Плюсы жизни за городом:
1. Песни карельских скопцов вместо Coil
2. Sopranos вместо Глухаря
3. Утки
4. Любительская колбаса на хрене либо картошка с жареной колбасой вместо ноги краба в Лоро за 4К
5. Возможность скинуть вес в пруд/озеро/компостную яму на случай визита правоохранителей
6. Поклонение идолам, выдалбливание из дерева языческих богов
7. Шашлык)
8. Пить денатурат под видом воды на случай визита родственников
9. Поля/пасторальные пейзажи
10. Твои конкуренты среди деревенских баб: алкаши-трактористы и один язвенник
11. Возможность слушать «Хаски» без чувства вины
12. Пространство для философствования, метафизическая лакуна, Град Китеж
12. Кошка Моника
1. Песни карельских скопцов вместо Coil
2. Sopranos вместо Глухаря
3. Утки
4. Любительская колбаса на хрене либо картошка с жареной колбасой вместо ноги краба в Лоро за 4К
5. Возможность скинуть вес в пруд/озеро/компостную яму на случай визита правоохранителей
6. Поклонение идолам, выдалбливание из дерева языческих богов
7. Шашлык)
8. Пить денатурат под видом воды на случай визита родственников
9. Поля/пасторальные пейзажи
10. Твои конкуренты среди деревенских баб: алкаши-трактористы и один язвенник
11. Возможность слушать «Хаски» без чувства вины
12. Пространство для философствования, метафизическая лакуна, Град Китеж
12. Кошка Моника
Forwarded from между приговым и курехиным
Воспоминания Сергея Довлатова с конференции 1981 года «Русская литература в эмиграции: Третья волна», которая проходила в Лос-Анджелесе и запомнилась тем, что участники отчаянно негодовали из-за присутствия Эдуарда Лимонова.
«Эдуард Лимонов спокойно заявил, что не хочет быть русским писателем. Мне кажется, это его личное дело. Но все почему-то страшно обиделись. Почти каждый из выступавших третировал Лимонова. Употребляя, например, такие сардонические формулировки: ‘’…Господин, который не желает быть русским писателем…’’ Так, словно Лимонов бросил в вызов роду человеческому!
Лимонов, конечно, русский писатель. Плохой хороший — это уже другой вопрос. Хочет или не хочет Лимонов быть русским — vалосущественно. И рассердились на Лимонова зря. Я думаю, это проявление советских инстинктов. Покидаешь Россию — значит, изменник. Не стоит так горячиться...
Лимонов — талантливый человек, современный русский нигилист. Эдичка Лимонова — прямой базаровский отпрыск. Порождение бескрылого, хамского, удушающего материализма. Нечто подобное было как в России, так и на Западе. Был Арцыбашев. Был Генри Миллер. Был Луи Фердинанд Селин. Кажется, еще жив великий Уильям Берроуз... Лимонов не превзошел Генри Миллера. (А кто превзошел?)
Лимонова на конференции ругали все. А между тем роман его читают. Видимо, талант — большое дело. Потому что редко встречается. Моральная устойчивость встречается значительно чаще. Вызывая интерес главным образом у родни…»
«Эдуард Лимонов спокойно заявил, что не хочет быть русским писателем. Мне кажется, это его личное дело. Но все почему-то страшно обиделись. Почти каждый из выступавших третировал Лимонова. Употребляя, например, такие сардонические формулировки: ‘’…Господин, который не желает быть русским писателем…’’ Так, словно Лимонов бросил в вызов роду человеческому!
Лимонов, конечно, русский писатель. Плохой хороший — это уже другой вопрос. Хочет или не хочет Лимонов быть русским — vалосущественно. И рассердились на Лимонова зря. Я думаю, это проявление советских инстинктов. Покидаешь Россию — значит, изменник. Не стоит так горячиться...
Лимонов — талантливый человек, современный русский нигилист. Эдичка Лимонова — прямой базаровский отпрыск. Порождение бескрылого, хамского, удушающего материализма. Нечто подобное было как в России, так и на Западе. Был Арцыбашев. Был Генри Миллер. Был Луи Фердинанд Селин. Кажется, еще жив великий Уильям Берроуз... Лимонов не превзошел Генри Миллера. (А кто превзошел?)
