Поучаствовал в крупнейшем международном альманахе LENIN (под редакцией Hjalmar Jorge Joffre-Eichhorn и Patrick Anderson), изданном к 100-летию со дня смерти Ленина.
Работа титаническая. 100 авторов из 50+ стран. В их числе: Slavoj Žižek, Alain Badiou, Michael Löwy, Franco ‘Bifo’ Berardi, Ronald Grigor Suny, Jodi Dean, Frigga Haug, Himani Bannerji, Göran Therborn, Ian H. Birchall, Paul Le Blanc и другие краснопузые. От Украины –только я, но разве этим приголубишь Украину? 🙂
Советское богословие превратило Ленина в икону, а его мировоззрение – в религию, тем самым не только расчеловечив Ильича, но и предав его фундаментальные политические принципы. В своём тексте я призываю взорвать мавзолей, покончить с культом Ленина, и перейти к живой ленинской практике.
В рамках возвращения Ленину человеческого облика, я говорю о его любовании снегом, холодном секстинге, и результатах вскрытия, намекающих на потрясающие компенсаторные способности человеческого мозга, поражённого сифилисом.
“The icon of Lenin is the icon of death, which, much like an inverted crucifix, rejects the one it meant to venerate. I don’t want to turn Lenin into a lollipop. I aim to expose the man of flesh behind the marbled mummy doll. … To be a Leninist is to peel Lenin from the sky, to strip him of his clouds, to shatter his icon. The human Lenin leaves no room for retreat into his church, where we can wait for the Second Coming of a god that never existed. Lenin’s cause is a worker’s cause. It is a daily commitment to engage in society, its transformation, and the liberation of workers. To be a Leninist is to live, to act in the present, to make history. A proper memorial to Lenin is not a monument but a practice.”
Взять книгу можно на сайте Daraja Press.
@dadakinder
Работа титаническая. 100 авторов из 50+ стран. В их числе: Slavoj Žižek, Alain Badiou, Michael Löwy, Franco ‘Bifo’ Berardi, Ronald Grigor Suny, Jodi Dean, Frigga Haug, Himani Bannerji, Göran Therborn, Ian H. Birchall, Paul Le Blanc и другие краснопузые. От Украины –только я, но разве этим приголубишь Украину? 🙂
Советское богословие превратило Ленина в икону, а его мировоззрение – в религию, тем самым не только расчеловечив Ильича, но и предав его фундаментальные политические принципы. В своём тексте я призываю взорвать мавзолей, покончить с культом Ленина, и перейти к живой ленинской практике.
В рамках возвращения Ленину человеческого облика, я говорю о его любовании снегом, холодном секстинге, и результатах вскрытия, намекающих на потрясающие компенсаторные способности человеческого мозга, поражённого сифилисом.
“The icon of Lenin is the icon of death, which, much like an inverted crucifix, rejects the one it meant to venerate. I don’t want to turn Lenin into a lollipop. I aim to expose the man of flesh behind the marbled mummy doll. … To be a Leninist is to peel Lenin from the sky, to strip him of his clouds, to shatter his icon. The human Lenin leaves no room for retreat into his church, where we can wait for the Second Coming of a god that never existed. Lenin’s cause is a worker’s cause. It is a daily commitment to engage in society, its transformation, and the liberation of workers. To be a Leninist is to live, to act in the present, to make history. A proper memorial to Lenin is not a monument but a practice.”
Взять книгу можно на сайте Daraja Press.
@dadakinder
Бывает, проснёшься, и понимаешь: смерть мчится, мчится, мчится на огненном коне, и не спастись в засосах тебе, ему, и мне.
Это понимание требует жить – с растущей жаждой, впиваясь губами в токи событий. Впрочем, такая работа губ не снимает смерть с повестки сознания и кажется неврозом.
1
Смерть предстаёт в разных нарядах: в форме животного страха погибели; или в форме тревоги – когда ты сталкиваешься со смертью ближнего, чей труп является зеркалом, и напоминает о том, что и тебя ждёт превращение в кадавра; тем же занимается и обычное зеркало – напоминает.
Небытие представить невозможно. Всё, что остаётся – это углубление в процесс умирания – в жизнь. Такое “бытие к смерти” хочется подсластить удовольствием. И, всё же, тревога не отступает, а смерть рано или поздно наступает. Источником беспокойства по этому поводу является не столько факт наступления, сколько союз “или” – положение неопределённости.
Мы говорим о смерти в терминах загадки, заглядываем за занавес великой неизвестности в надежде её познать и попуститься. Меж тем, не менее загадочной является жизнь.
2
“Story is the king” – говорит жук и жаба. История – это главное. Так ли это?
С одной стороны, это так: история присутствует в большинстве книг и фильмов. Любая культура любого народа представляет собой собрание историй. История, – как нарратив, структура, организация, – служит средством упорядочивания сознания, его конверсии в “Я”, в город как территорию порядка и разума. Возможно, история – это то, что “делает” человека…
В то же время, примат истории рождает иллюзию того, что жизнь нарративна: с завязкой, развязкой, и путём протагониста – аркой, разбитой на акты и главы. Опыт жизни, однако, не создаёт такого впечатления. Мы можем вычленять конспекты, познавать феномены, выявлять отношения и закономерности. Но это не устраняет тревогу, возникающую на осязаемых швах между реальностью и её конспектами.
Где история в ощущении лесного пространства? О чём повествует утро? Зачем искать нарратив в потоке клякс, эпизодов, и вспышек, ценных для нас лишь потому, что мы смертны, и сентиментальны в отношении событий, участниками которых являемся?
3
Важную роль играет память. Ведь что значит быть? Быть значит существовать как тело. Но также – сознавать, что тело существует. Без памяти нет сознания, и, следовательно, возможности зафиксировать и осмыслить факт бытия; быть не только физически, но и в социокультурном смысле.
С одной стороны, память хранит обрывки жизни в форме эхо – воспоминаний, из которых мы собираем себя; с другой – эти воспоминания являются лишь отголосками прошедшего времени – его ряженными призраками. Призраки тают, ускользают.
Что из того, что было позабыто? Сколького ты не помнишь?
Если ты – это не только тело, но и сознание, основанное на памяти, означает ли это, что, забывая что-то, ты теряешь фрагмент себя и этим меняешь свой знаменатель; что часть тебя перестаёт быть; что забывать – значит, жить свою смерть?
Это могло бы объяснить тревогу, ведь помнить всё невозможно. Можно чувствовать как ветер уносит тебя по щепотке; производить воспоминания; цепляться остатком за жизнь, зная, что смерть всё равно тебя слижет, как повидло; понимать, что каждый следующий эпизод более ценен; что перед самой смертью, мы будем на пике собственных событий; что единственный способ выйти за рамки смерти тела – это не только запоминать, но и запоминаться, быть призрачной икрой: открыткой, фильмом, стишком…
@dadakinder
Это понимание требует жить – с растущей жаждой, впиваясь губами в токи событий. Впрочем, такая работа губ не снимает смерть с повестки сознания и кажется неврозом.
1
Смерть предстаёт в разных нарядах: в форме животного страха погибели; или в форме тревоги – когда ты сталкиваешься со смертью ближнего, чей труп является зеркалом, и напоминает о том, что и тебя ждёт превращение в кадавра; тем же занимается и обычное зеркало – напоминает.
Небытие представить невозможно. Всё, что остаётся – это углубление в процесс умирания – в жизнь. Такое “бытие к смерти” хочется подсластить удовольствием. И, всё же, тревога не отступает, а смерть рано или поздно наступает. Источником беспокойства по этому поводу является не столько факт наступления, сколько союз “или” – положение неопределённости.
Мы говорим о смерти в терминах загадки, заглядываем за занавес великой неизвестности в надежде её познать и попуститься. Меж тем, не менее загадочной является жизнь.
2
“Story is the king” – говорит жук и жаба. История – это главное. Так ли это?
С одной стороны, это так: история присутствует в большинстве книг и фильмов. Любая культура любого народа представляет собой собрание историй. История, – как нарратив, структура, организация, – служит средством упорядочивания сознания, его конверсии в “Я”, в город как территорию порядка и разума. Возможно, история – это то, что “делает” человека…
В то же время, примат истории рождает иллюзию того, что жизнь нарративна: с завязкой, развязкой, и путём протагониста – аркой, разбитой на акты и главы. Опыт жизни, однако, не создаёт такого впечатления. Мы можем вычленять конспекты, познавать феномены, выявлять отношения и закономерности. Но это не устраняет тревогу, возникающую на осязаемых швах между реальностью и её конспектами.
Где история в ощущении лесного пространства? О чём повествует утро? Зачем искать нарратив в потоке клякс, эпизодов, и вспышек, ценных для нас лишь потому, что мы смертны, и сентиментальны в отношении событий, участниками которых являемся?
3
Важную роль играет память. Ведь что значит быть? Быть значит существовать как тело. Но также – сознавать, что тело существует. Без памяти нет сознания, и, следовательно, возможности зафиксировать и осмыслить факт бытия; быть не только физически, но и в социокультурном смысле.
С одной стороны, память хранит обрывки жизни в форме эхо – воспоминаний, из которых мы собираем себя; с другой – эти воспоминания являются лишь отголосками прошедшего времени – его ряженными призраками. Призраки тают, ускользают.
Что из того, что было позабыто? Сколького ты не помнишь?
Если ты – это не только тело, но и сознание, основанное на памяти, означает ли это, что, забывая что-то, ты теряешь фрагмент себя и этим меняешь свой знаменатель; что часть тебя перестаёт быть; что забывать – значит, жить свою смерть?
Это могло бы объяснить тревогу, ведь помнить всё невозможно. Можно чувствовать как ветер уносит тебя по щепотке; производить воспоминания; цепляться остатком за жизнь, зная, что смерть всё равно тебя слижет, как повидло; понимать, что каждый следующий эпизод более ценен; что перед самой смертью, мы будем на пике собственных событий; что единственный способ выйти за рамки смерти тела – это не только запоминать, но и запоминаться, быть призрачной икрой: открыткой, фильмом, стишком…
@dadakinder
Ничто так не вдыхает жизнь в бубон патриотизма, как эфиры с Ириной Фарион, где она называет украинских граждан “сбродом”, “маргиналами”, и “ущербными людьми”.
1
По словам Фарион, люди, бежавшие от бомб в галицкий тыл, и говорящие на “московском языке”, являются “диверсантами”, понимают “только силу” и не являются “юридической категорией”. Относиться к ним следует как к гражданам второго сорта, которые “будут выброшены на обочину общества”. Им Фарион противопоставляет “отбитых у москалей” собак, способных (в отличие от “русскоговорящего населения”) учиться командам на украинском языке.
Подобные высказывания звучат открыто. Разжигание национальной розни на основании этнических особенностей человека не влечёт за собой значительных последствий для ксенофобов и редакций, которые нарушают закон, предоставляя им платформу.
Поскольку это никто не пресекает, остаётся заключить, что речь о системном сигнале. Это и есть проект будущего, который предлагает нынешнее государство: этническую, политическую и культурную безальтернативность, и разговор силой с неугодными социальными группами. В общем-то, такое будущее уже наступило.
2
Параллельно этим рыкам из пещеры, не прекращается вал видео, где ТЦК заламывают “несуществующих ущербных маргиналов” в одесских маршрутках, старательно утилизируя через окоп лишнее, “московоротое” население.
Наблюдая эту лебединую песню, я надеюсь на то, что как можно большему числу украинских граждан удастся “переплыть Тису” нынешних событий, найти себя в обществах, где существует понятие прав человека, и избежать судьбы расходных героев, чьё государство набирает долги, пока народ собирает донаты.
Впрочем, оно и там не даёт нам покоя. Советник президента призывает западных партнёров лишить бежавших в Европу жён и детей героев социальной поддержки, чтобы заставить их вернуться домой – под путинские ракеты. Всё это вызывает острое желание рисковать своей жизнью ради такого государства.
3
Вооружённые люди в масках заходят в общественный транспорт, хватают мужчин, тянут их на войну… Глядя на это, я лучше понимаю США.
Всякий раз, когда на американской улице случается конфликт, каждый его участник трижды подумает, стоит ли его разжигать. А почему? Потому что каждый знает, что у ближнего в кармане может быть ствол. Ведь безоружен только раб, а гражданин демократической страны… В общем, желаю каждому из украинцев по волыне.
Вооружение граждан не только повышает обороноспособность страны, но и может помочь остудить пыл заградотрядов, гуляющих по маршрутке. Когда из неё начнут выходить не гонимые в окоп остатки украинского генофонда, а представители ТЦК, капающие глазом на ладошку, цена их “работы” возрастёт, а количество желающих ей заниматься – снизится.
4
Слушая выступления Фарион и ей подобных швондеров ненависти, я склоняюсь к тому, что украинские граждане, говорящие на “московском языке”, не должны воевать за государство, которое их не уважает; за перспективу “обочины общества”, на которую вытесняется всё, что есть ты, и всё твоё.
Задача не в том, чтобы спасти машину дискриминации, а в том, чтобы пережить войну, и обеспечить соблюдение своих прав.
Политическая организация "лишних" украинских граждан является демократической необходимостью. В противном случае “несуществующая юридическая категория”, у которой последовательно отнимают медиа, партии, церкви, язык, и память, либо погибнет за failed state Фарион, либо станет унтерменшами его перемоги.
5
В условиях отсутствия политической организации, или ситуации, когда открытая конфронтация опасна, одной из стратегий является негласное сопротивление.
Это когда человек сознательно замедляет свою работу, уклоняется от выполнения обязанностей, выполняет указания “со спущенными рукавами”, игнорирует и нарушает нормы неявным образом. Активной формой такого протеста является бойкот.
Крамолы в этом нет. Напротив – история развития гражданских прав, история движения за права рабочих, женщин, ЛГБТ и вообще любых социальных групп, всегда и везде была результатом их борьбы за свои права.
@dadakinder
1
По словам Фарион, люди, бежавшие от бомб в галицкий тыл, и говорящие на “московском языке”, являются “диверсантами”, понимают “только силу” и не являются “юридической категорией”. Относиться к ним следует как к гражданам второго сорта, которые “будут выброшены на обочину общества”. Им Фарион противопоставляет “отбитых у москалей” собак, способных (в отличие от “русскоговорящего населения”) учиться командам на украинском языке.
