Defensor
Нашел сразу две интересные цитаты в тему:
«Италию мы создали, осталось создать итальянцев» – сказал Массимо Д'Адзельо, итальянский сенатор, бывший премьер-министр Сардинии, на первом заседании парламента объединенной Италии.
Юзеф Пилсудский закрепил: «Не нация создает государство, а государство – нацию».
«Италию мы создали, осталось создать итальянцев» – сказал Массимо Д'Адзельо, итальянский сенатор, бывший премьер-министр Сардинии, на первом заседании парламента объединенной Италии.
Юзеф Пилсудский закрепил: «Не нация создает государство, а государство – нацию».
Defensor
Насчет роли Франции в описываемых процессах высказался историк Эрнест Лависс: «Нация, которая создала самое себя собственной волей, это вклад Франции в мировую историю».
Вот это и есть современная (после ВФР) конструкция «нации». Но мы же понимаем, что это бред! Творение совпало с творцом в одном лице? Воля возникла раньше её обладателя? Мы всё ещё в светской парадигме рассуждаем, или уже активно веруем? Да и вне формальной логики, мы должны понимать, что нация, как продукт масштабирования и унификации государства, слишком крупная сущность, чтобы её составляющие – люди – обладали реальным внутренним единством (общностью интересов и согласием в вопросах права) и находились в состоянии сообщества.
Нация, которая породила саму себя – это, таким образом, ложь. Не фантазия, а именно ложь, поскольку фантазия не имеет последствий, а вот конструкция нации налично функционирует, порождая для принадлежащих к ней (по факту соблюдения определенных государством условий) обязанности без всякого на то соглашения со стороны обязанных.
Нация – это создаваемая государством фикция, задача которой состоит в обосновании необходимости подчинения государству. Иногда такая фикция требует масштабного насильственного утверждения, как это было в США по результатам гражданской войны между севером и югом. Юг руководствовался республиканской логикой, полагая, что Конституция не абсолютна, и её легитимность может быть пересмотрена в любой момент времени свободными людьми в своем отношении (соответствующую юридическую аргументацию привел Лисандр Спунер).
Без разницы, имеет ли эта нация выраженный этнический характер или нет, однороден ли генетически её состав. Главное здесь – вопрос власти, качественного принципа властных отношений. Принцип абсолютного доминирования системы над человеком. От нации требуется только гражданская покорность – начальнику виднее. И поскольку единственой сутью государства является власть как таковая, суверенное господство над массой и над каждым в отдельности, то и разница между различными их типами сводится к различиям атрибутики, бирюлек, лозунгов и тому подобного.
Государство забирает у человека всё, взамен отдавая чувство причастности к его «великим свершениям». И тут уже встает вопрос индивидуальной адекватности, зрелости и уровня умственного развития, ведь кто-то всерьез этим чувством причастности довольствуется.
Вот это и есть современная (после ВФР) конструкция «нации». Но мы же понимаем, что это бред! Творение совпало с творцом в одном лице? Воля возникла раньше её обладателя? Мы всё ещё в светской парадигме рассуждаем, или уже активно веруем? Да и вне формальной логики, мы должны понимать, что нация, как продукт масштабирования и унификации государства, слишком крупная сущность, чтобы её составляющие – люди – обладали реальным внутренним единством (общностью интересов и согласием в вопросах права) и находились в состоянии сообщества.
Нация, которая породила саму себя – это, таким образом, ложь. Не фантазия, а именно ложь, поскольку фантазия не имеет последствий, а вот конструкция нации налично функционирует, порождая для принадлежащих к ней (по факту соблюдения определенных государством условий) обязанности без всякого на то соглашения со стороны обязанных.
Нация – это создаваемая государством фикция, задача которой состоит в обосновании необходимости подчинения государству. Иногда такая фикция требует масштабного насильственного утверждения, как это было в США по результатам гражданской войны между севером и югом. Юг руководствовался республиканской логикой, полагая, что Конституция не абсолютна, и её легитимность может быть пересмотрена в любой момент времени свободными людьми в своем отношении (соответствующую юридическую аргументацию привел Лисандр Спунер).
Без разницы, имеет ли эта нация выраженный этнический характер или нет, однороден ли генетически её состав. Главное здесь – вопрос власти, качественного принципа властных отношений. Принцип абсолютного доминирования системы над человеком. От нации требуется только гражданская покорность – начальнику виднее. И поскольку единственой сутью государства является власть как таковая, суверенное господство над массой и над каждым в отдельности, то и разница между различными их типами сводится к различиям атрибутики, бирюлек, лозунгов и тому подобного.
Государство забирает у человека всё, взамен отдавая чувство причастности к его «великим свершениям». И тут уже встает вопрос индивидуальной адекватности, зрелости и уровня умственного развития, ведь кто-то всерьез этим чувством причастности довольствуется.
Люди очень небрежно относятся к понятиям, к словам. Пишу я, например, о конструкте нации, а некоторые думают, что я пишу об этносе. Нет. Не надо додумывать. Это разные вещи, и потому они обозначаются разными терминами.
Непостоянная рубрика «Ночная музыка»
https://www.youtube.com/watch?v=PYI09PMNazw&list=RDixXW-7yKyYM&index=5
https://www.youtube.com/watch?v=PYI09PMNazw&list=RDixXW-7yKyYM&index=5
YouTube
The Ecstasy of Gold - Ennio Morricone ( The Good, the Bad and the Ugly ) [High Quality Audio]
"The Ecstasy of Gold" (Italian title "L' Estasi dell'Oro"), is one of the Western compositions that most represent the genius of Ennio Morricone. Composed for the movie: "The Good, The Bad and The Ugly", directed by Sergio Leone, the Western theme simply…
Республиканизму учит участие в местной общине (в особенности в части, касающейся управления общими – коммунальными – вещами), в добровольных общественных объединениях, и в судах присяжных. Вот, где республиканская практика, которую можно масштабировать (другой вопрос – зачем масштабировать социальные отношения, если масштабирование убивает реальность участия, и, соответсвенно, содержание этих отношений), вне этого республиканизм – система ценностей. То есть ни в какой плоскости республиканизм не является политической идеей.
Но это всё про развитый социум. Предпосылкой же ко всему этому служит выработка базовых навыков социального выживания – через систему неформальных горизонтальных связей. Семьи, кланы, диаспоры, религиозные объединения.
Но это всё про развитый социум. Предпосылкой же ко всему этому служит выработка базовых навыков социального выживания – через систему неформальных горизонтальных связей. Семьи, кланы, диаспоры, религиозные объединения.