Лимонова на конференции ругали все. А между тем роман его читают. Видимо, талант — большое дело. Потому что редко встречается. Моральная устойчивость встречается значительно чаще. Вызывая интерес главным образом у родни…»
Много было сказано слов о киноадаптации «Преступления и наказания». Помимо того, что это первостепенное говно в духе «Бывших» и «Измен», чьи имена героев заменены (зачем-то) именами Ф. М. Чей метод перенес проблематику о русском Боге на проблематику хромоного отечественного марксизма. Чей художественный отпрыск с точки зрения, как минимум, языка выполз из чрева посредством самопроизвольного выкидыша. Обращу внимание, что лучшую рецензию задолго до изобразил Сергей Добротворский. 1991 год, «Митин журнал»:
«Генри Миллер как-то признался в том, что поначалу, по молодости, он пытался подражать Достоевскому, но потом пришел к выводу, что Достоевский уже все сказал, и после Достоевского можно писать только так, как можно писать после Достоевского... Графоман же не создает ничего нового, он занят репродукцией самого себя. И вот здесь получается интересная штука, потому что в условиях нынешней культуры, когда все микшируется, когда уже не существует четко фиксированного верха и низа, когда нет элитарного и массового и т.д., и все испытывает тенденцию взаимослияния — получается, что графоман, напичканный какими-то культурными шаблонами и стереотипами, (которые, безусловно, восходят к архетипам человеческого существования), волей или неволей начинает бесконечно воспроизводить те самые стереотипы, которые в нем существуют, и которые настолько въелись в его собственную плоть и кровь, что он совершенно искренне выдает их за собственные произведения».
Как говорил Сергей Доренко, «всего Вам доброго».
«Генри Миллер как-то признался в том, что поначалу, по молодости, он пытался подражать Достоевскому, но потом пришел к выводу, что Достоевский уже все сказал, и после Достоевского можно писать только так, как можно писать после Достоевского... Графоман же не создает ничего нового, он занят репродукцией самого себя. И вот здесь получается интересная штука, потому что в условиях нынешней культуры, когда все микшируется, когда уже не существует четко фиксированного верха и низа, когда нет элитарного и массового и т.д., и все испытывает тенденцию взаимослияния — получается, что графоман, напичканный какими-то культурными шаблонами и стереотипами, (которые, безусловно, восходят к архетипам человеческого существования), волей или неволей начинает бесконечно воспроизводить те самые стереотипы, которые в нем существуют, и которые настолько въелись в его собственную плоть и кровь, что он совершенно искренне выдает их за собственные произведения».
Как говорил Сергей Доренко, «всего Вам доброго».
Forwarded from Нормандия — Меман
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Я: читаю Делёза, Кракауэра, каждую неделю слушаю лекции по истории кино, смотрю по фильму в день
Также я, когда нужно написать про фильм:
Также я, когда нужно написать про фильм:
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Пётр Мамонов о планах на выходные:
«Россия — самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ — самый аполитический народ, никогда не умевший устраивать свою землю. Все подлинно русские, национальные наши писатели, мыслители, публицисты — все были безгосударственниками, своеобразными анархистами. Анархизм — явление русского духа, он по-разному был присущ и нашим крайним левым, и нашим крайним правым. Славянофилы и Достоевский — такие же в сущности анархисты, как и Михаил Бакунин или Кропоткин. Эта анархическая русская природа нашла себе типическое выражение в религиозном анархизме Льва Толстого. Русская интеллигенция, хотя и зараженная поверхностными позитивистическими идеями, была чисто русской в своей безгосударственности. В лучшей, героической своей части она стремилась к абсолютной свободе и правде, не вместимой ни в какую государственность. Наше народничество — явление характерно-русское, незнакомое Западной Европе, — есть явление безгосударственного духа. И русские либералы всегда были скорее гуманистами, чем государственниками. Никто не хотел власти, все боялись власти, как нечистоты».
Николай Бердяев, «Судьба России».
Николай Бердяев, «Судьба России».
Я прошел, как проходит в метро
человек без лица, но с поклажей,
по стране Левитана пейзажей
и советского информбюро.
Я прошел, как в музее каком,
ничего не подвинул, не тронул,
я отдал свое семя как донор,
и с потомством своим не знаком.
Я прошел все слова словаря,
все предлоги и местоименья,
что достались мне вместо именья,
воя черни и ласки царя.
Как слепого ведет поводырь,
провела меня рифма-богиня:
— Что ты, милый, какая пустыня?