Подобные высказывания звучат открыто. Разжигание национальной розни на основании этнических особенностей человека не влечёт за собой значительных последствий для ксенофобов и редакций, которые нарушают закон, предоставляя им платформу.
Поскольку это никто не пресекает, остаётся заключить, что речь о системном сигнале. Это и есть проект будущего, который предлагает нынешнее государство: этническую, политическую и культурную безальтернативность, и разговор силой с неугодными социальными группами. В общем-то, такое будущее уже наступило.
2
Параллельно этим рыкам из пещеры, не прекращается вал видео, где ТЦК заламывают “несуществующих ущербных маргиналов” в одесских маршрутках, старательно утилизируя через окоп лишнее, “московоротое” население.
Наблюдая эту лебединую песню, я надеюсь на то, что как можно большему числу украинских граждан удастся “переплыть Тису” нынешних событий, найти себя в обществах, где существует понятие прав человека, и избежать судьбы расходных героев, чьё государство набирает долги, пока народ собирает донаты.
Впрочем, оно и там не даёт нам покоя. Советник президента призывает западных партнёров лишить бежавших в Европу жён и детей героев социальной поддержки, чтобы заставить их вернуться домой – под путинские ракеты. Всё это вызывает острое желание рисковать своей жизнью ради такого государства.
3
Вооружённые люди в масках заходят в общественный транспорт, хватают мужчин, тянут их на войну… Глядя на это, я лучше понимаю США.
Всякий раз, когда на американской улице случается конфликт, каждый его участник трижды подумает, стоит ли его разжигать. А почему? Потому что каждый знает, что у ближнего в кармане может быть ствол. Ведь безоружен только раб, а гражданин демократической страны… В общем, желаю каждому из украинцев по волыне.
Вооружение граждан не только повышает обороноспособность страны, но и может помочь остудить пыл заградотрядов, гуляющих по маршрутке. Когда из неё начнут выходить не гонимые в окоп остатки украинского генофонда, а представители ТЦК, капающие глазом на ладошку, цена их “работы” возрастёт, а количество желающих ей заниматься – снизится.
4
Слушая выступления Фарион и ей подобных швондеров ненависти, я склоняюсь к тому, что украинские граждане, говорящие на “московском языке”, не должны воевать за государство, которое их не уважает; за перспективу “обочины общества”, на которую вытесняется всё, что есть ты, и всё твоё.
Задача не в том, чтобы спасти машину дискриминации, а в том, чтобы пережить войну, и обеспечить соблюдение своих прав.
Политическая организация "лишних" украинских граждан является демократической необходимостью. В противном случае “несуществующая юридическая категория”, у которой последовательно отнимают медиа, партии, церкви, язык, и память, либо погибнет за failed state Фарион, либо станет унтерменшами его перемоги.
5
В условиях отсутствия политической организации, или ситуации, когда открытая конфронтация опасна, одной из стратегий является негласное сопротивление.
Это когда человек сознательно замедляет свою работу, уклоняется от выполнения обязанностей, выполняет указания “со спущенными рукавами”, игнорирует и нарушает нормы неявным образом. Активной формой такого протеста является бойкот.
Крамолы в этом нет. Напротив – история развития гражданских прав, история движения за права рабочих, женщин, ЛГБТ и вообще любых социальных групп, всегда и везде была результатом их борьбы за свои права.
@dadakinder
1
Когда Путин говорит, что Ленин “создал” Украину, он забывает сказать, что Ленин “создал” и Россию, получившую, наряду с другими национальными республиками, право выйти из Союза.
Если бы не эта ленинская “слабость”, заложившая правовой фундамент для развала СССР и образования независимых государств, 1991-й год купался бы в крови, а Россию могла постичь участь Османской или Австро-Венгерской империи.
Впрочем, верно и то, что перманентное присутствие этой “слабости” в крови советской системы, питало паранойю и соответствующую национальную политику первого рабочего государства.
Я думаю об этом на фоне событий в Техассе, чей губернатор бросил вызов федеральным властям и отказался исполнять решение Верховного суда, запретившего национальной гвардии штата возводить на его границе колючие ограждения.
В отличие от “тюрьмы народов”, американская демократия не предполагает даже теоретической возможности одностороннего выхода штата из состава федерации. Поэтому исход у любой реальной попытки сепаратизма в США может быть только один – гражданская война…
2
Какой бы ни была ответственность советского родителя №1 за всё, что происходит на постсоветском пространстве, мы не должны забывать о роли американского родителя №2, вскормившего локальные силы, породившие т.н. “постсоветское пространство” – этот парад разочарований и трагедий.
Когда мы говорим о Леониде Кравчуке как об отце-основателе независимой Украины, мы должны помнить, что каждый соучастник беловежских соглашений является креатором путинского спрута. Украина – это не младший брат. Украина – это тато.
Да, ни одно из постсоветских образований не возникало в вакууме, и унаследовало худшие качества той системы, из гроба которой выползло на свет. Но кто возглавил это выползание? Выродившаяся номенклатура в лице партийных оппортунистов, красных директоров и аппаратчиков не первого звена; наивное отребье Перестройки, готовое слить родину за джинсы; но главное – все те правые силы, которые подавлялись при советах, кормились с западной руки, и определили характер постсоветских государств.
Сегодня мы живём в мире их победившей мечты. И не просто живём, но и рассказываем, что превращение одной из самых богатых республик в полностью зависимую от внешней помощи руину в состоянии войны, страну, потерявшую индустриальный потенциал, ресурсные территории и половину населения, – это история успеха.
Из этой истории изъято всё неудобное: от участия украинцев в колонизации Сибири до львовских погромов, но главное – собственная ответственность за что-либо, и тот факт, что украинцы – совки; что нет никакого совка без УССР; что совок – наша внутренняя, а не внешняя история. И убираешь ты совковый монумент, в том числе, потому, что это монумент – тебе, и про тебя – из времени, когда не ракета летела в тебя, а ты летел в ракете.
3
Считать РФ реваншем СССР – значит, не понимать сути переживаемой нами “настоящей декоммунизации”. Человеку, который в 90-х носил чемоданчик за торгашами родиной, захотелось стать царём. Род Пацановых шёл к успеху.
Путину не нужны республики. Ему нужны губернии. Он не хочет back to the USSR. Он восстанавливает Российскую Империю. Ту, которой совки сломали хребет. При этом, Путин не одинок на этом празднике белой гвардии. Во всех других бывших республиках происходит то же самое, просто с поправкой на местную правую сволочь и её проекты.
Жаба империализма напала на гадюку национализма, чтобы помешать ей стать невестой других гадов. Решается вопрос, кто тут теперь родитель №1. Кто жертва – понятно, но кислые все.
Наша задача – пережить эту хрустальную ночь, сохранить себя и свою память, и перестать верить постсоветским лузерам, продолжающим напаривать своё “светлое будущее”, вот уже 30 лет ждущее нас за оврагом советского трупа.
@dadakinder
Когда Путин говорит, что Ленин “создал” Украину, он забывает сказать, что Ленин “создал” и Россию, получившую, наряду с другими национальными республиками, право выйти из Союза.
Если бы не эта ленинская “слабость”, заложившая правовой фундамент для развала СССР и образования независимых государств, 1991-й год купался бы в крови, а Россию могла постичь участь Османской или Австро-Венгерской империи.
Впрочем, верно и то, что перманентное присутствие этой “слабости” в крови советской системы, питало паранойю и соответствующую национальную политику первого рабочего государства.
Я думаю об этом на фоне событий в Техассе, чей губернатор бросил вызов федеральным властям и отказался исполнять решение Верховного суда, запретившего национальной гвардии штата возводить на его границе колючие ограждения.
В отличие от “тюрьмы народов”, американская демократия не предполагает даже теоретической возможности одностороннего выхода штата из состава федерации. Поэтому исход у любой реальной попытки сепаратизма в США может быть только один – гражданская война…
2
Какой бы ни была ответственность советского родителя №1 за всё, что происходит на постсоветском пространстве, мы не должны забывать о роли американского родителя №2, вскормившего локальные силы, породившие т.н. “постсоветское пространство” – этот парад разочарований и трагедий.
Когда мы говорим о Леониде Кравчуке как об отце-основателе независимой Украины, мы должны помнить, что каждый соучастник беловежских соглашений является креатором путинского спрута. Украина – это не младший брат. Украина – это тато.
Да, ни одно из постсоветских образований не возникало в вакууме, и унаследовало худшие качества той системы, из гроба которой выползло на свет. Но кто возглавил это выползание? Выродившаяся номенклатура в лице партийных оппортунистов, красных директоров и аппаратчиков не первого звена; наивное отребье Перестройки, готовое слить родину за джинсы; но главное – все те правые силы, которые подавлялись при советах, кормились с западной руки, и определили характер постсоветских государств.
Сегодня мы живём в мире их победившей мечты. И не просто живём, но и рассказываем, что превращение одной из самых богатых республик в полностью зависимую от внешней помощи руину в состоянии войны, страну, потерявшую индустриальный потенциал, ресурсные территории и половину населения, – это история успеха.
Из этой истории изъято всё неудобное: от участия украинцев в колонизации Сибири до львовских погромов, но главное – собственная ответственность за что-либо, и тот факт, что украинцы – совки; что нет никакого совка без УССР; что совок – наша внутренняя, а не внешняя история. И убираешь ты совковый монумент, в том числе, потому, что это монумент – тебе, и про тебя – из времени, когда не ракета летела в тебя, а ты летел в ракете.
3
Считать РФ реваншем СССР – значит, не понимать сути переживаемой нами “настоящей декоммунизации”. Человеку, который в 90-х носил чемоданчик за торгашами родиной, захотелось стать царём. Род Пацановых шёл к успеху.
Путину не нужны республики. Ему нужны губернии. Он не хочет back to the USSR. Он восстанавливает Российскую Империю. Ту, которой совки сломали хребет. При этом, Путин не одинок на этом празднике белой гвардии. Во всех других бывших республиках происходит то же самое, просто с поправкой на местную правую сволочь и её проекты.
Жаба империализма напала на гадюку национализма, чтобы помешать ей стать невестой других гадов. Решается вопрос, кто тут теперь родитель №1. Кто жертва – понятно, но кислые все.
Наша задача – пережить эту хрустальную ночь, сохранить себя и свою память, и перестать верить постсоветским лузерам, продолжающим напаривать своё “светлое будущее”, вот уже 30 лет ждущее нас за оврагом советского трупа.
@dadakinder
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Знак времени: граффитчики забомбили обанкротившийся небоскрёб с торговым центром и роскошным жильём в центре Лос Анджелеса.
Подробнее об этом и положении дел в одном из самых богатых городов первой экономики мира можно почитать в моём репортаже.
@dadakinder
Подробнее об этом и положении дел в одном из самых богатых городов первой экономики мира можно почитать в моём репортаже.
@dadakinder
Попытка джентрифицировать центр Лос Анджелеса расшиблась об айсберг пандемии, и с тех пор сердце Города Грёз стремительно превращается в памятник позднего капитализма – иллюстрацию его сгущающейся антиутопии.
С одной стороны, я влюблён в этот город и его залитые солнцем кошмары; с другой – всё, что здесь происходит, меня ужасает. Ни любовь, ни ужас невозможны друг без друга. Источник моего удовольствия находится там же, где и источник удушья.
Как выразить город распадающейся красоты? Как успеть про всё спеть, прежде чем от гниющего сада, в котором я живу, останутся одни лишь голые кости?
Я выхожу из метро, иду по улице, и не могу встретить ни одного уравновешенного человека – только потерянные парики, окровавленные презервативы, заколоченные витрины, и босоногие тени: кричащие, ползущие, колющие; спящие в липких тряпках, ковыряющие гнойные раны, срывающие с себя одежду, бросающиеся под автомобили, плачущие и режущие друг друга ножами…
Видел как человек избивает сам себя. “Отстань! Отстань!”. И со всей силы бьёт себя то в лицо, то в грудь. Аж падает. Поднимается. И снова лупит. Видно, что его – двое.
Это можно поэтизировать. Описывать кудрявыми словами. Но что же это, чёрт возьми, такое? Как это возможно, чтобы улицы одного из самых богатых и демократических штатов первой экономики мира, при всех технологических прогрессах и разговорах о ценности человеческой жизни, были залиты безумцами, выброшенными на обочины равнодушия?
Вы посмотрите – вот же он сидит, нога красная, круглая, блестит и сочится, её вот-вот пора отрезать, но ничего не происходит. Никто не приходит. Никто не звонит. Некому. Некуда. Таков “ландшафт”, и все эти комы людей, пытающихся уснуть на шипованной лавке, являются флорой… “Сами виноваты”. И идёшь по делам.
Это – страшно. А страшно это потому, что общества в этой картинке нет, и если с тобой что-то случится, тебе никто не поможет. Всем плевать.
“Пора валить”, – говорит приятель. Но куда? И как это изменит факт того, что всё это – есть? Что толку постоянно убегать, если порядок вампира глобален?
По станции шатается ошалевшая женщина. Кругами. Молится фонарю, кричит что-то про лживого любовника, и толкает тележку с пожитками – в меня. Я уворачиваюсь, но она всё равно меня находит. Не выдерживаю: “Хватит! Отвали!”. “Спасибо, что поговорил со мной”, – говорит она, и мгновенно успокаивается, вытирает пену с лопнувших губ, улыбается ими, и уходит. “Спасибо… спасибо… спаси…”.
Символ момента – 20-этажный небоскрёб, построенный для новых ангелов – “сытых и успешных”, которые должны были заселить и “облагородить” исторический центр Лос Анджелеса своим присутствием и кошельком. Ещё вчера это была одна из крупнейших новостроек города – Oceanwide Plaza: торговый центр, отель, роскошные квартиры. Сегодня это – недостроенная заброшка, которую граффитчики превратили в произведение монументального искусства – знак времени, реализованный на языке рабочего класса.
Это произошло на фоне окончания моратория на выселение людей во время ковида. Буквально в эти дни шерифы врываются в квартиры моих соседей, и выбрасывают на улицу целые семьи. Перед подъездом – тазы с вещами, мусорные пакеты, набитые бездомными судьбами. Десятки тысяч таковых ютятся в палатках под пустующими небоскрёбами класса “люкс”. Всё это превращает граффити на Oceanwide Plaza в актуальное политическое высказывание.
Желая засвидетельствовать это историческое зрелище, я иду по 12-й улице, а вслед за мной хромает озлобленный безумец с алыми белками и железным прутом. Машет им и кричит на меня.
