К себе серьезно я не отношусь.
Я не ахти какая птица.
Два сердца, две ноги, пять чувств --
К чему мне там серьезно относиться?

Не жду чудес от участи земной:
Смеяться рано, плакать поздно.
Но нечто есть -- во мне, при мне, за мной, --
К чему я отношусь серьезно.

Тому порукой ангельская рать
И все подземное богатство.
Поэтому сейчас ты будешь умирать,
А я смотреть и улыбаться.

2012

Ссылка: https://babook.org/posts/1097

Квартал в электронном виде.
Самая дорогая мне из собственных книг.

https://freedomletters.org/books/kvartal

Денвер, 13 июля. Лекция «Stephen the Prophet: “The Dead Zone” and “Misery” about American future”
Но о такой иллюстрации я не думал, конечно

ИЗ ЦИКЛА «НОВЫЕ БАЛЛАДЫ»
ШЕСТАЯ

В конце объявляется добрая весть:
Бессмертие – есть.
Милосердие – есть.
Ни эллина нет, ни еврея –
Не так уж мучительно было, прости,
Себя относительно честно вести,
А ты сомневался все время.

Даны тебе были – без всяких заслуг –
И нравственный компас,
И дружеский круг,
И схема подземного ада,
Которую Данте – его старожил –
В доступнейшем виде тебе изложил;
Короче, вы знали, как надо.

И что ты там делал на каждом шагу?
Напомнить?
Не надо?
А то я могу.
Ты полнился страхом и злобой,
Как будто не ведал, что каждый твой шаг –
В господних глазах и господних ушах,
И в книжке записан особой.

Теперь, с этой новой прошивкой души,
Спускайся обратно и впредь не греши.

...И вновь ты кружишься в Садовом Кольце,
И сам сознаешь у себя на лице
Ту смесь умиленья и скуки,
С которой на женщин глядит ротозей,
С какою взирает на бывших друзей
Отпущенный к ним на поруки.

При этом все вяло, тягуче, темно.
Включишь телевизор, посмотришь в окно,
Поймаешь случайную фразу,
Посмотришь подчас на друзей и подруг –
И вдруг понимаешь, что все, кто вокруг,
Живут не по первому разу.

И даже себя ощущая в аду –
Припомнишь: все было в двадцатом году.

А главное – все эти люди подряд
Не помнят, что там наверху говорят.
Ни веры у них, ни расчета –
Опять неизвестность! Никто не герой.
Вот только во сне выплывает порой,
Что было хорошее что-то –

Какие-то ветки, соцветья, пруды...
Но все это бред и влиянье среды.
А много ли проку в бреду, мол?
Когда же вернешься в привычный альков –
Лишь смутное чувство, что ты не таков,
Каким тебя кто-то задумал.

И снова ползешь, как слеза по щеке,
Бурча себе под нос о вечной тщете,
Как в Муми-долине Ондатр, --
А там и пожалте в последний приют,
Поскольку вторую попытку дают,
А tertium точно non datur.

Десять лет спустя. 2014

ДОКАЗАТЕЛЬНОЕ

…И чего галдите, как на вокзале, повторяя свой антирусский бред? Безусловно, сбили. Но вам сказали: доказательств, что это Россия, нет. Заявили вслух, ничего не спрятав. Основной источник довольно крут, и хоть это как бы спецслужбы Штатов, иногда, представьте, они не врут. Там ведется пристальный счет потерям, цэрэушный вывод имеет вес; вообще, мы Штатам ни в чем не верим, но про «Боинг» правда, про «Боинг» йес. И чего бы пресс-секретарь Обамы против нашей власти ни ляпнул вдруг, — знают все, что сроду, что никогда мы, что не мы, не «Боинг», не наш, не «Бук». И хоть мы противны целому свету, мы привыкли к жизни в такой среде. Доказательств, что это Россия, нету. Если нету в Штатах, то нет нигде.