Личность дня: Джон Кэлхун
Седьмой вице-президент США
Историк Lee H. Cheek, Jr. характеризует американский республиканизм Кэлхуна как относящийся к южноатлантической традиции, в отличие от пуританской. В то время как пуританская традиция, базирующаяся в Новой Англии, делала акцент на политически централизованном применении моральных и религиозных норм для обеспечения гражданской добродетели, южноатлантическая традиция опиралась на децентрализованный моральный и религиозный порядок, основанный на идее субсидиарности (или локализма). Он считает Резолюции Кентукки и Вирджинии 1798 года, написанные Джефферсоном и Мэдисоном, краеугольным камнем республиканизма Кэлхуна. Кэлхун считал, что народное правление лучше всего выражается в местных сообществах, которые почти автономны и в то же время служат единицами более крупного общества.
Отец Кэлхуна, Патрик Кэлхун, был убежденным сторонником рабства и внушил сыну, что общественное положение зависит не только от приверженности идеалам народного самоуправления, но и от владения значительным количеством рабов. Он считал, что рабство прививает белым людям кодекс чести, который притупляет разрушительный потенциал частной выгоды и способствует развитию гражданских качеств, лежащих в основе республиканского учения. С точки зрения Кэлхуна, распространение рабства снижало вероятность социальных конфликтов и откладывало тот момент, когда деньги станут единственным мерилом самоценности, как это, по его мнению, произошло в Новой Англии.
В то время как другие политики Юга оправдывали рабство как необходимое зло, Кэлхун в знаменитой речи на заседании Сената 6 февраля 1837 года утверждал, что рабство - это позитивное благо:
«Я занимаю более высокую позицию. Я считаю, что при нынешнем состоянии цивилизации, когда две расы разного происхождения, отличающиеся по цвету кожи и другим физическим, а также интеллектуальным различиям, сведены вместе, отношения, существующие сейчас в рабовладельческих штатах между ними, являются не злом, а благом - положительным благом. Я утверждаю, что никогда еще не существовало богатого и цивилизованного общества, в котором одна часть общества не жила бы, по сути, за счет труда другой».
Кэлхун был последовательным противником войны с Мексикой, утверждая, что расширение военных усилий только подпитает тревожную и растущую жажду общества к империи, несмотря на ее конституционные опасности, раздует исполнительную власть и патронаж, а также обременит республику огромным долгом, который подорвет финансы и будет способствовать спекуляции. Он утверждал, что война приведет к аннексии всей Мексики, в результате чего в стране появятся мексиканцы, которых он считал неполноценными в моральном и интеллектуальном плане. В своей речи 4 января 1848 года он сказал:
«Мы совершаем большую ошибку, когда полагаем, что все люди способны к самоуправлению. Мы стремимся навязать всем свободное правительство; и я вижу, что в очень уважаемых кругах утверждается, что миссия этой страны – распространить гражданскую и религиозную свободу по всему миру, и особенно на этом континенте. Это большая ошибка. Никто, кроме людей, достигших очень высокого уровня нравственного и интеллектуального совершенствования, не способен в цивилизованном государстве поддерживать свободное правительство; и среди тех, кто так очистился, очень немногим, действительно, посчастливилось сформировать устойчивую политическую конструкцию».
К 1847 году он решил, что Союзу угрожает полностью коррумпированная партийная система. В 1848-49 годах Кэлхун попытался воплотить в жизнь свой призыв к единству Юга. Он был движущей силой в составлении и публикации «Обращения южных делегатов в Конгрессе к своим избирателям».
В нем утверждалось, что Север нарушает конституционные права Юга, а затем избирателей Юга предупреждали, что в ближайшем будущем следует ожидать принудительной эмансипации рабов, а затем их полного порабощения нечестивым союзом беспринципных северян и чернокожих. Белые будут бежать, а Юг «станет постоянной обителью беспорядка, анархии, нищеты, бедности и убогости».
Седьмой вице-президент США
Историк Lee H. Cheek, Jr. характеризует американский республиканизм Кэлхуна как относящийся к южноатлантической традиции, в отличие от пуританской. В то время как пуританская традиция, базирующаяся в Новой Англии, делала акцент на политически централизованном применении моральных и религиозных норм для обеспечения гражданской добродетели, южноатлантическая традиция опиралась на децентрализованный моральный и религиозный порядок, основанный на идее субсидиарности (или локализма). Он считает Резолюции Кентукки и Вирджинии 1798 года, написанные Джефферсоном и Мэдисоном, краеугольным камнем республиканизма Кэлхуна. Кэлхун считал, что народное правление лучше всего выражается в местных сообществах, которые почти автономны и в то же время служат единицами более крупного общества.
Отец Кэлхуна, Патрик Кэлхун, был убежденным сторонником рабства и внушил сыну, что общественное положение зависит не только от приверженности идеалам народного самоуправления, но и от владения значительным количеством рабов. Он считал, что рабство прививает белым людям кодекс чести, который притупляет разрушительный потенциал частной выгоды и способствует развитию гражданских качеств, лежащих в основе республиканского учения. С точки зрения Кэлхуна, распространение рабства снижало вероятность социальных конфликтов и откладывало тот момент, когда деньги станут единственным мерилом самоценности, как это, по его мнению, произошло в Новой Англии.
В то время как другие политики Юга оправдывали рабство как необходимое зло, Кэлхун в знаменитой речи на заседании Сената 6 февраля 1837 года утверждал, что рабство - это позитивное благо:
«Я занимаю более высокую позицию. Я считаю, что при нынешнем состоянии цивилизации, когда две расы разного происхождения, отличающиеся по цвету кожи и другим физическим, а также интеллектуальным различиям, сведены вместе, отношения, существующие сейчас в рабовладельческих штатах между ними, являются не злом, а благом - положительным благом. Я утверждаю, что никогда еще не существовало богатого и цивилизованного общества, в котором одна часть общества не жила бы, по сути, за счет труда другой».
Кэлхун был последовательным противником войны с Мексикой, утверждая, что расширение военных усилий только подпитает тревожную и растущую жажду общества к империи, несмотря на ее конституционные опасности, раздует исполнительную власть и патронаж, а также обременит республику огромным долгом, который подорвет финансы и будет способствовать спекуляции. Он утверждал, что война приведет к аннексии всей Мексики, в результате чего в стране появятся мексиканцы, которых он считал неполноценными в моральном и интеллектуальном плане. В своей речи 4 января 1848 года он сказал:
«Мы совершаем большую ошибку, когда полагаем, что все люди способны к самоуправлению. Мы стремимся навязать всем свободное правительство; и я вижу, что в очень уважаемых кругах утверждается, что миссия этой страны – распространить гражданскую и религиозную свободу по всему миру, и особенно на этом континенте. Это большая ошибка. Никто, кроме людей, достигших очень высокого уровня нравственного и интеллектуального совершенствования, не способен в цивилизованном государстве поддерживать свободное правительство; и среди тех, кто так очистился, очень немногим, действительно, посчастливилось сформировать устойчивую политическую конструкцию».