– Как ты мне заплатишь?!
– За что?!
– За всё!!!
@dadakinder
С одной стороны, я влюблён в этот город и его залитые солнцем кошмары; с другой – всё, что здесь происходит, меня ужасает. Ни любовь, ни ужас невозможны друг без друга. Источник моего удовольствия находится там же, где и источник удушья.
Как выразить город распадающейся красоты? Как успеть про всё спеть, прежде чем от гниющего сада, в котором я живу, останутся одни лишь голые кости?
Я выхожу из метро, иду по улице, и не могу встретить ни одного уравновешенного человека – только потерянные парики, окровавленные презервативы, заколоченные витрины, и босоногие тени: кричащие, ползущие, колющие; спящие в липких тряпках, ковыряющие гнойные раны, срывающие с себя одежду, бросающиеся под автомобили, плачущие и режущие друг друга ножами…
Видел как человек избивает сам себя. “Отстань! Отстань!”. И со всей силы бьёт себя то в лицо, то в грудь. Аж падает. Поднимается. И снова лупит. Видно, что его – двое.
Это можно поэтизировать. Описывать кудрявыми словами. Но что же это, чёрт возьми, такое? Как это возможно, чтобы улицы одного из самых богатых и демократических штатов первой экономики мира, при всех технологических прогрессах и разговорах о ценности человеческой жизни, были залиты безумцами, выброшенными на обочины равнодушия?
Вы посмотрите – вот же он сидит, нога красная, круглая, блестит и сочится, её вот-вот пора отрезать, но ничего не происходит. Никто не приходит. Никто не звонит. Некому. Некуда. Таков “ландшафт”, и все эти комы людей, пытающихся уснуть на шипованной лавке, являются флорой… “Сами виноваты”. И идёшь по делам.
Это – страшно. А страшно это потому, что общества в этой картинке нет, и если с тобой что-то случится, тебе никто не поможет. Всем плевать.
“Пора валить”, – говорит приятель. Но куда? И как это изменит факт того, что всё это – есть? Что толку постоянно убегать, если порядок вампира глобален?
По станции шатается ошалевшая женщина. Кругами. Молится фонарю, кричит что-то про лживого любовника, и толкает тележку с пожитками – в меня. Я уворачиваюсь, но она всё равно меня находит. Не выдерживаю: “Хватит! Отвали!”. “Спасибо, что поговорил со мной”, – говорит она, и мгновенно успокаивается, вытирает пену с лопнувших губ, улыбается ими, и уходит. “Спасибо… спасибо… спаси…”.
Символ момента – 20-этажный небоскрёб, построенный для новых ангелов – “сытых и успешных”, которые должны были заселить и “облагородить” исторический центр Лос Анджелеса своим присутствием и кошельком. Ещё вчера это была одна из крупнейших новостроек города – Oceanwide Plaza: торговый центр, отель, роскошные квартиры. Сегодня это – недостроенная заброшка, которую граффитчики превратили в произведение монументального искусства – знак времени, реализованный на языке рабочего класса.
Это произошло на фоне окончания моратория на выселение людей во время ковида. Буквально в эти дни шерифы врываются в квартиры моих соседей, и выбрасывают на улицу целые семьи. Перед подъездом – тазы с вещами, мусорные пакеты, набитые бездомными судьбами. Десятки тысяч таковых ютятся в палатках под пустующими небоскрёбами класса “люкс”. Всё это превращает граффити на Oceanwide Plaza в актуальное политическое высказывание.
Желая засвидетельствовать это историческое зрелище, я иду по 12-й улице, а вслед за мной хромает озлобленный безумец с алыми белками и железным прутом. Машет им и кричит на меня.
– Как ты мне заплатишь?!
– За что?!
– За всё!!!
@dadakinder
В самом сердце Лос Анджелеса есть район Скид Роу (от англ. “on the skids”, “наднище”). На его улицах проживает 15 тысяч бездомных. 50 кварталов нищеты. Как так вышло?
В конце 19-го века в LA съезжаются люди в поисках работы. Идёт бурная стройка: развивается железная дорога, сельское хозяйство, нефтедобыча, киноиндустрия.
Скид Роу расположен в центре города, рядом с железной дорогой и индустриальной зоной. Здесь для этих приезжих, – временных и низкооплачиваемых работников, – открываются дешёвые ночлежки, столовые, пивнушки.
Условия жизни плохие: рабочие живут в перенаселённых коробках, далеко не у всех есть кровать, многие недоедают, санитария отсутствует, болезни повсеместны.
Постоянные переезды в поисках сезонной работы лишают человека возможности установить прочные социальные связи и получить поддержку сообщества. Друзей нет. Работа непостоянна. Эксплуатация безгранична. Доступная форма досуга – бухать после смены.
В 1910-х Скид Роу расцветает преступность, проституция, азартные игры, нелегальные кабаки. В 1920-е, когда ЛА переживает свою “золотую эру”, сюда бежит новая волна спасающихся от расизма и нуждающихся в работе афроамериканцев с Юга.
Всё это увеличивает социальное напряжение, связанное с конкуренцией на рынке труда, расизмом, криминалом, антисанитарией, эксплуатацией, и дефицитом инфраструктуры.
В 1930-е Америку накрывает Великая Депрессия. Больные и выжатые индустриализацией рабочие массово теряют не только работу, но и поддержку волонтёрских организаций – те тоже нищают. Так рабочий превращается в больного и пьющего бездомного.
Это питает новый тренд – осознание необходимости общественной заботы о малоимущих, которое легло в основу левого и правозащитного движения, возникновения велфера, и политики New Deal, создавшей фундамент для роста американского среднего класса.
Текучка людей сделала Скид Роу уникальным “плавильным котлом” – несмотря на расизм и сегрегацию, в 1940-х тут можно было встретить людей любых цветов и национальностей: от мексиканцев и коренных американцев до китайцев, евреев, итальянцев, немцев, французов, греков, египтян…
В 1950-е LA готовится к “обновлению” , и меняет своё отношение к Скид Роу – зона гуманитарной катастрофы становится проблемой, которая мешает инвестициям.
Что делает город? Спускает на Скид Роу копов, пуще криминализуя и без того опущенные слои населения; урезает социальную помощь; и принуждает владельцев “нежелательных объектов” сносить их за собственный счёт (это вместо ремонта).
В итоге, к середине 1960-х, количество доступных единиц жилья на Скид Роу сокращается вдвое. Многие жители снесённых ночлежек оказываются на улице.
В 1970-х Скид Роу объявляется “зоной сдерживания”. Город даёт добро волонтёрам развернуть здесь свои полевые кухни и пункты помощи. Ими активно пользуются покалеченные, брошенные, и стекающиеся сюда ветераны Вьетнамской войны.
В 1980-х, на пике демонтажа социального государства, город снова обрушивается на Скид Роу с волной облав, разгонов и конфискаций имущества бездомных ветеранов.
Последующие 50 лет пройдут в борьбе с такой политикой в отношении людей, чьё “преступление” заключается в том, что они – нищие, и не имеют доступа к жилью, здравоохранению, работе. Всё это “оптимизировали”.
В начале 2000-х обнаружилось, что все эти годы в Скид Роу происходил “дампинг” – поймав бездомного где-либо, полиция отвозила его в Скид Роу. Тем же занимались и больницы, сливая неплатежеспособных, безумных и одиноких пациентов “на район”.
Там их якобы должны были подобрать социальные службы, которые либо закрылись, либо стали новым бизнесом. Оказывая беднякам минимальные услуги низшего качества, он забирает львиную долю вливаний “на велфер” себе. Так бомж превращается в дойную корову, а вампир отмывает бабло через “благотворительность”, и спихивает налоговую нагрузку на средний класс, который нищает, сердится, и голосует против “велфера” – за правых. Бездомность растёт.
Но виноваты во всём этом, разумеется, торчки и левачки, а не система, ведомая жадностью и равнодушием.
@dadakinder
В конце 19-го века в LA съезжаются люди в поисках работы. Идёт бурная стройка: развивается железная дорога, сельское хозяйство, нефтедобыча, киноиндустрия.
Скид Роу расположен в центре города, рядом с железной дорогой и индустриальной зоной. Здесь для этих приезжих, – временных и низкооплачиваемых работников, – открываются дешёвые ночлежки, столовые, пивнушки.
Условия жизни плохие: рабочие живут в перенаселённых коробках, далеко не у всех есть кровать, многие недоедают, санитария отсутствует, болезни повсеместны.
Постоянные переезды в поисках сезонной работы лишают человека возможности установить прочные социальные связи и получить поддержку сообщества. Друзей нет. Работа непостоянна. Эксплуатация безгранична. Доступная форма досуга – бухать после смены.
В 1910-х Скид Роу расцветает преступность, проституция, азартные игры, нелегальные кабаки. В 1920-е, когда ЛА переживает свою “золотую эру”, сюда бежит новая волна спасающихся от расизма и нуждающихся в работе афроамериканцев с Юга.
Всё это увеличивает социальное напряжение, связанное с конкуренцией на рынке труда, расизмом, криминалом, антисанитарией, эксплуатацией, и дефицитом инфраструктуры.
В 1930-е Америку накрывает Великая Депрессия. Больные и выжатые индустриализацией рабочие массово теряют не только работу, но и поддержку волонтёрских организаций – те тоже нищают. Так рабочий превращается в больного и пьющего бездомного.
Это питает новый тренд – осознание необходимости общественной заботы о малоимущих, которое легло в основу левого и правозащитного движения, возникновения велфера, и политики New Deal, создавшей фундамент для роста американского среднего класса.
Текучка людей сделала Скид Роу уникальным “плавильным котлом” – несмотря на расизм и сегрегацию, в 1940-х тут можно было встретить людей любых цветов и национальностей: от мексиканцев и коренных американцев до китайцев, евреев, итальянцев, немцев, французов, греков, египтян…
В 1950-е LA готовится к “обновлению” , и меняет своё отношение к Скид Роу – зона гуманитарной катастрофы становится проблемой, которая мешает инвестициям.
Что делает город? Спускает на Скид Роу копов, пуще криминализуя и без того опущенные слои населения; урезает социальную помощь; и принуждает владельцев “нежелательных объектов” сносить их за собственный счёт (это вместо ремонта).
В итоге, к середине 1960-х, количество доступных единиц жилья на Скид Роу сокращается вдвое. Многие жители снесённых ночлежек оказываются на улице.
В 1970-х Скид Роу объявляется “зоной сдерживания”. Город даёт добро волонтёрам развернуть здесь свои полевые кухни и пункты помощи. Ими активно пользуются покалеченные, брошенные, и стекающиеся сюда ветераны Вьетнамской войны.
В 1980-х, на пике демонтажа социального государства, город снова обрушивается на Скид Роу с волной облав, разгонов и конфискаций имущества бездомных ветеранов.
Последующие 50 лет пройдут в борьбе с такой политикой в отношении людей, чьё “преступление” заключается в том, что они – нищие, и не имеют доступа к жилью, здравоохранению, работе. Всё это “оптимизировали”.
В начале 2000-х обнаружилось, что все эти годы в Скид Роу происходил “дампинг” – поймав бездомного где-либо, полиция отвозила его в Скид Роу. Тем же занимались и больницы, сливая неплатежеспособных, безумных и одиноких пациентов “на район”.
Там их якобы должны были подобрать социальные службы, которые либо закрылись, либо стали новым бизнесом. Оказывая беднякам минимальные услуги низшего качества, он забирает львиную долю вливаний “на велфер” себе. Так бомж превращается в дойную корову, а вампир отмывает бабло через “благотворительность”, и спихивает налоговую нагрузку на средний класс, который нищает, сердится, и голосует против “велфера” – за правых. Бездомность растёт.
Но виноваты во всём этом, разумеется, торчки и левачки, а не система, ведомая жадностью и равнодушием.
@dadakinder
Интервью Путина считаю успешным… для Путина. Миф изложен, акценты расставлены, семена посеяны. Уверен, зайдёт миллионам… не вас.
1
Люди, бросившиеся разоблачать отдельные неправды, и ржать под Рюриковичей на тему “рехнувшегося деда” – без понятия. Путин не им стелил постельку.
Первый акт заявляет “историческое право” на региональную гегемонию. Второй выражает обиду на отказ считаться с этим “правом”, и принять РФ в семью т.н. “цивилизованных народов”. Третий сообщает, что не всё потеряно, и предлагает одуматься, сесть за стол переговоров с царевной, и признать, что она – пацан.
Таков нарратив. На кого он рассчитан?
В первую очередь, на западных консерваторов: от американских республиканцев до европейских Орбанов, Мелони и Ле Пенов. Они видят в Путине патриота “традиционных ценностей” (и речь тут не столько о “духовке”, гомофобии и запрете абортов, сколько о “золотых временах”, когда белые альфы брали силой то, что хотели, и жидкие гендеры им не мешали).
Левые консерваторы видят в Путине “врага моего врага” – пусть “пост-”, но, всё-таки, “советского” борца с американским гегемоном. Интервью Путина идеально ложится на их вульгарный “антиимпериализм”, и ненависть миллионов жителей Глобального Юга к США.
Причина, по которой многим не очевидно, почему люди в странах БРИКС овулируют на Путина, в том, что эти многие смотрят в кристалл уходящего миропорядка, и слушают хор досиживающих своё время лидеров мнений, которые гоняют по эхокамере жвачку пророчеств, в которых РФ не то “вот-вот” развалится, не то захватит мир.
Я, если что, тут в ужасе, друзья. Посмотрев интервью Путина, я читаю реакции разного рода либтардов, – от лошаков до снайдеров, – и понимаю, что это пишут политические трупы; что история больше не с ними. И в ужасе я не потому, что история больше не с ними. И даже не потому, что она не с нами, – в смысле, отсутствия соизмеримых путинизму или трампизму альтернатив слева, – а потому, что Путин и ему подобные политики являются авангардом своего класса, и видят то, чего не видят те, кому пока ещё смешно, и кто слушает Путина с тем же выражением лица, что и Такер Карлсон.
Лошаки пишут, что Путин – это “чёрт”, который говорит “белиберду”. Это – тот уровень, на котором мыслит вся эта “хорошая” публика, хонтологически застрявшая в конце 20-го века, и “побеждающая” Путина исключительно на территории собственных кляуз.