…А еще мерзавцы клевещут ныне, выполняя даллесовский завет, что от нас стреляют по Украине. Доказательств, что это Россия, нет. Аргументы зыбки, а факты утлы. Мы желаем мира, на том стоим. Это к нам, должно быть, прорвались укры и палят предательски по своим. Это их прорыв, а пиндосы рады городить вранье и смущать умы. Говорят, что мы передали «Грады». Не в Донецк, не «Грады», не им, не мы. Наш ответ доносится из-под санкций, из-под гор вранья и волны клевет. Отвечаем искренне, по-пацански: доказательств, что это Россия, нет. Да и прежний «Боинг», что сбил Андропов, ненавистный штатовцам искони, вероятно, жертвою был укропов, и Рейхстаг небось подожгли они. Опровергнув злобно шипящих змиев, заявляем гневно, Фоменко вслед, что и Жанна д'Арк — это тоже Киев. Доказательств, что это Россия, нет. А Россия — космос, Победа, кадры, Енисей, культура, добро, балет. Остальное — это соседи как бы. Доказательств, что это Россия, нет.

…Предо мной чумное лежит пространство, беспросветно, обло, стозевно, зло, непристойно, мстительно и пристрастно и зловонной тиною заросло. Голосит, бормочет, болит, недужит, поливает «Градом», лелеет «Бук», никому не верит, ни с кем не дружит, ни за что сажает, не помнит букв. Тут Христос бессилен, а свят Иуда, кровянист закат, упразднен рассвет. Я не знаю, что это и откуда.

Доказательств, что это Россия, нет.
.

Вопросы на Один принимаются здесь. Тема лекции - Михаил Веллер

Господа, какая книга стихов Марии Галиной вышла вчера во Freedom letters. Чувство счастья просто от того, что это вообще написано. Предисловие Марка Липовецкого - отдельный шедевр. Галина - единственный сегодня известный мне поэт, чьи стихи и проза одинаково высокого качества, бесспорного высшего класса. (Нет, не единственный: Букша. Но ее я понимаю не всегда, по узости моего ума, а Галина бьет в меня без промаха).
Называется «Ниневия». И это сборник из числа тех, которые должны быть у каждого русского читателя. Просто чтобы он не забыл две главных поэтических эмоции: чувство восторга и чувство вины.

Читаю лекцию у Сергея Кузнецова в «Марабу» под Бостоном: эволюция человечества в мировой фантастике. Рассказываю о том, что главным жанром русской литературы ХХ века стала мистерия - потому что история вышла за пределы рационально объяснимого. Перечисляю примеры и приметы жанра: метаисторическая концепция, трагизм, смешение эпох, участие в действии нечеловеческих сущностей - демоны, духи, боги… крушение традиционной гуманистической морали, кризис веры… Спрашиваю: какой самый известный русский роман XX века, написанный в этом жанре? Ну, думаю, все скажут: «Мастер и Маргарита»! В крайнем случае «Чевенгур» или «Роза мира».
— Самый известный русский роман ХХ века — «Архипелаг ГУЛАГ», - спокойно говорит один мрачный ребенок из тех, что сидят на камчатке и всегда все понимают раньше остальных.
— Но это документальная книга, — говорю я, — non-fiction.
— А многие до сих пор не верят, - говорит он. — И даже разоблачают.
— Но где же там метаистория?!
— А когда в середине ХХ века опричнина - это не смешение эпох? И вообще описанное там - это гораздо фантастичнее, чем все эти, как вы выражаетесь, шрастры и жругры. Андреев — это фнэтэзи, а Солженицын — строгая sci-fi. На добротной научной основе.
И ведь он прав. И, сдаваясь, я спрашиваю:
— Но где же нечеловеческие сущности?
— Да полно, — говорит он спокойно. — С одной стороны — следователи и охрана. С другой — выжившие.

Мне кажется, я выжил, чтобы написать это стихотворение. А мне далеко не всегда так кажется.