К 1847 году он решил, что Союзу угрожает полностью коррумпированная партийная система. В 1848-49 годах Кэлхун попытался воплотить в жизнь свой призыв к единству Юга. Он был движущей силой в составлении и публикации «Обращения южных делегатов в Конгрессе к своим избирателям».
В нем утверждалось, что Север нарушает конституционные права Юга, а затем избирателей Юга предупреждали, что в ближайшем будущем следует ожидать принудительной эмансипации рабов, а затем их полного порабощения нечестивым союзом беспринципных северян и чернокожих. Белые будут бежать, а Юг «станет постоянной обителью беспорядка, анархии, нищеты, бедности и убогости».
Но, как я уже писал, повторяя за Спунером, вопрос рабства не был главным в сецессионизме южан, которые питали к Кэлхуну огромное уважение. Вернее, так: не был главным вопрос рабства черных, на повестке стоял вопрос рабства всех. Я не раскрываю большей части учения Кэлхуна, которое во многом обосновало сецессионизм южан, но одну из его главных мыслей выделю.
Союз был создан договором штатов, то есть является сущностью, подчиненной их общей воле. Но каждый штат в отдельности, как самостоятельное сообщество, постоянно существует в этих отношениях, и имеет право прекратить для себя действие такого договора. Именно идея свободного выхода сообщества из договорных отношений по поводу образования Союза и была идеей восставшего Юга.
Север же отрицал такое право, и нес идею единой американской нации, как объединения, вступив в которое, ни отдельный человек, ни сообщество, не имело обратного пути, и которое по факту формального членства безусловно обязывало к чему-либо, что посчитает нужным т.н. «национальная власть».
Вопрос соотношения понятий «конфедерация» и «федерация» остается спорным. Но не вызывает сомнения, что федерацией или конфедерацией являлся только Юг, в то время, как Север окончательно утратил свою договорную (следовательно, справедливую) природу, и являлся унитарным образованием, суть которого уже заключалась в заведомо неравном взаимопротивопоставлении единой власти и атомизированного общества. Это был конфликт республики и государства, в котором государство всегда выступает узурпатором воли и агентом глобализма-прогрессизма.
Суть республики – в людях, в скромном постоянстве. Суть государства – в технологиях и экономике, которая в своей сущности требует постоянного развития и масштабирования. Государство – это часть общего движения от малого к большему, оно постоянно, как самовоспроизводящийся биомеханизм, растет в своих формах, и непременно дорастет до мирового государства, а затем устремится дальше в Космос. При этом чем больше форма, тем незначительнее в действительности человек. Такое государственническое (закономерно переходящее в сверх-государственническое) будущее – это будущее всеобщего, тотального технологического рабства.
Союз был создан договором штатов, то есть является сущностью, подчиненной их общей воле. Но каждый штат в отдельности, как самостоятельное сообщество, постоянно существует в этих отношениях, и имеет право прекратить для себя действие такого договора. Именно идея свободного выхода сообщества из договорных отношений по поводу образования Союза и была идеей восставшего Юга.
Север же отрицал такое право, и нес идею единой американской нации, как объединения, вступив в которое, ни отдельный человек, ни сообщество, не имело обратного пути, и которое по факту формального членства безусловно обязывало к чему-либо, что посчитает нужным т.н. «национальная власть».
Вопрос соотношения понятий «конфедерация» и «федерация» остается спорным. Но не вызывает сомнения, что федерацией или конфедерацией являлся только Юг, в то время, как Север окончательно утратил свою договорную (следовательно, справедливую) природу, и являлся унитарным образованием, суть которого уже заключалась в заведомо неравном взаимопротивопоставлении единой власти и атомизированного общества. Это был конфликт республики и государства, в котором государство всегда выступает узурпатором воли и агентом глобализма-прогрессизма.
Суть республики – в людях, в скромном постоянстве. Суть государства – в технологиях и экономике, которая в своей сущности требует постоянного развития и масштабирования. Государство – это часть общего движения от малого к большему, оно постоянно, как самовоспроизводящийся биомеханизм, растет в своих формах, и непременно дорастет до мирового государства, а затем устремится дальше в Космос. При этом чем больше форма, тем незначительнее в действительности человек. Такое государственническое (закономерно переходящее в сверх-государственническое) будущее – это будущее всеобщего, тотального технологического рабства.
Обновил закреп. Для формирования системности мышления (чтобы меня правильно понимали) продублирую здесь ссылки на теоретически значимые посты последнего времени:
Республиканские лекции на Ютубе
https://t.me/defensorcivitatis/1632
https://t.me/defensorcivitatis/1649
Общие очертания республиканизма
https://t.me/defensorcivitatis/1633
Договорность власти, права и справедливости
https://t.me/defensorcivitatis/1638
Res Publica, Stato, Dominium
https://t.me/defensorcivitatis/1647
О так называемом «РНГ»
https://t.me/defensorcivitatis/1651
Ответ на критику критики идеи «РНГ»
https://t.me/defensorcivitatis/1652
Национализм как романтический самообман
https://t.me/defensorcivitatis/1655
https://t.me/defensorcivitatis/1657
Что такое республиканизм по сути
https://t.me/defensorcivitatis/1654
https://t.me/defensorcivitatis/1662
https://t.me/defensorcivitatis/1664
И с книжной полки:
https://t.me/bookshelfus/53
https://t.me/bookshelfus/58
Республиканские лекции на Ютубе
https://t.me/defensorcivitatis/1632
https://t.me/defensorcivitatis/1649
Общие очертания республиканизма
https://t.me/defensorcivitatis/1633
Договорность власти, права и справедливости
https://t.me/defensorcivitatis/1638
Res Publica, Stato, Dominium
https://t.me/defensorcivitatis/1647
О так называемом «РНГ»
https://t.me/defensorcivitatis/1651
Ответ на критику критики идеи «РНГ»
https://t.me/defensorcivitatis/1652
Национализм как романтический самообман
https://t.me/defensorcivitatis/1655
https://t.me/defensorcivitatis/1657
Что такое республиканизм по сути
https://t.me/defensorcivitatis/1654
https://t.me/defensorcivitatis/1662
https://t.me/defensorcivitatis/1664
И с книжной полки:
https://t.me/bookshelfus/53
https://t.me/bookshelfus/58
Telegram
Defensor
Интересные люди интересно рассказывают
Андрей Быстров об искажении понятия «республика» и в целом о распространенных заблуждениях:
https://www.youtube.com/watch?v=Y_0iLxrCMgo
то же самое, только чуть системнее, короче и с презентацией:
https://www.yout…
Андрей Быстров об искажении понятия «республика» и в целом о распространенных заблуждениях:
https://www.youtube.com/watch?v=Y_0iLxrCMgo
то же самое, только чуть системнее, короче и с презентацией:
https://www.yout…
С.А. Денисов о гражданах и подданных
[С.А. Денисов придерживается взгляда, по которому существуют конституционные и административные государства: первые существуют для людей и управляются людьми, вторые существуют для себя и управляются сами собой, то есть власть в них ограничена только пределами собственной воли]
Граждане – это свободные люди, осознающие свои коллективные интересы. Подданные – это зависимые в той или иной степени от государства люди. Часто они не поднимаются до осознания своих общих интересов и не могут участвовать в управлении общественными и государственными делами. Они наивны.