2
Путин – это частное выражение глобального исторического ресентимента: объективного, простирающегося далеко за пределы постсоветского пространства, являющегося нервом нашей эпохи, и успешно вепонизированного, в частности, Путиным.
Дело не в Путине, а в сути той волны, которую он седлает. Миллиарды людей не попали на праздник Кучки, и разочарованы в порядке вещей. Слова, в которые они упаковывают своё недовольство, могут быть разными, но смысл один: ‘мы ненавидим всё, что происходит, и хотим всё это сжечь, отменить настоящее’.
Так вот интервью Путина – для них. И говорит оно на языке их исторического Чувства, которым Путин так хорошо владеет потому, что сам его испытывает.
Под слоем ботокса, за маской питона, скрывается уязвлённый, и, всё же, по уши влюблённый в Запад постсоветский человек, убеждённый капиталист, антисоветчик, который мечтал, старался, лез целоваться в западные дёсны, а его всё равно не приняли за своего.
В широком смысле постсоветский человек, и его аналоги в других географиях, обнаружил себя на обломках “великого прошлого”, где у него было если не светлое, то хоть какое-то, представимое будущее, и где он либо был, либо мог стать человеком…
Всё это расшиблось о кризисы, пандемии, и реальность позднего капитализма, где большинство – даже не пыль в глазах вампира.
Сила ресентимента – колоссальна. Ненависть – в воздухе. И если вы не хотите, чтобы прагматичные популисты вроде Путина утащили вас в свою редакцию грядущего мира, самое время перестать ржать с “рехнувшегося деда”, и понять, что почве под вашими ногами – кранты, что либеруха кончилась, и дед, в отличие от вас, играет на Завтра.
@dadakinder
1
Люди, бросившиеся разоблачать отдельные неправды, и ржать под Рюриковичей на тему “рехнувшегося деда” – без понятия. Путин не им стелил постельку.
Первый акт заявляет “историческое право” на региональную гегемонию. Второй выражает обиду на отказ считаться с этим “правом”, и принять РФ в семью т.н. “цивилизованных народов”. Третий сообщает, что не всё потеряно, и предлагает одуматься, сесть за стол переговоров с царевной, и признать, что она – пацан.
Таков нарратив. На кого он рассчитан?
В первую очередь, на западных консерваторов: от американских республиканцев до европейских Орбанов, Мелони и Ле Пенов. Они видят в Путине патриота “традиционных ценностей” (и речь тут не столько о “духовке”, гомофобии и запрете абортов, сколько о “золотых временах”, когда белые альфы брали силой то, что хотели, и жидкие гендеры им не мешали).
Левые консерваторы видят в Путине “врага моего врага” – пусть “пост-”, но, всё-таки, “советского” борца с американским гегемоном. Интервью Путина идеально ложится на их вульгарный “антиимпериализм”, и ненависть миллионов жителей Глобального Юга к США.
Причина, по которой многим не очевидно, почему люди в странах БРИКС овулируют на Путина, в том, что эти многие смотрят в кристалл уходящего миропорядка, и слушают хор досиживающих своё время лидеров мнений, которые гоняют по эхокамере жвачку пророчеств, в которых РФ не то “вот-вот” развалится, не то захватит мир.
Я, если что, тут в ужасе, друзья. Посмотрев интервью Путина, я читаю реакции разного рода либтардов, – от лошаков до снайдеров, – и понимаю, что это пишут политические трупы; что история больше не с ними. И в ужасе я не потому, что история больше не с ними. И даже не потому, что она не с нами, – в смысле, отсутствия соизмеримых путинизму или трампизму альтернатив слева, – а потому, что Путин и ему подобные политики являются авангардом своего класса, и видят то, чего не видят те, кому пока ещё смешно, и кто слушает Путина с тем же выражением лица, что и Такер Карлсон.
Лошаки пишут, что Путин – это “чёрт”, который говорит “белиберду”. Это – тот уровень, на котором мыслит вся эта “хорошая” публика, хонтологически застрявшая в конце 20-го века, и “побеждающая” Путина исключительно на территории собственных кляуз.
2
Путин – это частное выражение глобального исторического ресентимента: объективного, простирающегося далеко за пределы постсоветского пространства, являющегося нервом нашей эпохи, и успешно вепонизированного, в частности, Путиным.
Дело не в Путине, а в сути той волны, которую он седлает. Миллиарды людей не попали на праздник Кучки, и разочарованы в порядке вещей. Слова, в которые они упаковывают своё недовольство, могут быть разными, но смысл один: ‘мы ненавидим всё, что происходит, и хотим всё это сжечь, отменить настоящее’.
Так вот интервью Путина – для них. И говорит оно на языке их исторического Чувства, которым Путин так хорошо владеет потому, что сам его испытывает.
Под слоем ботокса, за маской питона, скрывается уязвлённый, и, всё же, по уши влюблённый в Запад постсоветский человек, убеждённый капиталист, антисоветчик, который мечтал, старался, лез целоваться в западные дёсны, а его всё равно не приняли за своего.
В широком смысле постсоветский человек, и его аналоги в других географиях, обнаружил себя на обломках “великого прошлого”, где у него было если не светлое, то хоть какое-то, представимое будущее, и где он либо был, либо мог стать человеком…
Всё это расшиблось о кризисы, пандемии, и реальность позднего капитализма, где большинство – даже не пыль в глазах вампира.
Сила ресентимента – колоссальна. Ненависть – в воздухе. И если вы не хотите, чтобы прагматичные популисты вроде Путина утащили вас в свою редакцию грядущего мира, самое время перестать ржать с “рехнувшегося деда”, и понять, что почве под вашими ногами – кранты, что либеруха кончилась, и дед, в отличие от вас, играет на Завтра.
@dadakinder
1
Человек в Vision Pro выглядит максимально дебильно. Сомневаюсь, что этот гаджет приживётся. По крайней мере, в его нынешнем виде.
Большинство из нас не может себе позволить громоздкий намордник за $3500. А того, кто может, бомбанут через два квартала, и правильно сделают.
Два года мир держали под замком пандемии, все изголодались по органике тактильных тел и душистых лугов, а айтишник предлагает забраться в коробок, и моргать на экран через фильтр.
Всё это разит антиутопией. Повсюду кризис, нищета, война. Что делать? Надеть “розовые очки”, сбежав от реальности в метавселенную, где нам продолжат втюхивать рекламу, но главное – тщательно отфильтрованную картину мира.
“Сомы грамм и нету драм”.
2
Последние месяцы я активно экспериментировал с AI по части генерации изображений, чтобы, во-первых, освоить новый медиум, во-вторых, найти приемлемый способ его использования.
Идея применения нейросетей для конверсии мысли в образ, кажется мне интересной. Как и то, что делает в этом направлении OpenAI. Другое дело Midjourney – это циничное воплощение ничем не стеснённой рыночной мясорубки.
Насосав отовсюду чужого искусства, не заплатив авторам, и не предоставив своим пользователям удобных и точных средств для контроля за результатом, Midjourney позволяет наштамповать за $30 в месяц сотни технически качественных картинок. Они не заменяют и не отменяют искусства, но позволяют лишить работы тысячи художников среднего звена.
И правда – ведь возможность заниматься творчеством и получать за это достойные деньги заслуживают только гении. Остальные должны либо сдохнуть с голоду, либо отказаться от своей мечты, и сменить профессию. Зачем нанимать “не Пикассо”, чтобы создать иллюстрацию в журнал, если можно нажать на кнопку и тут же получить удовлетворительный результат?
“Прогресс не остановить!”
3
Вопрос, впрочем, не только в этике и экономике. Midjourney вынудил меня задуматься о самой сущности искусства: о том, чем, зачем и почему оно вообще есть.
Какими бы качественными не были генеративы Midjourney, – и тут я опираюсь не только на свои скромные результаты, но и на работы популярных операторов данного инструмента, – я смотрю на них, и ничего не чувствую. Вообще.
Образ, казалось бы, интересный. Композиция хорошая. Цвета, текстура… всё на месте. Кроме чувств. Есть некая красивая поверхность, чистая форма, чистая эстетика, но под ней даже не мертвечина, а именно что пустота, – кромешное отсутствие чего-то, что делает искусство искусством.
Но что это? Я. Человек.
Я смотрю на генеративы, и понимаю, что меня в них нет. Эти формы, эти линии, эти цвета, это всё – не является продуктом моих переживаний и опыта. Это не мои чувства, не моя память. Это всё не моё.
Да, я ввожу запрос, и он содержит частичку меня. Но результат является случайной интерпретацией моего запроса. Машина не знает, где именно линии дрогнуть, потому что её не информирует моё чувство.
Я могу продолжать генерировать изображения, пока машина не угадает, и не выдаст мне что-то, что чуть ближе к моему видению, но каждый аспект этого “ближе” всё равно будет лишён моего чувственного участия в определении этого аспекта. И, значит, художника, чьё Я живёт в конкретном жёлтом цвете, в конкретной толщине линий, в конкретной экспозиции сумерек.
Возможно, развитие контрольного интерфейса решит проблему разрыва между автором и инструментом, но по моменту всё это глянцевый дохляк из той же области, что и стоковое фото.
4
Что именно считать прогрессом? Формальное развитие технологий или спайку этого развития с интересами большинства?
Да, очки дополненной реальности могут стать средством развития коммуникации и познания. Да, нейросети могут стать инструментом творческого самовыражения.
Однако до тех пор, пока характер развития этих новых средств определяет вампир, итогом “прогресса” будет маска, предлагающая сбегать от реальности вампирских преступлений; и нейросети, выдирающие последний кусок хлеба из голодных глоток работников культуры.
@dadakinder
Человек в Vision Pro выглядит максимально дебильно. Сомневаюсь, что этот гаджет приживётся. По крайней мере, в его нынешнем виде.
Большинство из нас не может себе позволить громоздкий намордник за $3500. А того, кто может, бомбанут через два квартала, и правильно сделают.
Два года мир держали под замком пандемии, все изголодались по органике тактильных тел и душистых лугов, а айтишник предлагает забраться в коробок, и моргать на экран через фильтр.
Всё это разит антиутопией. Повсюду кризис, нищета, война. Что делать? Надеть “розовые очки”, сбежав от реальности в метавселенную, где нам продолжат втюхивать рекламу, но главное – тщательно отфильтрованную картину мира.
“Сомы грамм и нету драм”.
2
Последние месяцы я активно экспериментировал с AI по части генерации изображений, чтобы, во-первых, освоить новый медиум, во-вторых, найти приемлемый способ его использования.
Идея применения нейросетей для конверсии мысли в образ, кажется мне интересной. Как и то, что делает в этом направлении OpenAI. Другое дело Midjourney – это циничное воплощение ничем не стеснённой рыночной мясорубки.
Насосав отовсюду чужого искусства, не заплатив авторам, и не предоставив своим пользователям удобных и точных средств для контроля за результатом, Midjourney позволяет наштамповать за $30 в месяц сотни технически качественных картинок. Они не заменяют и не отменяют искусства, но позволяют лишить работы тысячи художников среднего звена.
И правда – ведь возможность заниматься творчеством и получать за это достойные деньги заслуживают только гении. Остальные должны либо сдохнуть с голоду, либо отказаться от своей мечты, и сменить профессию. Зачем нанимать “не Пикассо”, чтобы создать иллюстрацию в журнал, если можно нажать на кнопку и тут же получить удовлетворительный результат?
“Прогресс не остановить!”
3
Вопрос, впрочем, не только в этике и экономике. Midjourney вынудил меня задуматься о самой сущности искусства: о том, чем, зачем и почему оно вообще есть.
Какими бы качественными не были генеративы Midjourney, – и тут я опираюсь не только на свои скромные результаты, но и на работы популярных операторов данного инструмента, – я смотрю на них, и ничего не чувствую. Вообще.
Образ, казалось бы, интересный. Композиция хорошая. Цвета, текстура… всё на месте. Кроме чувств. Есть некая красивая поверхность, чистая форма, чистая эстетика, но под ней даже не мертвечина, а именно что пустота, – кромешное отсутствие чего-то, что делает искусство искусством.
Но что это? Я. Человек.
Я смотрю на генеративы, и понимаю, что меня в них нет. Эти формы, эти линии, эти цвета, это всё – не является продуктом моих переживаний и опыта. Это не мои чувства, не моя память. Это всё не моё.
Да, я ввожу запрос, и он содержит частичку меня. Но результат является случайной интерпретацией моего запроса. Машина не знает, где именно линии дрогнуть, потому что её не информирует моё чувство.
Я могу продолжать генерировать изображения, пока машина не угадает, и не выдаст мне что-то, что чуть ближе к моему видению, но каждый аспект этого “ближе” всё равно будет лишён моего чувственного участия в определении этого аспекта. И, значит, художника, чьё Я живёт в конкретном жёлтом цвете, в конкретной толщине линий, в конкретной экспозиции сумерек.
Возможно, развитие контрольного интерфейса решит проблему разрыва между автором и инструментом, но по моменту всё это глянцевый дохляк из той же области, что и стоковое фото.
4
Что именно считать прогрессом? Формальное развитие технологий или спайку этого развития с интересами большинства?
Да, очки дополненной реальности могут стать средством развития коммуникации и познания. Да, нейросети могут стать инструментом творческого самовыражения.
Однако до тех пор, пока характер развития этих новых средств определяет вампир, итогом “прогресса” будет маска, предлагающая сбегать от реальности вампирских преступлений; и нейросети, выдирающие последний кусок хлеба из голодных глоток работников культуры.
@dadakinder
Проблема бездомности связана не только с отсутствием доступного жилья, образования, и работы, но и с тем, как устроена система здравоохранения.
Больной человек, или человек, страдающий психическими расстройствами, может оказаться на улице из-за невозможности работать или поддерживать отношения.
Есть и обратный эффект – положение бездомности увеличивает риск болезней и психических расстройств.
У 20-25% бездомных в США – тяжёлые состояния психики. В Калифорнии, если человек представляет опасность для себя или окружающих, его могут задержать на 72 часа, 14 суток, и даже госпитализировать. Но это – сценарий для буйных и недееспособных.
Бывают расстройства, при которых человек не бросается на других, но и не может вести полноценную жизнь, нуждается в помощи, и не получает её.
У 60% бездомных в США нет страховки и, значит, доступа к медицинской помощи.
Многие не сознают своих расстройств, гуляют по улицам с биполяркой и шизофренией, и избегают “врачей, продающих органы пришельцам”. Система приходит на “помощь” только тогда, когда их недуг достигает зенитных стадий.