Из «Хроники вымышленных городов»

Я не Ной
Я иной
Я не Лот
Я пилот

Шервуд


Все забирай с собой: метрику, паспорт, полис,
Грамоты всей семьи, вымпел «Герой труда»,
Фотоальбом, дневник - все уноси на поезд,
Все запихай туда.

Город, летняя ночь, ее военный, защитный цвет,
Поезд вне расписания, номер скрыт,
Ясно, что это вокзал из тех, которых на карте нет,
Но все откуда-то знают, никто не спит.

…Все забери с собой, строго из чувства долга:
Плюшевую семью, мед, сухари, вино,
Дедовское пальто: все, что оставишь дома,
Будет осквернено.

Как-нибудь все впихнешь в чемодан, чего растерять не смог,
Все, с чем ты думал пересидеть орду.
Опыт-то есть - бывало, укладывал жизнь свою в восемь строк,
А весь ее тайный смысл вообще в одну.

Все забери с собой - наброски, детскую повесть,
Повод для сладких слез, поводы для стыда,
Письма дружков и шлюх - все забери на поезд,
Все унеси туда.

Там весь вокзал, поди, кишмя кишит, суетясь, ругаясь.
Комнатные святыни, прогорклый быт -
Все волокут с собой, и то, что в радость, и то, что в тягость,
Лезут уже на крыши - вагон забит.

…Все забери с собой, и особенно мерзости, ртуть, свинец,
Вышвырни их из дома в один пинок -
Время сейчас такое, что можно выбросить наконец
Все, что мечтал с рождения, но не мог.

Все забери с собой: утрамбуй в барсетку, повесь на пояс:
Маску врага народа, клеймо жида,
Все, что ты вынес, все, что ты внес - все унеси на поезд.
Сам не садись туда.

Все забери с собой из дома, как новый Ной,
Помня, что волны потопа не льются вспять.
Всяких возьми по паре - но помни, что ты иной:
Дело твое не спасать, а скорей списать.

Хлам, за который сделался изгоем и отщепенцем,
Все, что давило грудь и застило свет -
Все, что с собой тащили когда-то ехавшие в Освенцим.
Поезд тоже в Освенцим, других тут нет.

Все распихай по полкам - толпа визглива, вагон вонюч, -
Выйди, себе оглядываться не веля,
И уходи с вокзала, прям и легок, как первый луч,
И жизнь, и смерть готов начинать с нуля.

С внучкой Вероники Долиной. Прекрасный возраст, когда и бабушка еще ого-го, и внучка более чем

Вопросы на Один принимаются здесь, тема лекции - Дэниэл Киз

Как писать стихи?

Кажется, что техническая сторона вопроса довольно элементарна. Но на этом интенсиве вы научитесь понимать — или доведете до блеска свое уже имеющееся понимание, — что такое ХОРОШИЕ СТИХИ и чем они отличаются от других.

Как сделать, чтобы в стихотворении было несколько разных слоёв, чтобы оно не сразу открывалось, чтобы оно было неоднозначно и волшебно? Разобраться в этом вам поможет опытный наставник — практикующий эксперт по поэзии Дмитрий Быков*.

27 и 28 июля, 3 и 4 августа (по выходным)

«Учимся писать стихи и понимать поэзию»
Авторский онлайн-интенсив поэтического мастерства для взрослых (18+)

Присоединиться: https://www.pryamaya.eu/dmitrii_bykov_uchimsya_pisat_stihi_i_ponimat_poeziyu_27_07_2024_04_08_2024?utm_source=tg&utm_medium=bykov&utm_campaign=&utm_content=post

2015

Продираясь через эту черствую,
Неподвижную весну,
Кто-то спит во мне, пока я бодрствую,
Бодрствует, пока я сплю.
Вот с улыбкой дерзкою и детскою
Он сидит в своем углу
И бездействует, пока я действую,
И не умрет, когда умру.
Знать, живет во мне и умирание,
Как в полене – головня.
Все, что будет, чувствую заранее,
Сам себе не говоря.
Знает замок про подвал с чудовищем -
Иль сокровищем, бог весть, -
Что-то в тишине ему готовящим,
Но не видит, что там есть.
Что ж ему неведомое ведомо,
Чтоб мы жили вечно врозь,
Чтоб оно звало меня, как велено,
И вовек не дозвалось?
Верно, если вдруг сольемся в тождество
И устроим торжество -
Или мы взаимно уничтожимся,
Иль не станет ничего.
Так что, методически проламывая
Разделивший нас барьер,
Добиваюсь не того ли самого я -
Хоть сейчас вот, например?