Для гражданина глава государства – это равный ему гражданин. Граждане всегда критически оценивают деятельность государственного аппарата, так же как начальник всегда критически смотрит на своих подчиненных и требует от них роста эффективности их труда при меньших затратах. Для подданных глава государства – это их добрый хозяин, покровитель, «отец» и заступник. Подданный с гордостью служит своему хозяину и естественно ждет от него награды за свою службу. Эта система службы поддерживается редистрибутивной экономикой, при которой государство концентрирует в своих руках большую часть общественных богатств и раздает их среди подданных в соответствии с их полезностью для этого государства.
Граждане нетерпимо относятся к посягательствам на их права. Подданные терпеливо и покорно сносят лишение их тех или иных прав. Они стараются приспособиться к порядку, исходящему от государства, вне зависимости от того, хороший это порядок или плохой. Тем более они безразличны к тому, что ограничивают права других.
Граждане не прощают должностным лицам обман, коррупцию, посягательства на их права. Подданные терпеливо относятся ко всему. Они привыкли, что их обманывают. У них короткая память.
Гражданин, поступающий на государственную или муниципальную службу, чувствует себя ответственным перед обществом. Подданный служит выше стоящему начальнику и государю.
Подданный – это индивид, готовый признать истинным все, что говорило высшее лицо или группа лиц вчера, вещает сегодня и будет рассказывать завтра. Гражданин всегда ставит под сомнение любое высказывание и решение официальных лиц и структур.
Подданные часто отказываются от свободы слова. Некоторые из них настолько не развиты, что им нечего сказать окружающим. Их словарный запас очень скуден и они не могут высказать свои мысли.
Подданным не нужно право собираться мирно. Они не смеют что-то требовать от аппарата государства. Более того, они осуждают тех, кто осмеливается на это. По данным ВЦИОМ более 30% опрошенных в 2014 г. считали, что следует запретить проведение митингов и демонстраций в стране.
Гражданам нужна экономическая свобода: частная собственность, свободная конкуренция и свободный труд. Подданные не способны выживать без помощи государства. Они как дети, нуждаются в опеке с его стороны. Они просят государство отнять часть благ у граждан и отдать им, поскольку сами ни не способны выжить в условиях рынка.
Гражданин является налогоплательщиком. Это он содержит за свой счет государство. Часто подданный – это государственный иждивенец, который не чувствует себя вправе что-то требовать от своего покровителя. Подданный, как правило, чувствует себя маленьким человеком, для него характерна непритязательность, альтруизм.
Главным для подданного является право жаловаться, просить милости. Против незаконных распоряжений власти у подданного имеется одно только средство защиты – жалоба по начальству, а не судебный иск.
Административное государство готово защищать права верноподданных. Их просьбы часто сводятся к увеличению размера содержания: выделению жилья, социальной помощи. Государство часто не в состоянии реализовать те обещания, которые закрепляются в законодательстве. Подданные молят выдать им обещанное по закону.
Административное государство создает механизм сбора жалоб от подданных. Это обеспечивает снятие напряжения в обществе. Если ропот усиливается, то государство идет на уступки подданным и решает какую-то проблему.
[С.А. Денисов придерживается взгляда, по которому существуют конституционные и административные государства: первые существуют для людей и управляются людьми, вторые существуют для себя и управляются сами собой, то есть власть в них ограничена только пределами собственной воли]
Граждане – это свободные люди, осознающие свои коллективные интересы. Подданные – это зависимые в той или иной степени от государства люди. Часто они не поднимаются до осознания своих общих интересов и не могут участвовать в управлении общественными и государственными делами. Они наивны.
Для гражданина глава государства – это равный ему гражданин. Граждане всегда критически оценивают деятельность государственного аппарата, так же как начальник всегда критически смотрит на своих подчиненных и требует от них роста эффективности их труда при меньших затратах. Для подданных глава государства – это их добрый хозяин, покровитель, «отец» и заступник. Подданный с гордостью служит своему хозяину и естественно ждет от него награды за свою службу. Эта система службы поддерживается редистрибутивной экономикой, при которой государство концентрирует в своих руках большую часть общественных богатств и раздает их среди подданных в соответствии с их полезностью для этого государства.
Граждане нетерпимо относятся к посягательствам на их права. Подданные терпеливо и покорно сносят лишение их тех или иных прав. Они стараются приспособиться к порядку, исходящему от государства, вне зависимости от того, хороший это порядок или плохой. Тем более они безразличны к тому, что ограничивают права других.
Граждане не прощают должностным лицам обман, коррупцию, посягательства на их права. Подданные терпеливо относятся ко всему. Они привыкли, что их обманывают. У них короткая память.
Гражданин, поступающий на государственную или муниципальную службу, чувствует себя ответственным перед обществом. Подданный служит выше стоящему начальнику и государю.
Подданный – это индивид, готовый признать истинным все, что говорило высшее лицо или группа лиц вчера, вещает сегодня и будет рассказывать завтра. Гражданин всегда ставит под сомнение любое высказывание и решение официальных лиц и структур.
Подданные часто отказываются от свободы слова. Некоторые из них настолько не развиты, что им нечего сказать окружающим. Их словарный запас очень скуден и они не могут высказать свои мысли.