Какую помощь получают остальные?
Только у 40% бездомных есть страховка. Качество доступных по ней услуг – никакое, поскольку система постоянно “оптимизируется”.
Это значит, что ты приходишь в кабинет к доктору за шиномонтажем, а там – “гадалка”, которая гуглит при тебе твои симптомы, рассказывает о том, как “рептилоиды вживляют чипы жителям плоской земли”, и предлагает купить у неё баночку “святой мази” с запахом роз.
Чем лечатся бездомные, у которых нет страховки, но есть тревога и депрессия?
38% бездомных алкозависимые, 26% сидят на других наркотических веществах.
Когда вы называете таких “алкашами” и “нариками”, чтобы следом обвинить их в том, что они не хотят выбираться из беды (подчас гуманизируя себя через принятие своего положения как выбора), вы забываете, что зависимость – это болезнь и… зависимость.
Чтобы от неё избавиться, силы воли не достаточно. Нужна система поддержки. Но откуда ей взяться, если вампиры урезают помощь для тех, к кому общество относится как к мусору, который “сам виноват”?
Наркозависимые не сводятся к человеку, который искал кайф, ширнулся, и подсел. Такой тоже заслуживает помощи, но есть и другие: например, нищий иммигрант, покупающий болеутоляющее на чёрном рынке, и не знающий, что в него уже подмешали, чтобы создать “клиента”.
Большие фармацевтические корпорации успешно навязали врачебному сообществу назначение опиоидных анальгетиков для лечения боли. Маркетинговая кампания о том, как всё это круто и безопасно закончилась эпидемией, которая уносит 80 тысяч жизней каждый год. И это – тоже проблема здравоохранения, заливающего болезни “таблами” в интересах большой фармы.
Где оказывается наркозависимый в мире “оптимизированной” медицины? На улице, где ведёт себя неадекватно, пахнет скверно, и эмпатии не вызывает.
Дальше включается механизм маргинализации, стигматизации и лавок с шипами (“чтобы психи, бомжи и торчки не могли тут спать”), после чего являются менты, и делают всё, чтобы нищий, больной, и бездомный человек знал своё место “отброса”; и не лез в мир тех, кто смотрит на него с брезгливым презрением, требуя, чтобы шиза на фентаниле, которая не спала и не мылась вот уже который год, “взяла себя в руки” и устроилась на работу, где все только и ждут, когда же к ним зайдёт бомж с резюме.
Вампир пытается свести эту проблему к индивиду – его частной ответственности, характеру, качествам. Однако ничто из этого не существует в отрыве от обстоятельств.
Бездомность – это системная проблема, которая требует комплексных решений. Доступ к жилью, работе, образованию и медицине – всё это работает в спайке. Первым шагом на пути к ней является понимание того, что бездомный – это ты. Т.е., человек. Такой же, как каждый. Разница лишь в обстоятельствах, изменив которые можно спасти человека.
@dadakinder
Больной человек, или человек, страдающий психическими расстройствами, может оказаться на улице из-за невозможности работать или поддерживать отношения.
Есть и обратный эффект – положение бездомности увеличивает риск болезней и психических расстройств.
У 20-25% бездомных в США – тяжёлые состояния психики. В Калифорнии, если человек представляет опасность для себя или окружающих, его могут задержать на 72 часа, 14 суток, и даже госпитализировать. Но это – сценарий для буйных и недееспособных.
Бывают расстройства, при которых человек не бросается на других, но и не может вести полноценную жизнь, нуждается в помощи, и не получает её.
У 60% бездомных в США нет страховки и, значит, доступа к медицинской помощи.
Многие не сознают своих расстройств, гуляют по улицам с биполяркой и шизофренией, и избегают “врачей, продающих органы пришельцам”. Система приходит на “помощь” только тогда, когда их недуг достигает зенитных стадий.
Какую помощь получают остальные?
Только у 40% бездомных есть страховка. Качество доступных по ней услуг – никакое, поскольку система постоянно “оптимизируется”.
Это значит, что ты приходишь в кабинет к доктору за шиномонтажем, а там – “гадалка”, которая гуглит при тебе твои симптомы, рассказывает о том, как “рептилоиды вживляют чипы жителям плоской земли”, и предлагает купить у неё баночку “святой мази” с запахом роз.
Чем лечатся бездомные, у которых нет страховки, но есть тревога и депрессия?
38% бездомных алкозависимые, 26% сидят на других наркотических веществах.
Когда вы называете таких “алкашами” и “нариками”, чтобы следом обвинить их в том, что они не хотят выбираться из беды (подчас гуманизируя себя через принятие своего положения как выбора), вы забываете, что зависимость – это болезнь и… зависимость.
Чтобы от неё избавиться, силы воли не достаточно. Нужна система поддержки. Но откуда ей взяться, если вампиры урезают помощь для тех, к кому общество относится как к мусору, который “сам виноват”?
Наркозависимые не сводятся к человеку, который искал кайф, ширнулся, и подсел. Такой тоже заслуживает помощи, но есть и другие: например, нищий иммигрант, покупающий болеутоляющее на чёрном рынке, и не знающий, что в него уже подмешали, чтобы создать “клиента”.
Большие фармацевтические корпорации успешно навязали врачебному сообществу назначение опиоидных анальгетиков для лечения боли. Маркетинговая кампания о том, как всё это круто и безопасно закончилась эпидемией, которая уносит 80 тысяч жизней каждый год. И это – тоже проблема здравоохранения, заливающего болезни “таблами” в интересах большой фармы.
Где оказывается наркозависимый в мире “оптимизированной” медицины? На улице, где ведёт себя неадекватно, пахнет скверно, и эмпатии не вызывает.
Дальше включается механизм маргинализации, стигматизации и лавок с шипами (“чтобы психи, бомжи и торчки не могли тут спать”), после чего являются менты, и делают всё, чтобы нищий, больной, и бездомный человек знал своё место “отброса”; и не лез в мир тех, кто смотрит на него с брезгливым презрением, требуя, чтобы шиза на фентаниле, которая не спала и не мылась вот уже который год, “взяла себя в руки” и устроилась на работу, где все только и ждут, когда же к ним зайдёт бомж с резюме.
Вампир пытается свести эту проблему к индивиду – его частной ответственности, характеру, качествам. Однако ничто из этого не существует в отрыве от обстоятельств.
Бездомность – это системная проблема, которая требует комплексных решений. Доступ к жилью, работе, образованию и медицине – всё это работает в спайке. Первым шагом на пути к ней является понимание того, что бездомный – это ты. Т.е., человек. Такой же, как каждый. Разница лишь в обстоятельствах, изменив которые можно спасти человека.
@dadakinder
Читаю отчёт RAND, посвящённый долгосрочной стратегии США в отношении России.
Авторы создали две модели развития событий вокруг Украины:
1) при “более положительном” сценарии, война заканчивается в ближайшем будущем, Китай поддерживает РФ только некинетическими средствами (не вступая в войну), Украина добивается небольших территориальных успехов, стороны достигают устойчивого прекращения огня.
2) при “менее положительном” сценарии, идёт долгая война на истощение, Китай снабжает РФ оружием и боеприпасами, Украина дополнительно теряет небольшое количество территорий, стороны достигают хрупкого мира.
Примечательно, что обе проекции исключают перспективу применения ядерного оружия и войну между Россией и НАТО.
Ситуация после войны:
1) при “более положительном” исходе, РФ уходит в оборону со значительно ослабленной армией, остаётся под санкциями, и сохраняет холодные партнёрские отношения с Китаем. Украина фокусируется на своём восстановлении и евроинтеграции. Между странами НАТО сохраняется стратегическое единство. Отношения США и Китая остаются прежними. С РФ снимается часть санкций, что создаёт фундамент будущей “перезагрузки” её отношений с Западом.
2) при “менее положительном” исходе, РФ уходит в оборону с ослабленной армией, и продолжает милитаризировать экономику при активной поддержке Китая. Отношения России и Китая углубляются. Украина пытается отбить захваченные территории. Её экономика разрушена. Страны НАТО не могут договориться между собой. Угроза РФ не позволяет США сосредоточить свои силы в тихоокеанском регионе, что играет на руку Китаю. Отношения США и Китая продолжают ухудшаться. Санкции против РФ и Китая вытесняют эти страны из процесса рыночной интеграции с Западом.
Аналитики RAND обозначают два стратегических подхода к России: “более жёсткий” (достижение целей путём давления, наказания и ослабления) и “менее жёсткий” (достижение целей путём удовлетворения части интересов противника).
Интересы США по версии RAND:
– Защита партнёров в Европе и Азии;
– Предотвращение большой войны;
– Укрепление американской экономики;
– Укрепление и развитие Украины;
– Деэскалация постсоветского пространства.
Ключевые акценты и выводы авторов:
1) Длинная война не выгодна ни США, ни Европе, ни Украине, и будет иметь негативные последствия для всех, вне зависимости от послевоенной стратегии США. Способность Украины к обороне и восстановлению будет подорвана, а экономика Европы замедлится.
2) США обладают возможностями повлиять на исход войны (в частности, склонить РФ и Украину к переговорам) и снизить риск её повторения, убедив Киев перейти в оборону и укрепив его так, чтобы Украина, с одной стороны, не могла идти в наступление, но, при этом, стала неприступной крепостью. Это, по мнению RAND, хоть и снижает шансы освободить захваченные украинские территории, но также делает дальнейшую интервенцию максимально непривлекательной для России.
3) Дальнейшее укрепление связей между РФ и Китаем предопределено, а вот единство между союзниками по НАТО – под вопросом, и влияет на интересы США.
4) Жёсткий подход к России увеличивает риск прямого конфликта между США, НАТО и РФ. По мнению авторов RAND, война в Украине ослабила военный потенциал России, что делает её нападение на страны НАТО маловероятным. Тем не менее, такое нападение возможно в случае реализации жёсткого подхода США к России, при котором происходит эскалация взаимной враждебности, и вероятность конфликта растет – только уже не в результате “оппортунистической агрессии” РФ, а как её ответ на давление США.
5) Авторы прогнозируют, что жёсткий подход к РФ со стороны США не понравится их ключевым партнёрам в Европе: в частности, Франции, Италии и Германии. И наоборот – страны Восточной Европы будут требовать от США более решительных мер в отношении РФ, но это – не проблема, так как большинство из них зависят от США, и по итогу будут субординированы.
RAND — это аналитический центр, занимающийся исследованиями для государственных агентств (включая американскую военку) и частных компаний.
@dadakinder
Авторы создали две модели развития событий вокруг Украины:
1) при “более положительном” сценарии, война заканчивается в ближайшем будущем, Китай поддерживает РФ только некинетическими средствами (не вступая в войну), Украина добивается небольших территориальных успехов, стороны достигают устойчивого прекращения огня.
2) при “менее положительном” сценарии, идёт долгая война на истощение, Китай снабжает РФ оружием и боеприпасами, Украина дополнительно теряет небольшое количество территорий, стороны достигают хрупкого мира.
Примечательно, что обе проекции исключают перспективу применения ядерного оружия и войну между Россией и НАТО.
Ситуация после войны:
1) при “более положительном” исходе, РФ уходит в оборону со значительно ослабленной армией, остаётся под санкциями, и сохраняет холодные партнёрские отношения с Китаем. Украина фокусируется на своём восстановлении и евроинтеграции. Между странами НАТО сохраняется стратегическое единство. Отношения США и Китая остаются прежними. С РФ снимается часть санкций, что создаёт фундамент будущей “перезагрузки” её отношений с Западом.
2) при “менее положительном” исходе, РФ уходит в оборону с ослабленной армией, и продолжает милитаризировать экономику при активной поддержке Китая. Отношения России и Китая углубляются. Украина пытается отбить захваченные территории. Её экономика разрушена. Страны НАТО не могут договориться между собой. Угроза РФ не позволяет США сосредоточить свои силы в тихоокеанском регионе, что играет на руку Китаю. Отношения США и Китая продолжают ухудшаться. Санкции против РФ и Китая вытесняют эти страны из процесса рыночной интеграции с Западом.
Аналитики RAND обозначают два стратегических подхода к России: “более жёсткий” (достижение целей путём давления, наказания и ослабления) и “менее жёсткий” (достижение целей путём удовлетворения части интересов противника).
Интересы США по версии RAND:
– Защита партнёров в Европе и Азии;
– Предотвращение большой войны;
– Укрепление американской экономики;
– Укрепление и развитие Украины;
– Деэскалация постсоветского пространства.
Ключевые акценты и выводы авторов:
1) Длинная война не выгодна ни США, ни Европе, ни Украине, и будет иметь негативные последствия для всех, вне зависимости от послевоенной стратегии США. Способность Украины к обороне и восстановлению будет подорвана, а экономика Европы замедлится.
2) США обладают возможностями повлиять на исход войны (в частности, склонить РФ и Украину к переговорам) и снизить риск её повторения, убедив Киев перейти в оборону и укрепив его так, чтобы Украина, с одной стороны, не могла идти в наступление, но, при этом, стала неприступной крепостью. Это, по мнению RAND, хоть и снижает шансы освободить захваченные украинские территории, но также делает дальнейшую интервенцию максимально непривлекательной для России.
3) Дальнейшее укрепление связей между РФ и Китаем предопределено, а вот единство между союзниками по НАТО – под вопросом, и влияет на интересы США.
4) Жёсткий подход к России увеличивает риск прямого конфликта между США, НАТО и РФ. По мнению авторов RAND, война в Украине ослабила военный потенциал России, что делает её нападение на страны НАТО маловероятным. Тем не менее, такое нападение возможно в случае реализации жёсткого подхода США к России, при котором происходит эскалация взаимной враждебности, и вероятность конфликта растет – только уже не в результате “оппортунистической агрессии” РФ, а как её ответ на давление США.
5) Авторы прогнозируют, что жёсткий подход к РФ со стороны США не понравится их ключевым партнёрам в Европе: в частности, Франции, Италии и Германии. И наоборот – страны Восточной Европы будут требовать от США более решительных мер в отношении РФ, но это – не проблема, так как большинство из них зависят от США, и по итогу будут субординированы.
RAND — это аналитический центр, занимающийся исследованиями для государственных агентств (включая американскую военку) и частных компаний.
