНС СТАЛ МИРНЫМ
Вчера мы путешествовали по совершенно идиллическому Провансу. Шли из городка Вовер (11 тысяч жителей) в городок Галарг (755 жителей). Но это город. У них даже мэр есть. В Вовере мэр — социалист, а в Галарге — правоцентрист, но никакого Национального фронта.
Между ними — сплошные виноградники и парники, где выращивают спаржу и клубнику. Вчера было солнечно, идти было тяжело, тем более что выходили мы из Вовера по трассе, где всё время неслись автомобили.
Идти становилось всё неприятнее и даже огромное поле, заросшее маками, нас поразило, но ситуацию не облегчило. Но вокруг всё было полно доброжелательности. Один пожилой дядечка съехал на обочину, вышел из машины и начал взволнованно объяснять, что тут идти опасно, а для того чтобы выйти на дорогу Сан-Жака, надо будет повернуть направо.
Мы сделали рывок и вскоре правда оказались на пустынной, залитой солнцем дороге.
Я шла и думала, что сегодня моему папе могло бы исполниться 95 лет. Он мог бы работать — из трёх его одноклассников, которые, к счастью, всё ещё живы, двое продолжают заниматься своей наукой и сохраняют чистую и ясную голову.
Думаю, что и папа работал бы и писал, и много бы у него было разных соображений о нашей нынешней жизни, и он бы не перешёл на тёмную сторону силы…
И о Провансе, по которому мы шагаем, ему было бы что сказать. Потому что этот спокойный мир знал множество страшных событий.
Мы жили в Вовере на углу Еврейской улицы. Здесь когда-то, ещё начиная с VIII века, была большая еврейская община. В XII веке на юге Испании, в мусульманских владениях, начали преследовать евреев, и здесь появились переселенцы, принесшие с собой изысканную культуру Аль-Андалуса. Здесь существовала знаменитая школа каббалы, прославленная Авраамом бен Давидом, которого назвали Рабад, и его потомками.
Рабад был одним из создателей Каббалы, мистиком, которому являлся, по его словам, дух пророка Ильи. Он бешено спорил с самым знаменитым еврейским учёным того времени — Моисеем Маймонидом — и объяснял ученикам, что пророк Моисей и «Моисей пророк» — это не одно и то же. Маймонид принёс в еврейскую философию рациональные принципы Аристотеля, и это возмущало Рабада.
Но вот в начале XIV века французский король Филипп IV, которому необходимы были большие деньги для его политики укрепления центральной власти, решил проблему своего долга еврейским финансистам и просто выгнал всех евреев из Франции. Впрочем, он похожим образом освободился и от зависимости от ордена тамплиеров, обвинив рыцарей-монахов в службе дьяволу и упразднив их орден.
Тамплиеров казнили, и их огромные богатства передали ордену госпитальеров, а частично — французской короне.
Потом здешние места знали страшную чуму XIV века и разорение Столетней войны между Францией и Англией, и крестьянское восстание.
Только пережили кризис XIV века, как грянул век XVI с его Реформацией. На юге Франции было очень много последователей учения Кальвина — их здесь называли гугенотами. Религиозные войны бушевали тут почти полвека.
Екатерина Медичи, пытаясь умиротворить страну, организовала путешествие своего сына — Карла IX — по Франции. Побывал он и в Вовере, где «отобедал и переночевал». После его отъезда конфликты продолжились.
Потом Генрих IV закончил религиозные войны, дав большие права гугенотам, но в XVII веке сначала кардинал Ришелье, а потом Людовик XIV эти права отобрали. Теперь уже несладко было гугенотам. Многие покинули Францию, в Галарге, как нам рассказала хозяйка, им приходилось скрываться.
Сегодня в обоих городках есть и протестантская, и католическая церкви, и вроде бы живут они мирно. Правда, судя по ехидным замечаниям нашей хозяйки относительно мусульман, религиозные проблемы здесь просто перешли в другую плоскость.
За XVI–XVII веками наступил, как легко догадаться, XVIII, а с ним — Французская революция. Теперь уже разрушали любые церкви, в Галарге было «общество санкюлотов», хотя в здешних местах, судя по всему, особых ужасов не творилось, но ясно, что эпоха всё равно была кровавой.