Подданным не нужно право собираться мирно. Они не смеют что-то требовать от аппарата государства. Более того, они осуждают тех, кто осмеливается на это. По данным ВЦИОМ более 30% опрошенных в 2014 г. считали, что следует запретить проведение митингов и демонстраций в стране.
Гражданам нужна экономическая свобода: частная собственность, свободная конкуренция и свободный труд. Подданные не способны выживать без помощи государства. Они как дети, нуждаются в опеке с его стороны. Они просят государство отнять часть благ у граждан и отдать им, поскольку сами ни не способны выжить в условиях рынка.
Гражданин является налогоплательщиком. Это он содержит за свой счет государство. Часто подданный – это государственный иждивенец, который не чувствует себя вправе что-то требовать от своего покровителя. Подданный, как правило, чувствует себя маленьким человеком, для него характерна непритязательность, альтруизм.
Главным для подданного является право жаловаться, просить милости. Против незаконных распоряжений власти у подданного имеется одно только средство защиты – жалоба по начальству, а не судебный иск.
Административное государство готово защищать права верноподданных. Их просьбы часто сводятся к увеличению размера содержания: выделению жилья, социальной помощи. Государство часто не в состоянии реализовать те обещания, которые закрепляются в законодательстве. Подданные молят выдать им обещанное по закону.
Административное государство создает механизм сбора жалоб от подданных. Это обеспечивает снятие напряжения в обществе. Если ропот усиливается, то государство идет на уступки подданным и решает какую-то проблему.
Forwarded from Николай Хлопотин
[В продолжение предыдущей заметки]
С другой стороны, однако, Сандро высказывает мысль, что национализм становится в современную эпоху менее "глобалистическим" и, соответственно, более приемлемым, способствуя защите тех или иных ограниченных групп людей, не тождественных общечеловеческому единству, но не являющихся уже подлинно локальными сообществами.
Мне кажется, что такая постановка вопроса обнаруживает, возможно, одно из ключевых наших с ним разногласий. Дело в том, что Сандро рассматривает унификацию (если под "глобализмом" мы имеем в виду именно унификацию (а то можно трактовать глобализм и как допускающую реализацию принципа единства в многообразии идею)) в основном с точки зрения принудительной ее составляющей, - зачастую ей присущей, - с позиции осуждения навязывания кому бы то ни было какой-либо культуры, языка и т. д. Мое же неприятие унификации основывается на признании ценности культурных и языковых особенностей как таковых: даже если люди переходят на более престижный язык добровольно, - уже сам по себе факт вымирания (в результате такого перехода) их старого идиома не может не вызывать у меня чувства сожаления: унифицированный мир всегда беднее, он похож на выцветший рисунок, некогда радовавший нас веселым буйством красок, а теперь поблекший и посеревший. (Разумеется, я отдаю себе отчет в том, что и языки, и культурные обычаи, предоставленные сами себе, постоянно изменяются и взаимодействуют друг с другом, - но в данном случае я просто распространяю принцип многообразия не только на пространство, но и на время: самостоятельной ценностью обладают и язык-предок, и язык-потомок.)
И вот с точки зрения такого подхода, мы можем уверенно заключить, что это не национализм "хорошеет", становясь менее "глобалистическим", - это мир деградирует. И упадок этот чисто "либертарианским" методом, к сожалению, не улавливается и, следовательно, игнорируется. А важно ведь не только то, что современный национализм уже в меньшей степени склонен к (насильственному) уничтожению (локальных) культур, - он скорее предполагает сохранение и "консервацию" (хотя, опять же, зачастую "консервации" подлежат лишь "изобретенные традиции" (термин Э. Хобсбаума), а не реальные обычаи доиндустриального общества), - следует обратить внимание и на то обстоятельство, что наблюдаемое положение дел необходимо предполагает уже произошедшую катастрофу, постигшую премодерную народную культуру: разрушение трад. общества со свойственными ему религиозными и локальными идентичностями, с характерным для него подлинным многообразием. Поэтому немудрено, что на фоне наступившего торжества серости даже национализм может показаться в чем-то привлекательным, подобно тому, как на фоне сталинистов привлекательно могут выглядеть даже леволибералы.
Если же несколько абстрагироваться от печальной судьбы старого мира и остановиться на проблемах общества современного, то мы обнаружим, что разница между локальностями и национальностями с одной стороны и национальностями и человечеством - с другой - неодинакова: многомиллионые нации ближе к восьмимиллиардному человечеству, чем к местным сообществам, насчитывавшим тысячи, но никак не миллионы человек и занимавшим вполне обозримые территории, которые можно было достаточно легко обойти пешком (другое дело, что человечество, в отличие от нации, как раз реально (как реальны и местные общины), а не воображаемо, - в силу единосущия). Из этого следует, что избрав единственным критерием признания сообщества его реальность (и поступив тем самым наиболее разумным образом), мы неизбежно должны будем прийти к выводу, что нам следует придерживаться либо регионализма, либо космополитизма (либо обеих доктрин сразу, - исходя из принципа единства в многообразии). Практическое же обеспечение интересов тех или иных "промежуточных" групп возможно и без ценностной самоидентификации с ними (и тем более без навязывания такой самоидентификации). (Здесь я сознательно опускаю некоторые достаточно сложные (и крайне интересные) моменты, связанные с неполитическими "промежуточными" идентичностями: национализм, по Э. Геллнеру, всегда политичен.)
С другой стороны, однако, Сандро высказывает мысль, что национализм становится в современную эпоху менее "глобалистическим" и, соответственно, более приемлемым, способствуя защите тех или иных ограниченных групп людей, не тождественных общечеловеческому единству, но не являющихся уже подлинно локальными сообществами.
Мне кажется, что такая постановка вопроса обнаруживает, возможно, одно из ключевых наших с ним разногласий. Дело в том, что Сандро рассматривает унификацию (если под "глобализмом" мы имеем в виду именно унификацию (а то можно трактовать глобализм и как допускающую реализацию принципа единства в многообразии идею)) в основном с точки зрения принудительной ее составляющей, - зачастую ей присущей, - с позиции осуждения навязывания кому бы то ни было какой-либо культуры, языка и т. д. Мое же неприятие унификации основывается на признании ценности культурных и языковых особенностей как таковых: даже если люди переходят на более престижный язык добровольно, - уже сам по себе факт вымирания (в результате такого перехода) их старого идиома не может не вызывать у меня чувства сожаления: унифицированный мир всегда беднее, он похож на выцветший рисунок, некогда радовавший нас веселым буйством красок, а теперь поблекший и посеревший. (Разумеется, я отдаю себе отчет в том, что и языки, и культурные обычаи, предоставленные сами себе, постоянно изменяются и взаимодействуют друг с другом, - но в данном случае я просто распространяю принцип многообразия не только на пространство, но и на время: самостоятельной ценностью обладают и язык-предок, и язык-потомок.)