@dadakinder
Смерть любого оппозиционного лидера – это не только удар по его организации и сопряжённому с ней движению, но и по оппозиции как таковой. Безотносительно её разногласий и противоречий, вне зависимости от того, как тот или иной из нас относится к конкретной личности, её взглядам, и политике, которую она реализует на практике, – устранение одной из оппозиционных орбит сужает политическое пространство для всех, и цементирует царящий режим.
Убив Навального, власти ещё подъели воздух. Правые лидеры сидят. Левые лидеры сидят. Одни молчат. Другие легли в землю. Кремль продолжает возделывать полый монолит безальтернативности, которая стоит на газе, насилии, и раздавленных, беспомощных, лишённых всякого энтузиазма гражданах.
За подлостью убийства следует мерзость реакции на него: что пафосные всхлипы тех, что злопыхательства этих – жужжит над трупом мошкара.
Историю, меж тем, творят народы, классы, люди, и никакой террор не отменяет этот факт. История не знает ни бессмертных царей, ни вечных режимов. Внутри любой заперти и, по сути, лишь мнящейся непроходимости, всегда имеется потенциал обратного – желание дышать. И это прорастёт, не сомневайтесь.
@dadakinder
Убив Навального, власти ещё подъели воздух. Правые лидеры сидят. Левые лидеры сидят. Одни молчат. Другие легли в землю. Кремль продолжает возделывать полый монолит безальтернативности, которая стоит на газе, насилии, и раздавленных, беспомощных, лишённых всякого энтузиазма гражданах.
За подлостью убийства следует мерзость реакции на него: что пафосные всхлипы тех, что злопыхательства этих – жужжит над трупом мошкара.
Историю, меж тем, творят народы, классы, люди, и никакой террор не отменяет этот факт. История не знает ни бессмертных царей, ни вечных режимов. Внутри любой заперти и, по сути, лишь мнящейся непроходимости, всегда имеется потенциал обратного – желание дышать. И это прорастёт, не сомневайтесь.
@dadakinder
В квартире сердца поселилось новое чувство. В отличие от прочих чувств, которые приходят и уходят, это засело и сидит, как термиты в моей киевской кровати.
Днём их не слышно, но ночью, в чёрной тишине, из ножки доносится шорох крошечных челюстей: “хрум-хрум-хрум…”.
1
Всё кажется хрупким. Любая радость под вопросом. На всём стоит таймер. Пешеходы тикают, как бомбы.
Вот ты целуешься, но поцелуй идёт к концу. Глаза блестят, а после поцелуя блеск уходит. И ведь не факт, что это не был твой последний раз.
Или ты ешь вкусный обед, а уже в следующий миг перед тобой зияет пустая тарелка. Там, где лежала морковь, теперь находится сосущее ничто.
Чем слаще событие жизни, тем громче в черепе вопрос: неужели это уже десерт? Неужели вечер подходит к концу?
2
Всё суетится, зыбко, и уходит. Ни с чем нельзя присесть и посидеть. Друзья рожают шумных лягушат, прячутся в норах, утопают на работах, и переезжают в Орегон.
Стоит остановиться, выдернуть из шеи соломку вампира, перестать производить вещдоки своей продуктивности, замереть под изумрудной пальмой, и тут же слышится гудок – это из будущего едет поезд на тебя. Челюсть кондуктора трещит со звуком кастаньет, и звонко требует готовить свой билетик.
Что будет, если его не найти? Либо не впустят в вагон, либо высадят на первой попавшейся станции. Перед старухами с козьим молоком. Там и останешься.
3
Папа жил, что-то строил, и умер. Недостроил. А что успел построить, то распадается в тисках войны. Если бы брат не умер, его бы на неё сейчас забрали.
Туда же забрали бы и меня, если бы не насилие, ведомое ненавистью, благодаря которому я иду по улице первого мира, в облаке воплей, с телефоном в кармане, куда в любой момент может прийти известие о ещё чьей-то смерти.
Моя страна уходит под землю, и на её месте возникает ледяная яма. Каждый приятель в ленте тот, но и не тот – похож на собственную тень, которая сбежала и сошла с ума.
А как тут не сойти с ума? Что из того, что было – было? Что из того, что есть – не просто кажется, а есть? От завтра жду, чтобы оно хотя бы наступило.
Как и зачем кому-то удаётся строить планы?
4
Недавно шёл, отвлёкся на ворону, которая выклёвывала крысе глаз, и тут, вдруг, машина влетает в столб – на том самом месте, где был бы я, если бы не отвлёкся на ворону и крысу. Шёл, думал, мечтал, а, по итогу, всё решил случай.
Видел как бездомный чистит зубы, глядя в лужу. В ней же споласкивал щетку. От такой жизни никто не застрахован. С каждым может случится что-то.
Работа есть. Сейчас. Есть крыша и еда. Пока. Но каждый миг беременеет потенциалом “вдруг”. Ворону с крысой можно пропустить, и авто жизни врежется в тебя. А дальше лужа, щётка, глаз, и ноги на помойке. Все твои замыслы, мечты и планы – всмятку.
Мысли эти я занюхиваю розой. И так она пахнет: медовой весной! Пока не замечаю кончик лепестка. Завял. На дне бутона скончалась гусеница. Так и не стала бабочкой.
5
Солнце светит теплом в череп. Цветок красив. Поют птицы. Я смотрю в зеркало, и с удивлением обнаруживаю в нём молодого человека с серебристой щетиной.
Зеркало хрустит. Термиты завелись и в нём – прокладывают окопы морщин. Смерть стоит рядом, прячется в красоте, за цветами и птицами, под отражением: “хрум-хрум”.
Я люблю. И мне нравится любить. Но стоит полюбить, и понимаешь: рано или поздно, любимый человек умрёт. Может, лучше поссориться, чтобы не видеть его смерть?
Когда любишь, хочется умереть первым. С другой стороны – чем раньше умер, тем меньше пожил: в том числе, вместе. Поэтому живёшь, без купюр, и надеешься, что любовь задержится – подарит тебе возможность выйти из купе первым.
6
Не стоит, впрочем, забывать, что всё, что живо – движется, течёт. Умирает не только день. Умирает и ночь. Умирает тоска. Ссора. Боль. Война. Умирают!
Всё, что тебе не нравится – умрёт. Ничто не будет продолжаться вечно.
Успеть всего нельзя. Везде не побывать. Но птицы есть, деревья, и цветы. Есть руки, волосы, закаты, и есть ты. Весь этот торт на пару с гусеницей можно есть и нюхать.
@dadakinder – поддержать автора
Днём их не слышно, но ночью, в чёрной тишине, из ножки доносится шорох крошечных челюстей: “хрум-хрум-хрум…”.
1
Всё кажется хрупким. Любая радость под вопросом. На всём стоит таймер. Пешеходы тикают, как бомбы.
Вот ты целуешься, но поцелуй идёт к концу. Глаза блестят, а после поцелуя блеск уходит. И ведь не факт, что это не был твой последний раз.
Или ты ешь вкусный обед, а уже в следующий миг перед тобой зияет пустая тарелка. Там, где лежала морковь, теперь находится сосущее ничто.
Чем слаще событие жизни, тем громче в черепе вопрос: неужели это уже десерт? Неужели вечер подходит к концу?
2
Всё суетится, зыбко, и уходит. Ни с чем нельзя присесть и посидеть. Друзья рожают шумных лягушат, прячутся в норах, утопают на работах, и переезжают в Орегон.
Стоит остановиться, выдернуть из шеи соломку вампира, перестать производить вещдоки своей продуктивности, замереть под изумрудной пальмой, и тут же слышится гудок – это из будущего едет поезд на тебя. Челюсть кондуктора трещит со звуком кастаньет, и звонко требует готовить свой билетик.
Что будет, если его не найти? Либо не впустят в вагон, либо высадят на первой попавшейся станции. Перед старухами с козьим молоком. Там и останешься.
3
Папа жил, что-то строил, и умер. Недостроил. А что успел построить, то распадается в тисках войны. Если бы брат не умер, его бы на неё сейчас забрали.
Туда же забрали бы и меня, если бы не насилие, ведомое ненавистью, благодаря которому я иду по улице первого мира, в облаке воплей, с телефоном в кармане, куда в любой момент может прийти известие о ещё чьей-то смерти.
Моя страна уходит под землю, и на её месте возникает ледяная яма. Каждый приятель в ленте тот, но и не тот – похож на собственную тень, которая сбежала и сошла с ума.
А как тут не сойти с ума? Что из того, что было – было? Что из того, что есть – не просто кажется, а есть? От завтра жду, чтобы оно хотя бы наступило.
Как и зачем кому-то удаётся строить планы?
4
Недавно шёл, отвлёкся на ворону, которая выклёвывала крысе глаз, и тут, вдруг, машина влетает в столб – на том самом месте, где был бы я, если бы не отвлёкся на ворону и крысу. Шёл, думал, мечтал, а, по итогу, всё решил случай.
Видел как бездомный чистит зубы, глядя в лужу. В ней же споласкивал щетку. От такой жизни никто не застрахован. С каждым может случится что-то.
Работа есть. Сейчас. Есть крыша и еда. Пока. Но каждый миг беременеет потенциалом “вдруг”. Ворону с крысой можно пропустить, и авто жизни врежется в тебя. А дальше лужа, щётка, глаз, и ноги на помойке. Все твои замыслы, мечты и планы – всмятку.
Мысли эти я занюхиваю розой. И так она пахнет: медовой весной! Пока не замечаю кончик лепестка. Завял. На дне бутона скончалась гусеница. Так и не стала бабочкой.
5
Солнце светит теплом в череп. Цветок красив. Поют птицы. Я смотрю в зеркало, и с удивлением обнаруживаю в нём молодого человека с серебристой щетиной.
Зеркало хрустит. Термиты завелись и в нём – прокладывают окопы морщин. Смерть стоит рядом, прячется в красоте, за цветами и птицами, под отражением: “хрум-хрум”.
Я люблю. И мне нравится любить. Но стоит полюбить, и понимаешь: рано или поздно, любимый человек умрёт. Может, лучше поссориться, чтобы не видеть его смерть?
Когда любишь, хочется умереть первым. С другой стороны – чем раньше умер, тем меньше пожил: в том числе, вместе. Поэтому живёшь, без купюр, и надеешься, что любовь задержится – подарит тебе возможность выйти из купе первым.
6
Не стоит, впрочем, забывать, что всё, что живо – движется, течёт. Умирает не только день. Умирает и ночь. Умирает тоска. Ссора. Боль. Война. Умирают!
Всё, что тебе не нравится – умрёт. Ничто не будет продолжаться вечно.
Успеть всего нельзя. Везде не побывать. Но птицы есть, деревья, и цветы. Есть руки, волосы, закаты, и есть ты. Весь этот торт на пару с гусеницей можно есть и нюхать.
@dadakinder – поддержать автора
Если бы я интересовался почкованием, то назвал бы сына Ассонансом, а дочь Аллитерацией – в честь двух главных приёмов, с помощью которых поэты и рэперы превращают речь в музыку.
Вот, например, – читайте ухом, – ассонанс (повтор сходных гласных):
“По небу голубому проехал грохот грома.”
(Маршак)
“Башенный бой.
Брошенный бой.
Где на земле –
Мой
Дом,
Мой – сон,
Мой – смех,
Мой – свет,
Узких подошв – след.”
(Цветаева)
“Я вольный ветер, я вечно вею,
Волную волны, ласкаю,
В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,
Лелею травы, лелею нивы.
Весною светлой, как вестник мая,
Целую ландыш, в мечту влюблённый,
И внемлет ветру лазурь немая…”
(Бальмонт)
А вот аллитерация (повтор сходных согласных):
“И шальной, шевелюру ероша,
В замешательстве смысл темня,
Ошарашит тебя нехорошей
Глупой сказкой своей про меня.”
(Пастернак)
“Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. “
(Пушкин)
“Лет до ста расти нам без старости.
Год от года расти нашей бодрости.
Славьте, молот и стих, землю молодости.”
(Маяковский)
Всё то же самое творится в украинском языке:
“Тінь там тоне, тінь там десь…” (Тичина)
“Осінній день, осінній день, осінній! О синій день, о синій день, о синій! Осанна осені, о сум! Осанна, Невже це осінь, осінь, о! – Та сама…” (Костенко)
Качает? Качает! И пусть качает, ведь язык – это сад. Чувствуя его, мы выходим за рубежи сухих коммуникаций, и прорываемся в птичьи регистры.
Нельзя засунуть руку в рот, и вырвать птицу языка. Тем более, когда этот язык – родной.
@dadakinder – поддержать автора
Вот, например, – читайте ухом, – ассонанс (повтор сходных гласных):
“По небу голубому проехал грохот грома.”
(Маршак)
“Башенный бой.
Брошенный бой.
Где на земле –
Мой
Дом,
Мой – сон,
Мой – смех,
Мой – свет,
Узких подошв – след.”
(Цветаева)
“Я вольный ветер, я вечно вею,
Волную волны, ласкаю,
В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,
Лелею травы, лелею нивы.
Весною светлой, как вестник мая,
Целую ландыш, в мечту влюблённый,
И внемлет ветру лазурь немая…”
(Бальмонт)
А вот аллитерация (повтор сходных согласных):
“И шальной, шевелюру ероша,
В замешательстве смысл темня,
Ошарашит тебя нехорошей
Глупой сказкой своей про меня.”
(Пастернак)
“Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. “
(Пушкин)
“Лет до ста расти нам без старости.
Год от года расти нашей бодрости.
Славьте, молот и стих, землю молодости.”
(Маяковский)
Всё то же самое творится в украинском языке:
“Тінь там тоне, тінь там десь…” (Тичина)
“Осінній день, осінній день, осінній! О синій день, о синій день, о синій! Осанна осені, о сум! Осанна, Невже це осінь, осінь, о! – Та сама…” (Костенко)
Качает? Качает! И пусть качает, ведь язык – это сад. Чувствуя его, мы выходим за рубежи сухих коммуникаций, и прорываемся в птичьи регистры.
Нельзя засунуть руку в рот, и вырвать птицу языка. Тем более, когда этот язык – родной.
@dadakinder – поддержать автора
История США доказывает, что нация – это полезная выдумка, в основе которой лежат шкурные интересы.
1
В 17-м веке европейские колонизаторы Америки были заняты борьбой с её коренными жителями, своими рабами, и друг другом. Однако к середине 18-го века эта динамика изменилась.