Ты бы видел — обычный пустырь.
Ухватившись за юбку ее,
доверяя единому слуху,
я провел за собой потаскуху
рифму, ложь во спасенье мое
Денис Новиков, 1996’
человек без лица, но с поклажей,
по стране Левитана пейзажей
и советского информбюро.
Я прошел, как в музее каком,
ничего не подвинул, не тронул,
я отдал свое семя как донор,
и с потомством своим не знаком.
Я прошел все слова словаря,
все предлоги и местоименья,
что достались мне вместо именья,
воя черни и ласки царя.
Как слепого ведет поводырь,
провела меня рифма-богиня:
— Что ты, милый, какая пустыня?
Ты бы видел — обычный пустырь.
Ухватившись за юбку ее,
доверяя единому слуху,
я провел за собой потаскуху
рифму, ложь во спасенье мое
Денис Новиков, 1996’
«Лихие» Юрия Быкова на данный момент — главное разочарование года. Чрезмерно витиеватая, тонущая в шаблоне, притча о двойственной стороне морали с набором самых постылых клише, околосоциальным разглагольствованием и демонстрацией 90’х, как если бы о середине 20’х изрекались песнями Шамана, сводками Конашенкова и твиттерским психозом.
Почему герой 90-х всегда стоит перед моральным выбором? В чём состоит кинематографическая потребность постоянно делать из любого танцора/бандита/механика не баловня судьбы, но великого страдальца? Почему из него необходимо вычленить всё человеческое в угоду сиюминутным архетипам?
Более того, буквально-физические 90’е куда более осмысленные и разносторонние. Здесь вам и блаженные авантюристы — «Окраина» Луцика/Саморядова. Уставшие от жизни буржуа — «Москва» Зельдовича. Потерявшиеся среди эпох и, увы, так и не способные выбраться из детства герои Сергея Соловьева. Предтечей стал мамоновский Лёха, кого столь дотошно пытался перевоспитать Шлыков, по-прежнему верящий в социалистическую нравственность, даже не задумываясь, что само словосочетание — атавизм.
Развал эпохи, социальных структур, на мой взгляд, куда более глубокий и сложный процесс, нежели бывший егерь, сменивший ружье на ТТ, пасеку — на коллективный бандитизм и семью на конструирование СВУ на обшарпанной кухне. Для чего, говоря о постсоветской эпохе, необходимо кричать, а не высказываться?
Канонические страдальцы той эпохи от, прости Господи, Багрова до Челищева, «Веры» Пичула и солдата из «Делай — раз» — не пассионарии, а люди, оказавшиеся в беде и подчерпнувшие силы в абсолютном не-Бытии, бессилии и безверии.
А делать из великолепнейшего актера Артёма Быстрова мессию с заходом на Брюса Ли — тот еще финт ушами.
Почему герой 90-х всегда стоит перед моральным выбором? В чём состоит кинематографическая потребность постоянно делать из любого танцора/бандита/механика не баловня судьбы, но великого страдальца? Почему из него необходимо вычленить всё человеческое в угоду сиюминутным архетипам?
Более того, буквально-физические 90’е куда более осмысленные и разносторонние. Здесь вам и блаженные авантюристы — «Окраина» Луцика/Саморядова. Уставшие от жизни буржуа — «Москва» Зельдовича. Потерявшиеся среди эпох и, увы, так и не способные выбраться из детства герои Сергея Соловьева. Предтечей стал мамоновский Лёха, кого столь дотошно пытался перевоспитать Шлыков, по-прежнему верящий в социалистическую нравственность, даже не задумываясь, что само словосочетание — атавизм.
Развал эпохи, социальных структур, на мой взгляд, куда более глубокий и сложный процесс, нежели бывший егерь, сменивший ружье на ТТ, пасеку — на коллективный бандитизм и семью на конструирование СВУ на обшарпанной кухне. Для чего, говоря о постсоветской эпохе, необходимо кричать, а не высказываться?
Канонические страдальцы той эпохи от, прости Господи, Багрова до Челищева, «Веры» Пичула и солдата из «Делай — раз» — не пассионарии, а люди, оказавшиеся в беде и подчерпнувшие силы в абсолютном не-Бытии, бессилии и безверии.
А делать из великолепнейшего актера Артёма Быстрова мессию с заходом на Брюса Ли — тот еще финт ушами.