И вот с точки зрения такого подхода, мы можем уверенно заключить, что это не национализм "хорошеет", становясь менее "глобалистическим", - это мир деградирует. И упадок этот чисто "либертарианским" методом, к сожалению, не улавливается и, следовательно, игнорируется. А важно ведь не только то, что современный национализм уже в меньшей степени склонен к (насильственному) уничтожению (локальных) культур, - он скорее предполагает сохранение и "консервацию" (хотя, опять же, зачастую "консервации" подлежат лишь "изобретенные традиции" (термин Э. Хобсбаума), а не реальные обычаи доиндустриального общества), - следует обратить внимание и на то обстоятельство, что наблюдаемое положение дел необходимо предполагает уже произошедшую катастрофу, постигшую премодерную народную культуру: разрушение трад. общества со свойственными ему религиозными и локальными идентичностями, с характерным для него подлинным многообразием. Поэтому немудрено, что на фоне наступившего торжества серости даже национализм может показаться в чем-то привлекательным, подобно тому, как на фоне сталинистов привлекательно могут выглядеть даже леволибералы.
Если же несколько абстрагироваться от печальной судьбы старого мира и остановиться на проблемах общества современного, то мы обнаружим, что разница между локальностями и национальностями с одной стороны и национальностями и человечеством - с другой - неодинакова: многомиллионые нации ближе к восьмимиллиардному человечеству, чем к местным сообществам, насчитывавшим тысячи, но никак не миллионы человек и занимавшим вполне обозримые территории, которые можно было достаточно легко обойти пешком (другое дело, что человечество, в отличие от нации, как раз реально (как реальны и местные общины), а не воображаемо, - в силу единосущия). Из этого следует, что избрав единственным критерием признания сообщества его реальность (и поступив тем самым наиболее разумным образом), мы неизбежно должны будем прийти к выводу, что нам следует придерживаться либо регионализма, либо космополитизма (либо обеих доктрин сразу, - исходя из принципа единства в многообразии). Практическое же обеспечение интересов тех или иных "промежуточных" групп возможно и без ценностной самоидентификации с ними (и тем более без навязывания такой самоидентификации). (Здесь я сознательно опускаю некоторые достаточно сложные (и крайне интересные) моменты, связанные с неполитическими "промежуточными" идентичностями: национализм, по Э. Геллнеру, всегда политичен.)
Forwarded from Луганский Прометей 🔥
Человеческая жизнь ограничена биологической особенностью организма. С каждым днём наше тело на один день ближе к смерти. Не люблю все эти философские пафосные сравнения с песочными часами, где песчинки — это время нашей жизни, но какая-то логика в этом есть. Хотя я бы не сказал, что это прям классические песочные часы, где вы ни на что не влияете. Скорее, жизнь — это такие песочные часы, где ваши действия и решения могут повлиять на скорость просыпания песка. Т.е. если ты выкуриваешь в день три пачки, то логично что твой песок сыпется быстрее. Плюс ваши песочные часы могут вообще моментально разбиться под действием внешних факторов, хотя песка в них было ещё на многие годы.
Вообще жизнь идёт очень быстро. Когда мы маленькие, то нам хочется побыстрее вырасти. Лет в 20 кажется, что впереди целая жизнь и куча времени. Но потом время разгоняется настолько, что ты перестаёшь помнить сколько именно тебе лет, ведь недавно ты говорил одну цифру, а сейчас в паспорте совсем другая. Поэтому жизнь на самом деле очень коротка. И думаю, что многим следовало бы более ответственно к ней подходить и ценить моменты. Ведь она может оборваться за секунду.
Сегодня какая-то мать плачет потому, что это первый Новый год без её сына погибшего на войне. Какая-то сестра хоронит брата, который просто шел по улице и попал под обстрел. А кто-то прямо в эти минуты получил смертельные ранения и быстро вытекает на грязную землю вспоминая жену и детей.
Есть и другая сторона, конечно же. Прямо сегодня чья-то жена осчастливила мужа родив ему сына. Они оба плачут, но это слёзы радости. Кто-то вернулся домой после долгой командировки и теперь наслаждается праздником с родными людьми. А кто-то просто празднует с друзьями, не думая ни о чём, потому что ему всего 17 и главная проблема — как сегодня ночью признаться в любви подруге.
Так что жизнь она у всех разная. Правда будем честны, что в нашей реальности грустных моментов больше, чем позитивных. Но если вы читаете этот текст, то значит у вас есть ещё время чтобы что-то изменить, переосмыслить, сделать свою жизнь лучше или хотя бы просто остановиться на секунду и насладиться моментом. Песчинки сыпятся очень быстро, но некоторые из них вы способны запомнить. Поэтому цените семью, верных друзей, цените возможность дышать и думать. Цените то, что имеете, потому что можете потерять и это. И пусть новый год не принесёт в вашу семью горе. С наступающим!
Вообще жизнь идёт очень быстро. Когда мы маленькие, то нам хочется побыстрее вырасти. Лет в 20 кажется, что впереди целая жизнь и куча времени. Но потом время разгоняется настолько, что ты перестаёшь помнить сколько именно тебе лет, ведь недавно ты говорил одну цифру, а сейчас в паспорте совсем другая. Поэтому жизнь на самом деле очень коротка. И думаю, что многим следовало бы более ответственно к ней подходить и ценить моменты. Ведь она может оборваться за секунду.
Сегодня какая-то мать плачет потому, что это первый Новый год без её сына погибшего на войне. Какая-то сестра хоронит брата, который просто шел по улице и попал под обстрел. А кто-то прямо в эти минуты получил смертельные ранения и быстро вытекает на грязную землю вспоминая жену и детей.
Есть и другая сторона, конечно же. Прямо сегодня чья-то жена осчастливила мужа родив ему сына. Они оба плачут, но это слёзы радости. Кто-то вернулся домой после долгой командировки и теперь наслаждается праздником с родными людьми. А кто-то просто празднует с друзьями, не думая ни о чём, потому что ему всего 17 и главная проблема — как сегодня ночью признаться в любви подруге.
Так что жизнь она у всех разная. Правда будем честны, что в нашей реальности грустных моментов больше, чем позитивных. Но если вы читаете этот текст, то значит у вас есть ещё время чтобы что-то изменить, переосмыслить, сделать свою жизнь лучше или хотя бы просто остановиться на секунду и насладиться моментом. Песчинки сыпятся очень быстро, но некоторые из них вы способны запомнить. Поэтому цените семью, верных друзей, цените возможность дышать и думать. Цените то, что имеете, потому что можете потерять и это. И пусть новый год не принесёт в вашу семью горе. С наступающим!