Заканчиваю главу "Русская культура ХХ века" для учебника истории, сочиняемого группой авторов в порядке альтернативы официозу. Далеко вышел за предоставленный объем, так что не уверен в согласии авторского коллектива принять эту работу; в крайнем случае издам отдельно.

Из главы о семидесятых.
Советская культура в целом была многоэтажной – в связи, вероятно, именно с тем, что советское (и русское) общество всегда делилось на страты и слои, а универсальных ценностей, которые бы его связывали, было немного: каждый слой имел собственное арго, соблюдал профессиональную этику и т.д. Широко прокламированное бесклассовое общество давно превратилось в причудливую конструкцию, где на каждом этаже царили собственные художественные, да и нравственные критерии. Где у интеллигентов был Трифонов – у обывателей аналогичную нишу занимал Георгий Семенов; когда интеллигенты читали историческую прозу Юрия Давыдова, Мориса Семашко, Булата Окуджавы (вся серия «Пламенные революционеры» служила прибежищем будущей эмиграции, в диапазоне от Владимира Войновича до Анатолия Гладилина) – обыватели предпочитали Пикуля. Интеллигенция читала Стругацких – к услугам обывателя была фантастика Александра Казанцева (или, того хуже, Ник. Шпанова). Владимира Орлова с его попыткой выстроить мифологию современной Москвы – прежде всего Останкина – в романе «Альтист Данилов» называли «Булгаков для бедных», хотя Булгакову он уступал разве что в богатстве и цветистости вымысла. Интеллигенция смотрела Тарковского и Хуциева – обыватель полюбил братьев Михалковых, которых всю жизнь мучил комплекс неполноценности именно по этому поводу (Андрей Кончаловский попытался даже эмигрировать, но быстро разочаровался в мире чистогана, где ничего значительного не свершил). Мережковский ставил в вину русской культуре XIX века, что она отвернулась от пушкинского аристократизма и пошла на поводу у разночинцев, от чистого искусства перешла к «презренной пользе», -- советская культура деградировала вместе с социумом и от разночинцев (то есть интеллигентов) спустилась к мещанам. Особенно любопытна динамика за сто лет: аристократы уехали в результате революции и оставили РК интеллигентам, интеллигенты разъехались в семидесятые и после и передали ее в руки мещан, а в двадцатые годы XXI века настал черед мещан, айтишников и коучей, и РК оказалась в руках SHAMAN’а и его милитаризованных единомышленников. При этом культура русского зарубежья неуклонно улучшалась (достаточно сравнить поэзию Г. Иванова со стихами Бродского), а культура остающихся неуклонно деградировала (достаточно сравнить прозу Бабеля с прозой так называемых военкоров, пытающихся повторить его творческий путь). Приходится признать, что по достижении некоего уровня русская культура разрушает свою теплицу и вынуждена искать другую почву – в полном соответствии с формулировкой Виктора Пелевина: «К началу девяностых Советский Союз улучшился настолько, что перестал существовать», Жаль, нам не удастся досмотреть трагифарсовую ситуацию, при которой постсоветский официоз современного образца дорастет до эмиграции, вытесненный совсем уже хтоническими сущностями. Если аналогом Юрия Мамлеева (в семидесятые) стал Роман Михайлов (в двадцатые), страшно представить, кто станет аналогом Романа Михайлова; к сожалению или к счастью, при столь неуклонной деградации культуры и управления Россия вряд ли досуществует в нынешнем виде до этой финальной трансформации, и до эмиграции официал-патриотов 2020-х годов она попросту не простоит.