Потеснив Испанию (1585–1604), Англия стала королевой моря, одержала победу над Францией (1763), и утвердилась в качестве главного претендента на богатства Нового Света. Тем не менее, обстановка в континентальных колониях оставалась напряжённой: со времён Восстания Бэкона (1676), – одного из первых восстаний против британской колониальной власти, – в колониях вспыхнуло более 60 других восстаний и мятежей.
Если раньше бунтовали, в основном, “индейцы” и рабы, к которым иногда примыкали слуги из Европы, то теперь протест охватил и другие слои населения.
Всех их по-разному объединяла классовая ненависть к кучке правящих богачей, подмявших под себя власть и ресурсы.
2
Восстания подавлялись силой, но, по мере роста населения колоний, в дело пошло также искусство социального контроля, и его главный принцип – разделяй.
Чтобы подорвать солидарность белых и чёрных низов, власть наделила первых рядом привилегий: белые мятежники получили возможность амнистии, деньги, и право на ствол; чёрные – нет. Белым слугам разрешили вступать в ряды того, что в будущем станет полицией, – патруль, созданный с целью предотвращения восстания рабов; чёрным – нет. И т.д.
Подобная дискриминация углубляла неравенство, разделяла людей по расовой и экономической линии, и утверждала иерархию доминирования.
Расизм носил практический, утилитарный, классовый характер, и был не столько предрассудком, сколько инструментом и институтом контроля.
3
Приезжая в колонии, новые поселенцы обнаруживали, что лучшая земля принадлежит тем, кто приехал до них, обогатился, и стал властью.
Недовольные таким положением, они выражали элитам своё возмущение, а те, в ответ, предлагали решение: переселенческий колониализм. Хотите земли? Без проблем! Но вся хорошая земля занята. Что делать? Расширяться! Поезжайте-ка на окраины колонии и стройте там свою мечту… на “передке”… лицом к лицу с “индейцами”.
В итоге, поселенцы заходили на пограничье, и вступали в клинч с коренным населением, что, с одной стороны, предотвращало их союз с ним, с другой – делало их более зависимыми от колониальных властей и их военной поддержки.
4
Что примечательно, чёрным жителям колонии запрещалось заходить на неосвоенные территории во избежании побегов, смешений и союзов с коренными народами.
Во время войны с Чероки (1760), была попытка вооружить пару сотен рабов, чтобы те помогли подавить “индейцев”, и стать их врагами. Идея не прошла. Опасность, которую представляет вооружённый раб виделась большей, чем выгода от его мобилизации.
Что касается чёрной солидарности… далеко не все чёрные жители колоний были рабами. Некоторые были слугами. Другие и вовсе “свободными людьми”. Рукотворная разница в их положении и степени дискриминации влияла на их готовность объединиться и восстать.
Неравенство – это технология управления обществом; и проистекает оно из конкретных, сознательных, законодательных решений по его культивации.
5
По иронии, могильщиком империи стали средства, призванные защитить её от Революции: колониальные элиты и прикормленный ими средний класс: буферная прослойка между низами и верхами: мелкие торговцы, ремесленники, землевладельцы, интеллектуалы…
В конце 18-го века эти люди оглянулись по сторонам, увидели народ, громящий усадьбы богачей, и поняли, что завтра этот народ придёт за ними. Дабы предотвратить такой исход, они пообещали ему “свободу и равенство”, что, впрочем, не мешало им владеть рабами и истреблять “индейцев”.
Возглавив царящее недовольство, они направили его против общего врага – Англии, которая обложила их налогами, контролировала торговлю, и сдерживала экспансию.
Вишенкой на торте этого тренда стала Революция и идея американской нации, освободившейся от Старого Света, чтобы самой контролировать Новый.
@dadakinder – поддержать автора
1
В 17-м веке европейские колонизаторы Америки были заняты борьбой с её коренными жителями, своими рабами, и друг другом. Однако к середине 18-го века эта динамика изменилась.
Потеснив Испанию (1585–1604), Англия стала королевой моря, одержала победу над Францией (1763), и утвердилась в качестве главного претендента на богатства Нового Света. Тем не менее, обстановка в континентальных колониях оставалась напряжённой: со времён Восстания Бэкона (1676), – одного из первых восстаний против британской колониальной власти, – в колониях вспыхнуло более 60 других восстаний и мятежей.
Если раньше бунтовали, в основном, “индейцы” и рабы, к которым иногда примыкали слуги из Европы, то теперь протест охватил и другие слои населения.
Всех их по-разному объединяла классовая ненависть к кучке правящих богачей, подмявших под себя власть и ресурсы.
2
Восстания подавлялись силой, но, по мере роста населения колоний, в дело пошло также искусство социального контроля, и его главный принцип – разделяй.
Чтобы подорвать солидарность белых и чёрных низов, власть наделила первых рядом привилегий: белые мятежники получили возможность амнистии, деньги, и право на ствол; чёрные – нет. Белым слугам разрешили вступать в ряды того, что в будущем станет полицией, – патруль, созданный с целью предотвращения восстания рабов; чёрным – нет. И т.д.
Подобная дискриминация углубляла неравенство, разделяла людей по расовой и экономической линии, и утверждала иерархию доминирования.
Расизм носил практический, утилитарный, классовый характер, и был не столько предрассудком, сколько инструментом и институтом контроля.
3
Приезжая в колонии, новые поселенцы обнаруживали, что лучшая земля принадлежит тем, кто приехал до них, обогатился, и стал властью.
Недовольные таким положением, они выражали элитам своё возмущение, а те, в ответ, предлагали решение: переселенческий колониализм. Хотите земли? Без проблем! Но вся хорошая земля занята. Что делать? Расширяться! Поезжайте-ка на окраины колонии и стройте там свою мечту… на “передке”… лицом к лицу с “индейцами”.
В итоге, поселенцы заходили на пограничье, и вступали в клинч с коренным населением, что, с одной стороны, предотвращало их союз с ним, с другой – делало их более зависимыми от колониальных властей и их военной поддержки.
4
Что примечательно, чёрным жителям колонии запрещалось заходить на неосвоенные территории во избежании побегов, смешений и союзов с коренными народами.
Во время войны с Чероки (1760), была попытка вооружить пару сотен рабов, чтобы те помогли подавить “индейцев”, и стать их врагами. Идея не прошла. Опасность, которую представляет вооружённый раб виделась большей, чем выгода от его мобилизации.
Что касается чёрной солидарности… далеко не все чёрные жители колоний были рабами. Некоторые были слугами. Другие и вовсе “свободными людьми”. Рукотворная разница в их положении и степени дискриминации влияла на их готовность объединиться и восстать.
Неравенство – это технология управления обществом; и проистекает оно из конкретных, сознательных, законодательных решений по его культивации.
5
По иронии, могильщиком империи стали средства, призванные защитить её от Революции: колониальные элиты и прикормленный ими средний класс: буферная прослойка между низами и верхами: мелкие торговцы, ремесленники, землевладельцы, интеллектуалы…
В конце 18-го века эти люди оглянулись по сторонам, увидели народ, громящий усадьбы богачей, и поняли, что завтра этот народ придёт за ними. Дабы предотвратить такой исход, они пообещали ему “свободу и равенство”, что, впрочем, не мешало им владеть рабами и истреблять “индейцев”.
Возглавив царящее недовольство, они направили его против общего врага – Англии, которая обложила их налогами, контролировала торговлю, и сдерживала экспансию.
Вишенкой на торте этого тренда стала Революция и идея американской нации, освободившейся от Старого Света, чтобы самой контролировать Новый.
@dadakinder – поддержать автора
1
Смерть близкого существа уволакивает тебя на территорию памяти. Там ты работаешь с утратой, тасуя в уме колоду образов с покойником – человеком, которого уже вроде как нет, но который был.
“Вроде как” выдаёт неуверенность. Что значит “был”, если человек, который умер, продолжает населять твои мысли, слова и поступки?
В этом случае, было тело, а человек – есть. И так до тех пор, пока те, кто с ним соприкоснулся, его помнят.
Что значит “помнить”?
2
Здесь легко оступиться, увидеть в памяти лишь хранилище прошедшего времени.
Да, память содержит прошлое. Но является чем-то большим, чем складом архивных записей; в этой связи, важно понять, чем память отличается от воспоминания.
Воспоминание – это открытка из прошлого:
…взгляд брата, запах отцовского помазка, и конспект обстоятельств первого поцелуя: зима, фонарь, панельные дома, и губы одноклассницы дрожат над шарфом…
…запрыгиваю на диван, хватаю икону со стены, смотрю на бабушку, вижу испуг в её глазах, и расшибаю бога о паркет. А она плачет.
…ложусь в постель, накрываюсь с головой одеялом, дышу во мглу, нагреваю её своим воздухом, и вот уже из чёрной теплоты летит сова с твоим лицом.
Я рад этой встрече, жду её еженощно, мечтаю почувствовать как ты вмажешься в меня своими перьями… Однако, этого не происходит. Твой призрачный образ пролетает сквозь меня, и уходит через затылок в подушку, чтобы прорасти из пуха сном о лете.
Память – шире этих вспышек. Её не стоит путать с совами, как и называть всякое обращение к ней ностальгией.
Память – это инструмент накопления опыта и преобразования его в тебя – личность и её сознание.
Иными словами, память – это ты. Здесь и сейчас. Не во вчера. Не в завтра.
Быть – значит, помнить, присутствовать в памяти. Как в своей, так и в памяти ближнего.
Запоминая друг друга, мы простираемся за рамки смертных тел; течём, как ток по жилам проводов.
3
Помнить можно по-разному, и не только “картинки”, запахи, фразы, и прочие отсылки к чему-то, что было. У памяти есть и неочевидное измерение в настоящем.
Общаясь, мы взаимовоздействуем друг с другом, и меняемся в процессе перезвона.
Моя манера выражаться, мыслить, чувствовать – всё это результат наших встреч, отношений – и, значит, тоже память.
Напуганные становятся дёрганными, преданные – недоверчивыми. Это – память.
Встретив тебя, пережив любовь, которая обращает человека в золу, я встретил себя, открыл новые режимы собственного сердца, и теперь уже по-другому вижу и живу. Что это, если не память? И откуда, если не из памяти, летит сова?
Я узнаю тебя в движении травы, пене волн, и дыхании ветра. Но как узнать тебя в этом всём, если не записать на бобину?
Мы помним и тем творим друг друга, становимся собой – памятью, перебегающей от человека к человеку – через беседы, встречи, объятия.
Каждый из нас несёт в себе живых и мёртвых ближних, как икру. Во мне цветёт тюльпан тебя, лосось. И сам я – тоже рыба, луг, и ты. Жаль только перья не врезаются в лицо.
@dadakinder – поддержать автора
Смерть близкого существа уволакивает тебя на территорию памяти. Там ты работаешь с утратой, тасуя в уме колоду образов с покойником – человеком, которого уже вроде как нет, но который был.
“Вроде как” выдаёт неуверенность. Что значит “был”, если человек, который умер, продолжает населять твои мысли, слова и поступки?
В этом случае, было тело, а человек – есть. И так до тех пор, пока те, кто с ним соприкоснулся, его помнят.
Что значит “помнить”?
2
Здесь легко оступиться, увидеть в памяти лишь хранилище прошедшего времени.
Да, память содержит прошлое. Но является чем-то большим, чем складом архивных записей; в этой связи, важно понять, чем память отличается от воспоминания.
Воспоминание – это открытка из прошлого:
…взгляд брата, запах отцовского помазка, и конспект обстоятельств первого поцелуя: зима, фонарь, панельные дома, и губы одноклассницы дрожат над шарфом…
…запрыгиваю на диван, хватаю икону со стены, смотрю на бабушку, вижу испуг в её глазах, и расшибаю бога о паркет. А она плачет.
…ложусь в постель, накрываюсь с головой одеялом, дышу во мглу, нагреваю её своим воздухом, и вот уже из чёрной теплоты летит сова с твоим лицом.
Я рад этой встрече, жду её еженощно, мечтаю почувствовать как ты вмажешься в меня своими перьями… Однако, этого не происходит. Твой призрачный образ пролетает сквозь меня, и уходит через затылок в подушку, чтобы прорасти из пуха сном о лете.
Память – шире этих вспышек. Её не стоит путать с совами, как и называть всякое обращение к ней ностальгией.
Память – это инструмент накопления опыта и преобразования его в тебя – личность и её сознание.
Иными словами, память – это ты. Здесь и сейчас. Не во вчера. Не в завтра.
Быть – значит, помнить, присутствовать в памяти. Как в своей, так и в памяти ближнего.
Запоминая друг друга, мы простираемся за рамки смертных тел; течём, как ток по жилам проводов.
3
Помнить можно по-разному, и не только “картинки”, запахи, фразы, и прочие отсылки к чему-то, что было. У памяти есть и неочевидное измерение в настоящем.
Общаясь, мы взаимовоздействуем друг с другом, и меняемся в процессе перезвона.
Моя манера выражаться, мыслить, чувствовать – всё это результат наших встреч, отношений – и, значит, тоже память.
Напуганные становятся дёрганными, преданные – недоверчивыми. Это – память.
Встретив тебя, пережив любовь, которая обращает человека в золу, я встретил себя, открыл новые режимы собственного сердца, и теперь уже по-другому вижу и живу. Что это, если не память? И откуда, если не из памяти, летит сова?
Я узнаю тебя в движении травы, пене волн, и дыхании ветра. Но как узнать тебя в этом всём, если не записать на бобину?
Мы помним и тем творим друг друга, становимся собой – памятью, перебегающей от человека к человеку – через беседы, встречи, объятия.
Каждый из нас несёт в себе живых и мёртвых ближних, как икру. Во мне цветёт тюльпан тебя, лосось. И сам я – тоже рыба, луг, и ты. Жаль только перья не врезаются в лицо.
@dadakinder – поддержать автора
1
Функция модели – соблазнять. Кого? Зрителя. На что? На экономическую транзакцию – покупку вещи: свитерка, штанов, автомобиля.
Что продаёт Vogue Ukraine, поставивший на обложку модель, ряженную в военную форму, и молодых кадетов, у которых пока ещё есть ноги, чтобы за ней бежать?
Во-первых, сам журнал Vogue. Во-вторых, товары, которые он рекламирует. В-третьих – войну; очищенную от горящих домов и разорванных тел; представленную в форме гламурной забавы, пронизанной обещанием группового секса.
Патриотизм здесь служит попперсом, чтобы продать часы или рубашку. Этой же цели служит месседж обложки: война – это сексуально.