Число Данбара
Республика – это общность людей, связанных общностью интересов и согласием в вопросах права. Один из главных вопросов политического реализма – вопрос реальности тех общностей, в которых человек себя мнит, или реальность которых ему навязывается.
Наши способности к социальному взаимодействию по мнению английского ученого-антрополога Робина Данбара имеют свои ограничения. Изначально Данбар при исследовании обезьян и приматов определил, что размер части их мозга, которая отвечает за сознательное мышление, коррелирует с размером социальной группы, в которой они обитают. Применив этот подход на более развитый мозг человека, он пришел к "идеальному" размеру круга одновременного взаимодействия.
Его теория гласит, что человек способен единовременно поддерживать от 100 до 230 контактов в зависимости от его коммуникативных способностей. Среднее значение этого диапазона — 150 контактов — было названо «числом Данбара».
Проведенные Данбаром опросы размеров деревень и племен также приблизили это прогнозируемое значение, включая: 150 как предполагаемый размер фермерской деревни эпохи неолита; 150 как точка разделения поселений гуттеритов; 200 как верхняя граница числа ученых в подспециализации дисциплины; 150 как базовый размер подразделений профессиональных армий в римской античности и начиная с 16 века.
Данбар также утверждает, что 150 человек будут средним размером группы только для сообществ с очень высоким стимулом оставаться вместе. Чтобы группа такого размера оставалась сплоченной, Данбар предположил, что до 42% времени группы должно быть посвящено социальному общению [Πολιτικά – прим. DC].
Наверное, социологам стоит продолжать работу в данном направлении, и уточнить количество людей, предельное для надлежащего управления общим интересом и общими вещами. Но что можно сказать совершенно точно – так это то, что технический прогресс и сегодняшний уровень развития несовместимы с малыми группами. Огромные серые людские массы, объединенные централизованным принуждением, оказываются эффективнее малых общностей, и исторически навязали им реальность. Империя побеждает полис, дает ему технологии, язык высокой культуры и международных связей, но обращает в рабство.
Республика – это общность людей, связанных общностью интересов и согласием в вопросах права. Один из главных вопросов политического реализма – вопрос реальности тех общностей, в которых человек себя мнит, или реальность которых ему навязывается.
Наши способности к социальному взаимодействию по мнению английского ученого-антрополога Робина Данбара имеют свои ограничения. Изначально Данбар при исследовании обезьян и приматов определил, что размер части их мозга, которая отвечает за сознательное мышление, коррелирует с размером социальной группы, в которой они обитают. Применив этот подход на более развитый мозг человека, он пришел к "идеальному" размеру круга одновременного взаимодействия.
Его теория гласит, что человек способен единовременно поддерживать от 100 до 230 контактов в зависимости от его коммуникативных способностей. Среднее значение этого диапазона — 150 контактов — было названо «числом Данбара».
Проведенные Данбаром опросы размеров деревень и племен также приблизили это прогнозируемое значение, включая: 150 как предполагаемый размер фермерской деревни эпохи неолита; 150 как точка разделения поселений гуттеритов; 200 как верхняя граница числа ученых в подспециализации дисциплины; 150 как базовый размер подразделений профессиональных армий в римской античности и начиная с 16 века.
Данбар также утверждает, что 150 человек будут средним размером группы только для сообществ с очень высоким стимулом оставаться вместе. Чтобы группа такого размера оставалась сплоченной, Данбар предположил, что до 42% времени группы должно быть посвящено социальному общению [Πολιτικά – прим. DC].
Наверное, социологам стоит продолжать работу в данном направлении, и уточнить количество людей, предельное для надлежащего управления общим интересом и общими вещами. Но что можно сказать совершенно точно – так это то, что технический прогресс и сегодняшний уровень развития несовместимы с малыми группами. Огромные серые людские массы, объединенные централизованным принуждением, оказываются эффективнее малых общностей, и исторически навязали им реальность. Империя побеждает полис, дает ему технологии, язык высокой культуры и международных связей, но обращает в рабство.
Еще раз о национализме. Очень кратко.
На протяжении веков сохранялась тенденция к увеличению размера территории, подчиненной суверенной власти (государству). Республики (которыые противопоставляются не монархии, а именно государству) всегда были общинными образованиями с незначительной территорией. Тем не менее сложный характер социальных отношений в домодерновых государствах сохранялся, а малые субъекты могли конкурировать с крупными.
Вестфальский мир оформляет начало эпохи больших государств. По мере развития науки и экономики (которая осознается как таковая) малые субъекты становятся неконкурентоспособными. Малые общности остаются лишь с одним выбором – выбором суверена. Но сложность социальных отношений еще сохраняется.
Всё меняет Французская Революция (ВФР), в огне которой рождается концепт нации и государства модерна – национального государства. Сакральность политической лояльности сменяется на универсальную стабильность. Все проживающие в границах государства объявляются членами «нации», у которой якобы есть свои интересы, которые, разумеется, будут формулироваться государством (властью), и ей же исполняться. Власть объявляет себя национальной, и презюмирует обязанность подчинения ей по принципу формальной принадлежности к «представляемой» ей нации. Кому и как принадлежать к нации – тоже определяет государство через институт единого гражданства.
Французская революция не повторяла американскую или тем более английскую, все они имели совершенно разный фундамент. Тем не менее, и Англия к ХХ веку (в меньшей степени), и США к Гражданской войне преобразовались в стандартные национальные государства. Этот процесс в США был критически осознан, что и стало причной Гражданской войны – когда эффективный Север навязал свободному Югу свои порядки. Южане мыслили в старой американской договорной логике, для которой сецессия была важнейшим концептом, северяне – в новой национальной, отрицающей договорную природу властных отношений (из договора можно выйти). Южане воевали за свободу одних ценой свободы других (причем даже не своего вида), северяне – за всеобщее рабство.
Идея нации – это идея универсального обязывания и государственнического примордиализма. Борьба с таким подходом ни в коем случае не противоречит опоре на единство происхождения. Единство происхождения – необходимое условие для формирования общности интересов и согласия в вопросах права внутри определенной группы, поскольку происхождение задает поведенческие паттерны. Такая качественная группа – и есть народ (populus) по Цицерону. Без populus не может быть и res publica.