(продолжение следует)
Вчера мы путешествовали по совершенно идиллическому Провансу. Шли из городка Вовер (11 тысяч жителей) в городок Галарг (755 жителей). Но это город. У них даже мэр есть. В Вовере мэр — социалист, а в Галарге — правоцентрист, но никакого Национального фронта.
Между ними — сплошные виноградники и парники, где выращивают спаржу и клубнику. Вчера было солнечно, идти было тяжело, тем более что выходили мы из Вовера по трассе, где всё время неслись автомобили.
Идти становилось всё неприятнее и даже огромное поле, заросшее маками, нас поразило, но ситуацию не облегчило. Но вокруг всё было полно доброжелательности. Один пожилой дядечка съехал на обочину, вышел из машины и начал взволнованно объяснять, что тут идти опасно, а для того чтобы выйти на дорогу Сан-Жака, надо будет повернуть направо.
Мы сделали рывок и вскоре правда оказались на пустынной, залитой солнцем дороге.
Я шла и думала, что сегодня моему папе могло бы исполниться 95 лет. Он мог бы работать — из трёх его одноклассников, которые, к счастью, всё ещё живы, двое продолжают заниматься своей наукой и сохраняют чистую и ясную голову.
Думаю, что и папа работал бы и писал, и много бы у него было разных соображений о нашей нынешней жизни, и он бы не перешёл на тёмную сторону силы…
И о Провансе, по которому мы шагаем, ему было бы что сказать. Потому что этот спокойный мир знал множество страшных событий.
Мы жили в Вовере на углу Еврейской улицы. Здесь когда-то, ещё начиная с VIII века, была большая еврейская община. В XII веке на юге Испании, в мусульманских владениях, начали преследовать евреев, и здесь появились переселенцы, принесшие с собой изысканную культуру Аль-Андалуса. Здесь существовала знаменитая школа каббалы, прославленная Авраамом бен Давидом, которого назвали Рабад, и его потомками.
Рабад был одним из создателей Каббалы, мистиком, которому являлся, по его словам, дух пророка Ильи. Он бешено спорил с самым знаменитым еврейским учёным того времени — Моисеем Маймонидом — и объяснял ученикам, что пророк Моисей и «Моисей пророк» — это не одно и то же. Маймонид принёс в еврейскую философию рациональные принципы Аристотеля, и это возмущало Рабада.
Но вот в начале XIV века французский король Филипп IV, которому необходимы были большие деньги для его политики укрепления центральной власти, решил проблему своего долга еврейским финансистам и просто выгнал всех евреев из Франции. Впрочем, он похожим образом освободился и от зависимости от ордена тамплиеров, обвинив рыцарей-монахов в службе дьяволу и упразднив их орден.
Тамплиеров казнили, и их огромные богатства передали ордену госпитальеров, а частично — французской короне.
Потом здешние места знали страшную чуму XIV века и разорение Столетней войны между Францией и Англией, и крестьянское восстание.
Только пережили кризис XIV века, как грянул век XVI с его Реформацией. На юге Франции было очень много последователей учения Кальвина — их здесь называли гугенотами. Религиозные войны бушевали тут почти полвека.
Екатерина Медичи, пытаясь умиротворить страну, организовала путешествие своего сына — Карла IX — по Франции. Побывал он и в Вовере, где «отобедал и переночевал». После его отъезда конфликты продолжились.
Потом Генрих IV закончил религиозные войны, дав большие права гугенотам, но в XVII веке сначала кардинал Ришелье, а потом Людовик XIV эти права отобрали. Теперь уже несладко было гугенотам. Многие покинули Францию, в Галарге, как нам рассказала хозяйка, им приходилось скрываться.
Сегодня в обоих городках есть и протестантская, и католическая церкви, и вроде бы живут они мирно. Правда, судя по ехидным замечаниям нашей хозяйки относительно мусульман, религиозные проблемы здесь просто перешли в другую плоскость.
За XVI–XVII веками наступил, как легко догадаться, XVIII, а с ним — Французская революция. Теперь уже разрушали любые церкви, в Галарге было «общество санкюлотов», хотя в здешних местах, судя по всему, особых ужасов не творилось, но ясно, что эпоха всё равно была кровавой.
(продолжение следует)