2
Уверен, редакция Vogue Ukraine ничего дурного не желала. Миловидная левретка, задействованная в фэшн-индустрии, просто решала свою профессиональную задачу: сделать красиво, привлечь внимание, продать продукт.
Да, это лживая красота. Иначе и быть не могло. Требовать от Vogue реализма в данном случае – значит, просить его устроить фотошут стильных носков на оторванных конечностях; набивать икрой пулевые отверстия; звать мейкап артиста в морг и корректировать композицию горы пакетов с “двухсотыми”.
“Неужели нельзя было пригласить вместо модели настоящую солдатку?”
Нет, нельзя. Вы не в Советском Союзе, и это не журнал “Крестьянка”. Грубая рабочая наружность большинства солдат не попадает в формат Vogue. Его аудитория не хочет видеть лица грустных бедняков из окопа. И не купит недоступных “селюкам” товаров со страниц журнала, если не увидит на обложке ухоженных и легкомысленных представителей СВОЕГО класса, для которых война – это красивые молодые тела в форме. Иначе с кем читателю соотноситься на обложке? С прыщавыми кадетами?
Что примечательно, альтернативная обложка, на которой засветилась пулемётчица 72-й механизированной бригады Оксана Рубаняк, была ограничена территорией цифрового издания. Редакторам удалось найти в окопах "модельную внешность". Но лицо их рыжеволосой героини с "передка" выражает уже другое настроение. И набирает сразу вдвое меньше лайков, половина которых поставила спохватившаяся совесть.
3
Фетишизация солдата является проекцией с гражданки. Фигура защитника влечёт тех, кого он защищает, поскольку обещает защиту от смерти – т.е., обещает жизнь.
Фантазируя о солдате, люди не думают о мёртвых исковерканных телах. Они видят символ с пропагандистского плаката. Vogue превращает его в обложку, и брошку, которую предлагается купить, чтобы вам тоже улыбнулась секся в униформе. Это – милитаризм на службе моды, и мода на службе милитаризма.
Проблема здесь не в том, что эрос подчинён рынку, – вот ведь невидаль, – а в том, что Vogue конвертирует его в противоположность – влечение к войне, и, значит, к смерти. Некрофилия – вот чем разит эта обложка. Ты смотришь на смерть, на войну с торчащей грудью, и у тебя встаёт. Stand With Ukraine! Твоя молодость – это война. Твоё будущее – это война. Беги же за нею, кадет. Смотри как она горяча.
В итоге, по радостным лицам лицеистов на обложке Vogue скоро поедут танковые гусеницы, а чика получит гонорар, сядет в поезд, и поедет в Париж, где продолжит продавать своим телом товары класса, который эту войну устроил.
@dadakinder – поддержать автора
Функция модели – соблазнять. Кого? Зрителя. На что? На экономическую транзакцию – покупку вещи: свитерка, штанов, автомобиля.
Что продаёт Vogue Ukraine, поставивший на обложку модель, ряженную в военную форму, и молодых кадетов, у которых пока ещё есть ноги, чтобы за ней бежать?
Во-первых, сам журнал Vogue. Во-вторых, товары, которые он рекламирует. В-третьих – войну; очищенную от горящих домов и разорванных тел; представленную в форме гламурной забавы, пронизанной обещанием группового секса.
Патриотизм здесь служит попперсом, чтобы продать часы или рубашку. Этой же цели служит месседж обложки: война – это сексуально.
2
Уверен, редакция Vogue Ukraine ничего дурного не желала. Миловидная левретка, задействованная в фэшн-индустрии, просто решала свою профессиональную задачу: сделать красиво, привлечь внимание, продать продукт.
Да, это лживая красота. Иначе и быть не могло. Требовать от Vogue реализма в данном случае – значит, просить его устроить фотошут стильных носков на оторванных конечностях; набивать икрой пулевые отверстия; звать мейкап артиста в морг и корректировать композицию горы пакетов с “двухсотыми”.
“Неужели нельзя было пригласить вместо модели настоящую солдатку?”
Нет, нельзя. Вы не в Советском Союзе, и это не журнал “Крестьянка”. Грубая рабочая наружность большинства солдат не попадает в формат Vogue. Его аудитория не хочет видеть лица грустных бедняков из окопа. И не купит недоступных “селюкам” товаров со страниц журнала, если не увидит на обложке ухоженных и легкомысленных представителей СВОЕГО класса, для которых война – это красивые молодые тела в форме. Иначе с кем читателю соотноситься на обложке? С прыщавыми кадетами?
Что примечательно, альтернативная обложка, на которой засветилась пулемётчица 72-й механизированной бригады Оксана Рубаняк, была ограничена территорией цифрового издания. Редакторам удалось найти в окопах "модельную внешность". Но лицо их рыжеволосой героини с "передка" выражает уже другое настроение. И набирает сразу вдвое меньше лайков, половина которых поставила спохватившаяся совесть.
3
Фетишизация солдата является проекцией с гражданки. Фигура защитника влечёт тех, кого он защищает, поскольку обещает защиту от смерти – т.е., обещает жизнь.
Фантазируя о солдате, люди не думают о мёртвых исковерканных телах. Они видят символ с пропагандистского плаката. Vogue превращает его в обложку, и брошку, которую предлагается купить, чтобы вам тоже улыбнулась секся в униформе. Это – милитаризм на службе моды, и мода на службе милитаризма.
Проблема здесь не в том, что эрос подчинён рынку, – вот ведь невидаль, – а в том, что Vogue конвертирует его в противоположность – влечение к войне, и, значит, к смерти. Некрофилия – вот чем разит эта обложка. Ты смотришь на смерть, на войну с торчащей грудью, и у тебя встаёт. Stand With Ukraine! Твоя молодость – это война. Твоё будущее – это война. Беги же за нею, кадет. Смотри как она горяча.
В итоге, по радостным лицам лицеистов на обложке Vogue скоро поедут танковые гусеницы, а чика получит гонорар, сядет в поезд, и поедет в Париж, где продолжит продавать своим телом товары класса, который эту войну устроил.
@dadakinder – поддержать автора
1
На фоне выхода блокбастера “Дюна 2”, украинская компания IronGlass похвасталась тем, что для съёмок этого фильма использовалась и её продукция – объективы MKll.
Вот что пишет об этом представитель IronGlass Константин Харкавый:
“Радует меня, что среди тысяч других вариантов были выбраны именно MKll от IronGlass, что они прекрасно отработали без нареканий на механику и оптическую составляющую, что даже в сложные времена в воюющей стране можем делать качественный продукт мирового уровня и оказаться причастным к ярким кинособытиям”.
Всё это – правда, и здорово. Но, есть, как говорится, нюанс, о котором пост на украинском (в отличие от поста на английском) умалчивает. И то, что он об этом умалчивает является характерной деталью о нас, и времени, в котором мы живём.
2
IronGlass Adapters не случайно имеет в своём названии слово “адаптеры”. Компания адаптирует старую оптику под новые системы. Проще говоря, берёт старое стекло, и засовывает его в новые корпуса. Это – нормальная практика. Про это – индустрия “рехауза”.
Прикол в том, что MKll, на корпусе которого есть и украинский флаг, и гордое Made in Ukraine – это советский фотообъектив Гелиос 44-2 (копия Zeiss Biotar 2,0/58), который многие обожают за его “несовершенство”, дающее “характер” – мягкий выразительный рисунок.
С 1958 по 1999 год эту легендарную линзу производили Красногорский завод имени Зверева (там же делали фотоаппарат “Зенит”), Белорусское оптико-механическое объединение (БелОМО) и Валдайский завод «Юпитер». Пытались сделать “как в лучших домах Парижа”, а вышло лучше. Почему? Потому что не вышло.
Линза мажет, сочится аберрациями, даёт низкий контраст, блеклые цвета, ловит “зайчиков”. И поэтому так нравится поэтам. Любят её и голливудские операторы, несмотря на то, что могут себе позволить любой объектив за любые деньги. В отличие от современного стекла, – оптически точного, стерильного в своём совершенстве, – эта линза живописна. Нею можно петь.
Что я, кстати, и делал в Нью-Йорке. Гелиос 44 – мой самый первый объектив. Благодаря Гелиосу, я впервые получил удовольствие от съёмки, продолжил фотографировать, познакомился со всеми своими американскими друзьями, и так, кадр за кадром, социализировался в США.
Всё это стало возможным ещё и потому, что Гелиос – очень дешёвый объектив. Ещё пару лет назад его можно было купить за $50. Засунув его в новый корпус (адаптированный для киносъёмки), IronGlass продают его за $2900 (стартовая цена). И в украинском посте на Фейсбуке не акцентируют внимания на том, что Гелиос – это советская линза из России, на которую, в том числе, и сняли Дюну 2 (бюджет: $190 млн.).
3
Я это говорю не в качестве предъявы IronGlass. Ребята молодцы, и это реально круто, что украинская компания способна производить качественные вещи даже во время войны. Понятно и то, почему у неё может возникнуть желание не акцентировать внимание на “лишних подробностях” об этой линзе.
Считаю это интересным и показательным в контексте великого разрыва – национального черри-пикинга ("вот это – наше, а вот это рядом уже не наше"), постсоветского умолчания того, что есть в нас, и что мы отчаянно пытаемся вытеснить, “отменить” в себе: переназвать, “декоммунизировать”, спрятать в шкаф, как позорный скелет.
Но нет, это – не “лишние подробности”. Это – наша история. Наша культура. Наша сила и крутость, в основе которой лежит её живое несовершенство, противоречивость, "богатство бедного".
Мы – такие же, как Гелиос. Неидеальные. С кучей бликов и аберраций, которые и позволяют нам дерзать из тьмы четверостишьем.
Скелет в нашем шкафу – это мы. Прячущие Гелиос под холодной аббревиатурой MKII.
Всё наше общество осуществило “рехауз”. Нарядилось в новый корпус. Но внутри нас – по-прежнему Гелиос.
Чем скорее мы перестанем прятаться сами от себя, и отрезать своё же, тем скорее мы подключимся к источнику той аутентичной силы, которая есть в нас, и каждом, кто хочет быть, а не казаться, и кто живёт, не стесняясь ни себя, ни своего.
@dadakinder – поддержать автора
На фоне выхода блокбастера “Дюна 2”, украинская компания IronGlass похвасталась тем, что для съёмок этого фильма использовалась и её продукция – объективы MKll.
Вот что пишет об этом представитель IronGlass Константин Харкавый:
“Радует меня, что среди тысяч других вариантов были выбраны именно MKll от IronGlass, что они прекрасно отработали без нареканий на механику и оптическую составляющую, что даже в сложные времена в воюющей стране можем делать качественный продукт мирового уровня и оказаться причастным к ярким кинособытиям”.
Всё это – правда, и здорово. Но, есть, как говорится, нюанс, о котором пост на украинском (в отличие от поста на английском) умалчивает. И то, что он об этом умалчивает является характерной деталью о нас, и времени, в котором мы живём.
2
IronGlass Adapters не случайно имеет в своём названии слово “адаптеры”. Компания адаптирует старую оптику под новые системы. Проще говоря, берёт старое стекло, и засовывает его в новые корпуса. Это – нормальная практика. Про это – индустрия “рехауза”.
Прикол в том, что MKll, на корпусе которого есть и украинский флаг, и гордое Made in Ukraine – это советский фотообъектив Гелиос 44-2 (копия Zeiss Biotar 2,0/58), который многие обожают за его “несовершенство”, дающее “характер” – мягкий выразительный рисунок.
С 1958 по 1999 год эту легендарную линзу производили Красногорский завод имени Зверева (там же делали фотоаппарат “Зенит”), Белорусское оптико-механическое объединение (БелОМО) и Валдайский завод «Юпитер». Пытались сделать “как в лучших домах Парижа”, а вышло лучше. Почему? Потому что не вышло.
Линза мажет, сочится аберрациями, даёт низкий контраст, блеклые цвета, ловит “зайчиков”. И поэтому так нравится поэтам. Любят её и голливудские операторы, несмотря на то, что могут себе позволить любой объектив за любые деньги. В отличие от современного стекла, – оптически точного, стерильного в своём совершенстве, – эта линза живописна. Нею можно петь.
Что я, кстати, и делал в Нью-Йорке. Гелиос 44 – мой самый первый объектив. Благодаря Гелиосу, я впервые получил удовольствие от съёмки, продолжил фотографировать, познакомился со всеми своими американскими друзьями, и так, кадр за кадром, социализировался в США.
Всё это стало возможным ещё и потому, что Гелиос – очень дешёвый объектив. Ещё пару лет назад его можно было купить за $50. Засунув его в новый корпус (адаптированный для киносъёмки), IronGlass продают его за $2900 (стартовая цена). И в украинском посте на Фейсбуке не акцентируют внимания на том, что Гелиос – это советская линза из России, на которую, в том числе, и сняли Дюну 2 (бюджет: $190 млн.).
3
Я это говорю не в качестве предъявы IronGlass. Ребята молодцы, и это реально круто, что украинская компания способна производить качественные вещи даже во время войны. Понятно и то, почему у неё может возникнуть желание не акцентировать внимание на “лишних подробностях” об этой линзе.
Считаю это интересным и показательным в контексте великого разрыва – национального черри-пикинга ("вот это – наше, а вот это рядом уже не наше"), постсоветского умолчания того, что есть в нас, и что мы отчаянно пытаемся вытеснить, “отменить” в себе: переназвать, “декоммунизировать”, спрятать в шкаф, как позорный скелет.
Но нет, это – не “лишние подробности”. Это – наша история. Наша культура. Наша сила и крутость, в основе которой лежит её живое несовершенство, противоречивость, "богатство бедного".
Мы – такие же, как Гелиос. Неидеальные. С кучей бликов и аберраций, которые и позволяют нам дерзать из тьмы четверостишьем.
Скелет в нашем шкафу – это мы. Прячущие Гелиос под холодной аббревиатурой MKII.
Всё наше общество осуществило “рехауз”. Нарядилось в новый корпус. Но внутри нас – по-прежнему Гелиос.
Чем скорее мы перестанем прятаться сами от себя, и отрезать своё же, тем скорее мы подключимся к источнику той аутентичной силы, которая есть в нас, и каждом, кто хочет быть, а не казаться, и кто живёт, не стесняясь ни себя, ни своего.
@dadakinder – поддержать автора