Нация – огромная общность, смысл которой заключается в обслуживании интересов власти. Так власть в модерновом государстве, к примеру, находит себе огромную армию. Ведь служба – это способ отдать «долг Родине»! Меж тем феномен уклонизма обсуловлен преимущественно именно тем, что одного лишь чувства причастности недостаточно, чтобы человек отдал жизнь по приказу. Человеку нужно чувствовать реальную принадлежность того, что он защищает, к нему самому. Если государство существует как-то там само, а потом приходит к человеку с требованием отдать жизнь – человек вполне рационально не понимает, с чего бы он должен это делать. В то же время человек всегда готов защищать себя, свою семью, свою собственность, свою общину и свой вид.
Неслучайно в США именно юристами была осознана несправедливость такого подхода, ведь она легко читается из понимаемых даже не бытовом уровне принципов права: зачем отдавать долг, который ты не брал? откуда берется обязанность без договора? что это за корпорация, из которой нельзя выйти? На все эти вопросы государственность, равно как и юристы, её обслуживающие (нормативисты), дают простой ответ: потому что неподчинение воле госдуарства – преступление. Поэтому работа Спунера, посвященная обоснованию претензий Юга США к Северу и называется «No Treason», потому что в американской логике сецессия не была бы преступлением, но Север уже не жил по американской (республиканской) логике. Он жил по государственнической логике эффективности.
На протяжении веков сохранялась тенденция к увеличению размера территории, подчиненной суверенной власти (государству). Республики (которыые противопоставляются не монархии, а именно государству) всегда были общинными образованиями с незначительной территорией. Тем не менее сложный характер социальных отношений в домодерновых государствах сохранялся, а малые субъекты могли конкурировать с крупными.
Вестфальский мир оформляет начало эпохи больших государств. По мере развития науки и экономики (которая осознается как таковая) малые субъекты становятся неконкурентоспособными. Малые общности остаются лишь с одним выбором – выбором суверена. Но сложность социальных отношений еще сохраняется.
Всё меняет Французская Революция (ВФР), в огне которой рождается концепт нации и государства модерна – национального государства. Сакральность политической лояльности сменяется на универсальную стабильность. Все проживающие в границах государства объявляются членами «нации», у которой якобы есть свои интересы, которые, разумеется, будут формулироваться государством (властью), и ей же исполняться. Власть объявляет себя национальной, и презюмирует обязанность подчинения ей по принципу формальной принадлежности к «представляемой» ей нации. Кому и как принадлежать к нации – тоже определяет государство через институт единого гражданства.
Французская революция не повторяла американскую или тем более английскую, все они имели совершенно разный фундамент. Тем не менее, и Англия к ХХ веку (в меньшей степени), и США к Гражданской войне преобразовались в стандартные национальные государства. Этот процесс в США был критически осознан, что и стало причной Гражданской войны – когда эффективный Север навязал свободному Югу свои порядки. Южане мыслили в старой американской договорной логике, для которой сецессия была важнейшим концептом, северяне – в новой национальной, отрицающей договорную природу властных отношений (из договора можно выйти). Южане воевали за свободу одних ценой свободы других (причем даже не своего вида), северяне – за всеобщее рабство.
Идея нации – это идея универсального обязывания и государственнического примордиализма. Борьба с таким подходом ни в коем случае не противоречит опоре на единство происхождения. Единство происхождения – необходимое условие для формирования общности интересов и согласия в вопросах права внутри определенной группы, поскольку происхождение задает поведенческие паттерны. Такая качественная группа – и есть народ (populus) по Цицерону. Без populus не может быть и res publica.
Нация – огромная общность, смысл которой заключается в обслуживании интересов власти. Так власть в модерновом государстве, к примеру, находит себе огромную армию. Ведь служба – это способ отдать «долг Родине»! Меж тем феномен уклонизма обсуловлен преимущественно именно тем, что одного лишь чувства причастности недостаточно, чтобы человек отдал жизнь по приказу. Человеку нужно чувствовать реальную принадлежность того, что он защищает, к нему самому. Если государство существует как-то там само, а потом приходит к человеку с требованием отдать жизнь – человек вполне рационально не понимает, с чего бы он должен это делать. В то же время человек всегда готов защищать себя, свою семью, свою собственность, свою общину и свой вид.
Неслучайно в США именно юристами была осознана несправедливость такого подхода, ведь она легко читается из понимаемых даже не бытовом уровне принципов права: зачем отдавать долг, который ты не брал? откуда берется обязанность без договора? что это за корпорация, из которой нельзя выйти? На все эти вопросы государственность, равно как и юристы, её обслуживающие (нормативисты), дают простой ответ: потому что неподчинение воле госдуарства – преступление. Поэтому работа Спунера, посвященная обоснованию претензий Юга США к Северу и называется «No Treason», потому что в американской логике сецессия не была бы преступлением, но Север уже не жил по американской (республиканской) логике. Он жил по государственнической логике эффективности.
Коммунальная сфера людьми почему-то игнорируется и даже в некоторой степени презирается, но в какие-то моменты жизнь лишний раз показывает ошибочность такого подхода.
Коммунальные предприятия неслучайно имеют такое название – они больше всех нужны общине (commune), и должны управляться общиной. Это типичная общая вещь (res publica), в которой люди коллективно заинтересованы.
Но люди относятся к ним как к данности, которая существует сама собой. И такие «сами собой существующие» вещи нас окружают повсюду. Когда увидите, как красят заборы или делают дорожную разметку, задумайтесь, а какое именно вы имеете к этому отношение.
Вот, на коммунальном предприятии произошла авария, люди мерзнут. Они кричат «SOS» и требуют наказать виновных. Сегодня теплотрассу отремонтируют, а что будет, когда «власти» самоустранятся, денутся куда-то? Что будет, если некому будет пожаловаться, и не найдется добрый опекун, который решит проблему с теплом?
Коммунальные предприятия неслучайно имеют такое название – они больше всех нужны общине (commune), и должны управляться общиной. Это типичная общая вещь (res publica), в которой люди коллективно заинтересованы.
Но люди относятся к ним как к данности, которая существует сама собой. И такие «сами собой существующие» вещи нас окружают повсюду. Когда увидите, как красят заборы или делают дорожную разметку, задумайтесь, а какое именно вы имеете к этому отношение.
Вот, на коммунальном предприятии произошла авария, люди мерзнут. Они кричат «SOS» и требуют наказать виновных. Сегодня теплотрассу отремонтируют, а что будет, когда «власти» самоустранятся, денутся куда-то? Что будет, если некому будет пожаловаться, и не найдется добрый опекун, который решит проблему с теплом?